Часть 3. Среди Слов
Этот Крест на небе,
Он выпадет на землю снегом –
Чтоб каждый зверь отпечатал свой след.
(по мотивам поэзии Негоша)
Прокламация
В комнатушку-ателье, где мы завершали работу по пересъемке архива на микропленку, вбежал радостно возбужденный о.Петар.
- В Шумадийи при горисполкоме СПО города Крагуеваца основан «Совет за обновление монархии»!
И добавил как нечто существенное:
– Он составлен как из партийных, так и из беспартийных. Из всех тех, кто от всей души и сердца желает, чтобы Сербия как можно скорее стала счастливым королевством.
- Королевством типа Бельгии? Или типа Швеции?
Отец Петар немного смутился.
- Ну, почему же. Быть может, таким королевством, как Испания. По крайней мере, те, кто любит традицию, сможет объединиться вокруг трона, а не вокруг наших радикалов. Которые идолу демократии противопоставляют идолов национализма или, тем более, идолов неокоммунизма.
В разговор вмешалась Александра, которая органически не переваривала разговоров о Новом Мировом Порядке.
- Послушай, друже рус. Только не обижайся, ладно? Посмотри на глобус. Сербия – это маленькая точечка в этом страшном мире. Почему мы должны воевать против всех? И что принесла нам эта война?
Раненный в ногу минометчик Ац, который к «западникам» и к «современно мыслящим девушкам» относился довольно специфически, тем не менее, поддержал Александру:
- Зато сколько всего мы потеряли? Все мое поколение – где оно? Лежат в земле. Ворочаются в набитых бедолагами-беженцами спортзалах… – Ац говорил неторопливо, выделяя акценты вспышками глаз, и выворачивая губы в презрительную гримасу. В завершение он, глядя на Александру, бросил:
– А кто-то ищет себе мужа в Италии.
Чтобы не накалять обстановку и не уходить в ненужную сторону, о.Петар вернул наше внимание к «Совету за обновление монархии». Из необъятного кармана он вытащил сложенный вдвое листок и положил его на стол.
«ПРОКЛАМАЦИЯ
История – это наилучший учитель жизни для того, кто хочет учиться. И из истории мы знаем, что в те времена, когда «земли саблями делили, а головами межи расставляли», мы были наибольшим и наисильнейшим народом на Балканах. Под приснославной династией Неманичей главная артерия Балкан – Моравско-Вардарская долина – была нашей. После многовекового рабства под турками Шумадийя в первом и втором сербских восстаниях родила две новые династии: Карагеоргиевичей и Обреновичей.
Обе нам дали мудрых и храбрых князей и королей, которые окончательно освободили Сербию, а затем и расширили королевство на все сербские земли. Под девизом: «Брат мой – какой бы веры ни был!» и «Кто не будет для своего – своим, тот будет чужаком для господина», сербы под своей короной объединили и остальных южных славян.
Но, увы! Все, что сербский соборный и державотворный дух сумел создать за время монархии, пропало в эпоху республики. Коммунистическая идеология, привезенная из Германии, оглушила целую Восточную Европу, а национальный сербский корпус издробила. В процессе десербизации тех, кто «сербской крови и колена», сфабриковали черногорскую и мусульманскую нацию, а идеологическое разделение «выпятило» ненависть между разсербленными и сербами.
«Посмертыши» Броза расшматовали Югославию, а в столкновение втянули и иностранные войска, причем больше всего досталось Сербии.
Посткоммунистическая олигархия, собранная вокруг брачной пары Милошевич-Маркович и лжерадикалов Воислава Шешеля, привели сербский народ к столкновению с крупнейшей мировой силой. В результате ко многочисленным кризисам добавился еще и этот – военный.
«Совет» считает своим долгом довести до вашего сведения те соображения, реализация которых дала бы шанс сделать Сербию демократической конституционной и парламентарной монархией, увенчанной нынешним наследником престола – принцем Александром Карагеоргиевичем.
Королевскую Сербию никто в мире не мог бы наречь «последним бастионом коммунизма в Европе» Возвращением монархии в духовном обновлении на основе Православия и Святосавия, СПЦ стала бы духовным стражем и, тем самым, вновь заняла бы то место в сербском национальном бытии, которое ей и положено занимать.
Все внешние санкции автоматически были бы сняты самим чином коронации.
Сербия наилегчайшим и наискорейшим способом заняла бы свое место в Объединенных нациях и Европейском сообществе. Сербии бы была открыта дорога в МВФ и другие международные банки и фонды развития. Новая монархия имела бы большую поддержку и помощь от могучих и богатых европейских монархий: Норвегии, Швеции, Дании, Голландии, Бельгии, Англии, Испании и их властей. Тем более, что наша династия в сродстве с их владыками.
Король был бы гарантом уважения конституции и законов правовой державы и гарантом стабильности налоговой политики. Тем самым была бы восстановлена репутация Сербии в глазах всего мира.
Дошло бы до быстрого соединения с Республикой Сербской и укрепления сообщества с Черногорией при помощи создания персональной унии.
Все граждане королевства, без оглядки на нацию, расу, веру и другие различия были бы равноправны как в отношении своих прав, так и относительно своих обязанностей. Т.о. сформируются предпосылки для доминации прав человека.
Сербы из диаспоры, в особенности монархисты, имеющие свои фирмы, коммерческих партнеров и рынки сбыта во всем мире, вложили бы часть своего капитала на оживление хозяйства в Сербии. Влекомые экономическими интересами и выгодами наших ресурсов, они вместе с иностранными инвесторами сделали бы свои вклады в наши предприятия и помогли бы нам наиболее быстрым способом преодолеть экономический кризис, а с ним и все остальное.
Молодежь перестала бы выезжать, многие бы даже и вернулись, ибо Сербия создала бы им условия для трудоустройства и создания семьи на своей Родине.
Повышение жизненного уровня остановило бы белую чуму в Сербии и т.о. воспрепятствовала бы тихому исчезновению сербов.
Здоровое во всех отношениях Сербское Королевство наилучшим способом решило бы проблему беженцев и все споры с соседями, стала бы бесспорным фактором стабильности на Балканах и желанным участником во всех форумах Европы и ООН.
Реальность воплощения этих постулатов заставляют «Совет» призвать всех граждан, особенно молодых, без различия на то, являются ли они членами каких-то партий или нет, дабы они в своих кругах распространяли идеи обновления монархии. Ибо это способно стать спасением Сербии и всего Сербства».
Монархист-романтик иеромонах Петар сиял. Сидящий напротив него историк Влад Милосавлевич помрачнел и, опустив голову, процедил вполголоса:
- Дешёвка это. Еще и примитивно состряпанная. Могли бы написать и поумнее.
Меня, честно говоря, смущал в этой прокламации политически корректный рапорт о присяге на верность МВФ-у и еще кое-что, поэтому я присоединился к Владу:
- А говорят, будто принц и по-сербски говорит-то едва-едва. Как же он будет властелином страны? Да еще в такое время?
- Так будут же советники. Парламент. Скупщина. Специалисты мирового класса. Советники и эксперты… – вступил в защиту прокламации Ац. Отец Петар кивнул.
- Так зачем же тогда король?
Влад ответил мне:
- Чтобы быть попугаем. Купят в антикварной лавке клетку. Посадят его туда. И он станет чирикать по тем шпаргалкам, что ему подсунут. Причем в этом позорищи он будет даже не глумцом , а, всего лишь, декорацией.
Отец Петар искренне удивился такой позиции:
- Влад, разве ты не желаешь перемен к лучшему?
- Отче, ты знаешь, я по матери русский. В России говорят, что «коней на переправе не меняют». – Предвидя обвинения в национализме и узколобости, он спокойно добавил:
- Но давайте посмотрим, каких лошадок они предлагают взамен. Что значит «большая поддержка и помощь от могучих и богатых монархий Европы»? Вот мне, например, жутко любопытно, - Влад слегка «разогрелся», – на основании какого интереса короли Швеции, Норвегии и так далее будут поддерживать Королевство Сербию? Это, во-первых. А второй вопрос уже интереснее: в чем именно будет заключаться эта самая «большая помощь и поддержка»? Разве нынешние короли такие уж большие богачи, чтобы из казны своих дворов выделять средства для банкетов нашего принца? Или они будут меня с тобою кормить? Или эти опереточные «монархи» такие уж влиятельные политики?
- Король – это помазанник Божий, – оборонялся монах-монархист.
- А что такое «помазанник Божий»?
- Это значит, что во время обряда Помазания на царствие, король становится преосвященным.
- Ну и что?
- Как это «ну и что»? Это значит, что мирская власть станет освященной.
- В чем же, интересно, это будет проявляться?
- Это будет проявляться в том, что в момент принятия важных для державы решений король будет защищен силою Благодати Божией.
- А как же он сможет отыскать этот момент принятия важных для державы решений, когда всё будут решать советники, эксперты и экономисты из МВФ? – Это уже опять я вмешался. – Пусть даже король и будет обладать каким-то «правом вето», да только как же он сможет быть независим от тех сил, от которых он-то как раз и зависим? Извините за неуклюжий каламбур.
- Да что тут непонятного!? – Возмутилась Александра. – Король – это просто европейский христианский символ. А власть будет у Парламента.
Девушку вновь поддержал Ац:
- Для того, чтобы депутаты занимались проблемами страны, а не тем, как же организовать проведение своего вождя к лидерству над страной, таким лидером и будет король.
Кажется, я совсем запутался:
- Так зачем же нужен король, если все будут решать за него? И какое он будет иметь право что-то запрещать, если он ничего не смыслит в политике? Насколько мне известно, он всю свою жизнь провел на своей ферме в Англии. У него же и мышление выработалось как у хуторянина.
О.Петар взволнованно перебил меня:
- Павел, ты что, не понимаешь? Король – это наша последняя надежда…
- Да понимаю я это. Только если мечтать о деньгах МВФ, то к чему были все эти войны? Вас ведь просто растоптали! Не верится что-то этой прокламации.
- Владыка Артемий сказал, что этот документ отражает дух демократической оппозиции.
- Это мы и так видим, – Влад вошел в устойчиво-взвинченное состояние. – Каждый абзац работает на свою целевую группу. Вначале пытается подкупить патриотов. «История… земли саблями делили… были сильнейшим народом…» Потом банальным антикоммунизмом начинают будоражить потомков четников. Будоражат. Правда, из осторожности называют коммунизм «идеологией, привезенной из Германии». Чтобы Россию, которую принято обвинять в экспорте большевизма, не трогать. До поры до времени. Вроде бы всё правильно – Броз разрушил всё, что у нас было завоёвано. Да только одни ли «коммуняки» виноваты в крушении Югославии? Если уж говорить начистоту, то давайте посмотрим, кто же создавал Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев?
- «Коммуняки» разорили Сербию! – Теперь уже закипел Ац. – Своим Югославянским экспериментом «коммуняки» разорили Сербию. Ради рождения и обновления унитарной Югославии мы, сербы, потеряли два поколения! Во имя процветания унитарной Югославии мы отреклись от веры, истории и традиции. Всё надеялись задобрить тех, кому не нужно было терять ни чести, ни флага, ни традиций. Ибо у них ничего этого и не было в помине. Своим югославянским экспериментом «коммуняки» все сербские победы ХХ века обернули в поражения!
- Ац! Ты сам додумался до этого? Или начитался методичек? Или ты запутался, или господа из демократической оппозиции вдалбливают вам явную ложь? Что, разве именно компартия «втянула Сербство в Югославянский эксперимент»? Югославия была создана не в 1945-м, а в 1918-м!
