Журналы писали 116

                Д А Л Ё К И Е  К О С Т Р Ы

                Повесть

                Автор Олесь Гончар

Олесь Гончар(укр. Олесь Гончар), полное имя — Александр Терентьевич Гончар (укр. Олександр Терентійович Гончар(1918-1995) — украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы второй половины XX века. Академик АН Украины (1978). Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно). Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени (1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).

Продолжение
Начало — http://proza.ru/2021/02/09/1796

                2

  Если вечером из нашей свечкарни допоздна слышно ритмичное металлическое погромыхивание, знайте: это мы с Кириком под наблюдением Ивана-печатника крутим «американку», из которой, точно из веялки, вылетает тираж свежего завтрашнего номера «Красной степи». Когда же газета не выходит, мы идём с Кириком бродить по райцентру, без толку слоняемся, ища сами не зная чего, забредаем до самой железной дороги, где по ту сторону насыпи, за озёрами, горят в сумерках вечерние костры пастухов. Почему-то от этих костров, как и от чьей-то далёкой песни, щемяще становится на душе. Однако чаще всего мы коротаем вечера на скамейке под сиренью в нашем редакционном скверике, наблюдая отсюда вечернюю жизнь «Красной степи». В освещённом окне типографии мы видим Ольгу, которая в своей красной косынке склонилась возле наборной кассы, — это наша ударница, оставшись в сверхурочные часы, выполняет срочный заказ для совхозной столовой, набирает талоны, которые, завтра Иван будет печатать, а мы — ему помогать. Из машины будут вылетать Ивану в руки жёсткие розовые листики. Он аккуратно сложит их стопочкой, потому что всё это — завтраки и обеды... За наши старания и мы с Кириком получим соответствующие льготы в виде талонов, будем бегать с ними в совхозную столовую — бывшую монастырскую трапезную — похлебать горячие кулеши, которые подаст нам из окошечка кухарка, жалостливая тётка Немидора.

  А пока мы живём без талонов, Ольга только набирает их, а после она будет набирать ещё бланки для райпотребсоюза, — ни от какой работы девушка не отказывается, даже просит сверхурочные часы, потому что ей нужна подработка: семья у родителей многодетная, а достаток у путевого обходчика известно какой.
В редакции окна тоже светятся, видим, как товарищ Песня озабоченно перелистывает разложенную на столе газетную подшивку. Рыться в подшивках для Кочубея истинное наслаждение. Увесистая, потрёпанная, может, даже позапрошлогодняя подшивка для него — книга из книг, никакого другого чтива Кочубей не признаёт. Перелистывая разбухшую подшивку, он одновременно настороженным своим ухом прислушивается и к разговору в редакторском кабинете, где за полуоткрытой дверью товарищ Полищук как раз о чём-то советуется с Миколой-секретарём. Возможно, обсуждают они план следующего номера или снова, как накануне, возникла между ними дискуссия о ком-нибудь из старинных французских поэтов, о котором кроме них никто, наверное, у нас и не слыхал. Редактор товарищ Полищук, чья подпись стоит на последней странице «Красной степи», хотя и прибыл к нам из технического вуза, однако и в литературе разбирается неплохо, к Миколиному поэтическому творчеству относится с серьёзным интересом, чем вызывает у Кочубея еле сдерживаемую досаду или, вернее сказать, зависть.

  Кочубей считает, что нашему секретарю всё слишком легко даётся, что редактор ему протежирует, ведь когда речь заходит, скажем, о написании передовицы, Полищук каждый раз отдает предпочтение Житецкому. И это вполне справедливо! У поэта перо «живое», мысль острая; несмотря на то, что он «выезжает на район» лишь изредка, обо всем происходящем в сёлах Житецкий хорошо осведомлен, с жизнью знаком не хуже нашего неутомимого добытчика фактов. Редактору неприятно, что отношения между Кочубеем и ответственным секретарём натянуты, но что он может изменить?
То, что приемлемо для одного, решительно противопоказано другому. Во время летучки Кочубей места себе не находит, когда Житецкий вроде бы и незлобиво, однако весьма едко принимается высмеивать стиль товарища Песни и его упрямые неуместные вопросительные знаки.
— А чем они хуже ваших восклицаний? — огрызнётся Кочубей, намекая на чрезмерную патетику Миколиных стихов.

