До встречи, Рената

До встречи, Рената

История эта столь необычайна, что даже профессор кафедры геронтологии академик Самохвалов, изучавший процессы старения со студенческой скамьи, развел руками.
– Тема связи женской красоты и мужского старения, – изрек он в собрании нескольких коллег и репортеров, скорбно протирая стекла очков полой халата, – не поддается анализу по причине…, – он помялся и затем произнес через силу, – по причине своей запредельной мистичности.
Услышать такое от ученого светилы и убежденного атеиста стоит не дешево. Кстати сказать, именно ему, Самохвалову,  принадлежит фраза, ставшая крылатой – о том, что в первые минуты своей жизни, ребенок, еще не умея ходить, уже становится в очередь за старостью и смертью. Но к делу…
Утром в театр позвонил мужчина и представился Полом Штатицким. Его интересовало – когда будет Рената Петровна? Узнав, что она отпросилась – снова заболел ее пасынок, Пол огорчился и повесил трубку. На самом деле Штатицкий стал Полом по причине своего выхода на международную арену: некоторые его фотоработы тамошние издатели глянца находили интересными и свежими – не многим удалось соединить европейский лоск и российское буйство.
Паша был сыном горького пьяницы – заштатного актера заштатного театра заштатного города. Умирая, он призвал к себе сына.
– Паша, фамилия наша – Штатицкие – проклятие. Мы по жизни статисты, ими и умираем. Если сможешь, борись.
Паша начал борьбу. Он понял, что ключ к победе – внутри проклятия – в фамилии. Только теперь она означала не статиста, а штатив. Он стал великолепным фотографом, что помогло ему перебраться в столицу. Он успокоил память отца и обманул судьбу, чем гордился.
Теперь модный фотограф Паша Штатицкий внешне был похож на распутного Диониса. Многих безуспешных актрис он сделал успешной живностью мужских и женских журналов, и вся столичная тусовка знала о его скандальных адюльтерах больше, чем о своих собственных.
Но только в отношении Ренаты Петровны он рекомендовался личным ее фотографом, не скрывая (на семь лет будучи моложе ее), как испепеляем любовью к ней. Адюльтеры же – не более чем невроз, истерика и самый приятный вид самоубийства от неразделенной любви.
Как-то Рената Петровна отдалась ему, точнее, подставилась попутно и случайно – как мимолетный поцелуй или косвенный взгляд. Какой-то хмельной был вечер: свет заходящего солнца косил под восход, и в этом свете Паша мелькнул гонцом другой – замужней жизни. Той летучей близостью Паша ушиблен был так, что теперь бредил чувствами день и ночь как прыщавый юнец, к которым не бывает веры. Но мираж рассеялся также быстро, как и начался – покидая его ложе, Рената прихватила с собой и всякую надежду на повтор.
Паша нашел Ренату дома, но та его просьбу о встрече отсекла, заранее скучая от его однотонных унылых признаний. Фотограф же был назойлив –  Рената нужна по делу.
– Хорошо. Только условие: никаких  чувств.
– Буду с чувством молчать, – прозвучало окрылено.
Положив трубку, она засмотрелась на свое отражение в зеркале. За предстоящие полчаса можно было бы нанести макияж, прилично одеться, привести в порядок прическу. Но Пашка большего не заслуживает. Кроме того, защитная реакция – если предстанет обыкновенной женщиной «вне кадра», изнуряющий поток признаний наконец-то иссохнет. И остаться без работы не грозило – не один Штатицкий снимал ее.
Задумчиво осмотрев себя в зеркале, она признала, что хороша и без всяких ухищрений. Но тут она вспомнила, что рядом в гостиной страдает Никита, и ее охватила досада: как некстати эти его болезни, обрекающие лучшие ее годы на застенок.
Можно пригласить соседку Розу исполнить соло прислуги и няньки, но Никита со слезами на глазах скажет:
– Она шумная как бульдозер. Хуже сквозняка.
