Лесли Силко. Про Джеронимо

     (Из сборника «Я связан добром с Землей», 1983.  Перевод П. Гурова).




                Одна из историй про Джеронимо.


                1

Почти все разведчики были в коррале — ловили и седлали своих лошадей.  Готовились к выступлению. Когда я их увидел, меня от волнения словно в живот ударило,  и я прибавил шагу.  Пыль в первом коррале клубилась так густо, что я ничего толком не мог разглядеть. Лошади сбились в плотную кучу и описывали круг за кругом, увертываясь от арканов. Стоило кому-нибудь бросить аркан, и все лошади припускали галопом, низко опустив головы. Наших лошадей я не увидел. Наверное, Мариано решил, что мы с дядей не поедем, и оставил наших лошадей на пастбище.
Да и правда, оказалось, что на этот раз дядя поехать не сможет.  Из-за ноги: недавно, возвращаясь ночью из нужника,  он споткнулся о камень и сломал какие-то кости стопы —«воробьиные косточки»,  как он их назвал. Ногу он перебинтовал широкой полоской оленьей кожи и вместо кавалерийских сапог ходил пока в мокасинах.  Но вечером после того, как было получено сообщение про Джеронимо, капитан Прэтт пришел к нему. Покачав головой, Ситей выругался.
— Без меня им Джеронимо не выследить.
Капитан сказал:
—Ну ладно.
Ситей сидел, глядя сквозь сетку в двери на закатное небо. Потом посмотрел на меня.
—Пожалуй, я захвачу племянника. Будет седлать мне лошадь.
Капитан кивнул.
Во втором коррале было полно лошадей. Они стояли спокойно, потому  что никто их не ловил. Когда я подошел,  они  толкая друг друга и фыркая,  начали пятиться в угол. Радугу я увидел сразу. Конь моего дяди. Высокий сильный конь — дядя купил его у мексиканца из Куберо. Моему дяде требовалась крепкая лошадь.  Лошади, которых мы выращиваем у нас в Лагуне, все мельче, чем Радуга, но зато едят меньше. Радуга ест вдвое против любой из них. Мой дядя Ситей тоже крупный мужчина, высокий и очень большой, только не жирный, а большой, как вапити сильный и быстрый олень. Вот и он такой же большой. Я приготовил сыромятный аркан и вошел в корраль. Лошади сбились по углам и не спускали с меня глаз: наверно, прикидывали, которую я пришел ловить. Заарканить коня было просто — он не может опустить голову так низко, как осталь¬ные. Он очень упитанный и красивый. Я надел на него уздечку и вывел за ворота, а сам следил, чтобы никакая лошадь не проскочила в них позади нас. Закинуть седло ему на спину было трудно:  Ситей выбрал себе тяжелое мексиканское седло — я все еще пользуюсь им, и даже теперь оно кажется мне тяжелым.
Подпружного ремня только-только хватило на его брюхо.
—Черт тебя задери, животина,— сказал я ему.— Хватит тебе надувать пузо.
Я поводил его взад-вперед, чтобы он отвлекся и выпустил воздух, а потом затянул ремень потуже. Он вздохнул, как вздыхают лошади, когда затянешь подпругу как следует и они понимают, что от хитростей толку больше не будет. Я кончил его седлать и опустил поводья, потому что этот конь был обучен стоять как привязанный, когда поводья опущены, и не сходил с места, даже чтобы щипать траву. Прежде чем пойти ловить мою лошадь, я потрепал его по шее. Масть у Радуги гоже была очень красивая, темно-гнедая с длинными полосками по бокам эти полоски начи¬нались за ушами и тянулись до могучего крупа.  Он глядел на меня кротко и ласково. Странно это все-таки: лошади, когда они все вместе в коррале, бесятся как дикие и становятся такими послушными, если их оседлать.