  Газетные подшивки, как мы догадываемся, Кочубей перелистывает не только ради развлечения, не из платонического чувства к ветхой периодике, в старых подшивках он ищет образцы для подражания, надеясь разыскать особенно разящий заголовок и тут же позаимствовать его для своего будущего разгромного материала. Однако в этот вечер завотделом углублён не столько в подшивку, сколько в ход беседы, всё ещё продолжающейся в редакторском кабинете. Неужто и Кочубея стали интересовать старинные французские поэты?

  Тем временем за спиной у нас, в кустах сирени, мы слышим в темноте подозрительный шорох. Можем поспорить, что это уже стала на пост в зарослях Олимпиада Афанасьевна, подстёгнутая своей вечерней ревностью. Притаилась и ждёт, выслеживает в освещённом окне каждое движение своего законного товарища Песни. Недоверие к нему в Олимпиаде Афанасьевне живёт всегда, особенно же усиливается её бдительность вот в такую весеннюю пору, когда зазывно цветёт сирень и аромат её так и льётся в открытые настежь окна типографии, смешиваясь с запахом расцветшей на подоконнике красной герани. Цветы на окне — Ольгина забота. Вырастила дома и принесла гераньки сюда, в типографию, где они из окна горят так заманчиво красным цветом, будто тайный знак любви к кому-то.

  Можно, конечно, понять подозрительность Кочубеихи: почему это Ольга опять осталась на вечернюю работу, не назначили ли они с Кочубеем свидание где-нибудь в кустах сирени или вон там, в тёмном коридорчике, среди рулонов типографской бумаги? Ох, знает Олимпиада Афанасьевна, какой небезгрешный в сердечных делах её товарищ Песня! Будь её воля, держала бы она его дома, на привязи, ведь так нелегко он ей достался. Сама ты увядаешь, вся я душа истерзана, а у него бычье здоровье, ему бы только повесничать, вот и приходится тебе, жена, отбросив стыд и самолюбие, шнырять вечером по кустам, подстерегая, с кем он сегодня выйдет после работы, с кем нырнёт в темноту греховодничать? К Ире-блондинке, Ольгиной подруге, Олимпиада Афанасьевна своего ловеласа почему-то не ревнует, возможно, потому, что к ней под вечер является прилизанный следователь из прокуратуры, прохаживается, посвистывает под окнами, пока его симпатия не выскочит к нему из типографии, а вот со стороны Ольги опасность существует, к тому же немалая, по крайней мере так подсказывает Олимпиаде Афанасьевне её ревнивая, затаившаяся в монастырской сирени душа. Ведь эта грудастая краля хоть кого сведёт с ума! Когда она идёт воскресным днём по главной улице райцентра, горящими глазами так и постреливает в мужчин, так и норовит, кому бы со своими греховодными ласками на шею броситься.

  Уверенная в своей привлекательности, смелая в чувствах, разве она остановится на грани дозволенного? На всё пойдёт, того и гляди, семью тебе порушит. Потому-то и шелестят по вечерам кусты и зоркий глаз оттуда неотступно следит за Кочубеем, пока он штудирует потрёпанные подшивки, склонившись над ними своим упрямым, уже с порядочными залысинами лбом. Но вот Кочубей, будто на расстоянии учуяв своё поднадзорное положение, поднимает голову, смотрит какое-то время в окно, затем неторопливо отправляет подшивки на шкаф и, не заходя в типографию (чтобы не накликать подозрений), спокойно выводит велосипед из сеней на крыльцо. Чиркнёт спичкой, закурит с дедом-сторожем, а потом уж обратится громко в темноту, в кусты:
— Все, Олимпиада Афанасьевна, смена кончилась, пост ваш снимается...

(«Москва», 1988, № 2)