«- Помилуйте, - снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, - уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда…»
(Из беседы профессора Воланда с Берлиозом на Патриарших прудах. М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита»)
На ложе моем ночью искала я того,
Которого любит душа моя, искала его
И не нашла его.
Книга Песни Песней Соломона. Гл.3 ст.1
1.
Возле каменного колодца, прислонившись к придорожной ограде, сидел нищий старец. Он приходил сюда каждое утро в надежде, что кто-нибудь подаст ему кусок лепешки или горсть сладких фиников. Его тело давно покрылось гнойными язвами, волосы под повязкой на голове сбились в грязный ком, а ветхий балахон превратился в рваное до лохмотьев рубище, едва державшееся на костлявых плечах. Временами он сидел тихо, поджав под себя ноги, раскачиваясь, словно маятник, из стороны в сторону. Временами что-то бормотал под нос - то ли проклятья, то ли молитву - закатывая глаза кверху так, что виднелись лишь желтоватые белки гнойных глаз, но уши его не пропускали ничего: ни звука, ни шороха, ни слова.
Старик вытягивал черные худые ноги под палящее солнце, а голову прятал в тени густо разросшегося дикого винограда, который прочно обвил лозой каменный грот. По желтым замшелым камням откуда-то из глубины этого грота приглушенно сбегал ручей родниковой воды и с небольшой высоты падал в колодец. Серебряные брызги звонко отскакивали в стороны от скользких камней, и несколько капель, долетая до старческой головы, прохладой орошали лоб и виски. Бродяга с жадностью подставлял под живительную влагу морщинистое лицо, для верности высовывал черный язык и проворно ловил им редкие капли.
Из-за угла ограды показались две женщины. Та, что моложе, шла быстрым, легким шагом, другая едва ее догоняла. Обе спешили к колодцу за водой и громко разговаривали на ходу. Уловив близкое движение, старик тут же оборвал несвязное бормотание и весь превратился в слух, продолжая равномерно покачиваться из стороны в сторону.
- Ну, куда ты так спешишь, Рахиль? - взмолилась пожилая женщина. – Я едва поспеваю за тобой. Видишь, чуть дышу. Остановись хоть на минутку.
- Не могу, уважаемая Сиде. Матушка приказала мигом принести чистой воды из колодца для отца и брата. Они вернулись из Тивериады, рассказывают такие удивительные вещи. Я ничего не хочу пропустить. Потом от матери ничего не добьешься. У нее один разговор: «Не твоего ума дело, не твоего ума дело».
- Но, Рахиль, красавица моя, - женщина пошла на хитрость, восхваляя косоглазую дурнушку. – Расскажи хоть то, что уже услышала. Твоя мать и вправду такая скрытная. А я ведь вдова, откуда мне знать, что на земле творится. Одна надежда на соседок. На тебя, моя голубица.
- Хорошо, - сдалась Рахиль.
Женщины быстро поставили под струю чистой воды кувшины и присели возле колодца прямо на камни. Ни одна не взглянула на нищего старца, не подала куска хлеба, а он и не просил, только притаился и перестал дышать, ловя каждое слово.
- Отец рассказывал, - торопливо начала Рахиль, - что из-за озера к нам мессия пришел…
- И-и-и… важность какая, – тут же перебила ее Сиде, всплеснув руками. – Мессия! Да этих блаженных на год по десятку к нам ветром заносит. С ума все сошли. Ждут прихода, а кого, и сами не знают.
- На этот раз, говорят, точно он, – обиделась девушка. – Не хочешь слушать, я пошла. И кувшин мой уже набрался, - она резво вскочила с камня.
- Подожди, дочка, – испугалась Сиде, схватила Рахиль за руку и притянула обратно на камень. – Не обижайся на старую женщину. Рассказывай, прошу тебя. Я больше слова не скажу.
- Ну, ладно же, - согласилась девушка. Ей и самой хотелось посплетничать. – Только быстро, а то матушка ругать будет. Так вот, говорят, мессия этот из мертвых воскрешает, калек и больных лечит одним только прикосновением. Бесов из одержимых изгоняет, так они его боятся. И люди говорят, кого он излечил, следуют за ним повсюду и его учение проповедуют. Вроде пророками их называют. Уже сто человек набралось.
- Да ну, глупости какие, – не сдержалась опять Сиде, отмахнулась от молодой соседки рукой. – Такую толпу, попробуй, прокорми. Есть-пить они что будут в дороге? Сама подумай, Рахиль. Сказки все это.
- Да, нет же. Мессия сам их кормит, – с воодушевлением продолжила девушка. – То один хлеб на всех поделит, то рыбу.
- Ой, Яхве милостивый! - уже совсем не выдержала старая женщина. – Сколько лет на свете живу, таких небылиц еще не слышала. Как можно одну лепешку на сто человек поделить? О, Яхве! Яхве! Глупости какие...
- Не глупости, почтенная Сиде. Так отец рассказывал. Я своими ушами подслушала.
- Значит и отец твой небылицы рассказывает уважаемым людям. И как ему только не совестно голову морочить…
Соседки быстро поднялись и отряхнули одежду от пыли. Обе остались недовольны: одна, что ей не верят, другая, что потратила время на пустую болтовню с глупой девчонкой. Бродяга возобновил заунывную песню и протянул руку в сторону мимо проезжающей повозки, запряженной ослом. Возница из сострадания бросил в серую пыль ломоть лепешки.
- Возблагодарит тебя небо за щедрость твою, - проговорил старик и тут же стал рвать хлебную мякоть черными зубами и медленно пережевывать.
Женщины презрительно смотрели на его страшные язвы и боялись приблизиться к кувшинам.
- Уже пятый за неделю, - тихо проговорила Сиде. – Повалили к нам в селение, как горох из дырявой торбы. И тоже все про какого-то мессию говорят. Ждут его, ищут. Надеются, что он их вылечит. Горемыки… а страшные какие. Только заразу по земле разносят. Гнать таких надо…
Но она не договорила. К колодцу подошла богато одетая женщина, на ее руках горели золотые браслеты. Соседки молча посторонились, уступая место, но незнакомка, не обращая ни на кого внимания, достала из складок хитона маленькую чашу и протянула под струю воды. Чаша была изящная, с изогнутой ручкой, чеканная замысловатым рисунком. «Неужто золотая?» - подумала Сиде, а вслух сказать побоялась, только слегка толкнула соседку под локоть, мол, гляди и запоминай. Но Рахиль и так уже стояла, открыв рот от изумления, позабыв и про свой кувшин, и про угрозы матери. Даже старец перестал жевать и, придвинувшись к колодцу, зачарованно смотрел на яркие, играющие по камням колодца солнечные блики, отраженные от великолепного сосуда.
- Мессия идет! – выкрикнул старик. – Он уже рядом!
От неожиданности все женщины вздрогнули разом. Чаша чуть не выскользнула из рук незнакомки. Она внимательно всмотрелась в лицо старика.
- Что ты хочешь сказать мне, несчастный? – голос женщины звучал вкрадчиво и тихо. Она сделала шаг, но завидев гнойные язвы, отступила назад. Полуслепые глаза старца раскрылись еще больше, взгляд прояснился. Он отыскал ту, которая не побоялась с ним заговорить. Затем долго рассматривал красивое женское лицо и чему-то улыбался.
- Ты обретешь счастье, Саломея. Любовь, – тихо проговорил старик. – Эта любовь затмит для тебя весь мир. Но ты ее очень быстро потеряешь… да, да, очень быстро потеряешь, потому что он не для тебя одной, он для всех нас…
Увлеченная загадочной речью женщина наклонилась к лицу старца.
- Кто он, скажи? – произнесла шепотом. Бродяга только закачал головой.
- Не знаю, не знаю, - голова его тут же поникла, взгляд потух.
Она выпрямилась, с нескрываемым сожалением сжала губы и, выплеснув из чаши воду, положила ее на голые ноги старца.
- Возьми, а то тебе и воды никто не подаст, - мрачно взглянула в сторону перепуганных женщин.
- Постой, постой! – старик схватил чашу и спрятал на груди под лохмотьями. – Он уже рядом, он близко. Найди его, Саломея. Слышишь, найди…
Незнакомка только кивнула головой, запахнула хитон и быстрыми шагами скрылась за поворотом улицы, как будто ее и не было вовсе.
- Кто эта странная женщина, старик? – Сиде мгновенно набросилась на бродягу. – Ты ее знаешь? Почему она отдала тебе такую дорогую вещь?
В словах звучала угроза. Бродяга почувствовал, что нужно убираться подобру-поздорову как можно скорее. Он схватил обломанный посох, подобрал свободной рукой подол рубища и заковылял вдоль забора в другую сторону. Испуганно оглядываясь и отмахиваясь рукой от незримого преследователя, к груди старик прижимал бесценный подарок, боясь обронить по дороге. Соседки долго смотрели ему вслед, затем подхватили полные до краев кувшины и разошлись по домам, спеша поскорее рассказать все увиденное домочадцам…
- Мириам, где ты так долго была? – девочка проснулась, когда женщина села в крытую повозку и по неосторожности нечаянно задела босые ножки.
- Не бойся, Сарра, это я.
- Я вижу, что ты, - девочка проснулась окончательно, потерла заспанные глазки и, обхватив женщину тонкими ручонками, звонко поцеловала в щеку, прижалась к родному теплу. - Я спрашиваю, где ты так долго ходила? Принесла обещанные сладости?
Мириам вспомнила, что хотела зайти на базаре в лавку, но после встречи у колодца все смешалась в ее голове.
- Ты бледная, очень бледная, сестренка, - печально проговорила Сарра. – Ты чем-то напугана или расстроена. Меня опять никто не захотел взять к себе в дом, да, Мириам?
- Не болтай глупости, девочка. Ты голодна, Сарра, а я забыла зайти в лавку. Яруф! – позвала она возницу.
- Что угодно, госпожа?
- Поезжай мимо базара. Нужно купить все необходимое, чтобы добраться домой. Мы возвращаемся. Итак много времени потеряли в напрасных хлопотах.
Яруф звонко взмахнул в воздухе кнутом, а девочка радостно захлопала в ладоши. Наконец-то после долгих недель путешествия по городам Галилеи она снова окажется в красивом доме Мириам. И зачем только понадобилось возить ее по чужим семьям, ведь сразу было ясно, что она никому не понравится, и никто не захочет взять ее в свой дом. Ее любит только Мириам! А с нею у нее будет и дом, и своя семья. Сарра еще сильнее прижалась к стройному стану молодой женщины и закрыла глаза.
- Ладно, спи, непоседа, - Мириам ласково поцеловала головку ребенка, укрывая накидкой. – Дорога еще дальняя…
2.
Серая ящерица нежилась на раскаленном камне. От истомы она перестала ловить горячий воздух тонким, как нить, языком и закрыла глаза. Солнце стояло в зените, песок звенел от обжигающих лучей. Мертвая часть равнины напоминала пустыню, поросшую колючками и сорной выгоревшей на солнце травой. Пастухи не гнали сюда летом скот, зеленых пастбищ и водопоя в этой части равнины было не отыскать. Только выжженный песок да мертвая земля.
Возле камня неподвижно лежал человек.
Веки путника вздрогнули, глаза едва приоткрылись. Ящерица не обратила на него никакого внимания и продолжала греться на солнце. Глубокие трещины на камне плыли перед глазами, спутываясь в один клубок из черных змей. Еще утром одна такая змея укусила его за ногу. Он не мог идти, шевелиться, говорить. Горячий пустынный воздух обдувал смуглые скулы путника, но его исхудавшее тело только еще больше вздрогнуло от озноба.
Вдруг на камень набежала легкая тень. Ящерица мгновенно проснулась от векового сна и быстро юркнула в расщелину камня. Путник снова попытался открыть глаза. Перед ним стояла маленькая девочка в сером хитоне с платком на голове, а в руке букет из колючек. Она разглядывала мужчину, не скрывая детского любопытства, и стояла так близко, что он смог бы дотянуться рукой до края хитона. Ему захотелось позвать ее, попросить помощи, но губы онемели, а беззвучные хрипы раздирали пересохшее горло.
Заметив, что человек приоткрыл глаза, девочка сорвалась с места и кинулась бежать на голоса. Ее давно искали, и сейчас будет строгий выговор за непослушание. Прижимая колючки к груди, она неслась к повозке, но споткнулась о камень.
- Сарра! – Мириам подхватила ребенка. – Разве можно так далеко уходить от нас. Здесь опасно. Очень опасно, сестренка. Скорпионы, змеи, разбойники. С тобой может случиться все что угодно. Я отвернулась только на минуту, а тебя нет… Сильно ушибла ножку?
- Нет. Там разбойник, - Сарра уже отдышалась и показывала рукой в ту сторону, откуда прибежала.
Яруф, услышав слова девочки, тотчас полез в повозку за длинным дамасским ножом. Старый слуга ни за что не оставит хозяйку в беде, будет защищать ее до последнего вздоха.
- Яруф, ну какие здесь разбойники, - Мириам только покачала головой и принялась растирать Сарре ушибленное колено. - Эту дорогу все обходят стороной. Проклятое место. Разбойникам здесь нечему поживиться. И у нас нет ничего ценного.
- Как нет?- удивилась Сарра. - А это?
Она показала на золотые браслеты.
- Из-за них нас и убьют, - согласился слуга с маленькой девочкой.
Мириам быстро сняла украшения, спрятала на груди под туникой.
- Немедленно в повозку! Лошади отдохнули, можно следовать дальше… А если поедем быстрее, то к вечеру выберемся на оживленную дорогу возле озера.
- Нет! – Сарра вырвалась из женских рук. – Ему нужна помощь. Он там лежит… как мама…
Мириам застыла в нерешительности, легкая тошнота подкатило к самому горлу. Какой-то несчастный умер посреди пустоши, а бедный ребенок нашел его тело.
- Он живой, - зашептала Сарра, дергая ее за юбку. – Пойдем, я покажу.
- Яруф, привяжи коней покрепче. Нужно посмотреть, кто там лежит, - решилась Мириам.
- Госпожа, прошу вас, - взмолился старый слуга, – не ходите туда. Если мы начнем рыть могилу этому несчастному, то и до вечера не выберемся отсюда. Пусть он достанется зверью. Ведь им тоже нужно что-то есть.
Но все уговоры были напрасны. Яруф знал, уж если что-то и взбредет в голову госпоже, то ничего тут не поделаешь. Он молча пошел доставать из повозки воду и старое покрывало для погребения.
Девочка быстро отыскала большой приметный камень. Путник лежал на старом месте, но глаз не открыл. Мириам внимательно осмотрела его ноги. Одна посинела и распухла, другая покрыта старыми шрамами от язв. Она пыталась прослушать его сердцебиение, но с большим трудом расслышала только два удара. Сомнений не было - человек умирал.
- Мы можем его не довезти, Сарра, но стоит попытаться.
Вдвоем со слугой Мириам перенесла легкое тело странника в повозку – кожа да кости – непонятно, в чем только душа держится. Устроили его как можно удобнее, на самом дне, постелив на жесткие доски покрывала и разное тряпье, опасаясь дорожной тряски. Первым делом осмотрела распухшую ногу. Две кровавые, чуть приметные точки запеклись на щиколотке. Укус змеи. Темная синева расползлась по всей голени. Странно, что он еще жив…
В дорожной сумке Мириам отыскала маленький прозрачный сосуд. Хранившаяся в нем бесценная жидкость – противоядие, досталось ей от одной старой иудейки, которая всю жизнь берегла секреты Мертвого моря. Несколько капель вязкой жидкости торопливо влила в узкую щель рта, а раны смазала мускусным бальзамом. Затем смочила кусок жесткого холста водой и принялась обтирать путнику руки, впалую грудь. Лицо промокнула осторожно, почти нежно.
Она сидела рядом с несчастным и внимательно рассматривала изможденное лицо. Красиво ли оно? Тонкие запекшиеся губы превратились в одну сплошную рану, узкий лоб в глубоких морщинах, скулы обтянуты бескровной кожей. Вот только длинные ресницы и прямой нос не вызывали явного отвращения. А глаза так и остались закрытыми, никаких признаков жизни. Только по едва пульсирующей жилке на виске, она знала, что он жив.
Облокотившись на край трясущейся повозки, Мириам всю ночь не смыкала глаз. Она пыталась поить путника водой, по каплям вливая в сухой рот бесценную жидкость, гладила по светлым спутанным волосам, смотрела на серое лицо, словно хотела запомнить каждую черточку, каждую морщинку. Сарра же всю дорогу льнула к ее горячему боку, не произнося ни слова, всеми силами стараясь помочь, крепко держала последнюю амфору с водой.
Весь следующий день ехали без остановок и лишь к вечеру добрались до Магдалы. Дом Мириам стоял на самой окраине города, но дорога к нему вела через базарную площадь и главную улицу. Опасаясь посторонних глаз, женщина покрепче привязала занавески к дощатым бортикам повозки, на путника и девочку набросила темную накидку.
- Сиди тихо и не высовывайся, - приказала Сарре. Та мышкой притихла в углу и перестала дышать.
Но тревога оказалась напрасной. Площадь, а за ней и безлюдные улицы проехали спокойно. Все спешили по домам на отдых к ужину и вечерней прохладе. Только одна женщина в черном хитоне посторонилась к стене дома, пропуская повозку, и еще стояла некоторое время неподвижно, взглядом провожая ее до конца улицы.
Великолепный дом с многочисленными пристройками возвышался на холме посреди большой оливковой рощи. Масленичный запах мускатного ореха повис в жарком воздухе. Олива уже поспела, скоро придется нанимать работников для сбора урожая. Но кто согласится работать у нее даже за двойную плату?
Ворота открылись сами. Ее возвращение ждали третий день, и слуги по очереди дежурили на плоской крыше дома, чтобы не пропустить появление хозяйки.
- Хвала Богам, ты вернулась, дочка! – навстречу Мириам бежала пожилая женщина. Обняла ее, расцеловала лицо. Сухими, жесткими ладонями принялась растирать холодные пальцы госпожи. – Как долго тебя не было. Ну, рассказывай скорее. Кому ты отдала девочку? Кто захотел ее взять?
- Никто, кормилица, никто, - устало отозвалась Мириам.
- Как? Она вернулась с тобой? – вопрос прозвучал слишком громко.
- Да, она вернулась домой. Но это не все, Есфирь, - не дождавшись очередного вопроса, Мириам добавила. – По дороге я подобрала одного страждущего. Это молодой мужчина.
Кормилица укоризненно закачала головой.
- Сбереги нас, Яхве. - прошептали бескровные губы.
Старая Есфирь хорошо запомнила тот день, когда два месяца назад разъяренная толпа горожан гнала по улицам Магдалы больную проказой женщину. За руку она тащила маленькую девочку. Люди гнали нищенок из города прочь, но обессиленная женщина упала в небольшой сухой арык и дальше идти не могла. Это произошло возле дома Мириам в конце оливковой рощи. От истошного женского крика и громкого плача ребенка все слуги и рабы вместе с Мириам выбежали за ворота посмотреть, в чем дело. Этот ужас Есфирь не забудет никогда. Мужчины безжалостно забивали неподвижную женщину камнями, перепуганный ребенок кричал недалеко от матери. Наслаждаясь забавой, с криком бравады и улюлюканьем они соревновались друг перед другом, кто точнее попадет в голову прокаженной. Не раздумывая, Мириам подбежала к девочке и подхватила на руки. Выкрикивая страшные ругательства, она бросилась на толпу, пытаясь остановить град камней, и ей это удалось. Встретив неожиданный отпор, иудеи отступили, отбросили в сторону камни, но окровавленная нищенка неподвижно лежала на дне арыка. Она была уже мертва.
- Прочь с моей земли! – кричала Мириам. За ее спиной стояли слуги, сжимая в руках палки и мотыги.
Толпа неохотно вернулась в город. Но один человек долго оглядывался назад в сторону Мириам, которая прижимала к груди девочку, и ненавистно улыбался.
- Ты еще пожалеешь, женщина, - долетели до Есфирь его слова. – Пожалеешь...
Тело прокаженной сожгли в тот же день, обложив сухим хворостом и поленьями, пепел закопали подальше от воды. Девочку Мириам взяла в дом, сама вымыла ее в огромном чане, осмотрела раны. Смуглая кожа ребенка оказалась чистой, не считая ран и ушибов от камней. Язв проказы не нашли, и Мириам решилась оставить девочку, но кормилица запротестовала.
- Как можно, что люди скажут. Незамужней женщине не пристало воспитывать чужого ребенка. Да и житья нам не будет, ее мать болела проказой, может, болезнь у нее внутри, а проявится потом. Наш дом сожгут вместе с ней, лишь только узнают, что ты приняла ребенка в семью.
Тогда Мириам только отмахнулась от слов испуганной Есфирь.
Сначала все шло хорошо. Девочка быстро поправилась, окрепла. Она была похожа на птичку-непоседу, играла с утра до самого вечера, бегала по комнатам огромного красивого дома. Во внутреннем дворе нашла себе в друзья рыжего котенка и с тех пор с ним не разлучалась, пела веселые песни, звонко смеялась, радовалась каждому дню. Но больше всего она любила Мириам - красивую добрую женщину с шелковыми волосами, от которой вкусно пахло жареным миндалем. Каждую свободную минуту Мириам затевала с ней игру, учила мастерить ожерелья из ракушек, соломенные игрушки, тряпичные куклы. Девочка все схватывала налету, только имени своего сказать не могла, не помнила. Ночью, когда ее мучили кошмары, она выкрикивала имя Сарра, и с тех пор Мириам стала ее так называть, а вслед за ней и слуги. Одна лишь кормилица недовольно посматривала на девочку.
- Уж слишком быстро забыла она свое горе, свою несчастную мать.
- Ребенок столько натерпелся, Есфирь, - оправдывала маленькую Сарру Мириам. – Зачем ей помнить весь ужас короткой жизни. Она и так плохо спит по ночам. Пусть хотя бы днем будет веселой и счастливой.
Неприятности стали происходить потом, ровно месяц спустя. Однажды Яруф, вернувшись на повозке из города, не закрыл сразу ворота, а повел мулов к водопою. Любопытная Сарра, неприметная никем, вышла на улицу. Девочку кинулись искать лишь под вечер. Первая забеспокоилась Мириам. Неслышно было звонкого смеха, никто не бегал по терракотовой террасе босыми пятками, не плескался во дворе в каменном колодце. Опросили всех слуг, девочку никто не видел. Когда же за высокой стеной забора раздались громкие возгласы и детский визг, поняли, что Сарру нужно искать вне дома.
У Мириам похолодело сердце, мигом открыли ворота. Мальчишки, что постарше, обступив Сарру кольцом, хлестали тонкими прутьями голые ноги. Девочка прыгала от боли и громко визжала. Мириам тигрицей налетела на обидчиков и первого повалила на землю звонкой затрещиной, остальные сами разбежались в разные стороны. В руках Сарра держала мертвого котенка, нежно прижимала пушистое тельце к груди.
Неприятности продолжались. Слуги почти каждый день приходили к хозяйке с жалобами: торговцы на рынке отказывались продавать специи и свечи, купец в мануфактурной лавке не пожелал продать кусок холста. На улицах люди обходили слуг Мириам стороной, никто не здоровался, все отворачивались.
Последней каплей стал пожар на скотном дворе. Крыша из сухих бревен, покрытая пальмовыми листьями, загорелась внезапно посреди белого дня, ее быстро смогли потушить. Но если бы пожар произошел ночью, когда все спали, то огонь легко перекинулся бы на жилища для слуг, а затем и на хозяйский дом. После такого Есфирь не выдержала.
- Ты должна увезти из дома девочку, Мириам, - голос ее был спокоен, а слова убедительны. – Иначе в один прекрасный день ты сама пойдешь с ней по миру. И кто знает, как закончится твой путь, моя госпожа.
Мириам пообещала отдать Сарру одной знакомой семье, людям, которым она доверяла. Но там к ее просьбе отнеслись насторожено и девочку не приняли, отказали и в другой семье, даже за деньги не захотели воспитывать чужого ребенка. Терпение и решимость покидали Мириам с каждым днем. Ей было жалко расставаться с девочкой, она привязалась к малышке и полюбила ее как родную дочь. В конце концов, она решилась вернуться домой и хорошенько приглядывать за Саррой, а слугам наказать, чтобы те рассказывали на базаре, что ребенка отвезли в другой город и отдали чужим людям на воспитание.
Только теперь во дворе родного дома, видя испуганное лицо старой кормилицы, она поняла, что вероятно совершила ошибку, роковую ошибку, которая перевернет всю ее жизнь.
3.
Все последующие дни Мириам не отходила от своего несчастного больного. Жар сменялся ознобом, спутанный бред тихим забытьем. Во сне незнакомец кого-то звал, с кем-то спорил или беззвучно смеялся, улыбаясь лишь ртом. Мириам неустанно растирала худое тело отварами из трав, пеленала как младенца в мокрые простыни, смазывала исцеляющими бальзамами. Редко ей удавалось поспать, но даже в эти мимолетные часы отдыха она видела во сне своего путника на смертном одре в терновом венце на грязных волосах, а просыпаясь в холодном поту, неслась к его постели узнать, жив он или уже мертв.
Украдкой Есфирь наблюдала метание хозяйки между кухней, где готовились целебные отвары, и спальней, где лежал незнакомец, и не могла понять, почему Мириам так переживает за него. Не раз она пыталась намекнуть, что человек этот может оказаться кем угодно, даже тем ужасным разбойником, за поимку которого прокуратор назначил высокую награду, и всю неделю римские летучие отряды прочесывали не только селения и города, но и зеленые холмы вдоль всего Геннисаретского озера.
Нет, напрасны были увещевания старой кормилицы. Мириам никого не хотела слушать. С утра до вечера она самоотверженно продолжала ухаживать за больным. Но ничто не могло навести ее на мысль о том, кто он и что делал посреди пустынной равнины. В его дорожной сумке нашлось несколько старинных пергаментов, два из которых на арамейском и греческом Мириам удалось прочитать. В одном говорилось о лечении опасной болезни, в другом философские разъяснения о духовном начале бытия. Еще в холщовых мешочках нашлись связанные в маленькие пучки сухие пряные травы, завернутые в пальмовые листья, и мелко растертый порошок. Несколько предметов лежало в отдельной сумке поменьше, но их предназначение осталось для Мириам загадкой.
Часами напролет сидела она возле больного и смотрела на бледное лицо. Ровное дыхание не вызывало тревогу. Незнакомец мирно спал, болезнь постепенно отпускала его. Все в доме, и рабы и слуги, ходили осторожно, говорили полушепотом. Сарре запретили громко петь и бегать босыми ногами по каменной террасе. Возле девочки неотлучно находились две молодые служанки. В комнаты хозяйки на второй этаж, где лежал больной, дозволялось входить только Есфирь. Она несколько раз предлагала Мириам заменить ее у постели несчастного, но та упорно отказывалась.
- Он должен скоро очнуться, кормилица, - только и отвечала бедная женщина. – Я не хочу пропустить тот миг, когда он откроет глаза.
Есфирь недоуменно пожимала плечами и больше не настаивала.
Мириам и сама не могла объяснить то, что зарождалось в ее душе. Но она знала наверняка, что рядом с этим человеком душа ее обретала покой, сердце билось чаще, а грудь сжималась так, словно не хватало воздуха.
«Как все-таки странно, - думала она поздней ночью, глядя из окна на черный горизонт, усыпанный звездами. - Как долго можно жить и не замечать ночной красоты, бесконечного неба, далекого мерцающего света холодных звезд... Правда, мудрецы в Афинах говорили о звездах, которые могут предсказать судьбу или счастье, смерть и даже любовь… Зачем мечтать о далеком будущем, если даже не знаешь завтрашнего дня? Зачем тосковать по утратам, если они в прошлом были самыми счастливыми и радостными событиями в твоей жизни? Прошедшее оставляет в нас печаль, будущее вселяет в нас радостную надежду. Мы обречены маяться всю жизнь между печалью и радостью, между прошлым и будущим, между светом и тьмой. Почему мы не можем ценить то, что дарит каждый миг настоящего…»
Она тяжело вздохнула, и яркая звезда подмигнула с черного небосклона. Громкий лай соседских собак прервал тревожные мысли, заставил вернуться к постели больного. Он спокойно спал, дыхание едва заметно. Лицо посветлело, преобразилось, и выступающие скулы едва выделялись под смуглой кожей. На лбу и верхней губе выступила испарина – верный признак выздоровления. Мириам смочила платок в розовой воде, отерла лицо, руки. Затем потушила лампаду и осторожно легла рядом с незнакомцем с самого краю. «Завтрашний день обязательно принесет мне счастье», - так почему-то подумалось ей в последнюю минуту, и она спокойно уснула глубоким сном…
Он открыл глаза первым. Сначала его поразила удивительная тишина, вернее, ее нежные и глубокие звуки. Они доносились отовсюду - блеянье овец, тоненький колокольчик пастуха, шелест листьев оливы и стрекотание цикад. На смену звукам пришли запахи. Тонкий навязчивый запах мускатного ореха и дурманящих олеандров, свежесть ручья, аромат маисовых лепешек и жареного мяса. Голодный желудок сразу заурчал в свое оправдание, и тогда ему захотелось открыть глаза.
Белый выбеленный потолок с поперечными балками кружился над головой. На стене переплетались яркие цветы, порхали причудливые птицы, а за ними улыбалась полуобнаженная женщина с вьющимися волосами. Что за странное место?
Едва уловимое дыхание с левой стороны заставило путника повернуть голову. Его сон продолжался наяву. Рядом на подголовном валике спала женщина, живой двойник той, которая смотрела на него со стены. Она была как сотни других: лицо, руки, волосы, стройное тело под обтягивающей туникой, но что-то заставило его затаить дыхание и тихо любоваться ею. Правильные, тонкие черты лица еще молодого, но с приметными морщинками на лбу и возле губ, завораживали взгляд. Губы почему-то сразу захотелось поцеловать. Они манили его - мягкие, теплые, и так близко... Он прикоснулся к ним легким движением пальца.
Мириам проснулась тотчас, словно от удара. Заметив испуганный взгляд незнакомца, она смутилась, попыталась скрыть волнение и спешно поднялась с постели.
- Кто ты?
- Мириам.
- Где я?
- В Магдале.
- Какой странный дом... – он изумленно рассматривал разрисованные стены.
- Почему странный? – удивилась она. – Всего лишь дом моего отца.
- Я видел такие... в Греции, в Риме…
Улыбнувшись, она расправила складки примятой туники, без стеснения собрала волосы жемчужными заколками.
- Мириам… - повторил незнакомец.
- Я нашла тебя посреди пустыни. Твои ноги искусали змеи, но ты выжил… Как звать тебя?
- Иса, - он пожал плечами.
- Иса и все?
- Да.
- Откуда ты, чем занимаешься? – настаивала Мириам, но он молчал. – Я живу одна. Любой посторонний человек вызовет много вопросов и подозрений. Откуда мне знать, что ты не разбойник зелотов, которого разыскивают римские солдаты.
- Я не разбойник, госпожа, - он улыбнулся, но сомнение тенью легло на лицо. – Не знаю, понравится ли мой ответ… Я пробую исцелять людей, помогаю страждущим. Иногда не только боль беспокоит тело, но и душа нуждается в лечении. Я целитель, или как называли нас мудрецы древности – врачеватель. Я не разбойник, госпожа. Меня не надо бояться, я не причиню тебе вреда.
- Целитель? - изумилась Мириам. Как легко разрешилась ее загадка. – Ты лекарь! Всемогущая Исида! И что я только не передумала за эти дни. Все говорят о разбойниках. Слишком много их появляется в Галилее. Но откуда ты? Где твой дом?
Он попытался подняться на ложе и сесть. Ноги с трудом опустились на каменный пол, голова кружилась, слабость сковала тело.
- Я долго хожу по земле, госпожа. Моим последним пристанищем был Вавилон. Жрецы охотно делились со мной тайнами древнего врачевания. Там я обрел друзей, и о себе, надеюсь, оставил хорошую память.
- А каким богам ты молишься? Салуте, Гигиене или Эскулапу?
Он усмехнулся.
- Бог един. Нельзя молиться разным богам.
Мириам удивилась, но ничего не сказала.
- А где ты родился?
- Не знаю, - глаза его улыбнулись, а морщины на лбу разгладились. Он с нежностью посмотрел на красивое женское лицо. – Я плохо помню детство. Страшные пожары, разрушения, смерть... Память все стерла из моего сердца…
- И что же ты всегда один?
- Наверное, один… Расскажи о себе, госпожа, - попросил он, и снова в его глазах промелькнула нежность.
Но Мириам смутилась, щеки раскраснелись, ладони покрылись испариной.
- Ты слаб, три дня лежал в беспамятстве, в горячем бреду. Редко кто выживет после яда гадюки, но тебе повезло... Беспокоит ли тебя что-нибудь?
Большие карие глаза чуть потеплели. Что могло его беспокоить? Ее тонкие, плавные руки, рыжий локон, спадающий на плечо, едва уловимый аромат миндаля, исходящий от ее тела. Какая удивительная и странная женщина! Он осторожно взял руку Мириам и поднес к своим губам.
- Ничего, госпожа... Теперь я обрел покой.
Ее сердце замерло лишь на мгновенье и снова забилось, но чаще.
- Тебя нужно накормить, я скоро вернусь, – быстро вышла из комнаты, чтобы он не заметил пылающего лица...
На следующий день Есфирь объявила слугам, что дальний родственник, которого хозяйка приютила в доме, пошел на поправку. Было строго запрещено болтать о нем на рынке, но людские языки к нёбу не пришьешь, хотя сама кормилица и допустила вольность, проговорившись кухарке о врачевателе.
Первая к Мириам пришла служанка Заихра. Она принесла на руках маленького сынишку и уселась прямо на земляном полу посреди кухни, где хозяйка готовила чечевичную похлебку.
- Что случилось, Заихра? Что с малышом?
- Не гневайся, госпожа, - взмолилась служанка. – Есфирь рассказала нам о лекаре, что живет в доме. Не может ли он посмотреть моего сына, у него сильный жар. Мы с мужем ничего не можем сделать, ничего не помогает.
- Мой родственник, Заихра, не совсем оправился от болезни. Не переживай, я сама посмотрю твоего сына.
Кормилица тихо переступила порог кухни, но увидев на полу служанку, рассердилась.
- Я же велела тебе не беспокоить госпожу, Заихра. Отнести своего мальчишку к знахарке? Как тебе только не совестно. Госпожа сутками не смыкала глаз. Дайте ей отдохнуть!
Служанка судорожно прижала к груди малыша, склонила голову до пола.
- Не ругай ее, Есфирь. Она всего лишь заботиться о сыне. Я попробую снять жар.
- Разве дело только в ней, - вздохнула Есфирь. – Во дворе собрались слуги, дочка. Хотят видеть твоего лекаря… Намаемся мы с этим странником, Мириам. Ох, намаемся.
Пришлось выйти во двор.
Старая рабыня наравне с мужчинами оставила прялку с овечьей шерстью и пришла в надежде на исцеление.
- Ходят слухи, госпожа, - она говорила за всех, остальные стояли на почтительном расстоянии, - что в Галилее объявился один человек. Люди болтают на рынке: он творит чудеса, лечит слепых и увечных калек. Прости нас за неуважение, госпожа, но не тот ли человек гостит в твоем доме?
- Мой гость, Наина, племянник дяди из Вифлеема по материнской родне, - на ходу придумывала Мириам, - а значит, и мне приходится дальним родственником, хотя я никого не знаю из той семьи. Он недавно появился в моем доме, и я прошу слуг никому о нем не рассказывать. Мне и так хватает неприятностей из-за Сарры.
- Ясно, госпожа, - опечалилась Наина, но не посмела разуверять свою госпожу, что Сарра уже всем разболтала, где на самом деле нашли несчастного путника.
- Что вас тревожит? – Мириам заметила неловкость слуг.
Вперед выступил Иосиф, почтенно поклонился.
- Это моя вина, госпожа. Вы знаете, что мой сын второй год не может ходить. Лекари говорят, что кости неправильно срослись. Но мы с женой не теряем надежды и обращаемся ко всем знахарям, что идут через Магдалу в Ершалаим, просим посмотреть нашего мальчика. Ведь он один у нас, госпожа.
- И ты решил, что мой родственник поможет тебе, Иосиф?
Мужчина склонился еще ниже.
- Хорошо. Ваше желание мне понятно, но сейчас я не могу вам помочь. Мой гость не совсем оправился после болезни. Как только он сможет посмотреть твоего сына, Иосиф, я позову тебя.
- Да пошлет небо благополучие и удачу в твой дом, госпожа, - слуги мирно разошлись по своим делам.
Вечером Мириам снова сидела около постели больного. На низком круглом столе нетронутой осталась еда, так заботливо приготовленная ее руками. Зачерствел свежий хлеб, рагу из молодого козленка покрылось тонкой пленкой белого жира, без внимания остался виноград и финики. За целый день Иса ничего не съел, только выпил немного козьего молока. Он тщетно пытался встать, но не смог, ноги не повиновались ему. Повалившись обратно на лежанку, он отвернулся к стене и продолжал рассматривать лицо прекрасной незнакомки, но чем дольше смотрел он на струящиеся золотым каскадом волосы, на миндалевидные изумрудные глаза, тем суровее хмурились брови и глубокие морщины бороздили бледный лоб. Настроение его резко изменилось, словно ветер в сезон дождей, взгляд стал отрешенным и чужим.
Мириам хотелось расспросить его о прошлом, но Иса только махнул рукой. Не отрываясь, смотрел на расписную фреску и о чем-то думал, а через время очнулся, увидел рядом сидящую женщину и очень удивился.
- Я спал?
- Нет, Иса. Ты долго смотрел на картину. Она понравилась тебе?
- Нет... Бог запрещает изображать людей на стенах жилищ. Разве ты не знала, госпожа?
- Ее нарисовал умелый художник. Это Венера – богиня любви и плодородия. В детстве я очень любила на нее смотреть. С годами краски побледнели, но все равно она дорога мне как память об отце.
Иса молчал. Он смотрел на картину, но не видел ее, вдруг неожиданно обернулся к Мириам и спросил.
- А где Петр?
- Какой Петр, Иса? О ком ты?
- Петр. Мой ученик.
У Мириам похолодели руки. Взгляд его был нежным и заискивающим, как у маленького ребенка, который совершил ничтожную провинность и не хотел понести наказание. Он улыбался и ждал ответа.
- Когда я нашла тебя, ты был один...
Он снова отвернулся и закрыл глаза.
- Я скоро уйду. Только встану и уйду. Не беспокойся обо мне, госпожа.
Досада и тихий гнев слышались в его словах. Женщина терпеливо ждала, но он молчал.
- Тебе некуда идти, – она старалась говорить ласково, едва сдерживая волнение. – Здесь ты найдешь все, что нужно. Тебя никто не будет искать.
- Я должен, - он замолчал, пытаясь подобрать правильные слова, - помогать там... - Иса сделал неопределенный взмах рукой, увлекая ее далеко за стены дома.
- Везде есть те, кому нужна твоя помощь, - она подсела ближе, хотела взять его за руку, но он отстранился. Мириам сделала вид, что не заметила недоверчивого жеста и смиренно продолжала. – В моем доме много больных слуг, среди них есть мальчик Яков. Два года назад колесо повозки повредило ему ногу, с тех пор он не может ходить, и отец носит сына на руках. А город полон несчастных калек. Тебе не придется далеко ходить, Иса. Они сами найдут тебя.
Он не ответил. Он хотел остаться один. Рядом с этой женщиной он не мог дышать. Неведанное ранее смятение стальным кольцом сдавливало грудь, жалкая досада туманила разум и порабощала волю. Но не от змеиного яда онемел его язык, другие чары тонкими извилистыми парами пробирались через кожу под самые кости: страшные, пугающие... женские. Она притягивала его и манила, а нежный взгляд успокаивал и исцелял страждущее сердце. Душа трепетно просила его не уходить, остаться с ней. Желания накатывали живительными волнами, и хотелось всегда быть возле нее, но он знал, что непременно наступит день, когда она разочаруется в нем. И он заведомо боялся этого дня.
4.
Поздней ночью, когда дневная духота покидала раскаленные комнаты, а прохлада наполняла жилища, Мириам разбудил громкий крик за стеной сада. Измученная за целый день суетными заботами она едва заснула и теперь с трудом открывала глаза.
- Мириам, открой окно!
Мужской голос разбудил соседских собак. Если не ответить, проснутся все слуги.
- Мириам! Не заставляй меня долго ждать, я рассержусь!
Подскочив с постели, словно от укуса змеи, она сразу узнала этот голос. Купец Ферхат вернулся в Магдалу и не смог проехать мимо ее дома.
- Открой окно, женщина! Иначе я всех разбужу в твоем доме! Ты слышишь меня?
Мириам подбежала к распахнутому окну.
- Слышу тебя, уважаемый Ферхат, – шепот ее срывался на крик. – Как можно беспокоить почтенных людей в такое время. Я позову слуг, и они побьют тебя палками.
- Мириам, - голос купца сменился на ласковый лепет. При свете яркой луны он разглядел долгожданное лицо. – Я не мог дождаться встречи, моя госпожа. Выйди ко мне в сад и осчастливь своим появлением, луноликая Мириам.
- Как тебе только не совестно, уважаемый Ферхат. Ты что, хочешь опозорить меня перед слугами? Кто является посреди ночи под окна одинокой женщины. Мало того, что завтра соседи злыми языками перемоют мои кости, так еще и ворота вымажут грязью.
- Пусть только попробуют, моя луна. Я утоплю их в колодце. Один поцелуй, Мириам, жизнь моя. Только один поцелуй, – не сдавался купец. – И бери у меня все, что пожелаешь.
- Да ты еще и пьян! – от досады она до крови прикусила губу. Безразличны были ей соседские сплетницы, больше всего Мириам стыдилась присутствия Исы. Если его разбудили крики Ферхата, то он слышал каждое слово.
- Нет, я не пьян, моя госпожа, – оправдывался купец. – И зачем мне вино, луна моя, если я пьянею только от одного твоего взгляда.
- Уходи, уважаемый Ферхат, немедленно уходи, прошу тебя, - взмолилась Мириам.
- Как я могу уйти, если такая ночь. Как я могу не увидеть лица той, о которой грезил наяву. Как я могу не услышать голос той, возле которой мечтал умереть, лишь только встречусь с ней. Как можно не сказать несчастному Ферхату одно ласковое слово, если он сейчас полезет на каменную стену, чтобы сорвать поцелуй с твоих холодных губ, луна моя.
Чтобы не рассмеяться, Мириам прикрыла лицо ладонями, забавляясь пылкими признаниями несчастного купца. Только поздний час тревожил осторожную женщину.
- Хорошо, уважаемый Ферхат, я исполню твою просьбу. Но только завтра. Ты привез прочные холсты?
- Не только холсты, моя госпожа, все сокровища мира будут у твоих ног.
- Завтра покажешь мне все, - рассмеялась Мириам. – Я зайду в твою лавку.
- Ты снова подарила мне жизнь, богиня моя. Как мне уснуть в такую удивительную ночь! Придется и вовсе не ложиться, а дожидаться утра и встречи с тобой, луна моя...
Она отошла от окна. Постепенно голоса стихли, повозки проехали мимо садовой стены, лай собак прекратился. Ночь приглушила все звуки. Мириам решила посмотреть на своего больного. Она осторожно прошла в соседнюю комнату и заглянула в спальню Исы. Он стоял возле окна и смотрел в темноту сада. На черном квадрате окна четко вырисовывался белый силуэт.
Как и обещала, на следующий день Мириам отправилась к Ферхату. Она взяла с собой служанку и одного раба для охраны. Дом с торговой лавкой находились недалеко от главной базарной площади, возле дверей ее поджидал помощник Ферхата, Араис, управляющий домом и торговлей в Магдале.
- Вас приглашают в дом на террасу, госпожа, - он провел женщину во внутренний двор.
Прием подготовили так, чтобы поразить гостью богатством и изысканностью. На низком овальном столе под тенью раскидистого дерева теснились серебряные подносы с угощениями, кубки для вина из чистого золота, дивные фрукты и сладкие шербеты. Сам хозяин поднялся навстречу долгожданной гостье.
- Хвала небесам, и в моем доме показалось солнце, дорогая Мириам! Я не верил до последней минуты, что ты сдержишь слово и придешь.
- А что мне оставалось, уважаемый Ферхат. Твое неразумное поведение могло мне сильно навредить. Люди и так искоса смотрят на меня. Купцы отказываются продавать моим слугам товар. Приходится посылать их в соседний город. А к тебе зашла потому, что ткани и холсты потребовались в хозяйстве.
- Как мне повезло, Мириам. Хоть чем-то могу тебе услужить. Присядь хоть на минуту, прошу тебя, женщина. Я хочу угостить тебя лимонным шербетом, сладости вот приготовили. Все для тебя, луна моя, все для тебя!
- Некогда мне рассиживаться, уважаемый Ферхат. После твоего ночного визита я совсем не выспалась.
Купец разлил шербет по кубкам, один протянул Мириам.
- Прости старого дурака, луна моя. Но моя любовь к тебе вечна, как белый снег на высоких горах Араратских. Я так соскучился, что не смог дождаться утра.
- Я знаю, уважаемый Ферхат, и очень ценю твою любовь, поверь мне. Но мой ответ остается без изменений, - Мириам смущенно опустила голову, легкая тень легла на красивое лицо.
- Нет? – вздохнул купец.
- Нет… Мое сердце молчит.
- Ну что же, богиня моя, - Ферхат пригладил короткую, седую бороду. – Я еще не стар, могу и подождать, а вдруг ветер переменится, кто знает… кто знает…
- Не обижайся на меня, почтенный Ферхат, - Мириам попыталась смягчить очередной отказ. – Ты богат, у тебя великолепный дом, ты уважаемый человек в городе. Любая женщина примет твое предложение как подарок небес…
- И-и-и, - купец отмахнулся от ее слов. – Зачем ты так обижаешь меня, женщина? Зачем мне любая… Я уже прожил свою жизнь, у меня была добрая жена. Бог свидетель, я обращался с ней хорошо, никогда руки не поднял. Есть у меня и дети. Конечно, они давно выросли, у всех свои семьи. Они навещают меня, и хвала небесам. Но я один… А знаешь, богиня моя, я никогда не забуду тот день, когда впервые ты окатила меня водой из колодца на постоялом дворе в Хоразине.
- Я вела себя очень вызывающе, почтенный Ферхат, - рассмеялась Мириам. – Но ты заслужил такого обращения.
- Да, я помню, помню, - купец прищурился и погрозил насмешнице пальцем. – Мои верблюды просто с ног валились от усталости. Они прошли всю пустыню, животным требовался отдых и вода, но справедливая Мириам не захотела пустить их к водопою из-за каких-то нищих фарисеев с облезлыми ослами, а еще установила очередь к колодцу, чтобы люди не мешали друг другу.
- А ты, уважаемый Ферхат, полез первым и получил по заслугам.
- Когда я стоял весь мокрый с головы до пят, а толпа смеялась надо мной и потешалась, придумывая всякие прозвища мне и моим верблюдам, знаешь, что спасло тебя от хорошей плети, женщина?
Мириам молчала, но улыбалась.
- Твоя красота! - Ферхат прижал руку к груди и склонил голову. – И твоя гордость. Конечно, женщина лишь тень своего мужа, она его раба и бессловесная вещь, которую он может выбросить за порог своего дома за ненадобностью. Все это так, но… Когда мужчина встречает на своем пути такую женщину как ты, Мириам, он забывает, что он господин, и ему почему-то хочется впервые в жизни стать ее рабом. Поэтому, чтобы не поддаться своей слабости и не потерять власть, мужчина бежит от этой красоты. Знаешь, кого больше всего на свете мы боимся? Нет? Красивую и умную женщину, Мириам! Рядом с ней мужчина чувствует себя либо глупцом, либо евнухом. Она, как смертельный укус скорпиона, парализует его сознание и мысли. И тут же он может стать ненасытным зверем, если она откажет ему. Он готов убить эту красоту, только за то, что она победила его. Запомни мои слова, женщина. Подумай о том, что я тебе сказал. Я желаю тебе счастья и надеюсь, что ты обретешь его только со мной, – купец замолчал. Впервые в жизни он не мог подобрать нужных слов, таких, чтобы она поверила. Ферхат набрал в грудь больше воздуха и, не смотря в изумрудные глаза, тихо произнес. - Подари мне свою любовь, Мириам, и ты ни о чем не пожалеешь. Поверь мне… Ты удивительная и умная женщина, а такая ты желанна вдвойне. С тобой интересно беседовать, вместе вести дом, путешествовать, растить детей. Ты станешь не только женой, но и возлюбленной сердца моего, моей души, светочем моей жизни…
- Довольно, уважаемый Ферхат, - Мириам смущенно опустила глаза и поставила пустой кубок на стол. – Твои слова тронули меня как никогда, но я пришла к тебе за советом.
Купец поднял обе руки, признавая поражение.
- Говори, луна моя, - его голос безнадежно стих, - все, что в моих силах.
- Недавно я подобрала в пустыне умирающего странника. Сутками не отходила от него и вылечила, а теперь не знаю, что мне делать дальше.
Ферхат пожал плечами.
- Дай ему хлеба в дорогу, полмонеты и отпусти с миром.
- Прости меня, почтенный Ферхат, - взмолилась Мириам. – Я пришла за другим советом... выгнать его не могу, он только начал поправляться. Очень странный, всегда о чем-то думает, с кем-то разговаривает, шевелит неслышно губами и смеется. А когда смотрю на него, сердце сжимается в груди от непонятной боли, я не хочу, чтобы он уходил…
Мириам подняла глаза на Ферхата. Душевное страдание, так явно отразившееся на его лице, заставило ее замолчать.
- Допустим, богатства тебе не нужны, - задумчиво проговорил, наконец, Ферхат. – Отец оставил хорошее состояние, дом и земля дают приличный доход. Ты умна, с дураком жить не будешь, терпеть невежество не в твоем гордом нраве. Глупый человек тебе неинтересен, с ним ты быстро разочаруешься. Что же тогда? Что тебя заинтересовало в нем, Мириам?
- Пока и сама не знаю, - тихо ответила женщина.
- Ну, что же, - вздохнул купец, - спасибо за откровенное признание. Но я хотел бы взглянуть на него. Не бойся, хлопот со мной не будет. Лишнего я не скажу. Выбирай холсты, луна моя, а через два дня я сам доставлю их в твой дом. Вот и познакомишь меня... Как зовут его?
- Иса.
- Впервые слышу такое имя... ассирийское? А откуда он, из каких мест?
- Он не знает. Не помнит, - Мириам встала, собралась уходить.
- Хвала богам! Не знает, не помнит, – Ферхат пошел провожать гостью. – Мне нужно увидеть его. Странно это все…
Домой Мириам шла почти бегом. Слуги за ней еле поспевали. Слезы душили горло, не давали дышать.
Знакомство с купцом Ферхатом длилось давно, почти семь лет. После той встречи на постоялом дворе он не упускал ее из виду. Даже приставил людей к ее дому, чтобы знать, где она бывает и что делает. Года три назад он овдовел, жена долго и тяжело болела, и смерть принесла ей утешение. Мириам замечала, с каким уважением Ферхат приходил в ее дом. Интересовался делами, сбором урожая, помогал советом, привозил дорогие подарки, которые она отправляла на следующий день обратно, но почтенного купца всегда благосклонно принимала в своем доме.
