Вышивальщица. Глава 30. Университет

Конец августа выдался погожим и солнечным. Город, в котором Арина выросла, словно прощался, отдавая последнее тепло, и просил не забывать. "Не забуду" — пообещала Арина.
Из Осташкова она уехала без сожалений, оставив там своё прошлое. Оставив Весчесловых, которые от неё устали, а сказать об этом не позволяла любовь, которую старики питали к Арине, и она об этом знала, и любила их, как не любила даже свою мать, о которой не вспоминала. Мать только требовала и ругала за ошибки, а опекуны ничего не требовали, просто любили и прощали, были с ней в самые горькие дни, не упрекали за дурные поступки, хвалили за успехи, огорчались её горестям и радовались её радости.

Семь лет Арина была для них счастьем. Светом в окошке, как говорила бабушка Вера. А теперь она выросла и мешала им — быть счастливыми и жить спокойно, без треволнений, которые не полезны обоим.
На московском главпочтамте Арину ждал денежный перевод, от которого она пробовала отказаться, но с дедушкой разве поспоришь?
— На первое время тебе хватит, а не хватит, ещё пришлём.

В Москву она уехала почти без вещей: в спортивной сумке пара футболок и свитеров, любимое вишнёвое «вечернее» платье, туфли, босоножки, ветровка и леггинсы. А ещё антидепрессанты и нормотимики, которые в Москве то ли купишь, то ли нет — по рецепту с печатью осташковской клиники. Таблетки заняли в сумке солидный объём, но Арина не протестовала. Зимних вещей с собой не взяла: куртку купит в Москве, а шубку заберёт, когда приедет на Новый год.

Студентка медицинского Университета — звучало гордо. Впереди пять с половиной лет учёбы, тридцать шесть экзаменов и двадцать пять зачётов. А на первом курсе экзаменов всего два: общая и биоорганическая химия.
Кроме профильных предметов первокурсникам полагалось научиться читать и писать на латыни (и при этом не забыть английский с русским), познакомиться с высшей математикой и методами математической статистики, и решать задачи по биологической физике.
Аринина каллиграфическая латынь приводила преподавателей в восторг, как и блестящее знание физики и математики.

Первый курс чем-то напоминал школу: письменные работы по пройденному материалу, устные опросы по журналу, лабораторные, контрольные… Группы были небольшими, по десять человек, опросить за урок успевали всех, и приходилось учиться «не на жизнь, а на смерть».
Арина чувствовала себя как рыба в воде: Вечеслов учил её всему, игнорируя заявления, что высшая математика в таком объёме ей не нужна, а физика тем более. И теперь она знала и умела гораздо больше своих одногруппников. «Невелика птица, да коготок востёр» — сказал про неё староста группы Серёжа Лемехов.

Арина была счастлива: о приюте и православной гимназии никто не знает; со школой, о которой не хочется вспоминать, покончено навсегда; о ветеринарном техникуме она не обмолвится ни словом; Вечесловы, о которых она так плохо думала, от неё не отказались, так и сказали: «Помни, Аринка, мы тебе бабушка с дедушкой, а ты нам родная внучка, что бы ни случилось».
Чтобы не случилось это самое «что бы», она принимала нормотимики, а когда наваливалась ленивая и муторная депрессия, пила антидепрессанты, тайком от соседок по комнате. И по старой привычке писала дневник.

=====Из дневника Арины Зябловой, студентки Первого Московского государственного медицинского университета имени И.М.Сеченова, первый курс=====

«Вечер пятницы. Надя с Нелей уехали домой до понедельника, Ира Климова, как всегда, куда-то испарилась, а я сижу и заполняю страницы дневника, который словно ждёт, когда я возьму его в руки. Пишу, чтобы не забыть ничего из пережитого и рассказать бабушке с дедушкой, когда приеду на каникулы.
Учёба у нас проходит в режиме аврала. При этом каждый препод убеждён, что его предмет самый важный, и требует от студентов невозможного, и очень много задаёт. Первый курс тяжелее даже второго, предметов больше, а по профильным зачётные испытания, а оценки учитываются на экзамене. Лихо-лихо.

