Г. Ф. Лавкрафт - Гончая

H. P. Lovecraft: The Hound

I

     Мои и так измученные уши беспрерывно терзают кошмарные жужжащие и хлопающие звуки, а так же слабый далекий лай, словно это подает голос некий огромный пес. Это не сон - боюсь, это даже не безумие, - ибо слишком многое уже произошло, чтобы вселить в меня милосердные сомнения.
     От Сент-Джона остался лишь искалеченный труп; и только я один знаю почему, и столь невероятно это знание, что я собираюсь вышибить себе мозги из страха, что окажусь искалеченным таким же образом. По темным и безграничным коридорам жуткой фантазии скользит черная бесформенная Немезида, которая толкает меня к самоубийству.
     Может небеса простят глупость и болезненные страсти, которые привели нас обоих к столь чудовищной судьбе! Утомленные банальностями скучного мира, где даже радости романтики и приключений неумолимо увядают, мы с Сент-Джоном с энтузиазмом следили за каждым эстетическим и интеллектуальным движением, обещавшим временное облегчение от разрушительной тоски. Загадки символистов и восторги прерафаэлитов увлекали нас в свое время, но каждое новое настроение слишком быстро лишалось своей занимательной новизны и привлекательности.
     Только мрачная философия декадентов могла еще удержать нас, и то лишь благодаря тому, что мы постепенно увеличивали глубину и одержимость наших проникновений. Бодлер и Гюисманс вскоре перестали вызывать острые ощущения, пока в итоге для нас не осталось иного пути, как прибегнуть к более сильным стимулам, в основе которых находились жуткий личный опыт и риск. Именно эта ужасная эмоциональная потребность в конечном итоге привела нас на тот отвратительный путь, о котором даже сейчас, пребывая в страхе, я могу упоминать лишь со стыдом и робостью, - к этой ужасной крайности человеческого произвола, к отвратительной практике разграбления могил.
     Я не могу раскрыть все подробности наших шокирующих экспедиций или даже частично перечислить худшие из трофеев, украшающих безымянный музей, которые мы соорудили в большом каменном доме, где жили в то время одни и без слуг. Наш музей был кощунственным, немыслимым местом, где с сатанинским вкусом невротических виртуозов мы собрали вселенную ужаса и разложения, чтобы пробуждать наши измученные чувства. Это была секретная комната, расположенная глубоко-глубоко под землей, где огромные крылатые демоны, вырезанные из базальта и оникса, извергали из широких ухмыляющихся пастей странный зеленоватый и оранжевый свет, а воздух, поступающий по скрытым воздушным трубам, заставлял извиваться в калейдоскопических танцах смерти полоски красной погребальной материи, пришитые к массивным черным портьерам. По этим трубам по желанию могли поступать ароматы, которых больше всего жаждало наше настроение; иногда это был запах бледных надгробных лилий, иногда наркотические благовония, словно доносящиеся, как мы представляли, из восточных святынь царственных мертвецов, а иногда - с каким содроганием я вспоминаю это! - ужасный, бередящий душу смрад разверстой могилы.
     Вдоль стен этой отвратительной комнаты стояли ящики с древними мумиями, чередующимися с прекрасными, реалистичными телами, идеально набитыми и обработанными посредством искусства таксидермии, а так же с надгробиями, привезенными сюда с самых старых кладбищ мира. Кое-где в нишах лежали черепа всех форм и размеров и головы, заспиртованные на разных стадиях разложения. Здесь можно было найти гниющие лысины знаменитых дворян и свежие, сияющие золотом волос головы новорожденных детей.
     Здесь были статуи и картины, все на демонические темы, а некоторые из них были созданы Сент-Джоном и мной. В запертом портфеле, обтянутом темной человеческой кожей, хранились некоторые неизвестные и безымянные рисунки, которые, по слухам, нарисовал сам Гойя, но не осмеливался признать их. Здесь также находились отвратительные музыкальные инструменты: струнные, медные и духовые, из которых Сент-Джон и я иногда извлекали диссонансы изысканной болезненности и какодемонического ужаса; а в инкрустированных черным деревом шкафах хранились самые невероятные и невообразимые предметы из гробниц, когда-либо собранные благодаря человеческому безумию и извращению. В частности, об этих предметах я не должен говорить - слава Богу, у меня хватило мужества уничтожить их задолго до того, как я задумался  о самоубийстве!