Влад перешёл в контрнаступление:
- Всем, кто всерьез интересовался историей нашего народа, должно быть известно, что в создании Королевства Южных Славян были заинтересованы прежде всего Великие Силы. И в первую очередь – мировая масонерия, которую господа оппозиционеры могут называть так, как им заблагорассудится. Хоть даже и социал-демократией. А чтоб эта социал-масонерия не особенно расходилась, ее должен был сдерживать Ватикан. Ватикан знал, с кем имеет дело, поэтому и пытался не допустить расширения интернационала ростовщиков. Когда в Ватикане поняли, что всех южных славян не удастся объединить под властью Понтифика, то и государство – как инструмент реализации этой идеи – больше не понадобилось.
Не захотели сербы в латинство переходить – значит нужно просто оторвать Хорватию. А по пути прихватить какие-то из сербских земель. Дабы уберечь католиков от развращения идеями социал-демократии, которые перекочевали из Парижа в Белград, а из Белграда – в Загреб.
- Масоны. Новый Мировой Порядок. Тошнит уже от всего этого! – Зашипела Александра. Её глаза прямо почернели. Это так контрастировало со светлыми волосами и лицом, которое прямо на глазах стало покрываться пятнами. – Знаете что, борцы с Мировым Заговором, пусть лучше кто-то другой повоюет! У кого сил побольше! А? Что-то ни Маjка-Русиja, ни Китай против масонерии не борются?! Зато мы – герои! Кому все это нужно? – Александра много лет уже работала в международных организациях, поэтому владеть собою умела. Выплеснув в безопасном месте избыток негативных эмоций, она быстро взяла себя в руки. – Не нравятся вам масоны – вперед. Сражайтесь. А с нас довольно.
Последняя тирада была адресована уже лично мне. Высказавшись, Александра вышла из ателье и закурила. Мы продолжали разговор.
- Ну, а смысл-то каков в таком Государе? Государь помазуется на царствие, дабы поддерживать некий порядок вещей, который уберегал бы его подданных от соблазнов, приводящих, в конечном итоге к пленению грехом. Причем поддерживать этот социальный климат он обязан при помощи всех доступных ему механизмов власти. Использовать все, что возможно, дабы уберечь подданных от того, чтобы «среда заедала». Ибо за души своих подданных он будет отвечать на Суде. Ну ведь именно так осмысляется роль Самодержца в Христианстве. Да и в других религиях, на самом деле, примерно так же. Просто критерии добра и греха могут различаться. А суть – та же. Ну, ещё могут быть отличия в оценке допустимых методов поддержания порядков вещей.
Потому что если подданные сгубили свои души из-за того, что эта «среда заела», то отвечать будет тот, кто эту среду воплотил в жизнь. Получается «нестыковка»: если социальная реальность будет урегулирована не королем, а специалистами из МВФ, то как же можно что-то спрашивать с монарха, от которого всё равно ничего не зависит?
- Ты, Павел, совсем забываешь о Промысле Божием, – не сдавался о.Петар. - Вначале пусть появится хотя бы то конституционный монарх, а там, даст Бог, станет он и настоящим.
- И ты, отче, всерьез веришь в то, что эти вот, - я кивнул на курящую Александру, которая стояла неподалеку от окна, - позволят это сделать? Да они из всех газетно-телевизионных щелей повыползают. Раззвонят об ущемлении демократии. Самодержавие может ограничиваться Традицией Церкви. А что говорил Вук по поводу Церкви? «Люблю я Церковь, но не должна Сербия превращаться в Православный Иран. Не должна, да, к счастью, и Сама Церковь на это не претендует».
Эту фразу Драшковича я знал наизусть, поскольку сборник его речей, изданный спецвыпуском журнала «Српска Реч» вот уже неделю был моей настольной книгой.
Миротворцы
Однажды, слушая кантату Прокофьева «Александр Невский» – «психоделическую» её часть – мне подумалось, что, наверное, душа обезглавленного русича и душа юного тевтонца, провалившегося вместе с конём и доспехами под лёд Чудского озера, достигнут Обители Успокоения одновременно. «В чём застану, в том и судить буду…»
Русича Он застанет с крестом на остывающей груди, германца – с крестом на леденеющей мантии. Но смотреть-то Он будет не на то, что снаружи, а на то, что внутри.
И ведь, может, будет так, что душа именно этого германца, ушедшего на дно, будет так же чиста, как и душа обезглавленого им в бою русича, который сражался за свою Родину?
Выходит важно даже и не то, с кем ты, а то, каков ты? С какой целью идешь? И к какой цели?
А что, если этот тевтонский крестоносец искренне верил в то, что несчастных схизматиков нужно избавить от тьмы неведения, тьмы, ведущей в Вечную Погибель?
Нельзя же все сводить к лукавым латинам, манипулирующим индульгенциями. Впрочем, даже если крестоносец шел во имя отпущения грехов, то разве это не означает того, что он уже приблизился к покаянию? И разве не таких – Царствие Небесное?
***
Рядовые бойцы подразделений НАТО пришли в долины Метохии и Косова Поля не за индульгенциями. Среди них и христиан-то не так уж много. Хотя, внимательно приглядевшись к солдатам, можно заметить, что состав их неоднороден.
Итальянцы, испанцы и португальцы пытаются сопротивляться американизации, уже проглотившей северо-западную Европу; германцы пока ещё очень осторожно дистанцируются и от тех, и от других; зато экс-братья по поводу и без повода клянутся в преданности звёздно-полосатому.
Доходит до курьёзов.
Приехали из «самостийного» Киева офицеры милиции. Один из них угодил служить плечом к плечу с итальянцами. Приходится бывать в составе делегаций KFOR в сербских монастырях. Нужно как-то определить свою конфессиональную принадлежность, потому как итальянец, какой ни есть демократ, а, заходя в православный храм, на свой латинский начин крестится и свечку ставит. Может он и не особенно верующий, но церковь – это свято, потому что церковь – это Рождественская Месса всей семьей во главе с мамой. Папа командует в других местах, а тут, на мессе, мама – главный специалист. Ну-ка, скажите настоящему итальянцу, что «Мама – это пустяки!»
Помню, перед Рождеством (по новому стилю) отпускали группу бойцов в отпуск – в Италию. Бойцы – бегом в монастырь, покупают не только иконки и свечки, но и разные безделушки. Спрашиваю:
- Зачем это вам? – Уж больно сентиментальными были эти сувениры, мы бы, пожалуй, назвали это мещанством – в духе фарфоровых слоников.
- Ты что не понимаешь?! – Мой добрый приятель Андреа Данти сделал комичное лицо, в котором органично сочеталось благоговение, священный ужас и сыновья любовь. – Да как же можно приехать на Рождество к маме без церковного подарка!?
И вот как раз, учитывая всё это, офицер киевской милиции, попавший служить к итальянцам, угодил в затруднительное положение. Во-первых, он понятия не имел, как нужно вести себя в храме, ибо был там пару раз в жизни. Во-вторых, итальянские солдаты – это тебе не общечеловеки, с которыми даже и не нужно особо напрягаться: «ибо-что-то-такое-есть-но-это-не повод». С итальянцами и их коллегами по сектору West, португальцами и испанцами, такой номер не проходит.
Значит нужно проявить как-то свою православность. Но называть себя православным неохота, ибо тогда итальянскому полковнику, как человеку порядочному, будет непонятно: почему же тогда украинец не солидарен с единоверными ему сербами и русскими?
Назвать себя католиком интеллигентного вида милиционер тоже не рискнёт: а, ну как затянут в костёл на мессу – да там ещё не на ту скамейку сядешь? У нас-то проще – стал себе и стой. Помашет поп кадилом – можно будет и перекреститься. Дескать, глядите: «я не гордый!»
Наш герой находит поистине гениальное решение: объявляет себя униатом. Т.е. он-то, конечно же, за Церковь (ну, а как же иначе?). И всей душой с цивилизованным миром. А, значит, и с Папой (хватит уже «тюрьмы народов»!). Да вот в храм приходилось ходить ортодоксальный (КГБ – это не шутка). Так что с обрядами там и с солидарностью пока, извините, каша.
Но, дайте срок. Дайте срок.
***
И если соотечественники приносили, в основном, огорчения, то западно-европейцы зачастую приятно удивляли. Речь идёт о простых парнях, которые отправлялись – кто ради заработка, а кто еще из–за романтики – в солдаты.
Потому как «цивилы» – представители всяческих ОБСЕ, UNMIK или же «Врачи Без Границ» – чаще всего оказывались уже безнадежно отравлеными глобалистической ложью и превращены в эдаких «цифилизованых соросят».
При относительно близком знакомстве оказалось, что житель Европы, освобожденный от телегипноза, способен не только помочь монахине подоить корову, но и вообще рассуждать совершенно здраво. В эти мгновения я старался перевести разговоры с общих тем типа: «достоинства португальского сыра и портвейна в сравнении с чизбургерами и кока-колой», – на темы того, чем чреват глобализм и каким именно макаром скажется эта самая «интеграция в общемировое сообщество» на каждом отдельно взятом кошельке.
В апокалиптический контекст тему, ясное дело, не встраиваю: ещё воспримут как-то не так… В одном пакете с прочими смутьянами из того набора фантомов, который предлагает телевизор потребителям информационной продукции.
Португальские солдаты признаются, что телевидение внушало им, что тут им туго придётся от сербских террористов, вырезающих мирных албанцев, а вышло наоборот. И приходится им оборонять сербские гетто от тех, кто стремится к этнически чистому албанскому Косову.
Дело тут, естественно, не в кротости и законопослушности сербского народа, а в том психозе, который буквально вытолкнул из провинции более 200 тысяч сербов. Поэтому для террористов, приходивших в обезлюдевшие деревни, не составило никакого труда добить остаток деморализованных сербов.
После того, как Войско Югославии покинуло этот край, эпидемия истерии охватила практически всех. Зная менталитет соседей, сербы не тешили себя иллюзиями по поводу провозглашаемой «общечеловеками» мультикультурности. Поскольку же практически все ощущали себя причастными к гражданской войне, то теперь, когда судьба отвернулась от сербов, от врагов можно было ожидать чего угодно: от унизительного изгнания на глазах у односельчан–несербов до пленения и отправки на тайные базы где, по слухам, содержались потенциальные доноры «запасных органов».
По словам митрополита Черногорского Амфилохия, можно было бы забаррикадироваться и отстоять хотя бы район Патриаршей улицы г.Печь. Идеологом совместной обороны был крепкий жизнелюб Вук Маркович. Беженцы рассказывали, что когда наутро село в панике начало эвакуироваться, то Вук демонстративно начал возиться со скотиной – дабы хоть так пристыдить соседей. Он никому не причинил зла, напротив, имел друзей и среди шиптарей-католиков, и среди мусульман. А если на него нападут бандиты, то он, по крайней мере, сможет за себя постоять.
Реакция родни на отказ эвакуироваться шокировала даже видавшего виды Вука.
Сыновья предупредили его о том, что если он будет сопротивляться отъезду, то они его… застрелят. По крайней мере, они будут уверены, что над ним не издевались, не надругались, и они будут знать, где его могила. Смекнув, что это уже не шутка, пришлось присоединиться к бегущим…
Этот случай удивительно напоминает легенду об убийстве Карагеоргием своего отца. Согласно легенде, отец не собирался сопровождать сына, бывшего вождём повстанцев, предпочитая скитаниям возвращение в родные края, порабощённые тогда турками. Чёрный Георгий решил так: пусть лучше старик погибнет от его пули, нежели достанется в руки палачам. И убил отца.