А у меня был маленький конек, невысокий и не особо крепкий на вид, совсем как лошади, на которых ездили индейцы в старые времена,— так мне сказал отец. Такие лошади могут бежать весь день, не уставая, и едят немного.  А главное, он был золотой масти темного золота с червонным отливом, а грива и хвост белые.  Навах о запросили за него двадцать долларов, а за других своих верховых лошадей брали всего двенадцать.  И чтоб монетами — серебряными или золотыми, а не в обмен. Ноу моей матери была швейная машинка — ей подарила ее какая-то белая дама. Мать сказала, что машинка шьет слишком уж быстро — того и гляди, прошьет ей пальцы, не успеешь за ней. Мы и предложили им эту новую швейную машинку с серебряной узорчатой отделкой и в деревянном футляре. Они согласились, и вот так я получил свою первую лошадь. На этот раз поймать конька оказалось нелегко. Он прятался между лошадьми повыше и увертывался от аркана. К тому времени, когда мне удалось с ним сладить, Ситей уже стоял у другого корраля и вопил.
— Энди!— звал он меня.— Энди, где моя лошадь? Все уже готовы!
Когда мы перебрались через реку ниже пуэбло и повернули на юго-запад, был почти полдень. Капитан Прэтт ехал впереди, а рядом с ним Ситей и Сосед.  Я держался позади, потому что опасался, как бы не помешать кому-нибудь и не сделать что-нибудь не так. Лошади шли быстрым шагом. Конец апреля был не слишком холодный и не слишком жаркий.
— Отличная погода, скачи себе хоть весь день.
Ситей оставался впереди с капитаном очень долго, но потом отстал и поехал рядом со мной:  может, заметил, что я держусь в сторонке. Ом все время молчал.  Заговорил он,  только когда мы проезжали Вороний холм:
Скоро сделаем привал и пообедаем.
-- Хорошо!— сказал я.— Есть очень хочется.
Я поглядел на Ситея. Его длинные густые волосы начинали белеть, он уже не выглядел таким могучим, как прежде. Но он еще силен, сказал я себе, он еще не
стар.
-- Куда мы едем?—спросил я его снова, просто чтобы удостовериться.
В Пирог, к северу от Датила. Капитан говорит, что кто-то вроде видел там апачей.
Некоторое время мы молчали. Только не думаю, что Джеронимо там.  Он все
еще на Белой горе.
—Ты сказал капитану?
—Сказал. И он тоже так думает.  Джеронимо там нет.  Вот мы туда и едем.
Ситей пошарил в седельной сумке, вытащил бумажный мешочек с леденцами и лакричными палочками, вынул пару леденцов и протянул мешочек мне. Когда я сунул в мешочек руку, леденцы в нем застучали и мой конек шарахнулся в сторону. Я покачнулся и свалился бы на землю, только Ситей увидел и ухватил меня за левый локоть.  Я спрыгнул за мешочком и подобрал леденцы, которые просыпались. Их была всего горстка, и я все сунул в рот. Одной рукой я держал дрожащею конька, а другой встряхивал мешочек. Через некоторое время конек привык к стуку леденцов и перестал рваться.
Ситей покачал головой.
—Навахские лошади! Они всегда от чего-нибудь шарахаются.— Он помолчал.— Удачная поездка для тебя. Горы и реки. Которых ты прежде не видел.
—Может, в следующий раз,  когда я поеду с вами,  мы найдем  Джеронимо,— сказал я.
—Хмм.
Больше Ситей ничего не сказал. Просто хмыкнул, словно был со мной не согласен, но говорить об этом не хотел. Мы остановились на привал под Совиной скалой. Капитан послал несколько человек собирать хворост для костра и вытащил из своей большой кожаной седельной сумки жестяной чайничек. Он всегда пьет чай, рассказывал мне Ситей. Где бы они ни были и в любую погоду. Ситей  протянул мне кусок вяленой оленины и показал подбородком на капитана.
-- Вот погляди,—сказал он мне.—Очень мне это в нем нравится. Совсем как не белый. У него всегда найдется время для чая.
Через несколько лет я узнал, как некоторые белые относятся к тому, что капитан пьет индейский чай и женат на женщине из племени лагуна. «Муж скво». Нов тот день я нс понял, о чем говорит Ситей.
-- Только один раз он не запил обед чаем. Когда Джеронимо или еще какой-то апач устроил налет на маленький поселок белых у мексиканской границы.— Ситей замолчал и потянулся за армейской флягой около моих ног.— Дальше апачи никогда не забирались. К тому времени, когда мы туда добрались, поселенцы лежали мертвыми не меньше трех дней. Апачей давно и след простыл, как иногда говорят люди.
Слушать Ситея было одно удовольствие.  Слова у него были взвешенные и обдуманные, гладко следовали друг за другом, слагаясь в замечательные истории. Он замолкал, чтобы дать почувствовать слова, и даже перерывы в его историях были полны смысла.

