Черная речка

Ильдар Абдульманов

ЧЁРНАЯ РЕЧКА. 

Историко-литературные заметки.

ВСТУПЛЕНИЕ.

В статье «Преданный народ» я писал о войнах и политике, используя русскую литературу (роман «Война и мир») как ярчайшую иллюстрацию своих взглядов. Это вовсе не означает, что политика для меня главное. Просто эта суетливая возня самых презренных ублюдков из рода человеческого оказывает порой решающее влияние на нашу жизнь. Было бы куда лучше, если бы у власти стояли литературные персонажи, среди которых немало достойных и благородных людей. Поэтому в этой статье я сосредоточусь на истории литературы. Ещё раз напомню, что ни историю, ни литературоведение я науками не считаю. Поэтому написанное ниже названо словом «заметки».
В предыдущей статье мне хотелось если не доказать, то показать, что, осмысливая прочитанное, большинство людей редко выходит за рамки сюжета, а в толкованиях тех, кто пытается мыслить, всё субъективно и большей частью говорит больше о толкователе, нежели о объекте его интереса. Поэтому в толкованиях романа «Война и мир» намеренно или в силу ограниченности пропускают главного персонажа, властителя судеб, палача и убийцу. Это старый князь Болконский, за которым толпой стоят его сообщники – князь Андрей, Александр Первый, Кутузов и тому подобные. Я их назвал мергами, то есть мертвецами-государственниками - это. придуманный мною термин для обозначения человека, для которого интересы государства выше естественных человеческих. Не самое удачное слово, но вполне понятное.
Закончив ту статью, я подумал, что, если я прав, то таких случаев умственной и психологической слепоты должно быть немало. И вот однажды, пребывая в безделье, бессонной ночью я вдруг понял, что есть куда более яркий пример непонимания сути. В этом примере люди не только не заметили, пропустили главного персонажа событий, имеющего ключевое значение для всей истории русской литературы, но и проглядели главное, основное, жизненно важное произведение литературного гения и, что ещё более важно, не поняли, кому он обязан рождением этого шедевра.
Говоря о гениях в русской литературе 19-го века, я назову два имени, поднявших планку литературы, а именно прозы и поэзии, на недосягаемую высоту. Продолжая спортивную ассоциацию, скажу, что все прочие, на мой взгляд, подпрыгивали, пролетая под планкой, и она даже не вздрагивала. Эти два титана, конечно, Лев Толстой и Пушкин. Первый написал всем известный роман «Война и мир», второй тоже написал много ярчайших произведений, из которых почему-то основными считаются замыленные школьной программой «Евгений Онегин» и «Памятник».
«Онегина» можно было назвать бульварным романом по примитивности сюжета и явной расплывчатости и даже безликости героев. Но язык романа, язык поэзии Пушкина – превосходен. Это тот случай, весьма нередкий, когда форма гораздо важнее содержания. Что же касается «Памятника», искромсанного жуковскими и самим поэтом, то эта рифмованная идеология не имеет отношения к поэзии. Хотите проверить? Предложите в любой компании поговорить часок о творчестве Пушкина. Из стихов скорее всего вспомнят «Я вас любил», помянут «Онегина», но дело не пойдёт дальше притчи о «дяде самых честных правил» и о «высоких» отношениях героев (что почти всегда означает или отсутствие отношений, или их неискренность). Этого хватит минут на 10-15.
Зато… Главное творение, осенённое поистине божественным, вселенским благословением, остаётся незримым, неузнанным, призрачным, хотя оно реально существует. Это настоящий роман, и именно он и сохраняется в памяти людей в отличие от  остальных произведений. Именно о нём будут говорить практически в любой компании три четверти отведённого для разговора времени. У этого романа есть общепризнанные, или официальные, версии, то есть трактовки, навязанные нам присосавшимися к литературе пиявками-чиновниками. Они называют себя филологами, литературоведами и даже пушкинистами!  У меня просьба ко всем читателям этой статьи: если какой-то умник в вашем присутствии заявит, что он пушкинист или пушкиновед, пошлите его для лечения к Дантесу, а лучше просто ко всем чертям.
Я не намерен оспаривать существующие версии. В них есть попытка выстроить факты в соответствии с логикой, здравым смыслом, психологическими особенностями персонажей. Именно поэтому они приходят порой к противоположным выводам. Дело в том, что мы имеем дело не с теми привычными романами, которые сочиняют писатели с единым, пусть даже «разорванным», сознанием. Нет, это роман, написанный жизнью. А жизнь алогична, здравый смысл в поступках людей – это скорее исключение, а психология со всеми её бредовыми гипотезами суть антинаука, высосанная из многочисленных пальцев псевдоучёных. Этот роман вольно или невольно создан несколькими главными действующими лицами, десятками второстепенных лиц и, наконец, хором, который в данном случае называют светским обществом. Назовём роман условно «Последние дни Пушкина».

ОСНОВА РОМАНА.

Обычно хронология событий, приведших к дуэли с Дантесом и гибели Пушкина, имеет свою, то есть назначенную «пушкинистами», драматическую кульминацию. Четвёртого ноября 1836 г. Пушкин, живущий в Петербурге с молодой женой Натальей Николаевной, получает анонимное письмо следующего содержания:
«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Алексадра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».
Это насмешливое послание получают также несколько знакомых Пушкина – пять или шесть. Оно считается смертельным ударом, спустившим с гор лавину, на которой восседают Геккерены (отец и сын), авторы письма (точно не определены), деспот-царь Николай Первый, свора его палачей в лице жандарма Бенкендорфа и министра просвещения Уварова, «лицемерное» светское столичное общество и.т.д. Спустя почти три месяца лавина погребает поэта, превратившись в смертельный выстрел Дантеса.
Это весьма похоже на правду. Однако, чтобы с гор обрушилась лавина, она должна возникнуть. И здесь, могу вас уверить, ни зловещий царизм, ни светское общество, ни геккерены абсолютно ни при чём. Эта лавина была создана одним человеком – А.С. Пушкиным. Добровольно и целенаправленно.
Цепь трагических событий на самом деле начинается летом 1835 года. Вот краткая хронология известных нам фактов из последних полутора лет жизни Пушкина.