***
Миротворческие силы КФОР вошли в долину Метохии и Косова Поля 13 июня 1999 года с целью обеспечения мира и безопасности всем жителям провинции. И, несмотря на присутствие в крае 40 тысяч бойцов элитных подразделений НАТО, представителей ООН и многочисленных неправительственных организаций, сотен репортёров со всего мира, уже на протяжении первых пяти месяцев оккупации, албанскими боевиками было осквернено и уничтожено более 70 сербских православных святынь – церквей и монастырей. Уже к августу число убитых сербов достигло 350 человек, а похищенных – 450. Неизвестно, сколькие из них ещё живы. Раньше была надежда на то, что похищенных прячут с целью обмена на албанцев, находящихся в югославских тюрьмах. Но надежда эта стремительно тает.
Были ограблены, сожжены и разобраны на стройматериал тысячи и тысячи сербских домов.
Мир, не являющийся миром, изгнания и убийства, этнические чистки края от неалбанского населения, разрушение символов Сербской Культуры с каждым днем все больше и больше убеждают всех честных представителей «общечеловечества» в том, что миссия в Косово и Метохии безнадежно провалена.
Однажды я указал Андреа на факты вопиющего вандализма. Он ответил честно, хотя и цинично:
- Люди взвинчены. Нужно куда-то деть эту энергию. Пусть уж лучше они сокрушают камни, нежели будут убивать людей.
Итак, «спуск пара» не просто не пресекается, но он даже желателен.
А испанцев мы спросили вот о чём:
– Осознают ли они то, что их миссия косвенно способствует тому, что в крае уничтожаются символы присутствия Православной Сербии? Точнее, даже не «символы присутствия Сербии в Косове», а символы присутствия Спасителя в мире людей?
***
Грязные дела – чистыми руками.
Экуменисты
По-разному ведут себя в православных церквях дети разных народов.
Поляк Ежи, заходя в собор, клал земной поклон, а французские солдаты фотографировались в стиле «китч» на фоне иконостаса; многие испанцы и португальцы подходили к аналою и прикладывались к иконе, а некоторые голландцы даже не снимали головных уборов. Чаще всего нам доводилось сталкиваться с итальянцами.
Однажды, после того, как группа итальянских офицеров побывала в монастыре Високи Дечани на обряде пострижения в монахи, выходец из Бразилии капитан Муче растроганно говорил нам:
- Теперь я понял, что своими догматами вы сумели сохранить то, что ускользает из нашей католической церкви.
Во время богослужения капитан осенял себя крестным знамением по православному, целовал раку с мощами и подходил под архиерейское благословение. Но экуменистом в вульгарном смысле слова он, разумеется, не был.
***
Экуменисты требуют отдельного разговора.
В основной массе своей православные верующие относятся к экуменистам, мягко говоря, очень настороженно. Особенно это касается тех, кто воспитан в идейном пространстве Русской, Грузинской и Сербской церквей. Консервативная православная мысль наделяет экуменистов набором отталкивающих характеристик, главной из которых является духовная всеядность. Правда, до приезда на Косово мне не доводилось видеть зарубежных экуменистов живьём, так что знакомство с носителями этих идей несколько обескуражили меня.
В отличие от наших экуменистов, западные радетели объединения христианства руководствуются не безразличием к проблеме размывания христианского сознания неоязыческими веяниями, а как раз наоборот. Другое дело: как именно они предлагали противоборствовать этим разрушительным тенденциям.
Вот, какая история произошла в монастыре накануне Рождества.
Тогда к нам зачастили группы экуменически настроенных протестантов-харизматов из США. Но были и группки, сформированные тут – на Косове. Одна из таких группок пожаловала к нам.
Группка была очень комичной даже внешне – чернокожие американцы во главе с литовцем. Так его насельники монастыря и прозвали: «Литуанец – шеф црнацов».
Я пытался объяснить руководителю чернокожих протестантов о том, что суть аскетики сводится в конечном итоге к тому, чтобы наблюдать за своими состояниями. И научиться отличать благодатный мир в душе от тех экзальтаций, которые появляются у нас либо в результате аутотренингов, либо в результате соприкосновения с теми духовными силами, которые лишь рядятся в «ангелов Света».
Разговор шёл трудно. Когда мне приходилось разговаривать с архивистами на эту тему, то разговор всё время балансировал на грани вульгаризации и сведения аскетических правил к какой-то «православной йоге». Но тогда ребята были настроены на понимание, и как-то чувствовался контакт.
А сейчас, в разговоре с этим экуменистом, ощущался барьер.
Решил признаться сказал литовцу о том: кто я. Разговор охладился, но зато перешёл на русский язык:
- Знаете, что! Пора кончать с амбициями по поводу каких-то обрядов. Необходимо объединяться перед опасностью нового врага, – чеканил «шеф црнацов», – New Age опаснее большевизма.
Поскольку разговоры о том, что у нас называется «прелестью духовной», результата не дали, я решил использовать аргументацию другого уровня.
- Понимаете, – стараюсь говорить очень медленно и спокойно, – одно из наиболее существенных разногласий между христианским Востоком и христианским Западом – это вопрос конечной цели и смысла истории. На Западе торжествует сейчас миф о бесконечном прогрессе. Следовательно, любое событие оценивается именно в этой перспективе: как приближающее либо как отталкивающее от глобального всепланетного Царства Любви.
Мы, православные, это всепланетное царство воспринимаем совсем наоборот. Ибо согласно традиционной для православного Предания эсхатологии, это глобальное царство будет приуготовлено для антихриста. Того, кого вы, экуменисты, встретите как избавителя от хаоса. То есть апокалиптический тоталитаризм будет выглядеть не так, как его живописуют в голливудских боевичках. Этот период хаоса, согласно Преданию нашей Церкви, будет не после апокалипсиса, а перед ним. И тот, кого мусульмане вслед за православными именуют Великим Лжецом прельстит людей как раз показным благочестием и миротворчеством.
Вот сегодняшняя западная цивилизация создаёт те инструменты, которыми этот персонаж воспользуется. Мы и вашу деятельность воспринимаем именно в такой перспективе. Как же мы можем с вами объединяться? Во имя чего? И во имя кого? Во имя того, кого часть иудеев по роковой ошибке примут за Мошиаха?
Литовец был потрясен. Я даже и не ожидал такой реакции от пожилого и серьёзного собеседника. Ведь высказал ему совершенно общие вещи.
Экуменист не стал мне приводить никаких цитат из вытащенного уже было из ножен сборника библейских изречений. Очевидно, что с такой аргументацией он встретился впервые. Он задумчиво пробормотал лишь:
- Об этом стоя не говорят. Об этом нужно говорить не на ходу. Нужно все это как следует взвесить…
Этот эпизод лично для меня был очень важен. Многие ревнители Православия в нашей стране путают феномен экуменизма с феноменом синкретизма. Суть синкретизма – «каждый по своему прав, ибо всё относительно». Воплощением синкретизма является культура New Age. Конкретная цель каждого из адептов этого учения – это пребывание в особом изменённом состоянии, которое провоцируется различными методиками.
Но ни в коем случае не нужно смешивать экуменистов с синкретистами! Поскольку это приводит лишь к недоумению.
Ибо всё гораздо хуже.
Экуменисты одну из своих задач видят именно в том, чтобы противодействовать распространению неоязычества. И для объединения своих усилий пытаются сформировать общехристианский фронт сопротивления. Но в том-то и дело, что вынужденная дружба против колдовства приводит к дружбе во имя лжи. Имя этой лжи – Мессианская Религия. Мессианская Религия – это религия ожидания Мессии. Причем существуют как бы совершенно разные формы ожидания Мессии.
И когда придет время лже-Мессииа, то не исключено, что завоёвывать авторитет в обществе эта личность будет не только миротворчеством, но и показательным «обличением зловерия»: то есть разгромом всего комплекса неоязыческой культуры, навязанной человечеству в ХХ веке. Начиная от непременных «гороскопчиков» и оканчивая оккультизмом, прочно обосновавшимся в массовой культуре.
Они ему больше будут не нужны.
***
Немцы приходят в православные храмы оккупированного Космета как в музей. Но, с «музейно-культурологической» точки зрения, для «общечеловека» могут быть интересны далеко не все церкви.
Тем более что так уже было, к примеру, на Северном Кипре, контролируемом турками. Все храмы, расположенные в этой части острова, превращены в музеи. Вот как об этом рассказывает историк Николай Викторович Баландинский.
«Такие «музеи» находятся практически в каждой неразрушенной Православной церкви на Северном Кипре. Убранство почти не тронуто, наоборот, сюда свезли кое-что из уже закрытых храмов.
Вообще это явление очень характерное для этих мест. Поставить свечку разрешено лишь в нескольких маленьких церквах, да и ставить их, по большому счету, уже некому. Приспособить под хоз-помещение или под ресторан вроде как бы в наше время неудобно – могут подумать худое, а так – «музей икон», вполне культурное учреждение. Всё-таки лучше, чем просто «музей атеизма». Если есть статус музея, то и службу проводить в музейных стенах несподручно.
Есть, правда, одно обстоятельство. С чисто художественной точки зрения «экспонаты» представляют небольшой интерес. Большинство икон написано монахами в XIX-XX вв. Они могут быть по-настоящему дороги только верующим православным людям, изгнанным из этих мест. Так что «музейная» трактовка не срабатывает. В одной из горных деревень, облюбованной английскими пенсионерами, встретил неожиданно соотечественницу, вывезенную родителями из Петрограда после революции, сохранившую русское имя Надежда. Она является, возможно, последней хранительницей церкви… Надежда и поведала о негласном, но строжайшем запрете православного богослужения на Северном Кипре «…по политическим соображениям».
Какая по большому счету разница: разрушена церковь или просто превращена в музей? Молитвы-то в ней все равно нет.
Зима в долине
Совершенно незамеченным прошёл Новый 2000-й год. Для монастыря это всего лишь пятница, постный день во время Рождественского Поста. Особого повода для гулянки не было и у молодёжи, обитавшей в гетто. Сербы слабенько празднуют Новый Год по гражданскому календарю. Зато Српска Нова Година или, по-нашему, Старый Новый Год, отмечается широко.
Кстати, к календарю тут относятся очень серьёзно. С этим я столкнулся еще в Цетинье. Прежде, чем приступить к исповеди, духовник монастыря о.Иоаким, строго выспрашивал у меня: «Не униат ли я?» и «Какого календаря та юрисдикция, к которой я принадлежу?»
Но 31 декабря случилось всё-таки нечто, что дало повод для вечерней встряски. Диктор итальянского радио сообщил о произошедшей в Москве смене президента.
Я понимал, что для моей Родины хуже уже некуда, поэтому с чистой душою решил устроить жителям резервации небольшой праздник. В честь празднования «милениума» электричества не отключали – поэтому практически все «цивилы» собрались в монастырской гостиной у электрокамина.
Тут же работала радиостанция, и можно было связаться с Белградом, где легендарный радист Миленко каждый вечер выходил на связь с теми сербскими резервациями Косова и Метохии, которые имели радиопередатчики. Изо дня в день, проводив глазами полупустой поезд Белград-Бухарест, Миленко нырял на чердак в свою радиодиспетчерскую. Тут, в холодной каморке, он выходил на связь с теми, кто остался ДОЛЕ, и принимал заказы на связь. Потом он созванивался по телефону с теми, кого желали слышать, и затем соединял телефон с радиоэфиром.