—Прикончили всех до одного.  Женщин и детей. И они валялись там, словно овцы, когда с ними разделаются  койоты.  Он замолчал надолго,  аккуратно завернул вяленое мясо в ветошку и убрал назад в седельную сумку. Потом скатал себе сигарету и медленно смочил бумагу языком и губами.
—Пахло там скверно. Хуже всего был этот запах.
—А  какой он был?— спросил я.
—Хуже, чем от дохлой собаки в августе, - сказал он.— Маслянистый запах, и дурманил он, словно вонь скунса. Они даже бросили мертвеца в колодец, так что мне пришлось проехать четыре мили назад до Саладо-Крика, чтобы вымыться и постирать одежду.— Он закурил сигарету, которую только что свернул, и сделал затяжку.--  Там были кавалеристы из Девятого полка.  Они хотели, чтобы капитан забрал нас, разведчиков,  и сразу поехал в погоню.
Ситей протянул мне кожаный кисет и бумагу.  Я взял их и начал сворачивать сигарету, а он внимательно следил за мной.
—Многовато табаку,— сказал он.— Недаром у тебя вид,  как у мяса с красным перцем.
Я закурил сигарету, и Ситей продолжал:  —Запах был ужасный.  Я пошел к капитану и сказал: «Черт дери, капитан, мне надо вымыться.  Этот запах налип на меня».  Он все время зажимал рот и нос платком, а потому не мог  говорить и только кивнул.  Может, он и сам бы с нами поехал, но ему пришлось остаться с другими офицерами, которые следили, как их солдаты роют могилы. Один из этих офицеров увидел, что мы уезжаем,  и начат на нас кричать, но мы даже не остановились, потому что не обязаны слушать белых.
Ситей замолчал, словно хотел обдумать все это еще раз.

—Когда мы вернулись, один офицер подошел ко мне. Он был очень сердит. «Почему вы уехали?»—закричат он на меня. Я ему ответил: «Этот скверный запах пропитал нас. И так сильно, что койоты спустились бы ночью с холмов и утащили бы нас.  Решили бы, что мы тухлая падать».  Офицеру стало очень нехорошо. Может, потому, что я сказал про тухлую падать. Наконец он отъехат к другим офицерам. К этому времени всех мертвецов закопали и, запах уже ослабел. Мы двинулись по следу апачей, и хорошо, что разведчики едут впереди, потому что кавалеристы пахли очень скверно, особенно солдаты, которые хоронили мертвецов. «Держись от армейских против ветра»,— говорили мы друг другу всю неделю,  пока выслеживали Джеронимо.