Анатомия человека. На первом курсе надо запомнить кучу анатомических терминов на латинском языке. То есть вообще — все термины. Это практически невозможно.
Латинский язык. Проблем с латынью у меня нет, а у других есть, грамматика в нём не самая простая, а ещё нужно набрать словарный запас. Препод в меня просто влюбился: весь поток молчит, а я встаю и спокойно перевожу. Никто ведь не знает, что я училась шесть лет в православной гимназии.

Органическая химия. От вузовского учебника мозги встают дыбом, из лекций тоже мало что поймёшь. Я купила в «Педагогической книге» школьные учебники по органической и неорганической химии, там всё понятно написано. Есть ещё биоорганическая химия, по ней госэкзамен в конце первого курса. Ребята со старших курсов говорят, что сдать вообще невозможно. Но ведь они-то сдали.

А ещё биология, гистохимия, экология, биофизика, история медицины… Чтобы всё это уместилось в голове, в выходные приходится сидеть и учить. Хорошо, что в общаге есть читальный зал. С Климовой, когда она в комнате, мало чего выучишь, она рот не закрывает.
Непрофильные предметы: психология, философия, отечественная история, русский язык, иностранный язык, математика и физкультура. Из-за них можно нажить кучу неприятностей, так что лучше отсидеть на всех парах, отбегать стометровку, откататься на лыжах и получить автомат».
                ***
Общежитий при университете было пять. №4 и №5 — новёхонькие, блочного типа, с туалетом и душем в каждом блоке, располагались на территории университета, так что добежать до главного учебного корпуса можно за три минуты. Арине досталось место в общежитии №2 — коридорного типа, с двумя кухнями на этаже и одним душем внизу. Зато здесь был читальный зал с библиотекой, и можно было готовиться к зачётам и экзаменам не выходя из корпуса и не тратя времени на дорогу.

Впрочем, Арине дорога нравилась: полчаса в автобусе она проводила, вперив взгляд в окно, за которым — подмигивала огнями фар, нетерпеливо сигналила, куда-то спешила, шагала, шумела, ныряла в подземные переходы, ослепляла великолепием витрин, зазывно приглашала яркими вывесками. Она везде успеет побывать, она тоже москвичка, на долгие шесть лет. Что будет после, Арина не загадывала.
В первый же день  купила карту достопримечательностей столицы и справочник «Улицы Москвы». Названия улиц завораживали, названия переулков удивляли: Гранатный, Банный, Скатертный, Пехотный, Аптекарский, Банный, Кривоарбатский, Кривоколенный, Староконюшенный, Графский, Армянский, Хлебный, Холодильный… Был даже Учебный переулок!

Комната, которую она делила с тремя студентками, располагалась в конце коридора, рядом с кухней, и шум, не прекращающийся даже ночью, поначалу напрягал. Учебная неделя была пятидневной, в пятницу две её соседки по комнате, Надя Герас и Нелли Гуманецкая, уезжали домой, и на выходные они с Ирочкой Климовой оставалась вдвоём.
Ирочкой её звали за детское выражение лица и за детски-наивное поведение. Впрочем, наивность была своеобразным имиджем, маской, которую Климова надевала с удовольствием и которая не помешала ей забеременеть уже на первом курсе.

Ирочка жила в подмосковной Лобне, но домой на выходные не ездила, говорила, что в транспорте её укачивает, а дома доканывают мать и две приставучие сестрёнки. Арина оставалась в общежитии по другой причине: до Осташкова ехать двенадцать часов, самый дешёвый «сидячий» билет на поезд стоил больше тысячи рублей.
В выходные она каталась на метро, гуляла по московским улицам с волшебными названиями — Моховая, Неглинная, Арбат, Остоженка, Волхонка, Ильинка, Маросейка — питаясь весь день мороженым и испытывая чувство обладания этим огромным городом, который принадлежит и ей тоже: теперь она москвичка, на долгие шесть лет, от этой мысли захватывало дух.