Перед отъездом я зашёл в эту диспетчерскую нашего доброго ангела Миленко. Каморка Миленко была завалена русскими и немецкими радиолюбительскими журналами. Он просил меня привезти из России радиосхему Веги-112-С, приспособление для наматывания обмотки трансформатора и три микросхемы. Вот, о чём просил меня человек, который той страшной осенью ежевечерне для ВСЕХ обитателей всех сербских гетто Косова и Метохии был реальным олицетворением Большой Земли. Той самой, которая была где-то страшно далеко от нашего острова по названию Печь Патриаршия.
Но о Путине мы узнали все-таки не от Миленко, а от итальянцев. Что ж, попытаюсь превратить это сообщение в «ожидание шанса». Мы устраиваем вечеринку. Игуменья монастыря м.Феврония интересуется:
- Почему не идете спать?
- Русы скинули Ельцина!
- Всё равно не нужно долго засиживаться. Нужно молиться.
Матушка игуменья уходит. Я устраиваю коктейль. В стаканы разливается припасенная мною для особого случая бутылка шампанского (которое, впрочем, оказывается заурядной «шипучкой»), туда же идет белое вино из итальянских тетрапаков, а для пузырьков намешивается газировка. Это – для женщин. Мужчин я угощаю водкой из бутылки, на которой наклеена этикетка солидной марки… Увы, судя по вкусу и «аромату», напиток произведён был где-то поблизости. С ракийей эту отраву даже не хочется сравнивать, но Сава объясняет своим соотечественникам, что «русы пьют такую водку, потому что у них в Русии Сибирь. А в Сибири «хладно». Вот русы и пьют, чтобы не мёрзнуть».
***
Всякое утро в монастыре Печь Патриаршия повторялось одно и то же. После литургии, которую служили теперь в тёплой домовой церкви, всё население монастыря собиралось в ожидании обеда на первом этаже нашего конака. Холод загнал сюда и Данилу, профессора. Всю осень он потратил на подметание монастырского двора.
- Вот, листья пересчитываю. Я же математик.
Данило потерял во время этой войны самое дорогое, что у него было – библиотеку, собранную со всего мира. Теперь ему вообще ничего не хотелось в этой жизни. Неизвестно: были ли у него дети? Последние годы он провел в одиночестве. Занимаясь всяко-разными эпикурействами, которые он мог себе позволить. Был он крупнейшим математиком в этом крае. Преподавал в Приштинском Университете. Но студенты всё более и более удручали его своей дремучестью, что, в числе прочего, и привело к тому, что Данило стал циником.
Был он небольшого росточка, с изящными аристократическими пальцами, которые выдавали в нем гитариста. Впрочем, судя по длинным ногтям, он уже не музицировал довольно давно. Съежившееся лицо его обрамлялось классической академической гривой и бородкой клинышком. Обычный нормальный профессор. Часть сестёр жалела его, другие – просто терпеть не могли, считая, что после выпивки лицо его начинает напоминать козлиное. Выпив, Данило заводил разговоры о том, каким образом всё могло повернуться, если бы…
- Надо было слушать таких людей, как Макиавелли. Это был умный человек. Захотелось быть героями. Сидим теперь в гетто. Тебе, рус, этого не понять. Вы, казаки, ещё не познали цивилизации. – Почему-то Данило в своем сознании помещал меня в рамки «Тихого Дона». – Разве можете вы судить о жизни, не ощутив её дыхания? Вам легко быть героями: вам нечего терять. А мы потеряли всё… Прав был Макиавелли.
Профессору вторит Александра:
- Когда Мадлен Олбрайт предложила лудаку Слобе заполнить бланк соглашений, то она сказала ему: «Пиши, что хочешь. Можешь написать, что косовские шиптари – террористы. И мы пересажаем их в Гааг. Хочешь, напиши, что они патологически опасны – и мы депортируем их в Албанию. – Александра прищурила глаза, - Пиши всё, что хочешь. Но последней точкой соглашения должна быть наша база в Косово. База NATO». Она давала ему чистый бланк. С одним лишь пунктом. Все остальное он должен был вписать сам. Но он оказался лудаком. А расплачиваемся за его глупости мы!
- Не совсем так. Те, кто был особо буйным, буйство своё направил не на протест против режима, а на погром американских забегаловок. А Западу этого и надо было. Где теперь реальная оппозиция? Всё. Нет её. Это значит, что после того, как они скинут-таки Слобу, посадят на его место того, кого посчитают нужным. А таких людей как Макиавелли или, хотя бы то таких, как Тито, больше нет.
Данило нервничал. Он ждал Луизу, вдову своего покойного брата. Луиза – итальянка, вышедшая когда-то замуж за высокопоставленного офицера. Потом карьере мужа пришёл крах, но времена репрессий прошли, и их семья поселилась тут, в захолустье автономного края Косово и Метохия. Сейчас Луиза работала на радиостанции округа Пейя. Пейя – это албанское название города Печь. Условие найма на радио – знание албанского, сербского и итальянского языков.
Луиза ведет передачи на сербском. Все шесть минут в сутки. В передачах не рекомендовано рассказывать о чём-то, собственно касающемся Сербии и сербов, ибо это может быть истолковано либо как разжигание межнациональной розни, либо как межрелигиозной. Возможно, эти разговоры могут провоцировать экстремизм и нарушение международных договорённостей. Новости спорта также не рекомендуется освещать, поскольку незачем напоминать сербам о том, что они больше не являются гражданами Югославии.
Что же остается?
Остаются «хороскопчики». Они – «общечеловечны». Потому и безопасны.
Данило ждёт Луизу, а сидящая рядом с ним Юлка ждёт тех, кто принесет ей весточку о сыне.
Пропавший Славолюб и недописанное письмо
Славолюб пропал без вести две недели назад. Я хорошо запомнил тот вечер, когда он ушёл от нас. В тот день было ненастно.
Раздраженные пальцы дождя швырялись в окна оборванными листьями, и эти листья зависли в каком-то небытии, распластанные силою призрачного ветра на прозрачном оконном стекле. Ветра вроде бы и не видать, однако, вот же следы его! Вот же оборванные ветви и листья! Что ещё нужно показать тем, кто всё ещё не видит ветра? Может быть, нужно швырнуть в лицо пригоршню брызг зимней слякоти? Чтоб ясно стало, что существует не только то, что видят глаза.
Я сидел у окна и перечитывал недописанное письмо:
«…Однажды мальчишка из Ораховца показал мне любопытную вещицу – картинку из упаковки жевательной резинки. На первый взгляд, в этой самой картинке с баскетболистами не было ничего особенного: точно такие же собирают многие дети во всём мире. Вполне обычные спортсмены, вполне обычные болельщики с национальным флагом. Впрочем, флаг был не совсем обычным. Расцветка – триколор. А вот герб на нём подкорректировали. Вместо золотого сербского креста красовался семиконечный зелёный листик конопли: международный символ либерализации лёгких наркотиков. И надпись: «Безбрижна Србиjа» (Беззаботная Сербия)…»
В комнату постучали. Вошёл Славиша. Был он «хорошенько того». Говорят, что боевики из УЧК его уже поставили было к стенке, но затем пощадили. Вот у него и «съехала крыша». С тех пор, как он находился в монастыре, его усиленно нашпиговывали успокоительными. В результате он вёл себя сильно заторможенно. Сейчас же он был несколько не в себе: врач, наблюдающий за ним, порекомендовал попробовать воздержаться от того, чтобы поить его успокоительными лекарствами. Поскольку в этом случае он не имел бы никакого шанса прийти в себя. Вот уже три дня Славишу не поили пилюлями, и он, вроде бы, начал оживать. Вместе с тем к нему возвращалась нервозность.
Вместе с нервозностью к нему возвращалось и сознание. Он стал даже разговаривать помаленьку. Разговаривать с ним было очень тяжело: ответ на вопрос мог прозвучать через минуту, а то и позже. Я старался не разговаривать с ним. Не люблю я фальши, тем паче, «сюсюкания». Но, по возможности, старался уделять ему немного времени. Когда было ещё тепло, и мы работали в ателье с утра до ночи, Славолюб заходил к нам, и мы усаживали за его компьютер, загружая какую-нибудь несложную игрушку. Когда же болесник заходил ко мне в келью, то я располагал его у электрокамина и включал магнитофон с греческой или сербской музыкой. Эта музыка была в радость больному человеку. Мне казалось, будто я чувствую его.
Поскольку мне казалось, будто мне доступно прикоснуться к его состоянию, то логично было предположить, что и он вполне мог ощущать моё к нему расположение. Я побоялся, что он сможет нащупать моё раздражение и отпрянуть. Это самое раздражение было ответной реакцией моего немощного существа на всех тех, кто отвлекал меня от «работы по прорыву информационной блокады». И вот, дабы не отпугнуть Славишу, я включил магнитофон погромче и предложил ему выпить.
Естественно, сока. К тому времени мой шкафчик уже представлял собою неплохой буфет. Там было пиво, ракийя, вино из Ораховца, а также вино из тетрапаков, которое мы выменивали на рыбу у итальянских солдат. Вино было неважного качества, но можно было использовать его для изготовления глинтвейна.
Конак отапливался один час в день. Еще час-другой в комнатке мог работать электрокамин. Хоть электричество и подавалось в течении нескольких часов в сутки, но самим камином нужно было делиться. И ладно бы просто по утрам шёл пар изо рта (это даже и неплохо по своему), по крайней мере, не душно, но ведь коченеют пальцы. И ничего нельзя написать. Не только потому, что от холода слабо гнутся пальцы, но и потому, что думаешь не о том, о чём нужно, а исключительно о пальцах.
Сейчас было тепло. Это значит, что можно думать о чём-то другом, о чём-то достаточно отстранённом.
- Коньяк!
Я не понял в чем дело.
- Коньяк! – повторил Славиша, кивая на стаканчик с яблочным соком с мякотью.
- Да, Славиша. Может, для тебя оно так и есть.
Он усмехнулся.
А я вернулся к своей писанине.
Славиша начинал меня «напрягать», но не хотелось, чтобы он воспринимал меня так, будто я гоню его. Заложив закладку книге из монастырской библиотеки, которую я изучал уже несколько дней, решил вернуться к письму.
Отключили электроэнергию.
Теперь я уже не мог отвлекать сидящего рядом со мною Славишу магнитофоном. Но на общение с ним не хватало ни времени, ни сил. Казалось, будто моя душа разрывается между человеком с судьбой, искалеченной чьим-то злом, и каким-то важным и большим открытием. Пока было тепло, нужно было записывать:
«…И все же есть во всем происходящем нечто обнадеживающее. Сербская история знает немало парадоксов. Наиболее ярким парадоксом было обновление Печки Патриаршей в 1557г. Впервые в истории сербский народ объединился... Сейчас, когда рухнули все политические границы, это стало возможным. Сербы, живущие во внутренних просторах Османской империи, утратили политическое разграничение. Они имели единое священство, причем священники были хорошо образованы и пользовались уважением в обществе. Народ, в отличие от средневекового состояния феодальной раздробленности, стал единым коллективным понятием... Именно это обусловило, спустя несколько веков, освобождение…»
- Я пошел, – промолвил Славолюб. Помолчав, он повторил: – Пора уходить. Хвала за све . Хвала.