; Лето 1935 г. – Пушкин и Наталья Николаевна из-за недостатка средств планируют уехать из Петербурга в Михайловское, но отец Пушкина, владелец поместья, против этого;
Примечание: Помните, как в статье «Преданный народ» я указываю на определяющую роль отца-Болконского в гибели жены князя Андрея и его разрыве с Наташей? И здесь не обошлось без старого мерга: Пушкин до написания слёзных писем Бенкендорфу хотел действительно уехать в Михайловское, но его отец (которого он пытался отправить в Болдино) отказал ему. А ехать с детьми в неблагоустроенную провинцию Болдино Пушкин не мог. 
; Лето 1935 г. – Пушкин обращается за финансовой помощью к правительству и получает займ в размере 30 000 руб., который должен погашать из жалованья (назначенных ему 5 000 руб. как камер-юнкеру и историографу двора);
Примечание: Вот отрывки из писем Пушкина Бенкендорфу:
«Государь,.. соизволив принять меня на службу, милостиво назначил мне 5000 рублей жалованья».
« В течение последних пяти лет моего проживания в Петербурге я задолжал около шестидесяти тысяч рублей. … единственными средствами привести в порядок мои дела были: либо удалиться в деревню, либо единовременно занять крупную сумму денег».
«Из 60 000 моих долгов половина – долги чести…. Я умоляю его величество оказать мне милость полную и совершенную: во-первых, дать мне возможность уплатить эти 30 000 рублей…»
; Осень 1935 г. – бесплодная осень в Михайловском; нелепая ссора Пушкина с В. Соллогубом, едва не дошедшая до дуэли;
; Март 1936 г. – смерть матери; внесение Пушкиным вклада за свою могилу в Михайловском;
; Апрель - май 1936 г. – хлопоты с изданием и продажами журнала «Современник»; рождение дочери Натальи (четвёртого ребёнка в семье Пушкина);
; Осень 1936 г. – написан роман «Капитанская дочка»;
; 2 ноября 1836 г.(само событие и его дата предположительные и спорные) – свидание Н.Н. Пушкиной с Дантесом на квартире И. Полетики;
; 4 ноября 1836 г. – получение анонимного письма; Пушкин вызывает на дуэль Жоржа Дантеса;
; Ноябрь 1836 г. – переговоры барона Луи Геккерена (приёмного отца Дантеса), Жуковского, Дантеса, Соллогуба, д;Аршиака (секунданта Дантеса) и Пушкина; Дантес сватается к сестре Натальи Николаевны Екатерине; конфликт удаётся замять, Пушкин отказывается от вызова; Дантес женится на Екатерине;
; 21 ноября 1836 г. – Пушкин пишет письмо главе жандармов Бенкендорфу с подробным изложением случившегося; он также пишет письмо барону Л. Геккерну, обвинительное и оскорбительное; письма, по предположениям исследователей, то ли отсылаются, то ли нет;
; 23 ноября 1936 г. – царь принимает Бенкендорфа и Пушкина; Пушкин даёт обещание не драться на дуэли;
; 25 января 1837 г. – Пушкин отсылает письмо барону Луи Геккерену;
Примечание: Это то самое оскорбительное письмо, где Пушкин пишет о трусости и пошлости Дантеса, о том, что он сифилитик и подлец, а также о «бесстыжей старухе» и своднице подстерегавшей жену Пушкина по всем углам…(то есть о самом бароне Л. Геккерене);
; 26 января 1837 г. – Дантес вызывает Пушкина на дуэль;
; 27 января 1837 г. – дуэль на Чёрной речке, ранение Пушкина;
; 29 января 1837 г. – смерть Пушкина.
И ещё одна небольшая хронология, она пригодится:
; февраль 1831 г. – Пушкин и Наталья Николаевна обвенчаны;
; май 1832 г. – рождение дочери Марии;
; июль 1833 г. – рождение сына Александра;
; май 1835г. – рождение сына Дмитрия;
; май 1836г. – рождение дочери Натальи;

ЦИТАТЫ

Вот лишь немногие комментарии, воспоминания, отрывки из писем, относящиеся к этому периоду и к теме моей статьи. Я собрал их воедино, хотя далее буду приводить в статье отдельно. Прочтя эту разнородную смесь, вы поймёте, сколь запутана история, в которую я добавлю может быть ясности, а может быть ещё большей путаницы.

 С. Л. Абрамович «Пушкин в 1836 году» Л., «Наука», 1989
1. «… в настоящее время неизвестны никакие бесспорные документальные доказательства причастности Геккернов к анонимным письмам».
2. «Когда после смерти Пушкина в обществе открыто заговорили о пороке, связывающем Геккерна и его так называемого сына, тогда вспомнили, что князь П.В.Долгоруков из той же компании».
3. «… у поэта возникло опасение, что появление анонимных писем приведет к распространению слухов о связи царя с его женой. Самая мысль о возможности подобных слухов была для него нестерпимой».
4. «Правительству и царской семье текст шутовского диплома стал известен лишь после смерти поэта».
5. «Для барона Геккерна в этот момент было поставлено на карту всё, чем он дорожил в жизни. Посланник понимал, что дуэль его приёмного сына с Пушкиным может привести к краху его собственной дипломатической карьеры».
6. «Всё, что Пушкин узнавал в те дни, укрепляло его решимость драться во что бы то ни стало».
7. «Итак, царь взял с Пушкина обещание: не драться ни под каким предлогом, но если история повторится, обратится к нему.  Значит, Николай Первый заверил Пушкина, что он лично вмешается в его дело…»
8. «По-видимому, царь заверил Пушкина, что репутация Натальи Николаевны безупречна в его глазах и мнении общества и, следовательно, никакого серьёзного повода для вызова не существует».
9. «… разрыв с Петербургом был чреват для поэта слишком серьёзными потерями. Его положение главы русской культуры, его исторические изыскания, издательские дела и многообразны литературные контакты требовали постоянного присутствия в столице».

 В.А. Жуковский
10. «… ради бога, одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, и жену твою от совершенного посрамления».

 Из брошюры князя А.В. Трубецкого «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу»
11. «Надо признаться, при всём уважении к таланту Пушкина, это был характер невыносимый. Он всё как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно почёта оказывают; мы конечно боготворили его музу, а он считал, что мы мало перед ним преклоняемся. Манера Дантеса просто оскорбляла его, и он не раз высказывал желание отделаться от его посещений. Nathalie не противоречила ему в этом. Быть может, даже соглашалась с мужем, но, как набитая дура, не умела прекратить свои невинные свидания с Дантесом».
12. «Ещё до брака Пушкина на Nathalie Alexandrine знала наизусть все стихотворения своего будущего beau-frere и была влюблена в него заочно. Вскоре после брака Пушкин сошёлся с Alexandrine и жил с нею».

 Из письма Пушкина к Бенкендорфу
13. «Не мне было допустить, чтобы в данном случае имя жены моей было связано с чьим бы то ни было именем. … Между тем я удостоверился, что безымянное письмо было от г. Геккерена, о чём считаю долгом уведомить правительство и общество».

 П. Е. Щёголев «Дуэль и смерть Пушкина» М., «Книга», 1987
14. «… итак, Пушкин и Николай сошлись во взглядах на Геккерена и поняли смысл пасквиля. Их заключение по делу представляется наиболее авторитетным – пасквиль кивал на царя, и ближайшее прикосновение к нему имел барон Геккерен».
15. «На балу Пушкин вёл себя по-хамски, угрожая и Н. и Е., жене Дантеса. «Берегитесь, я принесу вам несчастье», - говорил он последней. Объясняясь в суде, Дантес вспомнил, что некий Валуев, заметив это, спросил Н., как она позволяет обращаться с собой таким образом и получил от Натали ответ: «Я знаю, что я виновата, я должна была бы его оттолкнуть, потому что каждый раз, когда он обращается ко мне, меня охватывает дрожь».
16. «Можно было привести длинный ряд современных свидетельств о светских успехах Н. Н. Пушкиной. Все они одноообразны: сияет, блистает, la plus belle, поразительная красавица и.т.д. Но среди десятков отзывов нет ни одного, который бы указывал на какие-либо иные достоинства Н. Н. Пушкиной, кроме красоты».
17. «Пушкин стал искать разрешения житейских задач и затруднений около двора и от государя».
18. О женитьбе Дантеса: «…он мог питать надежду, что его решение отведёт гнев Пушкина от головы Натальи Николаевны»
19. «Что мы можем сказать о вкусах Натальи Николаевны? …мы ничего не узнаем об интересах Натальи Николаевны к живописи, к музыке…Об образовании Н.Н. не стоит и говорить… В сравнении с представительницами высшего света Н.Н. была слишком проста…»

 Из писем, слов и сонета «Мадонна» Пушкина
20. «В угоду ей я готов пожертвовать всеми своими привычками и страстями, всем своим вольным существованием»
21. «Во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться; если она согласится отдать мне свою руку, то я буду видеть в этом только свидетельство её сердечного спокойствия и равнодушия».
22. «По бумаге, по слогу письма и по манере изложения я удостоверился в ту же минуту, что оно от иностранца, человека высшего общества, дипломата».
23. «Не стращай меня, не кокетничай с царём, ни с женихом княжны Любы».
24. «Исполнились мои желания. Творец
        Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
        Чистейшей прелести чистейший образец».
25. «Ты радуешься, что за тобой, как за сучкою, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу; есть чему радоваться!»