Он был добр, всякий раз весел, шутил, старался удивить ее какой-нибудь новостью, развлечь интересной беседой. Они много разговаривали о чужих странах, людях, далеких землях. Он увлеченно рассказывал, где побывал в свое время. Она вспоминала жизнь с отцом в Афинах и Риме. С ним было спокойно и надежно, как с братом, как с отцом. Нередко она замечала на себе его задумчивый взгляд, нежную улыбку, но когда в его глазах явно вспыхнула любовь, когда расставания стали длиннее, а речь влюбленного сбивчива и спутана, Мириам испугалась. Она знала, что не сможет ответить взаимностью на чувства купца, и встречи прекратились. Ферхат понял все без слов. Он пропал надолго, на целый год. Уехал в Иоппу к старшему сыну, обучал его торговле, налаживал связи, снаряжал корабли в разные города. И вот теперь он вернулся с твердым намерением сделать ее своей женой.
Она опомнилась только в своей комнате. Слезы высохли. На пороге стояла Сарра. Мириам не заметила ее, прошла мимо, и девочка обиженно надула губы, готовая заплакать, но раскрылись нежные объятия, и тут же снизошло прощение.
- А знаешь, сестренка, он вылечил Наину и маленького сынишку Заихры, - выпалила Сарра, прижимаясь щекой к мягкой женской груди. – Наина перестала хромать, а мальчик съел две чашки моченой смоковницы. Есфирь разрешила есть этому ребенку все, что он только пожелает, - Сарра, словно взрослая, развела руки в стороны и покачала головой.
- Кто вылечил? О ком ты говоришь?- Мириам отстранила девочку и внимательно посмотрела в черные глаза. Поправила голубую тунику, пригладила непослушные завитки жестких волос.
- Иса, - Сарра отозвалась так спокойно, как будто ничего другого и не подразумевалось.
- Где он сейчас?
- Возле сына конюха Иосифа…
Мириам не дала ей договорить, а схватив за руку, поспешила во двор.
Иса сидел на краю постели и нежно гладил вихрастую челку Якова. Рядом в углу тесной комнатушки, прижимаясь друг к другу, застыли несчастные родители. Мать украдкой вытирала слезы, отец хмурился, чтобы не расплакаться вслед за женой.
- Я и сам толком уже не помню, что произошло в тот злополучный день, уважаемый, - рассказывал Иосиф. – После обеда приказали подать большую повозку для госпожи, я запрягал лошадей. Точно помню, что сын играл с собакой в дальнем углу двора. Когда повозка тронулась, я услышал крик своего мальчика. Он лежал возле огромного колеса. Никто не заметил, как сын оказался под повозкой… – конюх с трудом проглотил ком в горле. - Не проходит и дня, чтобы я не казнил себя за это. Если вы поможете ему встать на ноги, я до конца своих дней буду вашим рабом, господин.
Иса тихо улыбался перепуганному малышу, слушая краем уха историю его несчастной судьбы.
- Прошло достаточно много времени, но мальчик юн и полон сил. Я попробую помочь вашему сыну, но это принесет ему новую боль. Нужна трава, которая облегчит страдание. Трудно ее найти в Магдале, но я попробую.
- Иса, - Мириам неслышно появилась в дверях и застыла на пороге.
Его лицо посветлело. Он ждал ее целый день, хотел видеть, и теперь все сомнения развеялись.
- Что ты собрался делать с маленьким Яковом?
- Пока ничего, госпожа, - Иса поднялся с постели. – Я все расскажу тебе потом.
Он незаметно кивнул, и Мириам догадалась, что в присутствии Якова и его родителей Иса ничего не скажет.
Они вышли из душной комнаты. Приближался полдень, солнце нещадно обжигало глиняные стены построек. Небывалая жара стояла этим летом. Спастись от нее можно было только в тени густых деревьев у самой кромки воды, и Мириам повела его в сад.
5.
Там они расположились на широкой каменной скамье. Небольшой пруд в конце сада, выложенный по берегу серыми валунами, подпитывался подземными ручьями, которые не иссякали даже в самое засушливое лето. С одной стороны водоем заполонили тростник и болотная ряска, с другой буйно разрослись белоснежные лилии, привезенные купцом Ферхатом из дворца Тивериады. Редкие растения он выменял у садовника на индийский шелк. Возле пруда полумесяцем поникли пакистанские ивы. Гибкие, длинные ветви свисали почти до самой воды. Птицы не пели, не разносили свои голоса по уголкам сада. Природа застыла в оцепенении палящего зноя. Лишь изредка тишину нарушали лягушки, испуганно срываясь с насиженных мест и плюхаясь в мутную воду при малейшей опасности.
Мириам не решалась начать разговор. Она любовалась зеркальной гладью пруда, нежными цветами, которые плавно покачивались на воде. Иса заговорил первым.
- Могу я спросить, кто потревожил тебя ночью, госпожа? – голос тихий, приветливый. У нее отлегло от сердца.
- Давний друг... – она смутилась. – Купец Ферхат живет в этом городе давно. По глупой случайности мы познакомились далеко отсюда, но когда узнали, что оба из Магдалы, знакомство наше продолжилось. В городе он уважаемый человек и уже много лет принимает участие в моей судьбе.
- Разве в твоей семье нет мужчин, которые могли бы заботиться о тебе, госпожа?
Мириам судорожно сжала пальцы рук. Нет, теперь ей не больно говорить об этом.
- Никого больше не осталось, - но голос подвел.
Иса решился заглянуть в женские глаза.
- Он любит тебя, - сорвал тонкий лист ивы и принялся мять пальцами.
- Я знаю, - она отвела взгляд.
Странным казался этот разговор, но Мириам не хотела ничего скрывать.
- Ферхат честный человек и желает мне добра. Однажды просил стать его женой. И сегодня снова спрашивал ответ.
- Ты согласилась, госпожа? – измятый лист упал на землю.
- Нет. Я уважаю Ферхата и люблю как отца. И дело здесь не в том, что годами он намного старше меня, возраст только придаст ему значимый вес в глазах избранницы… Я никогда не смогу полюбить его как мужа, как мужчину. Понимаешь ли ты меня, Иса?
- Кажется, да, госпожа, но тебе неприятен наш разговор. Ты искала меня.
- Я хотела узнать, как ты себя чувствуешь, ел ли сегодня и что?
Он только улыбнулся в ответ, но от его улыбки успокоилась душа, и больше никуда не хотелось идти, никого не хотелось видеть. Только сидеть здесь, на этой скамье, и смотреть на него.
- Ты заботишься обо мне, как мать заботится о своем ребенке, госпожа, - неуловимая печаль прозвучала в его голосе.
- Как иначе? Три дня назад ты метался в бреду, а сейчас разговариваешь со мной, будто и вовсе не болел. Раны на ногах затянулись, остались едва заметные рубцы. Ты творишь чудеса?
- Нет, госпожа, - он смущено тронул ее руку. – Твоя забота и бессонные ночи… Да, да, не отворачивайся от меня, не опускай головы. Твоя кормилица мне все рассказала, когда утром принесла свежего молока. Только ты, а не чудо исцелило меня от яда змеи. Тебе я обязан жизнью и, странствуя по нескончаемым дорогам, не забуду этого никогда.
- Ты все-таки хочешь уйти? - Мириам отдернула руку.
- Заплатить такой неблагодарностью? - он покачал головой. - Я не уйду.
Она судорожно выдохнула, чтобы скрыть волнение, но Иса заметил.
- Сейчас не уйду. Я обещал вылечить Якова, потребуется время, месяц или больше, не знаю. Нужно собрать травы, поискать на ближних лугах.
- Хорошо, - согласилась Мириам. – Но одного тебя я не отпущу. Возьми рабов и повозку, под ее тенью переждешь жару, но вечером вернешься ко мне, прошу тебя.
Мольба и нескрываемая нежность в женском голосе смутили его. Он не хотел расстраивать ее, тут же согласился и в благодарность попытался поцеловать тонкую руку, но Мириам решительно отстранилась, чем вызвала недоумение.
- Я тебе не госпожа, - резко поднялась со скамьи. – И больше не называй меня так. Меня зовут Мириам.
- Хорошо... Мириам.
Уже поздней ночью, когда весь дом погрузился в тишину, оставив все попытки безмятежно уснуть, она долго думала о словах, прозвучавших в саду: «ты заботливая, как мать…» Я буду для тебя кем угодно, Иса, но только не матерью. Откуда пришла такая уверенность, она не знала, но страха не было, и сомнения покинули ее сердце.
Ранним утром во дворе двое слуг снаряжали небольшую повозку, крытую полотняным шатром. Служанка принесла корзину с едой, а глиняные кувшины с родниковой водой крепко привязывали внутри повозки. Яруф запрягал коней. Мириам суетилась рядом и в сотый раз заглядывала в корзину, проверяла кувшины, чтобы от тряски те не разбились в дороге и Иса не остался без воды.
Он стоял в стороне, запахнув на груди новый серый хитон, и молча наблюдал за приготовлениями. В их споре победила Мириам, вернее это была не победа и даже не спор, но ему все равно пришлось уступить, иначе она не отпустила бы его со двора.
Еще до рассвета Мириам услышала, как в соседней комнате Иса засобирался в дорогу. Он хотел уйти незаметно пешком, никого не беспокоя, но она остановила его во дворе. Долго спорили, и ему пришлось уступить. Он проявил настойчивость и даже упорство, не желая принимать от нее помощи, но удивленная Мириам напомнила о данном слове, и он смерился.
- Ты должен вернуться до заката, - просила она.
Иса только пожимал плечами.
- Если я не найду, что мне нужно, придется следовать дальше.
- Следовать дальше без надежной охраны опасно. Римские отряды ищут мятежников. На базаре говорят, что предводитель пойман и содержится во дворце Ирода. Но его сторонники нападают не только на солдат, но и на простых людей.
- Откуда тебе известно? – Иса оставил поношенную суму, в которой что-то искал, и внимательно посмотрел на Мириам.
- В городе эта первая новость, ее передают друг другу на улицах и базарах. Прокуратор Пилат объявил о награде за поимку мятежников. Я боюсь за тебя, Иса. Если ты ничего не найдешь в окрестностях Магдалы, прошу, вернись, и я дам тебе больше слуг для охраны.
- Зачем такие хлопоты, госпожа?
- Мириам,- напомнила она свое имя.
- Мириам, - поправился Иса. – Я всю жизнь хожу по дорогам один, и никто меня не трогает, кроме диких зверей. Когда люди узнают, что я могу избавить их от многих болезней, они с радостью предлагают мне и кров и пищу. Ведь сказано: «Вручай в руки целителя жизнь твою, ибо он от Бога, и не отпускай его, пока не излечишься». Для невежественных людей, Мириам, я будто посланник небес. Они надеются на меня и не причинят зла.
- Хотелось бы верить твоим словам, но не все люди думают, как ты. Многие захотят навредить. Ты понимаешь меня? Я просто тревожусь.
- Да, моя заботливая госпожа, - он ласково улыбнулся в ответ. – Не беспокойся, до заката я вернусь.
- Обещаешь?
Он заглянул в изумрудные глаза, словно теплой волной окатил с головы до ног.
- Обещаю, - чуть слышно прошептали губы.
- Береги себя, - и Мириам вознесла молитву могущественной Исиде, прося уберечь путника в дороге.
Когда повозка выехала со двора и высокие тяжелые ворота закрылись, она ощутила посреди двора пустоту. Растерянно стояла под ветвями огромного раскидистого тутовника, а над головой щебетали птицы, радостно встречая первые лучи солнца. Наступал рассвет.
- Он уехал, дочка?- сзади неслышно подошла кормилица.
- Уехал, но к закату обещал вернуться, - печально отозвалась Мириам.
- Пойдем, – Есфирь обняла ее за плечи. - На кухне готов завтрак. Тебе нужно поесть, совсем исхудала за эти дни. Пойдем…
На земляном прохладном полу кухни, в углу, вытянувшись и положив голову на передние лапы, лежал старый пес Яруфа. Служить он не мог, давно ослеп и припадал на задние лапы, но был добр настолько, что позволял детям прислуги лежать у себя на спине, и даже мог прокатить их несколько шагов, словно осел. Пса пожалели, со двора не выгнали, а отвели ему место возле теплого очага.
- Послушай меня, дочка, - начала Есфирь, наливая в кружку теплого молока и выставляя перед Мириам свежие лепешки. – Олива давно созрела, день-два, и начнет падать на землю. Мы потеряем урожай. В этом году, говорят, масло в большой цене. В соседних землях прошло много дождей, олива пропала. Уродила только у нас в Галилеи. Можно выручить хорошие деньги.
Мириам кивнула головой, отломила кусочек маисовой лепешки.
- Все правильно говоришь, кормилица. Но в прошлом году я нанимала сборщиков, а сейчас к нам никто не придет даже за двойную плату.
- Ничего, Мириам, мы и сами со своими людьми сможем собрать хотя бы часть урожая. На полях сейчас отдых, зерно еще не созрело. Можно собрать всех землепашцев, женщин. Даже дети могут подносить пустые корзины, так предложила твоя Сарра. Смышленая девочка. Я поручила от твоего имени всем собраться в роще. Посмотрим, сколько наберется работников.
Мириам задумалась. Даже если работать с раннего утра до позднего вечера, за два-три дня они соберут только половину оливы, остальное пропадет. Время она упустила, и все из-за Исы.
- Я могу попросить помощи у Ферхата, - проговорила Мириам, перебирая спелые финики в чашке. – Только не совсем удобно. Я снова отказала ему.
- Снова? – Есфирь всплеснула руками. – Он опять делал тебе предложение?
Мириам только кивнула. Можно и так сказать.
- Ну когда же ты образумишься, дочка! Пойми, лучшего мужа тебе не сыскать во всей Галилеи. Почему ты не хочешь стать женой такого почтенного и богатого человека? Ты уже вышла из возраста невесты, Мириам. Тебе скоро тридцать. Твои подруги давно имеют детей! Как бы обрадовался твой отец, если бы в доме снова зазвучали детские голоса. Подумай, дочка…
- Я думала, кормилица, но мне нечего ответить почтенному Ферхату.
- Конечно, ты и раньше не очень-то жаловала купца, а уж теперь, когда здесь появился этот несчастный… - Есфирь не договорила, только махнула рукой.
Мириам смутилась и отвела взгляд, кусок финика застрял в горле.
- Что ты хочешь сказать?
- А что я могу сказать? Ничего, Мириам, ничего. Что мне говорить тебе? Ты госпожа, хозяйка такого большого дома. Молода и богата. Что уж мне говорить! Но молодость быстро пройдет, дочка, богатство может иссякнуть. И что останется в конце, Мириам? Ты надеешься, что несчастный скиталец полюбит тебя?
- Мне ничего не нужно от него, - разговор ее тяготил.
Старая Есфирь за долгие годы одиночества успела заменить ей мать, которую она совсем не помнила. Но даже перед ней не хотелось Мириам раскрывать свое сердце и признаваться в том, в чем и сама себе боялась признаться.
- Конечно, не нужно ничего, - согласилась с ней кормилица. – А что у него есть? Дырявая сума да сухая трава. А что там еще было в его сумке, Мириам, каменная пыль и деревянные молоточки? Нищий он и есть нищий, что с него взять! Убогий скиталец… только сможет ли он оценить твою любовь?
- Госпожа, - на пороге кухни возник старый слуга Ионис.
Есфирь замерла на полуслове, с поклоном отступила от стола и, не заметив пса, чуть не упала через его широкую спину.
- Все люди собрались за оградой в роще, - поклонился Ионис. – Ждут ваших распоряжений, госпожа.
- Иди. Я сейчас.
Мириам запахнула легкую тунику, подвязалась широким поясом, пышные волосы убрала под плотный платок, заплела его на манер арабских купчих. Серый хитон надела сверху. Молча взглянула на притихшую кормилицу. Может она и права? Кто знает? И вышла из кухни во двор.
Люди пришли все, и слуги, живущие много лет в доме Мириам, и рабы, которых отец привез еще из Финикии. После его смерти молодая хозяйка предложила всем вольную и отпустила на четыре стороны. Многие ушли, но многие и остались, создали семьи, обзавелись детьми.
Разделение на слуг и рабов осталось по старинке. Жилье тоже делилось, у рабов оно было похуже. Но в благодарность за добросовестный труд Мириам пять лет назад решила обновить крышу, полы, сделать жилище более уютным, поделила его на семьи. Кто хотел уйти и поискать лучшей доли, зажить своим хозяйством, получали расчет. «Плохой слуга – несчастье для дома», - так всегда говорил отец, и она не забывала мудрых слов.
Мужчины и женщины стояли отдельными группами, тихо беседовали, поджидали хозяйку. Детвора суетилась между ними, затевая игры и шумно споря, кому водить. Проходя мимо женщин, Мириам заметила кухарку.
- Саиса, ты почему здесь? – удивилась она.
- Велели всем прийти, госпожа, - последовал прямой ответ.
- А кто, по-твоему, накормит всех этих людей обедом, если они будут работать весь день? Отправляйся на кухню и забирай свою помощницу, она тебе пригодиться больше, чем здесь. И Сарру уведи от греха подальше, - тихо добавила Мириам. – И готовьте все: суп, рыбу, овощи, мясо, хлеб. Воды побольше заготовьте, и пусть Яруф привезет сюда несколько кувшинов на ослах. Ступайте!
Сарра капризно надула губы и не хотела никуда уходить. Пришлось схитрить. Мириам присела возле девочки и зашептала на ухо.
- Сарра, сестренка, ты должна мне помочь. Я присмотрю за работой здесь в саду, а ты будешь принимать полные корзины во дворе и смотреть, чтобы женщины очень тщательно перебирали оливу от сора и листьев. Хорошо? Мне больше некому доверить такую важную работу, иначе масло получиться горьким, и никто не захочет купить его.
Лицо девочки просияло от удовольствия. Сарра улыбнулась, чмокнула Мириам в щеку и понеслась вслед за кухаркой.
Работа закипела. Женщины растягивали на весу прочные холсты под каждым деревцем, мужчины поочередно оббивали длинными шестами ветки. Олива градом сыпалась на полотно вместе с листьями и обломанными веточками. Когда первичная работа была завершена, оливу пересыпали в плоские корзины, откуда детвора быстро выбирала нападавший мусор. Женщины переходили на следующее дерево, а высокие мужчины собирали вручную те плоды, которые так и не опали с веток под ударами шестов. Работа считалась несложной, но медленной и кропотливой. Нужно было собрать все до последней оливы.
Уже ближе к полудню мимо рощи по объездной дороге проезжал управляющий купца Ферхата. Издали Мириам узнала его и махнула рукой. Новая красивая повозка, запряженная гнедой лошадкой, свернула с дороги в рощу.
- Араис! – женщина отставила корзину и подошла к вознице, тот почтенно поклонился и пожелал удачного дня. – Передай, пожалуйста, своему господину мою просьбу, если он в городе.
- В городе, госпожа, - кивнул Араис. – Разбирает в лавке новый товар. Собственноручно раскладывает его по полкам. Собирается завтра ехать к вам и привезти ткани, которые вы отобрали.
- Он нужен мне сегодня, Араис. Мои люди не справятся с урожаем, дорог каждый день. Передай почтенному Ферхату, что я прошу у него работников и заплачу двойную цену.
Управляющий задумался.
- Лоза еще не созрела, госпожа. Вы же знаете, у моего хозяина имеется огромный виноградник. Его молодое вино знаменито по всей округе. Я думаю, что он сможет помочь вам людьми. Сразу передам вашу просьбу, вот только доберусь до лавки.
- Спасибо, Араис. Да будет благословен твой путь.
Солнце неуклонно поднималось над горизонтом, жара усиливалась. Смолкли веселые разговоры, мужчины перестали задевать жен задорными насмешками, даже дети притомились от рабочей суеты и чаще отдыхали возле кувшинов с водой. Мириам решила сделать перерыв на обед. Прямо на земле в тени деревьев расстелили грубые тростниковые подстилки, на блюдах разложили хлеб, вареные овощи, рыбу, фрукты. Саиса разливала по мискам из большого чана ароматный кислый суп. Пили только воду, после вина на жаре никто не сможет работать, так решила Есфирь. Вместе с Яруфом она снарядила повозку с обедом и приехала в оливковую рощу посмотреть, сколько урожая удалось собрать.
- Вы обнесли почти треть сада, Мириам! - радовалась старая женщина. – Хвала Яхве, если так пойдет и дальше, ты ничего не потеряешь, дочка.
- Нет, кормилица, люди уже устали, да и солнце решило сегодня испепелить землю. Правда, до вечера далеко, но если завтра продолжить работу, тогда сегодня стоит хорошо отдохнуть. Я знаю, как болит тело после сбора такого урожая, как будто палками били тебя, а не дерево.
- Правду говоришь, дочка, правду, - кормилица присела на походный стул и тяжело вздохнула. Все утро она помогала Саисе на кухне и теперь еле держалась на больных ногах. – Но если бы ты видела свою Сарру, Мириам, – Есфирь заулыбалась беззубым ртом. – Вот уж никто не скажет, что она дочь прокаженной нищенки. Отдавала распоряжения, приказывала слугам, как настоящая госпожа! Такая маленькая девочка, а работает наравне со взрослыми женщинами. Каждый листочек выбирает из корзинки да еще приглядывает за работой остальных. Я попрошу завтра Саису сделать для нее пирог с абрикосом и смоковницей, как она любит…
Тихая болтовня кормилицы навеяла на уставшую Мириам истому. Она сидела рядом прямо на земле, облокотившись спиной о ствол оливы, и сон наваливался на плечи, словно тяжелый овечий платок.
- Погляди-ка, Мириам, что за люди идут сюда со стороны крайней улицы? – Голос Есфирь с трудом пробился до сознания сквозь завесу сна. - Мои глаза так далеко не видят. Не было бы беды...
Мириам очнулась и тревожно вгляделась в толпу мужчин. В руках они несли огромные виноградные корзины и длинные шесты, за ними следовала большая повозка, запряженная парой белых лошадей. Эту пару Мириам знала хорошо, ее купил Ферхат в Ершалаиме позапрошлым летом.
- Хвала Исиде! Ферхат прислал своих людей, кормилица, не беспокойся. Я попросила у него помощи.
- И правильно сделала, дочка, правильно. Почтенный купец не будет наживаться на чужой беде, уж очень он любит тебя… Иди, встречай его, а я с Яруфом посуду домой отвезу.
Мириам радостно приветствовала купца.
- Ну, наконец-то небо услышало мои молитвы, - Ферхат сам расстелил под тенью дерева толстый ковер. Жестом предложил Мириам сесть рядом с ним. Та согласилась. – Одно слово, луна моя, и я спешу к тебе, целуя твои руки. Посмотри, сколько людей я привел в твой сад. Дома остались лишь женщины да козы с баранами.
И он задорно рассмеялся собственной шутке. Мириам быстро подсчитала слуг Ферхата - двадцать человек. Каждый выбрал себе по дереву и срывал в большую корзину спелую оливу.
- Благодарю тебя, уважаемый Ферхат. Пусть боги даруют тебе долгие годы. В этом городе никто мне не поможет. Люди отворачиваются от меня, и не знаю почему…
Улыбка застыла на смуглом лице. Пригладив бороду, купец проговорил очень тихо, чтобы никто не услышал.
- О боги мои, женщина, ты и вправду не знаешь причину?
Мириам судорожно сглотнула, но Ферхат не дал ей открыть рта, наклонился ближе и зашептал.
- Есть один человек, моя госпожа, он ходит по базарам, по улицам, заходит в лавки и рассказывает о тебе дурные вещи. И все из-за той прокаженной. Зачем ты оставила в доме ее ребенка? Люди бояться, что она заразит и тебя, и твоих слуг. Обходят твой дом стороной. Хвала Богам, что он стоит за городом.
- Но это случилось давно. Почти два месяца прошло, как Сарра в моем доме. Неужели в Магдале больше нечего обсуждать на базарах? Я надеялась, что все давно забыли.
- Люди ничего не забывают, моя госпожа, а этот человек делает все, чтобы они не смогли забыть.
- Как такое могло случиться, Ферхат? Почему люди верят ему? Кто он?
- Сколько вопросов, луна моя, – купец осмотрелся по сторонам. - Что ему нужно, я пока не выяснил, но мои люди следят за ним и днем и ночью. Я знаю каждый его шаг. Имя ему Иуда.
- Иуда? – Мириам принялась лихорадочно перебирать в памяти тех, кто мог носить такое имя. Не вспомнила никого. – Я не знаю такого человека.
- Он приехал в наш город недавно, кажется, из Кириафа. Молод, недурен собой, живет с матерью и сестрами на кожевенной улице, где стена старого развалившегося храма выступает ближе к озеру. Ничем не занимается. Но семья не бедствует, деньги есть. Мать каждый месяц жертвует местной общине сто монет. - Ферхат задумался. - После того пожара на скотном дворе, от него можно ожидать чего угодно. Но сейчас он находится под наблюдением, если задумает что-то недоброе, мы успеем опередить его. Только…
Купец внезапно замолчал на полуслове. Мириам не сводила с него глаз.
- Только что? - сдалась она. – Договаривай, почтенный Ферхат.
- Не знаю надо ли мне говорить тебе это, Мириам. Боюсь, мои слова еще больше расстроят тебя, луна моя.
- Говори!
- Твоим именем богатые иудейки пугают молоденьких девиц, поучая их в соблюдении чести, Мириам, - купец замолчал.
- Я ничего не могу понять, - она растерянно пожала плечами. – О чем ты говоришь, уважаемый Ферхат?
Купец долго мял оливковую ветвь, пока не разломил ее пополам, подбирал осторожные слова, чтобы не обидеть любимую женщину. Он отвернулся от Мириам в сторону и проговорил очень тихо, но она услышала.
- Тебя называют продажной женщиной, Мириам, и такими словами, которые мне стыдно произнести, потому что я знаю - все ложь. Но слух по городу идет, и он распространяется быстрее огня.
- Кто пустил его? – Мириам резко поднялась с ковра. Она застыла, гордо вскинув голову, глядя прямо в глаза Ферхата.
- Все тот же Иуда, - купец не отвел взгляда.
- Но почему? - в женских глазах заблестели слезы
- Ты одинока, луна моя, - чуть слышно ответил Ферхат. – За тебя некому заступиться. Твоя свободная жизнь вызывает у многих зависть. Твоя одежда - легкая туника и золотые сандалии, а не черный хитон и грубые наалаим. Ты красива, умна и свободна, ни перед кем не опускаешь гордую голову. Молишься только своим богам, а их бога не почитаешь. Люди поверят во все скверное, Мириам… Пусть кто-нибудь из слуг проводит тебя домой, тебе нужно отдохнуть. Я сожалею, что причинил тебе боль.
Мириам запахнула полы голубого хитона. Нет, Ферхат ни в чем не виноват. Прогуливаясь по базару, она давно примечала на себе ненавистные взгляды женщин и похотливые улыбки мужчин. Никто не подаст ей руки, только Ферхат. А что скажет Иса? Она отступила на шаг, расправила поникшие плечи.
- Спасибо за помощь. Завтра же пришлю деньги за работу твоих рабов, почтенный Фертах.
Купец не обиделся, он заметил перемену и сразу понял, к чему она клонит.
- Ты знаешь, госпожа моя, деньги я от тебя не возьму, - он спокойно скрестил руки на груди. - Присядь лучше и послушай. Вот слуга принес тебе стул.
И Ферхат почти силой усадил строптивую Мириам.
- Какая же ты все-таки глупая, женщина. И гордая! Гордость и погубит тебя, в конце концов, Мириам. Разве можно так обижать меня, и за что? За то, что я столь откровенен с тобой, пытаюсь по-дружески предостеречь. Да пойми же, тебе опасно одной выходить на улицу. Тебя могут забить камнями, как блудницу! Ты этого хочешь?
Он говорил слишком громко, и женщины, неподалеку перебиравшие в корзинах оливу, невольно прислушивались к разговору.
- Все! - опомнился купец. – Больше ни слова не скажу, пока не останемся одни. Завтра я обещал привезти ткани, вот завтра и поговорим. А у тебя, Мириам, будет время подумать, как вести себя дальше. Располагай мной, госпожа моя, - Ферхат поклонился и отправился домой пешком.
Работу закончили с последним лучом солнца. Никто не ожидал, что удастся собрать весь урожай за один день. Лишь в конце сада осталось несколько корявых деревьев, но они могли дождаться и следующего дня. Весь внутренний двор заставили корзинами спелой оливы. Когда же корзины закончились, урожай продолжили ссыпать на тростниковые подстилки. Теперь эта гора красовалась посреди двора.
Под кроной тутовника Мириам приказала выставить длинные столы для праздника. В стороне у колодца развели костер, повесили на вертелах тушки молоденьких ягнят. Весь двор освещали яркие факелы, украшенные ветвями оливы. После тяжелого дня хотелось веселья, шумного и сытного ужина. По чашам разлили вино.
- Люди заслужили праздник, - довольная Есфирь присела за стол рядом с Мириам. – Это ты хорошо придумала, дочка. Посмотри на них, все устали, так добросовестно работали, с ног валились, но никто не ушел отдыхать. Все здесь со своими детьми. Давно не было у нас такого праздника, пусть люди повеселятся.
Мириам подняла голову и осмотрелась вокруг. Среди уставших, но радостных лиц, среди шумных, веселых криков детворы, за хлебосольным угощением и хорошим вином она ощутила ту же пустоту, которая накрыла ее еще утром, когда уехал Иса. И только сейчас после длинного, хлопотного дня, после неприятного разговора с Ферхатом, она поняла: давно наступила ночь, а он не вернулся.
6.
Придумывая возможные причины того, что могло заставить его нарушить данное обещание и не вернуться, Мириам довела себя до исступления. Она, как загнанная лань, металась всю ночь по комнате, где еще вчера ночью спал Иса, и пыталась найти хоть одну вещь, которую бы он случайно оставил, покидая ее дом. Не нашла ничего. Все то, немногое, что принадлежало ему, он забрал с собой, и ушел, как будто его здесь и не было вовсе.
Она то и дело подходила к распахнутому окну, прислушиваясь к звукам ночи, шорохам, случайным ударам, к лаю собак. И все ей казалось, что скрепит колесо повозки, на которой он уехал ранним утром, или слышался крик слуги с просьбой открыть ворота. И тут же она бросалась на открытую террасу и уже с нее вглядывалась в темноту пустого двора, с замиранием сердца прислушиваясь к звукам. Но, нет! Никто не просил пустить усталого путника, никто не ждал у закрытых ворот.
Простояв какое-то время босыми ногами на каменном полу террасы, она, содрогаясь от холода посреди жаркой безветренной ночи, снова возвращалась в комнату Исы. Лишь на несколько минут Мириам позволяла себе присесть на постель, положив разгоряченную голову на край подголовника, хранившего его запах. И снова вставала, и снова начинала бродить по комнатам, пытаясь согреться от нервного озноба.
Ночь тянулась также долго, как и прошедший день. Загнанная больными, безумными мыслями в угол собственного сознания, она могла думать только о плохом. Воображение рисовало все новые и новые картины его страшной, мучительной смерти. И она жалела о том, что отпустила его одного, что не сказала напоследок добрых слов. Она так и не сказала ему, как он стал ей дорог...
Измученная бессонной ночью Мириам встретила безутешный рассвет. Он не вернулся и утром. Свернувшись по-кошачьи и поджав под себя босые ноги, она тихо лежала на постели. Пальцы перебирали белые жемчужины на шелковой нити, а слезы из глаз скатывались по щекам вслед за жемчугом. Она ничего не видела и не слышала вокруг себя, хотя глаза не закрывались ни на минуту. Долгим, не моргающим взглядом смотрела на Венеру и шептала молитву. Такой ее нашла утром Есфирь. Никакие увещевания и хлопоты кормилицы на Мириам не подействовали. На вопросы она не отвечала, только упрямо сжимала губы.
Когда же ближе к обеду открылись ворота и во двор въехала повозка купца, нагруженная тканями и подарками, Есфирь первая выбежала к нему навстречу. С дрожью в голосе поведала она Ферхату обо всем, что произошло в доме с момента появления странного путника. Заклиная купца помочь в нежданном горе, как на духу, призналась кормилица и в подозрениях зарождающейся любви в сердце своей госпожи.
С тяжелым взглядом выслушал Ферхат все старушечьи жалобы и без приглашения поднялся на верхний этаж, но отыскав спальню Мириам, в замешательстве остановился на пороге. Женщина не заметила его появления, также лежала, содрогаясь от нервной дрожи, безумными глазами уставившись на старинную фреску.
Купец, не осмелившись приблизиться к ложу, подобрал полы широкого халата и уселся прямо на полу. Он смотрел на женское горе, и сердце его сгорало в огне ревности. Понимал мудрый Ферхат, что все его надежды и мечты испарялись быстрее росы посреди знойной пустыни. Глубоко вздохнув, он пригладил седую бороду и тихо запел песнь Соломона.
- Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди. Вот, зима уже прошла, дождь миновал, перестал; цветы показались на земле: время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовония. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди. Голубица моя в ущелии скалы под кровом утеса. Покажи мне лицо твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лицо твое приятно. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди.
Ферхат перевел дыхание, голос его усиливался, эхом отлетал от каменного пола.
- Куда пошел возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин? Куда обратился возлюбленный твой? Мы поищем его с тобою…
Мириам очнулась от долгого забвения. Она приподнялась, увидела Ферхата и протянула к нему руки. Он не заставил себя долго ждать, словно помолодевший на двадцать лет, вскочил на ноги и бросился в желанные объятия. Мириам спрятала лицо на его груди. Слезы душили горло. Сквозь беззвучные рыдания послышался ответ.
- На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Мой возлюбленный пошел в сад свой, в цветники ароматные, чтобы пасти в садах и собирать лилии, – Мириам не смогла больше сдерживать слез.
- Ну что это такое, женщина? – Ферхат посмотрел на любимое лицо, нежно вытер слезы, обнял за плечи и привлек к себе. Мириам не сопротивлялась, тело ее содрогалось от рыданий. – Я понимаю, горе твое безутешно, но и ему можно помочь. Мы попробуем отыскать твоего несчастного странника, луна моя. Он не мог далеко уехать. Кто-нибудь да видел его. Есфирь сказала, что ты дала ему повозку и слуг в сопровождение. Он не один. Может, увлекся сбором трав и не заметил, как прошел день, а вернется сегодня к вечеру. И все будет хорошо. Не стоит так убиваться. Взгляни на свое лицо, на заплаканные глаза, на темные круги под глазами. Солнце погаснет для меня и день перестанет существовать, луноликая моя, если твоя красота станет бледнее от горя твоего, Мириам. Послушай старого Ферхата, моя госпожа, ты должна восстановить свои силы и ждать известий. А я сам займусь поисками. Вечером навещу тебя, и если снова увижу заплаканное лицо, ничего не расскажу. Так и знай!
- Я тоже отправлюсь на поиски, - Мириам подскочила с постели, вырываясь из нежных объятий.
- Нет, женщина. На этот раз я буду непреклонен, - Ферхат развел руки в стороны и категорично закачал головой. – Пока я не получу хоть какие-нибудь известия, ты с места этого не сойдешь, Мириам, клянусь своими детьми!
Угроза подействовала, она сдалась.
- Хорошо, но ведь ты сделаешь все возможное, почтенный Ферхат?
- И возможное, моя госпожа... и невозможное, - чуть слышно добавил купец.
Есфирь осторожно попросила позволения войти. Весь разговор она подслушала под дверью и теперь спешила напоить хозяйку теплым отваром имбиря. Ферхат не хотел мешать, тут же собрался уходить, но стоя в дверях, оглянулся и тихо спросил:
- Чем возлюбленный твой лучше других возлюбленных, прекраснейшая из женщин? Чем возлюбленный твой лучше других, что ты так заклинаешь нас?
Мириам ничего не смогла ответить, только закрыла ладонями лицо. Ферхат понял все и без слов. То, чего он так желал всем сердцем последний год, наконец, случилось с его возлюбленной, но выбрала она не его…
Как не было ему горько, и сердце не разрывалось в груди от жгучей ревности, Ферхат сдержал слово. После возвращения домой он сразу же разослал по округе Магдалы людей в поисках Исы. Ближе к вечеру появились первые вести, а с наступлением ночи Ферхат засобирался к Мириам, зная, что та до утра будет ждать его и не уснет, пока не услышит все, что удалось узнать верным следопытам.
Мириам действительно ждала Ферхата. Уже с вечера она велела накрыть стол на верхней террасе, зажечь факелы, расстелить на холодных плитах мягкие ковры. Встречала купца как самого дорогого и желанного гостя, держалась спокойно, сдержано. На приветствие его ласково улыбалась. Отослала служанок, сама разлила по серебряным кубкам красное вино, выбрала самые прожаренные румяные куски мяса и положила на блюдо перед Ферхатом. Не задала ни одного вопроса, не произнесла ни одного слова. Отпив вина, купец сжалился над заботливой хозяйкой.
- Сколько чести для такого скромного гостя, Мириам! Не стоило так хлопотать. Я сыт, и лишнее мне не впрок. Надеюсь, за всеми приготовлениями тебе удалось отдохнуть, моя госпожа?
- Да, почтенный Ферхат, кормилица не отходила от меня целый день, пока я не уснула. Мне уже намного лучше.
- Я рад это слышать, потому что тебе понадобятся силы, чтобы выслушать меня.
Она побледнела, прижала руки к груди.
- Не надо расстраиваться, женщина, - успокоил Ферхат. – Ничего страшного пока не произошло. Твоего странника видели и не один раз. Правда, в своих поисках он покинул пределы Магдалы, но живой и невредимый.
- Рассказывай, Ферхат, не томи меня, - взмолилась Мириам.
- Сначала его приметили двое нищих на перепутье дорог, где много лет назад сгорела смотровая башня перед поворотом на Кану.
Мириам согласно кивнула головой, она знала то место, там широкие просторы пастбищ и лугов, неудивительно, что Иса выбрал именно эту дорогу.
- Пилигримы получили от него еду и воду, поэтому хорошо запомнили странного путника. Ближе к Кане лежит небольшая роща. Там его видели в кочевом племени саддукеев. Он вылечил одного мужчину от многолетней боли в спине и помог молодой женщине благополучно разрешиться родами. На это у него ушел почти весь день. Там он и заночевал. Старейшина племени ни за что не хотел отпускать его в дорогу до рассвета. Плату от саддукеев он не принял, но молодой отец в благодарность загрузил его повозку корзинами с фруктами и кувшинами с водой. Где убыло, там и прибыло. Как видишь, луна моя, он и сам может прокормиться своим ремеслом. Да…. – Ферхат задумался, пригладил бороду, допил терпкое вино.
- Чье вино? Откуда? – поинтересовался он, прерывая рассказ.
- Старого Иосифа из Назарета, - Мириам наполнила кубок до краев. – Если понравилось, я прикажу завтра же доставить вино в твою лавку, почтенный Ферхат. Но ты не сказал, куда отправился Иса дальше?
- Дальше его след потерялся, моя госпожа. Где он был сегодня неизвестно к сожалению. Многих расспрашивали о нем: торговцев, купцов, бродяг, рыболовов, пастухов. Но тщетно, никто его не видел, Мириам. Мои люди получили приказ следовать до Тивериады. Завтра к вечеру получим новые известия. А пока тебе нужно будет немного подождать. Есть какие-нибудь дела по дому? – поинтересовался Ферхат.
- Да, - Мириам рассеянно кивнула головой. – Весь двор завален оливой, сегодня начали отжим на маслобойне. Надо проверить работу и узнать у торговцев на рынке начальную цену.
- Вот и хорошо. Отвлекись от грустных мыслей. А цену можешь не узнавать, в этом году она высока. Везде неурожай. Ты возьмешь за масло большие деньги, а это всегда приятно, - Ферхат взглянул на равнодушное лицо Мириам и осекся. – Не переживай так, луна моя. Мы обязательно его отыщем. Случись плохое, уже бы узнали, такие вести всегда приходят первыми.
Со стороны озера подул свежий ветер, Мириам вздрогнула, накинула на плечи теплую накидку. Она никак не могла согреться, дрожь била все тело. Успокаивало только одно: Иса был жив, и сейчас где-то под звездным небом он коротал черную ночь. От выпитого вина немного кружилась голова, страждущая душа успокоилась, улеглась, сами собой нахлынули воспоминания.
- Твоя правда, почтенный Ферхат. Я помню, как такие же слова всегда повторял мой отец. Но это было очень давно… Несчастья приходили в наш дом одно за другим. Сначала умерла мать. Я не помню ее, кормилица рассказывала о ней перед сном. Она долго болела и до последней минуты не верила, что может умереть. Вся ее жизнь заключалась в любви к мужу и детям. Нас было трое: брат Лазарь, сестра Наина и я. Через три года после смерти матери старший брат решил перебраться с молодой женой на другой берег озера и жить отдельным домом. Отец помог Лазарю прикупить в Гамале хороший дом и участок под виноградник, хотя тому была по душе лодка и рыбацкие сети, но отец настоял на своем... В один весенний день пришли плохие вести. Я хорошо запомнила тот день. Наина дала мне поиграть своими красивыми бусами и ракушечным ожерельем. Я так долго об этом мечтала… Гамалу осадили персы, всех жителей уничтожили, и с тех пор я ничего не знаю о семье брата. Помню, отец пытался найти их, но после поисков вернулся седой и целый месяц ни с кем не разговаривал, даже со мной, со своей любимой Мириам.
Наина была старше меня на шесть лет. Когда ей исполнилось семнадцать, женихи не давали прохода. Она была красивая, стройная, высокая, пела веселые песни. Долго затягивать со свадебным обрядом не стали, отец опять решил все сам. Подыскал богатого мужа и отвез в другой город в чужой дом. Я не видела сестру целых два года, а когда она приехала на пасху проведать меня и отца, не узнала ее. Из цветущей девушки Наина превратилась в старуху. Богатый муж оказался слаб на вино и часто любил распускать руки. Избивал ее сначала дома, потом выволакивал за волосы на улицу и бил прилюдно на потеху толпе. Когда об этом узнал отец, то пригрозил зятю судом и большим штрафом за увечье дочери, но тот только рассмеялся. На следующий день они уехали обратно домой. Я помню, как прощалась со мной сестра, она знала, что больше мы не свидимся. Через три дня пришли плохие вести. Он забил ее до смерти, Наина ждала ребенка…
Мириам замолчала. Ферхат ждал, не произнес ни слова. Тишина стояла вокруг, только где-то в саду трещали цикады, а на террасе полыхал огонь факелов. Женщина посильнее закуталась в накидку, сделала глоток вина.
Она никогда и никому не рассказывала о своей семье. Все, что ранее знал Ферхат о ее жизни, ему удалось узнать от Есфирь. Но и та, безгранично преданная своей хозяйке, немногое поведала любопытному купцу. Теперь же, слыша все из первых уст, Ферхат запоминал каждое слово, любую подробность.
- Когда мы с отцом остались одни после свадьбы сестры, он пытался обучать меня грамоте - непозволительной роскоши для женщины. Помню, Есфирь украдкой наблюдала за нашими занятиями и вздыхала, думая, что хозяин глупостями занимает девичью голову. - Мириам улыбнулась, взглянула на Ферхата, и его сердце затрепетало в ответ на ласковый взгляд. – А после смерти Наины отец замкнулся, все винил себя в ее гибели и каждый день ходил на могилу жены просить прощения… Фреска Венеры, что находится на стене моей комнаты, работа отца, - Ферхат удивленно вскинул брови. – Да, да… Он умел изображать то, что другим не дано было увидеть. Тоскуя по жене, он нарисовал ее, как помнил… какой хотел помнить всегда. В наш дом часто заезжали гости, богатые купцы, останавливались проездом римляне. Кто-то заметил фреску и высоко хвалил мастерство отца. А однажды ему предложили заказ: разукрасить подобными картинами целый дом в Тире, что в Финикие, недалеко отсюда, всего лишь соседняя земля, берег моря. Раньше я никогда не видела море… Я думаю, отец согласился, чтобы покинуть свой дом, в котором уже не был счастлив. Мне даже не пришлось его долго уговаривать, он взял меня с собой, не хотел расставаться даже на один день. Нашел хорошего управляющего, и в одно прекрасное утро мы уехали из Магдалы. Больше сюда он не вернулся.
Мириам задумалась. Как не хотелось ей в эту минуту облегчить свои душевные страдания, дальнейшее повествование вызывало сомнения: надо ли все рассказывать Ферхату, не отвернется ли он от нее после того, что услышит? Но любовь и преданность верного друга развеяли лишнюю тревогу, и она продолжала.
- Работа увлекла отца настолько, что невозможно было и вообразить. Он начал жить заново. Каждый день, проведенный возле стен на возвышенных мостках с картинами и красками, давал ему новую силу. Мастерство его улучшалось с каждым новым заказом, с каждой фреской. Мы кочевали вдоль побережья из одного города в другой. Вскоре отца пригласили в Афины. Он поехал, не задумываясь. Но я росла рядом и не могла с утра до вечера сидеть на полу и подавать кисти. В Афинах предстояла долгая работа, и отец отдал меня в храм Исиды. Там прошли мои лучшие годы. Жрицей я не стала, храм был для меня временным пристанищем, поэтому и в жертвоприношениях я не участвовала. Но танцам меня обучили и не только. Раз в году в день летнего солнцестояния в храме устраивались жертвоприношения иного рода. Отбирались несколько молодых девушек для мужчин из соседнего храма. Акт их любви прямо на алтаре Исиды приветствовался старшими жрицами. Помню разгневанное лицо отца, когда я с воодушевлением рассказала ему о предстоящих приготовлениях к празднику. В тот же день он забрал меня из храма… Потом был Рим. Там отец обучался ремеслу у более опытных мастеров. Все шло своим чередом. Денег хватало, жили мы более чем скромно, а плата за картины была высока. Я росла. Моим увлечением стали пергаменты, древние свитки, латинский и греческий, мудрецы и философы, астрономия и геометрия. Рим – это древняя чаша веков, наполненная до краев познаниями, которые раскрывались человечеству с начала всех времен.
Но когда отцу надоело каждый месяц стричь мне волосы, да и грудь невозможно было скрыть под туникой, меня перестали пускать на философские споры в театр, закрылись двери библиотеки. Я заскучала возле фресок отца. Меня интересовало то, что было доступно лишь мужчинам. Отец заметил перемену моего настроения и как-то вечером вынудил признаться о заветной мечте. Александрия! Я грезила ею во сне и наяву. Через два месяца работа в Риме была закончена, и мы отправились на корабле в Александрию. И там отец быстро нашел работу, а мне учителя латинского, математики и астрономии. Целыми днями я просиживала в хранилищах библиотеки и под видом помощника учителя помогала переводить древние рукописи и то, что от них осталось после пожара. Никогда я не испытывала большего счастья, чем в те далекие дни.
Когда ты молод, стремишься быстрее жить и не замечаешь, как проносятся годы, как быстро и незаметно стареют возле тебя родные люди. Однажды вечером, сидя на любимой скамье возле нашего жилья, отец задумчиво провожал закат. Последние лучи солнца освещали седую голову, и я вдруг увидела уставшего старца: лицо изменилось, осунулось, заострился нос, появились глубокие морщины. Я увидела его лицо другим, каким раньше не замечала: чужим, незнакомым, но лишь на несколько минут. Он очнулся от своих грез, а я от своего видения.
Однажды он позвал меня посмотреть завершенную работу. За нее заплатили больше, чем ожидалось, но отец был печален в тот день. Он подвел меня к фреске, к точной копии той, что осталась у нас дома в Магдале. Я помню его слова: «Она первая, она же и последняя». На следующий день мы возвращались домой. Я до сих пор не знаю, почему он так решил. Может быть, примирился со своей совестью, или его простили те, кого он подвел, а может после стольких лет горе притупилось, а боль перестала терзать его сердце… не знаю, – Мириам перевела дыхание, немного успокоилась, допила вино и поставила пустую чашу на стол.
- Мы возвращались морем. За два десятка монет капитан греческого судна согласился довести нас до Птолемаиды, от нее было уже рукой подать и до Магдалы. Но в Иоппе на судно погрузили огромные тюки хлопка арабского купца, а небольшой отряд сирийцев сопровождал ценный груз. На корабле всем хватило места, все разместились на палубе. Ночью началась попойка. Громкие крики пьяных, непристойные песни никому не давали спать. Отец решил выйти из пропахшего рыбой трюма и подышать свежим воздухом. Я попросилась сопровождать его, но он велел ждать внизу… Я долго ждала, не могла заснуть. Потом не выдержала, поднялась на палубу и нашла его возле свернутых канатов, он не мог встать, отнялись ноги. С большим трудом кое-как подняла его, подхватила под руку, но тут случилось то, чего не могу забыть столько лет… Двое пьяных охранников заприметили меня, как я выходила из трюма, выждали удобный момент и напали сзади… все произошло так быстро, я даже не успела закричать, мне заткнули рот. Отец не пришел мне на помощь, он обессилено стонал рядом в нескольких шагах, отброшенный одним ударом... Странно, но я ничего не чувствовала… помню только руки, жирные, липкие руки, терзавшие мое тело… Все мои мысли были об отце, я чувствовала только его боль и страдания из-за меня… Когда все закончилось, напоследок один из мерзавцев ударил отца кинжалом в грудь и выбросил тело за борт… Я кричала, долго звала на помощь, потом потеряла сознание. Не помню, как пережила весь ужас, как добралась домой, помню, лишь капитан корабля сжалился надо мной и дал мне в сопровождение своего человека. Он и доставил меня в Магдалу. Дома я рассказала только о смерти отца, даже старая Есфирь не знает всей правды. Никто не знает, кроме тебя, почтенный Ферхат.
Купец поднялся с места, молча подошел к Мириам. Преклонил перед ней колени и поцеловал руку, затем нагнулся, осторожно приподнял край туники и поцеловал ноги. Она застыла от удивления, оцепенела, словно во сне. Нахлынувшее чувство стыда заставило пожалеть о своем откровении. Ферхат медленно поднялся с колен.
- Никто и никогда не узнает от меня то, что я узнал сегодня, женщина. Твоя тайна умрет вместе со мной. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, даже не сомневайся, приказывай, и все будет исполнено для тебя.
- Благодарю тебя, уважаемый Ферхат. Но мы засиделись, уже поздно, – Мириам грустно улыбнулась. Факелы давно догорели, одинокая свеча освещала стол и террасу.
Желтый свет полной луны заливал двор, было светло как днем. И лишь черная тень от раскидистого тутовника покрыла собой дальний угол двора и входную дверь на кухню. В этой тени никем незамеченная притаилась сгорбленная фигура старой кормилицы.
Со стороны города послышался приглушенный топот копыт. С каждым мгновением он становился отчетливее. Через минуту в ворота застучали, выкрикивая имя Ферхата.
- Слава богам! – забеспокоился купец. – Наверное, поздний гонец. Пусть проводят его сюда или нет, я сам спущусь. Все слуги давно спят.
Мириам перегнулась через перила террасы. Яруф уже бежал через двор открывать ворота. Въехал всадник, его загнанный конь еле держался на ногах, с уздечки хлопьями свисала белая пена. Ферхат только всплеснул руками. Пропал жеребец! К утру издохнет. За всадником въехала повозка. На козлах сидел слуга, которого Мириам дала в сопровождение Исе. Выслушав короткий рассказ гонца, купец почти бегом поднялся на террасу.
Мириам не находила себе места.
- Что он сказал? – кинулась она к Ферхату.
- Его забрал отряд римских легионеров во главе с центурионом Терпрасием. Они уже два месяца ведут розыск повстанцев на этих землях. Задерживают всех, кто не может предоставить о себе точных сведений.
- Куда же его отвезли?
- В Капернаум. Во дворец. Отряд остановился там. Мой человек отыскал повозку неподалеку от ворот дворца и твоего слугу, который подтверждает эти слова.