Похоже, что Славолюб собирается покинуть мою комнату. Наверное, решил пойти на вечернюю службу. Что ж, для него это будет полезным. Да и мне спокойнее. Тем более что мысли выстраивались в такую стройную систему – только успевай записывать.
Спустя час с небольшим, довольный написанным, я спустился вниз – в нашу домовую церковь. Церковь была расписана относительно недавно. В стиле, который называют «неовизантией». Служба заканчивалась и все вышли в прихожую. Тут, в прихожей за столом, беженцы прилеплялись друг к другу тогда, когда во всём крае отключали свет, и в долину опускался мрак.
На столе стояла лампа-керосинка, ваза с букетиком сухих цветов и пустая рюмка. За столом сидел пьяный Данило.
- О! Юный мыслитель. Ты, случайно, не видел Славолюба? Нашего счастливчика – Славолюба, которому до всего этого, – он взмахнул руками, – нет никакого дела?
- Нет, не видел. Он заходил ко мне, а где он сейчас – я не знаю.
- Юлка сказала, что он – с тобою.
- Да, он был со мною, но не целый же день мне возиться с ним? – Я стал оправдываться, и это начинало меня раздражать. – Есть же у меня и другие заботы.
Вошла Юлка – мать Славолюба.
- Павел, Славиша с тобой?
Вчера несчастный провел в моей комнате целый день. Я не видел, чтобы он хоть когда-нибудь работал в монастыре, хотя трудотерапия могла бы быть эффективной. Не желал он работать физически, поскольку призыв к работе ассоциировался в его сознании со смутными воспоминаниями о «наездах», когда его пытались унизить, заставляя выполнять работу, презренную для черногорца. Пока было тепло, он еще мог просиживать часы напролёт под деревом на монастырском кладбище, но вот пришла холодная пора – и приходилось мыкаться по всей территории монастыря.
Временами – когда он страдал от простуды – он сидел безвылазно в своей комнате и курил. Дым распространялся по коридору – и за это Славише доставалось от монахинь. Он слушал упреки молча, а, в конце концов, просто тихонько смеялся в лицо той, кто отчитывал его на этот раз. Смеялся он беззлобно и быстро прятал глаза. Видя, что от нравоучений нет никакого проку, упреки переадресовывались уже Юлке.
Юлка была учительницей, на пенсии. Она была большой патриоткой Югославии и теперь, когда все рушилось, она болезненно воспринимала все те разговоры о политике, которые сводились к тому, что: «Слобо jе крив за све! ».
- Сказал как-то Господь Слобе, что через два месяца настанет Конец Света. И что бы вы думали? Уже утром в «Дневнике» на РТС сообщают: «Вчера господин Председник принимал Господа Бога, Который прибыл в Республику Югославию с официальным дружественным визитом. Встреча Господа со Слободаном Милошевичем проходила в тёплой, непринуждённой атмосфере. Благодаря феноменальным дипломатическим усилиям главы нашего государства, Конец Света удалось отложить на два месяца!»
Юлку коробили эти анекдоты, и однажды в ответ на анекдот о супруге президента Мире Маркович, учительница-пенсионерка пробормотала что-то в адрес демократов, стоя у раковины с мытьем посуды, и даже вспыхнула. Но быстро погасла, поскольку в монастыре шла закулисная «гражданская война» и не хотелось включаться в эту бескровную, но, всё же, войну.
Юлкино «югословенство» проявлялось еще и в том, что, разговаривая со мною как-то о природе Сербских краев, она приговаривала непременно:
- Видишь, брат рус, какая красавица наша Югославия!
Сейчас она спросила меня о другом:
- Павел, где Славолюб?
Она знала, что Славолюб, которого отовсюду вежливо гнали, мог быть только у кого-то из нас. С других мест его гнали вовсе не по злобе, но из-за того, что он докучал своим «сидением над душой». И только в нашем ателье он оживал. Славиша любил бывать у нас и скучал по начальнику службы «микрофильмования» Саше Радошу, когда тот уезжал в Белград.
Вчера Юлка, встретив меня на лестнице, упала на колени и, припав к моим рукам, взмолилась:
- Заклинаю тебя всем святым, будь другом для моего несчастного сына! У него никого нет! Я буду молить Бога о твоем здоровье до гробовой доски.
Я страшно испугался и, мгновенно подхватив Юлку под руки, поднял её с колен. Со слезами на глазах она продолжала:
- Молю тебя Христом Богом: не оставляй его одного! Я всю жизнь буду молиться о тебе.
Страх просто накрыл меня. Это и не страх был вовсе – а ужас. Ясно ощутил, что это бремя мне не по плечам. Просто знал это. Почему она попрощалась со своим сыном именно тогда – и именно при мне?
Теперь его не было с нами. Кто-то сказал, что видел, как Славолюб одел новые белые носки, новые кроссовки, которые привезли всем обитателям нашего гетто представители Итальянского Красного креста, новую куртку, которую он так долго ждал, и вышел за ворота. Перед этим он сбрил бородку.
Александра, которая курила на крылечке конака, говорила, что он приговаривал: «коньяк» и сам себе усмехался при этом. Итальянец-постовой сказал, что видел описываемого человека, но он ушёл ещё часа полтора назад. Постовые с блок-поста, находящегося на развилке дорог, подтвердили, что «действительно, некто выходил и отправился в сторону города Печь». Останавливать кого бы то ни было на выходе из сербской зоны они не имели права, поскольку по инструкции им положено: «не впускать», а вот по поводу: «не выпускать» ничего не было сказано.
Пал туман. Пока одна группа прочёсывала чердаки и хоз.двор, Благойе, радист Мишко и я отправились искать Славолюба в предгорье.
Несла свои грязно-серые воды речушка Быстрица. Где-то в кустах могли сидеть боевики, которые увозили пойманную человеческую дичь в тайники. Где-то в кустах могли висеть натянутые растяжки противопехотных мин. Я не позволял себе робеть, поскольку рядом со мною были те, ради которых я, по идее, и приехал сюда.
Сейчас мы искали одного из тех, ради которых я, по идее, сюда приехал, но потом как-то позабыл об этом, увлекшись разрешением глобальных проблем.
Благойе был крепким коренастым мужчиной, лет сорока. Беженцем, чей хутор был разорён дотла. Теперь он со своей семьёй жил где-то в Крагуеваце, снимая квартиру за счёт тех денег, что были у него накоплены раньше. Деньги заканчивались. А в чужом городе и своим-то работы было немного, поэтому, дабы не терять понапрасну времени, он приезжал в монастырь – чтобы хоть немного подработать на тяжёлых работах. По большому счёту ему, так же, как и многим десяткам тысяч сербских беженцев, о которых молчит телекомпания CNN, терять было нечего. Глядя иной раз, как он колет толстые и длинные чурки, я думал о том, что крупно не повезет тому, кто станет с оружием в руках на пути этого человека.
Мы искали в тумане потерявшегося Славолюба, хотя надежды на то, что он отыщется, было немного. Перед тем, как выйти в нейтральное предгорье, мы выпили. Теперь было не то, что не страшно, но как-то пусто. Ни о чем не думалось, все действия были автоматическими.
Ещё задолго до того, как я очутился тут, ожидая сигнала от Анджелко Ачимовича, мне необходимо было побороть в себе несколько страхов. Один из таких страхов был связан как раз с теми предметами, которые могли быть где-то поблизости – речь идёт о минах, обрывающих людям ноги. Страшила не боль, а осознание того, что я увижу кусок своей ноги, которая будет отделена от тела.
Не найдя Славишу в ближайших окрестностях, мы повернули назад. В монастыре нам сообщили, что прибыл уже джип с итальянцами-карабинерами, и Юлка отправилась в этом джипе вместе с Ацом, который был при ней переводчиком. Машина отправилась к тому дому, в котором Славиша и Юлка жили до изгнания. Их жилье было относительно недалеко – поэтому было мало шансов, что автомобиль нагонит вышедшего не прогулку обитателя сербского гетто «монастырь Печь Патриаршия».
Я вернулся в свой номер и решил закончить письмо:
«…Сокрушение средневековой Сербии было залогом будущего национального возрождения. Причем национальное возрождение было внешним фактором по отношению к главному – спасению души. Но если спасение души не будет больше основополагающей целью, то это самое возрождение потеряет всякий смысл и становится просто идолом…»
Не писалось.
Но нужно было завершить и передать письмо тем, кто будет утром уезжать на «большую землю». Я откровенно приписал следующее:
«…Концовка скомкана и не оформлена, поскольку нет времени, чтобы отточить; оказия отправляется рано утром, а вечер, на который я рассчитывал, омрачился потенциальной трагедией: исчез один из наших. Вышел за пределы гетто и не вернулся. В подавляющем большинстве случаев это – смерть. Но пока еще есть надежды.
Целую вас всех, передавайте приветы. 00ч.55мин. ночи 18 декабря 1999г.»
«Кровь. Сколько кругом крови…»
- Крв. Крв. Колико je свуду крве!
Никогда еще я не видел Сашу Радоша таким. Не узнать было нашего «балканского татарина» – как в шутку называли Сашу самые близкие. Он только что вышел из ванной, куда, в приступе подступившей тошноты, сбежал из трапезной.
- Я не могу больше там есть. Я хочу хоть где-то спрятаться от этого кровавого потока, а они не дают мне этого сделать. Почему они читают эти притчи? Как можно пережёвывать капусту, слушая истории о том, как из живых людей вырывают глаза!?
Дрожащими пальцами, которые, порою, сжимались в грозный для недобрых людей кулак, Саша вытащил из пакетика салфетку и отёр капельки воды с лица.
- И как читают? С каким выражением! Они что, не видят того, чего не хватает в жизни Милене? Это её смакование сцен жестокости… Любой захудалый психоаналитик тебе с первого взгляда подтвердит, что её самобичевание – это просто попытка загнать вглубь себя то чувство, которое вложил в неё Господь для того, чтобы сербы не прекратили рождаться на этот свет белый. – Потом опять в его азиатских глазах вспыхнули сполохи, и он продолжил, - только не знаю: белый ли? Если даже тут, в монастырской трапезной только и слышишь: Кровь…Кровь…Кровь.
Влад хмыкнул и, уходя, бросил:
- Везде такое правило – в монастыре положено читать за трапезой Жития Святых. Чтобы монахи всегда размышляли о подвиге – даже во время трапезы.
- Ну ладно, знаю я физиологию. Но зачем такое читать?! Что разве о наших христианских святых больше нечего сказать – кроме того, что они родились – там-то, крестились – тогда-то, а потом на две страницы расписывать как кого замучили? Что мало крови кругом?
В монастыре Печка Патриаршия Жития Святых за трапезой читала послушница Милена. Милене было между двадцатью и тридцатью: точнее сказать было сложно. Мы часто болтали с ней, и она всегда рада была оказать нам какую-нибудь мелкую любезность. принести чаю или ракийи, когда мы работали. Вот как у сербов проистекает то, что у нас называется «перекуром» на разгрузке угля
Работа останавливается, и женщина в передничке обхожит всех с подносом, на котором стоят маленькие рюмашки с ракийей, и чашечки кофе. Как раз в такие вот моменты мы и перебрасывались словами с молодой послушницей, прибывшей в монастырь несколько месяцев назад. Это не могло не остаться незамеченным для её наставницы – монахини Харитины, которая была владычицей хоздвора.