 из писем Натальи Николаевны
26. «Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию…»
27. «Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение…»

 Кунин В. В. «Последний год жизни Пушкина» М. «Правда», 1990
28. «Александр ; фактически платил Нарышкину за «пользование» его женой. Получается, … что в пасквиле содержался гнуснейший намёк на то, что и камер-юнкерство, и ссуды, и звании «историографа» - всё это оплачено Пушкиным той же ценою, что и благоденствие Нарышкина. … Удар был рассчитанный, смертельный. Большей ценности, чем честь и достоинство, для Пушкина никогда не существовало».

 Князь П. А. Вяземский, рассказы Вяземских
29. «Когда друзья Пушкина, желая его успокоить, говорили ему, что не стоит так мучиться, раз он уверен в невинности своей жены, и уверенность эта разделяется всеми его друзьями и всеми порядочными людьми общества, то он им отвечал, что ему недостаточно уверенности своей собственной, своих друзей и известного кружка, что он принадлежит всей стране и желает, чтобы имя его оставалось незапятнанным везде, где его знают».
30. «Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа. Сама она оставалась ему верна, и всё обходилось легко и ветрено».

 Данзас
31. « … в петербургском обществе образовались две партии: одна за Пушкина, другая – за Дантеса и Геккерна. Партии эти, действуя враждебно друг против друга, одинаково преследовали поэта, не давая ему покоя».

 Дантес-Соллогубу
32. «Ступайте к господину Пушкину и поблагодарите его за то, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видеться как братья»

 из записок жены австрийского посла Д.Ф Фикельмон
33. «Пушкин приехал из Москвы и привёз свою жену…. Это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая – лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, - глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, взглдя не то чтобы косящий, но неопределённый, - тонкие черты, красивые чёрные волосы…»   « … во всём её облике есть что-то поэтическое…» 

Хотите поиграться с цитатами, как с бильярдными шарами, уподобившись «пушкинистам»? Пожалуйста. О бильярде скажем далее. Но чтобы слегка остудить ваш пыл, стоит заметить, что среди цитат нет ни одного исторического документа. То есть всё это неподтверждённые слова и такие же бумаги. Так что первая же попытка найти закономерности и строгую логику или хотя бы здравый смысл в этом наборе потерпят крах. И хотя эти три десятка цитат – лишь ничтожная доля процента из уцелевших, но и там, во всём ворохе бумаг и слов, вы не найдёте документов, подтверждённых независимыми и незаинтересованными лицами. Поскольку таких лиц в области гуманитарных словоблудий, по ошибке именуемых науками, попросту нет.
Сравните хотя бы цитаты 1, 4 и 5 Абрамовича с цитатами 14 и 17. Из первых трёх следует, что барон Геккерен-старший отнюдь не был идиотом и не стал бы слать Пушкину анонимки, прекрасно представляя, чем это кончится. А вот цитата 14 принадлежит Щёголеву. Он не был поддержан Абрамовичем. А ведь он-то убеждён, что автор анонимок именно Л. Геккерен и более того, они сразу стали известны царю и жандармам, и те даже согласились с Пушкиным в трактовке писем. Что это означает? И от чего, от какого греха пытается Абрамович отмазать нашего Пушкина, не принимая точку зрения Щёголева?
Обращение поэта к жандармам ( в лице Бенкендорфа) и лично к царю – это не что иное как намёк самого Пушкина на возможную связь его жены с царём, ставшую причиной писем. Не что иное как, говоря современным языком, подключение Пушкиным административного ресурса для расправы с голландским послом. Ну а если вы запомнили из хронологии отрывки писем Пушкина к Бенкендорфу, то видите сами: пытаясь выплатить долги чести (то есть огромные деньги, проигранные в карты), Пушкин берет займ в размере шести годовых окладов у царя, который, как и Ж. Дантес, не стеснялся ухлёстывать за Н.Н Гончаровой. А теперь прочтите цитату 28 и сделайте выводы. Если «долги чести», то есть пьянки и карты (трезвому столько не проиграть), оплачиваются сомнительным займом, выданным как компенсация за покушение царской особы на честь Пушкина, то это со стороны поэта законченное лицемерие и ханжество. Это торговля собственной честью и честью жены для оплаты «долгов чести».
Но прежде чем высказывать такие жёсткие морализаторские обличения предлагаю вам прочесть неожиданное лирическое отступление (НЛО), а потом попытаться всё же поставить себя на место поэта. И обязательно помнить, что мы говорим не о бульварном по сюжету романе типа «Онегина», а о трагедии, написанной самой жизнью. 

НЛО 1. ДВЕ ПРОПАСТИ.