Мириам устало опустилась на ковер. Ей слышался голос старца возле колодца. «Найди его! Найди его!».
- Я найду его, - прошептали дрожащие губы.
7.
Весь следующий день ушел на подготовку отъезда в Капернаум. Первым делом Мириам приказала отжать всю оливу. Темно-зеленую жидкость с горьким привкусом разлили по глиняным кувшинам и бережно грузили на повозки. Торговец Матфей забирал все масло за такую цену, о которой Мириам не могла даже и мечтать. Пятьсот монет! Предсказания Есфирь сбылись: масло оценивали на вес золота.
Мириам могла только радоваться. Деньги на выкуп Исы у нее были. Еще ночью, когда прибыл гонец, она уговорила Ферхата послать расторопного слугу к центуриону с посланием.
- Я напишу, что Иса является владельцем большого поместья в Магдале и моим мужем. Попрошу позаботиться о нем и никуда не отпускать, пока я лично не привезу ему деньги на откуп.
Какое-то время Ферхат думал, что ослышался. Любовь этой женщины рушила все препятствия, сносила преграды, не боялась ни подкупа, ни лжи, попирала устои и обходила законы. Он видел лишь радостные глаза, счастливую улыбку и завидовал нищему лекарю, непомнящему откуда родом, но которому удалось заполучить столько богатства, сколько и во сне не приснится.
- Хорошо, луна моя, – сдался Ферхат. – Может быть, твоя хитрость и оправдает себя, но одна ты не поедешь. Я соберу отряд, и сам буду сопровождать тебя.
Мириам согласилась. На следующий день с первым лучом солнца выехали из Магдалы. Она торопилась и постоянно молилась Исиде за сохранение своего Исы. С Есфирь они всю ночь зашивали монеты в широкий пояс, и его тяжесть железным обручем давила на тонкую талию. Мириам взяла в дорогу одну служанку и незаменимого Яруфа. Ферхат снарядил для охраны десяток проверенных саддукеев, которые уже много лет сопровождали его торговые караваны по пустыням и дорогам Палестины.
В Капернаум въехали, когда солнце высоко стояло над горизонтом. Их дважды останавливали римские посты, проверяли повозки, спрашивали о цели приезда. Когда же Ферхат остановил отряд у ворот дворца, Мириам отказалась от отдыха и без промедления решила отыскать начальника капернаумской сотни.
Дворцовая стража насторожено отнеслась к ее просьбе вызвать центуриона. Тогда Мириам настойчиво и незаметно сунула в руку стражника золотую монету. Подкуп римского воина карался смертной казнью, но стражник подмигнул двум караульным, и женщину пропустили через ворота. Ферхат остался у стены, его пропускать не захотели. В сопровождении двух охранников Мириам прошла во внутренний двор, где располагались армейские казармы, под которыми находилась дворцовая тюрьма.
Центурион Терпрасий, несмотря на ранний час, завершал обход заключенных. Уставший от долгой службы и палестинской жары, он в тайне мечтал о заслуженной пенсии и назначение в Капернаум считал последним на службе кесаря. Коренастый, широкоплечий, огромного телосложения он обливался вонючим, липким потом, словно дождем. Вся его короткая туника под тонкой кольчугой была пропитана им насквозь. И это только утро! Мириам он встретил, выходя из подземелья, щурясь на яркие солнечные лучи после темных казематов. Когда его глаза привыкли к свету, центурион, не стесняясь, разглядел незнакомку. Красива, стройна, одета богато, наверное, из дворцовой прислуги.
- Что угодно ставленнику кесаря? – проходя мимо женщины, он задал вопрос на ходу. Ответа не последовало.
Центурион остановился, взглядом окинул Мириам еще раз. Она молчала. Вся ее храбрость куда-то подевалась, а язык не хотел шевелиться.
- Ты иудейка?
Мириам кивнула.
- На романском можешь говорить?
Кивнула опять.
- Хорошо. Иди за мной.
Мириам, а за ней и стража, последовали за центурионом. Они прошли по каменному настилу двора, миновали высокую арку на двух колоннах, поднялись по лестнице в крытую колоннаду. Здесь в прохладном укромном месте возле круглого бассейна с фонтаном центурион обосновал себе тихое место для отдыха в часы покоя. Жестом руки он приказал страже остаться у входа, Мириам же указал на каменную скамью. Сам стал прохаживаться возле фонтана, поглядывая на незнакомку. Он пытался вспомнить, видел ли ее в свите царедворца или нет? Такую красавицу не мог не заметить. Наконец, не выдержал.
- Кто ты?
- Мириам, - послышался робкий ответ.
- Мария, - уточнил центурион. – Так понятнее, чем ваши имена. Я не видел тебя раньше при дворе.
- Я не служу здесь. Я не из дворца, - пояснила женщина.
- Тогда откуда?
- Из Магдалы.
- Еще имя есть?
- Нет... Зачем?
- Марий столько, что можно ошибиться. У вас каждая вторая Мириам, каждая третья Рахиль, а каждая четвертая Иоанна. Нужно второе имя, чтобы отличаться от других, - пояснил Терпрасий. – К имени можно добавить название местности, где родилась, или каким ремеслом занимаешься, замужняя женщина может взять имя мужа. Понятно?
Мириам опять кивнула головой. Зачем ей новое имя? Тридцать лет устраивало и такое.
- Что привело тебя ко мне? – Терпрасий присел рядом на скамью, смотрел на женщину не отрывая глаз. Давно не был он в Риме, давно не видел такой красоты.
- Я ищу мужа. Его зовут Иса. К тебе, центурион, я вчера отправила слугу с посланием. Получил ты его?
Терпрасий удивленно посмотрел на длинный стол, заваленный свитками. Нужно было давно заняться посланиями из Кесарии. Какое здесь письмо из Магдалы, есть ли время все читать? Он нахмурился, вытер со лба крупные капли пота.
- Нет, я не получал твоего письма. Но раз ты здесь, расскажи все сама.
- Я же сказала, - первый страх прошел, и Мириам начинала сердиться, - что ищу мужа. Твои солдаты схватили его возле Каны два дня назад и привезли сюда.
- Мои воины не хватают, кого попало на дорогах, у них есть приказ, - центурион гневно сдвинул брови, но долго сердиться на такую красавицу не мог, голос его потеплел.
- Все возможно, женщина. За день мы встречаем более сотни людей, всех не упомнишь. Если его привезли сюда, значит, на то были причины. Какой он из себя? Опиши его.
- Среднего роста, узкие плечи. Лицо чистое, открытое, большие карие глаза. Светлые волосы до плеч.
- Ты даже не можешь представить, Мария, скольким людям подходит твое описание. Есть ли в нем что-нибудь особенное?
- Есть! - Мириам едва сдержала волнение. – Он исцеляет людей. Он лекарь.
Терпрасий опять нахмурился. Лицо стало суровым, тяжелый взгляд лег на каменный пол.
- Как его звать?
- Иса, - у Мириам похолодело сердце.
- Я помню этого человека, - центурион поднял глаза, выдержал долгую паузу. Мириам не отвела взгляда, но почти перестала дышать. - Он сказал, что не женат, и семьи у него нет. А ты говоришь: муж.
- Сжалься, центурион! – она упала на колени. – Мой муж болен, забывает свое имя и где живет. Если заблудится, не сможет сам найти дом. С ним всегда неотлучно следует слуга. Когда его нашли твои воины, с ним ведь был раб и повозка. Он не бродяга, центурион, и тем более не разбойник. Муж собирал целебные травы. Наша дочь Сарра на днях заболела… Прошу тебя, центурион, заклинаю, отпусти моего мужа!
Терпрасий только покачал головой.
- Не могу, женщина. У меня его нет.
- Где же он? – Мириам попыталась встать, но ноги не слушались, подгибались.
- Лекаря отвели во дворец. Он сказал, что может помочь одному страждущему, который нуждается в его помощи.
- Кто болен во дворце?
- Сын царедворца Исаака.
Мириам облегчено вздохнула, главное, что Иса жив. Конечно, вызволить его из дворца будет сложнее, но и это ей по плечу. Она поднялась с колен, выпрямила спину, расправила плечи и гордо вскинула голову.
- Как я смогу пройти во дворец?
- Никак, - последовал ответ.
- Но должен же быть способ, чтобы я могла увидеть мужа и отвести домой?
- Его не выпустят из дворца, - уверенно сказал Терпрасий.
- Почему? – удивилась Мириам.
- Потому что он вылечил сына Исаака. И теперь тот ни за что не расстанется с хорошим лекарем. Поверь мне, женщина, ты напрасно теряешь здесь время. Твоему мужу оказана большая честь, он будет служить при дворце. Да и показалось мне, что он несильно стремился вернуться домой…
Терпрасий с интересом смотрел на незнакомку. Если бы он был ее мужем, то ни за чтобы не захотел покинуть домашний очаг даже на один день.
Вдруг Мириам встала, распахнула верхний хитон и принялась осторожно развязывать пояс. Она разматывала его вокруг талии, тяжелая ткань медленно спускалась к ногам. Центурион поддался вперед, шея его напряглась, как у тяжеловесного быка. Еще одно плавное движение женских бедер, и он силой привлечет ее к себе.
По страстному взгляду Мириам угадала желания центуриона, и лишь только пояс оказался на полу, ловко увильнулась от потных рук.
- Сиди там, где сидишь, центурион. Иначе я позову стражу, – она приказывала.
Терпрасий от такой наглости слегка оторопел, потом улыбнулся и решил не мешать смелой женщине, которая все больше увлекала его, заманивала в сладостные сети.
- Здесь пятьсот золотых монет, - Мириам кивнула на пояс. – Хорошая цена, центурион. С этими деньгами ты приумножишь свое состояние, если выгодно ими распорядишься. Соглашайся на мое предложение, и никто не узнает об этом, клянусь тебе.
- Не меня ли ты покупаешь, красавица? – широкая самодовольная улыбка расплылась по потному лицу.
Мириам покачала головой. О, могущественная Исида, и этот туда же.
- Нет, это плата за моего мужа.
- Зачем он тебе, женщина? Тщедушен, слаб, еле стоит на ногах, а взгляд как у побитой собаки. Всего боится, каждого шороха. Разве это мужчина? Выбери меня, Мария, - серьезно предложил центурион. - Не пожалеешь. Я отвезу тебя в Рим. Он понравится тебе больше, чем вся эта голая пустыня. Поверь мне, Рим умеет удивлять!
- Я знаю, что такое Рим, центурион, и не понаслышке. Верни мне мужа.
- Вижу, ты непреклонна, женщина, - Терпрасий горько ухмыльнулся, вздохнул и еще раз оглядел ее с ног до головы. – Ну, что же я попробую тебе помочь.
Он наклонился, потянулся за поясом и, ощутив тяжесть зашитых монет, удивленно вскинул брови. Она не обманывала, судя по весу, здесь спрятано целое состояние.
- Хорошо, женщина. Неподалеку от дворца есть постоялый двор Маруфа, жди у него. Я попробую что-нибудь разузнать о твоем муже и придумаю, как вызволить его из покоев Исаака.
- Я буду ждать возле ворот, центурион. Не забудь про меня.
Мириам резко развернулась и быстрым шагом, почти бегом, покинула колоннаду. Страже сама отдала приказ вывести ее из дворца.
- Такую не забудешь, - задумчиво вымолвил Терпрасий и медленно намотал пояс на запястье руки.
Все, что Мириам удалось узнать об Исе, она сразу рассказала Ферхату. Решили ждать до вечера, а если понадобится то и до утра, но не на постоялом дворе, а возле стен дворцовой ограды, расположившись подальше от главных ворот, чтобы лишний раз не привлекать внимания римлян. Несколько раз ворота открывались и закрывались, мимо проносились отряды легионеров, менялись посты, доставлялись новые партии задержанных на дорогах Галилеи, громыхали повозки с провиантом.
Весь день Мириам ждала, что вот откроются ворота и выйдет Иса. Она мечтала, как кинется к нему навстречу, как обнимет его крепко-крепко и никуда больше не отпустит. Но наступил вечер, а центурион не объявлялся. Появился он только за полночь, уставший, злой, измотанный долгой дорогой.
- Ты ждешь, женщина? – спросил, улыбаясь, Терпрасий, увидев стройный силуэт возле каменной ограды.
Она первая подошла к нему. Широкоплечая фигура центуриона глыбой возвышалась на исполинском скакуне.
- Ты привез моего мужа, центурион? – Мириам нечаянно схватилась за стремена, конь дернулся, шарахнулся в сторону.
- Осторожно, Мария, – Терпрасий успокоил коня, быстро соскочил на землю. – Он может изувечить тебя, женщина. Это боевой конь. Давай отойдем подальше.
Мириам старалась держаться как можно спокойнее, но, не приметив Исы среди людей центуриона, она нервно затеребила край накидки, накручивая на тонкие пальцы бахрому каймы.
- Где он? – вопрос прозвучал слишком резко и прямо.
- Его нет во дворце, Мария, – гранитной скалой Терпрасий склонился над женщиной, готовый раздавить своей тяжестью. Он был спокоен и терпелив.
Мириам не отступила, только запрокинула голову, чтобы лучше видеть лицо центуриона, и вызывающе смотрела на него. В ее глазах сверкали звезды и отражалась луна. От нее исходил запах горького миндаля, он щекотал ноздри и кружил голову. Терпрасий вдыхал опьяняющий запах полной грудью. Весь день он думал только об этой женщине, она не шла у него из головы. И сейчас, встретив ее вновь и находясь так близко, он, старый боевой ветеран римских легионеров, не смог сдержать бешеных ударов сердца, рвущегося из мощной груди.
- Его нет во дворце, Магдалина, - повторил он еще раз. Терпрасий говорил тихо и ласково, едва сдерживая дыхание от волнения.
- Кто? – удивилась Мириам. – Почему Магдалина?
- Потому что ты из Магдалы. Твое имя Мария Магдалина. Оно больше подходит тебе. Разве нет? Такое же звучное, как пение райских птиц в саду моей матери. Твои волосы пахнут розовой водой, как те цветы, что там растут. Волшебный сад далеко отсюда, но я надеюсь, что когда-нибудь ты увидишь его.
Мириам растерялась. Она не знала, что ответить.
- Тебе не нравится имя, Магдалина? – Терпрасий улыбался только глазами, лицо оставалось серьезным. Склоняясь над женщиной все ниже и ниже, он чуть слышно прошептал. – Я целый день придумывал его. Я больше ни о чем и думать не мог…
Мириам опомнилась, отступила назад, но споткнулась о камень и чуть не упала. Центурион успел удержать ее за руку и слишком сильно сжал локоть. Она вскрикнула от боли. В шаге от них возникла фигура Ферхата. Под полой халата он сжимал острый кинжал.
- Все в порядке, моя госпожа? - поинтересовался купец.
- Да, - ответила Мириам, не сводя с центуриона глаз. – Где он? – тихо повторила вопрос.
Терпрасий колебался некоторое время, затем с сожалением отпустил ее руку, выпрямился и расправил широкие плечи.
- Его отвезли во дворец Ирода Антипы как подарок. Царедворец Исаак любит выслуживаться перед сильнейшими. Хитрый человек. Ты опоздала на один день, Магдалина. Боюсь, что больше я ничем не смогу тебе помочь. У царя иудеев своя стража. Во дворце Ирода я никого не знаю.
Центурион подошел к коню, отвязал от седла завернутый в ткань пояс Мириам.
- Возьми, женщина. Это еще понадобится тебе, если, конечно, ты не передумала, - он ждал ответа.
- Нет, не передумала, - Мириам приняла пояс, передала Ферхату.
Терпрасий вскочил в седло. Густая темнота мешала ему последний раз рассмотреть красивое лицо. С обидой и нескрываемой горечью в голосе он произнес:
- Удачи тебе, женщина. И запомни, твое имя - Мария Магдалина!
Когда в ночи смолкли глухие удары копыт и тяжелые ворота дворца с грохотом закрылись за отрядом центуриона, Мириам, вытирая украдкой слезы, побрела к повозкам. Она опустилась возле костра, где ее ждала служанка, и закрыла лицо руками.
- Что он сказал вам, госпожа? – Руфь присела рядом. – Куда он отвез вашего брата?
- Брата? – Мириам вспомнила, что всем слугам в доме рассказали об Исе как о двоюродном брате. – Да, брата… Он во дворце Ирода. Что мне делать, Ферхат?
- Ничего, - купец спокойно располагался возле костра на ночь под открытым небом. – Переночуем здесь, до рассвета уже недалеко. А рано утром отправимся в Тивериаду. – Он задумался. – Не расстраивайся, луна моя. Мы найдем его. Обязательно найдем. Слово даю тебе, женщина.
8.
Под вечер следующего дня отряд Ферхата прибыл в Тивериаду. Это был небольшой город, построенный Иродом Антипой, непохожий на другие города Иудеи. Ирод основал его на месте древнего кладбища, показывая своему народу и всему миру, насколько он далек от предубеждений и старого суеверия. Но набожные иудеи обходили Тивериаду стороной и кроме страха ничего не испытывали. Любой, кто входил или въезжал в город, удивлялся широким, чистым улицам, вымощенным из белого камня. На площадях струились голубые фонтаны, беломраморные статуи под открытым небом украшали перекрестки улиц. Созданный на берегу Геннисаретского озера и окруженный с одной стороны водной гладью, с другой город восходил в прозрачное голубое небо, которое еще не успели закрыть кроны молодых деревьев. Имелся здесь и театр, и общественные бани, а еще форум и, конечно, базар, поражающий своей чистотой любого приезжего торговца.
Но самой главной достопримечательностью удивительного города считался сам дворец Ирода Антипы. Людская молва приписывала ему небывалые размеры и чрезмерную роскошь. Говорили, что иудейский дворец превосходил дворец самого императора Тиберия. На базаре люди из уст в уста передавали, а может быть, и сильно приукрашивали описание убранства комнат и мебели, на которые Ирод не поскупился потратить целое состояние. Поборы и налоги он сдирал со своего народа больше, чем римский наместник вместе с первосвященниками. Но стены дворца были высоки, ворота не на миг не оставались без охраны, проникнуть вовнутрь незамеченным казалось невозможно.
На постоялом дворе Ферхат первым делом позаботился о людях и лошадях, велел разместить на ночь повозки подальше от выезда со двора, проверил сохранность груза. Договорился с хозяином о затратах и еде, распорядился подать ужин для Мириам в ее комнату. Когда он робко вошел к ней, то застал за выбором самой скромной накидки.
- Куда ты собралась, моя госпожа? – купец осмотрел накрытый для ужина стол. К еде никто не притронулся.
- Во дворец, - ответила спокойно женщина и продолжила наряжаться.
Ферхат тяжело вздохнул, размотал с горячей головы хлопковый платок и присел на тахту. И что за наказания с этой строптивицей!
- Сядь, Мириам, и послушай сначала, что мне удалось узнать у хозяина постоялого двора.
Она в нерешительности застыла на пороге.
- Да сядь же, говорю, женщина. О, Боги милосердные, дайте мне терпения. Своим упрямством ты все испортишь. Проделали долгий путь без остановки, чуть не загнали лошадей. Да, что лошади, люди валятся с ног от усталости. Госпожа моя, сядь, прошу тебя. Дай пожилому человеку перевести дух, выслушай меня.
Она повиновалась, присела на низкий стул, со стола взяла гроздь белого винограда, отщипнула сочную ягоду. Ферхат смягчился.
- Вот и умница. Поешь лучше, выпей вина. Не хочешь вина, выпей воды. В этом городе очень вкусная вода, Мириам.
- Почтенный Ферхат, что ты хотел сказать мне? Что тебе удалось узнать? Сразу говори: Иса мертв?
- Да что ты, женщина. Почему мертв? Пусть боги дарует ему долгие и счастливые годы жизни. Сама напугала меня глупыми вопросами. Про Ису никто ничего не знает.
- Неужели центурион обманул меня? - Мириам поменялась в лице, вся поникла, как сорванный цветок.
- Это я и собираюсь выяснить ближе к ночи. Ведь могут же быть срочные дела у бедного торговца тканями, как ты думаешь, луна моя? – и он хитро улыбнулся.
- Что ты задумал, Ферхат? – она подсела ближе. – Как мы попадем во дворец?
- Не мы, не мы, женщина. И даже не докучай своими глупостями. На этот раз я пойду во дворец. Домоправитель Хуза лично знаком мне. Я давно вожу ему лучшие ткани из персидской земли. Жена Ирода сама выбирает себе одежду. Очень красивая, но жадная женщина. Завтра состоится большой пир, уже съезжаются первые гости. Весь город переполошился. Дворцовая кухня заготавливает множество еды, все самое свежее и вкусное скупается на базаре и отвозится во дворец. Ждут самого Пилата. Ирод хочет удивить его не только своим дворцом, но и яствами… Говорят, что пойманный предводитель зелотов, некий Иоанн, содержится под стражей во дворце. Завтра решится и его судьба.
Ферхат смолк, задумался. Усталость последних дней навалилась серой пеленой, тяжестью налила веки. Мириам заметила перемену в его лице. Отбросила накидку, обхватила сгорбленные плечи.
- Приляг, почтенный Ферхат, не смущайся. Подложи под голову накидку. Тебе и вправду надо отдохнуть. До ночи далеко. Я побуду возле тебя, посторожу твой сон, а вечером разбужу.
- Твоими молитвами, женщина, твоими молитвами…
Мириам помогла Ферхату удобнее устроиться на тахте, а сама села рядом возле его ног прямо на полу. Расправила складки голубой туники. Золотые браслеты и украшения благоразумно остались дома, только жемчужная нить обвивала непослушные рыжие волосы.
- Как сменяется темная ночь на лучезарный день, так и твою печаль сменит радость, возлюбленная моя, - Ферхат прикрыл глаза и затянул персидские мотивы. – Как отцветает по весне нежный миндаль, так и твоя грусть лепестками спадет на землю, возлюбленная моя. Молю небеса, лишь только алый румянец бархатных щек не потух, лишь только лазурный блеск глаз не угас, возлюбленная моя.
Мириам положила голову на тахту, прислушиваясь к музыке древнего языка, к мелодичной и чарующей поэзии далекой прекрасной земли…
Ферхат вернулся из дворца уже глубокой ночью. Мириам ждала его, спать не ложилась и с порога приметила довольный вид, лукавую улыбку.
- Нам повезло, Мириам, - купец важно вышагивал по ковру, восторженно сотрясая руками. – Этот пир Ирод решил устроить вовремя. Хуза заказал к утру сто локтей полотна и столько же парчовой ткани, чтобы украсить стены и колонны большой залы.
- Где же взять столько ткани? – изумилась Мириам.
- Скупим завтра весь базар. Надеюсь, Хуза не охотник гулять по местным лавкам... про Ису тоже узнал, луна моя.
- Где он?
- Во дворце! Центурион сказал правду. Исаак привез его, чтобы показать Ироду Антипе и похвастать, какого удивительного лекаря ему посчастливилось найти. Пока жена Хузы провожала меня до ворот, только о нем и говорила. Видно, он покорил и ее сердце, – Ферхат внимательно посмотрел на женщину.
Легкая тень набежала на бледное лицо, на лбу залегла тонкая морщинка. Ферхат нежно коснулся мягкой щеки.
- Не расстраивайся раньше времени, луна моя. Завтра пойдешь со мной во дворец. Один я не справлюсь. Будешь моей племянницей, Мириам.
Утром две широкие повозки въехали во дворец. Пока слуги на заднем дворе разгружали тяжелые тюки, Ферхата вышла встречать жена домоправителя Хузы.
- Я Иоанна, - представилась она.
Внешность ее не понравилась Мириам, за приветливой улыбкой чувствовалось холодное высокомерие, а черные глаза Иоанны смотрели пристально, почти не моргая, пронизывая собеседников недоверчивым взглядом. Почувствовав себя загнанной ланью, Мириам плотнее запахнула на высокой груди скромную серую накидку, так настойчиво предложенную заботливым Ферхатом.
- Муж сейчас выполняет последние указания Ирода, - снисходительно пояснила Иоанна, пристально рассматривая скромный наряд гостьи. - Вам придется подождать, пока он освободится и сам рассчитается с вами, уважаемый Ферхат. Могу предложить дождаться его внутри наших комнат.
- У меня просьба к вам, почтенная Иоанна, уж не откажите, – купец склонился в низком поклоне. - Как бы нам увидеть лекаря, о котором вы так любезно поведали мне вчера, госпожа? Моя племянница больна давним недугом. Мы надеемся только на его помощь.
- Повидать лекаря? – удивилась Иоанна. - Его содержат в нижних комнатах. До начала пира царедворец Исаак не велел его выпускать. Но я приношу ему еду и вечерами разрешаю прогуляться по саду. Он вылечил моего сына.
- Наша благодарность будет безмерна, госпожа, - и Ферхат незаметно вложил в ее руку бархатный мешочек.
Его тяжесть полностью подтверждала обещание щедрого купца. Иоанна удивилась открытому подкупу и высоко вздернула подбородок, но предусмотрительный Ферхат поспешил заверить на словах.
- Если проведете нас к лекарю, получите второй мешок с монетами, но в два раза тяжелее.
Его расчет оказался верным, жена домоправителя поспешно спрятала кошель за широкий пояс, вышитый дамасским бисером, и оглянулась через плечо. Под тенью низкого каменного балкона не было ни души, через открытые двери слуги Ферхата вносили пестрые рулоны.
- Я проведу вас к нему, но только кого-нибудь одного, - наконец согласилась она.
- Я пойду, - Мириам решительно выступила вперед.
- Хорошо, следуй за мной.
Они пошли узким коридором, пустой атриум миновали почти бегом и снова вошли в длинный коридор. Иоанна шла быстрой походкой, ее мягкие сандалии ступали бесшумно. Мириам тоже приноровилась к спешной ходьбе, едва поспевала. Через решетчатые окна под самым потолком неслись запахи жаркое и громкие крики. Они шли рядом с кухней. Мириам пыталась запомнить расположение и чередование коридоров, через которые надеялась вывести из дворца Ису. Но после третьей по счету двери, когда они спустились вниз по мраморной лестнице, по соседней галерее прошла дворцовая стража, а два охранника встретили их внизу лестницы. Иоанна что-то короткое шепнула одному из них, и скрещенные копья разомкнулись. Мириам забеспокоилась.
- Как же мне выйти потом из дворца?
- Никак, - последовал ответ. – Тебе не выбраться отсюда. Нужно иметь ключ. Я выведу тебя, когда окончится пир. Ты же хочешь излечиться... или нет?
Мириам замешкалась с ответом, а Иоанна заподозрила неладное.
- Зачем тебе лекарь? Ведь ты не больна.
Жена домоправителя остановилась перед дверью и прежде чем открыть ее, внимательно посмотрела на молодую женщину. Та смущенно опустила взгляд.
- Пять лет я не могу зачать ребенка, - выдавила Мириам, заливаясь алым румянцем. – Муж пригрозил вернуть меня родителям, если к концу года я не рожу сына.
- Похотливые жеребцы, - Иоанна презрительно усмехнулась. – Я сочувствую твоему горю, но если ты решилась довериться мужчине... надеюсь, этот лекарь поможет тебе.
Она быстро открыла широкую дверь, впустила Мириам и тут же закрыла ее на ключ.
В просторной комнате почти не было мебели, только постель на тюфяке прямо на выметенном полу и узкая скамья вдоль беленой стены. Иса сидел в лучах утреннего солнца. Они проникали сюда из квадратного окна под самым потолком, а в золотом потоке плавно кружили пылинки, опускаясь все ниже и ниже на его макушку, плечи, руки. Он пытался читать развернутый пергамент, водил по нему указательным пальцем, что-то шептал губами и на вошедшую тень даже не взглянул.
Мириам устало прислонилась к шершавой стене, склонила голову. Она нашла его! Нашла! Вздох несказанной радости вырвался из стесненной груди, долетел до него и был услышан. Недоуменный взгляд сменился раскаянием.
- Мириам, - прошептали его губы. – Мириам, - повторило его сердце.
Она бросилась к нему, упала на колени и обняла за ноги. Счастливые слезы застилали глаза, но чтобы не разрыдаться, она до боли прикусила губу. Накидка соскользнула на пол, а теплая рука легла на голову, нежно поглаживая извилистый водопад рыжих прядей.
- Где же ты так долго была? – спросил Иса.
- Я искала тебя, - Мириам прятала глаза, вытирая слезы краем накидки.
- Нашла?
- Нашла.
Он нагнулся к ее лицу, привлек к себе и расцеловал заплаканные глаза, вытер слезы. И вот она уже смеется звонким смехом, гладит его мягкие руки своими ладонями и робко заглядывает в большие карие глаза.
- Больше не уйдешь?
- Нет, не уйду.
- Обещаешь?
- Обещаю.
Только быстро прошла ее радость.
- Нам не выйти отсюда. Кругом стража, двери заперты на ключ. Иоанна велела ждать вечера.
- Ты знакома с этой женщиной? – Иса помог ей подняться с колен, усадил рядом на скамью.
- Ферхат знает ее. Он и помог отыскать тебя.
- Благородный Ферхат, - задумчиво произнес Иса, отстраняясь от горячего женского бедра. – Не сыскать тебе, Мириам, друга преданнее, чем он.
- Твоя правда, - согласилась она, придвигаясь ближе, в страстном порыве сжимая ладони. – Но я пришла за тобой, а попала в клетку.
- Мы выйдем, - спокойно ответил Иса.
- Когда?
- Вечером... Сегодня вечером здесь будет пир, Мириам, и прольется невинная кровь. - Иса замолчал, лицо исказилось мучительной болью. – Но сделать уже ничего нельзя. Слишком поздно. Нам нужно дождаться вечера.
Женское сердце затрепетало от странных слов. Но рядом с ним она не чувствовала страха, все тревоги последних дней растаяли в нежной улыбке, в радостных глазах, весь мир перестал для нее существовать, теперь весь мир был в нем.
Положив уставшую голову ему на плечо, и тихо напевая старую песню из далекого детства, Мириам не заметила, как заснула, а когда открыла глаза, приближался вечерний закат. За темным окном слышалась звонкая трель. Какая-то пичуга порхала в зарослях ракитника, защищая гнездо от любопытной кошки. Иса крепко сжал ее руку, и почувствовала Мириам, как нависла в сумраке гнетущая тишина. Его лицо она едва различала. Он был погружен в раздумье, не моргая, прямо смотрел перед собой. Ничего не спросила у него Мириам, а когда открылась дверь, вздрогнула от неожиданности и прижалась к его боку. На пороге в белом хитоне стояла Иоанна.
- Вам нужно идти, - женщина сделала шаг вперед, и силуэт выплыл из желтого факельного света коридора. - Стражники спят беспробудным сном. Вы спокойно пройдете по саду к западным воротам. Там вас ждет Ферхат. Идите.
- Ты не смогла помочь ему? - вопрос Исы прозвучал неожиданно. Но от его ласкового взгляда Иоанна смутилась и отвела глаза. Только покачала головой. – Это не твоя вина, женщина. Не вини себя. Но помни, по заслугам и воздастся каждому. Ты же хотя бы попыталась…
- Идите, - повторила Иоанна, еще ниже опуская голову.
Мириам показалось, что между Исой и женой домоправителя имелась какая-то тайна, какая-то невысказанная договоренность, которой они следуют по обоюдному согласию и совершенно бескорыстно. Подземным холодом задуло в приоткрытую дверь, и крепче сжав руку Исы, Мириам потянула его за собой. Надо торопиться!
Но в коридоре не было ни души. Никто не остановил их, никто не окликнул, не преградил дорогу. Откуда-то лилась музыка, били барабаны, слышались восторженные мужские крики. И Мириам показалось, что через все эти звуки она услышала два слова: «Снимай все!». Она еще крепче сжала руку Исы и, не оглядываясь по сторонам длинного коридора, сбивчиво считая повороты, натыкаясь на запертые двери, наконец, вывела его на залитую лунным светом террасу сада. Ночная прохлада овеяла и охладила разгоряченное лицо, глаза привыкали к темноте. Вдоль дорожки изредка горели факелы, сохраняя первозданный мрак ночного сада. Мириам засомневалась на распутье двух дорог из мелкого ракушечника.
- Нам направо, - повел ее уверено Иса. – Я гулял здесь последние две ночи. Западные ворота направо.
Из-за кустов жасмина послышалось громкое кошачье рычание. По спине Мириам пробежал холодок, она прижалась к Исе, и он нежно обнял стройный стан.
- Не бойся, это гепарды.
- Кто?!
- Очень красивые животные. Нас они не тронут. Не бойся.
Они осторожно прошли мимо кустов. Рычание стихло. Дальше только луна освещала протоптанную тропинку между зарослями олеандра. Поплутав по кипарисовым аллеям, минуя огромные пальмы и живительный фонтан, они вышли из сада на открытое место, где полусонные возницы ожидали окончание пира. Скопление повозок, лошадиное ржание и протяжные крики ослов напоминали базар в праздничный день.
Впереди виднелись ворота, яркий костер горел в огромных факельных чашах возле стены. Стража о чем-то весело разговаривала, слышались шутки и смех. Знакомой показалась Мириам повозка возле плотных зарослей самшита, и голос Ферхата долетел от правой чаши костра. Ступая бесшумно по укатанному белому песку, Мириам повела Ису прямо к повозке.
- Хвала Яхве! – встретил их Яруф. – Заждались вас, госпожа, все глаза проглядели. Наконец-то, вы отыскались, господин. Можно ехать домой.
Он помог Исе укрыться на дне повозки, а Мириам уверено направилась в сторону ворот.
- А, вот и моя племянница! – заметив ее, Ферхат вознес руки к небу, прошептал благодарность богам. – А я стражу развлекаю, возле огня греюсь. Нашла свою сережку, которую утром потеряла?
Мириам молча кивнула головой.
- Тогда пора в путь отправляться. Загостились мы тут. Выпускайте мою повозку, - громко крикнул купец полупьяной страже и взял дрожащую женщину под локоть. – За поворотом мои люди, ступай, не бойся.
Повозка с Исой неторопливо выехала за ворота, Мириам пошла за ней, поддерживаемая Ферхатом, и через два десятка шагов, завернув за угол дворцовой стены, увидела вторую приметную повозку. Под раскидистым деревом тихо ожидали всадники Ферхата, как ночные призраки бесшумно застыли лошади. На козлах рядом с возницей сидела Руфь, дрожа от ночного холода. Верная служанка кинулась к хозяйке.
- Хвала милосердному Яхве, вы невредимы, госпожа. Что я только не передумала за целый день. Ушли с рассветом, а уже ночь на дворе. Бедная моя госпожа...
Но Мириам прикрикнула на плаксивую девушку, велела собираться в дорогу.
Отряд покинул Тивериаду тотчас. Спешно гнали лошадей, не забывая оглядываться, но погони не было. До утренней звезды двигались без остановок, по распоряжению Ферхата ради предосторожности сделали небольшой крюк через тисовую рощу, и только там, в глубине, возле тихой заводи среди тенистых деревьев решили остановиться.
- Видимо, никто не хватился нашего лекаря, если за нами нет погони, - сказал Ферхат, поднося Мириам на привале воды. Говорил он тихо, чтобы не разбудить Ису, который всю дорогу крепко спал, не стали будить его и на остановке. – Хотел бы я узнать, как закончился вчерашний пир. Хуза велел через месяц привезти парчу и шелк. Если увижу Иоанну, расспрошу обо всем.
- Она очень помогла нам, почтенный Ферхат. Не мог бы ты отблагодарить эту женщину, когда снова увидишь ее?
- Она с лихвой получила за свою помощь, луна моя. Я отдал ей все твои деньги, - купец подобрал полы широкого халата, присел рядом. – Не беспокойся о ней, подумай о себе. Ты довольна, Мириам? Что-то я не вижу радости на твоем лице, счастливых глаз.
- Я нашла его, - она попробовала улыбнуться, но подобие улыбки только искривило искусанные губы. Всю дорогу что-то давило на грудь, не давало дышать. – Я нашла его.
Мудрый Ферхат увидел в печальных глазах то, что она не могла осознать разумом, а женское сердце уже почувствовало роковой путь, на который бесстрашно ступала изящная ножка в позолоченной сандалии - горькое счастье, безысходную надежду, потерянную веру. Тяжелый, тихий вздох замер в измученной груди верного Ферхата. Никогда не поймет он тайну женского сердца, секрет женской души. Никогда…
9.
После возвращения Иса принялся за лечение маленького Якова. Приготовленное снадобье втиралось им собственноручно в поясницу ребенка утром и вечером. Каждый день Иса переносил его на руках в маленькую комнату, специально отведенную для лечения на первом этаже хозяйского дома, и закрывался с ним наедине. Входить туда кому-либо строго запрещалось. Мириам всеми силами старалась проявить заботу и участие, простаивая часами под дверью в надежде, что ее позовут, но Иса ничего не просил, ничего не требовал.
Ночевать рядом с ее спальней на верхнем этаже дома он сразу отказался.
- Людские языки длиннее змеиных, - проговорил он, смущенно пряча улыбку, и Мириам, недолго думая, предложила ему поселиться в просторных комнатах на первом этаже. Но и от них он любезно отказался.
В небольшой пристройке под лестницей, ведущей на второй этаж дома, Иса обнаружил кладовые для хранения зерна и амфор с маслом. Комнатушки были настолько малы, что измерялись тремя шагами в длину и двумя в ширину, но понравились сухостью, выбеленными стенами и двумя оконцами, смотрящими на закат. Их-то он и попросил у Мириам. В одной спал и отдыхал вечерами, в другой - с отдельным входом со стороны двора - занимался врачеванием Якова. А ночами Иса любил гулять по саду, сидеть под раскидистой кроной тутовника во внутреннем дворе и подолгу смотреть на звезды, наслаждаясь прохладой и тишиной. Однажды Мириам спросила его:
- Что ты ищешь среди звезд, Иса?
Он незаметно улыбнулся, долго молчал, затем ответил.
- Свою душу, Мириам.
- Разве твоя душа там? – удивилась она. Странным показался Мириам такой ответ. - Ведь ты здесь, со мной.
Иса ничего не ответил, только молча продолжал наблюдать за небом.
После возвращения он не изменился. Все также молчал, улыбался, о чем-то подолгу думал и временами растерянно оглядывался по сторонам, словно обнаруживал себя здесь впервые и не знал, как он тут оказался. В доме со всеми говорил тихо, почтительно, никогда ни с кем не спорил и не повышал голос. Если ему что-то требовалось на кухне или в хозяйской части, всегда долго извинялся за беспокойство и просил об этом Есфирь. Ел он только вместе с Мириам, но не спеша, через силу, будто никогда не испытывал чувство голода или вовсе не хотел есть. Он любил козье молоко, ел рыбу, персики, но вина не пил никогда.
Одно только огорчало Мириам: она замечала, что он тяготился ее присутствием. Находясь возле нее, он всякий раз старался сгладить как бы возникающее напряжение, пытался завести разговор, рассказать что-нибудь. Но каждый раз так и не мог довести до конца начатый рассказ, путался, сбивался и совсем замолкал. Одно ему нравилось несомненно, и она это почувствовала - сидеть неподалеку и часами наблюдать, как ее узкие пальцы нанизывали жемчужины на прочную нить, как ловко они поддевали иглу через ткань и тянули ее из вышивки узора, как умело раскрашивали глиняные плошки и блюда. Приметив Мириам за работой, он невдалеке находил себе место, садился со своими пергаментами на скамью, незаметно любовался ею и молчал. Всего лишь однажды заметив ее лукавый взгляд, Иса смутился и нерешительно проговорил:
- Ты очень красивая женщина, Мириам.
От неожиданности она уколола палец, упустила иглу и не нашлась, что ему ответить. Но Иса тут же встал и быстро вышел из комнаты.
Однажды рано утром на кухню явился Яруф. Он долго переминался с ноги на ногу у самого порога, пока Мириам украшала головку Сарры яркими лентами, вплетая их в непослушные черные завитки волос. Наконец она заметила слугу.
- Что, Яруф? Что тебе?
- К вам опять пришла вдова Марфа, госпожа. Ждет у ворот.
- Пусть проходит сюда. Почему ты ее не привел?
- Не хочет, госпожа, - возмутился Яруф. – Говорит, дальше ворот шага не ступлю. Что мне делать, госпожа, прогнать ее?
- Зачем? – удивилась Мириам. – Я сама к ней выйду. Отведи Сарру на птичий двор. Она хотела посмотреть новых цыплят.
Возле ворот хозяйку встретила высокая, худая женщина в черном хитоне и траурной накидке. При виде Мириам она склонилась чуть ли не до земли и хотела поцеловать ей руку, но та не позволила, спрятала за спиной.
- Яхве с тобой, Марфа, - Мириам заговорила тихо, прикрывая створку ворот за вдовой. - Я тебе не госпожа, чтобы ты мне руки целовала. Тебя никто не видел возле моего дома?
- Нет, Мириам. Я прошла через рощу объездной дорогой, так же и вернусь.
- Хорошо. Почему в дом не вошла? Кого боишься?
- Не сердись, Мириам, но лучше, если твои слуги меня не увидят. Меньше сплетен будут обсуждать на базаре.
Мириам потянула вдову за рукав в сторону конюшен подальше от любопытных глаз. Там в углу двора у колодца их никто не увидит.
- Опять сплетни. Кто их разносит? Иуда?
- Ты знаешь про Иуду? – Марфа перешла на шепот.
- Ферхат предупредил меня. Его люди следят за ним днем и ночью.
- Хвала Яхве! Хоть кто-то может заступиться за тебя, Мириам.
- Что же говорят обо мне люди?
- Разное, - Марфа потупила взгляд.
- Я знаю, - кивнула головой Мириам. – Но ты же в это не веришь?
- Нет. Я знаю тебя с детства. Ведь ты моя лучшая подруга. Помнишь, как мы играли возле родительского дома, катались на ослице, забрасывали сопливых мальчишек гнилыми персиками? Ты никому спуску не давала. Хорошие были времена, – она помолчала. - Я не верю этим наговорам. Но люди обозлились на тебя, даже женщины. Будь осторожнее. Сегодня все говорят о мужчине, который живет в твоем доме... Я не хотела тебя расстраивать, - поспешно добавила гостья, увидев, как омрачилось после ее слов лицо Мириам.
- Зачем пришла?
- Закончился бальзам, но я не хотела тебя беспокоить. Но вчера боли замучили.
- Не переживай, - Мириам сжала холодные вдовьи ладони. – Я приготовлю тебе лекарство. Приходи завтра поутру. Бальзам будет готов.
Женщины простились. Хозяйка выпустила гостью за ворота, закрыла засов.
Иса сидел в тени тутовника и растирал травы в глиняной плошке. Казалось, был сосредоточен на своем занятии и ничего вокруг не видел. Мириам захотелось подойти и присесть рядом.
- Кто это женщина? – поинтересовался Иса.
- Какая женщина?
- Та, - он кивнул в сторону закрытых ворот.
- Это Марфа. Мы знакомы с самого детства.
- Она вдова?
- В прошлом году на озере утонул ее муж, рыбак. Теперь живет одна, детей нет.
- А чем она занимается? – последовал следующий вопрос.
- Ничем. Берется за любую работу, – Мириам не хотела говорить, что последние месяцы она регулярно приносила вдове деньги на пропитание. В благодарность Марфа вышивала ей праздничные накидки. – В детстве мы много играли с ней в разные игры. Детство давно прошло, а боль осталась…
Она задумалась. Для ливанского бальзама нужна фиалка. Где найти ее посреди лета, если солнце выжгло все до былинки? Может, в саду возле пруда остались зеленые листочки.
- Пусть она завтра придет. Я посмотрю ее, - продолжая растирать травы, Иса заметил неуверенный взгляд и добавил. – Этой беде нужно помочь.
Мириам кивнула головой, но не смогла удержаться от вопроса.
- Ты сможешь ей помочь?
- Я сказал, посмотрю, - ответил Иса и улыбнулся.
- А как Яков? Его родители беспокоятся. По ночам мальчик стонет, иногда плачет во сне.
- Я пытаюсь унять боль, но не всегда получается, - Иса отложил плошку в сторону, осторожно коснулся женской руки. – Его боль пока терпима, он справится, а корень мандрагоры уменьшит страдание. Я надеюсь, в следующем месяце мальчик сам сможет встать на ноги. Нужно подождать.
- Значит, ты действительно можешь лечить людей?
Иса только пожал плечами.
- Но где ты научился?
- Не помню… Исцеление это вера. Кто желает вылечиться, всегда сможет преодолеть свой недуг. Нужно только верить в себя, а я лишь пытаюсь помочь исцелить душу, в этом мне помогает сам Бог.
- Твоя вера настолько сильна?
- Зачем отказываться от того, что тебе предопределено Отцом нашим? Заповеди просты, и если каждый будет соблюдать их хоть наполовину, мы перестанет бояться завтрашнего дня.
- Скажи, что тревожить тебя, чего ты боишься? – Мириам крепко сжала его руку.
Иса не ответил, только тяжело вздохнул.
На следующее утро Марфа, как и обещала, явилась в дом к Мириам. Иса сам встретил гостью, пригласил в свою комнату. Долго расспрашивал о болях, о домашних заботах, о муже. Он держал ее руку в своих ладонях, ласково смотрел в глаза, а Марфа смущенно прикрывала лицо краем накидки и каждую минуту была готова вырвать руку из теплых и мягких ладоней лекаря.
- Я же самарянка, - твердила она.
- И что? – спрашивал Иса, не понимая ее смятения.
- Ты не должен касаться меня. Иудеи гнушаются даже нашей посуды, воды никогда не станут пить из кувшина, считают грехом.
- Грех не в том, что ты самарянка, - глаза Исы стали печальными, - а в том, что ты сама принижаешь себя передо мной. Не веришь в то, что ты такой же человек, как и я. Чем ты отличаешься от меня? Что живешь в лишении и нищете. Муж твой заботился о тебе, кормил, одевал. Теперь его нет, и ты должна сама заботиться о себе… Твоя боль в тебе, отпусти ее…
Марфа недоуменно смотрела на молодого лекаря, слушала странную речь, но от его широкой улыбки что-то теплело в груди.
- Как мне сделать то, что ты говоришь, господин?
- Я не господин тебе, женщина. И не надо меня так называть.
- Как же обращаться к тебе?
- Иса… На соседней улице, как раз за стеной твоего дома, есть небольшой выступ каменного забора. Люди обходят его стороной, и никто не заглядывает за угол, там тупик. Пройди по этой улице до самого конца, может и найдешь то, что избавит тебя от боли.
Она молчала, давно позабыв о стеснении, даже о боли, которая перестала вдруг беспокоить. Черная накидка с головы упала на плечи.
- Иди, ты здорова, Марфа, - ответил он на ее удивленный взгляд и отпустил руку.
Она быстро вышла, забыв попрощаться.
- Чем ты напугал Марфу? – Мириам не решалась войти в комнату, стояла на пороге.
- Сказал, что она здорова.
Он улыбался. Его глаза светились радостью, а у нее замирало сердце. Как же ей нравились его глаза! Они излучали свет, счастье… любовь, или только показалось...
День сулил быть долгим. Ферхат заехал ближе к обеду, чтобы проститься. Он уезжал к старшему сыну в Иоппу снаряжать торговое судно в Александрию. Тонкие, почти прозрачные ткани из Дамаска поднялись в цене. Прощаясь с Мириам, он не сводил с нее глаз.
- Не знаю, увижу ли тебя снова, луна моя, но всегда буду надеяться на следующую встречу. Не отцветай раньше времени, роза моя. Не роняй свои бархатные лепестки на песок, роза моя. Не расточай свой аромат понапрасну. Благоухание и красота твоя не нужны червецу. Только влюбленный соловей поутру сможет любоваться тобой, роза моя…
Мириам провожала купца до ворот.
- Если я буду тебе нужен, моя госпожа, сообщи Араису. Он остается смотреть за домом и торговать в лавке.
- Нет, почтенный Ферхат. Я больше не потревожу тебя.
- Твоими молитвами, женщина. Твоими молитвами…
Он уехал. Мириам сама закрыла за купцом ворота и не почувствовала боль утраты, ее сердце не устремилось за ним. Оно промолчало.
Вечером слуги накрыли стол на верхней террасе, с которой виднелась гладь озера. Лодки плавно скользили по черным волнам, рыбаки после тяжелого дня возвращались домой. Когда ветер дул со стороны пристани, в воздухе чувствовался запах вяленой рыбы. Ее развешивали прямо на берегу, покрывали тонкой сетью, защищая от назойливых чаек. Другого промысла в Магдале не было.
Небо покрылось пестрыми облаками, на ярком голубом пространстве они розовели от заката. Отражая небесную поверхность, озерная вода тоже сделалась розовой. В пестрых сумерках за несколько минут до полного исчезновения раскаленного диска даже разгоряченный воздух стал нежнее и упоительнее. Природа замирала, как будто навсегда прощалась с солнцем. Не было слышно стрекотание цикад, шелеста листьев, пения птиц. Но стоило погаснуть последнему лучу заходящего солнца, как быстро наступала ночь, поглощая последние краски, отмирала природа, появлялись звуки, шорохи. Оцепенение спадало, как невидимые оковы, и жизнь продолжалась.
Иса сидел за столом на террасе и наблюдал, как золотые браслеты нежно звенели на женских руках. Мириам налила из кувшина молока, разложила на блюде вареную рыбу и овощи. Острым ножом сняла жесткую кожицу с нежной мякоти персика, нарезала кусочками и выставила перед ним в серебряной плошке.
К ужину она приоделась - белая туника, золотой пояс, волосы сплетены жемчужными нитями в косы и уложены вокруг головы. Широкие браслеты жриц храма Исиды мерцали серебром выше локтя, на запястьях звенели браслеты Венеры. Аромат горького миндаля, исходящий от женского тела, затмевал все запахи ночи.
Завороженный неземной красотой, он молча сидел за столом и ничего не ел.
- Женщин в таком наряде я видел в храмах Греции. Жрицы богов. - Иса задумчиво смотрел на плавные танцующие движения тонких рук. - Сегодня какой-то праздник? – решил он поинтересоваться, когда Мириам зажгла огонь в факельных чашах.
Она загадочно улыбнулась.
- Нет.
Молчание продолжилось. Иса, осторожно вздыхая, смотрел на небо. Свет факелов приглушал свет любимых звезд.
- Все это время я хотел спросить, как ты нашла меня во дворце Ирода?
В женских глазах заплескалось счастье.
- Ты разве не знал, Иса? Раньше я и сама жила на Олимпе, а сюда на эту грешную землю спустилась лишь затем, чтобы отыскать на ней тебя.
Улыбка замерла на его лице и через минуту пропала вовсе. Он опустил глаза, лицо застыло неподвижно, отрешенно.
Мириам заметила перемену в его настроении и тут же пожалела о сказанных словах. Сколько дней и ночей она ждала этой встречи, мечтала о тихой беседе, струящейся, словно лесной ручей, о ласковых взглядах и простых нежных словах. Что не скажут губы, то прошепчут глаза. Но сегодня она поторопилась, и в одночасье разрушились хрупкие мечты.
Еда остыла, персики истекли сладким соком. Две запоздалые пчелы, усевшись на край блюдца, пили сладкий нектар. И в этот раз он ничего не съел. Мириам накинула на плечи красную кайму и поднялась, чтобы убрать со стола. Лишь на мгновенье боль обиды затмила разум.
- Но вернуться назад я уже не смогу, Иса, - тихо добавила она.