Как-то после очередной загрузки м.Харитина подозвала к себе Милену и что-то строго выговорила ей. Милена вспыхнула. И потухла. Она подошла к нам. Взяла в руки вилы. Быстро отвела взгляд в сторону и, грациозно изогнувшись, метнула эти вилы в ствол дерева, стоявшего в нескольких метрах от неё.
До приезда в монастырь эта девушка занималась спортом. Занималась всерьёз. Даже входила в молодежную сборную по метанию копья. Потом она решила изучить богословие, но, бросив учебу, после первого семестра ушла в монастырь – чтобы заниматься «богословием практическим».
Милена обладала очень красивым голосом: сладким, но не приторным. Но если её пение просто завораживало, то чтение Житий в исполнении бывшей копьеметательницы вызывало совсем иные эмоции. Милена настолько вживалась в те состояния, о которых повествовалось в Житии, и настолько экспрессивно разбрасывала на нас, жующих, эти страсти, что некоторым чувствительным натурам становилось просто физически худо.
- Кровь. Столько кругом крови. Когда же все это кончится? Во время второй мировой немцы, усташи и сербы убили каждого десятого серба. Вот и Славиши не стало с нами. Не верю, что он жив. Господи! Когда этому будет край? И зачем об этом всегда напоминать? Да ещё и за столом.
Влад:
- Чтобы мы помнили о том, что Смерть – это ещё не Конец.
***
Закончив работу по съемке архивов на микропленку, Саша и Владимир уехали в Белград. Закончили архивную работу и «общечеловеческие клерки»: Оливье пошел на повышение, а Андреа, как раз, наоборот. Моя работа подходила к концу, – и всё своё свободное время посвящал изучению документов по сербско-албанским отношениям. Теперь многое прояснилось: в первую очередь то, какую страшную роль в разрушении Сербства сыграл Иосиф Броз Тито.
Дело в том, что у меня была куча скандалов с сербами по поводу коммунистов и демократов. В моем сознании с демократами ассоциировалось всё то, до чего нас довели за последние годы, а с коммунистами – вовсе не Ленин или партократы-казнокрады, но те люди старшего поколения, которые хотя бы пытаются бороться с проявлениями Зла.
***
Сегодня приезжали полицейские из UNMIK. На вопрос о том, что они собираются предпринимать по поводу преступности, последовал ответ:
- С каждым днем нашего присутствия в крае насилия всё меньше и меньше. По статистике изнасилований, похищений людей и убийств – тут на Косово даже более благоприятная ситуация, нежели, предположим, в Нью-Йорке или Вашингтоне.
Так-то. По крайней мере, искренне. Хоть и цинично. Они ведь уже и не скрывают того, зачем пришли сюда. Марко Бьянкини уже интересуется ситуацией на Буковине и в Крыму – т.е. в тех регионах, где возможен контролируемый взрыв. Для погашения последствий которого и прилет «миротворцы». Волшебники в голубых вертолётах.
Полицейские привезли фотоснимки. Отец Петар опознал останки Славиши. Его тело привезли в наглухо закрытом красивом довоенном гробу. Раньше гроб хранился в чулане монастырской мельницы.
Тело несчастного нашли на пригородной свалке, в которую превратили руины квартала, бывшего до войны сербским. Экспертиза констатировала смерть от удара тупым предметом по голове. Факт похищения внутренних органов потерпевшего невозможно подтвердить со стопроцентной уверенностью, поскольку останки были обглоданы бродячими псами.
Мы скрыли от Юлки те фотографии, что привезли криминалисты на опознание. Нечего было ей это смотреть и незачем. Прощаясь со страстотерпцем, мы просто целовали фотопортрет, подаренный Сашей Радошем в честь Крестной Славы, которую Славиша с Юлкой праздновали месяц тому назад.
За ночь мы с о.Петаром и Йованной прочитали два раза Псалтирь по усопшему. Я боялся даже поднять свои глаза на Юлку, сидящую неподвижно у заколоченного сундука, в котором лежало то, что еще несколько дней назад было её сыном.
Это надо же, взялся мир спасать, а не уберёг даже Славишу…
Между тем никакой истерики с матерью новопреставленного не было. Она молилась вместе с нами.
Другой сон
Падает дождь. От лужи к луже переползает дождевой червь. От пункта к пункту передвигаются боевые единицы мультинациональной бригады West. Из собора вышла монахиня средних лет. Она увидела приблудившуюся из городских руин собаку. У собаки умная морда и причудливо изогнутые лапы.
Наверное, такая порода.
Монахиня пытается выпроводить животину прочь.
Наверное, такой порядок.
Ударил большой колокол. Мерно гудит средний. Колокольня увенчана небольшим четырёхконечным крестом. Здесь, в Метохии, вообще, на удивление, маленькие кресты на куполах. Быть может потому, что слишком большие кресты на плечах.
А может быть просто архитектура такая.
На перекладине креста сидит ворона. В такт ударам она распускает веером хвост.
Падает дождь. Все в капюшонах. НАТО-вцы в камуфляжных, церковный люд в чёрных, а я в сером. Такая у меня куртка.
От лужи к луже переползает дождевой червь.
Я ненароком наступил на саламандру. Было темно, шёл дождь, и равномерный шорох плачущего неба был потревожен странным звуком – будто кто-то наступил на резиновую игрушку-пищалку. Но наступил не кто-то, а я. И не на игрушку, а на живую саламандру. Чёрную, в оранжевых пятнышках. Хотя, не исключено, что пятнышки были другого цвета. Скажем, жёлтого. Но в темноте, под дождём, при свете фонарика всё по-другому.
Солдаты в бронежилетах и масках превращаются в ниндзя-черепашек. Причем не мультипликационных, а плоских картонных – таких, которых выставляют в витринах магазинов игрушек для современных детей.
Саламандра превращается в человека с шевроном УЧК, а моё оружие в очередной раз отказывается стрелять. Оказывается, автомат игрушечный. Убегаю от боевика по винтовой лестнице колокольни.
Отворяю люк и...
Всё бело от выпавшего снега.
Рождественское Послание Патриарха
Вокруг стола с рождественскими сладостями собрались гости нашего монастыря: несколько испанских офицеров-католиков, изучавших Православие, а также представители двух протестантских миссий – супруги-баптисты из Америки, посвятившие свою жизнь благотворительности, и разноплеменная молодежь, представляющая «харизматическое движение». Западные христиане поразили меня своими глазами. Это были глаза верующих людей. Быть может, прельщённых, но не оставленных Богом совсем.
О.Петар на ломанном английском поздравил дорогих гостей, предложил угоститься и начал читать текст Рождественского послания патриарха сербского Павле. Монах Петар старательно читал текст послания, а Александра держала перед собою открытку с посланием и синхронно переводила на английский.
«Неумолимый ход времени приносит и уносит – и личности, и события. То, что сейчас кажется жизненно важным, быть может, уже завтра изгладится из памяти. Личности, которые современниками воспринимаются мощными и сильными, исчезают в небытии – будто и не жили никогда. История уносит с собою всё то, что она приносила, меняет и предает забвению. И всё это начинает казаться преходящим и относительным. Впрочем, так же, как и мы сами.
Человек может по-разному относиться к пессимизму истории, однако много важнее этого то, как смотрит на историю Бог. Своим непрестанным присутствием и участием в истории. Присутствием в самых незначительных событиях, которые кого-то подталкивают и ведут к намеченной цели. Своим вхождением в историю, Он всякое разрозненное и относительно неважное событие соделывает уникальным и неповторимым. Неповторимым и решающим – и для Бога, и для человека. Божие присутствие в истории исцеляет саму историю от присущего ей пессимизма.
Вот и сегодня: здесь и сейчас – в двухтысячный раз мы прославляем событие, которое разделило историю. Мы прикасаемся к событию, которое настолько значительно, что мы начали отсчитывать от него лета и зимы – и дошли в этом счёте до двух тысяч.
Две тысячи лет прошло с той ночи, когда в пещере возле Вифлеема произошло величайшее историческое чудо. «И Слово стало плотию и обитало с нами» (Ин., 1:14) – и стал Сын Божий таким же, как и мы.
Никто другой, но Он – вечный и несотворенный Сын, Слово-Логос Божий, чрез Которого всё начало быть. После этой ночи ничто больше в мире не осталось без изменений. Родилось нам «Солнце Правды» (Мал.,4:2) и своим теплом и светом проникло в каждую клеточку человеческого падения и богоборчества.
С той ночи вся человеческая история всех народов свелась к одной лишь дилемме – к одному лишь вопросу – «за или против Христа?» Лишь один вопрос, а ведь именно от него зависит целая жизнь целого народа…»
Гости перестали жевать.
«…За или против? Эпохи, которые были, по большому счету, со Христом, – принесли плод, который стал примером и точкой отсчёта на все времена. Этот плод зовётся христианской культурой. Она представляет собою попытку воцерковления каждой частички человеческой жизни – частной жизни, жизни народа и государственного уклада. Чтобы ничто не оставалось без Христа и не проходило мимо Христа. Мы говорим «попытку воцерковления» – ибо ничего в сем мире не конечно и не абсолютно. И, всё же, по большей части, это была глубоко христианская попытка – ибо основная характеристика христианства – это вселенскость: пусть Христос будет всё во всём. Помните, как летописец жития князя Стефана Лазаревича говорил, что он желал, чтобы «жизнь в целой земле его стала бы Церковью Божией». Плоды того жизненного уклада величественны. Христианство перетекло в повседневную основу жизни, охристовило каждую душу и создало атмосферу, в которой душа каждого человека, принадлежащего к народу, который эту атмосферу поддерживал, могла восходить к вершинам вохристовления.
Какую бы мы не взяли область жизни того периода, – везде фундаментом является христианское мировоззрение и жизнеощущение. Это и было тем неиссякаемым источником оптимизма эпохи, которая была за Христа. Так, что даже трагедии – как и наша Косовская – могли в народном сознании приобрести христоликий характер.
Исторические эпохи не могут повторяться, не могут даже какие-то модели из прошлого пересаживаться в современность. Однако то, что остаётся примером на все времена – это созидательное стремление основать всю свою жизнь на Христе. Поскольку нет такой области жизни в которых могли бы уживаться какие-нибудь другие правила и законы рядом со Христовыми.
Люди, жившие в пространстве эпох, которые были со Христом, хорошо понимали то, что «никто не может служить двум господам… не можете служить Богу и мамоне» (Мтф., 6:24)
И вот пришла такая эпоха – мрачная эпоха – богоборческая и христоборческая – без разницы: речь идет ли об иноземных захватчиках, рождённых где-то далеко отсюда, или же о части нашего народа, рождённого здесь. Цели и методы всегда одни и те же. Убить Христа в душах, выбросить Его изо всех жизненных областей и поставить владычествовать новых «богов». Всегда, во все такие времена, христиане могли ответить лишь одним способом – своей кровью. И история всей Церкви, и история Сербской Православной Церкви – в такие времена писалась кровавыми чернилами…»
Американский христианин сцепил пальцы рук своих и опустил голову вниз – так, что глаза упирались в растопыренные большие пальцы. Его жена плакала.
«…От Косова до Ясеноваца все Мученики и Новомученики свидетельствовали о том, что нет жизни без Христа, и не боялись тех, кто способен убить тело. Тех, кто может убить тело, но душу погубить не в силах. Их кровь – это наше основание, но и наша ответственность. Это напоминание о том, что Христос не продаётся ни за какую цену – даже за жизнь, а уж тем более не продается Христос за положение или за карьеру. Кровь Мучеников – это мерило нашего спасения.