     Грабительские вылазки, благодаря которым мы собирали наши жуткие сокровища, всегда были незабываемыми событиями. Мы не были вульгарными гулями, а работали только при определенных условиях настроения, ландшафта, окружающей среды, погоды, времени года и лунного света. Эти развлечения были для нас самой изысканной формой эстетического выражения, и мы уделяли тщательное внимание всем деталям. Неподходящий час, резкий световой эффект или неуклюжие манипуляции с влажным дерном могли почти полностью разрушить то экстатическое возбуждение, которое следовало за эксгумацией некой зловещей ухмыляющейся тайны земли. Наши поиски новых мест действия и пикантных условий были лихорадочными и ненасытными - Сент-Джон всегда был лидером, и именно он привел нас к тому, не оправдавшему наших надежд, проклятому месту, и обрек на ужасную и неизбежную судьбу.
     Какой злой рок заманил нас на то ужасное голландский кладбище? Я думаю, это были мрачные слухи и легенды, таинственные истории о человеке, похороненном пять веков назад, который сам в свое время был гулем и украл могущественную вещь из древней гробницы. В эти последние мгновения я отчетливо вспоминаю ту сцену - бледная осенняя луна зависла над могилами, отбрасывая длинные ужасные тени; гротескные деревья, угрюмо склоняющиеся до высокой травы и крошащихся плит; легионы огромных летучих мышей, мелькающих на фоне луны; старинная увитая плющом церковь, указывающая огромным призрачным пальцем в бледно-синее небо; светящиеся насекомые, которые танцевали, подобно пламени дрожащей гробовой свечи, под тисом в дальнем углу; запахи плесени, растений и других менее объяснимых вещей, которые слабо смешивались с ночным ветром, долетающим сюда с дальних болот и морей; и, что хуже всего, слабый глубокий лай какой-то огромной собаки, которую мы не могли ни увидеть, ни определить ее местоположение. Когда мы услышали этот далекий лай, мы вздрогнули, вспомнив россказни крестьян; ибо тот, кого мы искали, столетия назад был найден на этом самом месте, израненный и искалеченный когтями и зубами какого-то неведомого зверя.
     Я помню, как мы копали могилу этого гуля нашими лопатами, и как мы были в восторге от вида самих себя, могилы, бледной наблюдающей луны, ужасных теней, гротескных деревьев, огромных летучих мышей, старинной церкви, танцующих огней, тошнотворных запахов, тихого стона ночного ветра и странного, едва слышного лая, в реальном существовании которого мы едва ли были уверены.
     Затем наши лопаты ударили по веществу более твердому, чем влажная плесень, и мы увидели гнилой продолговатый ящик, покрытый коркой минеральных отложений долгое время непотревоженной земли. Он был невероятно грубым и тяжелым, но таким старым, что мы легко открыли его и замерли, наслаждаясь видом того, что в нем было.
     Хорошо - на удивление хорошо - сохранилось тело внутри, несмотря на то, что прошло целых пятьсот лет. Скелет был местами попорчен челюстями твари, терзавшей его, но сохранил удивительную прочность, и мы пожирали глазами чистый белый череп с длинными крепкими зубами и пустыми глазными впадинами, которые когда-то светились кладбищенской страстью как сейчас наши собственные. В гробу лежал амулет любопытного и экзотического дизайна, который, очевидно, раньше висел на шее мертвеца. Это была странно стилизованная фигура крадущегося крылатого гончего пса или сфинкса с полусобачьей мордой, изящно вырезанная в старинном восточном стиле из небольшого кусочка зеленого нефрита. Каждая черточка его тела была в высшей степени отталкивающей, смакуя одновременно смерть, зверство и злобу. Вокруг основания была надпись символами, которые ни Сент-Джон, ни я не смогли распознать, а внизу, как печать мастера, был выгравирован гротескный и жуткий череп.
     Едва увидев этот амулет, мы поняли, что должны обладать им; что только одно это сокровище могло быть нашей величайшей добычей из вековой могилы. Даже если бы его очертания были непривычны, мы бы страстно желали его, но присмотревшись внимательнее, мы поняли, что он не был полностью неведом нам. Он был истинно чужд всем искусствам и литературе, которые известны здравомыслящим и уравновешенным читателям, но мы узнали в нем то, на что намекает запрещенный «Некрономикон» безумного араба Абдула Альхазреда; жуткий символ духа культа трупоедов недоступного Ленга в Центральной Азии. Слишком хорошо мы изучили те зловещие черты, что описаны старым арабским демонологом; основные черты, писал он, взяты от некоего смутного сверхъестественного проявления душ тех, кто тревожит и грызет мертвецов.
     Забрав зеленый нефритовый предмет, мы бросили последний взгляд на обесцвеченное лицо его владельца с темными провалами глазниц и закопали могилу, как она была до этого. Когда мы уже спешили прочь от этого отвратительного места, унося украденный амулет в кармане пальто Сент-Джона, нам показалось, что мы заметили летучих мышей, бросающихся всем телом на землю, которую мы недавно копали, словно в поисках проклятой и нечестивой пищи. Но осенняя луна была бледной и тусклой, и мы не были уверены в этом.
     Точно так же, когда мы отплыли на следующий день из Голландии к себе домой, нам показалось, что мы расслышали слабый отдаленный лай какой-то огромной собаки позади. Но осенний ветер стонал грустно и тоскливо, и мы не были уверены.