                2

Мы снова сели на лошадей. Солнце уже обогнало нас, и до ночи оставалось всего несколько часов. Ситей уехал вперед потолковать с другими разведчиками и покурить.  А я разглядывал места, в которые мы въезжали: скалистые, поросшие соснами предгорья, высоко поднимающиеся над Акомскими холмами. Тропа теперь стала крутой, деревья и каменные глыбы теснили ее с обеих сторон. Стоило зазеваться, и тебя по лицу хлестала ветка.  Я никогда еще не бывал так далеко на юге. Тут начинался край акомов, и ни один лагун не при¬езжал сюда охотиться незваный. Солнце скрылось за большим черным холмом, на который мы взбирались, но внизу под нами, в широкой Акомской долине, его яркие желтые лучи играли на белесых обрывах. Мы ехали навстречу глубокой тени, и я чувствовал приближение ночи. Лагерь мы разбили на узком перевале, который ведет в край черной лавы к северу от гор Зуни.


-- Спутай лошадей, Энди. Мы еще так близко от дома, что сегодня они попробуют вернуться туда,— сказал мне Ситей.— Все четыре ноги.
Я спутал их, стянул ноги так близко друг к другу, что лошади могли двигаться только шагом или неуклюжей перепрыжкой. Поляна, где мы остановились, густо поросла травой, но воды там не было. Утром мы будем у Обомшелой скалы, где бьют ключи, и до того времени лошади могли спокойно потерпеть. Мы ели вяленое мясо и сухие рассыпчатые кукурузные лепешки, и все выпили чаю с капитаном. Потом сели поближе к костру, потому что тут, на высоком склоне,  где нс пробилась молодая травка и не развернулись молодые листья, еще медлила зима. Ситей велел мне вырыть для нас канавку, и перед тем, как лечь, я закопал раскаленные угли в рыхлую землю на ее дне. Я закутался в одеяло и долго лежал, глядя на звезды и чувствуя теплоту под собой. Ситей пел звездам весеннюю песню, старинную песню, в которой говорилось про реки и океан на небе. Засыпая, я вспомнил Млечный Путь— замерзшую ледяную реку, пересекающую все небо.


                3

Застывшая лава широкой полосой тянется с севера на юг миля за милей, а от восточного края западного не видно.  Там, где черную лаву покрыли островки земли, растут невысокие сосны, кусты и трава, живут кролики и даже олени. А кругом темный каменный океан с волнами, гребнями и пропастями. Навахи верят, что эта лава - огромная лужа крови страшного великана, которого давным-давно убили Братья-Близнецы. Мы ехали вдоль края черноты по тропе, огибающей белесые обрывы, которые встают над лавой. Тропа была такой узкой, что в иных местах две лошади с трудом могли идти рядом. Черный камень хранит солнечное тепло, и трава и кусты там уже зазеленели.

 
 
Мы все еще ехали вдоль края лавы, когда настало время обеда. Я никогда еще не ходил по лаве, а стоит ее увидеть,  почему-то обязательно хочется пройтись по ней почувствовать ее под ногами, прогуляться по этому загадочному месту.  Я остерегался отходить далеко от края, потому что знал, как легко потерять из виду вехи и тропы. Скоро пришел Ситей.  Шел он медленно,  прихрамывая на покалеченную ногу. Он сел на камень рядом со мной.

—У наших предков были тут тайники,— сказал он, оглядывая ширь черной лавы.— В маленьких пещерках они оставляли глиняные кувшины с пищей и водой. И гам можно было укрыться, если за тобой кто-нибудь гнался.— Он встал и медленно побрел обратно.— Вода, наверное, вся давно высохла,— сказал он,— но зерно, пожалуй, еще можно есть.
Когда наконец мы проехали застывший лавовый поток и достигли нижних склонов гор Зуни (Зуньи), Ситей оглянулся на полосу черного камня.
—Да,— сказал он,— хорошее место. Не думаю, чтобы Джеронимо когда-нибудь отправился туда.