Рената вошла в гостиную, где на диване, в синей пижамке спал Никита. Она всмотрелась в его изможденное болезнью лицо, синие жилочки на висках, и досада сменилась жалостью.
«Петровна, если рядом не будет тебя, я выброшусь из окна».
С тонкого его запястья Рената перевела взгляд на столик, где лежал рецепт, выписанный утром доктором. Галантный и почтенный Яков Дольчер протянул ей розу с пасторским выражением лица и озабоченно повторил сказанное несколько дней назад: мальчик слишком много читает и перегружает свою психику. Он, Яков Дольчер, вообще не одобряет домашнее обучение.
«В школе ребенок не только получает знания, но и приобретает навыки социализации – учится жить среди людей».
Перед уходом он снова настойчиво рекомендовал пройти полное обследование в больнице, но на уме у него было другое.
– Постарайтесь его уговорить, – говорил он, и глаза его партизански исследовали лицо и фигуру Ренаты.
В прихожей, устав с собой бороться, он припал губами к ее тонкой нежной руке, вскинул глаза и выдохнул.
– До чего ж вы очаровательны, Рената Петровна…. Постарайтесь уговорить его, в больницу…, круглосуточный мониторинг…. Признаюсь, загадочная все-таки болезнь… как, впрочем, и ваша красота.
– Ни в какую больницу я не пойду, – категорично возразил Никита, когда Рената, вернувшись в гостиную, передала слова доктора. – Я без тебя умру.
Рената присела на край дивана и погладила его руку.
– Я буду приходить.
– Я умру на перемене, – обреченно произнес ребенок.
Можно было сменить тему и спросить о школе, но ответ был известен: пустая трата времени в обществе недоумков и бездарных учителей, равнодушных к своей науке.
С Никитой Ренате было сложно с первых дней их общей жизни. Мама его погибла в автокатастрофе, когда ему было три с половиной года. Потрясение ребенка было столь велико, что Ренате пришлось, как самой близкой подруге погибшей, первое время находиться возле Никиты неотлучно. Затем, когда потрясение прошло, и можно было уступить место отцу-вдовцу, Никита потребовал, чтобы Рената окончательно переселилась к ним, иначе он «выбросится из окна».
Всецело отдаваясь театру, Рената до сих пор не обзавелась собственным ребенком, поэтому согласилась. Никита был ей симпатичен и поражал ее своим необычным развитием. Спросят – куда же делся вдовец, с некоторых пор боготворивший Ренату? Роман Адамыч взвалил на себя бремя беготни по инстанциям, улаживая все формальности на усыновление.
Далее, он прописал Ренату в своей трехкамерной квартире, решил все ее финансовые проблемы (он занимался утилизацией черного металла), и вдобавок окружил ее лаской и заботой. Он стал ее домохозяйкой, ни на что, по сути, не претендуя. И крепость не могла не подвинуться: Рената стала его гражданской женой, оставаясь при этом полностью независимой. Из всех уз Рената признавала только творческие.
Никита был на седьмом небе. Он быстро научился читать, к шести годам перечитал самостоятельно всю детскую литературу и переключился на юношескую. Потом пасынок увлекся биографиями великих кудесников – Месинга, Гудини, Копперфильда и Эйнштейна. К тому времени в его поведении проявилась одна странность: Никита обожал мачеху, но при виде отца замыкался и мрачнел, и когда Роман Адамыч выучил его играть в шахматы, чтобы завязать общий интерес, Никита, быстро освоив игру, превзошел отца и вообще перестал с ним играть. Последняя ниточка оборвалась.
Проблемы начались, когда Никита пошел в школу. С огромным трудом он одолел первый класс, наотрез отказываясь учиться писать.
– Вы же не ходите в шкурах и не едите сырое мясо, - убеждал он Ренату и директора школы. – Зачем время на писанину, когда с этим прекрасно справляются машины?
Школу он бросил, но по другой причине – из-за быстрого усвоения материала. В классе он скучал и томился. Экстернат он бросил по той же причине.
– Что за блажь – экзаменоваться у недалеких людей?