Он неожиданно вздрогнул то ли от испуга, то ли от вечерней прохлады. Поднял глаза, и взгляд уколол ее в самое сердце. Большие карие глаза смотрели с тоской и печалью, как будто извинялись за какой-то проступок, который еще не совершен, но обязательно, неизбежно произойдет. И он уже был готов просить у нее прощение за ее же несбыточные мечты. Покаяться перед этой красивой женщиной за ту надежду, которую, может быть, и сам невольно подарил ей. Обхватить руками стройные ноги, прижаться лицом к складкам тонкой одежды, вдохнуть сладкий аромат стройного тела и никуда не отпускать. Не любить ее он не мог! Она заполнила все его существо, сознание, всю душу сковала незримыми оковами и завладела сердцем. Но признаться ей он не решался. Даже ее дом, его уют, окружающая забота и теплота, все нравилось ему, но было пока чужим. Всем этим он пользовался в долг, как будто ненадолго это было дарено ему. И все закончится как раз тогда, когда он уже и сам поверит, что это все его и принадлежит ему по праву: и земля, и дом, и она сама. Как он мог уступить ей, поддаться чувству и жестоко обмануть, когда сам до конца не понимал собственных желаний. Одно он знал наверняка: она уже любила его. Скрыть это было невозможно. Жизненная сила, заложенная в хрупкой женщине, восхищала и пугала одновременно. Он боялся, что эта сила однажды полностью поглотит его, лишив воли и разума. Одиночество прошлой жизни противилось такому напору неизведанной любви, неиспытанной страсти. И все же любовь ее затмила для него все огромное звездное небо. И когда тихими вечерами он выходил во двор смотреть на небосвод, то искал самую яркую звезду, от далекого света которой тихо плакало его сердце и нежилось в нежданно подаренном счастье. Но пока это были только мечты. И он качнул головой, прогоняя их.
Заметив непримиримый жест, Мириам невольно выпрямилась, расправила поникшие плечи. На миг, только на один миг ей показалось, что он скажет «да». Так нежно весь вечер смотрели его глаза, а улыбка блаженства играла на губах. Но встретив немой отказ, она устыдилась высказанных чувств. Впервые увидела в глазах мужчины не желание, а страх перед ней.
- Ты так ничего и не съел.
- Я не голоден, моя госпожа. Позволь мне уйти в свою комнату.
- Иди.
Не торопясь направился Иса к лестнице, но вдруг остановился, захотел вернуться и передумал. Какая-то внутренняя борьба не давала ему покоя, мешала сказать одно единственное слово, а она застыла и ждала.
- Ты красивая женщина, Мириам, - и тихо сошел вниз.
Она выпустила из рук серебряное блюдо, закрыла лицо руками. Ее душили слезы. И Мириам поняла, что они еще долго будут застилать ей глаза, разрывать грудь, и выплакать их нужно сейчас, пока ее никто не видит, чтобы потом больше никогда не стыдиться этих жалких слез. Она тихо зарыдала, стараясь приглушить ладонями невольные всхлипы.
Как привидение на террасу из темного угла коридора вышла Есфирь. Вид ее испугал Мириам, бешено заколотилось сердце.
- Что случилось, Есфирь? Такой поздний час.
- Прости, дочка, - старая кормилица не хотела мешать. – Но тебя спрашивает какая-то женщина. Говорит, что ты ее знаешь.
- Кто она? Имя сказала?
- Сказала, дочка. Иоанна из дворца Ирода...
10.
С того дня как в доме появилась Иоанна, жена домоправителя Хузы, Мириам и вовсе лишилась покоя. Она видела, как взволновал Ису рассказ о казненном Иоанне. Несколько ночей он тайно жаловался ей на кошмарные сны, а снилась ему отрубленная голова. И весь он сник, как подрубленный колосок, опустошенно смотрел вокруг себя и о чем-то тихо разговаривал сам с собою, когда вокруг не было ни души. Подолгу вечерами беседовал с Иоанной, выспрашивая все новые подробности того ужасного пира во дворце Ирода Антипы.
Мириам незаметно наблюдала за ними издали и не находила себе места. Она сомневалась в своих подозрениях и не могла понять, как эта женщина так быстро смогла завоевать его доверие и благосклонность за такой короткий срок. Но вспомнив таинственные взгляды между ними во дворце Ирода, когда Иоанна выводила их из нижних комнат, Мириам окончательно убедилась в своих подозрениях, а именно в том, что эта странная привязанность возникла еще тогда. С каждым днем она чувствовала, как ее возлюбленный отстраняется от нее все больше и больше. Ежедневный ужин на террасе и откровенные беседы были давно позабыты, а чужая незваная женщина заменила ему целый свет.
Случилась так, что Иоанна попросила у Исы защиты и убежище от мужа. Мириам хватило одного его взгляда, чтоб понять - он просил оставить в доме эту женщину. И ей ничего не оставалось, как беспрекословно согласиться. Иоанну она невзлюбила с первого же дня, а та, как полноправная хозяйка, всю заботу об Исе взяла на себя.
Мириам не совсем понимала, как без борьбы и препирательств эта женщина смогла потеснить ее в собственном доме, и что более важно, отстранить от нее человека, в котором она, Мириам, так остро нуждалась. Каждый день Иоанна проверяла на кухне еду для него, убирала комнату, которую обустроила по своему усмотрению, добавив скамьи вдоль стен для посетителей, сама перестирывала его одежду и сшила новый белый хитон с красной каймой понизу. Она даже умудрилась лишить Мириам обязанности помогать в приготовлении лечебных бальзамов и настоек. А по утрам и поздним вечером Иоанна так усердно молилась своему Богу, что у Мириам появилось подозрение насчет ее доброжелательности. Съедаемая недобрыми предчувствиями, она неусыпно следила за гостьей, и в одном все-таки не обманулась...
Все случилось через месяц после появления Иоанны. В обед после отдыха Иса вывел во двор маленького Якова. Мальчик, опираясь на руку своего лекаря, шел маленькими осторожными шагами, радостно осматривался по сторонам. Во двор выбегали слуги, рабы, все обнимали счастливых родителей, поздравляли с выздоровлением сына, желали счастья и долголетия. Мириам шла рядом и придерживала Якова за другую руку, радуясь наравне со всеми. Когда шумные восторги улеглись, и слуги разошлись по делам, она заприметила в тени около колодца фигуру Иоанны. Ее злобный, полный ненависти взгляд так поразил Мириам, что по спине пробежал неприятный холодок, будто предрассветный туман над озерной гладью. Почувствовав с того дня неминуемую беду, она намеренно следила за Иоанной, не спускала с нее глаз.
Однажды ей нечаянно пришлось подслушать странный разговор. Стоя под лестницей и развешивая на просушку лечебные травы, Мириам оказалась возле открытой двери комнатки Исы, откуда доносились громкие голоса.
- Столько иудеев ждут своего Спасителя от римских псов, Иса, - Иоанна говорила твердо, решительно. – Если бы нашелся такой человек, который смог бы сотворить чудо, люди поверили бы ему и пошли за ним.
- Пошли куда? На смерть? - тихий голос звучал в ответ.
Мириам затаила дыхание, чтобы не пропустить ни одного слова.
- В борьбе смерть неизбежна. Нельзя освободиться от гнета кесаря без крови. Но люди уже готовы и на это. Сколько лет мы терпим попрание своих законов, сколько раз нам пытались навязать чужих богов. Когда же явится мессия, который окажется подлинным страдальцем за свой народ?
Мириам попыталась осторожно заглянуть в дверную щель и смогла увидеть только часть лица Исы. Его собеседница стояла спиной, и разглядеть ее не представлялось никакой возможности.
- Такие люди уже есть. Правда, их немного, Иоанна, - Иса не повышал голоса, его глаза глядели смиренно, ласковая улыбка играла на губах. – И слова их непонятны для простых людей. Они говорят о Боге, а сами далеки от него. Мало посыпать голову пеплом и ходить с язвами в рубищах, нужно уметь достучаться до разума человеческого, до его сердца. Указать путь легко, нужно найти причины, которые мешают нам выйти к этому пути. Наше невежество, слепота, упрямство и стяжательство живет внутри нас. Познай себя, и ты познаешь Бога…
- Так может рассуждать только философ, мудрец, – Иоанна устала от затянувшегося спора. – Сейчас нужен вожак, за которым все слепо пойдут вперед и сломают стену.
- Ты опять судишь людей, Иоанна, как слепых щенят, у которых уже давно забрали кормящую мать, а они все пищат и ищут молочные соски. Нет. Люди не настолько слепы, поверь мне. Я много прошел дорог, был в разных землях, городах, видел множество людей. Их желания просты: семья, домашний очаг, здоровые дети и кусок хлеба на завтрашний день. У богатых, конечно, забот больше... Но уверяю тебя, когда болен ребенок знатного вельможи, он страдает так же, как и бедный ремесленник с рынка. Только за лечение один может заплатить, а другой нет.
- Неужели ты не видишь, - голос Иоанны сорвался на крик, - люди погрязли в алчности, в распутстве, в крови убийств, воровстве. Я, жена богатого царедворца, столько лет прожила в этом страшном дворце и ушла из него, оставив своего мужа, только потому, что поверила тебе…
У Мириам подкосились ноги, рукой она едва успела удержаться за стену дома.
- Твои речи о праведной жизни, Иса, - продолжала Иоанна, - дали мне уверенность в том, что ты именно тот человек, которого ждут люди. Ты мессия, ты нужен своему народу. Твои речи просты, слова понятны даже ребенку. Ты говоришь то, что веками читалось в заповедях, но раскрываешь смысл по-новому. Подумай, скольких ты можешь наставить на правильный путь, скольким ты сможешь дать новую веру в завтрашний день.
- Вера изначально дарована всем, - задумчиво произнес Иса, - каждому. Но не всегда мы можем узреть ее. Вера открывается нам на пороге многих испытаний, лишений, потерь. Нужно перенести невыносимую боль или даже полную утрату, чтобы уверовать, осознать, что эта вера помогает тебе, дает силы и исцеляет больную, страждущую душу. Но она не послана нам Небом, мы не можем дотронуться до нее, спрятать за отворот хитона и носить все время с собой. Она должна быть внутри нас, внутри каждого, - голос Исы стих, и Мириам придвинулась к самому краю двери. – Вера всегда находится в нас. Каждому дарована частица божьей силы, а с ней и вера, только об этом догадываются не все, не многие…
Мимо двери промелькнула фигура Иосифа. Мириам отпрянула от щели и притаилась под лестницей в дальнем углу.
- Время лечение моего сына, господин, - Иосиф замер на пороге, не решаясь войти. - Вы просили напомнить, когда Яков проснется.
Иса спохватился, отыскал на столе нужную склянку с лекарством и молча вышел из комнаты вслед за Иосифом.
Мириам осторожно вышла из своего убежища. Иоанна сидела в углу на скамье и сосредоточено разглядывала свои белые руки. Когда перед ней легла длинная тень, испуганно подняла голову, но увидев хозяйку, лишь усмехнулась.
- Я приняла тебя в свой дом, - тихо заговорила Мириам. Иоанна медленно поднялась навстречу. – Пожалела тебя, поверила слезам и мольбам бедной женщины, которая захотела избавиться от ненавистного мужа и сбежала от него. Ты умоляла меня позволить остаться здесь, и я согласилась, потому что он попросил за тебя. Столько дней я делила с тобой и пищу и кров. Не отказала в твоем горе, в твоем лишении. Но все ложь. Ты обманула меня. Ты обманула даже его.
- В чем же ты обвиняешь меня? - Иоанна сжала губы. Острый, колючий взгляд впился в соперницу.
- Тебе нужен не дом, не временное пристанище для несчастной скиталицы, тебе нужен он - Иса. Но у тебя ничего не получится, - Мириам остановилась в одном шаге от Иоанны. – Он мой! Только мой. И я его не отдам.
- Он тебе не муж. И распоряжаться им ты не можешь. Хочешь запереть его в своем доме и никуда не выпускать. Сколько времени ты сможешь удерживать его возле себя, Мириам, возле своей юбки? Неужели ты ничего не видишь. Ты ему не нужна. Рано или поздно он все равно уйдет.
- Не тебе решать, ведьма, - Мириам едва сдержалась, чтобы не вцепиться в лицо Иоанне. – Я подобрала его посреди пустыни полумертвым, день и ночь ухаживала за ним и вернула к жизни. Я искала его и спасла из дворца Ирода. Он мой, Иоанна, и больше ничей... Ты сейчас же покинешь мой дом.
- Без него не уйду, – оскал волчицы обнажился на женском лице. Больше не было смысла притворяться, одна презрительно смотрела в лицо соперницы.
- Уйдешь, - спокойно отозвалась Мириам. Гнев прошел, злоба погасла. – Тебе нужен мессия, а он лекарь. На заклание его не отдам. Ведь ты уже принесла жертву своему Богу…
От этих слов лицо Иоанны посерело. Она схватилась за грудь, словно лишилась воздуха.
- Будь ты проклята, шлюха. Так тебя называют на базаре. Суешь свой нос, куда не надо. Все равно он тебе не достанется. Ты ему не нужна...
Разговор затягивался, спор становился бесполезным. Мириам быстро вышла из комнаты. Оглядываясь по сторонам, прошла через двор в конюшню, где два рослых раба убирали и чистили стойла. При появлении хозяйки они склонились в почтительном поклоне, а Мириам цепким взглядом осмотрела каждый угол. Никого.
- Возьмите мешок, веревки. За мной! Быстро! Вопросов не задавать, – исчезла так же внезапно, как и появилась. Рабы кинулись выполнять приказ.
Когда она снова вернулась в комнату Исы, Иоанна по-хозяйски перебирала какие-то тряпки. Мириам плотно закрыла за вошедшими рабами дверь.
- Мешок на голову. Вяжите ее
Все сделали за считанные секунды. Сильным мускулистым рукам сопротивление было не ведомо. В рот заткнули кляп, связали руки, мешок натянули до самых пят.
- Отнесите в повозку и хорошо прикройте, чтобы ни одна душа не увидела! Понятно?
- Да, госпожа, - последовал ответ. – Утопить в озере?
- Если бы… - Мириам задумалась. – Не надо топить. Отвезите сейчас же в дом купца Ферхата. Передайте ее Араису. Скажите, подарок от меня. Пусть делает, как посчитает нужным, но чтобы эту женщину здесь больше никто и никогда не видел.
Уже вечером она долго ходила по комнате, пытаясь унять дрожь. Но ни капли сожаления, ни крупицы раскаяния в содеянном, ничто не волновало ее. Даже грязное обвинение, брошенное Иоанной, не беспокоило так, как предстоящее объяснение перед Исой. А ведь он спросит, обязательно спросит.
На помощь неожиданно пришла Есфирь. Старая кормилица несколько раз пыталась заглянуть в комнату, но так и не решилась переступить порог. Уже перед ужином Есфирь догадалась подослать маленькую Сарру, и та кинулась на шею любимой Мириам.
- Я соскучилась по тебе, сестренка, - лепетала на ухо Сарра, прижимаясь к женской шее и вдыхая сладкий аромат волос. – Целый день не видела тебя, ты заболела?
- Нет, Сарра, с чего ты взяла?
- Ты такая грустная и совсем не выходишь из комнаты. Есфирь послала меня узнать, как твое здоровье… - она проговорилась и запнулась на полуслове.
- Значит, Есфирь? – Мириам опустила ребенка на пол.
- Не ругай Сарру, госпожа моя, - кормилица решилась войти в комнату. – Я хотела всего лишь узнать, где накрывать стол для ужина.
- Ужина? - Мириам удивленно подняла брови. – О чем ты говоришь?
Есфирь смутилась, опустила глаза. Она тщательно подбирала слова. Ложь не любила спешки.
- Теперь вы с Исой одни. В обед к Иоанне приезжал гонец из дворца. Ее муж смертельно болен и послал за ней. Она сразу уехала, ни с кем не простилась… Он уже знает, дочка.
Мириам с нежностью обняла сухие плечи кормилицы, прижалась к высохшей груди, как много лет тому назад, шепнула:
- Спасибо.
Есфирь только кивнула.
Ужинали втроем: он, она и Сарра. Девочка весь вечер возилась под столом c новым питомцем, пытаясь накормить неразумного котенка кусочками вареной рыбы. Она так увлеченно играла, что позабыла о еде. Только раз на строгий выговор Мириам курчавая головка показалась из-под стола и снова нырнула обратно.
Она старалась не смотреть в его глаза, только слушала. Весь вечер он много разговаривал, вспоминал прошлую жизнь. Никогда прежде она не видела его таким. Улыбка не сходила с его лица, когда он заигрывал с котенком поясом от хитона и радостно смеялся с Саррой, наблюдая за ее проделками. Только раз их взгляды встретились, и в карих глазах она прочла немой вопрос. Но не было тревоги и сомнения, куда-то подевалась грусть, светлой радостью сияло лицо, словно яркий лучезарный огонь загорелся внутри.
- После того, как Яков стал ходить, моя госпожа, по городу разлетелся слух о его чудесном выздоровлении. Уже пять человек приходили ко мне за последние два дня. Троих я вылечил сразу, а другим придется ждать, пока я изготовлю лекарство. Ты не против, Мириам, что люди будут заходить в твой дом?
Тихая, нежная речь, ласковый взгляд. Он сидел рядом, держал ее за руку, и большего счастья она не желала.
- Конечно, Иса. Помнишь, я обещала тебе, что те, кто нуждается в помощи, обязательно найдут тебя? Ведь так и случилось. Кто приходил к тебе?
- Женщины принесли больных детей, старик с водянкой на голове и двое рыбаков. От работы их руки покрылись незаживающими ранами.
- От чего?
- Думаю, от рыбы. Она заразила кожу. Завтра приготовлю греческий бальзам.
- Я могу тебе помочь?
- Конечно, моя госпожа. Твоя помощь незаменима.
И опять этот немой вопрос. Что ты сделала, Мириам? Зачем?
- Ты говорил, что был в Вавилоне. Расскажи о нем, - изо всех сил она пыталась прямо глядеть ему в глаза и не выдать себя.
Наступила ночь. Взошла луна, ярким диском повисла над террасой, заливая желтым светом тихий двор. Сарра, прижимая к теплому животу котенка, свернулась на мягком ковре и тут же под столом давно спала безмятежным сном. Чтобы отнести девочку в комнату, Иса бережно взял ее на руки, а котенок жалобно замяукал и вцепился лапками в одежду Сарры. Пришлось уложить их вместе. Мириам зажгла свечу.
- Раньше в детстве, - тихо произнес Иса, чтобы не разбудить ребенка, - я все время боялся засыпать в темноте. Мне казалось, стоит только закрыть глаза, и из всех углов набросятся черные демоны и растерзают мое тело.
- Разве ты всегда спал один, Иса, и мать не оберегала твой сон?
- Не помню, - он пожал плечами и равнодушно добавил, - ничего не помню, только темноту…
Мириам вдруг захотелось склонить его голову себе на грудь и сказать, что рядом с ней ему нечего бояться. Она всегда будет сторожить его сон, до самого рассвета. Но вспомнив его испуганный, отрешенный взгляд месяц назад, она устыдилась желанных мыслей и промолчала.
Прощаясь с ней на террасе и желая добрых снов, его немой укор воплотился, наконец, в слова. Она, не ожидавшая уже их услышать, нечаянно вздрогнула и невольно выдала свой испуг.
- Зачем ты это сделала, Мириам? – слова его, словно шелест листьев оливы, едва слышны.
- Все, что я делаю, только ради тебя, любимый, - слова ее, как лепестки розы, опавшие на песок, слетели с губ и краем задели его сердце.
Глаза темнее южных ночей наклонились над ней и закрыли звездное небо. Глубокий, бездонный омут притягивал, манил, сулил покой и счастье. И там уже не было страха, испуга, отрешенности, боязни неизведанного. Черный бархат окутал сознание, поглотил разум, и Мириам непроизвольно поддалась вперед навстречу этим глазам… Но они уже исчезли, только на руке остался горячий поцелуй.
11.
Утром она застала Ису за приготовлением бальзама. На ее взгляд он только обронил:
- Для рыбаков. Они придут вечером.
- Я хотела сходить к Марфе, узнать, как ее здоровье. И работа есть для нее, подшить полотно, - она ждала. Одно слово, хотя бы еще одно ласковое слово.
Наконец он перестал растирать густую смесь и удостоил ее взглядом.
- Сходи. Узнай.
Марфа жила на третьей улице от базара. Дом кожевника, лавка горшечника, затем ее. Хороший, крепкий дом из серого камня под бревенчатой крышей. Мириам остановилась перед дверью, осмотрелась по сторонам - в такую жару днем на улицах почти никого - толкнула дверь, та открылась. Посреди маленького двора, зажатого с четырех сторон стеной дома, соседским каменным забором и хозяйскими постройками, в тени айвы на ковре сидела маленькая девочка, совсем кроха. Приметив женщину, она весело рассмеялась, показав белые зубки, и протянула к ней ручонки, просясь на руки.
- Кто ты такая? – ласково произнесла Мириам, осторожно подходя к девочке, чтобы не напугать. – Какая хорошенькая. Как тебя звать?
- Фая, – прозвучал за спиной ответ.
От неожиданности Мириам подскочила на месте. За спиной в двух шагах стоял мальчик, поглядывая из-под нахмуренных бровей на непрошеную гостью
- Фая? – повторила Мириам. – А ты кто?
- Авраам, - ответил мальчик, гордо задирая подбородок. – Ты зачем пришла?
Под недоверчивым взглядом она смутилась, из-за грубого обращения позабыла о цели прихода.
- Ты не слишком учтив, Авраам. Я пришла к Марфе.
- К маме. Сейчас позову, – он скрылся в курятнике, а Мириам застыла на месте, не веря своим ушам.
- Тя-а, тя-а, тя-а, - чуть слышно запела Фая, посасывая и слюнявя большой палец, не сводя глаз с красивой женщины. Мириам присела возле девочки на ковер и тихо подхватила незамысловатый мотив.
Через время, вытирая руки о подвязанный фартук, прибежала Марфа.
- Мириам! – радостно воскликнула она. – Какая ты молодец, что зашла к нам. А мне даже некогда на улицу выйти, только до рынка и успеваю добежать да скорее обратно. У Фаи новый зуб прорезается...
Заметив изумленный взгляд, Марфа осеклась, но справившись с первым волнением, тихо предложила:
- Пойдем в дом, выпьем прохладного молока. Я все тебе расскажу, - она подхватила девочку на руки, а Мириам молча пошла следом.
Марфа усадила гостью за стол, поставила пред ней кувшин с молоком, расставила чаши.
- Я принесла тебе немного денег, - осторожно проговорила Мириам, - и твой бальзам. Надеюсь, ты не откажешься от моей помощи.
- Нет, не откажусь. Спасибо, тебе. Теперь я не одна. Мне надо думать о детях, а не о болезнях.
- Откуда они? – Мириам улыбнулась девочке, а та, стесняясь незнакомки, жалась к женской груди, пряча лицо в складках накидки.
- От Исы.
- Что?!
- Яхве с тобой, Мириам. Я не то хотела сказать. Он дал мне их, понимаешь?
- Нет.
- Когда я последний раз приходила к тебе со своими болями, он указал мне, как найти то, что избавит меня от страданий. Это оказалось недалеко, на соседней улице за домом богатого купца Рашида, а получается позади стены моего собственного дома. Там в углу каменной ограды огромные заросли смоковницы. Там я и нашла детей. Они спали, прижавшись друг к дружке, грязные, голодные... Не раздумывая, я привела их в свой дом. Теперь они моя семья. Много лет я мечтала о ребенке, но бог не дал мне этого счастья, зато теперь он дал мне возможность испытать его. Вернее, Иса указал мне, что нужно сделать, чтобы обрести это счастье.
- Где же их родители? – Мириам выпила прохладное молоко, отставила чашу.
- Авраам сказал, что они утонули, когда переправлялись через озеро. Дети чудом остались живы.
- А что скажут люди, Марфа? Соседи?
- Что мне люди, – она гордо вскинула голову, прижала девочку к груди. – Я вдова, рощу сирот. Кто бросит в меня камень?
- Как же твоя болезнь?
- Нет никакой болезни, Мириам, - Марфа грустно улыбнулась и напоила девочку молоком. – Иса прав. Любая боль проходит сама, когда болен твой ребенок. О какой болезни ты говоришь? Я уже давно забыла о ней. После того, как Авраам объелся спелой смоковницы, а у Фаи прорезались зубки, я не спала две ночи подряд. Ты думаешь, я хоть на минуту вспомнила о своих болезнях? Боль как рукой сняло. Теперь у меня новая забота. Купила козу для молока, завела птицу. Еще нужна одежда.
- Мама, я подоил козу, - в комнату уверенной походкой вошел Авраам. Поставил на стол чашу со свежими перепелиными яйцами. – Куропаток пора кормить?
- Да, сынок, и ягненку свежей воды налей…. Не нарадуюсь на него, - Марфа с нежностью посмотрела вслед Аврааму. – Он давно перестал быть ребенком, лишение и горе сделали его взрослым.
- Он называет тебя мамой, - позавидовала Мириам.
- Да, - пытаясь скрыть невольную гордость, Марфа поцеловала детскую макушку, пригладила жиденькие волосенки. – Когда я нашла их, сразу спросила, хотели бы они, называть меня матерью. Авраам, не задумываясь, сказал «да».
- Ты счастлива?
- Что ты, Мириам! О таком счастье я даже и не мечтала. Двое детей. Мальчик и девочка. Моя жизнь не закончилась, она только началась. Разве есть для женщины лучше доли, чем материнство. Пусть не я родила этих детей, но я сделаю все, чтобы они никогда не усомнились в моей любви, не почувствовали себя ненужными. Ты понимаешь меня, Мириам?
- Наверное, да…
Только к вечеру, вдоволь наговорившись, они смогли расстаться. Мириам понравилась Аврааму, и он рассказал ей то немногое, что помнил из прошлой жизни, когда были живы родители. Фая с удовольствием играла на ее коленях ожерельем и обсосала зубками каждую жемчужину. Дети легко и быстро привязались к новой знакомой и не хотели с ней расставаться. Простились с тем условием, что Марфа с детьми обязательно навестит ее и Сарру на следующий день.
Уже подходя к оливковой роще, почти рядом с домом Мириам почувствовала, что в ее отсутствие произошло что-то непоправимое. В поле неподалеку от соседского виноградника расположилась часть кавалерийской турмы. Легионеры основательно готовились к длительному привалу, горели костры, варилась еда, натягивались походные шатры. Кони, связанные в десятки, возле редкого забора из ракитника вытаптывали зеленые всходы арахиса. Мириам в вечерних сумерках пыталась разглядеть лагерь, когда под ноги ей упала Есфирь.
- Кормилица, что ты здесь делаешь? – она подхватила старуху с земли, поставила на ноги.
- Тебя дожидаюсь, дочка, хочу предупредить, вот и выбежала навстречу.
- Почему на нашем поле римские солдаты?
- Иди скорее домой. Там узнаешь.
Мириам побежала со всех ног, придерживая край хитона. Есфирь едва поспевала следом.
Во дворе ей повстречался молодой красавец, стройный, светловолосый Аполлон со сверкающими на груди львиными мордами, с алыми перьями на шлеме, в багряном плаще на левом плече. Его сандалии на тройной подошве были туго зашнурованы почти до колен.
- Мое имя Гай Марк Стоций, - представился легат. – Но солдаты зовут меня Золотой Ястреб, так проще. Я командую турмой и прошу дозволения разместить на вашем поле лагерь для ночлега.
Не красота легата и вежливое обхождение смутили Мириам, а просьба, в которой уже не было нужды, и отказ в гостеприимстве посчитался бы за неповиновение кесарю.
- Разве римские солдаты не чувствуют себя повсюду как дома, Марк Стоций?
Легат широко улыбнулся, и улыбка вызвала лишь восхищение.
- Я наслышан о вас.
- Откуда вы могли слышать обо мне?
- Вы Мария Магдалина, - Марк почтительно склонил голову, левую руку прижал к сердцу.
- Вам известно это имя?
- В Капернауме я встретился с центурионом. Узнав, что моя часть турмы проедет через Магдалу, он рассказал о вас и попросил навестить, а еще передать вот это…
Легат вытащил из нагрудника треугольник тонкого папируса, свернутого пополам, протянул женщине. Мириам взяла подарок, осторожно развернула. Высушенная алая роза упала на ладонь. Цветок источал едва уловимый горький аромат.
- Он сказал, что вы обязательно догадаетесь, откуда этот цветок.
- Да, верно, я знаю…
«Из его сада».
- Я приглашаю вас пройти в дом. Слуги приготовят ужин, - гостеприимная хозяйка по новым правилам не могла отказать римскому воину в ночлеге.
На верхней террасе их поджидал взволнованный Иса. Марк Стоций вежливо поприветствовал незнакомца, приняв его за члена семьи, и тактично отошел в сторону осмотреть окрестности, заметив, как не терпелось тому что-то сказать хозяйке наедине.
- Я не смог остановить их, - прошептал Иса на ухо Мириам, поглядывая в сторону непрошеного гостя. – Отряд занял целое поле, а этот… ждал тебя во дворе весь вечер.
- Ничего страшного пока не случилось, - она сжала его руки, заметив смятение в глазах. – Вначале я испугалась, подумала, что они явились за тобой. Но ты им, видимо, не нужен. Если тебе неприятно присутствие этого человека, можешь побыть в своей комнате. Выгнать его я не могу, таков закон, придется развлекать весь вечер.
- Нет, я останусь с тобой.
То, с каким решительным и непримиримым тоном он произнес свое желание, тронуло Мириам до глубины души. Даже нотки ревности послышались в голосе.
- Хорошо. Садись за стол и ничего не говори.
Мириам подвела его к Марку, представила. Легат заверил, что очень рад знакомству, был сдержан и почтительно учтив.
- Вы муж Марии? – задал он вопрос.
Иса быстро взглянул на Мириам, отвел взгляд и ничего не ответил.
- Давайте ужинать, - предложила хозяйка. – Слуги накрыли стол в большой комнате. Ночью прохладно сидеть на воздухе. Проходите, располагайтесь. Переход, наверно, утомил вас. Прошу, не стесняйтесь, Марк Стоций, пусть вам будет здесь удобно как дома. Расскажите, куда направляется ваша турма, если не секрет?
- Большого секрета здесь нет, прекрасная Магдалина. В Ершалаим. Приказ прокуратора сосредоточить летучую кавалерию вблизи города. Пилат опасается новых восстаний мятежников. Все части сирийской турмы сейчас подтягиваются к Ершалаиму.
- А что дальше?
- Постоим под стенами города месяц-другой, пока все не успокоится, и вернемся обратно в Финикию. Прокуратор на зимние месяцы хочет уехать в Кесарию, ходит такой слух. Поэтому перед отъездом он пожелал немного успокоить народ.
- Да, за последний год на иудейской земле появилось достаточно непримиримых людей, - Мириам разлила вино по кубкам, подала один легату. – Выпейте, вам понравится. Лучше этого вина вы ничего не найдете.
Марк пригубил один глоток, его брови изумлено поползли вверх.
- Великолепное вино. Такого я даже в Риме не пробовал.
- Везде можно найти что-то новое и восхитительное, и не только в Риме, - улыбнулась Мириам.
- Да, центурион был прав. Я не жалею, что пришлось заехать в Магдалу, – и одним глотком он осушил весь кубок до дна.
Восторженный взгляд светло-голубых глаз, открытое совсем еще юное лицо, только две красные нити шрама на левом виске. Хозяйка, не стесняясь, разглядывала гостя. Улыбка играла на женском лице.
- Вы так молоды, Золотой Ястреб, – она опустила глаза, под пристальным взглядом легата ей вдруг сделалось неловко. – Сколько лет вы на службе?
- В раннем детстве меня отдали в школу гастатов, это новобранцы в боевом искусстве, потом продвижение по службе. Моя семья богата, отец в сенате. Матушка боготворит меня как бога.
- О таком сыне должна мечтать любая женщина. Но вы уже были в сражении?
- Да! И не один раз. Хотя мне только двадцать пять, но среди офицеров я уже ветеран… А вы откуда родом, Магдалина?
- Я родилась здесь, это мой дом, - она застенчиво пожала плечами.
- Дом у вас восхитительный, это правда, - Марк с нескрываемым интересом рассматривал росписи на стенах. – Да и вы сами сильно отличаетесь от местных иудеек. Ваш наряд, одежда, прическа… Таких женщин я здесь не встречал.
- В детстве я жила в Афинах, Риме и даже в Александрии. Культура Рима мне понравилась больше, даже одежду я привыкла носить свободную и открытую, чем вызываю у местных жителей особое неодобрение. Все в городе ополчились против меня.
- Против вас? - Марк негодующе вскрикнул.
Рука Исы дрогнула, неосторожно опрокинула кубок, полный вина. Рубиновая жидкость разлилась по столу и струйкой потекла на пол. Иса поспешил промокнуть лужицу на столе подолом хитона.
- Саиса! - позвала Мириам служанку. – Убери скорее.
Пока Саиса вытирала пролитое вино, Иса молча корил себя за неосторожность. Он незаметно поглядывал то на Марка, то на Мириам, но те увлеченно продолжили беседу и не замечали его нахмуренного лица. Слова Мириам поразили его жестокостью. Люди просто из зависти злословили о ней, в этом он был уверен. И сейчас, когда римский легат бросал на нее чарующие, уже влюбленные взгляды, в его душе поднималась волна ненависти к нему, а новое, неизведанное до сих пор чувство охватывало замирающее сердце стремительно, яростно, жарко. Но одно он знал точно: легат не имел никакого права так смотреть на нее.
Когда разговор зашел о Филоне Александрийском, Мириам попыталась и Ису вовлечь в беседу. Но он только отмалчивался и продолжал натянуто улыбаться.
- Я приятно поражена, что римский легат настолько увлечен философией и поэзией.
- Вы думали, если римлянин, значит непременно тупое и жестокое животное, которое привыкло только убивать, – громкий смех разлетелся по пустым комнатам и затих где-то в дальнем крыле дома.
- Вы сильно преувеличиваете, - Мириам лукаво улыбнулась, открыто заигрывая с молодым легатом. – Но что-то подобное мне приходило в голову и раньше, не буду скрывать. Вы завоеватели. Чего еще ждать от вас?
- Чтобы завоевать такую женщину, как вы, - Марк придвинулся ближе и проговорил показным шепотом, - придется выиграть не одно сражение, и без крови не обойдется.
Он метнул быстрый взгляд в сторону Исы. Мириам заметила и весело рассмеялась. Молодой человек нравился ей, а главное, он уже попался в женские сети, и этим стоило воспользоваться.
- Хотите, я вас немного развлеку? - она резко встала из-за стола. – Только отыщу браслеты...
Мириам вышла в свою комнату, быстро вывернула на постель содержимое ларца. Золотые браслеты, завернутые в тряпицу, звякнули нежными нотками серебряных колокольчиков. Она надела их на руки, подвязала на пояс. Вытащила заколки, распустила волосы, скинула лишние накидки. Обнаженные плечи вздрогнули от прохлады, а лицо горело огнем, сердцебиение отдавало в висках. И вся она была словно в лихорадке, но отступать не собиралась.
Когда из сумрака на освещенную факелами пустоту комнаты бесшумно выплыл женский силуэт в белой полупрозрачной тунике греческой весталки, мужчины как по команде замерли и перестали дышать.
Замысловатый танец плавных движений рук сопровождался тонким размеренным пением нежных колокольчиков на браслетах. Звук то усиливался и нарастал, то был едва слышен и пропадал совсем, когда женщина на несколько секунд замирала в танце и переходила к следующей сцене. Магнетизм тайного скрытого смысла в движениях жрицы Исиды притягивал и очаровывал любого, кто хоть раз в жизни наблюдал ее танец. Мириам знала это наверняка. Никто не оставался равнодушным к ритуальному действию.
Движения были плавными, четко поставленными. Руки, как шеи лебедей, опутывали друг друга, сплетались и ласкали, соприкасались и снова расходились в стороны. Но через время, как желанные любовники, уже опять неслись навстречу друг другу и продолжали струиться, извиваться в страстном танце. Слегка эротичные движения женского тела заставляли опьяненное мужское сознание уноситься в мир фантазий, увлекаясь танцем и полностью позабыв о времени, пространстве. Такие танцы в храме Исиды могли длиться часами. Сменялись танцовщицы и расцветка одежды - от белоснежно девственного до кроваво алого, а браслеты вначале звенели нежно и тонко, под конец глубоко и приглушенно.
Мириам танцевала с полузакрытыми глазами. Только на миг она неприметно открывала их, чтобы увидеть и оценить состояние зрителей, и прикрывала снова. И в то время как лицо легата расплывалось в довольной, блаженной улыбке, лицо Исы оставалось каменным и отрешенным. Казалось, что на танцовщицу он вовсе и не смотрел. Взгляд был устремлен куда-то вдаль, за нее, за расписанные стены дома. И когда судорога нестерпимой боли исказило его лицо, Мириам резко оборвала танец.
- Уже слишком поздно, - оправдывалась она перед разочарованным Марком. – Я забыла о гостеприимстве. Вам, вероятно, хочется отдохнуть после дороги.
- То, что я сейчас увидел, не даст заснуть мне до утра, Магдалина, - легат, чуть шатаясь, поднялся из-за стола. Провел рукой по затуманенным глазам, просыпаясь после сладостного сна.
- Слуги уже приготовили вам комнату.
- Благодарю за беспокойство, но право, не стоило. Мое место в отряде, под открытым небом моя постель.
- Нет, вы мой гость, и я не могу отпустить вас просто так. Служанка укажет вашу комнату. Спокойной ночи, Золотой Ястреб, приятных снов.
Марк Стоций поклонился, припав к женской руке долгим и страстным поцелуем. Нежно зазвенели колокольчики на браслетах, напоминая о только что проведенных приятных мгновениях. Неуверенной походкой римский легат покинул комнату.
Иса все сидел на скамье, равнодушно смотрел под ноги и, казалось, был ко всему безучастен. Она осторожно дотронулась до его плеча.
- Ты пойдешь спать в свою комнату?
- Нет,- голос не подчинялся ему, тихий стон вырвался из груди.
Он схватил ее за руку, повел в спальню. Уже там, в темноте, где давно погасли лампады, снял с рук браслеты и отшвырнул в дальний угол.
- Почему? – шепотом произнесла Мириам.
От голоса ее такого тихого и проникновенного, Иса вздрогнул, но в темноте она не увидела его страх. Он стянул с постели несколько покрывал, взял головной валик, расстелил все прямо на полу возле входной двери подальше от ее ложа. Когда же глаза Мириам привыкли к темноте и разглядели лежащего на полу Ису, от радости сердце ее чуть не выскочило из груди.
- Почему ты лег здесь в моей комнате, Иса?
- Он думает, что я твой муж, - через время последовал ответ.
Мириам прикрыла ладонью лицо, она боялась, что даже в ночной темноте, он сможет разгадать ее уловку.
- Зачем такие сложности, - прошептала она. – Мы уже спали с тобой на этой постели, помнишь. Здесь найдется место и для тебя. Иди ко мне.
В ответ тишина. За окном слышалось лошадиное ржание, редкие выкрики караульных. Мириам ждала.
- Иса, - позвала она. – Иди же.
- Нет, моя госпожа, я останусь здесь. Спи, прошу тебя.
Мириам откинулась на подголовник, устремила взгляд на блуждающие от лагерных костров тени на потолке. Почему он такой непреклонный? Слезы тихо полились по вискам, орошая завитки шелковых волос. Она заснула далеко за полночь почти под утро. Он, укрыв ее вздрагивающее от ночной прохлады тело теплыми покрывалами, ушел в свою комнату с первым лучом солнца. Спи, моя госпожа, спи, любимая, спи…
12.
На следующий день ближе к полдню Марфа привела в дом Мириам своих детей, чтобы познакомить их с Исой и маленькой Саррой. Дети быстро освоились и весело, шумно играли во дворе в тени тутовника. К ним присоединился Яков и два мальчика постарше, сыновья кухарки. Рядом на скамье сидел Иса, наслаждаясь пением Фаи и жизнерадостным смехом Сарры. Женщины расположились на верхней террасе под натянутым от солнца огромным покрывалом и мирно беседовали, посматривая вниз на игру детворы.
За каменной стеной двора со стороны арахисового поля доносились громкие крики гастатов, через время заиграл зычный рог. Все пришло в движение. Турма была готова выступить на Ершалаим. Кавалерия тронулась в путь. Конница по четыре в шеренгу проходила перед домом Мириам и, сворачивая через оливковую рощу, возвращалась на объездную дорогу. Явная демонстрация великолепия римской армии заинтересовала женщин. Марфа первая подошла к краю террасы, чтобы лучше рассмотреть наездников, и вдруг позвала подругу.
- Мириам, подойди сюда. Мне кажется, это все для тебя.
Не дожидаясь второго приглашения, Мириам встала возле перил и невольно задержала дыхание. На противоположной стороне от дороги, как раз напротив дома, на небольшом холме Марк Стоций восседал на великолепном рысаке. Красное оперение золотого шлема едва колыхалось, белоснежный плащ покрывал круп коня и икры всадника. Нагрудники ярким пламенем горели на солнце. Вся литая фигура римлянина сливалась с боевым конем и, казалось, составляла одно целое. Шеренги проходили мимо холма одна за другой, и легат молча приветствовал своих солдат. Но взгляд его, полный восхищения и тоски, был устремлен только на Мириам. Он прощался. И она это поняла. Невольно сделала прощальный жест рукой, он ответил, чуть наклонив голову. Мириам увидела голубые глаза, полные грусти.
- Кто это? – Марфа незаметно кивнула в сторону всадника.
- Марк Стоций, командующий турмой.
- Какой красивый молодой человек, - она не старалась скрыть восхищения. – В жизни не встречала такого мужчину.
- Да, он красив, - согласилась Мириам, - очень красив.
Марфа удивилась тому сожалению, что слышалось в голосе давней подруги.
- Посмотри только, как он смотрит на тебя, Мириам.
- Они все так смотрят. Все. Но не он.
- О ком ты говоришь? Об Исе?
- Иса? - Мириам отвела взгляд от легата и посмотрела в сторону скамьи под тутовником. – Иса играет с детьми.
Марфа ждала ответа, но Мириам молчала. Мимо пролетали замыкающие шеренги конницы. Когда всадники скрылись за рощей, легат отсалютовал правой рукой прощальное приветствие неподвижной Мириам, развернул коня и помчался догонять отряд. Через несколько минут на дороге остались только низкие облака золотой пыли. Турма ушла из Магдалы.
Она постояла возле перил еще какое-то время, задумчиво всматриваясь вдаль и мысленно уносясь за ним вслед. Марфа не мешала, молча стояла рядом, ждала, а когда они вернулись под тень покрывала, решилась спросить.
- Что у вас с Исой, Мириам?
- Ничего. Я ему не нужна.
- Ты уверена?
Прошедшей ночью она убедилась в этом окончательно, а до этого момента долго сомневалась, терзалась нелепыми предположениями, вспоминала каждый его взгляд, каждое сказанное слово, каждую улыбку. И чем больше вспоминала, тем больше таяли ее надежды. Его интересовало лишь ремесло и люди, приходящие к нему и просящие о помощи. Им он был готов помочь в любое мгновение, а она была рядом и просто ждала... одного взгляда, одного слова. К ней он был безучастен. Даже ревность не пробудила в нем никаких чувств. Она уже не знала способа разжечь в его сердце любовный огонь, сжигающий ее изнутри.
- Да, я уверена.
- Может, все-таки стоит подождать? - Марфа хотела прикоснуться к ее руке, но Мириам отдернула руку, резко встала.
- Как долго нужно ждать, Марфа, как долго? – слезы душили ее, жгучие, злые, но она прятала глаза. Она не могла быть слабой. – Старик у колодца сказал, что любовь затмит для меня весь мир. Для меня уже не существует этого мира, а есть только он. Но для него этой любви нет. Он не узнал ее.
Марфа встала и попыталась ее обнять.
- Никто не знает завтрашнего дня, Мириам. Ждешь одно, а приходит совсем другое. Нужно верить в лучшее... Верь в свою любовь. Придет день, и все изменится. Иса не может не почувствовать силу твоей любви, просто будь с ним всегда рядом, и по милости Яхве ты обретешь счастье… Он смотрит сейчас на нас. Подними выше голову, улыбайся. Не позволяй ему жалеть тебя.
Мириам вытерла влажные глаза, расправила складки туники, сжала руки Марфы и быстро поцеловала подругу в холодную щеку.
- Спасибо тебе. Мне уже легче. Я так одинока.
- Ты не одна, а захочешь поговорить, знаешь, где мой дом...
После обеда Марфа простилась с Исой и увела детей домой.
Вечером у ворот собрались женщины с больными детьми. Весть о необычном врачевателе в доме Мириам быстро разнеслась по городу. Ходили слухи о чудесных выздоровлениях, а те, кто уже успел получить избавление от недугов, лишь подтверждали эти чудеса. Женщины сбились в кучу, прижимая к себе детей, некоторые уселись прямо на землю под каменной оградой в тени раскидистой пальмы. Ждали молча, боясь постучать в ворота и позвать хозяйку.
Доложить о них пришел Яруф.
- Госпожа моя, их много. Ждут возле ворот, заходить боятся и не уходят. Прогнать?
Мириам одна вышла к толпе, оглядела собравшихся. Были здесь и нищенки с детьми на руках, и богатые женщины, но почему-то все они прикрывали лица и опускали глаза. Одна молодая девушка, покрытая прозрачной накидкой, с дорогими браслетами на руках и вовсе пряталась за чужими спинами.
- Зачем вы пришли? – Мириам старалась говорить спокойнее. – Устали перемывать мои кости на базаре и решились сказать мне все в глаза? Или болезни ваших детей заставили вас позабыть о продажной Мириам, о тех сплетнях, которые вы так умело передаете друг другу. Так почему же вы боитесь переступить через порог и войти во двор? Не тот ли грех удерживает вас и не дает сделать шаг к той, которую вы оклеветали?
Женщины опускали головы, никто не решался смотреть Мириам прямо в глаза. Она вздрогнула, когда на плечо нежно легла рука. За спиной стоял Иса.
- Прости их, - тихий голос как бальзам на раненное сердце. – Пусть они войдут. Позволь, госпожа моя.
И она отступила. Он провел женщин во двор, всех разместил под кроной тутовника, но две нищенки с грязными котомками так и не решились последовать за всеми. Мириам сама пригласила их и подвела к лекарю. Богатые женщины расступились, посторонились маленькие дети, давая проход смрадным больным.
- Они первые нуждаются в твоем участии, Иса. Не отказывай самым терпеливым.
Он хотел что-то сказать в ответ, но Мириам быстро развернулась и направилась к садовой калитке. Помогать ему с больными она не могла. Не сегодня.
В саду долго бродила вдоль зеркальной кромки озера, под тенью эвкалиптовой рощи, по песчаным дорожкам виноградника и не могла успокоить свое сердце. Где-то слышалось протяжное мычание мулов, которых вели на водопой к реке, женский смех в оливковой роще, топот босых детских ног. Ее окружали звуки, повсюду бурлила жизнь, но ничто не волновало уставшую душу. Отчаяние, боль, гнев постепенно сменялись на усталость, забытье, смирение. Трепетное сердце просило покоя, а разум все пытался отыскать ответ на простой вопрос. Потеряв счет времени под сенью сада, она оказалась на каменной скамье, где раньше сидела с Исой. Как давно это было, как давно…
- Сестренка, тебя ждут возле садовой калитки, - рядом стояла Сарра и теребила за край туники. Мириам очнулась.
- Кто ждет?
- Девушка, очень молодая и, наверное, красивая.
- Почему ты так думаешь, Сарра?
- У нее на голове накидка, но такая прозрачная, что можно разглядеть лицо. Иди скорее, сестренка, она долго ждет.
Мириам узнала незнакомку. Она пряталась от нее там, в толпе, за другими женщинами, не хотела показываться на глаза, а сейчас с явным нетерпением ждала ее. Руки девушки слегка дрожали и выдавали волнение. Мириам оглядела незнакомку с головы до пят. Она не знала ее и никогда раньше не видела.
- Кто ты? Из чьей семьи?
- Я такая же, как и ты, - иудейка гордо вскинула голову, - из уважаемого и богатого рода. Мы недавно приехали в Магдалу.
- И чего же ты хочешь?
- От тебя ничего, - девушка откинула накидку и смело взглянула на Мириам. Черные глаза, густые брови, точеный нос и скулы. Только узкие губы портили красивое лицо. – Я принесла тебе послание.
- От кого?
- От Араиса, - девушка понизила голос и ближе придвинулась к Мириам. – У него к тебе срочное дело, только времени нет. Утром я зашла в его лавку, вот он и попросил передать тебе это, - незнакомка протянула крошечный пергамент, перевязанный золотой тесьмой. – Сказал, ответа не надо. Сама все поймешь.
Мириам быстро сорвала тесьму, развернула желтый листок. Ровные строчки запрыгали перед глазами. «Ферхат узнал о Нем все. Приди вечером к стене старой мельницы. Узнаешь и ты. Иди одна и ничего не бойся».
Несколько раз она прочитала записку, сердце бешено заколотилось в груди. Он это кто? Иса? А когда подняла глаза, девушки рядом уже не было. И след простыл.
Мириам кинулась во двор. Иса у ворот провожал последних посетительниц. Они благодарили за помощь, пытались целовать ему руки. Он что-то тихо говорил им в дорогу, приглаживая на голове больной девочки жидкие волосенки. Больше во дворе кроме двух кухарок и скотника никого не было. Мириам поспешила закрыть тяжелые ворота.
- Ты не видел здесь молодой иудейки, Иса? На голове прозрачная накидка?
Он задумался, нахмурил лоб.
- Не видел.
- Куда же она подевалась? Другого выхода ведь нет, - она поднялась по лестнице.
- Тебя что-то беспокоит, госпожа моя? - он не последовал за ней, остался внизу. И теперь, стоя у подножия, пытался заглянуть в изумрудные глаза и понять перемену ее настроения. – Она обидела тебя, Мириам? Я не видел тебя целый день. Может, я огорчил тебя?
- Ты не можешь огорчить меня, - она быстро спустилась вниз, нежно обхватила ладонями его лицо и поцеловала сухие губы.
Больше не сделала ничего, взлетела по ступеням на верхнюю террасу и скрылась в комнате. Когда же на губах испарилось тепло поцелуя, Иса тяжело вздохнул и закрыл глаза.
- Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими...
Он тихо прошептал песнь Соломона, но возле дверей своей комнатушки заметил старую Есфирь. Кормилица перебирала вязанки засушенных трав с безразличным видом...
Сто раз Мириам перечитала послание Араиса. Сняла все украшения, завязала лентой волосы. Достала из сундука одежду, примерила хитоны и остановилась на черном с серой накидкой с широкими краями. «Уберу под нее волосы и закрою до глаз лицо. Никто не узнает меня в ней», - думала она, пока собиралась. Страх неизвестности не мучил ее, пока было чем заняться. Но когда розовый квадрат окна неожиданно почернел и покрылся желтыми точками звезд, Мириам запаниковала, и совсем по-другому вдруг стало читаться послание преданного слуги Ферхата. Она тут же усомнилась в подлинности письма, и решение идти на встречу испугало ее. Но желание узнать о нем все, тут же подкупило женское любопытство и взяло верх над глупыми страхами. Ничто теперь не могло удержать ее от рокового шага.
Выйдя за ворота, Мириам огляделась по сторонам. Ни души. Уже стемнело, давно наступила ночь. Очертания оливковой рощи остались слева, когда женщина, посильнее запахнув верхнюю накидку, перешла через дорогу и направилась к соседним домам в конец улицы. Из-под тени серебристых олив отделились два силуэта и неслышно последовали за ней.