Её московская пенсия за умершего отца (о матери сведений не было, а узнавать Вечесловы боялись: вдруг объявится и заберёт девчонку?) оказалась больше осташковской — с московской надбавкой. Арина вспоминала слова инспекторши из осташковского пенсионного отдела: «Сложишь со стипендией — и можно жить». К деньгам, которые приходили от Вечесловых, она не прикасалась, держала на сберкнижке (отдаст, когда приедет на каникулы), купила только куртку и сапоги, поскольку шубка из ламы осталась дома, а в ветровке и кроссовках декабрь ей не пережить.

=====Из дневника Арины=====
«Старшекурсники организовали нам посвящение в студенты. Никогда не забуду, наверное. Мы участвовали в ночном квесте, сидели вечером у костра, и я боялась темноты за спиной, потому что они рассказывали страшилки, нарочно.
В нашей группе десять человек, ребят и девчонок поровну, и нам все завидуют. А я завидую сама себе. Старосту группы Серёжу Лемехова прозвали Лемешевым, потому что он тоже Сергей.

В октябре мы проходили крупные суставы и связки. Анатомичка в подвале главного корпуса. Части конечностей лежали в бачках, мы их вылавливали  руками в перчатках. И надо было их рассматривать и изучать. Потом началась патанатомия. Законсервированные раствором формалина трупы без кожи — чтобы были видны мышцы и внутренние органы. А головы накрыты простынёй, чтоб не так страшно было.
Учебную практику мы проходили в морге. Вставали рано: уже в восемь утра наша группа стояла возле морга и ждала, когда нас пустят. Зима. Темно. Стоять холодно. Страшно до ужаса. Стучим, никто не открывает.

Ровно в восемь дверь открыл санитар и сказал, что патологоанатома ещё нет, но вы проходите. В коридоре стоял запах формалина, который ни с чем не спутаешь. Мы надели принесённые с собой бахилы, халаты и шапочки.
И тут пришёл паталогоанатом, то есть наш преподаватель. И говорит: «Простите, а к чему весь этот маскарад? Вы не в учебном корпусе». Мы обалдели. А он привёл нас в аудиторию и говорит: «Готовьтесь». Мне как-то стало не по себе: к чему именно надо готовиться?

Потом был опрос (мы должны всё знать наизусть, тетради и книги закрыты). Потом мы спустились вниз. Я шла за преподом, а когда дошли до двери, за которой трупы, я уже была последней. Вошла, как увидела, меня сразу затошнило, и я побежала на улицу, мимо каталок с трупами, они в коридоре стояли, а трупы одетые.
Мне преподаватель потом выговорил — за то что ушла. А остальные ничего, им нормально было.

На следующий день мы опять пришли в морг. Бахилы уже не надевали. После опроса (по новой теме)пошли вниз, препод вёл меня за руку, чтобы я не сбежала. По коридору мимо трупов на каталках я шла с полузакрытыми глазами. Нас привели уже в другую комнату. Я подумала, ну всё, самое страшное позади, страшнее уже не будет. Но ошиблась.
Трупы голые, никаких простыней, это только в кино показывают простыни. Вванны, весы, ёмкости с формалином и различными частями тела. И всё, рабочий процесс: в ванне моют труп, на столе раскрыли брюшину у другого трупа и извлекали из тела органы.
Мы отворачивались, но препод заставил нас смотреть и спрашивал: что это, и это, и то. И велел называть всё по латыни (это в первый год учебы!) Предупредил нас сразу: кому плохо — он поможет поменять белый халат на другую форму.