Один из первых русских романов тоже принадлежит перу Пушкина, как и первая настоящая русская поэзия, первая настоящая драма, исторические публикации, литературные заметки – словом, практически всё, что составляет письменную культуру народа. Этот роман «Капитанская дочка» был написан после того, как Пушкин внимательно изучил документы о восстании Пугачёва и написал о них историческую прозу «История пугачёвского бунта». При этом он узнал о некоем офицере Шванвиче, изменившем долгу и перешедшим на службу к Пугачёву. Предатель был осуждён, но помилован Екатериной Второй по просьбе его престарелого отца. Пушкин пишет роман, художественное произведение, где история эта совершенно преобразована, и персонажи Гринёв и Швабрин, получившиеся из Шванвича, мало похожи на своего прототипа. К тому же Гринёва милуют благодаря его невесте, случайно встретившейся с императрицей.
Это хорошее художественное произведение, а с учётом того, что в русской литературе ничего подобного по качеству ещё не было, его можно назвать выдающимся. Правда, если прочесть «Историю пугачёвского бунта», станет ясно, что образ Пугачёва в романе не соответствует действительности. На самом деле Пугачёв был настоящим мерзавцем, садистом, жалким самозванцем, плохим полководцем и в конце концов был сдан противнику своими же сообщниками. Ценность публикации Пушкина не только в этом, а в том, например, что он, сам того не сознавая и не желая, рассказал русским о человеке, подавившем этот опасный бунт, грозивший разрушить государство не хуже батыевского набега. Это, кстати, пример слепоты истории. Ведь деяния Михельсона, в отличие от «подвигов» какого-нибудь Кутузова, не высосаны из пальца. Это факты. Но образ офицера Михельсона не заинтересовал Пушкина.
Разумеется, это не упрёк Пушкину. Писатель вправе распоряжаться своими героями, как ему вздумается, даже если это исторические персонажи. В конце концов, кто сказал, что история не лжёт? Она только этим и занимается!
Так вот, этот авторский произвол в обращении с героями характерен для всей мировой литературы.  В русской литературе он достигает апогея в произведениях Достоевского, одного из самых, на мой взгляд, жалких сочинителей. И понадобился гений Толстого, чтобы сделать очевидным огромное различие, пропасть, между настоящим талантливым художественным произведением и истеричными и крайне однообразными измышлениями авторов типа Достоевского. Лев Толстой избежал этой болезни.
Немногим это удавалось. Думаю, в основе её лежит стремление к власти. У людей оно выражается в насилии при воспитании детей, в хамском отношении к подчинённым, к зависящим от тебя родственникам или просто окружающим. Чиновники, например, глумятся над «просителями» (это типично русское словцо), то есть обычными обывателями, пресмыкающимися перед «слугами народа», которых они собственно и содержат за свой счёт. Ублюдки-мусора откровенно издеваются над водилами и прочими гражданами, не облечёнными властью. Забавно платить чиновникам и при этом преклоняться перед ними - теми, кто тебя презирает и чморит. Но так испокон веков устроено русское государство.
Для больных писателей их персонажи – это куклы на ниточках, и потому вместо великого романа из-под пера выходит балаган, жалкий кукольный театр, наполненный, как метко сказал кто-то из литераторов, авторскими «испражнениями души, отравленной плохой пищей». Ярчайший пример подобного балагана – «великие» романы Достоевского. Неудивительно, что они появились в России, где дикий произвол и насилие государства над личностью в порядке вещей. Их отражение – произвол и насилие над персонажами в литературе.
В отвратительных и противоестественных диалогах Достоевского один персонаж лихорадочно перехватывает слова у другого, словно оба давясь жуют одну и ту жвачку. Так оно и есть, потому что это не диалоги, это монологи авторского сознания, которые писатель выдергивает изо рта одного и всовывает в рот другого. Отсюда выдуманная литературоведами «психологическая проницательность», постоянное до тошноты «угадывание» «чужих» «мыслей». А это не мысли и не чужие, а просто бредовое бормотанье воспалённого воображения г-на Достоевского.
А у настоящего писателя персонажи, рождаясь, обретают плоть и душу, самостоятельное существование и начинают диктовать писателю извивы своей жизни и своей судьбы. Так происходит, например, с Анной Карениной, с Наташей Ростовой, с лейтенантом Генри из «Прощай, оружие», с Макбетом и королём Лиром. И тогда писатель, если он действительно умён и талантлив, перестаёт ёрничать и дёргать за ниточки и начинает прислушиваться к жизни и поступкам созданных им детей, меняющихся не от того, что у автора засвербило в заднице, а от хаоса жизни, не управляемого литературой.
Должен с сожалением сказать, что достоевщина характерна для абсолютно преобладающей части литературы, как собственно и стремление человека к власти и изживание комплексов при её обретении. Поэтому приводя примеры настоящей литературы я чувствую, как скуден выбор.
Вы скажете, что это субъективный взгляд. А разве есть объективные? Какие же? Может, мнение  шарлатанов-литературоведов? или так называемое «общественное мнение»?
Я просто высказываю свою точку зрения, и если она отлична от вашей, а ваша отлична от «общепринятой», это доказывает, что мы живые люди, а не марионетки, подвешенные кем-то на нитках.
Но это всего лишь первая пропасть. В сущности она не страшная и вызывает больше брезгливость, а чаще её не замечают. Пушкин был первопроходцем и, если он и попадал в неё, то это было практически неизбежно. Довольно забавно то, что он наверняка во многом отождествлял себя со своим героем Онегиным, как и Лермонтов с Печориным. Оба этих персонажа с позёрским самомнением расправляются со своими противниками на дуэли. А в жизни всё происходит, разумеется, наоборот. Вроде бы жалкий бабник Дантес и «мартышка» Мартынов преспокойно отправляют бесновавшегося Пушкина и актёрствующего Лермонтова на тот свет.
Вовсе не первая пропасть убила Пушкина. Я хочу говорить о второй пропасти, куда более страшной для человека, ибо она не зависит от его сознания, слов и даже поступков.
Какой бы могучей ни была художественная правда, она создана единичным сознанием, пусть даже гениальным. Она подчинена замыслу, эпохе, обстоятельствам, уму, чувствам и эмоциям писателя – и потому она неизбежно ничтожна и лжива. По сравнению с жизнью.
Помните, я обещал вам сказать о бильярде? Это в своём роде модель реальной жизни. Есть человек, сказавший об этом лучше. Передаю слово одному из выдающихся писателей-фантастов Майклу Крайтону.
«Теоретически это очень простая система, почти ньютоновская. Если вам известны сила, приложенная к шару, его масса и вы можете вычислить, под какими углами шар будет ударяться о стенки, то вы можете предсказать и дальнейшее поведение шара. .. Вы могли бы определить, где он остановится через три часа. …  Но на самом деле оказывается, что предсказать больше, чем на несколько секунд, вы не можете. Потому что почти сразу вступают в действие мельчайшие детали: неровности на поверхности шара, крошечные царапины на деревянной поверхности стола – и поведение шара меняется. Нескольких секунд достаточно, чтобы перечеркнуть все ваши кропотливые расчёты.
…Однако мы себя успокаиваем, тешим иллюзиями, будто внезапные, крутые перемены – это нечто из ряда вон выходящее. … Мы не воспринимаем резкие, коренные, иррациональные перемены как неотъемлемую часть нашего существования. И тем не менее это так.
… линейности, которую мы приписываем буквально всему – от физики до литературы, - просто не существует. Линейность характерна для искусственного, искаженного восприятия мира. Реальная жизнь отнюдь не представляет собой цепочку внутренне связанных событий, которые происходят в строгой последовательности, одно за другим, и напоминают бусинки, нанизанные на нитку. Жизнь – это великое множество столкновений, и какое-то одно событие способно совершенно непредсказуемым, порой даже роковым образом изменить ход последующих». (Майкл Крайтон  «Парк юрского периода», М., «Вагриус», 1993)
Вот в такую ловушку, созданную жизнью, попал Пушкин.
В феврале 1831 г. он женится на Наталье Николаевне Гончаровой. Историю их любви, сватовства, споров с родственниками о приданом и.т.д вы можете прочесть в книгах (например, Ободовская И.М., Дементьев М.А.  «Наталья Николаевна Пушкина» М., Сов. Россия, 1987).  Я же ограничусь тем, что снова приведу слова Пушкина:
«Во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться; если она согласится отдать мне свою руку, то я буду видеть в этом только свидетельство её сердечного спокойствия и равнодушия».
Что это было? Неравный брак? немыслимая любовь? взаимная или нет? счастье или муки? – всё это обильно изложено в различных версиях. Но есть факт: через несколько месяцев Пушкины переезжают в Петербург.
Очевидных причин, видимо, две: 
«В угоду ей я готов пожертвовать всеми своими привычками и страстями, всем своим вольным существованием» ;
«… разрыв с Петербургом был чреват для поэта слишком серьёзными потерями. Его положение главы русской культуры, его исторические изыскания, издательские дела и многообразны литературные контакты требовали постоянного присутствия в столице».
Первая цитата – это слова Пушкина, вторая – мнение одного из поздних комментаторов (Абрамович). Пылкие предсвадебные лозунги поэта вызваны, видимо, давлением спермы на головной мозг и не подтверждаются его поступками. А вот мнение Абрамовича в данном случае вполне соответствует фактам. Слегка замазав честолюбивые намерения и амбиции реверансами перед супругой, Пушкин погружается в работу и в бурную светскую жизнь. Он издаёт журнал, шатается по салонам, вечеринкам, флиртует, пьёт, играет в карты. Он утешается тем, что предоставил жене свободу, и она блистает на балах. Кроме этого, Наталья Николаевна, правда, ведёт хозяйство и пытается при острейшей нехватке денег свести концы с концами. Обычная, вполне типичная история. Но она делает совершенно неожиданный поворот. 

ПЬЕДЕСТАЛ.