– Ты обязан учиться хотя бы для того, чтобы получить профессию, – внушал ему отец, но мальчик держался с ним враждебно.
На тот же вопрос Ренаты он охотно ответил, что профессия ему не нужна.
– Как не нужна? – изумлялась светлая Рената. – Молодой человек должен стремиться, чтобы быть интересным интересным женщинам. Это и есть селекция в высоком смысле.
Она не умела принимать проблемы близко к сердцу. Всякая проблема была для нее поводом проявить себя.
– Хочешь сказать, что я тебе не интересен?
Лицо Ренаты осветилось особой восходной улыбкой.
– Мальчик мой, в платежной ведомости нет профессии «интересный». Кто будет содержать меня в старости?
– Я прокормлю тебя и без профессии.
– Профессия нужна, чтобы проявить свое творческое начало.
– Рената, ты такая красивая, а говоришь нелепости. Если нечего проявлять, профессия не поможет. А если есть, то проявится само собой. Вот, смотри!
Никита достал спичку, вытянул руку и начал сосредоточенно смотреть на спичку. Через несколько минут ее серная головка зашипела и вспыхнула.
– Чем не профессия!
Потом попросил лампочку и несколько минут напряженно смотрел на ее нить, пока не появилось слабое свечение. Потом произвел в уме несколько показательных арифметических действий с трехзначными числами.
Но удивил он другим: потребовал установить дверной замок в свою комнату и заявил – с этого момента никто и никогда в комнату не входит. Вообще. Если приказ его нарушат, он выбросится из окна.
Рената встревожилась и повезла Никиту к психологу. Но врачи только отмечали его высокий – не по возрасту – умственный уровень и эрудицию и посоветовали дозировать нагрузки и готовиться в институт.
Когда ему исполнилось десять лет, Рената и Роман Адамыч решились узаконить свои отношения, о чем сообщили Никите. Реакция была оглушительной: Рената должна расстаться с ним. Он запрещает не только регистрировать брак, но и вообще встречаться с отцом. Иначе он выбросится из окна.
Рената, ангел кротости и терпения, стала объяснять пасынку, что она уже не молода, и женщине нужен постоянный мужчина.
– Зачем?
– Чтобы хорошо выглядеть и не стареть.
– Ты слишком красива, чтобы принадлежать, кому попало.
– А разве Роман Адамыч…
– Он не достоин тебя – он должен был беречь мою маму…
– Ты против отца?
– Нет, я против того, чтобы он был твоим мужем, чтобы он прикасался к тебе.
– Но женщине нужен мужчина…
– Зачем?
– Чтобы оставаться женщиной, чтобы сохранить свою красоту, в конце концов. Я же актриса и фотомодель.
– Твоя красота - моя забота. Я хочу, чтобы у тебя никого не было, кроме меня.
– Но ты маленький.
– Я вырасту.
– Когда ты вырастешь, ты не посмотришь в мою сторону.
– Почему?
– Без мужчин женщины стареют очень быстро, а тебя к тому времени окружат юные прелестницы.
Он подумал, сморщив свой лоб, потом произнес:
– Ты переоцениваешь плотскую любовь и недооцениваешь другую. Я сделаю так, чтобы ты не состарилась раньше меня.
Такой вот произошел странный разговор. С тех пор кроткий Роман Адамыч переехал к маме, куда изредка наведывалась Рената. Но Никита каким-то образом узнавал о тех редких встречах и устраивал бурные сцены ревности.
Между прочим, именно после того разговора стали проявляться в нем первые приступы той странной болезни: он стал утомляться, и вынужден был подолгу сидеть в кресле, лежать, погрузившись в полузабытье или книгу. Сначала странная слабость длилась не более одного или двух дней. В такие часы Никита любил, чтобы рядом сидела Рената, ласкаясь ладонями и беседуя.
Потом в доме появилось хромированное чудо – инвалидная коляска на электрическом ходу. С этого момента Никита оставлял ее исключительно для туалета и сна. И вообще, сказал, ходьба несусветная глупость, которую придумал слабый, безвольный и неуверенный в себе человек, живущий под диктовку похоти.