И тут я услышала такой противный звук… А это у трупа распилили череп и вынули мозги, а патологоанатом их взвешивает и берет биопсию. Мне стало плохо по-настоящему, и меня вывели на свежий воздух, но это не помогло, я упала в обморок, а Серёжа Лемехов побежал за нашатырем. Я подышала немножко и пошла вниз, к ребятам. Учиться-то надо».
                ***
Утром Арина поднималась раньше всех в комнате и делала гимнастику, за которую девчонки называли её мазохисткой, и она обижалась. Вечер пятницы проводила за вышиванием, а в субботу со вздохом отправлялась в читальный зал, готовиться к зачётам и семинарам. В пирушках вскладчину участия не принимала, от посиделок в кафе вежливо отказывалась. Зато в театре бывала каждый месяц: билеты на балкон верхнего яруса стоили недорого, а бинокль Вечеслов подарил с 30-кратным увеличением.

На пятничную дискотеку её вытащила Ирочка:
— Аринка! Хватит с пяльцами сидеть! Одевайся и пошли. Никто тебя там не съест, потанцуешь, развеешься… Ты танцевать-то умеешь, вышивальщица?
— Умею.
— Тогда чего сидишь? Ты же знаешь, я не отстану...

Так получилось, что всю дискотеку она протанцевала с Серёжей Лемеховым, старостой их группы. В детстве он занимался бальными танцами, Арина оказалась прекрасной партнёршей, и у них получалось здорово. Когда объявили последний танец — танго, никто уже не танцевал (то есть не топтались под вальс как боксёры в клинче и не дёргались под тверк как еретики на костре инквизиции). Народ, точно сговорившись, освободил площадку в центре зала, а когда прозвучал последний аккорд и единственная пара застыла в красивой позе, все принялись аплодировать.
С того дня они с Сергеем стали друзьями. Так думала Арина, а Сергей думал по-другому. И терпеливо ждал.

=====Из дневника Арины=====
«Серёжка откуда-то узнал, что я каждый месяц хожу в театр. Интересно, кто из девчонок ему сказал. И купил билеты на «Спартак» в Государственный Кремлёвский дворец, на самые лучшие места. Я показала ему зимний сад. Он москвич, а в Кремлёвском Дворце никогда не был. И всему там удивлялся — и эскалаторам, как в метро, и наборному паркету. А я не удивлялась, я часто там бываю, все спектакли пересмотрела, там на балкон билеты дешёвые, а в дедов бинокль всё видно.

В антракте мы пошли в банкетный зал. Серёжка даже не знал, где он находится, и спросил, зачем все зрители едут наверх. Угощал меня взбитыми сливками и пирожными и совсем заугощал, я не могла больше съесть ни кусочка и выпить ни глотка моего любимого крюшона. И весь спектакль держал меня за руку. А потом сказал, что не любит балет, а билеты купил из-за меня, и что я ему нравлюсь.
Может, это и есть любовь? Я сказала, что тоже его люблю, а он говорит, если любишь, в чём тогда дело? Я честно сказала, что мне нельзя иметь детей и поэтому между нами ничего не будет. Он подумал, что я из-за учёбы. Я не стала объяснять, почему».
                ***
В тот мартовский холодный день она никуда не пошла: погода отвратительная, дождь пополам со снегом, шубку надевать жалко, а в куртке холодно. Устроилась на кровати с вышиванием, подложив под спину подушку и завернувшись в шерстяной плед — подарок Вечесловых ко дню рождения. Ирочка вышивать не любила, она вообще ничего не любила делать. Валялась на своей кровати, жевала конфеты и изливала Арине душу.

