Тёмным февральским вечером

Серёга разлил по стаканам. Я резко выдохнул и бросил едкую жидкость в горло. Закашлял. Серёга неодобрительно покачал головой.
Я развёл руками:
- Ты же знаешь, не могу чистоганом. Тяжело.
- Как баба,  - сплюнул Серёга. Подцепил вилкой ломтик селёдки, закинул в рот и защёлкнул свою квадратную челюсть.
Я грыз солёный огурец, чтобы заглушить мерзкий водочный привкус.
Серёга снова разлил. Мы снова выпили. В окне напротив тоже кто-то разливал.
Опьянение вместе с сумерками медленно заползали в сердце. Я уже мог медленно дышать и не думать об Арине, её руках, губах, трусах, запахе, вкусе…
- Заебали твои бабы, - в очередной раз протянул Серёга. Взгляд его был тяжел и хмур. Голова, как булыжник. Серая, бритая, большой рот и квадратная челюсть. Она медленно двигалась, перемалывая селёдку и огурцы. – Давно пора усмириться. Всё прыгаешь, как баран через ворота. Женился бы и всё!
- Не могу, - говорю, - денег нет.
- Кредит возьми.
- Я с ипотекой каждый месяц мучаюсь. А тут ещё на женитьбу…
- Дела потому что надо делать, а не huёвничать. Все эти pizdoстрадания от безделья. Понял, blya?
Я промолчал. Я знаю Серёгу со школы. Всю жизнь он повторял одно и то же «Делай дело и всё будет zaebok». Деловой человек: раз в три года новая машина, два раза в году – поездка на море, и женился недёшево. Правда, с родительской двушки в хрущёвке на ферме так и не съехал.
Иногда я приходил к нему на кухню пить водку. Именно водку, потому что больше всего ненавижу её вкус.
Серёга повторял одно и то же, одни и те же фразы. Он как серый мусорный ветер с одним и тем же запахом, с одной и той же силой шипел мне в ухо. Но мне только это и требовалось. Простое, понятное, бессмысленное, холодное, как февраль за окном. Лучшая терапия: вытащить из глотки сердце и запихнуть его в серый, обосанный сугроб возле заплёванной скамейки. Сидеть, и наблюдать, как оно скукоживается, как крайняя плоть.
Из парадной дома напротив вышла баба в красном пальто с зонтом. За ней мелкая декоративная собачка. Баба распахнула белый-белый зонт. И медленно пошла, внимательно глядя под ноги, перешагивая выбоины в асфальте и куски отколотого льда. Не знаю, что казалось более странным: это пальто или белый зонт в феврале. Такой белый, что снег на его фоне тускнел.
Я, вдруг, подумал, что мне всё это кажется. Эта баба, зонт, собачка, даже булыжная голова Серёги – не более чем фантомы в моём истёртом сознании. Истёрся мужичок, как говаривали несколько столетий назад.
Посмотрел на водку, потом в окно, снова на водку. Серёга, будто труп, живой труп со стаканом в руке.
Я хотел ему сказать. Но в этот момент громко щёлкнул замок входной двери.
- Наташка пришла, - сказал Серёга и оскалился.
Жена Серёги Наталья – высокая, белокурая женщина с маленькой грудью и большим родимым пятном на щеке. Это сам Серёга придумал. Он хотел, чтобы его жена была особенная.
Но мне всегда казалось, и без этого пятна Наташа необыкновенная. Эта её улыбка. Или движение бровью, когда ты говоришь какую-нибудь чушь. Её взгляд – строгий, холодный и в то же время греющий, как первый луч апрельского солнца. Мне сложно было объяснить. Дорогая жена. Очень дорогая. Серёга замечал мой трепет и страшно гордился. Потому я не скрывал.
- Дела делаете? – усмехнулась Наташа, бросив взгляд на пустую бутылку водки, которую суеверный Серёга не успел поставить на пол.
Подошла к тумбочке рядом с раковиной, стала выкладывать продукты из пакета.