– Деревья никуда не ходят, и при этом живут гораздо дольше человека и полновесней и не заражают атмосферу.
Врачи терялись в догадках, советовали лечь в больницу и обследоваться. Никита дал себя уговорить, но заломил высокую цену: всю неделю Рената будет сидеть возле его больничный койки. Увы, результата это не принесло, болезнь прогрессировала.
Глаза Пола, когда он появился на пороге, горели загадочным нетерпением. Впервые не изливая своих чувств, он увлек Ренату на кухню, бывшую просторной столовой, и разложил на столе фотографии сессии, сделанной им несколько дней назад.
Рената равнодушно оглядела их.
– Ну и что?
Фотографии мастерски запечатлели царственную Ренату, но в душе теплее не стало – с некоторых пор ее фотогеничность ничего кроме денег, не приносила.
– Да я не об этом! - горячился Паша, раскладывая на столе пачку фотографий, сделанных им с Ренаты месяц назад.
– Ты посмотри, посмотри! Неужели не видно?
– Что я должна видеть?
Красивая женщина не любит загадок – она сама загадка, и Штатицкий допущен был не для того, чтобы загадывать ей ребусы. Для черных пятен ей вполне хватало Никиты.
– Да вот же! Вот ты месячной давности, а вот сейчас. Видишь разницу?
Ну, да, была разница, на последних фотографиях Рената была безусловно красивее, нежели на других. Но что здесь такого? Случайно фотограф вляпался в ее звездный час.
Паша оскорбился: это мастерство фотографа назначает модели ее звездные часы.
– Ну, вот ты и ответил.
Ренате хотелось поскорее закончить этот разговор.
– Я повторяю – ты изменилась. В тебе – свет, неземное очарование, внутреннее свечение, – он схватил ее руку. – Пойдем вечером в ресторан.
– Я так и знала, что этим кончится (выламывая руку) – быть очередным блюдом в меню местечкового Казановы.
Паша пытался убедить ее, что его похождения – от неразделенной любви, но был выпровожден. Затем, рассматривая себя в зеркало будуара, она должна была признать, что Штатицкий был прав – за последние дни она похорошела, и это вовсе не заслуга фотографа. Просто она вступила в ту печальную осеннюю пору, когда красота и женское очарование проступают с необычайной взрывной силой кульминации заката (все-таки ей было под тридцать).
Вечером раздался звонок, и милый женский голос пригласил Ренату принять участие в телепередаче, посвященной женской красоте и здоровью. Передача была обычная и с большим количеством приглашенных, так что на долю Ренаты пришелся только один вопрос – каким образом она добивается такой привлекательной наружности.
Скажи она правду, ее ответ уложился бы в одну фразу, и на экране она «звучала» бы не больше минуты. Но для актрисы, у которой карьера течет вяло, это непростительно мало. Поэтому Рената выдала все, что слышала на эту тему, и в итоге держала на себе камеру целых десять минут.
– Зачем ты врала? – встретил ее вопросом Никита, смотревший передачу от начала до конца.
Рената взъерошила мальчику волосы.
– Никитка, ты лучше меня знаешь – для актрисы правда ценой одной экранной минуты хуже, чем вранье ценою в десять.
– Даже если бы ты сказала правду, все равно бы наврала, – задумчиво произнес Никита, задним ходом возвращаясь из прихожей в гостиную.
– Интересно, – заинтригованная Рената пошла следом за пасынком, - ты знаешь тайну красоты?
– Все эти примочки, маски, диеты и регулярная половая жизнь – чепуха. Секрет красоты – любовь. Не плотская, понятно…
– А какая?
– Любовь – это огромная энергия. Неужели не понятно? Когда кто-то…
Он вдруг замолчал, и его детское лицо стало каким-то вдохновенным, которое случается разве что у идиотов.
Рената подзадорила его, но он сказал, что если высший секрет раскрыть, он сразу попадет в разряд низшего, и его сила иссякнет. Как ни пыталась Рената разведать, Никита проявил редкую для десятилетнего ребенка стойкость.