Мириам хорошо знала старую мельницу. Еще детьми они всей соседской ватагой играли на голых и полуразвалившихся стенах небольшого дома мельника. Теперь же развалины эти поросли кустарником и зарослями маслины, а от всего дома с мельницей уцелела только одна каменная стена. Возле этой стены и была назначена встреча. Находилась она почти на другом конце поселения Магдалы. Мириам знала, идти придется долго, но если свернуть за базаром влево и пройти через стоянку приезжих торговцев, то можно сократить путь почти на треть. Как не страшно было идти одной по улицам города, она решилась пойти короткой дорогой.
Миновав пустынную площадь базара, она вышла к шатрам торговцев. В это время года их было немного. В ряд стояли крытые повозки, горели одиночные костры. Всполохи, раздуваемые ветром, освещали людей, занятых приготовлением пищи, парусиновые натянутые стены шатров и морды мирно спящих лошадей, жавшихся друг к другу. Тонкое блеяние овец и тихие людские голоса слышались со всех сторон, но ее никто не окликнул, никто не остановил. Тщательно скрывая лицо, Мириам ускорила шаг и бегом вышла на длинную улицу. Что-то заставило ее броситься к ближайшей стене и идти дальше под защитой каменных строений.
Оставалось еще несколько улиц безлюдных, с редким тусклым светом одиночных окон, плотно прикрытых ставнями. Она всматривалась в ночное небо, но не находила луны. Постепенно глаза свыклись с темнотой, а слух научился острее воспринимать посторонние звуки. В мрачной тишине гулко раздавались ее собственные шаги, эхом отлетая от дорожных камней, и такими же гулкими тяжелыми ударами отдавалось в сердце.
Порой казалось, что сердце бьется громче, чем ступают подошвы сандалий. Мириам то и дело оглядывалась, пытаясь обнаружить за собой движение теней. В один миг что-то померещилось! Сердце зашлось в страхе, а кровь застучала в висках. Она резко свернула за поворот низкой ограды, присела к самой земле и притаилась. Через несколько мгновений послышались быстрые шаги. Без сомнения за ней шли. Мириам еще сильнее прижалась к ограде и перестала дышать. Почти рядом пробежали двое мужчин в черных хитонах, с закрытыми лицами. Послышалась тихая ругань, и совершенно четко произнеслись слова: «Где же она? Где?»
Когда шаги стихли, она решилась идти дальше, но чтобы не следовать за неизвестными, вышла через узкий проулок на соседнюю улицу. Путь ее удлинился, но безопасность теперь была превыше всего. Все улицы Магдалы вели к озеру, а там и до развалин старой мельницы уже недалеко.
Мертвой тишиной встретила ее черная озерная гладь. Мириам чуть не поскользнулась на мокром деревянном настиле укрепленного берега, где причаливали лодки. Она интуитивно искала проход между ветхими строениями рыбаков, где хранились снасти, и спуском к воде. Отыскала узкую тропинку и, придерживая подол хитона, осторожно начала продвигаться вдоль берега по направлению к мельнице. На берегу было тихо. Привязанные к столбам лодки плавно качались на волнах и бились бортами. От озера тянуло сыростью, холодом. Мириам старалась не смотреть на мертвую воду, сжимала края накидки, грела ледяные руки. Впереди показалось очертание старой стены. Ну вот, хвала Исиде, она уже у цели! Сейчас подадут знак, и навстречу выйдет Араис.
Что случилось потом, произошло так быстро и внезапно, что Мириам не успела даже вскрикнуть. Когда она подошла к входу в развалины, кто-то набросился на нее сзади, обхватил рукой шею и крепко сжал горло. От неожиданности она оцепенела. Сердце на миг остановилось и перестало биться, потом очнулось и бешено заколотилось в груди.
- Тише, - возле самого уха оказались губы нападавшего, а дыхание обожгло шею. Она почувствовала едва уловимый запах мускуса. – Тише, не дергайся.
Мириам подобрала повыше тяжелый подол хитона и, насколько хватило сил, ударила нападавшего в пах. Но тщетными усилиями только разозлило его.
- Ах ты, рыжая дрянь! Ну, постой же.
Он отпустил ее, и Мириам рванулась вперед. Но через миг ее уже схватили за голову, содрали накидку и сильно потянули назад за волосы. Теперь на своей шее она ощутила холодное лезвие ножа. Мириам застыла, руки сами опустились вдоль тела, голова запрокинулась, подальше отстраняясь от острого клинка. Небольшой вздох, и теплая струйка крови потечет под одежду на грудь.
- Вот теперь ты молодец, – и снова горячее дыхание на щеке. – Можешь быть послушной и не строить из себя гордячку.
Голос незнакомый, она никогда его раньше не слышала. А между тем, мужчина плотнее прижимался к ее спине, свободной рукой обхватил за талию, привлекая в свои крепкие объятия. Мириам не сопротивлялась.
- Что тебе надо? – к ней постепенно возвращался рассудок и способность говорить.
Горло пересохло. Едва сглатывая слюну, она ловила воздух ртом, как рыба, выброшенная на сухой берег.
- Догадайся сама, Мириам.
Как светом огненной звезды что-то вспыхнуло в далеком сознании. Он знал ее имя! И этот запах мускуса, откуда она его помнит?
- Что тебе нужно? Деньги?
- Деньги? Мириам! - мужчина захохотал. Смех тихий, неприятный. По спине пробежал холодок, хотя через одежду она ощущала жар его тела.
- Какими деньгами можно купить тебя, женщина? Сколько ты стоишь? Одно слово, и все золото мира будет у твоих ног, Мириам.
- Я не продажная весталка, мерзавец. Отпусти меня, – она рванулась, и тут же острая сталь кольнуло горло. Угроза не остановила ее, наоборот, появилась уверенность. Если речь идет о золоте, значит, можно договориться.
- Мне больно. Твой нож проткнет мне горло. Убери его, – она старалась говорить мягко, нотки повеления едва слышались в обманчивом смирении.
- Сейчас! Ты думаешь, я не знаю ваших женских уловок, от которых мужчина становится тупым ослом. Твои чары на меня не действуют, Мириам.
- Как твое имя? – она решила тянуть время. – Мне знаком твой голос, я встречала тебя раньше. И этот запах…
Мужчина замер, хватка ослабла, но ненадолго. Его рука медленно поднималась вверх, ища разрез на груди.
- Ты не могла видеть меня раньше. И голос мой ты не знаешь. О Яхве, сколько на тебе одежды, женщина!
Его рука пролезла в прорезь горловины, но наткнулась на тончайшую ткань туники. Один рывок, и преграда исчезла. Мужчина тихо застонал. Ладонь покрыла теплую, мягкую плоть, без стеснения сжала грудь.
- Мириам, - зашептал он ей на ухо, словно нетерпеливый любовник, - какая у тебя бархатистая кожа. Я догадывался, что только у редкой красавицы может быть такая нежная кожа.
Пальцы сжали сосок, но не сильно. Он забавлялся.
- Я не хочу причинять тебе боль, Мириам. Я хочу доставить тебе такое же удовольствие, какое испытываю сам. Тебе понравится, верь мне. Я не разочарую тебя. Помоги мне, подними юбки. Я хочу почувствовать теплоту твоих бедер.
Она принялась медленно поднимать подол хитона. К горлу подкатывала тошнота, в ушах стоял звон. На грани обморока возвращались давно позабытые чувства отвращения и того ужаса, что однажды ей довелось пережить. «Всемогущая Исида, защити меня, не дай этому повториться еще раз. Неужели я опять должна пройти через это».
Она дрожала мелкой дрожью, холод ночи окутал голые ноги. Мириам вздрогнула всем телом, когда его рука оставила терзать нежный сосок и легла на обнаженное бердо, словно раскаленное клеймо. Она схватилась за ненавистную руку, пытаясь отстраниться от мерзкого прикосновения, но в то же мгновение лезвие ножа сильнее прижалось к горлу.
- Не мешай мне, Мириам. Стой спокойно. Я не хочу ранить тебя. Убери руку. Я все равно доберусь до твоего лона и тогда…
- Постой! - она решилась на последний шаг. – Не лучше ли зайти туда, в самые развалены. Там нас никто не увидит, а здесь мы на открытом месте. Вдруг рыбаки будут проходить мимо…
- Какие рыбаки, женщина? Глубокая ночь, оглянись! Здесь никто никогда не ходит, брошенное место. Я знаю, ты хитрая змея, Мириам. Хочешь заманить меня в ловушку. Я не так глуп, женщина. Тебе не справиться со мной, я сильнее. Овладеть тобой мне и здесь никто не помешает…
Сильный удар по голове прервал его речь. Мириам едва успела выставить вперед руки, падая на колени лицом в землю. Сверху на нее рухнуло тяжелое тело. Что-то липкое потекло по щеке. Кровь.
- Госпожа, - сильные руки уже поднимали ее с земли. – Вы целы, госпожа? Он не поранил вас?
- Кто вы? Всемогущая Исида, хвала тебе. Кого мне благодарить за спасение? – Мириам едва держалась на ногах, но под руки ее поддерживал высокий, широкоплечий мужчина. Черная повязка до самых глаз закрывала лицо. Второй оттаскивал неподвижное тело в сторону.
- Вы убили его?
- Нет, только оглушили, - последовал спокойный ответ.
- Кто вы?
- Не бойтесь, госпожа, - мужчина почтительно склонил голову. – Мы ваша охрана. Нас приставил к вам Араис по указанию Ферхата. Он наш господин. Много лет мы служим ему. Вы зря пошли одна гулять так поздно, госпожа. Мы только на полчаса потеряли вас из виду, и видите, что получилось.
- Вы слуги Ферхата? И вы шли за мной через всю Магдалу?
- Наше дело – охранять вас, госпожа. Приказано убить любого, кто попробует причинить вам вред. Вы видите сами, - он указал на мертвое тело, - приказ Ферхата не пустой звук.
- Кто это? – Мириам хотела подойти ближе и рассмотреть лицо, но охранник удержал ее на месте.
- Пока не знаем.
Второй не спеша со знанием дела обыскал одежду незнакомца, что-то нашел. Быстро подбежал и зашептал на ухо первому непонятные слова.
- Да ну? – неподдельное удивление послышалось в его голосе, и Мириам забеспокоилось. От нее явно старались что-то скрыть.
- Вы узнали кто это? Ведь так? Скажите, я должна знать.
- Нет, госпожа, нельзя. Сейчас я отведу вас домой. Навин останется сторожить этого человека. Его мы позже доставим Араису. Если захотите, все узнаете у него в свое время.
Больше она ничего не добилась от них. Всю дорогу ее охранник молчал и сохранял удивительное спокойствие и хладнокровие. Только изредка, когда от усталости она не могла уже идти, он брал ее под локоть, а за две улицы до конца пути подхватил на руки и молча понес.
Уже рядом с домом Мириам заметила, что ворота раскрыты настежь, во дворе мелькали огни, бегали слуги, творился страшный переполох. Ее искали по всему поместью. Но все действия происходили в какой-то мрачной, гробовой тишине. Иса стоял посреди двора, опустив низко голову и широко раскинув руки в стороны. Было непонятно: молился он или просто плакал. Когда здоровый верзила, словно призрак из преисподней, ступил во двор, неся Мириам перед собой на вытянутых руках, Иса очнулся от своего оцепенения и поднял голову. Призрак вплотную подошел к нему.
- Теперь это твоя ноша. Бери.
Иса успел подхватить ее на руки, а охранник Ферхата не сказал больше ни слова, не оглядываясь по сторонам, быстро исчез со двора. И тут до сознания Мириам прорвались звуки, послышались вскрики и женские всхлипывания. Есфирь отдавала указания греть воду, готовить для госпожи постель. Подбежали несколько слуг, хотели помочь отнести хозяйку наверх в комнату.
- Это моя ноша, - сказал Иса. Голос его был тих и печален.
Все посторонились. Он понес ее сам.
13.
Как мрак ночной, освещенный далекими звездами, исчезает от первого луча восходящего солнца; как речной холодный туман рассеивается от легкого дуновения утреннего ветра; как прозрачная кристальная роса испаряется от полуденного степного зноя, так и боль твоя пройдет и позабудется, потому что я буду рядом с тобой. Я причина этой боли, я и врачеватель ее. Когда не было меня, знала ли ты когда-нибудь такую боль? Нет. Когда нашла ты меня, прожила ли ты хоть один день без боли? Нет. Когда я уйду, покинет ли тебя боль? Нет. Она станет еще больше.
Чем же мне унять эту боль, возлюбленная роза моя? Какие чудотворные бальзамы положить на кровоточащее сердце твое, роза моя, чтобы прошла боль, исчезла печаль, томящая тебя. Только смерть спасет душу от земной боли, сможет ли она исцелить тебя? Нет. Ибо даже смерть исцеляется только любовью, роза моя. Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь. Меня не будет, а любовь твоя будет жить. Большие воды не могут потушить этой любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут презрением. Если любовь это дар и дар этот в тебе, как я могу отказываться от него, возлюбленная роза моя. Если нельзя исцелить обреченного, то можно только разделить ношу его, бремя его. Я же склоняюсь теперь перед даром твоим, перед силой той любви, которая дарована мне тобою, возлюбленная роза моя…
Вера моя в твоем сердце, надежда моя в твоей душе, моя любовь в твоих глазах. Печаль моя нежно целует звезды, а сердце тихо плачет, радуясь за тебя, возлюбленный мой. Как не велика моя боль, как не бесконечна моя печаль, а любовь сильнее меня. Не будет ее, не станет и меня. Затмила она все небо до самого горизонта, путь ее освещают миллионы звезд, венец ее солнце и луна. Разлетается черное воронье, прячется в могилы смертное гнилье, когда шествует она. И смерть не властна над ней, и жизнь ей не закон. Ибо при жизни она расцветает, а после смерти живет в веках. Если будешь ты, то и смерти не будет, если не будет тебя, то и жизнь уже не нужна.
Возможна ли такая любовь, возлюбленная моя?
Да. Я же люблю!
Возможно ли жить с такой непосильной ношей, возлюбленная роза моя?
Да. Я же живу!
Но сколько ты будешь любить меня?
Пока живу.
Но сколько же ты будешь помнить меня?
Пока любовь жива.
Ты жалеешь о чем, возлюбленная моя?
Нет.
Отпускаешь боль свою?
Отпускаю.
Берешь ли ты меня в мужья, возлюбленная роза моя?
Беру.
Не пожалеешь потом?
Нет…
Первый луч солнца упал на подголовник и запутался в рыжих волосах. Осветил женское лицо. Не было на нем печали и скорби, покой и нега озарились светом. Он проследовал дальше по белому покатому плечу, задержался на высокой груди, отдохнул. Скользнул по талии, поднялся по крутому бедру и исчез на мизинце узкой ступни. Комната наполнилась светом, ложе озарилось утренним солнцем, и прохлада заставила пробудиться ото сна.
- Тебе холодно, любимый? Я согрею тебя.
Еще крепче сомкнулись объятия, еще плотнее прижались друг к другу тела. Как быстро закончилась удивительная ночь. Их ночь…
Мириам с сожалением вздохнула, поцеловала любимого в плечо, в шею, в лоб, опять в плечо. Неутомимо стала покрывать его тело нежными поцелуями и разбудила ото сна.
- Уже утро?
- Да, любимый. Нужно вставать, скоро сюда придут служанки и увидят нас.
- Мы должны скрываться?
- Нет, но пойдут разговоры.
- Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, чем сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы. Пусть посудачат один день. Позови на завтра священника.
- Ты хочешь…
- Да, соглашайся, роза моя. Мы не сможем это скрывать.
- Что?
Иса засмеялся тихо и нежно, припал губами к теплому женскому плечу.
- Ты плутовка. Или не хочешь стать моей женой?
- Хочу.
- Тогда зови священника. Гостей не надо. Пусть будет скромная свадьба.
- Хорошо, любимый.
- Есфирь я сам скажу.
Он одевался, стараясь не глядеть на ее обнаженное тело. Нужно было торопиться, скоро придут первые посетители, а лекарства не готовы. Она дотянулась до него рукой и погладила сутулую спину.
- У тебя что-нибудь болит, госпожа моя?
- Нет, - умиротворенно закрыла глаза, вздохнула глубоко, всей грудью.
Только возле дверей он оглянулся и тихо спросил.
- А душа?
Мириам приподнялась на локте, рукой прикрыла грудь.
- Она спокойна, любимый, спокойна.
Иса молча кивнул, бесшумно прикрыл за собой створки дверей. В соседней комнате на широком сундуке спала кормилица - подобранные под себя ноги, скрюченная поза. Старой женщине неудобно было всю ночь сторожить сон своей госпожи, только под утро довелось уснуть. Иса осторожно тронул костлявое плечо. Есфирь тут же подскочила на сундуке, попыталась встать, но он придержал.
- Не торопись. Она еще спит. Завтра здесь будет праздник. Приготовь все для свадебного обряда. Только не надо лишнего шума.
- Поняла, - до Есфирь с трудом доходили услышанные слова.
- Гостей тоже не надо. Все должно пройти тихо и незаметно.
- Поняла, поняла, - кормилица кивала головой, вставая с ночного ложа, ногой нащупывала деревянные сандалии. И вдруг опомнилась. – А свадьба-то чья?
- Ее и моя, - шепнул Иса и вышел на террасу.
Есфирь недоуменно смотрела ему вслед, пока все складывалось в старческой голове.
- Чудны дела твои, Яхве, - проговорила она, подходя к спальне Мириам. Заглянула в дверную щель, позвала. – Дочка!
- Входи, кормилица!
Мириам покрывала голову простой накидкой, волосы убирала под платок. Расправила складки хитона, ожерелья не надела, оставила на комоде.
- Иса мне сказал… - Есфирь не успела договорить, Мириам подскочила к ней, крепко обняла, звонко расцеловала в обе щеки.
- Я так счастлива, кормилица. Если бы отец мог дожить до этого дня.
Лицо светилось лучезарным светом, глаза сияли счастьем и нескрываемой радостью. Любовь переполняла ее и выплескивалась наружу. Старая женщина обняла хозяйку, молча глотая скупые слезы.
- Пусть твой дом наполнится счастьем и веселыми детскими голосами, Мириам. Твои родители очень этого хотели. Они тоже радуются теперь, я уверена, дочка. Твой жених попросил меня сделать приготовления к свадьбе. Много сегодня будет дел. Что скажешь, госпожа моя?
- Готовь все, что нужно. Я пойду в храм, приглашу священника. Так Иса велел.
- Сама не ходи. Возьми кого-нибудь из слуг. Когда ты последний раз была в нашем святилище? Ах, лучше бы мне самой сходить, да боюсь, не успеть с приготовлениями.
- Ничего не случится, Есфирь. Но ради твоего спокойствия, возьму пару слуг.
Но Мириам ошиблась. Уже подходя к храму, она заметила женщин. Те о чем-то шумно спорили, но завидев ее, сразу притихли и с нескрываемым любопытством принялись разглядывать простой наряд, серую накидку. Одна что-то шептала на ухо другой, послышался тихий смех, остальные сохраняли враждебную тишину. Возле дверей святилища мирно беседовали мужчины. Один преградил Мириам дорогу.
- Куда направляешься, красавица? Тебе туда нельзя, – больно схватил ее за руку повыше локтя и попытался отвести в сторону.
- Мне нужен священник, - она вырвалась из цепких пальцев и хотела залепить наглецу пощечину, но сдержалась. – Почему я не могу войти?
- Разве прелюбодейке можно осквернять своим присутствием священное место. Где такое написано, чтобы такая женщина, как ты, могла переступить порог дома Господня.
- Верно говоришь, сосед, - поддержал мужчину старик в черном хитоне. - Гнать ее надо отсюда. Мерзавка, ни стыда, ни совести у тебя нет. О твоих шашнях вся Магдала говорит.
Мириам огляделась. Вокруг быстро собиралась толпа зевак. Любопытные подходили ближе, кольцо сжималось, в воздухе чувствовалась угроза. К мужчинам примкнули и женщины, некоторые сжимали камни.
Слуга Нарис бесстрашно встал рядом с хозяйкой, закрывая ее спиной, другой прорвался через толпу и побежал назад за подмогой.
С утра возле святилища люди собрались для утренней молитвы шахарит, все ждали главного священника, но он почему-то задерживался. На шум толпы обращали внимание и проходившие мимо жители города, останавливались, подходили ближе. Кольцо возле Мириам сужалось. Оскорбления и выкрики нарастали, давление усиливалось со всех сторон. Чья-то рука потянула ее за подол хитона, кто-то толкнул в спину.
Вдруг среди собравшихся женщин Мириам заприметила знакомое лицо. Эта была та девушка, которая возле садовой калитки передала ей послание Араиса. Она кричала громче других и требовала отмщения. Острая боль кольнула Мириам прямо в сердце. Вернулись воспоминания прошедшей ночи. Она оглядела толпу, минута-другая, и ее разорвут на куски.
Перед этими людьми она была абсолютно беззащитна, даже Нарис не остановит их, его постигнет та же участь. Где-то совсем рядом в толпе замахнулась рука, за ней другая. Первый камень пролетел мимо виска, второй попал в плечо Нариса. Юноша вскрикнул, но заслонил госпожу от последующих камней.
Бешено забилось сердце, от страха помутнелся рассудок, но за спиной Мириам уже слышались недовольные крики, удары борьбы. Трое слуг Араиса пробивались через толпу. Черными силуэтами они окружили женщину со всех сторон, длинные кривые ножи зависли в воздухе. Знакомый голос пронесся поверх людских голов.
- Кто тронет эту женщину – умрет. Отступитесь!
Толпа притихла, самые смелые сделали шаг назад. Вид острых сабель быстро образумил жаждущих крови. Умирать из-за прелюбодейки никто не хотел. Женщины побросали камни, под накидки спрятали руки. Любопытные прохожие разошлись по своим делам.
- Мы отведем вас домой, госпожа, - Селим заткнул нож за пояс, протянул руку.
- Нет, - заупрямилась Мириам. - Я войду в святилище. И вы мне поможете.
- Нам нельзя туда, госпожа.
- Я войду сама, а вы охраняйте вход и никого не впускайте.
Она смело прошла через толпу, переступила каменный порог и вошла в первый придел. Священное место встретило полумраком. Горели свечи, в углу мелькали серые тени.
- Эй! Здесь кто-нибудь есть? – голос ее утонул во мраке.
Из-за колонны послышались шаги. К выходу спешил молодой книжник, помощник священника, его губы дрожали от праведного гнева.
- Как можно? Как можно кричать в таком месте, – увидев Мириам, он до того оторопел, что стал заикаться. – К-как? Женщина здесь! К-как м-можно? Кто впустил?
- Я сама вошла. Мне нужен священник, уважаемый. И у меня мало времени. Позови его!
- Его здесь нет.
- Где же он? Утренняя молитва только закончилась, ведь так?
- Она еще не начиналась. Священник не пришел. Он дома. Его дочь умирает.
С сожалением Мириам направилась к выходу. Все против нее! Но у самых дверей передумала и вернулась.
- Как звать тебя, уважаемый?
- Захарий, - последовал сдержанный ответ.
- Пойдешь со мной, - она потянула книжника за длинный рукав. – Покажешь, где дом священника. Я щедро отблагодарю тебя.
Захарий пробовал сопротивляться, но женская рука тянула его к выходу. На пороге Мириам столкнулась с Исой. Он едва дышал, лицо раскраснелось от бега, по земле волочился край покрывала.
- Ты здесь? – улыбка озарила ее лицо. – Я хотела пригласить священника на нашу свадьбу, но у него заболела дочь. Захарий отведет нас к нему, - и она указала на молодого человека с редкой курчавой бородкой.
- Подожди, госпожа моя, - Иса перевел дыхание, прижал ее руку к груди. – Что здесь произошло? Слуга сказал: тебя хотели закидать камнями.
- Люди не хотели пускать меня в святилище. Чудом я осталась жива. Пойдем же скорее, любимый, здесь опасно оставаться, - взмолилась Мириам.
- Подожди, женщина, - он крепче взял ее за руку, вывел на середину небольшой площади, где толпились прихожане местной общины, с любопытством поглядывая на Мириам, некоторые посмеивались.
- Люди! – голос Исы зазвучал громко и уверено. – Вам знакома эта женщина? Эта ваша сестра, такая же, как и вы. Она родилась и выросла здесь в этом городе среди вас. Ее зовут Мириам!
- Знаем, знаем, - послышалось из толпы. Кто-то сплюнул под ноги, обронил ругательство.
- Вы хотели судить ее и забить камнями, - продолжал Иса. – За что?
- За грех! – послышался одинокий голос.
- Кто сказал? Выйди, чтобы все увидели тебя. Не бойся.
Из толпы вышел пожилой щуплый мужичок невысокого роста, волосы у него торчали паклей во все стороны, левый глаз косил. И весь он походил на взъерошенного чибиса.
- Ты смелый человек, - Иса с интересом оглядел его с ног до головы, - раз не побоялся своих же слов.
- Я и сейчас не боюсь повторить. Она греховна! Она прелюбодейка!
- Ты точно знаешь это? – настаивал Иса.
- Так говорят.
- Кто говорит?
- Все, кого не спроси.
- Говорить можно все, - Иса высоко поднял голову, чтобы слова его услышали те, кто находился на краю площади. Толпа увеличивалась на глазах. – Если нет у вас доказательств, значит, вы все говорите ложь. Лжесвидетельство разве это не грех? Кто здесь без греха? Поднимите выше руку, выйдите сюда ко мне, покажите свои лица. Кто из вас прожил свою жизнь и ни разу не нарушил заповеди? Может, ты? – он обратился все к тому же мужчине. – Если даже ты не нарушил заповедь и честно прожил со своей женой, не желал ли ты хоть в тайне, в мыслях своих жены друга, брата, соседа своего? Не вводила ли тебя во искушение черноглазая торговка пряностями? Говори здесь всем, как перед судом!
По толпе прошелся легкий смешок, всех позабавили сказанные слова. Люди подходили ближе, напирали на передние ряды. Всем хотелось рассмотреть смельчака. Но мужчина, к которому обращался Иса, замялся, покраснел, потупил взгляд.
Стоявшие рядом с ним прихожане смеялись, толкали под локти. Вдруг из толпы выбралась пожилая женщина с огромной корзиной зеленой ботвы и чечевицы. Она встала между ним и Исой.
- Ты что тут пугалом стоишь, старый ишак! – обратилась она к старику и тут же набросилась на Мириам. – А тебе какая нужда до моего мужа, плутовка? Иди других мужей завлекай в свои сети, если поразвлечься охота, а моего не трогай. Ты прелюбодейка. Все это подтвердят.
- Вот слова честной женщины, люди! – Иса снова повысил голос. Шум толпы утих. Смех прекратился. – Давай спрошу и тебя. Сколько раз ты портила еду своей золовке или соседке вымазывала грязью чистое белье? Сколько переловила соседских кур? Осла помнишь, не ты ли повредила ему переднюю ногу, чтобы не топтал твой надел? А когда муж уехал на ярмарку в Капернаум, сколько ночей согревал твою постель сосед?
Женщина застыла, будто пораженная молнией. Корзина выпала из рук, чечевица просыпалась в пыль. Она ловила ртом воздух и не могла ничего сказать. И пока муж собирался с мыслями, со всех сторон заулюлюкала веселая толпа, и далеко нескромные выкрики понеслись в ответ.
Иса поднял руки. Все сразу замолчали.
- И я говорю вам. Вы хотите судить? Кто из вас без греха, пусть первый бросит в эту женщину камень!
Он указал на Мириам и сделал шаг в сторону. Она стояла одна посреди знакомой толпы. Ее охрана, оттесненная людьми, находилась с краю. Но страха не было, он был рядом, и бояться она не могла.
Иса ждал, смотрел на людей, заглядывал им в глаза. Кто отворачивался, опускал голову, кто выдерживал его взгляд, но камня не поднимал.
- И я говорю вам. – Иса снова взял Мириам за руку. – Перед вами, перед Богом, перед всем миром беру эту женщину в жены. Теперь, кто посмеет обидеть ее, будет иметь дело со мной. Завтра перед заходом солнца состоится свадьба. Кто захочет поздравить невесту, может явиться безбоязненно. Мы всем будем рады.
Над площадью повисла тишина. Люди недоуменно смотрели на Ису и Мириам, переглядывались, перешептывались.
- А теперь идем к священнику. Где тот юноша? - Захарий подошел ближе к Исе. – Покажи нам дорогу, любезный, и ты поможешь страждущим, сделаешь доброе дело.
Втроем они прошли через толпу. Люди расступались перед Мириам и ее женихом, давали пройти и снова смыкались за ними, смотрели вслед и молча провожали с площади.
Захарий быстро привел их к каменному дому с узкими окнами. Все они были занавешены черным полотном, в доме умирал человек. Иса оставил Мириам возле входа с людьми Ферхата, а сам через калитку вошел во двор.
Она осталась ждать. Нервно теребила пояс хитона, пересчитывая все камни на ступенях, долго вглядывалась в окна второго этажа. Неожиданно с одного окна сорвали занавесь, потом с другого. Послышалась какая-то суета, женские крики. Дом оживился.
Мириам не выдержала и приоткрыла дверь. Она заглянула в первую комнату. Там на лавке сидел знакомый книжник и тихо молился. Мимо него из соседней комнаты пробежала пожилая служанка с чистыми полотенцами, за ней еще две несли теплую воду в большом кувшине. На Мириам никто не обращал внимания, и она без приглашения вошла в дом, присела рядом с Захарием. От ее неожиданного появления тот перестал молиться и отодвинулся подальше.
- Да не бойся ты, - Мириам улыбнулась. – Может, знаешь, чем больна дочь священника?
- Я? – юноша вздохнул, смутился. - Если б знать... Ей только двенадцать, но столько радости, веселья, счастья я еще не видел ни в одном ребенке. А пела она, как птичка на весенней ветви миндаля. И счастьем было слушать ее голосок. Иаир, наш священник, любит свое дитя больше жизни. Она у него единственная дочь. И теперь, когда нет никакой надежды на исцеление, он оплакивает ее, каждый день молится и просит помощи у Яхве. А сегодня не пришел на молитву, значит, ей хуже. Она умирает...
Захарий замолчал и отвернулся. По его чуть дрожащим плечам Мириам поняла, что юноша плакал и прятал свои слезы. «А ведь он уже любит ее», - подумала она. В соседней комнате послышались голоса и быстрые шаги. Мириам поспешила к выходу, но не успела открыть дверь.
- Делайте, как я вам сказал, - к ней вышел Иса. За ним маленькими шажками семенил невысокий сгорбленный старик в одежде священника. Он едва поспевал и всю дорогу кивал головой. – Не сомневайтесь и лучше проветривайте спальню. Теплое молоко с чесноком давать каждый час. Я приготовлю лекарство и к обеду приду снова. Ваша дочь обязательно поправиться, уважаемый. Не сомневайтесь.
- Как мне благодарить тебя, - Иаир еще больше склонился перед Исой в низком поклоне. – Скажи, как твое имя, человек? Чтобы я мог каждый день благодарить Яхве за такую благодать!
- Звать меня Иса, а благодарность твоя мне обязательно понадобится, только завтра, уважаемый. Не мог ли ты произвести свадебный обряд в доме этой женщины? – Иса указал на застывшую возле дверей Мириам.
- Хорошо, - священник низко поклонился и ей.
- Тогда завтра слуга придет за тобой и отведет в нужное место. Все приготовления будут сделаны заранее, беспокоиться незачем. А сейчас будь рядом с дочерью, я скоро вернусь.
Уже по дороге домой Мириам решилась спросить о девочке.
- Ты вылечишь ее, Иса?
- Конечно, - последовал твердый ответ. – Мы пришли вовремя в этот дом. Еще день, и было бы поздно. Но она поправится, Мириам, обязательно поправится. Уже к вечеру наступит облегчение.
Мириам взяла Ису под руку, прижалась к его плечу. Так и шла рядом до самых ворот дома и незаметно чему-то улыбалась, глядя под ноги на красивые сандалии.
Из горькой полыни и корня аира Иса быстро замешал лекарство и ушел обратно. Мириам пообещала, что будет следить за приготовлениями к свадьбе, но слова своего не сдержала. Под предлогом новых тканей для праздничного наряда она решила отправиться в лавку к Араису. Есфирь уговаривала не ходить и не трогать осиное гнездо перед свадьбой, но уверения старой кормилицы оказались бесполезны. Мириам решила узнать, кто напал на нее вчера ночью, и кто эта молодая девушка, заманившая ее в такую подлую ловушку.
Она вышла за ворота поместья, огляделась по сторонам. Никого.
- Я хочу поведать Араиса, - произнесла громко в пустоту.
- Он ждет вас, госпожа, - из своих укрытий вышли люди Ферхата. – Мы проводим вас. Так будет безопасней.
Араис встретил гостью в торговой лавке, провел во внутренний двор, где возле сухого фонтана мирно спали павлины. Ковры с открытых террас были убраны, розовый мрамор на дорожках потемнел. Всегда цветущие кусты благоуханных дамасских роз одиноко чернели на поросшей сорняком клумбе. Мириам заметила, что без своего хозяина и двор, и красивый дом казались осиротевшими и заброшенными.
На ее удивленный взгляд Араис только пожал плечами.
- В доме почти нет слуг. Хозяин забрал всех в Иоппу, купил там новый дом.
- А этот будет продавать? – Мириам села на предложенный низкий стульчик в глубине террасы. В дом ее не пригласили.
- Распоряжений еще не поступало, - Араис из вежливости предложил миндальный шербет, она отказалась. – Но все может измениться в любой день. Торговля идет здесь хорошо, и караваны из Персии приходят сначала в Магдалу. Я отбираю для лавки ткани, а остальной товар отправляю хозяину.
- Араис, - Мириам перебила управляющего, судорожно сжала озябшие руки. К вечеру похолодало, а легкая накидка плохо грела. Он заметил ее жест, приказал принести огня.
Тут же появились двое слуг, выставили перед гостьей факельный очаг на четырех кованых подставках, словно лапы льва. Разожгли огонь.
- Мудрецы предвещают, что зима будет холодной. Сейчас вы согреетесь, госпожа.
- Араис, - снова повторила Мириам, когда слуги покинули их.
- Я вас понял, госпожа, - управляющий склонил голову, немного помолчал. – Вы хотели бы все знать. У вас много вопросов?
- Ты прав, Араис. Поверь мне, я пережила такое, что ни одна женщина не захотела бы испытать в своей жизни. Но я хочу знать, почему это случилось со мной?
- На свете есть много такого, госпожа, что лучше и не знать, - Араис с пониманием и сочувствием смотрел на Мириам. Взгляда она не отвела, а лишь плотнее сжала губы. – Но вижу, вас не отговорить. От человека, что напал на вас, я узнал все, и могу вам рассказать. Он спрятан в этом доме, в подвале.
- Он жив? Можно мне увидеть его? – она привстала со стула, но резкий жест Араиса вернул ее на место.
- Нет! Нет, госпожа. Мне еще дорога своя голова, но я могу лишиться ее уже потому, что охраняющие вас саддукеи ночью допустили нападение. Только за это Ферхат отрубит мне голову. А если вы еще и встретитесь с этим негодяем, то поверьте мне на слово, одной головой я не отделаюсь, это точно.
- Кто же он? Могу я узнать хотя бы имя?
- Имя? Зачем? – Араис не понимал настойчивости Мириам и прятал глаза.
- Здесь замешен еще один человек. Я уверена. Какая-то девушка принесла мне ложное послание от тебя.
- Да, госпожа. Девушка - его сестра. Она тоже здесь в этом доме. Ее схватили сегодня на площади перед святилищем. Она также ждет своей участи. Я думаю, что мой господин не оставит ее без внимания.
- Кто же эти люди, Араис? – Мириам молитвенно сложила руки. Она не отводила взгляда. И он сдался.
- Тот, кто напал на вас - Иуда. Та, которая заманила вас для него - Кая, его младшая сестра.
- Иуда?! – Мириам показалось, что где-то далеко, в серой холодной вышине, небо раскололось пополам, и гром Зевса лишил ее слуха.
В памяти возникли образы. Гонение прокаженной, избиение камнями, мужчина, грозящий проклятиями; череда пожаров; женщины, укоризненно смотрящие ей вслед на улицах; толпа с камнями, и уже она сама в центре этой толпы; но перед этим всем что-то было еще, очень далекое, но почему-то позабытое для нее безвозвратно, и все овеяно запахом сладкого мускуса, который преследовал ее со вчерашней ночи и не давал успокоиться болезненной памяти; и наконец, руки. Его руки, ласкающие теплую, нежную кожу. Она вздрогнула, как будто хотела стряхнуть с тела нетерпимые ласки.
Быстро встала. Поднялся и Араис.
- Но почему? Какую тайну ты скрываешь от меня?
- Тайны никакой нет, госпожа. Если вы хорошо вспомните кое-что из прошлой жизни, вы обязательно найдете там ответы на все интересующие вас вопросы.
- Из прошлой жизни? – Мириам задумалась. – Может, ты мне подскажешь, где именно искать?
Араис молчал. Он тщательно продумывал все повороты судьбы. Донесение в Иоппу Ферхату с полным отчетом о прошедшей ночи отправлено только утром. Самое скорое, через четыре дня он получит ответ, это если хозяин окажется дома, а не будет в отлучке. Араис предвидел уже и ответ Ферхата: полная тайна и не болтать лишнее, тем более самой Мириам. Но это ее тайна, и она должна все узнать.
Араис подошел ближе к гостье и тихо произнес:
- Все ответы, госпожа, хранятся в вашем доме, - видя изумленное лицо женщины, он добавил одно слово. – Есфирь.
14.
Вернувшись домой в смутных догадках, Мириам, не торопясь, прошла по всем комнатам и в нижней спальне сестры обнаружила Есфирь с двумя служанками. Девушки шили свадебные наряды для невесты и жениха, а кормилица подбирала дорогие украшения. Перед ней стоял небольшой красный ларец, внутренние стенки которого были отделаны золотой мягкой парчой. Драгоценные камни вспыхивали разноцветным сиянием, а грани красочно переливались. Мириам никогда раньше не видела этого ларца. Она зачаровано заглянула вовнутрь и выбрала гранатовое ожерелье. Серебряные лепестки обрамляли кровавые камни.
- Что это, Есфирь?
- Твое приданое, госпожа моя, - кормилица поднялась и низко склонилась перед Мириам, прикоснулась к краю ее одежды, поднесла к губам и нежно поцеловала.
Действия Есфирь поразили Мириам ничуть не меньше, чем содержимое странного ларца.
- К чему это, Есфирь? Ты раньше никогда не склонялась предо мной…
Старуха обратилась к служанкам.
- Вы сделали много, пора и отдохнуть. Ступайте на кухню, вечером закончите работу.
Когда служанки вышли, Есфирь закрыла ларец, обернула бархаткой, ловко подхватила под мышку и направилась через боковую дверь спальни вглубь дома, где находилась ее комната – маленькая уютная каморка, вместо окна большая отдушина под самым потолком. Мириам молча следовала за ней, лишних вопросов не задавала.
Старуха поставила ларец на небольшой сундук, не спеша зажгла свечи, плотно закрыла входные двери. Мириам стояла в углу комнаты и рассматривала давно позабытые вещи. Стены здесь были чисты, без ковров. Только в одном месте оставался черный нагар от пламени свечи. Низкая постель на сандаловых досках, почти на каменном полу, напротив скамья, сундук с вещами и цитра. Музыкальный инструмент она помнила еще с детства. Когда-то кормилица превосходно исполняла на нем персидские напевы, но что-то помнилось и до сих пор. Мириам из любопытства коснулась пальцами струн. Старый инструмент отозвался болезненно, с тихим плачем, последняя струна звучала дольше всех десяти.
- Старая моя цитра, - кормилица присела на скамью, - такая же старая, как и я. Давно пора выбросить, да рука не поднимается. Как родная она мне, столько лет со мной… Сядь, Мириам, рядом. Поближе, дочка… То, что скажу, никто не должен знать и никто не должен услышать.
Мириам села. Кормилица подбирала слова, губы и подбородок дрожали. Было заметно, с каким трудом она решается на важный шаг, но Мириам ждала, не торопила.
- Когда умирала моя любимая госпожа, твоя мать, Мириам, - начала Есфирь, - мне поручили сохранить старинные свитки. По древним рукописям можно доказать происхождение всего рода. Многие бы отдали целое состояние, чтобы завладеть этими рукописями, но только они принадлежат вашей семье, моя госпожа.
- Я помню, Есфирь, - она взяла кормилицу за руку, поцеловала. – Ты всегда была преданна маме и мне. Вся твоя жизнь отдана нашей семье, и ты сама часть ее, заменила мне мать… И не возражай. Но твою тайну я знаю уже давно. Отец рассказал, что ты хранишь древние свитки нашего рода. Я хочу спросить тебя о другой тайне, Есфирь. Ты должна ее знать.
- Спрашивай, моя госпожа. Если знаю, отвечу.
- Вчера ночью на меня напал один человек…
- Иуда?!
От неожиданности Мириам выпустила старческую руку.
- Откуда ты знаешь имя?
Кормилица зажала рот сухой костлявой рукой. Морщины на лбу залегли глубокими бороздами, бесцветные глаза с болью и сочувствием глядели на Мириам. Только сейчас она заметила, как сильно постарела любимая Есфирь!
- Что он сделал тебе, госпожа моя? – хриплым шепотом проговорила старуха.
- Он ничего не успел сделать. Люди Ферхата спасли меня. Я опять обязана ему жизнью.
- Хвала Богу! Хвала тебе, Яхве! Господь уберег чадо свое. Нужно будет пойти в святилище положить на жертвенник монеты, - кормилица забормотала бессвязные слова на древнем языке, прочла молитву. Вдруг она опомнилась, схватила Мириам за руки. – Не выходи со двора, госпожа моя. Не искушай снова судьбу. Завтра ты станешь замужней женщиной и обретешь защитника. Хотя, какой из него защитник, - старуха безнадежно махнула рукой. – Но пусть хоть такой. Ты будешь в безопасности, госпожа. Больше никто не сможет завладеть тобой и твоим царством!
- Есфирь, - Мириам ласково поглаживала холодные старческие руки. – Ты заговариваешься, кроме отцовского дома и земли у меня ничего нет. Какое царство? Сегодня для тебя был трудный день, да и ночь прошла в хлопотах. Тебе нужно отдохнуть, приляг. Я посижу возле тебя.
Старуха осторожно высвободила руки. Рассеянным, почти полоумным взглядом посмотрела на Мириам, а у той защемило сердце. Когда лицо кормилицы расплылось в довольной хитрой улыбке, в полутемной каморке с отблесками желтого свечного огня на стенах улыбка эта показалась Мириам зловещей.
- Ведь ты ничего не поняла, госпожа моя, - старуха придвинулась ближе и зашептала в самое ухо. - Твой род - род Виниамина. И вся здешняя земля - твое Царство. И ты сама -царица...
Повисла тишина. Но в ней Мириам слышала лишь потрескивание свечей и стук своего сердца. Только стучало оно не в груди, а в висках. Перед глазами поплыли и свечи, и сама Есфирь. Кормилица кинулась к кувшину, набрала в пригоршню воды и ополоснула Мириам лицо.
- В такое трудно поверить сразу, - шептала старуха, вытирая капли на бледных щеках. – Но это сущая правда. Здесь в комнате спрятаны рукописи, они - доказательство моих слов.
- Покажи, - выдохнула Мириам.
Есфирь бросилась к сундуку, отодвинула от стены, подняла циновку. На пол поставила свечу и цепкими пальцами принялась выковыривать квадратики мозаики точно по одному рисунку. Долго копалась, пока из-под белого песка не показался прямоугольный, почти плоский ларец. Трясущимися руками старуха поставила перед Мириам свою драгоценность, оттерла с крышки песок.
Ларец открыли. Плесенью и смертью пахнуло от свернутых пергаментов. Мириам развернула первый, за ним другой, третий. Она пыталась прочесть ровную череду связанных строк, но разочаровано развела руками.
- Я не знаю этого языка. Что это?
- Это очень древний язык, госпожа моя, - кормилица уже бережно сворачивала пергаменты и прятала обратно в ларец, опасаясь за сохранность тайника. – Он давно позабыт, но попадаются такие мудрецы, которым подвластны эти письмена.
Мириам не верила.
- Если некому прочесть, значит, и доказательств нет.
- Как нет?! – старуха чуть не обронила последний свиток. – Вот доказательства. Я столько лет хранила их. Тот, кому они послужат, и найдет способ прочесть.
Но Мириам не слушала ее, закрыла лицо руками. Смятение охватило душу, завладело трепетным сердцем, а страх потерять долгожданное счастье затмил разум.
- Теперь он не захочет жениться на мне, - шептала она в ладони.
- Кто не захочет? – старуха прослушала сказанные слова, прятала ларец обратно в тайник.
Мириам сорвалась с места, резко распахнула двери каморки и бегом прошла через все комнаты, но перед выходом во двор остановилась. Иса уже открывал ворота, он возвращался.
Она бросилась обратно в комнату кормилицы, где старуха выкладывала мозаикой незамысловатый рисунок на полу, молча отстранила ее, разгребла ладонями сухой песок, достала ларец. Есфирь и слова не успела сказать, как сокровище оказалось в хозяйских руках.
- Я знаю, кто сможет прочесть и опровергнуть твои слова, - Мириам бережно завернула ларец в накидку и покинула комнату...
Иса устал. Весь день он провел у постели больной дочери священника Иаира и валился с ног. Заметив его печальное лицо, Мириам бросилась навстречу любимому, обняла, прижалась губами ко лбу. Сразу повела наверх, усадила в гостевой комнате на тахту, обложила подушками. Приказала подать лимонного шербета.
- Я же не болен, госпожа моя, - протестовал Иса. – Просто немного устал. Нужно еще лекарство приготовить на утро.
- Отдохни, любимый, отдохни, - она суетилась возле тахты, разводила в чаше огонь. – Сейчас согреешься, вечера прохладны. Говорят, мудрецы обещают холодную зиму. Я накормлю тебя. Саиса! – крикнула служанку. – Беги на кухню, принеси горячей похлебки, да мяса не забудь положить.
- Зачем такие хлопоты? - сокрушался Иса. – Всех на ноги подняла… Лучше сядь возле меня. Расскажи, что делала сегодня, чем занималась.
Одного слова было достаточно, чтобы Мириам тут же бросила возиться с огнем, обняла поникшие плечи, склонила голову на уставшую грудь. Нежная рука покрыла пряди шелковых волос, и теплота разлилась по женскому телу. Она прикрыла глаза, от блаженства замурлыкала старинный напев.
Он тихо рассмеялся, коснулся губами виска.
- Сарра рассказала мне, что ее кошка принесла вчера пятерых пушистых котят. Не ты ли одна из них, Мириам? – он осторожно приподнял женское лицо за подбородок и долгим поцелуем накрыл алые губы.
Сквозь завесу сладостного забытья Мириам услышала четкое покашливание. В дверях стояла Саиса, держа в руках миску с дымящейся похлебкой.
- Госпожа…
- Неси, неси скорее сюда, - Мириам подскочила с тахты, быстро накрыла низкий стол.
Разложила фрукты, сладости, жареных перепелов, налила в чашу шербет. Он ел не спеша, почти через силу, ради нее. Горячая похлебка понравилась, и он съел почти всю плошку, к остальному не притронулся.
- Так чем ты занималась сегодня, Мириам?
Иса мягко повторил вопрос и ждал ответа. В какой-то момент ей показалось, что он уже знает обо всем, о каждом ее шаге, о каждом сказанном слове. В смятении она оставила посуду, снова присела рядом, взяла его руку и нежно поцеловала ладонь. Но слова подбирались с трудом.
- Много тайн открывала я сегодня и не открыла ни одной. А самая важная для меня тайна заключена в тебе, любимый. Скажи, что говорил прошедшей ночью. Любишь?
- Люблю, роза моя.
- Веришь?
- Верю, роза моя.
- Чтобы не узнал ты обо мне, не уйдешь?
- Нет.
- Возьмешь меня в жены?
- Ты уже жена мне, - Иса вернул поцелуй, погладил тонкое запястье, холодные пальцы. - Не томи, госпожа моя. Все на твоем лице. Рассказывай.
Из-под подушки она достала припрятанный на скорую руку ларец. Открыла. Извлекла пергаменты, молча разложила их перед Исой, придвинула ближе. Он с интересом развернул один, попросил свечу. В комнате сгущались сумерки, за окном наступала ночь.
Он долго всматривался в строчки, безмолвно шевелил губами. Затем развернул другой, быстро пробежался по нему глазами, развернул третий… Сначала на лице его отразилось полное изумление, словно открылась огромная, страшная тайна. Затем первое удивление сменилось восторгом и радостью, но ненадолго. Когда же он уловил смысл витиеватых строк, то уже не торопясь, прочел манускрипт за манускриптом.
Мириам сидела рядом и ждала. Она боялась спросить что-либо и только внимательно следила за любимым лицом в ожидании приговора.
Оставался последний пергамент. Он был целее других и лучше всех сохранился. Строки на нем не потемнели и не расплылись от времени, печать не рассыпалась в руках. Казалось, будто его подложили в ларец совсем недавно, каких-то сто лет назад. Прочитав его, Иса наконец-то поднял глаза, а Мириам перестала дышать. Все стало понятно и без слов. На нее смотрели чужие отрешенные глаза, полные печали, словно изнутри задули в них огонь. Она бросилась к нему на грудь, обняла голову руками, прижала к своему сердцу.
- Не верь ни единому слову, любимый, – шептала на ухо, приглаживая мягкие волосы. – Кем они писаны, мы не знаем, о чем, не разобрать, ведь так? Не верь...
С мольбой всматривалась она в его лицо, держала в ладонях. С обожанием заглядывала в карие глаза и пыталась найти в них ответный любовный огонь. Иса осторожно убрал трепетные руки, отсел дальше, но по щекам ее уже полились слезы.
- Здесь написано, Мириам, что ты иудейская царица.
- Нет! - схватив его руки, она принялась покрывать их частыми, горячими поцелуями.
- Если ты последняя в роду, госпожа моя, ты – царица.
- А если нет? Если не последняя? Ведь есть еще родственники, дядья и тетки. Одни живут в Вифлееме, другие в Тарихеи. Есть семья в Финикии, ее знал отец. Я не одна Я не последняя.
- Если даже и так, то избранная - ты. В твоей семье последний век хранились доказательства, они передавались от одной к другой. Разве не так? У кого они хранились до тебя?
- У моей матери, - безнадежно произнесла Мириам. Слезы высохли, руки опустились.
- Здесь и доказывать ничего не надо, - Иса вернул пергаменты в ларец. – И без них скажу: ты истинная царица. Предназначение твое высоко, а путь тернист и долог. Но сила, что живет в тебе, преодолеет все и все перетерпит.
Он встал и направился к двери. Мириам тянула руки, но он не обернулся. Он оставил ее одну.
И показалось ей, что погасли звезды, и мгла заволокла все небо до самого края. И бешено заколотилось сердце, потому что осталось сиротой и потеряло свет, за которым стремилось в небесную вышину. И счастье сменилось горем, и закаркало кладбищенское воронье, а из мглы глянул череп с пустыми глазницами, сердце заледенело, душа умерла.
Она смотрела в открытую дверь и ждала, что он вернется. Но длились мгновенья, а в ночной тишине не раздавался звук деревянных сандалий. Он ушел навсегда! И мгла проникала уже в самое сердце, острой болью отдавалось в груди. Мириам схватилась за кайму горловины. Страх душил ее, не давал вздохнуть полной грудью. И там, в груди, не выдержало сердце и стало рваться на куски.