Сумерки почти растворили вид за окном. Теперь в тёмном стекле отражалась Наташа, её грудь, руки, и профиль, словно с древнегреческого медальона.
- Ты починил интру? – спросила Наташа, разглядывая осветлённое нутро холодильника.
- Да huy её починишь, - ответил Серёга, - в слесарню надо нести.
- На Тихой открылась, - сказал я.
Наташа перевела взгляд с нутра холодильника на меня. Я сразу махнул водки и попытался не закашлять.
Мир сразу зачах. Последний глоток был лишним. Каменная голова стала падать внутрь ватного тела, проминая внутренности. Скоро начнёт тошнить, и я всё забуду. Всё всё всё.
Наташа кружилась в вальсе. Серёга улыбался над ней, рассыпаясь, как стая булыжников на северных сопках.
Кажется, она что-то выпила не из стой бутылки. Серёга кричал. Я смотрел, прищурив взгляд.
- Это не то! Nahuya? Я тебе сказал – не трогай эту банку. Blyatь, дура!
В моей голове плясала весёлая музыка. Колокольчики и тромбоны. Мне так нравилось, как Наташа танцует. Я улыбался, и она улыбалась.
Сначала Серёга ударил её в живот. Когда удар согнул её, наклонил голову и туловище вперёд, огромным серым кулачищем он всадил ей в лицо. Я видел, как ломается нос Наташи, как вспыхивает фонтан крови.
Она упала на колени и заплакала:
- Серёженька, почему же ты не починил интру? Как мы будем без сети?
Серёга рухнул на табуретку и схватился за голову:
- Что же делать? Что, blyat, делать?!
Наташа поднялась с колен, перестала плакать и сказала строгим голосом:
- Серган, ты ohuевшая тварь. Где деньги? Я у тебя сколько должна просить? Опять накурено в сортире? Сколько раз я тебе говорила, не курить в сортире? Я тебе, pidor, ночью член откушу.
Потом улыбнулась и стала стягивать с себя одежду: блузку, юбку, лифчик, зелёные кружевные трусики.
Я никогда не видел Наташу голой. Это было прекрасно. Серёга мотал башкой и клацал квадратной челюстью. Только сейчас я заметил, что он пьянее меня.
- Милый, я хочу тебя, - прошептала Наташа так, что у меня стало сводить спину. Она протянула белые тонкие руки в сторону огромной булыжной головы Серёги. Он отшатнулся, как от карантинной.
Кровь из разбитого носа Наташи по подбородку, на грудь, на живот. Попала даже на светлые волоски на лобке.
- Возьми меня сейчас же, - вскрикнула она, повернулась спиной и наклонилась, расставив ноги.
Серёга поднял ногу и пнул её в белую ягодицу. Она ударилась головой в стену и упала на пол.
- Мне кажется, ты опаздываешь на работу, - закричала Наташа обеспокоенно.
- Что же делать? – спросил я.
- Не знаю, - огрызнулся Серёга. – Зависла на миру. Залипла к huyam!
- А пульт? – спросил я.
- Я не знаю, где пульт. Не знаю, blat, забыл!
- А стационарный?
- Стационарный я унёс в гараж, чтобы она не нашла. – Серёга кивнул вниз и сплюнул.
- Что же делать? – заладил я.
Наташа лежала на полу в крови и извивалась, испуганно покрикивая: «Серёжа, Серёжа»!
Серёга поднялся с табуретки, взял голову Наташи за волосы и ударил несколько раз об пол, пока она не перестала двигаться.
Глубоко вздохнул, сел за стол, разлил по полному стакану и сказал:
- Выпьем.
Я согласился.
Снег огромными хлопьями валил за окном, свечась в темноте, отражаясь золотистым кухонным светом.
- А ты говоришь, женись, - сказал я.
- Да уж, - промычал Серёга глухо. Поднял голову: - Тогда на живой?
- С живыми ещё хуже, - ответил я. И мы выпили.