После той передачи последовало еще несколько аналогичных предложений. На одном ток-шоу она была в эфире целых полчаса. Здесь она повторила то, что сказал ей Никита: красота женщины зависит от любви и внимания мужчин, потому что любовь – это не только тело, но и энергия. Без этой подпитки женщина зачахнет.
Вечером она спросила у Никиты, который, конечно же, смотрел передачу, правильно ли она поняла его?
Никита ничего не ответил, но на ночь гораздо дольше обычного держал ее руку в своей. Гладил и смотрел на нее не по детски влюбленными глазами.
А затем Ренату пригласил модный режиссер сняться в сериале, ставшем модным еще до своего выхода на экраны, и одновременно Ренату пригласили на телевидение вести новое ток-шоу «Красива Я». Режиссер этого ток-шоу, похожий на располневшего Бетховена в пору его глухоты, сумбурно и размашисто объяснял, что передача посвящена той самой красоте, которая спасет мир.
– Но прежде чем заняться этим благородным делом, она должна быть поставлена на поток. Надо клонировать не человека, а его отдельные элементы – красоту тела и души.
Однако самым удачным явилось предложение одной очень уважаемой и популярной парижской косметической фирмы стать ее русским лицом.
Таким неожиданным выдался год, принесший Ренате оглушительную популярность и деньги. Большинство газет не уставали мусолить на разные лады тему ее расцветающей внешности, которая, как уверяла газета, разрушает привычные возрастные рамки.
Все эти новые жизненные реалии волновали Ренату исключительно с финансовой стороны: она вознамерилась подключить лучших мировых светил медицины для излечения Никиты, который на протяжение года ее взлета все больше хирел, и предпочитал только сумрак и экран телевизора, если в меню программы присутствовало имя Ренаты.
И вот из Германии от известного профессора эндокринных заболеваний пришло приглашение. Изучив историю болезни, он пришел к выводу, что причины недуга эндокринные. Ехать к нему на консультацию Никита соглашался только вместе с Ренатой. Но проблема была в ногах – мальчик наотрез отказывался ходить, ссылаясь на то, что ходьба изнуряет его. Но нежные руки Ренаты вряд ли бы справились с коляской на протяжении путешествия. Сама собой возникла кандидатура Романа Адамовича, который с радостью помог бы своему сыну и гражданской жене. Но Никита был категоричен. И тут подвернулся Паша Штатицкий, изъявивший готовность взять на себя хлопоты носильщика. Никита не возражал, только Рената выставила условие: никаких разговоров о чувствах. Штатицкий готов был онеметь, лишь бы служить своей королеве.
Однако поездка, кроме обычных туристических впечатлений ничего не дала. Профессор и специально собранный консилиум в течение двух недель не смогли установить диагноз. Все сошлись на том, что вступление мальчика в пору полового созревания решит все проблемы.
На это Никита едко заметил:
– Если я успею из ювенального периода перебраться в пубертанный, – и отказался оставаться в лечебнице еще на месяц.
По возращении в Москву Рената снова окунулась в суету работы и светской кутерьмы. Один очень известный кинорежиссер вдруг увидел в ней типаж известной американской киноактрисы, ставшей целой эпохой, и взялся снимать соответствующий римейк. Роман Адамыч был задвинут и забыт, как добротный чемодан в чулане, при том, что все это время специалист по утилизации черного металла существовал как чей-то сдавленный вздох.
Бедному же Никите доставались только крохи внимания и заботы. И тогда он, привыкший к тому, что в течение двух немецких недель Рената находилась с ним каждую минуту, взбунтовался. Он пригрозил выброситься из окна, если Ренаты не будет рядом.
Отказаться от работы и популярности Рената не могла, так как все еще надеялась вылечить Никиту от загадочной болезни. Штатицкий предложил простой выход: Никита будет сопровождать Ренату в студии, на съемочной площадке, в театре и даже на светских раутах. Кто будет возить коляску? Разумеется, тот, кто это придумал. Никита не возражал.