От боли она упала на колени, одной рукой уперлась в пол, другой сжала грудь. Огонь сжигал изнутри, лишал разума и сковывал тело. Она попыталась кричать, но только скупой рык раненной тигрицы вырвался из гортани, эхом прокатился по пустым комнатам и затих где-то далеко в другой части большого дома.
Сквозь пелену жгучих слез она осмотрела комнату. В очаговой чаше догорали угли, едва теплились. Недолго думая, Мириам поднялась с колен, схватила ларец и вытряхнула пергаменты на угли. Сильно зачадило, неприятный запах паленой кожи пополз по дому. Она раздула угли, и когда пламя обхватило отсыревшие свертки, покинула комнату.
Мириам обошла весь дом, все пустынные террасы, каждый темный уголок, но Исы нигде не было. В спальню идти не захотела, спустилась во двор. В нижней комнате, где Иса лечил своих посетителей, в маленьком окне горела свеча. Мириам тихо коснулась досок, дверь поддалась и бесшумно открылась. Он сидел на низкой скамье, в руках глиняная плошка. Пестик, которым растирались сухие травы, лежал оброненный на полу возле ног. Иса, не мигая, смотрел в угол комнаты, а глаза были мокры от слез. Ей даже показалось, что прозвучало слово «да». Улыбка на его лице сменилась скорбью, радость – разочарованием. И еще послышалось Мириам: «так надо». Потом он и вовсе закрыл глаза и как будто уснул, не выпуская плошки из рук.
- Иса, - позвала она.
В миг все полетело на пол: и сухая трава, и глиняная плошка. Он встал со скамьи, потянулись руки. Мириам бросилась в объятья.
- Роза моя. Моя госпожа, – шептали губы.
- Их больше нет, любимый, – пустой ларец был брошен к его ногам.
- Я знаю.
- Я сожгла все, – и опять слезы.
- И это знаю… Зачем?
- Ты мое царство, а я твоя царица, и больше ничья.
- Не пожалеешь?
- Нет!
- Веришь?
- Верю.
- И меня не отпустишь?
- Никуда не отпущу.
- А от меня не отречешься?
- Не отрекусь.
Он судорожно прижал ее к груди, крепко сжал в объятиях. Лицом зарылся в медные шелковые ручьи, вдыхая аромат волос, запах тела.
- Минута без тебя, роза моя, век одиночества. Час без тебя, госпожа моя, море скорби. День, прожитый без тебя, царица моя, вечность мироздания. Что это, Мириам? Стук твоего сердца?
- То, что от него осталось. Хочу упасть в твои объятья и раствориться без остатка. В глазах бездонных, как озера, мне раствориться без остатка. Как вырвать миг один у этой вечности жестокой? В твоем дыханье в этот миг мне раствориться без остатка…
- Откуда такие песни?
- Не знаю, любимый. Ферхат пел, а я запомнила.
- Он сильно любит тебя, госпожа моя, - Иса ослабил объятия, карие глаза затуманились грустью.
- Не грусти, - ладонь коснулась колючей щеки. - Я не знаю, как он любит. Не знаю, как любишь ты… Но знаю, как хочу любить я.
Взяла его за руку.
- Брось все. Пойдем со мной.
Она повела его, как ребенка, за собой в спальню, гася по дороге факелы и свечи. Дом погружался в кромешную темноту, тишина царила в комнатах. Не было слышно ни лая соседских собак, ни стрекотание цикад на оливах, ни равномерного постукивания сторожевой колотушки. Плотно закрыла она двери, зажгла свечу, расстелила постель и сбросила одежды...
Можно ли поцелуями напоить твою душу, возлюбленный мой? Можно ли ласками сладкими, как медовый шербет, усладить тело твое? Можно ли страстным огнем разжечь твое сердце? Что есть на свете больше любви? Только твоя любовь! Открой мне свою душу, отдай мне свое тело, подари мне свое сердце. Каждую частицу тела твоего покрою нежными поцелуями, возлюбленный мой, каждую частицу души твоей согрею сладкими объятиями, а сердце твое спрячу рядом со своим, чтобы не остывало оно никогда, чтобы зажглось страстным негасимым пламенем и опалило душу твою, возлюбленный мой. Знал ли ты когда-нибудь такие ласки? Испытал ли ты когда-нибудь такие поцелуи? Встречал ли ты когда-нибудь такую любовь? Нет!
Сколько горячих ночей впереди у нас, возлюбленная моя, все они наши. Сколько безутешных дней впереди у нас, возлюбленная царица моя, все они мои. А сколько холодных веков забвения впереди у нас, возлюбленная роза моя, все они твои. И только твои! Согрею пальцы рук твоих дыханием своим, покрою нежную грудь твою томящими поцелуями, напьюсь досыта губами твоими. И сладостно мне станет в объятиях твоих и горестно мне будет расстаться с тобою, госпожа моя. Как недолог путь, а век еще краток. Но знаю, до конца ты будешь рядом со мной, возлюбленная моя. Одна такая ты, и одна на свете такая любовь. Одна. Больше такой нет…
Когда стали блекнуть звезды и на сером небосклоне родилась новая заря, двое – он и она, заснули в крепких объятиях глубоким сном. Тела их напитались страстью, души напились любовью, а сердца залечили раны и бились тихо, ровно… вместе...
С самого утра во дворе застучали молотки. Из новых струганных досок сбивались длинные столы, а к ним удобные широкие лавки, чтобы жизнь молодых была долгая и счастливая. Женщины украшали двор ветками оливы, пахучей хвоей кипарисов. Мужчины выметали сор со двора, расстилали домотканые ковровые дорожки. Ворота раскрыли настежь, завесили яркой тканью, красными лентами. Во двор выносили огромные кувшины ключевой чистой воды. В амфорах расставляли красное вино. На заднем дворе горели печи, готовились многочисленные угощения для молодых и ожидаемых гостей. Ведь жених весь город пригласил на свою свадьбу.
Первой пришла Марфа, привела детей. Нарядные, аккуратно причесанные они поздравили невесту и затеяли с Саррой шумную игру. Но взрослые тут же отправили их наверх, чтобы не мешались под ногами. Марфа помогла Мириам надеть свадебную тунику, поднесла ожерелье, но та отказалась от драгоценных камней.
- Они мне не нужны, - лицо ее светилось счастьем. – И без них я получила самое драгоценное сокровище.
Женщины обнялись.
- Я же говорила тебе, Мириам, что нужно немного подождать. Давай уложу твои роскошные волосы. А браслеты всемогущей Исиды ты тоже не наденешь?
Мириам задумалась.
- Нет, не надену. Иса верит в единого Бога, значит, и я поверю в него.
Марфа расчесала длинные волосы, заплела жемчужной нитью.
- До вечера еще далеко, найдется что-нибудь для детей, их нужно покормить.
- Пойдем на кухню. Саиса давно приготовила сладкие лепешки.
Во дворе Мириам заметила, как у ворот собралась небольшая толпа горожан. Среди них она узнала двух рыбаков, которым Иса вылечил на руках страшные нарывы. Они принесли большую корзину с рыбой и не знали, как передать ее в дом, топтались возле открытых ворот и не решались войти без приглашения. Мириам оставила Марфу с детьми и подошла к воротам. Несколько женщин поклонились ей низко, почти до земли, она ответила им таким же поклоном.
- Чем обязана?
- Пришли благодарить жениха твоего, уважаемая госпожа. Он вылечил наших детей. А по городу разнесся слух, что сегодня в этом доме свадьба. Мы хотели поздравить тебя и принесли подарки.
- Спасибо вам за добрые слова. Мой жених будет рад, если вы отпразднуете вместе с ним. Проходите во двор, там накрыты столы. Иса скоро выйдет к вам.
Женщины прошли во двор. Остались одни рыбаки.
- Как ваши имена?
- Иаков и Иоанн, госпожа.
- Отнесите корзину на задний двор и отдайте кухарке. Пусть удача всегда шлет вам попутный ветер, а лодка будет полна уловом. Вы обязательно дождитесь моего жениха. Он будет рад увидеть вас снова.
Мужчины склонили головы, с двух сторон подхватили корзину.
- Видел ли ты когда-нибудь такую красоту? – зашептал Иоанн Иакову через плечо. – Такая и во сне не приснится. Повезло же этому лекарю. И жена, и дом, и угодья. Люди говорят, был нищим, а стал богаче иудейского царя…
Мириам шла позади и слышала каждое слово. Она довольно улыбалась: конечно, как же ему не быть иудейским царем, если в жены берет саму царицу!
На кухне затевался целый пир. Марфа разливала по чашам лимонный шербет, Саиса выкладывала теплые пирожки с абрикосом и сливой. Праздничная халва, пастила, засахаренный миндаль, арахисовый щербет! Столько угощений в один день, у детей разбегались глаза. В углу за печью Мириам увидела маленького Якова. Он втягивал носом пряный аромат сладостей, глаза блестели от восторга.
- Иди сюда, - она ласково поманила мальчика пальцем. Прихрамывая, Яков вышел из своего убежища. – Как нога, болит?
- Уже нет, госпожа, не болит. Только хромаю пока.
- Ничего, и это пройдет. Иса поставит тебя на ноги. Угощайся, малыш, ведь сегодня большой праздник.
- Я знаю. Отец говорил вчера, что у нас теперь будет новый хозяин. Правда?
- Правда. И что ты думаешь?
- Ничего, - Яков не удержался, положил в рот кусочек сладкого пирога и, жуя, добавил. – Мне он нравится. Он добрый.
- Он мне тоже нравится, - она пригладила кудрявую голову. – Сарра, позови детей со двора, здесь столько сладостей, хватит на всех.
Возле порога девочка столкнулась с Есфирь. Чтобы устоять на ногах, старуха вцепилась в дверной косяк и вскрикнула от боли. Руки ее были перемотаны кровавыми тряпками.
- Что с тобой, кормилица? – всполошилась Мириам. – Что с твоими руками?
- Утром обварила кипятком, госпожа моя. Сама виновата, чан тяжелый, а я полезла снимать его с огня. Сама виновата, госпожа, не надо никого ругать. Старая я уже, совсем старая.
- От ожогов есть чудесный бальзам. Пойдем скорее,- несмотря на сопротивление, Мириам почти силком потащила кормилицу в комнату Исы.
Он уже давно вернулся из дома священника, с которым договорился о церемонии свадебного обряда. Был умыт, одет в новую белую тунику и собирался выйти к ожидающим гостям, но Мириам остановила его на пороге.
- Иса, помоги. Есфирь обожгла руки кипятком.
- Сажай ее сюда, - он пододвинул скамью к окну. – Нужно больше света. Я сниму повязки, будет немного больно. Мириам, ступай к гостям и скажи, что я задержусь.
После ее ухода Иса отыскал на столе темную склянку с вонючей мазью. Есфирь поморщила нос.
- Как лепешки осла, - посетовала она.
- Да, - согласился Иса. - Пахнет плохо, но через три дня останутся лишь шрамы.
Он осторожно снял заскорузлые тряпки, которыми Есфирь на скорую руку завязала раны, осмотрел глубокие ожоги. Затем плоской палочкой нанес мазь на обожженную кожу. Кормилица тихо застонала от боли.
- Потерпи немного, боль сейчас пройдет… Как же так, остались голые кости.
- Сама не пойму, господин мой, - запричитала старуха. – Огонь совсем не хотел разгораться. Пришлось руками лезть в печь, а тут сильное пламя. Даже не помню, как все произошло.
- Да, да, - Иса закивал головой и задумчиво добавил. - Или пламя не хотело гаснуть, а руки сами потянулись к углям, чтобы потушить сильный огонь…
Есфирь вся поникла, склонила голову и лишь постанывала, пока Иса перевязывал раны полосками чистого холста.
- Ты успела их спасти? – таинственный шепот подкупил старуху. Глаза ожили, руки затряслись, и она вцепилась в тунику Исы, притягивая его ближе к себе.
- Я все спасла, мой господин! Один пергамент сильно обгорел, но остальные в целости. Я спрятала их, но в другом месте. Не знала, что смогу дожить до такого дня, когда буду прятать свитки от самой госпожи. Что мне делать теперь?
- Ничего. Заклинаю тебя, ничего. Только молчи, храни пергаменты и молчи, чтобы никто не узнал о них больше никогда.
Кормилица резко отстранилась, глаза блуждали по комнате, она что-то вспоминала.
- Тайну знает еще один человек.
- Кто?
- Купец Ферхат! - Есфирь понизила голос так, что Исе пришлось наклонить ухо к самым губам старухи. – После сбора оливы я ходила в его дом и все рассказала. Люди Ферхата стали день и ночь незримо охранять мою госпожу. Но когда в доме появилась та женщина из дворца Ирода, я испугалась, господин мой. Я боялась, что тайна раскрыта, и она послана убить Мириам. Мне пришлось довериться Араису, и он помог, устранил беду… Я не жалею, что доверилась ему. Его слуги спасли Мириам от Иуды.
- Иуда? - Иса выпрямился, вытер со лба легкую испарину, откинул волосы. – Рассказывай все, Есфирь.
В дверь тихо стучали и не раз, но кормилица не прерывала рассказа. И чем больше она раскрывала тайн, тем крепче сжимались его руки, и желваки на скулах пульсировали под смуглой кожей чуть ниже висков. Когда Есфирь кончила рассказ, она обмякла, словно из нее вышел весь воздух. Старуха на глазах теряла силы. Иса уложил ее на скамью, поднес к сухим губам воды.
- Отдыхай. Душа твоя очистилась и теперь спокойна. Мир ей… отдыхай, - сказал, поцеловал холодный лоб и вышел во двор.
На праздник явилось достаточно много гостей. С некоторыми Иса уже имел знакомство. Невеста ждала его под старым тутовником рядом с приглашенным священником, взяла за руку, тревожно заглянула в уставшие глаза.
- Что случилось, любимый? Есфирь?
- Все хорошо. Она отдыхает. Не ходи туда. Не беспокой ее. Давайте начнем...
Свадебный обряд длился недолго. Перед всеми собравшимися гостями и слугами священник Иаир произнес молитву, подтвердил сказанные женихом и невестой клятвенные слова, пожелал долгих счастливых лет. Затем на все четыре стороны зажгли большие факелы и сожгли гирлянду из синих шнуров и красных лент. Гости подходили к жениху и невесте, поздравляли, подносили дары, желали долгих лет жизни. Все были приглашены за праздничные столы, разлили вино.
Откуда-то появились музыканты, хотя Мириам никого не приглашала, полилась песня. Молодые девушки в нарядных туниках встали в круг. У колодца шумно веселилась детвора. Гости мирно беседовали, лица светились радостью. Мириам осмотрелась по сторонам. Еще вчера все они хотели забросать ее камнями, а сегодня угощались за общим столом, делили с ней хлеб и желали счастья. Возможно ли это? Счастливый жених радовался больше всех. Впервые увидела она ясную, открытую улыбку, восторженные глаза. И люди, окружавшие его, улыбались в ответ и радовались его счастью. Возможно ли? Лишь на минуту вернулась к ней вчерашняя боль, кольнула глубоко в сердце острой иглой, но до конца не вышла, осталась, притаилась...
Ближе к полночи гости стали расходиться. Каждый подходил к невесте и жениху и желал долгой жизни, здоровых детей, достатка и благоденствия. Слуги неторопливо убирали посуду, пустые кувшины, гасили праздничные факелы. Двор опустел. Вдруг белая пара огромных лошадей появилась прямо из темноты и застыла перед воротами. Из повозки вылез Араис. Мириам молча взглянула на мужа.
- Иди.
С обеих сторон выстроились стражи Ферхата. Она узнала своих охранников.
- Что случилось, Араис? Что с Ферхатом?
- Моему хозяину будет приятно услышать, что госпожа помнит его, - Араис склонился в глубоком поклоне. – Уважаемый Ферхат шлет вам свои поздравления и подарок.
Двое стражников поставили перед Мириам огромную корзину красных дамасских роз.
- Это для вас, моя госпожа, из Иоппы. Я боялся опоздать, но все-таки успел. Как вам такой подарок?
- Он великолепен, Араис. Я даже и мечтать не могла.
- Что передать моему господину?
Она вытащила из корзины один цветок, поднесла к губам, вдохнула тонкий аромат.
- Передай… теперь я счастлива.
15.
На следующий день хоронили старую Есфирь. Нашла ее служанка Заихра. Ранним утром после свадьбы она вошла в комнату Исы, чтобы убраться, и увидела окоченевшее тело кормилицы. Иса встретил печальную весть спокойно, Мириам же долго плакала, все никак не хотела верить словам служанки, потом заметалась по комнате, как раненная тигрица, не находя себе места.
- Это моя вина, - говорила она Исе. – Не надо было оставлять ее одну. Все могло сложиться по-другому.
- Не могло, - он сидел на лавке, где умерла Есфирь. Тело женщины уже давно унесли для омовения и свершения обряда облачения в погребальный белый саван. – Пришел ее срок, а время давно вышло. Нужно смериться и проводить покойницу в последний путь достойно, без плача и слез, ведь она заменила тебе мать.
- Да, да, - Мириам уже вытирала заплаканные глаза, – ты правильно говоришь, любимый. Нужно соблюсти обычай, Есфирь бы так хотела. Я должна проследить за всем и все подготовить.
В благодарность за поддержку она поцеловала теплую ладонь мужа и покинула комнату. Иса молитвенно сложил руки.
- Ты справишься, роза моя, справишься.
Все приготовления к погребальному обряду завершились к обеду. Общинное кладбище находилось далеко за чертой города под холмом, но Мириам решила похоронить кормилицу на семейном, совсем маленьком участке из нескольких могил, рядом с расколотой плитой своей матери в конце сада, где заканчивалась ее земля. Там под старым кипарисом Яруф вырыл новую глубокую могилу.
Все утро слуги переговаривались между собой полушепотом, многие были уверены, что покойница после свадьбы не к добру, нужно ждать скорой беды. Самые смелые высказывали мысль, что не пройдет и года, как новая семья распадется или еще хуже, кто-то из супругов умрет. Разговоры эти Мириам слышала краем уха и старалась не обращать внимания, уж слишком все были напуганы такой скорой смертью. Она послала Иосифа с корзиной свадебных угощений, оставшихся после вчерашнего праздника, на базарную площадь раздать все нищим. На поминки и дни траура готовили скромную пищу, варили вкрутую яйца и чечевичную кашу.
Иса нашел жену на кухне. Завидев его на пороге, Саиса оставила в печке горячие горшки и первая подбежала с просьбой.
- Господин мой, прошу вас, увидите отсюда нашу госпожу. Не дело ей еду готовить. Что соседи скажут, - зашептала она, прикрывая ладонью рот.
Мириам стояла спиной, никого не замечала, энергично вымешивала тесто для пресных хлебов. Она знала, что нарушила обычаи предков, но нисколько об этом не жалела. Иса нежно тронул жену за плечо, вытер перепачканное лицо от следов муки и покачал головой.
- Оставь все, тебе нельзя ничего готовить. Нужно только горевать.
- Я с ума сойду, если ничего не буду делать, - мягко возразила ему Мириам. – Ты знаешь, о чем слуги шепчутся за моей спиной. Считают, сколько месяцев продлится наше счастье.
- Это всего лишь люди, - печально улыбнулся Иса. – Пусть говорят. Скажи, ты посылала кого-нибудь за священником? Я хочу сам сходить в его дом.
- Нет, - Мириам растерялась, - я совсем забыла. Ведь тело нужно отпеть вербальной молитвой. Можно я пойду с тобой?
- Знаешь же, что нет, - Иса вышел из кухни и быстро направился к воротам.
Мириам бросила тесто, подхватила накидку кухарки, покрыла голову и кинулась догонять мужа. Уже за воротами схватила за руку, остановила.
- Почему нет, Иса?
- Семь дней шивы тебе нельзя покидать дом.
- Но на самом деле Есфирь мне не родственница.
- Кто же тогда? – удивился Иса.
- Говорили, что дед привез красавицу-персиянку из Дамаска. Она прислуживала ему, была наложницей и даже родила мальчика. Но ребенок скоро умер, а меня отдали ей на кормление. Через год в стычке с финикийцами погиб и дед. Отец не стал выгонять из дому несчастную женщину, видя, как она привязалась ко мне. Потом заболела мама, и помощь кормилицы оказалась незаменима… Иса, позволь пойти с тобой, я ужасно боюсь покойников, - чуть слышно призналась Мириам и вцепилась в его плечо.
- Хорошо, - он сдался. – Только прикройся накидкой, чтобы тебя не узнали.
В доме священника дверь открыла сама хозяйка. В благодарность за чудесное исцеление дочери она все пыталась поцеловать лекарю руки, но Иса прятал их за спину. Девочку привели, показали ему. Она оказалась абсолютно здорова, только немного слаба. Иса долго рассказывал матери, чем кормить дочь ближайший месяц и чего вовсе не следует готовить. Та благодарила и постоянно кланялась до земли, неустанно вытирая слезы радости на лице. Священника Иаира дома не оказалось. Он как раз был на отпевании.
- Это недалеко, на соседней улице, - уверяла хозяйка. – Я могу вас отвести туда.
И уже по дороге она успела рассказать, что мужа ее позвали рано утром в дом одной пожилой женщины, у которой три дня назад умер единственный сын. Но так как отец семьи был в отъезде и не успевал проститься с любимым сыном, несчастная мать скрыла от всех соседей смерть сына и сообщила о горе только по приезде мужа. Тайна сразу же раскрылась, из-за несвоевременного обряда погребения зароптали соседи, взволновался народ, и безутешным родителям пришлось долго уговаривать священника захоронить тело по всем правилам. Тот, скрепя сердцем, согласился.
Возле указанного дома, куда привела их жена Иаира, стояла небольшая толпа людей, в основном мужчины в траурных хитонах. Возле стены привязанные к кольцам томились лошадь и пара ослов. Повозка, устланная свежей соломой, ожидала усопшего. Все приготовились к выносу тела.
Иса аккуратно, не задевая никого локтями, прошел в дом, за ним тенью проскользнула и Мириам. В небольшой комнате на полу лежал белый саван. Священник заканчивал молитву, закрывал потрепанный талмуд. В комнате пахло благовониями, свечной гарью. Иаир узнал Ису, поклонился ему и велел мужчинам выносить тело к повозке. Когда же белый саван пронесли мимо Исы, он вдруг сильно сжал руку Мириам и заволновался, ему захотелось увидеть родителей усопшего. В соседней комнате безутешно рыдала мать, отец неподвижно смотрел на свои огрубевшие от работы руки, и казалось, не замечал никого вокруг. Иса дотронулся до его плеча.
- Горе ваше велико, а скорбь нескончаема, уважаемый. Позвольте задать вам один вопрос.
Мужчина часто заморгал и посмотрел мимо Исы. Он ничего не видел.
- Ваш сын умер три дня назад. А смердящего запаха в доме нет, чем вы бальзамировали тело?
Ответа не последовало, Иса повторил вопрос. Первой очнулась женщина. Сквозь рыдания она проговорила.
- Мы не так богаты, господин, чтобы тратить деньги на бальзамы. Сын лежал в этой комнате, я ничего не делала с его телом, даже омовения не совершила, мужа ждала.
- Были ли на теле вашего сына темные пятна, язвы? – допытывался Иса.
- Нет, мой господин, - ответил уже отец. – Тело осталось чистым.
Иса заторопился к выходу. Он добежал до повозки, остановил священника.
- Прикажите вернуть усопшего в дом, мне нужно осмотреть тело.
Иаир удивленно уставился на лекаря, но сразу опомнился.
- Как можно? Все правила соблюдены. В дом возвращать покойника нельзя.
Иса зашептал ему что-то на самое ухо, лицо священника побелело.
- Снимайте саван с повозки! Несите быстрее в дом!
Началась суматоха. Удивленные соседи и те, кто пришел на похороны, только раскрыли рты. Трое мужчин подхватили тело, понесли обратно в дом. Кто-то из женщин громко заголосил, мать усопшего потеряла сознание посреди улицы. Ее подхватили и понесли вслед за телом сына.
Наперекор всем Иса выгнал из комнаты любопытных соседей, а священника попросил стоять за дверью и никого не впускать. Мириам, закутанная в накидку, забилась в угол за плетеный сундук, на нее никто не обратил внимания.
- Помогай мне, - велел он тихим голосом и сунул в дрожащую руку острый нож. – Разрезай саван с боку, только смотри, не задень тело.
Мириам осторожно принялась резать ткань. Под ней проглядывала белая туника. Не торопясь освободили тело от савана, открыли совсем юное лицо. Светлые волосы мирно почивали на высоком лбу, пушистые ресницы отбрасывали тень на бледные впадины щек, даже тоненькая синяя жилка проглядывалась на виске. Казалось, что мальчик просто спит, и только посиневшие почти черные губы говорили о признаках смерти. Иса концом ножа попытался раскрыть рот покойника. Зубы с трудом, но разжались. Со свечой в руке он осмотрел ему язык. Затем медленно прощупал кисти рук, шею и живот. Ухом прижался к груди мальчика и застыл.
Время тянулось очень медленно. Мириам устала сидеть на полу и заерзала, чтобы сменить позу. Но Иса погрозил пальцем, и женщина снова притихла. Прошло еще немного времени, вдруг лицо его озарилось радостной улыбкой.
- Он жив.
- Не может быть. Ты уверен? - едва выдохнула Мириам.
- Да, уверен.
- Прошу тебя, не торопись. Если ты ошибешься, его мать сойдет с ума. Ты же видел, в каком она горе.
- Я уверен, госпожа моя. Позови родителей.
Хорошую новость сообщили всем, но радоваться никто не спешил. Слишком уж странным выглядело все со стороны.
- Что же, - спрашивал взволновано Иаир, - я чуть было живого не захоронил? О, Яхве, как же это могло получиться?
- Он живой, - настаивал Иса, отводя священника в сторону, пока несчастная мать рыдала над сыном. – Только заснул глубоким сном, и разбудить его будет очень трудно. Мне нужно время. Надо ждать.
- Ты искусный лекарь, уважаемый Иса, - зашептал священник – Во всей Магдале и во всех окрестностях нет тебе равного. Уж я-то знаю. Ты спас мою дочь. Но никто не может воскресить мертвого. Эта женщина и так нарушила закон Божий, не схоронила сына в тот же день.
- Его нельзя хоронить, - Иса сжал побелевшие пальцы, - он живой.
- Люди на улице не дадут тебе, уважаемый, вершить беззаконие. Я заприметил среди них фарисеев. Бойся их.
Иса молчал и судорожно потирал пальцами узкий лоб. Время, нужно выиграть время.
- Есть ли на кладбище такая гробница, чтобы вход не закрывался до конца, чтобы свежий воздух проникал вовнутрь?
Иаир задумался, но быстро нашел ответ.
- Знаю такую гробницу. Она принадлежит одному богатому семейству, но семья давно покинула Магдалу, а последнее захоронение случилось более десяти лет назад.
- Тогда произведите обряд по закону, а все остальное я сделаю сам.
- Остерегайся фарисеев, уважаемый, - повторил священник и заторопился к повозке.
Когда тело усопшего во второй раз вынесли из дома, Мириам осмелилась подойти к Иаиру.
- Могу ли я пригласить вас сегодня в свой дом?
- Конечно, госпожа. Для чего?
- Нужно похоронить мою служанку. Она умерла рано утром.
- Сразу после свадьбы? – удивился Иаир. - Какое несчастье, какое несчастье, - священник старался не смотреть в женские глаза. – Это погребение задержит меня до вечера. Но мой помощник сделает все не хуже меня. Захарий, иди с госпожой в ее дом и соверши обряд вместо меня, я не смогу сегодня всюду успеть…
Есфирь успели схоронить до наступления темноты. Старой кормилице была отдана последняя дань, Мириам украшала скупую голую землю подарком Ферхата. Алые розы втыкались в небольшой холм. Над могилой, как немой страж, застыл вековой кипарис. Всем слугам и детям разнесли поминальные яйца, чечевичную кашу, преломили пресный хлеб, запили чистой водой. Прах к праху, душа к душе.
Весь вечер Мириам беспокоилась за Ису. Вот и поминальный обед давно закончился, и помощник священника ушел. Быстро стемнело, серая мгла покрыла двор, а его все не было. Она присела на скамью под кроной тутовника, закуталась в накидку. Идти в дом не хотелось, а мысли все возвращались по кругу. Переживания сменялись тревогой, тревога безразличием, и, устав от ожидания, она замерла в немой скорби, прислонившись к стволу дерева.
В овчарне сонно блеяли овцы. Старый пес проковылял по двору и улегся возле хозяйских ног. Яруф не спеша прошелся по нижней террасе, зажигая настенные факелы. К звукам ночи добавилось потрескивание факельного огня и стрекотание цикад. На небосклоне зажглась первая звезда.
Но скрипнули ворота! В тоже мгновение Мириам встрепенулась, словно уснувший воробей, подскочила со скамьи и снова села обратно. Пришла Марфа.
- Я только сейчас узнала о твоем горе, - подруга обняла ее, прижала к себе. – Почему ты не позвала меня? Я встретила у колодца соседку, она мне рассказала. Весь город говорит о твоей свадьбе и о смерти после нее.
- Я знаю, - Мириам разжала объятия. – С самого утра слуги шепчутся за моей спиной, что такая смерть принесет новые несчастья. Но что я могу поделать? В доме траур, а люди любят чесать языки.
- Иса что говорит?
- Муж целый день на погребении. Пойти к нему мне нельзя. Запретил.
- Сомневаюсь, что тебя так просто можно усмирить, - Марфа с недоверием посмотрела на притихшую подругу.
- Долго я ждала своего счастья, - Мириам улыбнулась, - не хочу разрушить его собственными руками. Зачем по пустякам сердить мужа?
- Умная жена – помощь мужу, - согласилась Марфа. – Не печалься. Траурные дни быстро пройдут, по себе знаю. Главное, что вы вместе.
Старый пес навострил уши, не поднимая головы, тихо зарычал. Потом резво вскочил с места и кинулся к воротам, поскуливая и радостно виляя хвостом. Мириам взволновалась, поднялась со скамьи.
Ворота тихо приоткрылись. Иса в сером хитоне и черной накидке на голове вошел во двор. Он хотел вернуться домой незаметно и не рассчитывал повстречать жену и старого пса у самых ворот. Его он ласково погладил по голове, ее быстро обнял и поцеловал в горячий лоб. Марфу не заметил, она так и осталась сидеть на скамье под тутовником в вечерних сумерках.
Иса спешно прошел через двор и скрылся в своей комнатке под лестницей. Мириам кинулась за ним следом, но рассудительная Марфа остановила ее.
- Не беспокой его. Видишь, он устал. На нем лица нет… Поздно уже, я пойду. Дети заждались.
Марфа ушла, а Мириам прильнула к занавеске на крохотном окне. Она что-то пыталась разглядеть в полной темноте, но вдруг загорелась свеча, потом вторая, третья. Коморка его наполнилась светом, и сквозь плотную ткань проступили тени. Иса готовил лекарства. Что-то растирал в глиняной плошке, переливал настойки, смешивал, пробовал.
Она тихо позвала его по имени, он не ответил. Постояв немного возле окна, она озябла от ночного холода, заныла поясница. Мириам устало поднялась в спальню, на всякий случай, постелила и мужу, но он не пришел. Загоралась уже алая заря, когда женщина забылась тяжелым сном.
С того дня он каждое утро уходил из дома, а возвращался ближе к вечеру. Торопливо ел, невпопад отвечал на ее вопросы и на всю ночь уходил к себе, до утра готовил лекарства. Он позабыл, что такое отдых и сон. Глаза ввалились, лицо вытянулось, заострились скулы. Иса перестал улыбаться, словно что-то тяготило его и не давало покоя, на все вопросы отвечал сдержано и ровно: «Все хорошо, Мириам, все хорошо».
Она узнала, куда муж ходил каждый день. Узнала и решила не мешать. На следующее же утро по повелению своей госпожи Яруф незаметно проследил за хозяином. Иса ходил на кладбище к гробнице умершего мальчика. Что он там делал, слуге выяснить не удалось. Всякий раз хозяин тщательно прикрывал вход и подолгу не выходил на свежий воздух. Мириам не тревожила его, не задавала лишних вопросов, не лезла с советами и предостережениями и была почему-то спокойна. Знала, если муж одержим какой-то идеей, то лучше не мешать. Она занималась домом, делами поместья, старалась экономно и правильно вести хозяйство. Все заботы после смерти Есфирь легли на ее плечи. Весь день от рассвета до заката она находила себе занятие по душе и ждала его возвращения. А вечерами просиживала под оконцем на удобной широкой скамье и расчесывала Сарре спутанные косички. Мириам ничего не требовала и не просила. То, что он каждый день находился рядом, уже было огромным счастьем... Месяц пролетел, словно один день.
Однажды Марфа зашла за новым полотном для накидок, и за разговором женщины засиделись до вечера. Старый пес Яруфа крутился под ногами и не находил себе места. Когда уши его услышали далекие звуки, пес с громким рычанием кинулся к воротам и залился протяжным лаем. Женщины прервали разговор, прислушались. Все громче раздавались трели пастушьего рожка и зычного шофара. Мириам схватила факел, подбежала к воротам. Через оливковую рощу со стороны города шествовала небольшая толпа. Мужчины вели осла, размахивали пальмовыми ветвями, играли на рожках. Охваченные весельем и радостью, они выкрикивали хвалебные восклицания, несколько раз слышалось «Осанна»! Когда же процессия подошла ближе к воротам, женщины увидели на осле Ису. Шумная церемония не смолкла, чествование продолжалось, и, опомнившись, Марфа первая бросилась к толпе, преграждая путь.
- В этом доме траур! – ее высокий голос покрыл даже самый громкий шофар. - Куда вы собрались со своими рожками? Свадьба была месяц назад.
- Не ругай нас, женщина, мы не собираемся нарушать ваш обычай, - вперед вышел седой мужчина с длинной бородой, державший под уздцы смирного осла. – Мы только хотели проводить домой нашего уважаемого лекаря. Даруем небо долгих лет жизни ему и его жене.
Как по команде стихли рожки, улеглось веселье. Мужчины поклонились, оставили осла и мирной толпой направились обратной дорогой в город. Иса спешился, подошел к жене.
- Все хорошо, госпожа моя, - он светло улыбался, и Мириам прижалась к колючей щеке. – Мальчик здоров, выпил немного молока… А его, - Иса указал на осла, - подарил мне счастливый отец в знак благодарности.
- Зачем он нам? – Мириам укоризненно покачала головой. – У нас достаточно ослов, а та семья небогата. Завтра же верни его.
Иса погладил осла по холке.
- Ты права, госпожа моя. Но боюсь, затея твоя ничем хорошим не кончится. Они непременно обидятся. Только представь, что за воскрешение умершего сына им вернут их благодарность.
- Хорошо, - согласилась Мириам. – Тогда пусть Марфа заберет осла в хозяйство, ей он пригодится больше.
- Я даже и возражать тебе не хочу, госпожа моя, - Иса развел руками, передал поводья Марфе и направился в дом. – Благие и дела твои, и помыслы.
- Авраам очень обрадуется такому подарку, - Марфа пошла за Исой, но он не обернулся, только махнул рукой и вошел в дом. – Сын давно уговаривает меня купить небольшого ослика. – Она растерялась, оглянулась на Мириам.
- Уже поздно. Он очень устал. Завтра днем приходи с сыном, поблагодарите его.
Подруги простились. Марфа поспешила с ослом домой, а Мириам закрыла за ней ворота. Верный Яруф ждал хозяйку, притаившись под лестницей.
- Госпожа, - взволнованно произнес старик, - на руках он вынес мальчика из гробницы, бледного, исхудавшего, но живого. Я видел это собственными глазами. Что завтра люди скажут?
- Завтра будет новый день, Яруф, завтра и посмотрим.
Но следующий день изменил ее жизнь так, что от прошлого не осталось и следа...
16.
Если наступит день, а солнце не взойдет на небосклоне, что делать мне тогда, возлюбленный мой? Если дождь потоками грязи смоет с полей зеленые всходы, и голодный скот проломит стойла свои, что делать мне? Если черная саранча обглодает нежные ростки оливы, и не созреет плод, не истечет зеленой каплей солнечного масла, что делать мне тогда, возлюбленный мой? Если страшная болезнь истребит род мой, семью мою, и останется в одночасье детская колыбель пустою, что делать мне? Если покинет меня радость моя, моя звезда и боль, мое дыхание и слезы, мой свет огня и сумрак ночи, если уйдешь ты от меня, возлюбленный мой, и душа моя осиротеет, что делать мне тогда? Как найти мне во мраке солнце, остановить поток дождя, уничтожить пожирающую саранчу, излечить смертельную болезнь, как вернуть тебя, возлюбленный мой?
Кого ты потеряла, роза моя? Оглянись вокруг. Твой несчастный Адам у ног твоих, посмотри. Ждет и надеется он на подарок, роза моя. Одари одним только взглядом, но чтобы сердце забилось сильнее; осчастливь одной лишь улыбкой, но чтобы душа запела от счастья; подари один нежный поцелуй, но чтобы оживил он мертвое тело, излечил страшные рубцы, затянул кровавые раны, возлюбленная роза моя! Куда идти мне, если объятия твои милее райских садов! Зачем скитаться мне, если моя пристань у твоих ног! Что искать мне на этой забытой земле, если ты уже нашла меня, госпожа моя!
- Значит, не уйдешь больше?
- Нет, роза моя…
Мириам проснулась от тяжелого кошмарного сна. Сквозь его завесу она пыталась понять который уже час, высоко ли встало солнце над горизонтом. Но по шуму, льющемуся из окон, казалось, что идет тихий дождь, еще ранее утро и можно полежать в постели. Проваливаясь снова в забвение сна, она вдруг открыла глаза и резко поднялась с ложа. Постель была пуста.
Во дворе прямо под верхней террасой собрались люди. Ропот и недовольные возгласы Мириам приняла за шум дождя. Кто же впустил непрошеных гостей в такой ранний час? Быстро запахнув полы хитона, она спустилась по лестнице.
Иса стоял в центре толпы и что-то спокойно объяснял. Иосиф с Яруфом оттесняли самых наглых посетителей от входа на второй этаж, защищая покой своей госпожи.
- Чего хотят эти люди? - Мириам встала за спинами слуг.
- Они обвиняют нашего господина в колдовстве и запрещенных обрядах древних иудеев, госпожа. Я толком ничего не понял. Но, кажется, так, - пояснил Яруф.
Мириам прислушалась к выкрикам. Действительно, люди поносили ее мужа за оживление покойника, за осквернение умершей души и требовали умертвить живого мальчика обратно. Они грозились расправой: сжечь и ее дом, и дом родителей несчастного ребенка. У Мириам похолодела спина.
- Иосиф, кто открыл им ворота?
- Не знаю, госпожа. Ночью я проверял, все было закрыто. Яруф занимался лошадьми, я чинил сломанный плуг. Когда мы услышали шум, то вышли посмотреть, в чем дело. Только сам хозяин мог открыть им ворота, госпожа, больше некому.
Мириам тяжело вздохнула. Да, больше некому. Иса сам впустил толпу во двор. И теперь пытался усмирить разгневанных мужчин, но тщетно, ропот возрастал, крики усиливались.
- Иосиф, приведи сюда своего сына, - попросила Мириам.
- Как скажите, госпожа.
Слуга быстро привел хозяйке заспанного Якова. Она привлекла мальчика к себе, пытаясь успокоить напуганного ребенка криками толпы, нежно пригладила завитки волос. Яков жался к ее ногам, вздрагивал всем телом. Воспользовавшись моментом, когда Иса уступил напору самых ярых зачинщиков и опустил руки, она громко закричала, пытаясь превозмочь шум толпы. Голос ее полетел над головами.
- Люди! Слушайте! Вы не с миром пришли в мой дом. Ваши слова и угрозы не достойны почтенных и уважаемых жителей Магдалы. В чем вы обвиняете моего мужа? В том, что он чудом спас несчастного ребенка от смерти? Вернул ему жизнь, а его родителям надежду на будущее. Я видела горем убитую мать. Видела глаза несчастного отца! Им вернули сына, вернули жизнь. А теперь вы требуете сжечь их дом и убить ни в чем неповинного мальчика? Вы слышите себя, люди? Где ваш милосердный Бог, где ваша радость за деяния его. Почему вы принимаете божий промысел за колдовство? Мой муж разве колдун?.. Вот ты, уважаемый Маруф, - Мириам ткнула пальцем в толстого господина в сером хитоне, - я знаю твою жену. Она десятого дня приводила на этот двор твоего сына. Мой муж вылечил его. А ты, старейшина фарисеев, Хиопес? Твоя старая мать была здесь только три дня назад и просила помочь ей с больными ногами. Каждый из вас, из ваших семей приходили к Исе и просили его о помощи. Отказал ли он кому-нибудь? Нет! Все получили помощь, и многие излечились.
Мириам остановилась перевести дыхание. Она видела: разжимаются кулаки, проясняются полные ненависти взгляды, опускаются головы. И она продолжала.
- Вот мальчик, сын моего слуги, он не мог ходить. Колесо повозки раздавило его тело. Мой муж вылечил его. Разве это не чудесное деяние Яхве, который позволил ему сделать это. Или вы скажите, это колдовство. Никто не может поставить на ноги калеку. Так убейте и его. Идите, возвращайтесь в свои дома и убейте своих детей и жен, к которым прикасался ваш колдун. Ведь тем же колдовством, которым он исцелил вчера несчастного мальчика и вернул его к жизни, были исцелены и ваши дети. Сможете вы убить своих детей?
- Он оживил мертвого! - понеслось в ответ.
- Никто не может оживить мертвого. Даже мой муж! – истошным криком Мириам надорвала горло. - Месяц назад в этом доме похоронили мою кормилицу, которая заменила мне мать. Если бы Иса мог воскрешать умерших, неужели бы я не воспользовалась его колдовством и не продлила годы своей названной матери?
Люди тихо стояли. Кто-то переминался с ноги на ногу, кто-то покашливал, кто-то разворачивался и уходил со двора. Через время ушли все, двор опустел. За последним посетителем Яруф быстро закрыл ворота.
Мириам в изнеможении присела на ступени. Яков тихо плакал рядом и растирал по лицу слезы. Его забрали и отвели к матери. Иса пытался что-то ей сказать, нежно заглядывал в глаза, гладил холодные руки, но Мириам ничего не слышала и ничего не чувствовала. Мгла поглотила ее. И в этой темной мгле был один страх. Но боялась она не за свой дом и богатства, не за себя, она боялась за него.
- Как ты, госпожа моя?
- Горло болит, - прошептала она.
- Я приготовлю отвар.
- Не ходи туда, - Мириам схватила его за рукав туники.
- Куда?
- В дом к воскресшему мальчику. Не ходи, прошу тебя.
- Хорошо, не пойду, - Иса сел рядом.
Она прижалась к его плечу, лицом уткнулась в шею, поцеловала теплую пульсирующую жилку под смуглой кожей.
- Я никуда от тебя не уйду, роза моя. Никуда.
После обеда пошел дождь. В месяце тевете всегда много дождей. Они проходят быстро, но потоки грязи размывают дороги и пашни. Работа на полях прекращается. И люди и животные томятся в своих жилищах.
Мириам стояла возле окна и вглядывалась через плотную завесу дождя на крыши соседних домов. Через террасу она видеть край озера, неспокойную водную гладь, поднимающиеся волны. Небо и вода слились в одну серую массу. Ветер разнес по воде одиночные лодки, а на берегу срывал растянутые для просушки рыбацкие сети. Веяло сыростью и холодом. После теплой сухой осени, наступала короткая, но дождливая зима. Слуги спешили убрать со двора все, что могло испортиться дождем: глиняные кувшины, плетеные корзины, стеганые половики, даже деревянные скамьи, и те переносились под навесную крышу, чтобы не мокли. Под голой кроной тутовника разрасталась желтая мутная лужа.
С утра Мириам не покидало чувство близкой опасности, безысходности того, что она уже не в силах предотвратить. После прихода в ее дом недовольной толпы иудеев прошло всего два дня, но чувство страха так и не покинуло ее. В душе нарастало беспокойство, и словно назойливая мошка, жужжала над ухом у виска и не давала забыть о себе, бередила и сердце и разум.
Громкий стук вывел хозяйку из оцепенения. Стучали в ворота. Яруф впустил во двор двух фарисеев. С их накидок, мокрых насквозь, текла вода, но они не спешили пройти в дом, желали видеть Ису. Мириам не торопилась спускаться вниз, а наблюдала за ними сверху террасы. Муж вышел к ним в большой плотной накидке на голове, поклонился нежданным гостям. Разговора из-за шума дождя она не услышала. Но по выражению суровых лиц фарисеев поняла, что те чего-то хотели от ее мужа. После нескольких фраз Иса кивнул в знак согласия, подозвал Яруфа и последовал за фарисеями на улицу. Слуга, закрыв за ними ворота, явился к хозяйке.
- Куда они увели моего мужа? – Мириам спускалась по лестнице. Холодные дождевые капли стекали по лицу.
- Господин сказал, чтобы вы не беспокоились, госпожа. Его позвали к фарисеям на суд.
У нее подкосились ноги, а руки сами вцепились в мокрые каменные перила.
- Что он сказал? Он вернется?
- Сказал, вернется, госпожа, - Яруф пожал плечами и ушел в конюшню.
Туника промокла до нитки, мокрая ткать неприятно липла к телу. Мириам дрожала от холода, по длинным волосам вода стекала на спину, сандалии утопали в луже. Женщина не спеша пошла наверх, сменила одежду, в большой комнате разожгла очаг, пытаясь согреться. Саиса принесла горячего молока, привела Сарру. Та щебетала птичкой, рассказывала о дожде, о вкусных сладостях, о новом котенке. Показывала ссадину на коленке, что получила во время игры в саду.
Помогая девочке мастерить новый пояс, украшенный серебряными монетами, Мириам позабыла свои тревоги, даже не заметила, когда Иса вошел в комнату.
Она бросилась к мужу. Обнимала мокрые плечи, целовала холодное лицо, гладила по влажным волосам.
- У вас тепло, - он устало улыбнулся и завистливо посмотрел на огонь, протягивая руки к очагу.
- Скорее снимай всю одежду, - спешила Мириам. – Я принесу сухую тунику. Грейся, грейся. Я быстро. Саиса! Неси теплое вино!
До самой ночи она не выпускала мужа из объятий. Долго и подробно выпрашивала, как фарисеи обвиняли его в колдовстве, и как ему удалось избежать суда. Мириам внимательно слушала рассказ, прижимая его голову к своей груди, гладила волнистые волосы, целовала макушку и тихо смеялась шуткам. Неторопливо бежали минуты, когда счастье разливается пряной волной по всему дому, когда душа согревается в простой беседе, когда останавливается время и кажется, что ночь будет длиться бесконечно. Сердце ее пело от счастья, а душа нежилась в блаженном неведении скорого дня...
Ливень не прекращался целую неделю. Напитанная влагой земля уже не принимала воду в свои недра. Полные арыки и канавы вдоль дорог чернели, как извивающиеся змеи, на пустынной желтой земле. Солнце изредка проглядывало сквозь низкие серые тучи, освещало мокрые сады, всходы, усталую пашню и скрывалось снова в небесах, словно тяготилось оно Ханаанской землей и отказывалось греть ее. Тогда сырость начала заползать в жилища под теплый людской кров. Холод заполнил комнаты бедный лачуг и богатых домов. И не было ему разницы, чей очаг задувать сквозным ветром, чьи выхолаживать овчарни, а ложа питать промерзлой сыростью и запахом погребальной плесени.
В перерывах между ливнями приходили женщины и снова несли Исе больных детей. По городу распространился слух о воскресшем мальчике, к этому слуху прибавилась история исцеления маленького Якова и дочери священника. Та слава, которая тревожила Мириам бессонными ночами, не удержалась в стенах города. Благодаря торговцам и бродячему люду она медленно расползалась по селениям и глухим лесам.
Однажды посреди ночи Мириам разбудил громкий стук в ворота. Пришли к Исе за помощью. Он, ничего не сказав, молча собрался и ушел в ночь к умирающему старику. А вернулся только под утро, видя за собой двух бродячих калек, и попросил Мириам принять их на постой. Пришлось освободить часть конюшни, чтобы поселить несчастных до выздоровления.
Она не роптала, не спорила, не препятствовала. Делала то, что он просил. Заполучив долгожданное счастье, приняв его в свою жизнь и растворившись в нем без остатка, не могла поступить иначе. Ради его улыбки, ласкового слова и нежного взгляда она была готова на любые жертвы. И ночами, прижимая к себе худое тело мужа, пыталась согреть его своим теплом и чувствовала, что страх стоит возле супружеского ложа. Не покидает ее этот страх, а живет здесь в этом доме, в этой комнате. И казалось ей, что скоро все закончится, кто-то придет в ее дом и заберет его, отнимет у нее. И не сможет она противиться им, отдаст его навсегда. А как только они поймут - кто он, в тот же день перестанет он существовать только для нее, а будет страдать за всех. И горячо покрывала тело его поцелуями, раскрывала таинство ласк и нежных прикосновений, чтобы помнил он ее согревающее тепло, ее безграничные ласки, ее всепоглощающую любовь.
На двадцатый день тевета дожди прекратились. Тепло пришло на землю и в дома, но в городе болело много детей, пятеро умерли. Родители, убитые горем, принялись роптать, винить в своих бедах лекаря, некоторые перестали пускать его на порог, закрывали двери. Те, кто совсем недавно пел ему «Осанна», теперь плевали в след. Но Иса не отступал, со спокойным сердцем шел к тем, кто нуждался в нем, и с покорностью принимал все жалобы от недовольных им.
Марфа сама принесла маленькую Фаю к Мириам. У девочки был сильный жар, она почти не дышала. Женщины всю ночь и целый день делали то, что велел Иса: сбивали жар, купали ребенка в прохладных настоях, смазывали целебными бальзамами, поили козьим молоком. Ее удалось спасти, но на следующий день заболела Сарра.
Мириам не отходила от любимой девочки ни на минуту. Та металась на мокрых простынях, лишь ненадолго забываясь в бреду, и рассказывала какую-то увлекательную сказку своим незримым друзьям. Девочка смеялась сквозь завесу сна, улыбалась и все кого-то звала. Лишь на второй день Мириам догадалась, что Сарра звала свою покойную мать. Без отдыха и сна она сидела возле ее кроватки, а по щекам текли слезы. На третий день на ручонках и ножках появились алые волдыри. Все старания Исы были напрасны, никакие чудодейственные бальзамы не помогли. Через день девочка умерла.
Сарру похоронили возле могилы Есфирь. Иса настаивал на сожжении тела, чтобы не дать распространиться болезни, но Мириам решила по-своему. В отсутствие мужа, она пригласила в дом священника, подготовила все для погребения. И уже к вечеру слуги разносили поминальный хлеб.
В доме продолжился траур, и молодая хозяйка болезненно ощутила в нем пустоту. Неслышно было веселого детского смеха, шлепанья босоногих пяток по каменной террасе, мяуканья пушистых разноцветных комочков по углам широкой тахты. Все ей напоминало о Сарре, и женское сердце разрывалось от скорби. Иса старался быть рядом, но почему-то не мог смотреть в изумрудные глаза. Вечерами, сидя вместе возле теплого очага, они больше молчали, и дом молча вторил им своими пустынными комнатами, черными окнами. Она не могла его винить, а он не смел оправдываться. Он долго целовал нежные руки, она едва сдерживала жгучие слезы. Лишь один раз он попытался сказать.
- Я не Бог, роза моя. Я всего лишь человек.
- Я знаю, любимый. Ты - человек….