Теперь, в горах Зуни, Ситей почти все время должен был ехать впереди. Капитан не знал пути, а Сосеа знал не очень хорошо.
Ситей сказал мне потом, что тоже толком не знал пути, но умел его находить. Эту ночь мы провели уже в горах, где тесно растут высокие сосны. Я лежал, завернувшись в одеяло, и смотрел, как тяжелые тучи затягивают небо. Позже начал накрапывать дождик, принесенный горным ветром. На заре он кончился, и мое одеяло даже не промокло. Перед тем как тронуться, Ситей и капитан сели на корточки над мокрой горной землей, и Ситей нарисовал на ней карту. Указательным пальцем он вычерчивал горы, каньоны и деревья.
Позже Ситей объяснил мне:
—Я всего один раз прошел этим путем.  Когда был мальчишкой. Моложе тебя. Но когда я закрываю глаза, я и теперь вижу деревья, скалы и весь путь. Иногда я путаю расстояния приметы оказываются то дальше, то ближе, чем мне помнится,— но направления помню правильно.

Я понимал, о чем он говорит. Ведь когда я еще был малышом, отец уже учил меня и Ситей учил меня, как запоминать путь: запоминать приметные деревья — сухие сучья, кривые стволы, выбирать скалы повыше и запоминать их форму и цвет, а если больших скал нет, то годятся и маленькие, обросшие бледно-зеленым лишайником. Они учили меня узнавать деревья и скалы вместе с горами, и небом, и лесными цветами. Я закрыл глаза и проверил, как вижу уже пройденный путь.  И я увидел, и понял, что чувствую его чувствую, как далеко от большого поваленного дуба до ключей под Обомшелой скалой.

Один раз и не сумел найти путь от холма Большой Бусины (Big Bead Mesa). Темнело. Я знал, что тропа где-то близко. И тут я увидел, что по песчаному наносу ползет старая серая змея. Ее гремушки были желто-бурыми и обломанными,  как ногти на ногах старика.— Ситей поправил свою черную фетровую шляпу и откашлялся. — Я ее вспомнил. Она жила в норе под кривым деревом у начала тропы. Становилось все холоднее, потому что был конец сентября. И я подумал, что она возвращается на ночь в свою нору. И пошел за ней. Осторожно, чтобы не подойти слишком близко — а то она рассердилась бы и поползла бы в сторону, чтобы не подпустить меня к своей норе. И она вывела меня к тропе.— Ситей засмеялся.— Я был тогда совсем малышом и боялся темноты. Я припустил по тропе во весь дух и остановился, только когда добрался до дому.


                4

К закату мы въехали в Пирог (Пай-Таун). Судя по всему. Джеронимо туда не заглядывал:  коррали были полны коров и овец, нигде ни одного пожарища. Медленно поворачивался ветряк, и его крылья вспыхивали золотыми бликами. Ситей ехал впереди с Сосеа и капитаном. Они высматривали армейский отряд, который должен был с нами тут встретиться. Я не увидел ни единой армейской лошади, а вернее, вообще никаких лошадей. Из двухэтажного дома вышел солдат, отдал честь капитану и заговорил с ним. Потом  солдат махнул в сторону большого оврага за поселком.
Капитан сказал нам, что всех лошадей загнали в большой корраль в овраге, потому что с минуты на минуту ожидают  Джеронимо. Мы начали спускаться по пологой тропе в широкий овраг, и все время смеялись. Ситей велел мне расседлать рыжую кобылу капитана и Радугу и задать им корму.  Я набил три дерюжные торбы дробленой кукурузой,  которая лежала там в сарае, и смотрел, как они едят вскидывают головы и встряхивают торбы, чтобы добраться до кукурузы.  А потом, когда они встали неподвижно, я стянул с них торбы через голову. Я снял торбы с других лагунских лошадей и набросал им всем большую кучу сена. Поселковые лошади и кавалерийские кони сбились вместе на другой половине большого корраля и смотрели, как едят лагунские лошади. Они стояли тихо и смотрели. Когда я кончил возиться с лошадьми, давно стемнело и все уже ушли в большой дом ужинать. Тени в овраге были черными и глубокими.  Я шел медленно и услышал, как на лиственнице жалоб¬но кричит плачущий голубь.