II

     Не прошло и недели после нашего возвращения в Англию, как начали происходить странные вещи. Мы жили отшельниками; лишенные друзей, одинокие и без слуг мы ютились в нескольких комнатах старинной усадьбы на унылой и малолюдной вересковой пустоши; поэтому наши двери редко тревожил стук посетителя.
     Однако теперь у нас вызывало беспокойство то, что казалось частой возней в ночи, не только около дверей, но и возле окон, как верхних, так и нижних. Однажды нам показалось, что большое темное тело затенило окно библиотеки, когда в него светила луна, а в другой раз нам показалось, что мы слышали странное жужжание или хлопанье где-то неподалеку. Расследование в каждом случае ни к чему не привело, и мы стали приписывать эти явления лишь нашему воображению - тому самому необычайно расстроенному воображению, которое все еще доносило до наших ушей слабый далекий лай, который, как нам думалось, мы могли слышать на кладбище в Голландии. Нефритовый амулет теперь покоится в нише нашего музея, и иногда мы зажигали перед ним свечи, источающие странный аромат. В «Некрономиконе» Альхазреда мы прочитали о его свойствах и о связи духовной сущности гулей с объектами, которые он символизирует; и были встревожены тем, что мы узнали.
     Затем пришел ужас.
     Ночью 24 сентября 19__ года я услышал стук в дверь моей комнаты. Подумав, что это Сент-Джон, я пригласил его войти, но в ответ услышал только пронзительный смех. В коридоре никого не было. Когда я разбудил Сент-Джона, он заявил, что не знает о том, что произошло, и был обеспокоен не меньше меня. Именно в эту ночь слабый отдаленный лай над болотом стал для нас несомненной и пугающей реальностью.
     Четыре дня спустя, когда мы оба находились в нашем секретном музее, мы услышали тихий шорох и скрежет у единственной двери, ведущей на лестницу к секретной библиотеке. Теперь наша тревога разделилась, потому что, помимо страха перед неизвестным, нас всегда тревожило опасение, что наша ужасная коллекция может быть обнаружена. Погасив все огни, мы подошли к двери и резко ее распахнули, после чего мы почувствовали необъяснимый порыв воздуха и услышали медленно удаляющуюся причудливую комбинацию шороха, хихиканья и членораздельной болтовни. Были ли мы безумны, грезили или находились в здравом уме, мы даже не пытались определить. Мы только осознали, с самыми мрачными опасениями, что эта явно бестелесная болтовня вне всяких сомнений звучала на голландском языке.
     Все последующие дни мы жили в растущем ужасе и восхищении. В основном мы придерживались теории о том, что вместе сходим с ума от нашей жизни, наполненной неестественными волнениями, но иногда нам больше нравилось изображать себя жертвами какой-то ползучей и ужасающей гибели. Странные явления происходили теперь слишком часто, чтобы их можно было сосчитать. Наш одинокий дом, казалось, был наполнен присутствием какого-то злобного существа, о природе которого мы не имели никакого понятия, и каждую ночь демонический лай разносился по продуваемой холодными ветрами пустоши, с каждым разом становясь все громче и громче. 29 октября мы обнаружили на мягкой земле под окном библиотеки ряд следов, которые невозможно описать. Они так же сбивали с толку, как орды огромных летучих мышей, которые атаковали старую усадьбу в беспрецедентном и постоянно увеличивающемся количестве.
     Ужас достиг своего апогея 18 ноября, когда Сент-Джон, возвращавшийся после наступления темноты с далекой железнодорожной станции, был атакован каким-то ужасным хищником и разорван на куски. Его крики достигли дома, и я прибежал к месту кровавой драмы как раз вовремя, чтобы услышать шум крыльев и увидеть смутное туманное существо, вырисовывающееся на фоне восходящей луны.
     Мой друг умирал, когда я разговаривал с ним, но он сам не мог связно говорить. Все, что он мог сделать, это прошептать: «Амулет… эта проклятая тварь…».
     Затем он обмяк, став всего лишь инертной массой искореженной плоти.