Через неделю Мириам зашла к Марфе проведать маленькую Фаю и увидела, как Авраам старательно пытается загнать в сетку пестрых цесарок. Птица разбегалась по всему двору, словно желтые листья, гонимые ветром, и мальчику приходилось по нескольку раз начинать все с начала. Мириам решила ему помочь. Вдвоем работа пошла быстрее, и через пять минут все цесарки были уже в сетке. Авраам с облегчением вздохнул.
- Какие же они шустрые, но очень красивые.
- Зачем Марфа купила маленьких цыплят, Авраам, у вас уже имеется птица?
- Она и не хотела. Я уговорил, - гордо ответил мальчик. – Один раз увидел их на базаре у приезжего купца, и так они мне понравились, что даже приснились.
За долгие дни траура Мириам впервые улыбнулась, взъерошила мальчугану волосы и, положив руку на угловатое детское плечо, ласково произнесла.
- Авраам – бог зверей и птиц. В этом твое истинное предназначение. Может, ты покажешь мне свое царство? – попросила она, а лицо мальчишки просияло от радости.
- Конечно, госпожа. Идемте со мной. Я многое могу показать.
Авраам повел гостью в овчарню. Там мирно спали три ягненка, блеяла коза. В отдельном углу за прочной решеткой, сделанной из ветвей ивы, гребли земляной пол куропатки. Это и было хозяйство Авраама. Из дальнего стойла послышался ослиный зов.
- Муршук проснулся, - кинулся к ослику мальчик. – Сейчас я напою тебя свежей водой.
Мириам с интересом наблюдала за его слаженными, продуманными до мелочей движениями. Кувшины со свежей водой стояли в углу. Видимо, он заготовил их с утра, когда у колодца было безлюдно. Рядом сложены небольшие вязанки сухой травы, просеянное зерно в корзинах для птицы. Все стойла вычищены, убраны. Нестерпимого запаха навоза не ощущалось, в овчарне пахло свежим молоком. Не боясь испачкать одежду, она присела на солому и с любопытством смотрела, как Авраам поил осла, желая тому доброго дня.
Тень легла на пол. В овчарню вошла Марфа с Фаей на руках. Мириам прижала палец к губам: «молчи». В ответ та кивнула головой и присела рядом.
- Он разговаривает с ними, - шепотом проговорила Мириам.
- Я знаю, - отозвалась Марфа, - Он любит их, и они отвечают ему тем же.
- Мама, - Авраам подбежал с озабоченным видом. – Госпожа помогла собрать в сетку цесарок. Они опять разбежались по всему двору. Мне нужны просторные клетки, а прутьев не хватает.
Он указал на небольшую вязанку ивовых прутьев, сваленную в углу возле входа.
- Я знаю, где можно взять то, что ты хочешь, Авраам. Как раз для твоих клеток, - заявила Мириам.
- Правда? – глаза мальчика светились счастьем.
- Правда, но с одним условием. В моем саду возле озера растут ивовые деревья. Вместе с садовником ты сможешь нарезать столько веток, сколько тебе понадобится.
- А условие, госпожа?
- Я хочу, чтобы вы перебрались в мой дом и жили вместе со мной одной семьей.
Авраам смотрел на мать, но Марфа молчала.
- Это моя просьба, - тихо добавила Мириам. – Не торопитесь отказывать мне. Ближе вас у меня никого нет. После смерти Сарры дом опустел. Иса все время проводит с больными, надолго уходит из дома. Тебе, Марфа, я могу помочь с Фаей, а ты, Авраам, еще больше заимеешь любимых коз и ослов. У меня и лошади есть.
Мальчик выжидал, что ответит мать.
- Мириам, - вздохнула Марфа, - я хорошо понимаю твое горе, поверь мне, но это наш дом, и мы не можем бросить его. Боюсь, мы окажемся чужими… Не обижайся, Мириам.
- Хорошо, - они обнялись. – Это ваше решение.
Но уже через четыре дня Яруф перевозил на повозке в дом своей хозяйки скромные пожитки Марфы и ее детей. Пришел срок уплаты десятины, и дом забрали в счет неоплаченного долга. Как не жаль было покидать родное жилье, но Марфа не смогла бы заплатить налог и на следующий год, отсрочка давно закончилась. Мириам предлагала деньги, но Марфа отказалась.
- Все к одному, - был ее ответ.
Больше всех появлению в доме новых жильцов обрадовался Иса. Он радушно принял и Марфу, и ее детей, как самых близких родственников.
- Большая семья - всегда радость, - восклицал он весь вечер за общим столом, а для Мириам тихо добавил, - какая же ты умная, моя госпожа. И красивая!
Она устроила Марфу в комнатах своей сестры. Авраам получил отдельную спальню, чем очень гордился, но по-детски, не заносчиво. Самое огромное счастье он испытал, когда его повели в хозяйственные постройки для скота и птицы. Там уже были приготовлены просторные клетки для цесарок и новое теплое стойло для любимого Муршука.
Дом ожил. Две женщины разделили между собой повседневные хлопоты. И каждая в свое время служила Исе. Они готовили отвары, бальзамы, мази, подлечивали калек, число которых с каждым днем увеличивалось. Слух о том, что в доме лекаря Исы можно найти временный приют, быстро распространился не только по городу, но и по всей округе. К дому Мириам потянулись нищие с язвами и струпьями. Как не велико было отвращение женщин от одного только вида несчастных калек, они не роптали. Промывали язвы, накладывали повязки с мазью, кормили больных. Присматривать за мужчинами помогал Иосиф, за женщинами и детьми - служанка Заихра.
- Как ты можешь терпеть такое, Мириам, - возмутилась однажды Марфа, когда во двор пришли сразу трое бродяг, видя за собой слепого старца со страшными гнойными язвами на ногах. – Им нет числа. Идут каждый день, а уходить никто не торопится. Заняты все конюшни, и всем нужна еда, новая одежда, ведь старая вся в червях.
- Ты думаешь, он может по-другому? - вздохнула Мириам. Они стояли у колодца, набирали воду для кухни. – Немногие могут заплатить деньги за лечение. Иса не берет ничего. Но есть женщины, которые в благодарность ему отдают монеты мне, а я трачу их на еду и одежду. Посмотри на этого нищего. Разве мой муж прогонит его со двора?
И Мириам указала на слепого старца, который в момент разговора входил через открытые ворота, крепко держась за плечо поводыря.
- Яков! - позвала она слугу. – Отведи странников к Иосифу, пусть найдет для них место.
Слепец, услышав голос женщины, расправил сгорбленную спину и перестал прихрамывать на больную ногу. Он весь застыл, внимательно прислушиваясь к той стороне, откуда послышался голос.
- Кто это сейчас сказал? – обратился он к поводырю. – Кто эта женщина?
- Хозяйка. Говорят, жена самого лекаря. Очень красивая.
- Какого цвета ее волосы? Цвета горького меда?
- Да, старик. Откуда ты знаешь? Ты же слепой. Говори тише, тебя могут услышать.
- Это она, она… - зашептал нищий, продолжая следовать за поводырем. И только возле дверей овчарни он остановился и оглянулся в сторону колодца. Глаза его прояснились, беззубая улыбка расплылась по черному лицу.
- Она, она, – шептал старик, переступая порог своего нового пристанища. – Я нашел ее.
17.
Вечером после ужина Мириам решилась заговорить с Исой. Марфа находилась рядом, убирала посуду со стола, и в ее присутствии Мириам чувствовала себя увереннее.
- У нас лошади ночуют под открытым небом, Иса, - начала она. - Яков сказал мне сегодня, как люди на базаре болтали о каких-то разбойниках из Гамалы. Они прячутся неподалеку на холмах, а в город приходят за пропитанием и обкрадывают дворы. Что если они найдут наших коней? Слуги выставляют каждую ночь охрану, но этого недостаточно.
Иса молчал. Мириам взглянула на подругу, та поддержала ее взглядом, и она продолжала.
- Убогие калеки приходят к нам каждый день. Мы помогает, чем можем, но если кто-то уже выздоровел и в состоянии идти дальше, пусть они уходят, любимый. В конце концов, мы не можем принять здесь всю Галилею. Всем не хватит места, - она замолчала, ждала, что он скажет. Иса вздохнул.
- В твоем сердце места хватит всем, Мириам. Ведь это твой народ, или ты забыла? Кого ты жалеешь больше: животных или людей, госпожа моя?
Женщины молча переглянулись. Марфа незаметно пожала плечами. Мириам не знала, что ответить, но уступать не хотела. Подсела ближе к мужу, взяла за руку.
- Мне жаль несчастных калек, любимый. И мы с Марфой стараемся, как можем. Но среди них есть такие, которые могут ходить. Раны их зарубцевались, они накормлены, одеты… и теперь могут уйти, чтобы освободить место другим.
Иса молчал и не смотрел на нее. Сердце Мириам сжалось, не хотелось быть жестокой, но если не попросить сейчас, то скоро на улицу придется выводить ослов и коз.
- Хорошо, - Иса поднял глаза. Немой укор таился в них и бесконечная тоска. И снова Мириам пожалела о сказанных словах.
Марфа поспешно собрала со стола остатки еды, отослала служанку, увела детей спать. Они остались одни. Мириам кинулась к его ногам, обняла колени, поцеловала.
- Прошу тебя, прости. Прости меня. Пусть калеки остаются, но других больше не приводи. Прошу тебя.
- Хорошо, - повторил Иса. – Не волнуйся, роза моя, завтра будет день, и все изменится.
И снова она почувствовала звенящую пустоту вокруг себя. Поднялась с колен, взяла в ладони его лицо, заглянула в глаза.
- Ты не сердишься на меня, любимый?
- Нет.
А в глазах черная бездна. Она узнала этот взгляд, пустой, далекий, чужой, так смотрел он на нее после выздоровления... смотрел, но не видел.
- Не покидай меня, - зашептала Мириам, покрывая любимое лицо страстными поцелуями. – Не отрекайся от меня.
- Еще не время.
От его слов сердце затрепетало в груди, заколотилось частыми ударами, не вздохнуть, не выдохнуть. Мириам обняла мужа, крепко прижалась к худым плечам.
- Не говори так, не пугай меня, любимый. Я не понимаю тебя.
Он не обнял ее в ответ, посторонился и незаметно оглядел женскую фигуру, задержал взгляд чуть ниже талии и вышел из комнаты.
Не сомкнув глаз, всю ночь Мириам прождала мужа в спальне, но он не пришел. Возился в коморке, готовил бальзамы, настойки, растирал сухие травы, что-то смешивал в склянках. А утром она нашла Ису возле слепого старца, омывающим худые костлявые ноги черным настоем горного лопуха. Бережно он смазывал язвы, очищал струпья. Мириам не решилась подойти ближе, а притаилась за плетеной перегородкой, прислушиваясь к рассказу старика. Тот высоко задирал косматую седую голову, при каждом восклицании сотрясался костлявым телом, а пустой рот зиял на лице, словно яма, широко раскрываясь, обнажая черные десны. Не уловив начало разговора, она отчетливо услышала его конец.
- Грядет, грядет тот день, когда встанет Сатана во весь рост и земля покроется кромешным мраком. Ибо сказано: сила зла завладеет миром и не будет спасение никому. И только Он сможет спасти всех и открыть мощь правды своей. Но только тот войдет в Царствие небесное, который уверует в Него. И борьба будет долгой и жестокой: падут и царства, и цари, разрушатся государства и города. Многие сотрутся в прах и уподобятся смертным, ибо никто не вечен в царстве живых, а в Царствии небесном последний станет первым, а смертный – вечным.
- Что же, отец, сам Бог сойдет к нам на землю и будет вершить свой суд? – улыбнулся Иса.
- Как можно увидеть Бога? – возмутился старик. – Нет. Придет его посланник. Мессия. Он спасет этот мир от нечисти. Только покаяться надо, покаяться… - старик сильно закашлялся, схватился рукой за впалую грудь, долго не мог отдышаться. Когда же дыхание восстановилось, Иса спросил снова.
- В чем покаяться, отец?
Слепой встрепенулся, будто ото сна, поводил глазами по соломенному потолку, зевнул и нехотя ответил:
- В грехах…
Мириам почувствовала, что кто-то тянет ее за подол туники. Рядом стоял Авраам. Крупные слезы катились по лицу. Мальчик надрывно всхлипывал и никак не мог вымолвить первое слово.
- Всемогущая Исида! Что случилось, Авраам? – зашептала она, боясь выдать свое присутствие перед мужем.
- Цес-с-ар-р-ки, - заревел мальчишка.
Мириам быстро прикрыла ему рот рукой и осторожно вывела во двор.
- Не плачь. Говори.
- Их осталось всего пять штук, – Авраам уже не сдерживался, слезы лились рекой.
Она повела его во внутренний двор, где размещались кладовые, хранилище для зерна, жилье для слуг и рабов. Здесь пекли хлеб, сушили рыбу, проветривали зерно, сортировали оливу. В конце двора под аркой имелся выход в сад и тут же небольшой птичник, где под навесом расположились клетки с любимыми питомцами Авраама. Иосиф стоял возле клеток с цесарками и растерянно почесывал затылок.
- Что случилось, Иосиф? – налетела на него хозяйка. – Хоть ты мне можешь объяснить, куда делись птенцы?
- Они все здесь, госпожа, - слуга указал на клетку. – Только дохлые.
- Кто мог сотворить такое? – Мириам принялась вытирать мальчику слезы. – Где Асир? Он должен следить за птицей.
- Раб этот ленив и очень медлителен, госпожа, - пожаловался Иосиф. – Я вам не один раз говорил о нем, зря вы его купили в Назарете. Только деньги потратили…
- Иосиф! – Мириам остановила бесконечный поток слов. – Что с птенцами?
- Это хорек, госпожа, больше некому. Видите, у птенцов перекушено горло. В такие маленькие клетки больше некому пробраться. Можно поставить капканы. Этот нечистый зверь обязательно придет еще раз, он не остановится.
- Ставь капканы, Иосиф, а Асира высечь на овчарне.
- Как скажите, госпожа.
Мириам направилась на кухню, крепко сжимая ладонь Авраама. Мальчишка давно перестал рыдать, только ныл сквозь зубы. Кухня оказалась безлюдной, и Мириам налила ему густого апельсинового шербета, выложила на серебряное блюдо кусок пирога.
- Вытри слезы. Ты же мужчина. Хватит ныть, – на резкий голос хозяйки старый пес возле печи встал и, тяжело переваливаясь на больных ногах, вышел во двор подальше от бури. – Чтобы я не видела больше твоих слез. Твое горе понятно, Авраам. Что ты потерял? Каких-то птенцов. Ты сыт, одет, имеешь крышу над головой, а совсем недавно жил с сестрой под кустом смоковницы и питался объедками с базара. Доедай пирог!
Слезы Авраама давно высохли. Не отрываясь, он смотрел на госпожу и прожевывал остатки вкусного угощения, вытирая рукавом хитона мокрый нос.
- Что здесь случилось? - она вздрогнула от голоса Исы. Он уже давно стоял на пороге. – Ты кричишь, Мириам. Возле дверей собрались слуги.
Взглянув за спину мужа, она убедилась, что на ее крик сбежались кухарки и Яруф. Марфа, тревожась за сына, стояла тут же со спящей Фаей на руках, но не спешила вмешиваться в разговор, предчувствуя вину Авраама. Мириам взяла себя в руки.
- Ты доел?
Мальчишка кивнул головой.
- Все хорошо, любимый, - она нежно улыбнулась мужу. – Просто домашние дела. Правда, Авраам?
- Ваша правда, госпожа, - согласился мальчик и спрятался за женскую спину.
- С тобой хотят проститься. Люди ждут, не откажи, роза моя.
Она узнала странников, которые привели слепого старца. Еще двое калек стояли, опираясь на деревянные посохи. Молодая женщина с девочкой лет пяти улыбалась приветливо и все время кланялась. К воротам жались нищие самаряне, но Мириам не запомнила их. Первая к ней подошла женщина в черном хитоне.
- Пусть Яхве дарует вам мир и процветание, госпожа. Моя дочь уже здорова, и мы сможем теперь добраться до Хоразина, где живет моя сестра. Никто не захотел нам помочь в Магдале, только ваши ворота открылись для нас. Мы благодарны от всего сердца за вашу доброту, госпожа.
Саиса поднесла хозяйке небольшие корзинки с хлебом и фруктами. Мириам все раздала нищим. От пояса отвязала маленький кошель, каждому дала по три монеты. Все принимали дары с особой признательностью, один странник прикоснулся к ее одежде и поцеловал край хитона. Мириам ощутила смущение, чувствовала, что краснеет, и старалась не смотреть в сторону Исы. Весь вчерашний разговор, их нелепая ссора не имела сейчас никакого смысла. Он и без слов доказал свою правоту. Чего она пожалела? Соломы в овчарне, куска пресного хлеба, грошовую монету! Чего испугалась? Потерять дом, лошадей, овец! А сколько пришлось добиваться его привязанности, благосклонности, любви... И не имела его любовь цены, а прощение еще придется заслужить.
Мириам набралась смелости и оглянулась. Исы рядом не было, он ушел в конюшню к больным. Рядом стоял только Авраам и доверчиво держал ее за руку.
- Ну, что ж, - выдохнула Мириам, - теперь поможем и тебе. Где ты покупал цесарок, помнишь?
- Еще бы, госпожа, я буду помнить этого купца до конца своей жизни, – глаза Авраама снова светились счастьем.
- Яруф! – позвала хозяйка. – Приготовь нам повозку. Хотя, нет. Не надо. Сегодня хорошая погода, мы можем и прогуляться. Пусть с нами пойдут Руфь и Шаллум.
С верной служанкой Мириам быстро прошлась по лавкам с пряностями, что расположились вдоль главной улицы Магдалы. Закупили у горшечника три десятка глиняных мисок и плошек, малые чаши и большие амфоры взяли впрок. Посуда билась часто, а число постояльцев росло с каждым днем. Проходя мимо дома и торговой лавки Ферхата, она подумала о материи. Дверь в лавку открыл сам Араис.
- Светла ночь и не гаснет день, когда луноликая госпожа стоит на пороге этого дома, – помощник Ферхата склонился в глубоком поклоне.
Мириам велела слугам ждать ее в стороне, одна вошла в лавку. Авраам остался под присмотром Шаллума.
- Мне нужны ткани, Араис, - опытным взглядом осмотрела она высокие полки. Дамасский яркий шелк, персидская односторонняя бязь, азиатская теплая шерсть, плотная ткань для покрывал и занавесей, тонкая для свадебных нарядов, плетенная волокнистая для половиков и вышитая шелковой нитью для подушек. Чего только не было в лавке купца Ферхата!
- Я вижу, дела у твоего хозяина идут хорошо, Араис. – Мириам не могла оторвать взгляда от прозрачной газовой ткани, в солнечном луче та переливалась всеми цветами радуги.
- Хвала богам! Да не коснутся беды его много лет. Он строит новый дом в Иоппе. Какой это будет замечательный дом, госпожа, просто дворец. Все сбережения пошли на материалы и работу мастеров. Такой красоты я не видел даже в Дамаске.
- Что ж, я рада за твоего хозяина, Араис. Передавай ему при случае доброе слово от меня.
- Обязательно, госпожа. Я наведываюсь в Иоппу каждый месяц, докладываю о торговых делах. Уважаемый Ферхат всегда помнит о вас, всегда спрашивает, как вы живете, чем занимаетесь.
- Что же ты рассказываешь ему? – она оторвалась от тканей, внимательно посмотрела на Араиса. Тот потупил взгляд, легкая улыбка на губах внезапно появилась и тут же исчезла.
- Ничего дурного, госпожа. Рассказываю все, как есть. Молва о чудотворных исцелениях больных, калек и даже о воскрешении мертвых быстрее меня разносит вести из Магдалы по всем уголкам Галилеи. Многое, конечно, преувеличивают, - тут Араис снова незаметно улыбнулся, - но на то она и молва. Мой господин желает знать только достоверные рассказы о вашей жизни, госпожа моя.
- И много ли он знает? – тихо произнесла Мириам.
Араис оглядел лавку, посетителей не было, дверь закрыта, но для верности понизил голос.
- Мой господин вам не враг. Вы знаете его преданность… и его любовь к вам, госпожа. Вы все время находились под незримой защитой. Только он не хотел, чтобы вы узнали. Это моя вина, болтливый язык всему виной. Но вы должны помнить, что всегда можете быть спокойной и за себя, и за своего мужа. Люди Ферхата везде рядом с вами, даже в вашем доме, госпожа.
Мириам задумалась. О каких людях говорит Араис? Она давно не покупала новых рабов, а все остальные слуги живут в доме со времен отца... паломники!
- Чего мне бояться, Араис? Кто может навредить мне или моему мужу?
- Многие считают его колдуном. Я знаю о суде фарисеев. Чудом удалось избежать расправы, госпожа. Я не хочу вас пугать, но поверьте, найдутся такие, которые просто захотят сделать вам зло. Но если они узнают больше... - Араис замолчал, – то могут решиться и на убийство.
- Не узнают, - она придвинулась ближе к прозрачной ткани. – Я все уничтожила.
- Вы уверены, госпожа?
Что-то во взгляде Араиса не понравилось Мириам. Сомнения тончайшим шелком окутали сердце. Воспоминания той страшной ночи перед свадьбой почему-то оставляли след незавершенного действия. И она вспомнила! Утром в чаше с углями не оказалось остатков сожженных пергаментов, пепла не было. Тогда она не придала должного значения, предстоял свадебный обряд, но сейчас… Сейчас тончайший шелк медленно стягивал тугим узлом трепетное сердце и не давал свободно биться.
Черные глаза слуги смущали ее.
- До разговора с тобой я была уверена, Араис, а сейчас не знаю.
- Я не хотел тревожить ваш покой, госпожа. Простите меня. Мой господин не отступится от своих слов. Ваша безопасность для него важнее всего.
- Тот человек, Иуда, что напал на меня….
- Не думайте о нем, госпожа. Вы никогда его больше не увидите. Его здесь нет.
- Где же он?
- И он, и его семья живут теперь в другом городе, далеко отсюда.
- А Иоанна из дворца Ирода?
- И о ней вам не стоит беспокоиться, моя госпожа, - Араис опустил взгляд.
«Они мертвы. Все мертвы», - почему-то подумала Мириам и больше ни о чем не стала спрашивать.
- Вы хотели купить ткани, госпожа.
- Ткани? – она уже и позабыла, зачем зашла. – Ах да. Мне нужно два куска тонкого чистого холста для мужа, чтобы он мог перевязывать раны.
- Хорошо, госпожа. Я выберу самые лучшие холсты. Вечером слуга доставит их.
Лишь на улице Мириам вздохнула полной грудью, но настроение было испорчено. Несчастный Авраам, устав от ожидания, сидел прямо на дороге возле каменной стены на самом солнцепеке и что-то чертил палкой на земле.
- Что это у тебя?
- Новые прочные клетки для моих цесарок, - вздохнул мальчишка.
- Цесарки! – опомнилась Мириам. – Пошли скорее. Уже давно полдень, лишь бы твой купец был на месте.
Дорога к рынку тянулась вдоль края виноградника, обнесенного высокими пальмами. Затем сворачивала к большому каменному колодцу, через небольшой мосток по узкой улочке между двумя глухими без окон стенами выходила на площадь к святилищу. Пройдя по краю площади вдоль ряда торговок свежей зеленью и сладкими финиками, Мириам вышла на просторную улицу, вымощенную крупным булыжником. Дома походили друг на друга, имели грязно-серый цвет. Возле дверей встречались посаженные на низкие скамьи и укутанные с головой в черные накидки маленькие сгорбленные старухи. Их выводили погреться на солнце, вдохнуть свежего воздуха, присмотреть за детворой.
Одна улица закончилась, началась другая. Зловонный запах гнилого мяса резко ударил внос. Авраам и слуги, и даже сама Мириам не удержались и прикрыли нос краем одежды от непристойного запаха. На улице располагался скотный двор. Небольшая скотобойня и кожевенная мастерская завершали частые загоны для коз, буйволов и овец. Запах навоза и гниения сменился на удушающую гарь. Здесь сжигали то, что не шло в работу: копыта, рога, кости, остатки кожи. Только пройдя мимо зарослей смоковницы и свернув на перекрестке к озеру, они вдохнули свежий воздух.
Но тут из-за плетеного забора шумной ватагой налетела детвора и чуть не сбила Мириам с ног. Дети с веселым улюлюканьем и громким свистом гнали впереди себя рослого мальчика, почти юношу. Вид его был безобразен. Разорванная в клочья грязная одежда свисала полосками до земли, тело грязное в кровавых ссадинах, на голове спутанные длинные волосы, лица не разглядеть. Бродяжка торопился, по сторонам не смотрел, а только под ноги, боясь оступиться и упасть. Детвора пронеслась мимо, но громкий крик ликования заставил Мириам обернуться. Тот, за кем гналась ватага, запутался в своем рванье и упал на дорогу, а преследователи с наслаждением принялись пинать его ногами.
Авраам прижался к ногам хозяйки и затеребил юбку.
- Госпожа, они бьют его.
Мириам равнодушно пожала плечами.
- Наверное, заслужил. Украл что-нибудь, вот и получает по заслугам.
- Но они его бьют, – Авраам схватил женскую руку и сделал шаг в сторону толпы.
- Мы спешим, или ты забыл? – Мириам потянула его обратно. – Уже почти полдень, скоро все торговцы разойдутся по домам.
- Мне не нужны цесарки, - в глазах мальчика заблестели слезы. Доброе сердце разрывалось от жалости к несчастному бродяге. Мириам едва сдержала улыбку. Ну, конечно, Авраам, сын Марфы, защитник зверей и птиц! По-другому и быть не может.
- Шаллум, быстро разгони этих паршивцев, а бродяжку веди сюда.
От его громкого крика детвора разбежалась в разные стороны. Шаллум поднял мальчишку с земли, отряхнул пыльные лохмотья, встряхнул пару раз за воротник и подвел к хозяйке.
- Ты кто? - Мириам спокойно задала вопрос и хотела за подбородок приподнять голову бродяги, чтобы лучше рассмотреть его лицо, но тот дернулся, резко рванулся в сторону и попытался вырваться из сильных рук Шаллума. Не тут-то было, слуга крепко держал его за ворот, только изношенная ткань затрещала по швам.
- От нас ты не убежишь, не старайся. Отвечай, кто ты, или отведем тебя к местному старейшине, пусть он решает, что с тобой делать: выпороть или продать в рабство. Выбирай.
- Тебе какое дело? – огрызнулся мальчишка.
Тут и слуга не выдержал. За такое обращение к хозяйке, он еще раз встряхнул бродяжку за воротник только посильнее и залепил увесистый подзатыльник.
- Обращайся к госпоже вежливо и отвечай на вопросы, иначе я сам тебя здесь поколочу.
- Шаллум! – Мириам укоризненно покачала головой и опять обратилась к мальчику. – Ты и так очень сильно задерживаешь нас. Говори, кто ты?
- Павл, - чуть слышно произнес бродяга.
- Как?
- Павл, еще можно звать Пашой, но я уже перерос это имя, госпожа.
Мириам присмотрелась: достаточно рослый, но сильно сутулится, широк в плечах, длинные руки и ноги, тонкие пальцы, красивые кисти. Только очень худой. На плечах выпирают ключицы, а сквозь дырявую ткань просвечиваются ребра. На вид лет пятнадцать, может, больше.
- Да, ты уже большой, - согласилась она. – Сколько тебе лет?
- Не знаю, - мальчик пожал плечами, подтер разбитый нос.
- Где ты живешь?
- Везде. На рынке, на винограднике, на горе.
- Почему тебя избивали дети?
- Я у одного монету украл. Вот, - он протянул руку, разжал ладонь. Там лежала серебряная драхма. – Заберешь?
- Хорошая монета. Повезло тебе. Много еды можно купить. – Мириам взяла монету, повертела в пальцах, будто приценивалась, и положила обратно на узкую ладонь. – Давай так, я тебе дам такую же, а эту ты вернешь тому, у кого украл. Кажется, это его голова высовывается все время из-за забора.
Она обернулась, и несколько вихрастых голов тут же исчезли обратно за угол.
- Есть там один… - пробурчал недовольно Павл. – Но он обронил монету, а я подобрал.
- Так подобрал или украл? – улыбнулась Мириам.
Юноша низко склонил голову, отвечать не хотел.
- Ясно. Шаллум, верни драхму законному владельцу… И что теперь с ним делать, Авраам, как ты думаешь?
С нескрываемым сожалением тот смотрел на бродяжку. Ведь всего несколько месяцев назад он был таким же. Детские глаза, полные надежды и участия, взглянули на Мириам.
- Может, мы его накормим и вымоем?
- Вымоем в первую очередь, - поддержала мальчика Руфь. – От него так воняет, что куры перестанут нестись.
- Хорошо, - сдалась Мириам, - пойдемте домой. Цесарок купим завтра. Ты не расстроился, Авраам?
- Нет, госпожа, совсем нет. Скорее пойдемте к маме. Я познакомлю ее с Павлом.
Весь путь Авраам рассказывал новому другу о своей семье, где он живет, чем занимается по дому. При этом не хвастал, ничего не приукрашивал, а просто делился детскими радостями с другим существом, рассказывая, что может быть иная, совсем другая жизнь, чем есть у того сейчас. Как ни странно, но Павл внимательно слушал рассказчика, задавал вопросы и даже один раз усомнился в правдивости повествования на предмет, есть ли действительно у Авраама свой собственный ослик. И Мириам пришлось подтвердить.
- Госпожа сама мне его подарила, – уверял Авраам и шел дальше.
Дорогой Павл все чаще украдкой поглядывал на Мириам и не понимал, почему мальчишка так восторженно отзывается о ней. Но подойдя ближе к обозначенному дому, увидев оливковую рощу, вспаханные наделы, значительных размеров хозяйственные постройки, конюшни, обхватив с холма взглядом обширную территорию поместья, Павл догадался - взошла его звезда. Расправив сутулые плечи, выпрямив спину и крепче взяв за руку Авраама, он с должным почтением обратился к Мириам.
- Знаете, госпожа, я неплохо умею пасти коз и овец. Еще играю на шофаре.
Слуги лишь переглянулись, а Шаллум прищелкнул языком.
- Ну, вот и нашелся мне помощник. Если будешь себя хорошо вести, то я сам попрошу хозяйку оставить тебя в поместье. Хорошие пастухи всегда в цене, посмотрим, на что ты сгодишься.
Весь оставшийся день был потрачен на Павла. Марфа со служанками отмыли бродяжку, накормили, остригли волосы, подобрали новую одежду. Авраам все время крутился рядом и мешался под ногами, а когда ненароком перевернул большую медную чашу с горячей водой и чуть не ошпарил Руфь, Марфа не выдержала.
- Авраам, сынок, пойди, проверь своих цесарок и Муршука напои заодно.
Вечером в комнату к женщинам заглянул Иса. Он увидел нового мальчика, с которым игрались дети, и поинтересовался, откуда появился юноша. Марфа сама описала встречу Павла с Мириам, только умолчала об украденной драхме.
- Откуда ты родом, кто твои родители? – Иса присел рядом, принял на колени маленькую Фаю.
- Я родом из Гадары. Мой отец грек, а мать иудейка, господин.
- Родители живы?
- Наверное, нет. Я давно о них ничего не слышал.
- Почему ты не торопишься тогда домой, а бродяжничаешь? – Ису удивил прямой ответ.
- Возвратиться домой мне нельзя. Я изгнан из родительского дома.
Марфа печально взглянула на Павла, а своего Авраама покрепче прижала к груди. Непроизвольный жест не ускользнул от Исы.
- Что ты умеешь делать?
- Я говорил госпоже, что могу пасти коз и овец, делать любую работу по хозяйству.
Иса внимательно всматривался в лицо Павла, ласково заглядывал в карие глаза. Еще приметил высокий прямой лоб, удлиненные кверху узкие скулы и первый пушок над верхней губой. Нравилось Исе его лицо: открытое, доброе. И от всей фигуры Павла исходило какое-то спокойствие и надежность. Если бы Исе сказали, что юноша занимался воровством на базарах и дрался на улицах с детворой, он ни за чтобы не поверил таким наветам.
- У тебя красивые руки, Павл. Ты умеешь играть на каком-нибудь инструменте? – спросил Иса.
- Умею.
- Хорошо. Оставайся и живи с нами. Только слушайся во всем госпожу и ничего не кради, лучше попроси. Ясно?
- Да, господин, - юноша смутился и опустил глаза.
- А где Мириам? – вдруг спохватился Иса. – Я нигде ее не видел.
- Она с Иосифом в старых овчарнях, - отозвалась Руфь. - Готовит новое жилье для больных бродяг.
- За труды да воздастся, - прошептал Иса и вышел из комнаты.
18.
Всю ночь Мириам не могла уснуть. На ее плече покоилась голова Исы. Едва уловимое тихое дыхание овеивало теплом шею и грудь. Рука под его телом давно затекла, и перестала колоть иглами, но убрать ее она не спешила. Не хотела тревожить его сон. Нежно гладила волосы, плечи и руку, покоящуюся на гладком бедре. Сторожила покой мужа и боялась дышать полной грудью, прислушиваясь к биению не своего сердца, а сердца возлюбленного. Когда плечи его вздрагивали, словно от холода, укрывала мягким овечьим покрывалом и согревала своим теплом.
Мысль о сожженных пергаментах не давала покоя, не давала сомкнуть глаз всю ночь до самого утра. Вот и рассвет блеснул первым лучом, и небо в окне сменило черный цвет на бледно-серый. Звезды померкли без этой темноты и растворились в розовом солнечном луче. Громкий крик возницы и шум громыхающей повозки за окном разбудили его. Он вздрогнул всем телом и открыл глаза…
Улыбка возлюбленной моей ярче солнца, сияние глаз ее затмевает свет далеких звезд, алые губы ее слаще весеннего меда. Как испить их, напиться и не опьянеть, роза моя? В волосах твоих запутался первый луч, и задержался рассвет. Давай не будем его торопить. Бархат кожи твоей пленил мои руки, гибкий стан околдовал глаза. От поцелуев твоих, возлюбленная роза моя, лишился разума твой бедняк, а в любви твоей утонуло его несчастное сердце. И стал он богаче всех царей на земле, ибо не сравнится богатство их с возлюбленной моей! Слышишь, в твоем саду запел соловей? Это песнь о тебе, роза моя. Стряхни холодную росу с нежных лепестков на песок и обогрей в лучах утренней зори. Благоуханным бутоном раскрой лепестки и прими поцелуй жадных губ, роза моя, возлюбленная моя…
Утром Ису позвали в дом богатого купца, у которого заболела жена. Мириам осталась одна. Первым делом она с мальчиками проверила клетки с цесарками. Птенцы оказались целы, а в капканы попались два хорька.
- Будут еще, - уверил ее Иосиф. – Они, как люди, живут семьями. Будем каждый вечер ставить капканы, пока всех не переловим.
Авраам предложил Павлу заняться подготовкой новых клеток, и мальчики отправились за ивовыми прутьями. Заодно помогли садовнику с уборкой обломанных веток и листьев после проливных дождей. Камнями обстреляли лягушек на пруду. Вволю набегались по саду и только к обеду вспомнили о клетках.
Мириам с Марфой занимались приготовлением еды для больных, когда на кухне появился старый слуга Ионис. Выглядел он утомленным и был чем-то сильно расстроен. За ним с разрешения хозяйки вошел и Яруф. По их лицам Мириам поняла, что произошла неприятность.
- Говорите.
- Госпожа, сегодня ночью в овчарне были чужаки, - начал Ионис.
- Почему вы так решили?
- Мы сами видели их, госпожа, - Яруф выступил вперед. – Псы залаяли перед самым рассветом. Шума не было, но я все равно вышел посмотреть. Две тени выскочили из загона с лошадьми и исчезли в саду. Я хотел за ними погнаться, но решил сначала проверить загон.
- И что? – Мириам отряхнула руки от муки, взялась за накидку.
- Все лошади на месте, госпожа, овцы тоже.
- Тогда почему вы так расстроились, если скот на месте и ничего не украли?
Яруф и Ионис переглянулись, замялись с ответом.
- Мы долго служим вам, госпожа, - старый Ионис решил отвечать сам. – Почти всю жизнь. До вас служили вашему отцу и деду. Другие слуги усердны, но равнодушны к хозяйскому добру. Каждую ночь мы выставляем охрану к лошадям, но рабы крепко засыпают после трудового дня, и добудиться их тяжело. А сегодня мы решились прийти за советом. Что нам делать, как уберечь лошадей? Если кто-то положил на них глаз, то обязательно вернется. Лошади у нас хорошие, все как на подбор.
- Хорошо, я поняла вас. Возвращайтесь к своей работе. Я придумаю что-нибудь.
Слуги ушли. Мириам надела накидку, подхватила корзину с лепешками и молоком, вышла во двор. Еще вчера она хотела отыскать людей Ферхата, о которых говорил Араис, но не успела, а сейчас самое время. Прошла через пустой двор, вошла в конюшню. Служанки уже успели накормить больных, собирали посуду.
- Давайте, я разнесу детям сладкие лепешки, госпожа, - предложила Саиса, увидев в руках хозяйки полную корзину.
- Не надо, я сама всех обойду. Марфа ждет тебя на кухне, Саиса, поторапливайтесь.
Служанки быстро сложили посуду в пустые корзины и покинули конюшню. Не торопясь, Мириам прошла вдоль широких загонов. В первом стойле на сене лежал безногий калека, рядом нищий самаритянин весь в гнойных язвах. Дальше ее встретили два старых пилигрима. Один мирно дремал, другой что-то бубнил себе под нос. Мириам внимательно всматривалась в лица. Нет, очень стары, какие из них воины! В следующем стойле на расстеленном половике сидела сирийская цыганка и кормила грудью малыша. У ребенка имелся всего один глаз, а пол-лица покрывал кровавый ожог. Непроизвольно Мириам содрогнулась от ужасного вида, протянула малышу лепешку, перед цыганкой поставила кувшин свежего молока.
- Откуда ты? – спросила с нескрываемой жалостью.
- Из Гамалы, - отвечала цыганка, улыбаясь черными от табака зубами.
- Что с твоим сыном? – поинтересовалась Мириам, стараясь не смотреть на изувеченное лицо.
- Упал на горящие угли. Я немного уснула и не доглядела. Так бывает, добрая госпожа.
- Зачем ты пришла сюда?
- Господин сам нашел меня на городской площади и привел на двор. Он пообещал подлечить лицо моему сыну. Нового глаза, конечно, не будет. И одного хватит. А красивое лицо к чему? Замуж ему не выходить.
- Странная ты, - произнесла Мириам, - слова твои жестоки.
И наряд цыганки удивил ее не меньше слов: юбка порвана, подол грязен, на шее бусы из медных монет, на руках какие-то навязанные нити и узелки с амулетами вместо браслетов. На лбу черные жирные точки и кривые знаки, то ли начертаны, то ли выжжены.
- Такая же странная, как и ты, - ответила женщина и стала поить ребенка молоком прямо из кувшина.
- В чем же моя странность? – оторопела Мириам от цыганской наглости.
Нищенка лукаво прищурила один глаз, другим же пронзила собеседницу словно иглой. Черный глаз загорелся искрой и тут же потух.
- Дочь свою береги, - вымолвила она.
От этих слов Мириам вся сжалась, будто незримая рука ударил ее под грудь. Красивое лицо исказилось болью.
- Моя дочь умерла, - едва сдерживая гнев, Мириам подхватила корзину и вышла из стойла. И уже в спину долетели слова.
- То была не твоя дочь, добрая госпожа, не твоя…
Она быстро разнесла оставшиеся лепешки. Некоторые стойла пустовали, но Мириам не ленилась, заглядывала в каждый угол и в последнем загоне у самых дверей конюшни нашла тех, кого искала. На соломе тихо сидели двое молодых мужчин. При неожиданном появлении хозяйки, они резко поднялись со своих мест и поспешно запахнули полы черных широких хитонов, на головы, закрывая лица, набросили капюшоны. Под накидками Мириам успела заметить блеск острых дамасских мечей и для безопасности отступила к выходу. Мужчины низко склонили головы.
- Вас только двое?
- Четверо, госпожа.
- Где же остальные? - она огляделась по сторонам.
- Во дворе.
- Чем вы больны?
- Проказой, госпожа.
Это была ложь, и она знала.
- Хотите молока?
- Нет.
- Здесь сладкие лепешки. Я оставлю вам корзину. Обратно можете не приносить… Вы знаете, кто сегодня ночью гулял по овчарням, кого видели мои слуги? Вас? - вопрос прозвучал слишком резко.
Мужчины обменялись взглядами.
- Вам лучше не знать, госпожа.
- Мои слуги решили, что это воры.
- Если сюда сунутся воры, не беспокойтесь, госпожа, ни одна куропатка не пропадет со двора.
- Ну что ж, я надеюсь на вас. Передавайте от меня благодарность Араису, - она взглянула на маисовые лепешки. - И вот что, одними лепешками сыт не будешь. Вам приготовят мясной суп с овощами, оставят на кухне на большом столе. Дверь будет открыта. Придете ночью. Только не шумите сильно. Там старый пес возле печи.
- Тот, который всегда спит? – из-под капюшона показалась кривая ухмылка.
- Ну, если вы уже познакомились с Гефестом, тогда все в порядке.
- Пусть благоволят к вам небеса, госпожа, - мужчины поклонились.
- Если что-то узнаете… - но ее перебили.
- Мы сообщим вам в тот же час.
Вернувшись на кухню, Мириам первым делом велела Саисе приготовить большой чан жирной похлебки и побольше овощей.
- Вечером оставишь все на столе, двери не запирай.
- Но как же? – удивилась служанка.
- Что тебе сказано? Выполняй. И меньше болтай, поняла?
- Да, госпожа, - резкий тон хозяйки удивил Саису больше, чем приказы.
- Кому ты несешь суп? Всех уже покормили.
- В комнате хозяина лежит старик, это для него, - Саиса засуетилась, чуть не пролила похлебку.
- Старик? Почему он лежит отдельно, и я ничего не знаю?
За Саису заступилась Марфа. Она мирно кормила за столом Фаю, прислушиваясь к разговору.
- Иса попросил меня присмотреть за старцем, Мириам, но дочка капризничает весь день, и я забыла про него. Пусть Саиса отнесет похлебку, а когда Фая уснет, я сменю ему повязки.
- Я сама взгляну на него, - Мириам приняла у расстроенной служанки глиняную миску и вышла из кухни, не обращая внимания на удивленный взгляд Марфы.
В углу комнаты на низких ножках стояла широкая деревянная тахта. Ее смастерили на скорую руку из неструганых досок. На жестком настиле лежал старик. Мириам его сразу узнала, муж разговаривал с ним в конюшне, когда она пряталась за перегородкой.
В комнате стоял сладковатый запах мускуса и имбиря, тонкой струйкой дымился кусочек свечной пирамидки, приглушая запах гнойных язв. Ноги старика, как две тонкие высохшие палки, перевязанные полосками плотной ткани, неподвижно лежали, вытянувшись, словно прямые линии. Теплая овечья накидка покрывала тело, поверх нее неподвижно лежали руки. Цвет кожи напоминал высохший пергамент, а под черные ногти забилась грязь.
Полуоткрытые глаза старца отсвечивали непроницаемой пеленой, два желтых бельма покрывали белки. Казалось, он спал и ничего не слышал. Но стоило Мириам сделать шаг к тахте, как сухая рука дрогнула, а беззубый черный рот расплылся в безобразной улыбке. Седая косматая голова приподнялась с мягкого подголовника.
- Ты пришла?
- Кого ты ждал, старик? – удивилась она.
- Тебя, Саломея.
Мириам хотела присесть рядом на скамью, но он поманил ее рукой, и, стараясь не касаться больных ног, она осторожно присела на край тахты. Почувствовав ее близость, он успокоился, голова снова откинулась на подголовник, глаза уставились в потолок.
- Ты не узнаешь меня?
Она всматривалась в лицо старца, пожимала плечами. Где она могла его видеть? На рынке, на улице, у колодца? У колодца… Из груди нечаянно вырвался возглас изумления.
- Вспомнила, – обрадовался старик.
- Нищий бродяга.
- Это я. Я даже золотую чашу твою сберег. Правда, однажды в Кане за нее мне выбили последние зубы, но я ее не отдал. Она со мной. Там, в моей сумке…
В углу лежала грязная котомка, но Мириам не захотела дотрагиваться до нее.
- Я верю тебе, старик. Зачем ты искал меня?
- Я искал тебя, чтобы увидеть его, - указательный палец на правой руке поднялся кверху и медленно опустился.
Мириам безнадежно покачала головой. Теперь и бездыханный старец будет говорить ей о мессии. Несчастным пророкам нет числа.
- Зачем он нужен тебе, старик?
- Он вернет веру, и Бог дарует всем прощенье, только каяться надо, всем каяться…
- У тебя есть вера. Ты иудей?
От сказанных слов старик поморщился, словно выпил кислый уксус.
- Грязь, кругом грязь… и падаль. Зловонные реки вышли из берегов, запятнали себя грязью, очиститься надо, очиститься…
Его спутанная на первый взгляд, бессвязная речь не тронула Мириам. Позабыв вначале о еде, она вспомнила про миску с похлебкой и решила покормить несчастного старца.
- Ты голоден? Я могу покормить тебя.
Он немного подумал и молча открыл рот. Мириам сунула первую ложку. Старик пожевал комок разваренной каши беззубым ртом и с трудом проглотил. Следующую порцию она уменьшила, он проглотил ее, не разжевывая. От третьей ложки отвернулся.
- Кто ты? Откуда пришел? Есть у тебя семья?
Старик долго молчал, потом безнадежно махнул рукой. Память была пуста.
- Покаяться надо, - повторил он последние слова, а глаза приоткрылись.
От неожиданного прозрения старик осмотрелся по сторонам и взгляд свой остановил на Мириам. Она сидела и боялась пошевелиться.
- Из покаяния придет прощение, из прощения встанет вера. Тебе его не удержать, нет. Ты женщина, дающая жизнь, а с ней и веру. Кто убьет, тот и возродит. Ступай, ступай, спать хочу…
Мириам, совсем сбитая с толку, поднялась с лежанки и направилась к дверям, но оглянувшись на безумного старца, вернулась и дотронулась до костлявого плеча. Старик открыл глаза, с удивлением уставился на Мириам чистыми, ясными глазами. Наклонившись ближе к его лицу, она тихо спросила.
- Я нашла того, старик?
Он не понял вопрос, напрягся всем телом, подставил ухо. Ей пришлось повторить.
- Я не ошиблась?
Черный пустой рот растянулся в улыбке. Он ее понял. Глаза закрылись, а голова качнулась пару раз и затихла на подголовнике. «Нет, не ошиблась!» - Мириам показалось, что она отчетливо услышала эти слова...
Иса вернулся ближе к вечеру, но не один, привел двух нищенок и высокого, широкоплечего мужчину. На вид ему было не больше сорока, но короткая борода и виски, чуть тронутые сединой, придавали солидность. Женщины вышли встречать мужчин во двор.
Приметив, как муж весело разговаривает с незнакомцем, обнимает его за плечи и ведет за руку, Мириам решила, что собеседник его гость, и пригласила обоих к столу. Саиса быстро выставила угощения: мясо, овощи, сладости. Ради гостя вино налили в серебряные кубки. Он восторженно осматривался по сторонам, все примечал, радушно отвечал на вопросы, но больше молчал и украдкой рассматривал двух женщин, которые равноправно прислуживали за столом, приняв их за родственниц хозяина дома. Только хозяина он еще не видел и все ждал его появления.
Поведение Исы поразило и Мириам и Марфу. Раньше они никогда не видели его таким веселым, жизнерадостным и словоохотливым. Даже на своей свадьбе он был печален и молчалив. Сейчас же при этом незнакомце говорил много и все по пустякам. Веселье его было настоящим, неподдельным. Это заметили все. То он рассказывал, как в детстве ловил птиц в силки, то, как удил рыбу с отвесного склона и чуть не упал в реку вместе с обрушившейся частью песчаного берега. То принимался пересказывать историю одного сирийского философа, известного в Вавилоне, но через время понимал, что рассказ его скучен, и опять вспоминал какие-то прошлые, совсем детские истории. Он по-дружески похлопывал незнакомца по плечу и заглядывал ему в глаза, словно хотел лишний раз удостовериться, что это действительно он сидит и разговаривает с ним за одним столом, а не кто-то другой.
Мириам зачарованно слушала мужа. Казалось, что память вдруг местами возвращается к нему и именно в присутствии странного незнакомца. Она улыбалась в ответ и не знала, что думать, а хорошо рассмотрев гостя, приметила, что тот не бедняк. Одежда на нем из добротной дорогой ткани: серая нательная туника, сверху темный легкий хитон с длинными рукавами, темно-серый широкий пояс. Одежда простая, но удобная, сшита хорошо и почти новая. Коротко подстриженная борода, волосы с легкой проседью ухожены. Кисти рук его, большие и сильные, тяжелой работы не знали. К вину он не притронулся, но ел много и с явным аппетитом. Все блюда ему понравились, особенно ягненок с куркумой. Слушая Ису, он поочередно бросал короткие взгляды то на Марфу, то на Мириам, но на последней взгляд его задерживался чаще. Она не выдержала.
- Иса, как же зовут твоего гостя?
- Разве я не сказал? Забыл. Обрадовался и все забыл. Это Петр, Мириам. Марфа, это ведь Петр. Мой ученик.
Мириам попыталась приветливо улыбнуться, но улыбка ее получилась не радостной, а скорее обреченной. Перед ее глазами застыли раскаленные камни в белых песках и мертвое тело Исы с распухшими от укусов змей ногами. Она сидела неподвижно, смотрела в одну точку, на отколотый кусочек горлышка кувшина с вином, который стоял на столе как раз напротив. Видимо, сидела она так долго, потому что Марфа легонько толкнула ее под столом ногой и тихо спросила.
- Мириам, что с тобой? Тебе нехорошо?
- Почему нехорошо? – опомнилась та. – Я здорова.
Мужчины продолжали мирно разговаривать, и совсем по-другому теперь показался ей гость. И одежда его была слишком хорошей, и кожаные сандалии очень дорогими, и волосы с бородой сделались седыми и жесткими. А руки его выхоленные, ухоженные, с аккуратными ногтями, она просто возненавидела. Только в лицо боялась взглянуть прямо. Боялась, что он сразу разгадает всю неприязнь к себе с той самой минуты, когда произнеслось его имя.
- Иса, - позвала Мириам, - поздно уже. Ты весь день на ногах. Где заночует твой гость?
- Здесь, у нас, - он удивился вопросу и с радостью попросил. – Надо приготовить ему комнату, Мириам. Ведь найдется для Петра комната?
На верхнем этаже имелась просторная спальня и гостевая, но Мириам не желала допускать туда незнакомца. Внизу пустовала всего одна комната, где при отце жил управляющий поместьем.
- Конечно, найдется, - спокойно отозвалась хозяйка и позвала служанку. – Руфь, приготовь комнату для гостя нашего хозяина.
При упоминании о хозяине Петр немного приободрился, расправил плечи и в ожидании обернулся на дверь, но там никто не появился. Он обвел всех удивленным взглядом и уставился на Ису. Мириам догадалась первой.
- Видимо, тебе не сказали, - обратилась она к Петру. - Я Мириам, хозяйка дома и жена твоего учителя. Это Марфа, моя дальняя родственница. Ее дети: маленькая Фая и Авраам. Все мы живем одной семьей. Есть еще Павл, наш воспитанник, – Мириам взглянула на мужа. Он подтвердил ее слова.