За или против Христа? Как мы можем оценить уходящий век исходя из данного измерения?
Войны и целый океан пролитой сербской крови. Страдание и неволя – это характеристика прошедшего века, и оценить его можно одним лишь словом – крах. Так много войн, так много крови и так мало мира. А мир, который мы имели последние сто лет, и не миром был вовсе, но предпосылками и основаниями для новых столкновений и войн. Государственный и идеологический авантюризм двадцатого века дорого обошёлся и Сербской Церкви, и сербскому народу. После всего этого, нам остается войти в новый век и новое тысячелетие в состоянии полного кризиса. Много сказано об особенностях этого кризиса, но в основе его находится глубочайший и тяжелейший кризис – кризис человечности. Кривое стало правым, а ложь стала истиной. И, вместе с псалмопевцем Давидом, мы можем запеть: «Спаси, Господи; ибо не стало праведного, ибо нет верных между сынами человеческими. Ложь говорят каждый своему ближнему; уста льстивы, говорят от сердца притворного». (Пс., 12:1-2)…»
Александра была неплохой актрисой и в эти мгновения вдохновения была особенно хороша. Читала она поставленным голосом. Негромко, но внятно. Практически безо всякого американского акцента. При всём своем безоговорочном «западничестве», эта девушка порою поражала меня глубоко православными высказываниями. Причём речь шла не о том, чтобы декларировать какую-то позицию, либо отношение к чему-то, а о мимолетных замечаниях, брошенных вскользь. Как-то Александра разговаривала с Савой об уединении. Речь зашла об отшельниках. Сава поделилась своими страхами одиночества, на что Александра убежденно заверила собеседницу в том, что отшельник не может быть одиноким – ибо рядом с ним пребывает Сам Бог.
«…Двадцатый век устами своей демонической «мудрости» непрестанно проповедовал, что кровь людская – как водица и что нет ничего дешевле жизни. По числу жертв он далеко превзошёл все остальные века человеческой истории. Тираны, которые не знают себе равных в прежних временах; идеологические диктатуры, которые существовали – особенно в православных землях, были доселе невиданной атакой на человеческую свободу и на человеческую жизнь. Во имя идеологии миллионы потеряли свои жизни – и лишь за то, что желали мыслить и жить иначе.
Что есть человек и чего он достоин?
Двадцатый век сказал, что человек – это ничто; а день сегодняшний – так же, как и тот, две тысячи лет назад – говорит нам, что человек – это святыня. И не одна лишь душа его или дух, но и тело его. Целый человек со своею душою и телом – это неприкосновенная святыня. Это говорит нам день сегодняшний, когда Бестелесный облекается телом, когда Сын Божий становится Сыном Человеческим. В этом наше радикальное отличие от прочих вер.
То, что душа свята, исповедуют и другие религии, но то, что и тело освящается – нигде больше такого нет. Целых восемь первых веков Христианства, охарактеризовавшихся борьбой с ересями, Церковь неустанно и неукоснительно отстаивала эту истину – что весь человек – со своим телом и душою является святыней – причем всякий человек, без различия на его веру и национальность. Всякое убийство, всякое непочтение к человеческой личности и свободе – это грех. В особенности тогда, когда грех этот оправдывается идеологическими или, тем более, национальными мотивами…»
Отец Петар читал это послание, время от времени встряхивая своей роскошной гривой волос и поглаживая длинную бороду. Порою, он покашливал, – причем так, что весь корпус его приходил в движение, – так, что всякий последующий фрагмент он начинал читать, уже находясь в новой позе. После этого молодой монах застывал, и речь струилась плавно. И в сознании выплывал голос патриарха, автора этих строк.
«…В противовес этой мрачной картине двадцатого века мы и теперь перед собою видим молодую мать, которая прижимает к груди только что рождённое дитя. И не холод зимы конца тысячелетия мы ощутим, а тепло сердца. Материнская любовь Пресвятой Богородицы освящает всё сегодняшнее событие, дарующее нам ощущение тепла. Рождество – это праздник тепла среди зимы, тепла человеческого сердца. Если нам сейчас кажется, что нет уже места, где человек мог бы «согреться», то это значит, что охладело сердце людское. Стало твёрдым и бесчувственным даже к мытарствам многочисленных наших братьев, которые за последние несколько лет остались без дома и очага, без своего родного края – а некоторые без своих близких.
То, что жизнь нелегка – это не исключение, а правило.
Это двадцатый век в своей легкомысленности охмурил людей сном о лёгкой и комфортабельной «жизни в своё удовольствие». А так ведь никогда в истории не было. «В поте лица твоего будешь есть хлеб…»(Быт., 3:19) пророчествует Господь Адаму и это закон человеческой жизни. Однако и мука, и теснота, и тяготы переносятся легче, когда у нас и между нами – тепло.
Ибо в День Своего Второго Пришествия Господь будет нас спрашивать не о том, в какое мы жили время, но о том, как мы относились к своим ближним. Будет ли это нашим адом или нашим Раем? Мы сами своими сердцами – из того, что вложено в нас, и из того, с чем мы соприкасаемся, – созидаем или Рай, или ад. А тепло человеческого сердца способно преобразить всякую ситуацию, а из Вифлеемской пещеры сотворить величественную палату, в которой рождается Царь царей…»
Молодые «харизматы» сидели в неподвижности. Впрочем, не были они похожи на тех, кто застыл в оцепенении гипнотического транса. Я пытался смотреть на них не как на сектантов, но как на наших братьев, блуждающих впотьмах своего пути к Истине. Испанский офицер-гвардеец поглаживал форменную пилотку, задумчиво теребя забавную кисточку, без которой эспаньолка перестает быть собою и превращается во что-то усреднённое.
«…Быть человеком задача непростая.
Быть человеком, который вокруг себя ширит людское тепло, ещё тяжелее, но это та задача, которая нам приличествует и которую нам поверил Сам Господь – оставаться человеком даже в нечеловеческое время. Оглянемся вокруг себя. Чувствуете, сколько вокруг семей, в которых владычествует лёд и стужа? В которых нет больше любви, и которые распадаются? Всё больше и больше таких семей. Чувствуете, сколько родственных, соседских, дружеских, кумовских связей разорвано и обморожено стужей! Всех нас может сковать лёд раздора и отчуждения, раздражения и зависти, если мы не введём в свои сердца Христа, и, прежде всего, введём Его в сердца своих детей. Ибо лишь Он один может срастить разорванное и успокоить разбушевавшееся, да согреть наши сердца и умиротворить наши жизни.
Так как же мы войдем в новый век и в новое тысячелетие? Этот вопрос мы должны поставить сами себе. Этот вопрос задают и наши братья, разбросанные по всему свету. Будущее сокрыто, неизвестно. Много путей пред нами, но не все они правы. Какие-то из них ведут в пропасть. Однако будущее, которое перед нами – это не только то, что нужно ожидать, но и путь, по которому нужно двигаться. Это, так же, как и наше прошлое, подразумевает ответственность. Каждый из путей открывается как одна из возможностей, которую необходимо принять с ответственностью и осознанием – ибо над нею висит тот же самый вопрос, который мы только что поставили:
За или против Христа?
Если нам Господь не открывает ближайшее будущее, позволив нам самим творить это будущее, но открыл нам конечную и последнюю истину – что Он, во всяком случае, победит. И что добро несравненно сильнее зла – и что всякая победа зла в истории лишь временная и кажущаяся. Ибо и пшеница, и сорняк растут рядом – однако лишь до дня жатвы.
За или против Христа – вопрос, по которому решится и наше будущее и будущее всех народов.
Мы здесь собраны, вокруг Богомладенца Христа, прославляя Его Рождество, надеемся и обращаем Ему свои молитвы, дабы Он вновь родился и в наших сердцах – и в сердцах всех тех, кто готов принять Его в свою душу.
Мир Божий – Христос Рождается!
Ваши молитвенники перед колыбелькой Богомладенца: архиепископ Печьский, митрополит Белградско-Карловацкий и патриарх Сербский Павел со всеми архиереями Сербской Православной Церкви».
Эпилог
«Они воруют нашу память – историю обрезают уже не на годы, но на столетия.
Затирают азбуку. Могильные камни молотками в щебёнку дробят. Разоряют колыбель.
Отнимают у нас то, что никто не мог отобрать – наши лавры и престолицы…
Уже и не знаю даже: что осталось моим. Где границы земли моей…
Народ мой в наймитах и рассеянии…
Нет больше прав на недвижимое – сгорели они бумажками землевладения.
Не знаю – остались ли права на Нетленное?
Не мы ли сами от святынь своих отказываемся?
Не мы ли сами предали себя анафеме?
Жертвенное поле с кровавой травой не смеем называть своим!
Землю, что мы у Неба купили – отдали на попрание!
Отчизна моя! Готов жизнь свою отдать за тебя.
Знаю, что отдаю.
И знаю,
за что».
27 января 1989 это прозвучало на всю страну. А уже 28 июня того же года на Косовом Поле собралось около полутора миллионов сербов. Они приехали со всего мира – прославлялась шестисотлетняя годовщина Косовской Битвы.
Сербы считают, что именно тогда они подписали свой смертный приговор. Наследники косовской славы опасны для общечеловейника.
***
Январь 2000 выдался снежным. Потом снег сошёл, и на стенах неразбомбленных промышленных объектов обнажились многочисленные надписи: «Милош Обилић». Это имя героя, который хитростью пробрался в шатёр к турецкому султану Мурату и заколол его. Не мог подвиг сей изменить исхода Косовской битвы, но герой погиб с честью. Ведь важно: каким ты предстанешь перед Судиёй. Сделал ли всё, что мог, или зарыл свой талант и убежал подальше от опасного места, провоцирующего всякие мысли.
Один русский мудрец сказал, что «герои рождаются от любви к Отечеству, а мудрецы – от любви к Истине. Кто же будет рождаться, если Отечество упразднят, а Истину объявят относительной?»
Куда подевается бойцовский пыл? Превратятся ли сербские юноши в современных Милошей Обиличей? Обиличей, которые, подобно шахидам, будут взрывать метрополитены с обывателями?
Вряд ли.
Но стать гордыми Карагеоргиями им не позволили. Вместо этого им дали немножко поиграть в героев, спровоцировали на драку, – а потом устроили показательное избиение.
Трудно сказать: смогут ли стать сербы Обреновичами – которые в интересах Сербства «и чалму закручивали, и со швабами раскланивались»?
Наверное, станут.
Ещё им внушат, что они сами во всём виноваты. Что NATO ещё и пожалело их, несмышлёных. По крайней мере, сербские либеральные демократы так говорят уже громче и громче. Скоро их энергия будет направлена во вполне общечеловеческое русло.
Куда будет направлена энергия тех, кто окажется за бортом политически корректного «общеевропейского дома» предположить несложно. Для этого достаточно взглянуть на автобусные остановки югославской столицы. Будочки для ожидания транспорта оборудованы рекламой с подсветкой. Но рекламой не коммерческой, а идеологической. Каждая будочка состоит из четырёх «лайт-боксов». На плакате изображена обнажённая девушка с презервативом в руках. Надпись: «Чего ты стыдишься? Пользуйся кондомом!» Муниципалитет столицы – стопроцентно демократический – утверждает, что это – часть программы антиСПИД.