Поразительно, но и здесь Штатицкий оказался счастливей своего отца: судьба статиста улыбнулась ему благодарной и нежной улыбкой Ренаты. И дело теперь не в одной только Ренате – Штатицкий сдружился с Никитой, и без преувеличения можно сказать, что он, Никита и его коляска стали единым организмом. Он даже охладел к своему ремеслу фотографии, но глянцевые журналы требовали материал о несравненной Ренате.
Поначалу эти эскорты вызывали в Никите бурю эмоций. Он давал советы Ренате, как себя держать, осветителям советовал как выставлять свет и воевал с гримерами. На светских раутах он был чуть ли не главным персонажем, поражая репортеров своим кругозором. И все же было это ему не по силам - он утомлялся больше прежнего, и пришлось эскорты сокращать. А болезнь прогрессировала: он худел, терял аппетит, и бывали дни, когда он не вставал с постели. Паша оказался терпеливой и внимательной сиделкой.
Снова зачастил Дольчер, но его визиты были двусмысленны. Каждый раз он приносил Ренате розу и при разговоре был вкрадчив, как зонд, а взгляд – обволакивающ.
В один из таких визитов он привел с собой своего давнего приятеля - академика и профессора геронтологии Самохвалова. На вопрос, Ренаты, почему именно геронтологии, Дольчер ответил, что на всякий случай рассказал своему давнему приятелю случай с Никитой, и он пожелал взглянуть.
Осмотрев мальчика, лежащего в кровати, Самохвалов задал ему несколько вопросов. После этого Дольчер и Самохвалов пошли в столовую. Рената готовила им кофе и слушала их разговор, который состоял из кивков головы, полунамеков, междометий и латинских терминов.
Рената потребовала ясности. Самохвалов устремил на хозяйку свой мглистый взгляд, потом взглянул на ее руку, подающую ему чашку кофе, на дымчатый сектор шеи. Не простой был взгляд, но внятный.
– Будучи Глашей, вы все равно оставались бы Евой.
Рената Петровна вздохнула: геронтологи чувствуют красоту как почечную колику, но лучше бы высказаться по поводу Никиты.
Самохвалов издал ряд междометий, призванных заточить его мысль.
– Есть такое понятие – ураганное старение организма… гм-гм… но в данном случае оно не совсем уместно, и все таки…
Вдруг в столовой прозвучал ясный вопрос:
– Насколько я стар?
Они так увлеклись своими соображениями, что не услышали подъехавшего в своей коляске Никиту.
– Так насколько я стар? – спросил Никита насмешливо из рамы дверного проема.
Самохвалов замялся, после чего с необычайным тактом начал ворожить своим голосом, как только умеют светила. Он сказал, что случай исключительный и в практике до сих пор не описан; нужны консультации и, желательно, обследоваться в клинике; но и тогда можно говорить весьма условно и приблизительно.
– Не темните, профессор, – тоном Швондера произнес Никита.
Самохвалов помялся и, взглянув на нежные руки Ренаты, произнес:
– Предварительный осмотр… гм…, молодой человек… лет на тридцать, тридцать пять…
Вопреки ожиданию Никита торжествующе взглянул на мачеху:
– Что я говорил!
Самохвалов оживился.
– И что вы говорили, молодой человек?
– Я говорил, что догоню ее.
Никита развернулся и укатил на коляске вглубь квартиры, крикнув:
– В больницу я не поеду!
Самохвалов и Дольчер сочувственно поглядели на Ренату, которая живописно куталась в шаль и возводила к потолку глаза, полные слез.
После ухода врачей Рената стала умолять мальчика послушаться врачей и лечь в клинику. Но Никита неожиданно обескуражил ее злым, как ей показалось, вопросом.
– Что у тебя со Штатицким?
– А что у меня со Штатицким… – Рената запнулась и покраснела, словно уличенная в воровстве.