Я знал, что угостят нас хорошо. Поселок назвали по пирогам, которые пекла какая-то здешняя женщина. Я постучал в дверь с сеткой и сквозь нее увидел внутри хромую белую старуху в красном клетчатом платье. Она открыла дверь и махнула в сторону кухни. Там ужинали все разведчики, кроме капитана, которого пригласили в столовую к остальным белым. Я взял со стола глубокую тарелку и наложил ее с верхом вареным мясом и фасолью. На столе стояли два блюда со свежим, еще теплым хлебом. Кофе было вдоволь, но никаких пирогов я не увидел. Ситей кончил есть, отодвинул тарелку и налил себе еще кофе.

— Похоже,  все здешние белые от Кемадо до Датила съехались сюда. На случай, если явится Джеронимо. Собрались все вместе, чтобы стоять насмерть.— Ситей засмеялся собственной шутке.— Тревогу поднял какой- то майор Литлкок. Он говорит,  что наткнулся тут рядом на стоянку апачей.  Он хочет, чтобы мы привели его к Джеронимо.—Ситей покачал головой,—Мы же не на оленей охотимся,— сказал он.— Мы охотимся на людей. Про оленей я могу сказать: «Поеду-ка я в Пирог поохотиться на оленей»— и, конечно, отыщу их тут. Но про людей говоришь: «Мне надо найти этих людей — где же их искать?».
Вошел капитан. Он улыбнулся.
—Мы попробовали втолковать ему.  Мы оба.
Ситей кивнул.
—Капитан даже меня заставил поговорить с ним.  Я ему все хорошо объяснил по-английски. Я сказал ему:  «Майор, все очень просто.  Джеронимо тут нет. Он на Белой горе. Они запасаются мясом,— сказал я ему. -- Чтобы навялить его на всю весну».
Капитан сел на стул рядом со мной. Он достал кисет и пустил его вкруговую. Мы все скрутили себе по сигарете.  Некоторое время все молчали;  мы сидели и курили, чтобы ужин улегся в желудке. Наконец Мариано сказал:
— А где мы будем спать сегодня? Может, тут, в кухне?
— Ты тут все подъешь,— ответил Ситей.
— Я думаю, ночуйте в кухне,— сказал капитан.  Тут пришел майор Литлкок. Мы все уставились на него, но никто из нас не встал — лагунские разведчики ни перед кем не встают.  И капитан не встал,  потому что он тоже в армии по-настоящему не числился, а был просто вроде бы гражданский доброволец,  которого наняли,  потому что он когда-то прежде служил в армии.  Литлкок был уже не молод — лет тридцать с лишним, и у него проглядывала плешь.  Он был очень невысокий и все время потирал друг о друга кончики пальцев.
— Утром я покажу вам лагерь апачей, — торопливо заговорил он.— Вы их выследите и пришлете мне проводника. Мы будем ждать здесь в полной боевой готовности. Он помолчал,  глядя на стену поверх наших голов— Мне понятно,  почему вы ошиблись относительно местонахождения  Джеронимо.  Но мы располагаем сложной системой сбора сведений, так что я и не ждал, что вам известны его передвижения.