Если вы прочтёте набор воспоминаний, писем, заметок людей из пушкинского окружения в тот период, вам бросится в глаза удивительная вещь: основная тема почти всего, что написано и касается Пушкиных, – это несравненная, бесподобная, изумительная и необычная красота Натальи Николаевны Гончаровой. Вот лишь одна из отобранных цитат, но их десятки, если не сотни.
«Пушкин приехал из Москвы и привёз свою жену…. Это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая – лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, - глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, взгляд не то чтобы косящий, но неопределённый, - тонкие черты, красивые чёрные волосы…»   « … во всём её облике есть что-то поэтическое…»  (из записок жены австрийского посла Д.Ф Фикельмон)
Её красоту единодушно признавали даже женщины, а это им несвойственно. Что же касается мужчин, то почти все, общавшиеся с ней, признаются – серьёзно или шутливо – во влюблённости в Наталью Николаевну. Кроме, разве что, тов. Щёголева с его злобными выпадами типа такого:
«Можно было привести длинный ряд современных свидетельств о светских успехах Н. Н. Пушкиной. Все они одноообразны: сияет, блистает, la plus belle, поразительная красавица и.т.д. Но среди десятков отзывов нет ни одного, который бы указывал на какие-либо иные достоинства Н. Н. Пушкиной, кроме красоты».
«Что мы можем сказать о вкусах Натальи Николаевны? …мы ничего не узнаем об интересах Натальи Николаевны к живописи, к музыке…Об образовании Н.Н. не стоит и говорить… В сравнении с представительницами высшего света Н.Н. была слишком проста…»
 Эти высказывания демонстрируют его недалёкость, только и всего (чего стоит в его книжке вопль о низких моральных нравах высшего света – и это пишет человек, живущий в совдепии после гражданской бойни!).
«В сравнении с представительницами высшего света Н.Н была слишком проста». Не смея оскорбить Nathalie и не умея язвить, Щёголев этой фразой добивается обратного эффекта. В самом деле, наиболее характерное для дам высшего света признание обильно цитируется в мемуарах того времени: некая дама признаётся, что ни одна из её коллег не устоит перед приставаниями царя и более того, сочтёт за честь отдаться ему. Это в порядке вещей. И Наталья Николаевна действительно резко отличается от них. Отличие хотя бы в том, что никто, пишущий о ней, даже считающий её глупой, пустой и.т.п., ни единым намёком не позволил себе оскорбить честь Nathalie. К сожалению, в отличие от писем Пушкина жене, письма самому Пушкину от Nathalie не сохранились – она уничтожила их, что говорит о её уме, скромности и такте. Но есть её письма к родственникам и друзьям. Они собраны, например, в упоминаемой уже книге Ободовской И.М. и Дементьева М.А.
Я не люблю читать чужие письма, но здесь был особый случай: мне казалось, что я лучше пойму, кем была избранница поэта. Не хочу выдергивать из них цитаты, разве что упоминание о Пушкине;
«Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию…»
«Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение…»
Остальное я читал не отрываясь и испытывал странные ощущения – словно заходил в тихое чистейшее озеро с кувшинками и мягким песчаным дном и чуть прохладной водой. То, что окружало меня и создавалось простыми строками её писем, трудно передать – возможно, так бы чувствовал себя человек, искалеченный жизнью, дрязгами, суетой, при возвращении в древнюю родную безопасную и блаженную обитель. Не о доме я говорю, не о привычной среде, а о какой-то прародине, давшей начало жизни. Я смотрел на старые фотографии Натальи Николаевны и, словно слыша её ровный голос с неизменно мягкими интонациями, начинал понимать, что испытывали современники этой женщины, встретившись с ней. После смерти Пушкина она через несколько лет случайно встретит Лермонтова, накропавшего жалкие строки своего стишка «Погиб поэт…». Он испытывал к ней неприязнь, не скрывая этого. Но после нескольких слов и взглядов он начинает чуть ли не исповедаться ей, уходит ошеломлённый, навстречу своей глупой смерти. Он кое-что понял в тот миг.
Вернитесь к строкам, где приведена хронология событий и прочтите маленькую дополнительную хронологию. Начиная со дня обручения, Наталья Николаевна почти всё время была беременна. Она родила за шесть лет четырёх детей, да ещё перенесла один выкидыш – эти факты тщательно замалчивал тов. Щёголев, ведь они совсем не укладывались в его априорно высосанную из пальца концепцию.
Она жила, постоянно борясь с бедностью, напоминая родственникам о их обязанностях по приданому (так и не выполненных), оплачивая бесчисленные и бессмысленные долги мужа, перенося болезни, коим так подвержены беременные женщины. Жила, не имея своего дома, постоянно живя в долг - и при этом танцевала на балах, поражая всех своей божественной красотой.
Слово произнесено. Кроме божественного дара с небес, Пушкину была явлена богиня, живая богиня. Как она могла появиться в обычной среде, как могла возникнуть в семье со сварливой и скаредной матерью, полусумасшедшим отцом, амбициозными и недалёкими сёстрами? Кто знает? Это было порождение хаоса жизни, та самая нелинейность, о которой говорит Крайтон.
То, что в единый миг понял бедняга Лермонтов, что, подобно удару молнии, входило в сознание всех мужчин, окружавших Пушкина, а также даже женщин и гомиков-извращенцев – этого не понял «Государственный Поэт и Историограф, работавший под Личной Цензурой Его Величества» в дни тяжёлого психологического кризиса. А когда это стало очевидным для всех, он с бешенством отказывался принимать это.
А ведь поначалу, когда он встретил Наталью Николаевну, он вовсе не избежал этого удара молнии – вспомните сонет «Мадонна»:
«Исполнились мои желания. Творец
          Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
             Чистейшей прелести чистейший образец».
Правда, после свадьбы Пушкин перестал боготворить свою богиню, нагрузил её бытовыми заботами, почти постоянной беременностью и унизительными разборками с родственниками. А стихи в её честь, похоже, закончились на этих строках. Ну а после явления Nathalie свету фактически закончилась и пушкинская поэзия.
В 1836 году Пушкин, считавшийся и считавший себя богоизбранным, был низвергнут с пьедестала, сброшен, унижен, отвержен. Что же произошло с его стихами?
«Его положение главы русской культуры…» (Абрамович), его уверенность, что «он принадлежит всей стране и желает, чтобы имя его оставалось незапятнанным везде, где его знают» (князь Вяземский), его откровенная мания величия – «Он всё как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно почёта оказывают; мы конечно боготворили его музу, а он считал, что мы мало перед ним преклоняемся» (князь Трубецкой) – всё это было презрительно отвергнуто обществом, испытавшим настоящее потрясение.
Вот строки о поэзии из книги Карена Свасьяна «Голоса безмолвия»:
«Поэзия — по существу своему — внесловесна, но без слов она, разумеется, немыслима. Парафразируя мысль Гете о красоте как манифестации тайных законов природы, мы можем сказать: слова — манифестация поэзии; сама она — «песня без слов», или лучше: песня меж слов. Но именно здесь и встает во весь рост необходимость упорнейшей работы над словом; именно здесь подчеркивается огромная значимость слов. Ибо только слова причащают нас в поэзии к внесловесному. Но слово должно пройти через самопознание в сознании поэта; вехи этого самопознания: рост внимания к самому себе, переход через порог, отделяющий слово от сокровищницы запечатанных в нем смыслов, полнота всех возможных перспектив и овладение контрапунктом выявленных значений, отречение от самого себя, от всех своих богатств в —переживании тютчевского «мысль изреченная есть ложь» и, наконец, путь к самой мысли, приятие мысли (в шоке погружения в невыразимое). Тогда слово воспламеняется как свеча и озаряет пламенем своим «безгранично-бессловесное».