Роман Адамыч деликатно искал встреч, и однажды она приняла его приглашение поужинать в ресторане. По дороге в зал Рената нечаянно взглянула в зеркало, и то, на что раньше она не обращала внимания, теперь задело ее: рядом с постаревшим Роман Адамычем она выглядела его расцветающей дочкой. И затем на протяжении всего ужина каждое слово мужа, каждый его жест и взгляд буквально кричали о его старости. Ей стало смертельно скучно и тревожно – а вдруг старость заразна? После ресторана она не нашла в себе сил поехать к мужу на вечерний романтический кофе.
Она шла домой и гнала от себя мысль, что теперь ей интересны молодые. Вот хотя бы Штатицкий: уже полгода он служит Никите и не изливает ей своих чувств. Неужели любовь можно побороть? Или та его любовь к ней оказалась чахлой и недоношенной, которую изнурили слова? Неужели любовь можно зачистить? Разве любовь поддается дезактивации?
Явилось предательское или, точнее, живодерское желание проверить. На следующий день втроем они были на какой-то проходной тусовке, где Рената была номер один. Известный столичный художник  написал ее портрет, смотреть который сбежалась вся Москва. Именитые критики находили в портрете подобие кисти Брюллова и Караваджо, на полотнах которых кожаные покровы лица на просвете дают эффект грозди винограда на закате. Кто-то сказал, что с Ренаты пора писать Мадонну. Другие подхватили. Всем хотелось праздника, особенно Ренате. Шампанское лилось рекой, и быстро наступил момент, когда душа рвется за пределы хрустального бокала и тело за ней едва поспевает. Никита быстро устал от гама и суеты. На такси они уехали домой. Пока Павел мыл и укладывал Никиту в постель, Рената накрыла легкий ужин с шампанским и коньяком.
Какой же был изумительный вечер, вступивший в ночь как в печь. В той ночной печи Штатицкий, не веря своему счастью, плакал от восторга и лобызал ей руки и ноги, а она думала только об одном – продолжать и продолжать – до изнеможения…
– Что у меня со Штатицким? – Взгляд Ренаты затуманился. – Ты против?
Ответом был веселый и полный любви взгляд Никиты. Рената была обескуражена – родной отец Никиты под запретом, а Штатицкий…
– Старый Соломон, – перебил ее Никита, – омолаживал себя любовью юных девушек. Они отдавали ему свою юность, а он отдавал им, что имел – свою старость. Натуральный обмен.
Между тем слова геронтолога об ураганном старении, высказанные им в порядке рабочей гипотезы, не давали Ренате покоя. Теперь она самым пристальным образом рассматривала себя в зеркале, словно пытаясь именно в своем отражении найти улики.
То, что она видела, теперь не укладывалось в сознании. Если в соседней комнате стремительно старел десятилетний мальчик, то она, перешагнувшая тридцатилетний рубеж, молодела. Например, полгода назад в уголках рта и на лбу она обнаружила морщины, которые огорчали ее. И вот теперь они исчезли, кожа лица стала гладкой и чистой. А ведь она пользовалась самыми обычными кремами и масками. И становилась страшно – не от демонов ли красота эта? Как назло это подтверждалось кутерьмой вокруг нее, которую создали репортеры, фотографы, издатели и кинопродюсеры. Красота, помноженная на глубину ее возраста и мудрости – новая Джоконда!
Газеты сообщили, что специально под нее пишется сценарий сериала «Кто потревожит Джоконду?»
Той весной Никита перестал вообще вставать с постели. По электронной почте пришло из Америки от известного светила согласие на прилет для консультации. Осталось только дать подтверждение и оплатить дорожные расходы. Но Никита и слышать не хотел. Общаться с  Дольчером и Самохваловым он тоже отказался. Рената перевезла его в загородный дом в Звенигород. В хорошую погоду Паша укладывал Никиту на диван на просторной террасе, чтобы в компании Ренаты он мог любоваться панорамой заката.
Работы было много, и Рената не имела права отказываться, так как решила вместе с Никитой лететь в Америку и уже направила документы на оформление документов.
Тогда же Рената стала ходить в церковь. Ее никто не учил, когда ходить в церковь и как молиться. Она просто и горячо молилась перед образом своими словами о том, чтобы Богородица послала ее ребенку здоровье.