Арина слушала её вполуха. И больно уколола палец иглой, услышав неожиданное:
— Серёжка твой гад последний. Хмырь болотный.
— Почему мой и почему гад? — не поняла Арина
— А ты думаешь, от кого у меня ребёнок будет? От Лемехова.
— Ребёнок? — Глаза у Арины полезли на лоб. — Почему же ты…

Арина хотела спросить, почему Ирочка не сказала об этом Сергею и почему они до сих пор не поженились, но Ирочка поняла её по-своему.
— Аборт почему не сделала? Потому что поздно уже было. Хмырёныш тихо сидел, не рыпался, я даже не догадывалась ни о чём. Ну, тошнило иногда, я думала, от автобуса. Я автобус плохо переношу, укачивает меня. Оказалось, не от автобуса… укачивало. А когда узнала, поздно уже было, на таком сроке…

— Хмырёныш это кто? — с ужасом переспросила Арина. Уже понимая, кто.
— Да отродье Лемеховское. От тракториста тракторята родятся, а от хмыря хмырята, ты не знала? Он и тебе ребёнка заделает, опомниться не успеешь. У вас ведь с ним давно трах-тибидох?

Оттого, что Ирочка назвала её чувства к Серёже скабрезным словом, и оттого, что подозревала её в том, чего не было (а Серёжа хотел, чтобы было, злился, что Арина не соглашается, и продолжал за ней ухаживать), стало противно. Арина хотела выйти из комнаты, но Ирочка вдруг заплакала.
Плакала она тоже противно: с артистическим заламыванием рук и протяжными всхлипами. Словно щеголяя своим позором. Арина испытывала жалость пополам с отвращением, но приходилось сидеть и слушать.
Отревевшись, Ирочка рассказала — внятно и подробно — о Серёже, которого Арина любила и с которым, Арина была уверена, они поженятся после окончания университета.

Выходило, что Серёжа любил сначала Ирочку, а потом полюбил Арину, но не перестал встречаться с Ирочкой. А потом перестал встречаться, потому что связался с Аней Верещагиной из параллельной группы. Потом закрутил со Светой Горячевой со второго курса. Потом…
Ирочка перечисляла, загибая пальцы, и морщила брови, старательно вспоминая фамилии лемеховских пассий (она назвала другое слово). От бесчисленных «встречался», «перестал», «связался», «закрутил», бросил», «замутил» в голове у Арины что-то громко тикало, как часы.

— А с тобой он знаешь из-за чего? Ты ж за него все контролки пишешь, и по химии, и по физике, и по биологии. Вот он и хороводится с тобой. Он про тебя знаешь что говорит? Что ты не от мира сего, — с довольным видом заключила Ирочка и откинулась на подушку.
Арина сделала последний аккуратный стежок, положила иголку в игольницу, убрала вышивание в тумбочку. Вздохнула. Ирочка ждала упрёков, вопросов, негодования и слёз.
Но ничего такого не последовало. Арина долго обувалась, не попадая ногами в сапоги, вжикнула молнией куртки, намотала на шею длинный шарф и молча вышла из комнаты, не взглянув на себя в зеркало, чего не делала никогда.

Ей было всё равно, куда идти. Только бы не оставаться вдвоём с Ирочкой. Ветер словно ждал: дохнул ледяным стылым дыханием, швырнул в лицо холодные капли дождя. Шубку под дождь надевать жалко, а холод сейчас единственное средство, могущее вылечить от желания поехать к Серёже домой и спросить, правда ли то, о чём рассказала Ирочка. И если правда, то почему она до сих пор Климова, а не Лемехова?

Адрес Арина знала, однажды она пила у Лемеховых кофе, и очень понравилась Серёжиной маме, которая пригласила её летом приехать к ним на дачу — «Непременно, Ариночка, непременно! Серёжа столько о вас рассказывал, вы так ему помогли с физикой…»
Помогла. Как когда-то своему однокласснику Косте Тумасову, сыну физрука. То есть, директора. Костя поступил, наверное, в МГТУ имени Баумана: победители и призеры Всероссийских олимпиад школьников поступают в вузы полностью без экзаменов и рейтингов, а Костя призёр.
А она, Арина, никто. В анатомичке в обмороки падает. Арина шла по улице, слизывала с губ дождевые капли и думала об Ирочкином ребёнке, который ещё не родился, а уже не нужен ни Ирочке, ни Серёже. Какая судьба его ждёт?

ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/02/14/1702