Он нервно улыбнулся, потом сделал над собой усилие и посмотрел на нас.  Мы были в нашей индейской одежде — белые матерчатые штаны,  коленкоровые рубахи и плетеные кожаные пояса.  Ситей так и сидел в своей черной широкополой шляпе,  и почти все мы были обуты в мокасины.
— Разве вам не выдали форменной одежлы, парни? — спросил майор.
Ему ответил Ситей:
— В форме мы ходим зимой.  А сейчас слишком жарко для шерстяной одежды.
Литлкок поглядел на капитана.
— Наши парни, индейцы кроу, предпочитали носить форму, — сказал он.
Наступило молчание.  Не враждебное, а просто никому не захотелось что-нибудь сказать. Что тут было говорить?  Разведчики кроу любят носить армейскую форму, а лагунские разведчики носят ее только в холода.  Наконец  Литлкок пошел к двери. Капитан встал.
— Я думаю, они могут устроиться ночевать на кухне, майор. Им тут было бы удобнее.
Лицо Литлкока еще больше побледнело,  он двигался как деревянный.
— Мне очень жаль, капитан, но это невозможно.  Инструкции о расквартировании в гражданских домах...  Женщины, — сказал он.— Вы меня понимаете. Разумеется,  капитан, сами вы можете расположиться тут на ночь — Литлкок посмотрел на нас и улыбнулся. — Вы
же, парни, и с лошадьми переспите,  верно?

Ситей внимательно посмотрел майору в лицо и сказал на языке лагунов:
— Раз тебе по ночам требуются лошади, майор, так ты с ними и спи.
Мы все засмеялись.  Литлкок вроде бы растерялся.
— Что он сказал, капитан Прэтт? Будьте добры,  переведите мне.— Теперь лицо у него было красное и сердитое.
Капитан сказал спокойно:
— Извините, майор, но я не слишком хорошо владею языком лагунов.  И не уловил смысла того, что сказал Ситей.
Литлкок понимал, что капитан лжет. Он посмотрел ему прямо в лицо и сказал холодным тоном:
— Свободно владеть индейскими языками, мистер Прэтт, очень полезно.  Я знаю кроу и арапахо,  и выучил многие диалекты сиу до того,  как меня перевели сюда.— Он посмотрел на Ситея и вышел из кухни.
Мы встали из-за стола, Ситей громко рыгнул и поправил шляпу.  Мариано и Джордж пошарили в дровяном ящике у плиты,  и выломали себе зубочистки из щепок для растопки.
Мы шли по оврагу, смеялись и перешучивались:  вот мы будем спать с лошадьми под открытым небом, а белые солдаты ночуют в доме.
— Напомните мне,  чтобы ноги моей больше тут не было, — сказал Мариано.
— Я-то приехал только потому, что они мне платят,— сказал Джорлж.— А в следующий раз я сюда не поеду,  плати они или не плати.
Ситей откашлялся.
— А мне одного жалко:  что апачей поблизости нет, — сказал он.— Лучше места,  тобы спалить, не найдешь. Если увидим их завтра, так посоветуем сразу сюда направиться.

Мы все смеялись,  а ему становилось легче, когда он говорил такие вещи. «Бить и убивать может кто угодно, это проще простого,  но не всякий сумеет уничтожить врага словом».  Вот что всегда говорил мне Ситей, и я его почитаю. Мы развели большой костер и сели вокруг. Попозже пришел капитан и поставил свой чайничек на горячие угли. Для белого он говорил на языке лагунов очень хорошо и любил слушать всякие шутки н истории, хотя сам больше молчал. Кроме того, Ситей как-то сказал мне, что капитан не любит заваривать индейский чай, когда рядом другие белые.  «Им не нравится,  что он  женат на индейской женщине, и им не нравится индейский чай».  Капитан пил свой чай неторопливо и глядел на пламя костра. Допив чай, он сидел еще очень долго, а потом медленно поднялся на ноги.

— Спите крепко, — сказал он нам и завернулся в  болышое серое навахское одеяло. Ситей скрутил себе еще одну сигарету, а я засыпал раскаленные угли песком и постелил сверху наши одеяла. Перед тем как заснуть, я сказал Ситею:
— Вы ведь уже давно гоняетесь за  Джеронимо, правда? И он всякий раз уходит целым и невредимым.
— Да, — сказал Ситей, глядя вверх на звезды.— Но мне нравится думать, что это мы всякий раз уходим целыми и невредимыми.