Однажды, когда она была на съемках рекламного ролика, позвонил Паша и попросил ее немедленно приехать. Как была – в гриме и в платье сумасшедшей красоты, похожем цветущую сакуру, Рената помчалась на студийной машине в Звенигород.
Никита лежал на кровати в доме с закрытыми глазами. Не нужно быть геронтологом, чтобы понять – за последние два года Никита постарел. Ослепительная Рената села рядом и поцеловала его прохладный лоб и щеки. Потом подняла его тонкую руку и стала покрывать ее горячими поцелуями. Он открыл глаза - намек на улыбку – и произнес:
– Я ухожу.
Рената прижала его руку к своей груди.
– Никита, любимый…. Ты страдаешь из-за меня?
– Почему?
– Мне кажется, Никита, есть связь между, – она не договорила – казалось, он все понимает.
– Не бери в голову – я счастлив.
– Никита, если можешь… ты же спички зажигал, лампочки… Ты же очень сильный. Я восхищаюсь тобой и хочу быть вместе…
Никита молчал.
– Ты думаешь, что если останешься, я начну стареть? – спросила Рената то, что давно собиралась спросить.
Никита молчал. Рената сползла на колени и принялась гладить его по голове.
– Ты думаешь, я буду плохой, если начну стареть?
Никита вздохнул.
– Если в моей власти сделать мир красивее, я обязан это сделать.
– Зачем же такая красота! Никита! Она нам не по средствам!
– У всех, если что и получается, обязательно за счет другого. Так устроен мир.
У Ренаты вырвался горестный вздох, и она произнесла упавшим голосом:
– Значит твое счастье за мой счет.
– Ты быстро учишься, Петровна.
Затем тоном, не допускающим возражений, Никита сделал несколько распоряжений. Первое касалось ее работы. Никита просил ничего не менять в ее занятиях, не посыпать голову пеплом и не носить траура, так как это фарисейство. Она должна нести свет. Что касается личной жизни, то по окончании всех ритуальных процедур Рената и Павел должны расписаться, обвенчаться и родить ребенка. Третье распоряжение касалось запрета на его вскрытие.
– Пусть не во мне копаются, а в своих мозгах.
На всякий случай он заготовил завещание, заверенное нотариусом. Он говорил в своем обычном категоричном тоне, и возражать было бессмысленно. Но Рената надеялась, что мальчик увлекся игрой, и все закончится мирно. Она решила подыграть ему.
– Никита, скажи, а мы там встретимся?
– Это не важно.
– Почему?
– Там все будет другое. То, что здесь, важно именно и только здесь и больше нигде.
Рената хотела задать ему еще несколько отвлеченных вопросов, но он замолчал, и, похоже, уснул, но рука его крепко держала руку мачехи. Примерно через пару часов она почувствовала, что его рука холодеет и обретает мертвенность – когда плоть не утрачивает всякую отзывчивость.
После смерти Никиты много было разговоров вокруг этого события. Масла подливали репортеры, увидевшие в этом «элементы паранормального». Откуда-то были добыты средневековые факты и легенды о том, как люди путем каких-то мистических ухищрений и методик передавали другим свою молодость и красоту, а сами превращались в уродцев и стариков. И уж совсем не к месту зачем-то приплели портрет Дориана Грэя, унизив тем самым серьезность дискуссии.
Рената и Павел расписались и обвенчались. Через месяц (!) у них родился мальчик. Крестным отцом стал Роман Адамыч. Это он сказал, что его «внук» похож на Никиту как две капли воды.
Несколько дней спустя после родов Рената обнаружила у себя первые морщины.

P.S. Дверь его комнаты пришлось вскрывать, но ничего, что следовало бы прятать, в ней не нашлось. Разве что икона Христа и медное Распятие, подаренные мачехой год назад. Включили компьютер, и вскоре на экране всплыли слова: «До встречи в вечности! »

© Copyright: Никей, 2009
Свидетельство о публикации №209101800751