Вынужден заметить, что Свасьян, при всей своей проницательности и точности формулировок, забыл о той самой божественной красоте, которая является источником поэзии, порождает её.
Пушкин, великий русский поэт, проиграл подлинной богине Nathalie состязание в поэзии. Она не нуждалась в оформлении словами того пламени, которым мгновенно обжигала окружающих. И то «безгранично-бессловесное», о котором говорит Свасьян и которое является именно тем бездонным хаосом и фундаментом жизни, ощущалось всеми, кто встречал Наталью Николаевну, как внезапное озарение, как что-то великое и непостижимое, ворвавшееся даже не в сознание, а непосредственно в ощущения и чувства. И потому никто не смел осквернить богиню грязными словами.
Никто, кроме Пушкина. Он не только был сброшен с пьедестала поэзии, но и отринут даже друзьями и своим кланом. А тут ещё появился Дантес, и Пушкин ушёл окончательно на второй план. А тут ещё некий шутник прислал анонимку, и призрак всесильного царя отодвинул поэта ещё дальше. Он не только потерял место на пьедестале тщеславия, он испытал серьёзное психическое расстройство.
Это началось после получение анонимных писем. Лавина пошла, и не было силы её остановить. Это доступно лишь богам, но Пушкин не верил в свою богиню. Ему принадлежит примечательное высказывание о том, что чернь не уважает поэта, считая, что «мал и мерзок, как и мы». Врёте! – говорил Пушкин. – Не так, как вы – иначе.
На самом деле, испытав шок от падения, Пушкин вёл себя в лучших традициях черни. Его прежний снисходительно-насмешливый тон в письмах к жене сменялся такими перлами, от которых тошнит и сейчас:
«Ты радуешься, что за тобой, как за сучкою, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу; есть чему радоваться!»
Так можно было писать дешёвой содержанке, которую трахаешь раз в неделю, но никак не жене, родившей четверых детей и на деле доказавшей свою любовь и верность. Стоит также напомнить, что до женитьбы, да и после неё, Пушкин сам принадлежал к этой своре кобелей, нюхающих задницы у доступных придворных дам и чужих жён. Теперь он оказался в позиции мужей, над которыми надсмехался, унижал, ставил рога и пр. А простая шуточная анонимка повергла его в безумную ярость, следствием которой стало несколько поступков. Во-первых, Пушкин вдруг сделал вывод, что письма написаны Л. Геккереном. Но вызов он посылает почему-то Дантесу. (Уместно напомнить, что второй вызов, закончившийся дуэлью, после того, как Дантес вроде бы достал Пушкина своими откровенными ухаживаниями за Натальей Николаевной, посылается почему-то уже старому барону Геккерену).
Говорят, что как посол Геккерен-папа не мог ответить на вызов. Это довольно сомнительное утверждение, но, в конце концов, старый барон несомненно понял, в кого нацелена стрела Пушкина.
После первого вызова Пушкин подключает к делу Бенкендорфа, шефа жандармов. И царя. При этом он поясняет опытному чиновнику и жандарму, что письмо точно исходит от пожилого и изрядно напуганного скандалом барона: «По бумаге, по слогу письма и по манере изложения я удостоверился в ту же минуту, что оно от иностранца, человека высшего общества, дипломата». Он что же, держит Бенкендорфа за дурачка? Неужто он думает, что жандарм даже по стилю не определит источник? А ещё к его услугам сыскная машина, уже тогда одна из самых мощных в мире. Нет, со стороны Пушкина это просто признак навязчивой идеи, паранойи, психопатии типичной для поэта тридцати семи лет. А Николаю ; это выгодно - избавиться от беспокойного Пушкина чужими французскими руками в предчувствии больших проблем с этим близким к психопатии и слишком приближенным к престолу гражданином. 
Я не считаю себя знатоком подобных писулек того времени, но мне-то кажется, что за ними стоят один или несколько молодых ёрников (типа того же Долгорукова), вздумавших по пьяной лавочке уколоть «Мэтра поэзии» и опустить его на землю. В другой момент Пушкин лишь посмеялся бы и выбросил эти письма, но по теории хаоса (см. цитату из Крайтона) они произвели страшный эффект на расшатанную психику поэта.
Ну а далее к обезьяньему языку добавились обезьяньи ужимки:
«На балу Пушкин вёл себя по-хамски, угрожая и Н. и Е., жене Дантеса. «Берегитесь, я принесу вам несчастье», - говорил он последней. Объясняясь в суде, Дантес вспомнил, что некий Валуев, заметив это, спросил Н., как она позволяет обращаться с собой таким образом и получил от Натали ответ: «Я знаю, что я виновата, я должна была бы его оттолкнуть, потому что каждый раз, когда он обращается ко мне, меня охватывает дрожь» (Щёголев).
О женитьбе Дантеса: «…он мог питать надежду, что его решение отведёт гнев Пушкина от головы Натальи Николаевны» (Щёголев).
Знакомые и друзья начали понимать, что происходит; что это есть болезнь, душевное расстройство, потеря контроля над собой и ситуацией. Это было чревато вспышками необузданного гнева, и  Дантесу, влюблённому в Наталью Николаевну, впору было опасаться за неё. Мало ли что сотворит человек, сошедший с ума и пугающий своим поведением окружающих. Напрасно пытался его успокоить Жуковский («… ради бога, одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, и жену твою от совершенного посрамления») и другие. «Все хотели остановить Пушкина, только он не хотел останавливаться» (Соллогуб).
Может быть, в последний миг он понял: вот же она, мощная и столь необходимая, жизненно важная встряска, вот же он – удар молнии, вот он – бессмертный предсмертный  роман, прорыв в иную реальность, в иную жизнь. Но иной жизни для мерга нет – есть только смерть (вспомните смерть А. Болконского). А бывший поэт был уже наполовину мергом.
Пушкин погиб от ревности. Но это была не любовная ревность. Другая. Его затмило и низвергло высшее существо, намного более совершенное и поэтичное.
Как инженер, не могу удержаться от пропорции. После смерти Пушкина на место поэта в русской литературе мог претендовать разве что Лермонтов. Бедный, бедный Миша… Ему достались огромные залежи драгоценных сплавов русского языка. Но если Пушкину достаточно было коснуться этих неогранённых алмазов, чтобы они засияли чистым бриллиантовым светом, то Лермонтов в своих стихах больше напоминает незрелого хилого юношу, лихорадочно набирающего полные пригоршни необработанных тусклых камней и рассыпающего их по дороге к вершинам поэзии. До них он так и не добрался.
Помните его идеологический стишок «Погиб поэт…»? Я бы его отредактировал,оставив две строчки: «Погиб поэт, невольник чести…Судьбы свершился приговор». Всё остальное – бредни воспалённого воображения. Да простят меня те, кто в поэзии пока ещё дорос только до Лермонтова. О мёртвых можно и нужно говорить и плохое, поскольку смерть не очищает - она закапывает. Отсюда возникли  эти слова и о Лермонтове, авторе своеобразного контрольного выстрела, после которого оживить Пушкина уже намного сложнее - куда милее русским рабским сердцам бронзовые истуканы, стынущие на бульварах и площадях. Но воскрешение состоится – и вовсе не благодаря статьям и заметкам. На сцену выступят несравненно более могучие силы.
Говоря математическим языком, Лермонтов относится к Пушкину примерно как Пушкин к Наталье Николаевне. Если хотите географических пропорций, то сопоставьте, скажем, холмы Грузии – Казбек - Джомолунгму. 
Там, где Лермонтов тщетно искал бриллиантового сияния, а Пушкину приходилось долго и мучительно черкать черновики, отыскивая драгоценные грани, Nathalie сама по себе была драгоценностью высшей пробы, несравненно выше холодных бриллиантов.
Но прежде чем конкретизировать этот образ, предлагаю вам отвлечься на несколько минут весьма забавной историей.