     Я похоронил его в полночь следующей ночью в одном из наших заброшенных садов и прошептал над его телом один из тех дьявольских ритуалов, которые он так любил при жизни. И когда я произнес последнюю демоническую фразу, я услышал вдалеке на болоте слабый лай какого-то гигантского пса. Взошла луна, но я не осмеливался даже взглянуть на нее. И когда я увидел на поверхности тускло освещенной топи широкую туманную тень, проносящуюся от холма к холму, я закрыл глаза и бросился лицом вниз на землю. Сколько я так пролежал не знаю, но немного придя в себя, я встал, содрогаясь всем телом, и слегка пошатываясь, вернулся в дом и провел шокирующий обряд поклонения бережно хранимому амулету из зеленого нефрита.
     Боясь теперь жить в одиночестве в старинном доме на болоте, я на следующий же день отправился в Лондон, взяв с собой амулет, уничтожив в огне и захоронив остальную часть нашей нечестивой коллекции в музее. Но через три ночи я снова услышал лай, и не прошло и недели, как я начал чувствовать на себе чужой взгляд всякий раз, когда становилось темно. Однажды вечером, прогуливаясь по набережной Виктории, чтобы подышать свежим воздухом, я увидел темную фигуру, чья тень скрыла отражение одного из фонарей в воде. Я почувствовал сильный порыв воздуха, несравнимый со слабым дуновением ночного ветра, и понял, что то, что случилось с Сент-Джоном, скоро должно произойти и со мной.
     На следующий день я аккуратно завернул амулет из зеленого нефрита и отплыл в Голландию. Какую милость я мог бы получить, вернув эту вещь ее безмолвному, спящему хозяину, я не знал, но я чувствовал, что должен хотя бы попытаться предпринять любую попытку, кажущуюся логичной. Что это была за гончая и почему она преследовала меня, оставалось неясным, но я впервые услышал лай на том древнем кладбище, и каждое последующее событие, включая предсмертный шепот Сент-Джона, указывало на связь проклятия с кражей амулета. Соответственно, я погрузился в бездну отчаяния, когда в гостинице в Роттердаме я обнаружил, что воры лишили меня этого единственного средства спасения.
     Лай в тот вечер был невероятно громким, а утром я прочитал о безымянном происшествии в самом мерзком квартале города. Обитающий там сброд был в ужасе, потому что на мрачное обиталище обрушилась красная смерть, превосходящая любое предыдущее преступление в округе. В убогом воровском логове вся семья была разорвана в клочья неизвестным, не оставившим следов, и окружающие всю ночь слышали сквозь обычный шум пьяных голосов слабый, глубокий, настойчивый звук, словно выл огромный пес.

     И вот, наконец, я снова оказался на том кладбище, где бледная зимняя луна отбрасывала отвратительные тени, где голые деревья угрюмо склонялись над высохшей, покрытой инеем травой и потрескавшимися плитами, а увитая плющом церковь указывала шпилем в неприветливые небеса и ночной ветер маниакально завывал над мерзлыми болотами и холодными морями. Лай был теперь едва слышен и совсем прекратился, когда я подошел к древней могиле, которую когда-то раскопал, и отпугнул ненормально большую стаю летучих мышей, которая с любопытством парила вокруг нее.
     Я не знаю, почему я пришел туда, если только помолиться или прошептать безумные просьбы и извинения перед неподвижным белым существом, которое лежало внутри; но, какова бы ни была причина, я набросился на стылую землю с безрассудством, отчасти моим собственным, а отчасти порожденным некой силой вне меня, поработившей мою волю. Копать оказались намного легче, чем я ожидал, хотя в какой-то момент я столкнулся со странной помехой - тощий стервятник упал с холодного неба и начал остервенело клевать могильную землю, пока я не убил его ударом своей лопаты. Наконец я добрался до гниющего продолговатого ящика и откинул влажную азотистую крышку. Это был последний рациональный поступок, который я когда-либо совершал.
     Ибо в том вековом гробу, плотно облепленное кошмарной свитой из огромных, жилистых, спящих летучих мышей, находилось костлявое существо, которое мы с другом ограбили; не чистым и безмятежным, было оно, каким мы видели его тогда, но покрытым запекшейся кровью и клочьями чужой плоти и волос, и злобно глядящим на меня фосфоресцирующими глазницами, обнажив окровавленные клыки, словно насмехаясь над моей неизбежной гибелью. И когда он издал из своей ухмыляющейся пасти глубокий язвительный вой, словно какой-то гигантский пес, а я увидел, что он держит в своей кровавой когтистой лапе потерянный и зловещий амулет из зеленого нефрита, я громко закричал и в безумии бросился прочь, и мои крики вскоре перешли в раскаты истерического смеха.
     Безумие парит на звездному ветру… когти и зубы, заточенные о кости веками поедаемых трупов… влажная смерть верхом на вакханалии летучих мышей из окутанных тьмой ночи руин погребенных храмов Белиала… Сейчас, когда лай мертвого, лишенного плоти чудовища становится все громче и громче, а легкий шум и взмахи проклятых крыльев - все ближе и ближе, я буду искать с помощью револьвера забвения, которое является моим единственным убежищем от безымянного и неназываемого.