Утром на заре майор Литлкок поехал показать нам стоянку апачей, которую он нашел.  Она была милях в четырех от Пирога  ( Пай-Таун, Pie Town,  округ Catron, New Mexico), прямо на запад, в сосновом лесу. Кавалеристы подъезжали к лесу, держа винтовки наготове,  а майор достал из кобуры револьвер.  Мы следовали за ним по пятам.

— Вот Литлкок указал на изгородь, сплетенную из можжевеловых веток. Внутри был маленький, окруженный камнями очаг, И все. Ситей и Сосеа спешились и обошли загородку. Они ни разу не остановились у очага,  и ни разу не опустились на колени, чтобы получше рассмотреть землю. Наконец Ситей вышел из загородки, остановился и свернул себе сигарету. Сворачивал он ее медленно, легонько постукивая по бумаге, чтобы табак лег ровно. По-моему, я ни разу не видел, чтобы он сворачивал сигарету так долго. Литлкок спешился и в ожидании расхаживал перед своей лошадью. Ситей закурил сигарету и несколько раз затянулся,  а потом подошел к капитану и покачал головой.

— Какой-то мексиканец построил тут себе овечий загон, капитан. Только и всего.— Ситей посмотрел на майора, чтобы тот хорошо расслышал.— Джеронимо тут не было,  как мы  и говорили.

Прэтт кивнул. Литлкок вскочил на лошадь. Он оказался в дураках, и понимал это.
— Примите мои извинения за причиненное вам беспокойство,  капитан Прэтт. Я считал, что не следует упускать ни одной возможности.
Он оглядел всех нас.  Лицо у него было встревоженное, недовольное.  Может, он вспоминал край сиу на севере,  где хорошо знал и землю, и людей.  Ситей почувствовал это.
— Если бы он не перебил всех сиу, так и сейчас гонялся бы там за ними.  Наверное, это у него хорошо получалось.
Было еще утро, лес дышал влажной свежестью. Я слез с моего конька,  и повел его к ручью напиться.  Вода плескалась и сверкала в солнечных лучах,  пробивавшихся сквозь ветки.  Я опустился на колени,  на мшистый камень, и потрогал воду.  Холодная вода ручья, берущего начало в снегах.  Я закрыл глаза и напился.  «Бесценная и неповторимая,— сказал я себе,— вода,  которой я никогда не пил раньше, вода, которой я, наверное, никогда больше пить не буду».

Остальные разведчики стояли в тени и о чем-то совещались.  Ситей подошел ко мне.
— Мы поохотимся, — сказал он.— Тут полно оленей.
К полудню на деревьях около ручья висели туши шести оленей и одной жирной оленухи. Мы пообедали свежей печенью, а потом я помогал срезать мясо тонкими полосами, а Сосеа засаливал их и нанизывал на бечевку. Потом подвесил между веток провяливаться на солнце. Мы пробыли там весь день,  спали и разговаривали.  На закате я помог Сосеа уложить засоленные полоски в мешки, и нагрузить мешками кухонных осликов, которым больше и нечего было везти. Мы вернулись в Пирог (Пай-Таун), когда уже давно стемнело.
Утром белые женщины приготовили нам много еды,  и мы просидели за завтраком очень долго.  Был уже полдень,  когда мы отправились назад к себе, на северо-восток.  Ехали мы неторопливо и на ночлег останавливались рано,  чтобы Сосеа развесил мясо провяливаться, пока солнце еще высоко.  Когда мы добрались до  Цветочной горы (Flower Mountain,   New Mexico),  я увидел в отдалении на холме Лагуну.
— Вот мы и дома,— сказал я Ситею.
Мы остановились. Ситей медленно повернулся и посмотрел назад, на все каньоны, горы и реки, через которые мы ехали. Мы долго оставались там,  вспоминая путь,  вспоминая всю увиденную красоту.  Потом Ситей слегка покачал головой.
— А знаешь, — сказал он, далеко же мы заехали, чтобы поохотиться на оленей.