НЛО 2.  РОЖДЕСТВЕНСКАЯ БАЙКА ПО МОТИВАМ  ВАРИАЦИЙ НА БИБЛЕЙСКИЕ ТЕМЫ.

Римский прокуратор Иудеи Понтий Пилат уже который месяц не мог заснуть, не выпив добрый кувшин превосходного вина. Это была последняя радость в его нынешней жизни. Воин и командующий римскими легионами, рубившийся в смертельных схватках с бесчисленными врагами Римской империи, Пилат был  почётной отставке. Но покоя его душе она не принесла.
Он ненавидел эту провинцию, презирал её народ, суетливых фанатиков, жалких и презренных, когда они поодиночке представали перед очами прокуратора, и крайне опасных, коварных, невероятно злобных и готовых жертвовать собой, когда шли они толпою на завоевателей. Не раз приходилось Пилату усмирять бунты этих торговцев, шутов, ремесленников, и ничего, кроме брезгливости, не испытывал он при этом. Это не было честным сражением, где мечи и щиты римских легионеров, лучших воинов мира, противостояли огромным массам враждебных войск, и лишь невероятная дисциплина и мужество римлян приносили тяжёлые, кровавые, но славные победы.
Не то было здесь. Всё не то и не так. Эти жалкие твари просто не хотели жить по римским законам и правилам. И единственной мечтой прокуратора давно уже стало возвращение в Рим, к нормальной цивилизованной жизни, достойным гражданам, благородным лицам. Но для этого нужно было выиграть последнее сражение. Увы, не по-римски - сокрушая строем толпу - но по-иудейски: хитростью, обманом, коварством.
У него был надёжный союзник – заведующий тайной службой Афраний, мечтавший о Риме не менее, чем прокуратор. И вдвоём они разработали тайный план.
Этого человека, незаконного сына старого вифлеемского плотника, женившегося на беременной девице и разделившего её позор, звали Иисусом. Спасаясь от насмешек, его отец переехал в Назарет. Дряхлость отца  и блудливость матери фактически сделали Иисуса сиротой, и он вынужден был зарабатывать на хлеб с детства. Видимо, прибившись к бродячим актёрам, фокусникам, «магам и чародеям», как они себя называли, он научился исцелять «больных», большая часть которых была симулянтами и подставными лицами, а другая – излишне внушаемыми и истеричными людьми. Он научился изображать пророка, проповедовать и поносить, управляя толпой; научился обманывать зевак ловкими трюками и даже вещать, подобно древним безумцам-жрецам, принимающим для этого нужные снадобья.
Вот такого человек разыскал Афраний и предложил ему сыграть поистине историческую роль. Иисус должен был явиться в Иерусалим сначала в виде проповедника и исцелителя и спровоцировать там беспорядки, бунты, бесчинства. Кроме этого, он должен был объявить себя божьим сыном и повести за собой массы народа. Разумеется, ему помогали тайные агенты Афрания, разбросанные по всем слоям иудейского общества.
Для искоренения возникших в результате этого бунтарских настроений и прекращения беспорядков, погромов, митингов и пр. Понтий Пилат намеревался вызвать из Рима подкрепление и покончить наконец с этой проклятой страной, покончить радикальным образом. Это дало бы ему возможность вернуться на родину.
Вначале всё шло по плану, но и Пилат не смог учесть ту самую непредсказуемость, тот хаос жизни, который вмешался и нарушил его замыслы. Во-первых, первосвященник Иудеи Каиафа оказался гораздо проницательнее и дальновиднее, чем думал прокуратор. Во-вторых, среди любимых учеников Иисуса оказался предатель Иуда, передавший его в руки стражников.
Каиафа потребовал ареста и казни Иисуса и добился воплощения своего законного права. Помните у Булгакова слова первосвященника? «Не мир, не мир принёс нам обольститель народа в Ершалаим, и ты, всадник, это прекрасно понимаешь. Ты хотел его выпустить затем, чтобы он смутил народ, над верой надругался и подвёл народ под римские мечи! Но я, первосвященник иудейский, покуда жив, не дам на поругание веру и защищу народ!»
Пилат не хотел сдавать своего агента, поэтому он сымитировал казнь, после чего агенты Афрания сняли Иисуса с креста, завернули в плащ и увезли за город. Иуда пытался выследить их, но за ним тоже следили, и он нарвался на засаду и был убит. Но дальше всё пошло не по плану. Тело Иуды оставили в Гефсиманском саду, Афраний поехал докладывать Пилату, а двое агентов сопровождали Иисуса к границе – он должен был исчезнуть из Иерусалима. Но не успели они выехать из сада, как на них напали люди Каиафы, убили агентов и привезли во дворец к первосвященнику и живого Иисуса, и тело Иуды. И тогда Каиафа поставил блестящий спектакль, намного превзойдя прокуратора. Иуде положили за пазуху деньги (те самые 30 сребреников), снова отвезли в сад и повесили на дереве. А Иисусу под страхом смерти предложили сыграть ещё одну роль – воскресшего божьего сына. Его загримировали, одели в ослепительно белый плащ и и поместили в склеп, где через три дня его обнаружили Мария Магдалина и охранники. Он назвался ангелом и возвестил, что Иисус воскрес и его можно найти в Галилее. Таким образом Каиафа хотел успокоить взволновавшийся народ и снять с себя обвинение в казни Иисуса. Ему это удалось.
Дальнейшая судьба самозванца Христа покрыта мраком, но даже в кошмарном сне не могло присниться Понтию Пилату, что этот эпизод приведёт к событиям, вызвавшим спустя несколько веков гибель великой Римской империи, почти полное порабощение мира люмпенами, то есть христианством, и - как следствие - мрак, бескультурье, уничтожение инакомыслящих, крестовые походы, массу войн, мерзость средневековья и фактическое уничтожение всего, что достигло человечество. Более чем на  полторы тысячи лет мир погрузился в безысходность, в мрачную, грязную и кровавую бездну теократии. У человечества украли не только пятнадцать веков, но и бесценные достижения древних разумных цивилизаций: египетской, финикийской, древнегреческой, древнеримской… Впрочем, справедливости ради следует сказать, что украли не пришельцы и не роботы, а сами люди. Уж так они устроены – развитие на пределе сил, а потом застой и загнивание, проедание всего и вся, утрата человеческого облика.
 Ведь самое забавное и примечательное, что христианскую деспотию в будущем подорвёт то же самое, что погубило римлян: пресыщение, отказ от воинской дисциплины и труда, роскошь, разврат, коррупция, праздность, преступность, безнаказанность. Такова обратная сторона демократии и свобод.  Мощный духовный подъём эпохи Возрождения, мужество отдельных народов, отчаянно смелые путешествия мореплавателей и их открытия помогли европейцам остранить от власти поганых попиков и в конечном итоге привели к современной цивилизации. Правда, эти недобитые церковные шарлатаны ещё стремились продолжать свою всемирную экспансию, примазывались к морякам, путешествовали по свету, подобно гнусным вирусам, заражали своей мерзостью райские острова, помогали уничтожать аборигенов, насаждали свою пакостную религию, уничтожая в простых людях всё человеческое, прививая им ханжество, лицемерие, глупость, грязь и тем самым вызывая их гибель.
Подобно гигантской ядовитой змее, христианство уже в двадцатом веке ещё взметнулось из пожирающего его пламени разума и развития и породило ужасные химеры – коммунистические режимы в России, Камбодже, Корее, уничтожившие десятки миллионов жизней, причём целенаправленно - всех мало-мальски светлых и талантливых людей. Казалось бы, очнувшееся человечество должно искоренить это зловонное люмпенское учение, но куда там…
 Свято место пусто не бывает: вместо мерзости католицизма возникли иные мерзости - исламизм и русское православие. Если мир изловчится, и эти две гадины обескровят друг друга, то есть надежда если не на светлое, то хотя бы на разумное будущее. Конечно, временное, как, видимо, и пребывание двуногих тварей на этой планете.
Кажется, что это НЛО никак не вяжется с темой статьи. Но связь есть. Если вы возьмёте в руки книжку под претенциозным названием «библия» и прочтёте несколько страниц хотя бы любого евангелия, (включив, если он у вас ещё есть, незамутнённый от религиозной шелухи участок мозга), то убедитесь, что всё это месиво из наставлений, угроз, шарлатанства, самозванства и пр., чем характерна любая антропоцентристская религия, изложено весьма агрессивным тоном  и весьма современно – в духе методик нейролингвистического программирования. Что это мерзкое чтиво создавало и создаёт законченных мергов, и это его основная функция. Древние писаки излагают дурно пахнущую историю Иисуса в духе полупоэтических камланий, что и воздействует на примитивное сознание. Крайне сомнительную историю они ухитрились превратить в благую весть. Ну а что это за блага – см. предыдущие абзацы.
ЧЁРНАЯ РЕЧКА
 