Простите, но я вижу тут нечто совсем иное.
И без Фрейда понятно, чего хотели добиться политтехнологи.
Если горячим неголодным парням постоянно напоминать о том: «чем же, на самом деле, нужно пользоваться», то именно к пользованию этим предметом и будет сведена вся жизнь. А что же делать ещё? Политика – сплошная ложь. Война – бессмысленна. Церковь? Демпресса считает, что именно Церковь участвовала в процессе возвращения в прошлое. Зачем нам в прошлое. Каким будет будущее? А…
Лучше жить настоящим. А потом, когда надоест «пользоваться кондомом», можно будет воспользоваться взрывчаткой. Где-нибудь в Париже или Чикаго. Так, что уже и сам процесс, которого больше не нужно «стыдиться», будет восприниматься совсем по-другому. Просто, как элемент героической жизни. Так сказать ступенька на пути к подвигу.
А там, глядишь, уже и не захочется никаких взрывчаток. И, вообще, ничего не захочется. Дурь-то выйдет вон.
***
Шатаясь по сырым январским улицам Белграда и выхватывая обрывки разговоров, я всё более и более убеждался в том, что в недалеком будущем одним из символов этого мятежного края станет «Мэк со шайкачем».
Шайкач – это традиционно сербская военная пилотка. Сравнить её можно, наверное, лишь с матросским «тельником» в мелкую полоску, который для всех людей русской культуры ассоциируется даже не с флотом, а с романтикой и героикой.
Уже через два дня после начала бомбардировки, разгневанные белградцы разгромили не только выставочные залы культурных центров Великобритании, Франции, Германии и США, но и закусочную McDonalds. После этого вся сеть этих закусочных в Сербии (15 точек) была закрыта. McDonalds оказался единственным символом Запада, в частности Америки, который подвергся погрому. Такие фирмы, как Coca-cola или Lewis остались неповрежденными и даже не прекращали своей работы.
Продавцы фирменного магазина Lewis на улице Князя Михайла попросили первым «бросить камень в витрину того, у кого нет ни одной джинсовой вещи». Обошлось.
Сотрудники «Кока-колы» оправдались другим способом. Они смогли убедить разбушевавшуюся молодежь, что эта наиамериканнейшая газ-вода разливается здесь – в Белграде, а за всем этим стоит капитал братской нам Греции.
Всех превзошли изобретательные хозяева сети McDonalds. Когда после завершения косметического ремонта руководство приняло решение об открытии закусочной, то теперь уже скандальная точка общепита, являющаяся собственностью американского гражданина, была украшена вполне «патриотическим» символом. Большая литера «М» увенчана шайкачем, надетым лихо набекрень, а бумажные пакетики напечатаны с учетом расцветки национального флага.
Получился такой вот «американский товар в сербской упаковке».
И уже в кратчайший срок белградский McDonalds вышел на довоенный уровень оборота. Шеф из Чикаго похвалил своего белградского подчинённого, подчеркнув, что тот «вёл себя как продавец гамбургеров, а не как политик».
Американским товаром в сербской упаковке стала политика, пришедшая на смену поверженному Слободану Милошевичу.
Это и не мудрено, если учесть тот факт, что полгода с лишним после капитуляции думающая головой часть сербского народа несколько оправилась и попыталась проанализировать причины катастрофы.
Оппозиционная пресса обсуждала доводы как «за», так и «против» капитуляции, которую под нажимом Черномырдина совершил Милошевич. Привожу опубликованные в альманахе «Nova Srpska politicka misao» тезисы статьи Бошко Миятовича «Почему Милошевич Капитулировал?»
Доводы «против»:
Войско Югославии понесло значительно меньшие потери, нежели о том трубили пропагандисты НАТО. Даже демСМИ подтрунивали над главнокомандующим антисербской коалиции генералом Кларком и якобы высокоточными бомбардировками. Реально НАТОвцы уничтожили от 3 (трёх) до 26 (двадцати шести) единиц бронетехники. Разговоры о том, что «подбитую технику, а также трупы убитых албанцев увозили тайными поездами и прятали во внутренней Сербии» велись лишь в кругу наиболее патологичных сербских диссидентов.
Всеобщее недоумение не знало границ, когда из подземных укрытий приштинского аэродрома «Слатина» были подняты в воздух 11 «юговских» МИГов, якобы давно уничтоженных НАТОвскими ВВС.
Подчинённый Кларка, командующий ВВС НАТО генерал Майкл Шорт, отметил, что «прицельные удары по Войску Югославии в Косове были растратой воздушной силы». Британский маршал авиации Тимоти Гарден утверждал, что истинные причины уступок Милошевича остаются загадкой. Но однозначно это не ликвидация вооруженных сил, размещённых в Косове.
Дух населения, армии, полиции не настолько низко пал, чтобы это могла послужить причиной капитуляции. Люди ворчали, но готовы были терпеть и дальше. Преобладала злость именно на НАТО, а вовсе не на Слободана Милошевича.
Промышленных объектов было разрушено меньше, чем предполагалось, поскольку НАТОвцы реально опасались экологической катастрофы практически в центре Европы, что неминуемо привело бы к скандалу.
Общественное мнение на Западе склонялось к прекращению бойни. И Клинтон, принимающий лишь те решения, которые могут поднять его подмоченную репутацию, вынужден был считаться с падением рейтинга войны.
Итак, Войско Югославии не потерпело поражения, поэтому это не является мотивом капитуляции. Экономическая инфраструктура Сербии была надломлена, но не уничтожена, а общественное мнение – как в Югославии, так и на Западе – по идее гарантировало то, что Запад вынужден будет пойти на уступки.
Одним из главных доводов «за» капитуляцию считается опасение наземной операции НАТО против Сербии. Но этот довод весьма и весьма спорен. Эффективно в Сербию можно вторгаться только со стороны Венгрии и Болгарии, а вовсе не со стороны Албании и Македонии. Нагромоздив технику на горных проходах, НАТОвцы получили бы такую кровавую баню, что Клинтон был бы просто растоптан своими политическими соперниками.
Альянс НАТО против Югославии таки начал давать трещины, и лишь британец Тони Блэр был решительно настроен на уничтожение Югославии.
Главным доводом «за» капитуляцию, по единодушному мнению сербских аналитиков, было предательство России. Россия, с катастрофичным состоянием экономики и ослабевшей армией, пошла на унижение и присоединилась к Западу. А антиамериканская риторика в московском телевизоре была просто элементарным «спуском пара».
«Окончательное решение принял Ельцин, а исполнил Черномырдин. Согласно некоторым источникам, в ночь с 1 на 2 июня Ельцин приказал Черномырдину выжать из западных партнёров всё, что можно, но быстро закончить переговоры, дабы на предстоящем саммите Большой Восьмёрки получить гарантии займов Международного Валютного Фонда. Столкнувшись с непреклонностью Запада, Черномырдин смирился со всеми требованиями НАТО и вынудил Милошевича капитулировать».
Во всей этой постыдной и прискорбной для русского сердца ситуации всё же есть одно маленькое утешение.
Согласно конспирологической версии, выдвинутой Збигневым Бжезинским, Черномырдин с Милошевичем всё-таки пытались переиграть Запад. Для этого официальный представитель Ельцина Черномырдин как бы вынуждает Милошевича капитулировать, но вот армия действует по другому сценарию: две сотни русских солдат из Боснии захватывают покинутый «югами» аэродром в Слатине, на который потом воздушным путём доставляется 2500 десантников подкрепления. В результате и Милошевич остаётся при власти, и Запад доволен, и Россия сохраняет лицо. НАТО таки захватывает албанскую часть Косова (три четверти провинции), но промышленный «кантон» (этнически собственно сербский) на северо-востоке края занимают русские, и т.о. он остаётся в составе Югославии.
Первую и вторую часть плана совершить удалось – Черномырдин Милошевича «додавил», а батальон из Боснии перед самым носом у НАТО захватил аэродром. Но вот дальше, якобы, план сорвали экс-братья болгары, которые присоединились к Венгрии и Румынии и закрыли воздушное пространство. Таким образом, воздушный коридор был перекрыт, и комбинация не была осуществлена.
***
Прощаясь с Белградом, чей воздух был наполнен смертоносными продуктами урана, принесенными сюда на крыльях «Милосердных ангелов NATO», а души людей были опустошены безнадёжностью, мне оставалось лишь повторять слова Солженицына, прочитанные мною в каком-то сербском церковном журнале, найденном мной в келье новомученика косовского иеромонаха Стефана (Пурича):
«Как легко мне жить с Тобою, Господи! Как легко мне верить в Тебя! Когда расступается в недоумении или сникает ум мой, когда умнейшие люди не видят дальше сегодняшнего вечера и не знают, что надо делать завтра – Ты ниспосылаешь мне явную уверенность в том, что Ты есть, и что Ты позаботишься, чтобы не все пути добра были закрыты…»
Однажды в огромной холодной каменной церкви мне довелось во второй раз в жизни присутствовать на патриаршем богослужении. Я проспал начало службы, а потому не смел подойти поближе, хотя храм был почти пуст – всего лишь несколько монахинь и беженцев. Так и стоял до самого целования креста поодаль, у входа. Негромким скорбным голосом разносилась по церкви молитва восьмидесятишестилетнего патриарха.
Патриарх поминал всех здравствующих патриархов. Горьким эхом раздалось в моём сознании поминание «…и свеja Русиjе…» Мне чудилось, что в тех интонациях, которыми произносились имена иерархов, звучало и отношение к тем православным народам, которые окормляются поминаемыми предстоятелями.
Неужели единственный народ в мире, который любит нас, русских, теперь уже навсегда разочаруется в «Матери-России»? Неужели сербы не поймут, что Россия – это одно, а спившийся начальник строительного треста из Свердловска, возомнивший себя «царём Борисом» – совершенно другое? Неужели наши единокровные и единоверные братья не понимают того, что во главе нашей Родины очутились временщики, которые не только Сербию не любят, но не любят и Россию?
Ну почему мы не можем им помочь хотя бы втайне!?
Потом произошло маленькое чудо. В этот же самый день на трёх восьмиколёсных боевых машинах приехало Руско воjско. Не всё, конечно же, войско, а, всего лишь, группа сопровождения важного груза, доставленного легендарным нашим епископом Саввой, специально для сербского патриарха.
На память русы оставили гостинец - макет Храма Христа Спасителя. Сувенир этот представляет собой светильник, внутрь которого помещается свеча. На радость матушке Стефаниде, подарок остался в гостиной монастыря. Но русы привезли не только сувенир.
Вновь вернулась надежда, что Косово’99 – это ещё не всё…
Косово и Метохия, 1999
– С-Петербург, 2000
– Николаев, 2003
– Москва, 2005
– Новозыбков, 2020
сноски:
СПО – Српски Покрет Обнове (Сербское Движение Обновления)
Позориште – театр (серб.)
Глумац – актёр (серб.)
Лудак – безумец (серб.)
Болесник – болящий (серб.)
Хвала за све - Благодарю за всё (серб.)
Слобо jе крив за све! - Слобо виноват за всё! (серб.)
Крв. Колико je свуду крве! - Кровь. Сколько кругом крови (серб.)
«…и свеja Русиjе…» - «…и всея Руси…» (сербизированный ц/с)
Зона Умолчания. 2 издание. 3 часть
© Copyright: Павел Тихомиров 2, 2021
Свидетельство о публикации №221021100233
Свидетельство о публикации №221021100233
Рецензии