Но при чём тут это отступление? Оно нужно для сравнения. Эту елейную историю Иисуса пытались превратить в нечто поэтическое несколько копирайтеров – Матфей, Лука и пр. Будто бы пришёл Учитель, освятил души бедных иудеев, придал смысл их бессмысленному существованию и.т.д. На деле явился фокусник и провокатор, устроил свалку в храме (хотя должен был врачевать людей, а не исполнять полицейские функции); едва не вызвал беспорядки, которые могли погубить страну; нашёл несколько подозрительных типов и назвал их учениками… Качества «учителя» проявились в том, что один из учеников охотно предал его и помог арестовать, другой отрёкся, а в тяжкую минуту раскаяния учителя в своих поступках все ученики дружно дрыхли в тени Гефсиманского сада, послав подальше учителя с его просьбой бодрствовать. Так что из благой вести торчат уши дешёвого шарлатанства и предательства, ну а праксис распространившейся, подобно чуме, веры я уже описал.
А теперь посмотрим на нашу историю и на её действующие лица:
- поэт, запутавшийся в карточных долгах, пресмыкающийся перед явно презирающими его властями, страдающий психическим расстройством;
- жалкий смазливый петушок и фат Дантес, проданный собственным отцом старому развратнику;
- безликий царь, начавший свою эпоху с расстрела кучки солдат и с эшафота для  своих офицеров;
- старый барон Геккерен, интриган, гомосексуалист и трус;
- ****овитые придворные дамочки-полетики, питающиеся сплетнями и флиртом;
- обиженный судьбой дворянчик Долгорукий, мстящий всему свету за свои неудачи;
- старый пестун Жуковский, влезающий в чужую жизнь за неимением своей;
- куча «друзей», среди которых с трудом нашёлся лишь один, согласившийся стать секундантом поэта;
- родственники, тянущие на себя одеяла в прорехах, – чего стоят две сестры, одна из которых помогает французику избежать дуэли, а вторая флиртует с женатым поэтом.
Кажется, что стоишь на берегу реки, а мимо проплывают все эти грязноватые персонажи, суетящиеся, отмывающие грязное бельё, обделывающие свои делишки и не подозревающие, что всех их несёт один поток, одна и та же - чёрная от грязи - река.
Чего не хватает в этом вареве для авантюрного романа? Роковой женщины, которая крутила бы романы, ставила бы рога мужу, соблазняла бы царя в погоне за милостями, щедро подбрасывала бы поленья в тлеющий огонь трагедии, превращая её в фарс? Вот вам и находка для Дюма и его негров.
Но вместо неё, словно с небес, сходит в эту Чёрную Речку - богиня. И шаблонный роман вдруг становится высокой трагедией, очищающей всех действующих лиц.
И самовлюблённый и честолюбивый поэт вдруг предстаёт смелым и мужественным воином, бьющимся с целым сонмом явных и тайных врагов, покушающихся на честь его жены.
Недалёкий фат оказывается отчаянно влюблённым рыцарем, выступившим – пусть по недоразумению – на защиту возлюбленной от злобного ревнивца. И его странные вроде бы слова о Пушкине – «Я надеюсь, что мы будем видеться как братья» - вдруг становятся правдой, сказкой о враждующих и не понявших друг друга существах, слишком примитивных, чтобы ощутить божественное присутствие.
Туповатый деспот-монарх смиренно прощает поэту нарушение обещания и берёт на себя заботу о его детях.
Старый развратник барон оказывается несчастным одиноким стариком, ищущим любви и находящим её позже в облике доброго дедушки при счастливой семье обретённого им сына.
Толпа друзей  и недругов поэта, старательно изображающих запоздавшую ярость или злорадствующих по поводу его «убийства», вдруг смолкает и склоняется перед ослепляющей красотой и совершенством Nathalie.
А она, бесстрашно вошедшая в эту мутную, полную грязи, крови, лжи, доносов, пасквилей и сплетен Чёрную Речку, выходит оттуда такой же, какой была семь лет назад, - «чистейшей прелести чистейший образец». Ни единого пятнышка даже на её платье. Не говоря уж о душе и теле. А ведь то, что вызывает восхищение и поклонение, человечество привыкло осквернять.
Мы не услышим в этом романе вдовьих рыданий, стонов, кликушества, не увидим заломленных в отчаянии рук и с размаху падающих на могилу плакальщиц, родственников, друзей и пр. Сдержанность и достоинство – то есть то, чего не хватало всем и вся в этой истории – предстают в самом светлом во всей российской истории образе богини Nathalie. Это холодноватый свет, но дай нам жизнь этого целительного холода, этой величавости, когда женщина, любимая и любящая, будит в нас очистительный огонь любви, одаряет нас – ценою собственных страданий – детьми, позволяет нам, убогим, – сама безропотно неся тяготы семейной жизни – быть творцами, зачастую пустоцветами, хоть и хвалимыми обществом.
Но глупость людская непомерна и бездонна. Вместо того, чтобы взрастить в своей душе это возвышающее начало, это просветление, они предпочитают воспользоваться привычным, надличностным, клишированным: чужим и засаленным от миллиардов прикосновений божком, его историей-фарсом; или омерзительным монстром-государством, добровольно и с песней взваленным на собственную шею сотворившим его населением. Это удобно, это выгодно, это просто – той простотой, что хуже воровства. Но что взять с народа, давно погрязшего в воровстве? Как лихорадочны и судорожны все телодвижения этого быдла в эпоху переломов, когда привычные связки вдруг разрываются и нужно с рабской покорностью выискивать новые, забиться в толпу, как это делают в стаде травоядных, встретивших хищника. И новые связки непременно находятся – к услугам населения тысячи шарлатанов, заботливо связывающих в пучки разрозненных было людишек. Эта толпа прутиков, едва заслышав привычные ярлыки – например, «фашизм», - рефлексивно брызжет ядовитой слюной и злобно собирается в пучки, дабы «раздавить гадину». Им словно невдомёк, что это понятие «фаши» означает всего лишь связку прутиков.
Есть слепые и примитивные сообщества, инстинктивно прибегающие к этим ярлыкам и слипающиеся в злобную толпу от страха и пустоты сознания. Но только наш «русский народ» делает и будет делать это с восторгом, упоением, историческим «обоснованием», лозунгами и знамёнами, окружённый погаными попиками или комиссарами, с идеологией, вырастающей мгновенно, словно борщевик. Нет народа более созданного для фашизма и более готового к фашизму.
И потому подлинная богиня исчезает, растворяется, уходит. И с нею исчезает светлый и прохладный «кастальский ключ с волною вдохновенья», а остаётся Чёрная Речка. 

Не всё ещё умерло в этой стране. Осталось немного того, что не загажено человеком. Но оно обречено. Недаром вещал провокатор, похищающий гнусным обманов чужие души: «Сберёгший душу свою потеряет её; а потерявший душу свою ради меня сбережёт её». Мерги сберегли свою душу ради выросшего на крови и поте бывших братьев воровского государства и христосиков-шарлатанов. Теперь пучки этих ничейных душонок топчут и вымачивают ядовитой слюной мелкие попики-слуги. Быть может, я ещё скажу о них в следующей статье - если преодолею тошноту.
Ну а для тех, кто смог прочесть эту печальную повесть о богине и поэте, закончу на светлой ноте. Ноте поэзии. 

Александр Сергеевич Пушкин
«Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы»

Мне не спится нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздаётся близ меня,
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня…
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна, или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовёшь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу…

Арсений Тарковский.

Я кричу, а он не слышит,
Жжёт свечу до бела дня.
Будто мне в ответ он пишет
«Что тревожишь ты меня?»
Я не стою ни полслова
Из его черновика,
Что ни слово – для другого,
Через годы и века.
Боже правый, неужели
Вслед за ним пройду и я -
В жизнь из жизни мимо цели,
Мимо смысла бытия
  Декабрь 2016-январь 2017 года.