- Да, Павл очень достойный юноша. С ним интересно разговаривать, - согласился Иса.
Слово «выкормыш», которым называли детей, взятых в семью с улицы, не совсем нравилось Мириам, она решила назвать Павла по-другому, и «воспитанник», по ее мнению, подходило больше.
- Ты увидишь их завтра, - добавила хозяйка и встала из-за стола, за ней поднялась и Марфа.
- Я люблю детей. Буду рад познакомиться с ними, - радушно ответил Петр, прощаясь с женщинами возле дверей кухни. - Благодарю тебя за гостеприимство и теплый прием, Мириам.
Она чуть улыбнулась, осмотрела гостя еще раз и добавила.
- В доме много слуг и рабов, но тебе служить не будет никто. И запомни, все зовут меня госпожой.
Что-то неуловимое промелькнуло во взгляде гостя. Какая-то надежда зажглась и сразу погасла, но ответный огонь неприязни с этой минуты уже начинал разгораться в его душе. Он склонил голову и услужливо протянул руку, чтобы помочь женщине переступить деревянный порог и не оступиться в сумерках плохо освященного двора.
- Я запомню… госпожа, - тихо ответил Петр.
Мириам быстро переступила порог, его руки не приняла.
Уже глубокой ночью Иса пришел в спальню и осторожно, чтобы не разбудить жену, лег рядом. Но она не спала, ждала его, прислушивалась к каждому звуку и шороху в доме. Мириам придвинулась ближе, положила голову на его грудь, обняла за плечо. Легкими касаниями пальцев погладила шею, грудину, пересчитала все ребра на боку сначала вниз затем вверх, потом поцеловала неглубокую выемку на груди. Иса молчал.
- Он бросил тебя, - не выдержала Мириам гнетущей тишины.
В ответ ни слова.
- Он бросил тебя там, посреди песков и камней без воды, без помощи… а кругом одни только змеи. Я до сих пор не могу забыть твоего лица, когда увидела в первый раз. Зачем он здесь, зачем нашел тебя? Что ему нужно? Иса, не молчи!
- Что мне сказать, госпожа моя, - из груди вырвался тяжелый вздох. – По земле мы идем не одни, нам нужны и пастухи и овцы. Многие ищут истину, а теряют себя. Познания просветляют разум, а ненависть съедает его. Нужно найти силы в постижении и разума, и любви, и покаяния…
Мириам легонько прижала пальцами его теплые мягкие губы.
- Пусть он уйдет, Иса, - попросила она, шепча в самое ухо.
- Это невозможно, роза моя, - друг за другом он целовал холодные пальцы.
- Дай ему, что он хочет, и пусть уходит, - снова зашептала Мириам.
- Он хочет многого, но не все постигнет, Спи, роза моя, спи, любимая. Скоро рассвет…
Но до рассвета было далеко. Мириам больше не просила, она поняла, что непрошеный гость поселился в ее доме надолго. Когда дыхание мужа сделалось ровным, чуть слышным, а сердце четко отстукивало удары, она обняла его, славно маленького ребенка, и прижала голову к своей груди. Одинокая свеча, стоявшая на столе в углу спальни, затрещала, ярко озарила комнату последним сиянием и погасла. Стены ненадолго погрузились во мрак. Когда же глаза привыкли к темноте, она увидела, как по потолку разбросались серые корявые тени, перекрещенные от силуэтов веток, спутанных ветром. Шум крыльев послышался за окном, где-то совсем рядом глухо ухнул ночной филин. И страх, которого она опасалась все это время, который каждую ночь сторожил у изголовья, не давая сомкнуть глаз, приобрел явные черты и оброс плотью. Теперь она знала его лицо. И это было лицо Петра.
Перед самым рассветом веки ее смежились, и не было сил сопротивляться тяжести навязчивого сна. Но перед тем как провалиться в туман забвения, Мириам улыбнулась во сне. От спокойной, лучезарной улыбки посветлело и прояснилось лицо, как небосклон после черной грозы. Она уже не боялась своего страха. Она знала, как победить его и отвоевать в нелегком противостоянии и свою любовь, и своего Ису.
19.
Несколько дней Мириам присматривалась к новому постояльцу. Встречала его в конюшне, во дворе, за обеденным столом. Иса не расставался с Петром ни на минуту. Все они делали вместе. Вместе приготавливали бальзамы и настойки, осматривали больных, подлечивали бродяг и странствующих пилигримов. Петр взял на себя кормление и ежедневные осмотры, помогал ухаживать за слепым старцем в комнатке Исы, подолгу сидел рядом с ним, слушая бессвязную речь. Нашел время подружиться с детьми, особенно с Авраамом. Для каждого ребенка находил ласковое слово и заботливое участие, был вежлив, учтив, особенно с хозяйкой. Любил вечерами играть с маленькой Фаей и подолгу беседовал о чем-то с Марфой. Никогда не смеялся, но на лице его всегда играла ласковая заискивающая улыбка, и Мириам она не нравилась.
Один раз на двор явился рыбак Иаков. Он как всегда принес большую корзину рыбы и долго отказывался от денег, которые сердобольная хозяйка пыталась вложить в широкую красную ладонь. Они громко спорили: Иаков отказывался, Мириам упорно настаивала. На шум вышел Иса. Увидев лекаря, рыбак поклонился и, горячо поприветствовав его, пожаловался на болезнь брата, попросил лекарства.
- Пусть он сам придет, - ответил Иса. – Я должен увидеть его.
На следующее утро Иаков привел Иоанна. Они уединились в комнате Исы, туда же зашел и Петр. Пока Мириам под навесом террасы развешивала собранные лекарственные травы, малышка Фая играла на расстеленном покрывале под окнами кухни, но вдруг закапризничала. Пришлось Мириам взять девочку на руки и, чтобы успокоить ее, она принялась прохаживаться возле окна, покачивая ребенка и невольно прислушиваясь к глухим бормотаниям старца за окном, когда голос мужа громко и отчетливо пояснил непонятные слова.
- Он долгое время шел из Ершалаима в Иерихон и попался разбойникам. Те сняли с него одежду, избили, изранили ножами и ушли, оставив едва живым. По дороге проезжал священник и, увидев его, не остановился, и левит прошел мимо. Третьим шел самарянин. Он заметил несчастного, перевязал раны, накормил хлебом, дал напиться. Затем посадил на осла и отвез в ближайшее поселение на постоялый двор. Там устроил его на ночлег, а утром, когда собрался ехать дальше, дал хозяину гостиницы два динария и попросил позаботиться о старике. А если тот потратит на него больше, то по возвращению обещал возместить все затраты. Старик поправился и через неделю покинул гостиницу, так и не дождавшись самарянина, чтобы отблагодарить за оказанную заботу. Теперь спрошу вас: кто из троих стал ближе всего несчастному старцу?
- Тот, кто помог ему в нужде, учитель, - послышался голос Петра. – Только самарянину по законам нельзя помогать иудеям. Как же принять его помощь и не нарушить закон? Как не осквернить себя?
Иса не успел ответить своим слушателям, как голос старика довольно громкий и четкий послышался из окна. Мириам прижала уснувшую девочку к груди и замерла.
- Ты уже в скверне, несчастный! За твою жалкую жизнь не дам и полдинария. Горе вам, неверующие, ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне, ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся, ибо восплачете и возрыдаете. Никто не войдет в божье царство, только избранным откроются ворота, только избранным…
- Кого же изберет Бог, отец? Расскажи нам, - попросил Иса.
Мириам осторожно передала девочку проходящей мимо служанке, велела отнести в кроватку, а сама притаилась возле открытых дверей. Ее никто не заметил, все смотрели на старца. Он молчал, но вдруг приподнялся, простер руку вперед и быстро заговорил.
- Любите всех врагов ваших, благотворите ненавидящих вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад. А как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники любящих их любят! И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники то же делают! И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же... Но вы должны любить врагов ваших и благодарить, и взаймы давать, не ожидая ничего. И будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего! Ибо Он дает блага просящим у Него! Только будьте милосердны, как и Он милосерд к нам!
Речь его прервалась, удушливые хрипы сдавили горло. Старик откинулся на подголовник, грудь его поднималась и судорожно сжималась от кашля. Иса и Петр кинулись к нему, чтобы поддержать голову и дать воды, но старик резко отстранился от них и снова приподнялся вперед, хватаясь за горло.
- Не судите, и не будете судимы, не осуждайте, и не будете осуждены; просите, и дано будет вам; стучите, и отворят вам; давайте, и дастся вам… - он простер руку и указал на дверь, - прощайте, и прощены будете, ибо какою мерою мерите, такою же отмерится и вам… ты услышала меня, Саломея?
Все оглянулись на дверь, но там уже никого не было.
Она проходила по дому из одной комнаты в другую и бессмысленно без всякой нужды осматривала крашеные стены, яркие занавеси на окнах, богатую, добротную мебель, мягкие ковры. Так обошла весь первый этаж, комнату Петра, Марфы, Авраама, еще большую гостиную и маленькую комнатку для Саисы, что была ближе к кухне. Через темный коридор прошла в пристройку для слуг. Ноги сами привели ее к двери комнаты покойной Есфирь, а от беспокойных мыслей оторвали нежные, едва уловимые звуки цитры, струящиеся за дверью, перед которой она растерянно стояла и не знала, куда идти. Мириам приоткрыла узкие входные створки, звуки смолкли. Павл поднялся со скамьи и прижал цитру к груди.
- Я потревожила тебя? - она переступила порог.
- Совсем нет, госпожа. Вы меня сильно напугали.
- Поверь, я не хотела… Как ты попал сюда? - Мириам осмотрелась по сторонам.
После смерти Есфирь она сама закрыла двери на ключ. Но все было на месте: и старый сундук, и скамья, и постель, и цитра, только в том месте, откуда Есфирь вырыла ларец, плиточный узор показался ей другим, неровным, сдвинутым.
- Простите меня, госпожа, - Павл поставил инструмент к стене, отошел к двери, - я не должен был без разрешения входить сюда, но дверь была открыта. Я проходил мимо по коридору и заметил цитру. Не удержался, госпожа. Один раз видел ее на рынке у бродячего музыканта и захотел подержать в руках.
- Не уходи, постой, - Мириам присела на сундук. – Я слышала красивую песню, сыграй еще раз… для меня.
Павла не надо было просить дважды. Он с радостью подхватил цитру, сел на скамью, устроил ее на коленях, немного поводил пальцами по струнам, уловил созвучие и заиграл. Мириам хорошо помнила песни, которые в детстве ей играла Есфирь, но то, что играл Павл, она слышала впервые. Звонкие переборы полились теплым весенним дождем по листьям маслины и лимона, стекали на нежные лепестки миндаля, отскакивали от изумрудных соцветий лавра и сверкали бриллиантами на белоснежных лилиях. Звуки преображались в солнечные лучи и купались в брызгах веселого дождя, и каждая капля становилась ярким светилом. Мир делался чище, светлее, ярче, хотелось забыть обо всем и босиком танцевать под солнечным теплым дождем. Мириам так заслушалась, что с сожалением открыла глаза, когда игра оборвалась.
- Чудесная песня, Павл. Чья она?
- Ее играла моя мать. Я помню мелодию, - легкая тень омрачила лицо.
- Где же она сейчас?
- Ее нет, госпожа.
- Почему тебя выгнали из дома?
Павл отставил цитру в сторону, руки сложил на коленях.
- Один раз меня попросили присмотреть за младшим братом. Мы играли у реки. Несколько соседских мальчишек соревновались в метании камней по мишеням, я увлекся и позабыл о нем… Он утонул так быстро, что никто даже не заметил, лишь круги разошлись по воде… Отчим избил меня до полусмерти, ведь это был его родной сын… А через два дня нашли повешенной мою мать. После похорон он выгнал меня из дома.
- Сколько ты ходишь по свету? – тихо спросила Мириам.
- Шесть лет, госпожа, - юноша вытер о край хитона вспотевшие ладони.
- Кто ты грек или иудей?
- Мать была иудейка, а отчим грек, своего родного отца я не знаю. Меня учили языку и письменности. Я умею читать, - гордо добавил Павл.
- Очень хорошо, это пригодится тебе, - Мириам взяла цитру. – Ты мог бы научить читать Авраама. Завтра пойдем на базар и в лавке старого Моисея купим все, что нужно для занятий, а это возьми себе, - и она протянула ему инструмент. – Хоть цитре и много лет, но твои руки смогли ее оживить. Я дарю тебе эту вещь, владей.
В тот же вечер в углу двора на низкой скамье, окруженный детворой, играл юный музыкант. Взрослые выходили из душных комнат, оставляли незаконченную работу. Кухарки, служанки, дети и даже конюхи с пастухами пристраивались вдоль стены конюшни, садились рядом на скамью, все хотели послушать чудесную песню, а Павл с особым упоением играл и для себя, и для других. И с каждым разом игра его становилась лучше, увереннее, виртуознее.
Через неделю Мириам принесла домой новую, красивую цитру. Она купила самую лучшую во всей Магдале и не пожалела денег. Когда Павл увидел новый инструмент, в его глазах застыли слезы. Вечером на его игру во двор вышел Иса, сел под тутовником на широкую скамью и долго слушал музыку из той далекой солнечной страны, где она родилась.
Послушать музыканта вышла и Марфа. Рядом с ней, держа на руках маленькую Фаю, стоял Петр и что-то вкрадчиво шептал на женское ухо, а Марфа краснела, прятала глаза. Возле колодца Мириам наполняла кувшины водой и, невольно наблюдая за тихо беседующей парой, приметила счастье на женском лице. За все время Марфа так ни разу и не поделилась с ней своими тайнами, разговаривать о новом постояльце не хотела, от всех намеков отмахивалась рукой.
Через неделю Мириам не выдержала.
- О чем вы разговариваете? – с прямым вопросом подсела она к подруге, когда женщины после обеда расположились на отдых в тени широкого покрывала.
- С кем? – удивилась Марфа.
- С Петром. Он каждый вечер приходит в твою комнату играть с Фаей, и вы долго беседуете. О чем?
- Ты завидуешь.
- Я? Нет, – Мириам нервно поправила на груди тунику.
- Тогда к чему вопросы?
- Просто мне интересно, что он рассказывает о себе. Ведь мы ничего о нем не знаем. Кто он, откуда, есть ли у него семья?
- Семьи нет. Он один, - ответила Марфа и попыталась скрыть смущение.
- Рассказывай, - Мириам нежно обняла ее за плечи.
Вдова прикрыла алые щеки руками, но Мириам не отступила.
- Если не расскажешь, позову его сюда и сама все узнаю.
- Не надо, прошу.
- В чем дело? Ну, говори же, не томи.
- Он нравится мне, - тихо призналась Марфа. – Очень нравится.
- Он?
У Мириам опустились руки. Повисла неловкая тишина. Еще утром она вынашивала надежду прогнать Петра со двора, но теперь перед нескрываемым женским счастьем, поняла, что не сможет огорчить названную сестру.
- Конечно, - поддержала она Марфу, - он видный, статный, еще не старик…
- Мириам! – возмутилась вдова. – Как тебе не стыдно!
- А почему мне должно быть стыдно? - в ответ Мириам весело вздернула подбородок кверху, подмигнула лукаво. – Не вялить же ты его собираешься на солнце как рыбу.
Обе не сдержались и прыснули от смеха.
- Какое веселье, – Иса возник за спиной. – И по какому поводу, если не тайна?
- Тайна! - в один голос отозвались женщины.
- Хорошо… хорошо у нас, - он стоял и улыбался, - и веселье и радость.
Но узкое лицо тут же омрачилось, словно туча на солнце нашла. Мириам подскочила к мужу.
- Что случилось?
- Ничего, госпожа моя. Дворцовый слуга привез послание из Капернаума. Тяжело болен наместник. Зовут во дворец. Скоро за мной прибудет целый отряд. Такая честь! Надо собраться в дорогу.
- Как они узнали о тебе? – Мириам обняла его за плечи, но Иса мягко отстранился.
- Петр рассказал, что слух обо мне прошелся по многим селениям и городам... он и отыскал меня.
- Что говорят? – она взяла его за руки, усадила рядом.
- О чудесных исцелениях и воскрешениях мертвых, - Иса горько улыбнулся.
- Но ведь это неправда.
- Люди говорят охотнее не о том, что есть на самом деле, а о том, во что они хотят верить, госпожа моя.
- Не надо тебе ехать во дворец. Я скажу, что тебя уже нет в Магдале.
Любящим взглядом он посмотрел на жену, привлек ее голову и поцеловал душистые волосы.
- Не беспокойся, роза моя. Я вернусь.
Отряд явился к вечеру. Семь верховых солдат сопровождал молодой триарий из личной охраны наместника. Он гордо передал Исе послание с повелением срочно прибыть во дворец. На вежливое предложение хозяйки передохнуть и напоить коней ответил категоричным отказом.
- Велено прибыть немедленно.
- Кто во дворце командует капернаумской центурией? – поинтересовалась Мириам, пока Иса в стороне отдавал последние распоряжения Петру. Триарий пренебрежительно взглянул на женщину, но ее красота подкупила заносчивого юнца.
- Центурион Терпрасий.
Она ждала этого ответа. Незаметно сунула в руку триария свернутый желтый папирус и тихо добавила.
- Передай ему и скажи на словах: «Ты нужен Магдалине».
Молодой офицер молча кивнул, вскочил на коня, и через несколько минут отряд с Исой исчез за холмом.
Поздним вечером Мириам дождалась, когда все слуги разошлись на ночлег, и незаметно прошла в конюшню. Там ее ждали люди Ферхата. Одинокий факел горел на стене и желтыми всполохами освещал обжитые стойла.
- Рассказывайте, что вам удалось узнать? – для нее перевернули большую плетеную корзину кверху дном. Трое стражников встали рядом, закрыли вход от любопытных глаз.
- Ничего важного мы так и не узнали, госпожа. Человек когда-то жил в Вифсаиде, у него был дом и семья. Некоторые старожилы помнят его имя до сих пор. Но звали его не так как сейчас.
- Как же его звали?
- Симион, госпожа
- Чем он занимался?
- Рассказывали, что брался за любую работу, но своего дела не имел: ни земли, ни лавки. Потом озарение нашло на него, так говорили нам люди, - поправился Селим, заметив недоверчивый взгляд.
- В чем же проявилось озарение?
- Принялся скупать у приезжих торговцев свитки и пергаменты, что-то в них искал. Но после одного набега персов сгорело полгорода и его дом. Куда делась семья Симиона, никто не знает. В живых осталась лишь старая мать, и жила она у дальних родственников. Однажды Симион ушел из города, и больше его никто не видел, туда он не вернулся.
- Куда же он ушел?
- Говорят, за истиной.
- За истиной? – изумилась Мириам.
Она задумчиво смотрела на черный земляной пол, устланный соломой, и перебирала бахрому пояса. Истина...
- Мы говорим об одном и том же человеке, Селим? – обратилась она к охраннику.
- Видимо, да, госпожа. Его описание узнавали все, с кем мне пришлось разговаривать. Внешность приметная, только волосы раньше были длиннее.
- А его седина?
- Он поседел, когда пропала семья.
- Как давно это случилось?
- Давно, госпожа, десять лет назад.
- Надо найти его семью, - Мириам подняла глаза на Навина.
- Это невозможно, моя госпожа, - мужчины переглянулись. – Следы потеряны, к тому же нам приказано охранять вас, а не гоняться за ветром в поле. На вашу просьбу потрачено достаточно времени, мы не можем оставлять вас надолго без охраны. Таков приказ Ферхата.
- Если поискать его мать, - взмолилась Мириам, - возможно, она еще жива.
Охранник категорично замотал головой.
- Мы можем отправить на поиски лишь одного человека, госпожа. Остальные будут охранять вас, но Араис должен знать.
- Хорошо, - обречено она поднялась с корзины, оправила юбку, собралась уже уходить, но вспомнила. - Что с лошадьми, были еще ночные гости?
- Не беспокойтесь, госпожа. Горная шайка Самсона ушла из этих мест. Лес чист, мы проверили.
Мириам вышла из загона, осмотрелась по сторонам, прислушалась. В конюшне стояла ночная тишина, все спали глубоким сном. На выходе она поинтересовалась у Селима.
- А где старая цыганка с изуродованным мальчиком?
- Ушла три дня назад, госпожа. Вам оставила это, - белый плоский камень круглой формы как раз уместился на женской ладони.
- Что это? – Мириам пыталась разглядеть его с помощью свечи.
- Цыганский амулет, госпожа.
- Зачем он мне?
- Не знаю, - Селим пожал плечами. – Сказала беречь его, а он сбережет вас.
Мириам хотела выбросить камень, но передумала и положила в денежный мешочек, привязанный к поясу. Люди Ферхата разошлись на свои посты, а хозяйка, прихватив свечу, поспешила в ту часть дома, где располагались слуги. В пустом коридоре остановилась перед комнатой Есфирь, оглянулась: все тихо. Плотно прикрыла за собой створки дверей, чтобы никто не заметил полоски света от горящей свечи.
В том месте, где покойная Есфирь прятала ларец с пергаментами, уже был другой рисунок. Приметная темная плитка лежала не посередине орнамента, а с боку, нарушая целостность узора, сбивая с толку.
Мириам взяла свечу и внимательно прошлась по комнате из угла в угол, освещая и тщательно осматривая рисунок на всему полу. Гладкие плитки были идеально выложены. Тахта из сандаловых досок стояла на своем месте, сундук тоже. Она осторожно открыла крышку сундука, облокотила о стену, заглянула вовнутрь. Там лежало ветхое тряпье и совсем новый женский хитон, который кормилица получила на пасху в прошлом году. Значит, так ни разу и не надела. На самом дне под ворохом белья лежал упругий сверток, замотанный в льняную холстину. Она достала его, осторожно развернула. Три свитка, связанные шелковым шнурком, легли на колени. Опять загадки Есфирь! Свитки она отложила в сторону. Дальше рука нащупала небольшую деревянную шкатулку. В ореоле мерцающего света приоткрыла крышку, но кроме крохотных склянок вытянутой формы там ничего не было. Аккуратно, боясь выронить из рук, Мириам откупорила одну. Тонким запахом сандала повеяло из крохотного сосуда. Открыла другую. Запах резкого мускуса ударил в нос. Она поморщилась и облегчено вздохнула: вместо яда пахучие масла! Сложила все обратно в шкатулку и отодвинула сундук от стены. Под ним оказался другой рисунок, и плитки были выложены наспех, небрежно.
Недолго думая, Мириам разобрала плитку, а под ней сухой песок. Глиняный черепок под тахтой пригодился как нельзя кстати. Им она легко принялась разгребать песчаную землю, пока не показался край ларца. Дрожащими руками Мириам вытащила ларец, отряхнула от песка, обдула со всех сторон, приоткрыла крышку...
Она растерянно сидела на полу и смотрела на то, что совсем недавно так яростно пыталась уничтожить. Перед затуманенными глазами стоял очаг, полный горящих углей, и вспомнились израненные ожогами руки старой Есфирь. Только она могла спасти эти пергаменты, только она.
- Ах, Есфирь, Есфирь, – вытирая слезы грязными ладонями, Мириам размазывала их по щекам. – Что же мне делать с этим богатством, снова сжечь?
Нет, уничтожить их нельзя. Надо спрятать, но так, чтобы никто и никогда больше не отыскал заветного ларца...
Далеко за полночь, покидая комнату Есфирь, она уносила три странных свитка. Юбка туники была сильно испачкана, руки в ссадинах, ногти изломаны под корень, но Мириам ничего не замечала. Спокойная улыбка застыла на изможденном лице. Никто больше не найдет ларца. Никто.
20.
Проснулась она поздно, когда солнце давно стояло над горизонтом, а комната была залита теплым желтым светом. Дышалось легко, воздух был чист и напоен тонким ароматом цитрусовых деревьев. Белоснежные цветки лимона уже распустились, наступала весна… Где ты, любимый, далеко ли от меня? Какая печаль в твоих глазах, какая забота на твоем лице. Голоден ты или накормлен, тепло ли тебе, или тело твое дрожит от прохладного северного ветра. Прошла только ночь без тебя, а, кажется, целый год, наступило лишь утро, а я уже позабыла твое лицо, возлюбленный мой...
Томно потянувшись после сладкого сна, Мириам приподнялась на постели, но поясница отозвалась ноющей болью. После ночных трудов не помешала бы теплая купель, но в дверь уже стучали. Марфа с озабоченным видом вошла в комнату, следом вбежала малышка Фая.
- Мириам, как же ты долго спишь. Во дворе все утро тебя ожидает Ионис. Пришел за распоряжениями, сам ничего не может решить. Я и рада помочь, но толком ничего не поняла. Какие-то семена, посевы, поля. Выйди к нему, поговори.
Вместе с Ионисом хозяйку ожидали Яруф, Иосиф и раб Финеес. Поодаль Петр разбирал высушенные травы, на столе возле дверей кухни сортировал плоды шиповника. Завидев хозяйку, все поклонились. Поклонился и Петр, оставил свое занятие, заботливо принял на руки Фаю.
- Госпожа, - начал Ионис, - наступает время посева. Нужно приготовить семена, каких нет, купить. Обойти землю и решить, с каких участков начинать первый посев.
- Что же вы не можете решить все сами? – удивилась Мириам. – Сеете каждый год, а теперь пришли спрашивать моего совета.
- Не сердитесь, госпожа, - Яков выступил вперед. - Ваша правда, мы можем и сами все засеять, но всегда Есфирь указывала нам участки посевов, знала толк и в растениях, и в земле, - старик быстро прошептал поминальную молитву. – Вот теперь мы и сомневаемся, госпожа, как поступить...
Мириам растерялась. Вести большое хозяйство ей было не впервой: следить за овчарнями, конюшнями, собирать урожай, разводить птицу, продавать масло, фрукты, делать вино, еще куда ни шло, но заниматься землей, посевом… Работа не для женских рук. Самой ей не справиться, нужен хороший управляющий, но где его взять?
Заметив смятение и растерянность хозяйки, Петр попробовал вмешаться в разговор.
- У вас нет доверенного человека, госпожа, имение большое, за всем нужен присмотр, - начал он, прижимая Фаю к груди. Девочка щипала Петра за бороду, крутила мочку уха, мешала разговаривать. Марфа забрала дочь, унесла в комнату.
- Что ты можешь предложить? – Мириам оценивала его взглядом, стараясь скрыть невольное раздражение.
- Можно поискать управляющего на рынке. Я думаю, за хорошую плату найдутся желающие поработать на земле.
- Не найдутся, - она сделала шаг навстречу, руки скрестила на груди. – Уже весна. Кто хотел найти работу, тот давно ее нашел. Брать человека со стороны ненадежно. Да и как проверить его честность, узнать настоящее имя, - она пристально смотрела на Петра, но он выдержал ее взгляд, глаз не опустил, лишь усмехнулся. Мириам продолжала. – Вот ты явился к нам неизвестно откуда, где жил раньше, никто не знает. Но мы поверили на слово и приняли тебя в дом, дали жилье, хлеб. Ты равный нам. Можем ли мы тебе доверять, Петр... или Симион? – последние слово она шепнула у самого уха, и он поменялся в лице.
- Так звали меня раньше, но имени я не скрывал, - ответил он громко, чтобы все слышали. - Иса назвал меня так. Петр означает «камень».
- Для чего он дал такое имя? – еще ближе придвинулась Мириам.
- Между нами произошел философский спор, - Петр понизил голос. – Мы просто говорили, что истине нужна твердь. Что, как ни камень должен держать ее, что может быть прочнее. Иса назвал меня Петром, «камнем» его Истины.
Слуги, стоявшие в двух шагах от хозяйки, терпеливо переминались с ноги на ногу, но не уходили. Мириам почти вплотную придвинулась к Петру. Он не отступил, только прерывисто вздохнул и широко распахнул глаза. В упор смотрел на нее и молчал.
- И что же, Петр, нашел ты истину? – едва заметная усмешка промелькнула на ее губах, а зеленые глаза смотрели с презрением.
Ему не понравился взгляд, желваки на широких скулах заиграли под смуглой кожей. Он наклонился к красивому лицу, намеренно медлил с ответом, зная, что в этом споре не может быть победителя. Но она не отступила, ждала и явно смеялась над ним. Злость поднялась в тщеславной душе, завладела сердцем.
- Нет, я не нашел истину… госпожа, - последнее слово он произнес в насмешку.
- Тогда я скажу, в чем твоя истина, - Мириам обратилась к слугам. - Этот человек будет теперь вашим управляющим. Покажите ему все и приступайте к первому посеву.
Яруф и Ионис незаметно переглянулись, а раб Финеес с низким поклоном решился спросить.
- Госпожа, а кто будет заниматься скотом и лошадьми?
- Тоже он. Проведешь нового управляющего по всем овчарням и загонам. И виноградник не забудьте показать. Иосиф, ты говорил, что нужно подсадить новые саженцы.
- Но, Мириам, - Петр очнулся, будто ото сна. – Госпожа! Учитель оставил меня присматривать за больными. Кто будет заниматься ими, если я стану управляющим?
- До твоего появления мои слуги успешно справлялись с этим. Ты очень поможешь своему учителю и Марфе, если возьмешься за землю. Я знаю, как нелегко управляться и со слугами, и с рабами, с огромным хозяйством, собирать урожаи, платить подати за каждую душу, за каждый дунам земли. Но кажется мне, что ты справишься, Петр. И учитель твой одобрит твои старания, даже не сомневаюсь. Буду платить тебе тридцать драхм каждый месяц. Это хорошие деньги. Ты сможешь поднакопить за год приличную сумму и купить собственный дом, завести семью.
Он вскинул голову, смотрел на нее сверху вниз. Хотел что-то сказать, даже губы искривились в гневной насмешке, но заметив, как Марфа вышла из нижних комнат, быстро поклонился и увел за собой слуг. Мириам задержала только Иосифа.
- Наблюдай за ним. Я должна знать все, – шепотом отдала приказ.
- Исполню, госпожа, - и слуга поспешил за остальными.
- Что здесь произошло, Мириам? Куда ушел Петр?
- Я назначила его управляющим. Теперь у него будет много дел и мало времени, чтобы ходить тенью за моим мужем. Посмотрим, на что он способен.
- А что скажет Иса?
- Не беспокойся, не в первый раз, - Мириам приобняла подругу за плечи. – Только теперь нам снова придется смотреть за больными в конюшне.
- Справимся, не в первый раз, - повторила Марфа.
После обеда Мириам решила заглянуть в комнату Исы и проведать старца, но тот мирно спал. Он лежал под распахнутым окном, обдуваемый теплым весенним ветром, а грудь тяжело поднималась при каждом вздохе. Остановившись возле низкого стола, где Иса изготавливал бальзамы, она с интересом принялась рассматривать миски, чаши, аккуратно обточенные палочки, железные молоточки. Пожелтевшие папирусы лежали в деревянном лотке с краю стола. Мириам набралась смелости и развернула один. Названия трав, иероглифы, черточки, цифры… что он искал в старинным письменах? Кашель послышался за спиной. Старик проснулся.
Осторожно присев на тахту, она с удивлением осмотрела вытянутые конечности. На руках розовели раны, многие язвы затянулись, зарубцевались. Он явно шел на поправку.
- Ты скоро встанешь, отец, - тихо позвала Мириам старца, как звал его Иса.
Он узнал ее голос и попытался распахнуть глаза, но бельмо затуманивало взор. Беззубый рот улыбался.
- Змее не подняться под облака, а ястреб не будет жить в норе, нет, - нащупал женскую руку, потянул ближе к себе. – Срок истек, время близко. Не ропщи, женщина. Тебе и так много дарено. Дары твои и земные и небесные. Корона на твоей голове – чистое золото, корона на сердце – горный хрусталь. Разобьется одна, не уцелеет и другая… Зло единоверца подкупит и предаст, добро врага спасет.
- Не понятны мне твои слова, отец, - Мириам встала с тахты.
Старик с сожалением поджал сухие губы, тихо заныл, словно от боли.
- Где мудрость твоя, Саломея! Раскройся перед Богом, покайся, впусти Его в свое сердце, и станет мудрость истиной.
- Истиной? – она снова вернулась на тахту. – Что ты знаешь? Говори...
И снова беззубый черный рот растянулся в довольной улыбке. Даже легкий смех послышался ей.
- Многие ищут, а найти не могут, - слова старца прерывались сухим кашлем. – Я был изгнан из общины за проповедь об истине. Меня гнали по скалистой дороге, бросали камни. Глупцы! Я хотел зажечь в них праведный свет, а они искалечили мое тело. Но на что мне тело, если спасена душа. Только покаяться надо, покаяться, - старик свесился с края тахты, Мириам поддерживала его за костлявые плечи. – Истина одна, но у каждого своя. Найди свою истину, моя царица…
Последние слова ей не послышались. От неожиданности Мириам вздрогнула всем телом, чуть не упустила старца на пол. Дрожащими руками перевернула костистое тело на бок, отодвинула на середину широкой тахты, подложила под голову мягкий валик, хоть и было тепло, укрыла худое тело покрывалом.
- Ты выжил из ума, старик, – она испуганно оглянулась на открытую дверь. Вроде, никого. – Какая я тебе царица? Ты бредишь, отец, молчи, прошу тебя. Скоро вернется Иса, поставит тебя на ноги, и ты снова будешь странствовать по пыльным дорогам.
- Это ты выжила из ума, Саломея! – без посторонней помощи старец приподнялся на согнутых локтях. Он смотрел вдаль перед собой, но говорил Мириам. – Мне не нужны больше дороги и странствия, я обрел последний приют, а тебе долго придется ходить по дорогам… Зачем тебе истина, Саломея? Не пытайся постигнуть то, что тебе не открыто. Не пытайся найти то, что спрятано в веках. Не теряй времени, царица моя. То, что тебе дарено, скоро придется вернуть. Не ропщи, смирись.
- Замолчи, старик, замолчи! – Мириам крепко сжала его рот. – Безумец, безумец! Никто не отнимет его у меня. Слышишь, никто. Он мой. Мой!
Она разжала впалый рот. Старик хохотал! Страшным показался этот смех. Ни звука не вырвалось из пустой гортани, только спазмы душили худое горло. Мириам кинулась к столу, налила из кувшина воды, поднесла к черным губам, но старец оттолкнул ее. Чаша упала на пол и разбилась, вода намочила чистую юбку туники, накидку. Пока Мириам собирала глиняные черепки, гнев ее прошел.
Старик спокойно лежал на тахте, вытянув руки вдоль тела, косясь желтым бельмом на беленый потолок, не замечая суеты. За окном мелькнула накидка Саисы, послышался с кухни плач Фаи, ее заждались, и Мириам, подобрав мокрый подол юбки, направилась к выходу.
- Саломея. Царица моя, – тихо позвал старик.
- Что тебе, отец? – она обернулась.
- Твоя истина – любовь. Слышишь меня? - туманным взором он пытался увидеть ее, но тщетно. Лицо сделалось плаксивым и капризным, как у ребенка.
- Слышу, отец, - отозвалась Мириам. – Слышу.
Уста растянулись в улыбке, морщины на лбу разгладились. Он благодарственно закивал и махнул вслед рукой.
- Ступай. Спать хочу, спать.
Когда она явилась на кухню, пастила разливалась на круглые подносы, леденцы обсыпались сахаром. Оставалось подсушить сладости под полуденным солнцем и раздать детворе. Счастливая Фая хлопала в ладоши, когда Авраам и Павл, запыхавшись от быстрого бега, влетели на кухню. Перебивая друг друга, мальчишки второпях рассказывали о происшествии на пастбище, но из торопливой бессвязной речи никто ничего не понял. Пришлось усадить обоих на лавку и дать отдышаться.
- Первый ты, Павл, - распорядилась Мириам. – Что случилось? Не торопись.
Юноша глубоко вздохнул.
- Мы пасли коз возле кипарисовой рощи, где высокая трава. Из чащи вышел человек. Он сразу нам не понравился: одежда рваная, одни лохмотья, волосы грязные, запутанные. Шел он прямо на нас, и мы сильно испугались, - Павл посмотрел на Авраама, мальчик закивал головой, подтверждая слова друга, а тот продолжал. - Козы разбрелись по всему пастбищу, мы не смогли их быстро собрать в кучу, а незнакомец приближался. Я крикнул ему, чтобы близко не подходил. Тогда он сел прямо на дорогу и попросил хлеба. Но у нас ничего не было, вернее, мы все успели съесть, пока пасли коз. Он сильно просил, госпожа, - Павл замолчал, не зная, что сказать, но Авраам продолжил рассказ.
- Я предложил сходить за хлебом к пахарям на соседнее поле. Мы отправились вместе. Козы спокойно паслись, и вернулись мы быстро… Только когда перед загоном я пересчитал стадо, шестерых не оказалось, госпожа.
Марфа, выслушав сына, всплеснула руками. Авраам поник головой, зашмыгал носом. Павл удрученно смотрел на хозяйку и в пропаже коз винил только себя, ведь пастбище вверялось ему.
- За свои поступки придется вам обоим отвечать, но после... Где тот человек, что повстречался вам на дороге? Он ушел с нашей земли?
- Нет, госпожа, - Павл покачал головой, - он так и остался лежать там, на дороге.
- Вы не подходили к нему?
- Нет.
- Не прикасались к нему?
Тут уже и Авраам осмелел, вмешался в разговор.
- Ну, что мы маленькие, госпожа? Нам строго велено не приводить в дом бродяг и нищих... - он осекся, взглянул на мать и снова опустил голову. Женщины молча переглянулись. Одна оправдывалась, другая благодарила.
Взяв с собой для охраны двух рабов, вместе с мальчишками Мириам пошла на пастбище. На старой дороге возле разрушенного колодца в тени вековых кипарисов, действительно, лежал человек. Приблизиться к нему побоялись даже слуги. Мириам удалось разглядеть на руках и лице несчастного бродяги белые язвы и кожные наросты. Проказа! Из сухого тростника рабы построили низкий шалаш, оставили в нем еду и кувшин с водой.
- Кто ты? – громко позвала Мириам, когда бродяга очнулся и попытался встать на ноги, но она предупредила категоричным жестом, - не приближайся, это опасно. Откуда ты идешь?
- Не знаю, госпожа, - голос тонок и очень тих. Мужчина изголодался, был сильно истощен.
- Чем помочь тебе?
- Вы и так много сделали для меня. Не прогоняйте со своей земли, я не разбойник, отлежусь и пойду дальше.
- Куда?
Он не ответил. Мириам осторожно подкинула к его ногам обернутую в тряпку амфору.
- Натри бальзамом свои язвы, сколько достанешь, завтра утром принесу еще. Никуда не уходи отсюда, иначе люди забьют тебя камнями.
- Хорошо, госпожа. Скажи, как звать тебя, чтобы поминать с благодарностью в молитвах.
- Мириам из Магдалы.
Вечером после долгого дня, расположившись на верхней террасе, женщины сидели в полной тишине. Каждая думала о своем, никто не хотел нарушать вечерний покой. Свет мерк постепенно, не торопясь, сонно уступая землю наползающим сумеркам. Над озером низко повисла луна. Белый край ее цеплял темные вечерние холмы. На воде показались первые едва заметные лунные проблески. Воздух источал тонкий аромат цветов, после жаркого дня они пахли особенно сильно.
Во дворе послышались тихие звуки цитры. Под тутовником, пристроившись на скамье, Павл пытался сыграть новую песню. Сначала звуки лились хаотично, то обрывались, то спотыкались о препятствия, как лесной ручей, но вскоре выстроились в ровный строй и не спеша проигрывались снова и снова, создавая плавную мелодию, новый танец. Женщины невольно заслушались, но Авраам вывел на террасу заплаканную Фаю.
- Мама, она плачет, я не могу ее успокоить.
- Уже пора спать, - Марфа взяла девочку на руки.
В свете факела неслышно возникла фигура Иосифа. Мириам оторвала взгляд от далекой озерной глади, кивнула головой.
- Козы нашлись, госпожа.
- Все?
- Все шесть, госпожа. Соседский пастух обнаружил их в глубоком арыке за лесом, привел вместе со своим стадом.
Мириам взглянула на притихшего Авраама, тот облегчено вздохнул. Тяжелый груз вины упал с детской души.
- Ты отблагодарил его? – она едва сдержала улыбку.
- Конечно, госпожа моя, лишняя драхма карман не тяжелит.
- Что с посевом?
- Засеяна только третья часть. Пришлось купить немного зерна. Ваш новый управляющий велел подсеять чечевицу и бобы. Он сам собирался прийти к вам, но задержался в конюшнях, осматривает одну кобылицу.
- Завтра продолжите посев? Время не ждет.
Иосиф ответил не сразу, замялся, потупил взор.
- Завтра суббота, госпожа. Люди начнут роптать. Многие собрались идти в храм на молитву.
- Хорошо, заставлять не буду. Кто выйдет на посев, получит монеты и лишний выходной на следующей неделе. Всем так и передай. Никто не упрекнет меня в неблагодарности.
Иосиф с поклоном удалился.
- Ты думаешь, они захотят пропустить субботу, Мириам? – Марфа засобиралась на покой, дочь давно уснула на руках.
- Посмотрим.
Когда Марфа с детьми спустилась вниз в свои комнаты, смолкли и звуки цитры, видимо, и Павл ушел спать. Мириам подошла к перилам, осмотрелась по сторонам. С террасы виднелась оливковая роща, раскинувшаяся от дома до края объездной дороги. Мало кто знал о ее существовании. Жители соседних селений иногда сворачивали на нее, укорачивая путь в Магдалу, но большого движения никогда не наблюдалось. Иногда проезжала повозка, иногда одинокий наездник на осле, больше шли пешком. Дорога плавно огибала рощу, поднималась на пригорок и уходила за горизонт туда, где уже загорались первые звезды. Мириам даже не надеялась, что Иса вернется через день. Слишком рано, думалось ей, пройдет еще не один день, чтоб тревожно заныло сердце, в котором оставалась надежда: отправленное послание должно дойти до центуриона.
Задумавшись, она не услышала, как на террасу поднялся Петр и встал рядом. Мириам невольно вздрогнула, скорее от неожиданности, чем от испуга, отошла от перил и села на скамью. Не спрашивая разрешения, рядом сел и Петр.
- Как прошел первый день, что успели сделать?
- Начали посев с дальних полей. Остались участки за виноградником и пастбищем. По всему видно, не хватит зерна. Я распорядился купить чечевицу и бобы. Пшеницы и черной горчицы хватит на весь посев. Но что делать на следующий год?
Мириам удивилась его словам. После одного дня работы он думает уже о будущем урожае! Как же не ошиблась она с выбором управляющего.
- А что будет в следующем году? – и хозяйка с интересом посмотрела на собеседника.
За день, проведенный на солнце, лицо его загорело, нос заострился, а глаза заметно просели. Он сильно устал. Она видела это и не могла не радоваться, а самое главное, радость свою не считала греховной.
- Следующий год седьмой, по завету ничего сеять нельзя.
Он проговорил так серьезно и убедительно, что Мириам непроизвольно улыбнулась.
- Как же мы прокормим столько слуг и рабов, а чем заплатим подать? Завет можно и нарушить. А если посевы сами взойдут без нашего участия, все скажут: воля небес.
В ее глазах он снова заметил насмешку. Она не воспринимала его всерьез, открыто подшучивала и над ним, и над его словами, но главное, ни во что не ставила законы завета.
- Я узнал, госпожа, ты хочешь продолжить посев. Это правда? Ведь завтра суббота, - Петр плотнее сжал губы, стараясь не показать обиду.
- Правда. Люди выйдут на поле и получат вознаграждение за свой труд.
- Это большой грех. Ты нарушаешь все заповеди.
- Зато за три дня вся работа будет сделана, и всходы прорастут уже к пасхе. Потом всю неделю будет праздник, никто не станет работать. Какой в этом грех? – Мириам поднялась со скамьи. Поднялся и Петр. Глаза его сузился, лицо помрачнело. По всему было заметно, что такой разговор ему неприятен. Она отвязала от пояса тугой кошель, протянула не раздумывая.
- Это половина обещанной суммы. Я потеряю больше, если завтра не засеют поле. Бери.
И он взял. Но так принял плату, что впервые рядом с ним ей стало неловко. Даже в сумерках давно наступившей ночи она почувствовала его обжигающий взгляд, а волна ненависти опалило ее лицо. Он решительно шагнул к ней, но тут же опомнился, быстро развернулся и почти бегом спустился по лестнице во двор.
Долго она еще сидела на террасе и смотрела на звезды без свечи, без огня. Какие-то неясные чувства всколыхнулись со дна души, какие-то смутные воспоминания пробивались сквозь завесу ушедшей памяти. Тревожно забилось сердце, заныла старая боль. Рано, рано еще тебе страдать, сердце мое! Рано горевать о потере, рваться на части и скорбеть в одиночестве. Неси пока свою хрустальную корону, осторожно неси, не разбей.
21.
Ранним утром до восхода солнца люди вышли на поле. Мужчины развернутой цепью на ширину трех шагов ступали по свежей борозде и плавными движениями разбрасывали зерно, женщины подносили новые корзины. К полдню успели засеять и вторую часть земли.
Саиса ушла утром на базар, и кухня осталась без присмотра. Марфа сама хлопотала возле печи, готовила похлебку для работников, а Павл с Авраамом помогли отнести обед на поле. Под тенью орешника слуги расположились на короткий отдых, когда Мириам решила обойти всех с корзиной свежего хлеба. Благодарственные улыбки видела она на лицах и не сомневалась в праведном грехе.
- Сегодня все наделы будут засеяны, госпожа, - уверял Иосиф. – Останутся крайние полоски, но это не беда. Посеем арахис.
- Где управляющий? - поинтересовалась Мириам. Она с самого утра искала Петра и не могла нигде найти.
- Он в запасниках, помогает сортировать зерно, его не успели приготовить к сегодняшнему посеву. Скоро прибудет.
Через некоторое время на поле приехала повозка, запряженная буйволами. Тяжелые мешки из грубого полотна полные зерна почти до земли прогнули дно. Повозкой управлял Финеес, Петр шагал рядом. Он слегка поклонился хозяйке и в одиночку принялся разгружать зерно. Не сказав ни слова, Мириам сложила пустые горшки и засобиралась уходить, когда Марфа предложила ей принести работникам чистой воды.
- Пусть мальчики помогут тебе, - ответила Мириам. Она приметила, как подруга издали любовалась работой Петра. Его сильными мускулистыми руками, широкой спиной. Все в движениях казалось продуманным, основательным, мощь и сила исходили от его тела. – Павл, Авраам! – позвала она ребят, - отнесите посуду на кухню и помогите Марфе с водой. Только быстро, уже полдень, а день сегодня жаркий.
Мириам сделала вид, будто возвращается с мальчиками домой, а сама незаметно прошла через хозяйственные постройки и направилась к кипарисовой роще. Не доходя до колодца, остановилась и громко позвала прокаженного, тот вылез из шалаша.
- Я принесла тебе новый бальзам и немного еды, - она поставила корзину возле придорожных камней, отошла в сторону.
Прокаженный подполз на четвереньках, взял еду, сразу же откусил хлеб. Молча жевал и косился на женщину.
- Завтра не приходи, госпожа, не утруждай себя. Мне хватит и этого.
- Я принесу бальзам.
- Не поможет он.
- Почему ты так говоришь?
- Я скоро умру, госпожа, не утруждай себя.
- Разве ты можешь знать день своей смерти?
Бродяга ничего не ответил. Прихватив остатки хлеба, пролез обратно в шалаш, только голые черные пятки остались снаружи.
- Не приходи, госпожа, не приходи…
В плохом настроении Мириам вернулась домой, ее привлек шум на кухне. Саиса, гремя посудой, громко рассказывала другим служанкам то, что успела увидеть на базарной площади.
- И огонь изо рта его извергался, как из подземелья Аида. А еще всякие чудеса показывал: птицы из рук вылетали, и змеи в воздухе парили, и мертвых он воскрешает. Одно слово – колдун!
- О ком ты рассказываешь, Саиса? - Мириам вошла в комнату, а служанки тут же разошлись по своим занятиям, одна кухарка осталась возле печи.
- О, госпожа, не стоит это вашего внимания, - засуетилась Саиса, вынимая из печи горячие горшки.
Мимоходом девушка уронила веник, просыпала муку на пол. Мириам не уходила, ждала. Пришлось служанке оставить работу и повторить рассказ с самого начала.
- На рынке чародей показывал сегодня свои чудеса, - призналась она.
- Какой чародей?
- Не знаю, госпожа, но на площади натянут большой шатер. Сегодня весь город собрался на него посмотреть, толпа жуткая, давка. Мессией себя называет, - и, увидев, как хозяйка изменилась в лице, Саиса пожалела о сказанных словах.
- Мессией? – Мириам присела на скамью, ноги не держали ее. – Что ты еще слышала, быстро говори. Да брось ты горшки, рассказывай.
- Он показывал всякие чудеса, госпожа, а под конец читал проповеди и пугал концом света. Многие плевали ему под ноги и сразу уходили. Некоторые бросали монеты, но были и такие, что слушали до конца. Он долго говорил, многое я не разобрала толком. Только все время говорил, что он мессия. Так и говорил: «Слушайте, люди. Это мессия с вами разговаривает. Я послан вам Богом.»
Саиса привстала на носочки, расправила плечи и пыталась сделать ужасное лицо, а голос изменила так, чтобы все почувствовали благоговейный страх. Но служанки лишь прыснули от смеха, улыбнулась и Мириам.
- Конечно, у него страшнее получается, - обиделась кухарка на веселый смех. – Я жутко испугалась, госпожа, не выдержала и ушла.
- Он называл себя как-нибудь?
- Да. Великий маг, - Саиса вернулась к печи.
- Завтра пойдем туда вместе, - решила Мириам.
- А кухня? – удивилась девушка.
- Найдется, что поесть...
Уже вечером она столкнулась с Петром в конюшне. Белая кобылица родила пегого жеребенка. Все дети по очереди ходили смотреть на это чудо, позвали и хозяйку. Мириам налюбовалась новорожденным, погладила потную морду кобылицы. Стали придумывать, как назвать жеребенка, когда возле входа застыла высокая фигура Петра. Мириам отчего-то почувствовала смутное беспокойство, сама подошла к нему.
- Что-то случилось? - спросила тихо.
- Да, - последовал такой же тихий ответ.
- Ты получил послание от Исы?
Петр отрицательно качнул головой, осмотрел конюшню, полную слуг.
- Не здесь, - добавил тихо, не привлекая лишнего внимания.
Сначала она хотела повести его в дом, но вспомнила про Марфу. Та обязательно будет стоять где-нибудь рядом и подслушивать разговор. Оставался сад...
Под редкой тенью греческой айвы веяло спокойствием и тишиной. Повсюду благоухали гиацинты, зеленая трава покрывала девственную землю. Розовые лепестки миндаля, опадая, ложились на песчаные дорожки, а среди ветвей порхали неугомонные птицы. Над озерной гладью в наступивших сумерках мерцали белоснежные лилии.
Мириам улыбалась своему райскому саду, пока вела Петра к белокаменной скамье у пруда. Здесь у зеркальной глади их никто не услышит.
- Так что же случилось? – она присела на скамью, предлагая место и собеседнику. Он не сел.
- Один фарисей явился сегодня со стороны пастбища и заявил, что нашел шалаш в кипарисовой роще.
Мириам опустила глаза. Отпираться было бессмысленно, рабы подтвердят, что строили шалаш по ее приказу.
- И что же?
Он будет обвинять, она оправдываться, исход спора можно предугадать. Мириам устало посмотрела на своего управляющего. Прошло только два дня, а пропасть между ними не уменьшилась.
- В шалаше живет нечистый, прокаженный. Что ты можешь сказать на это, госпожа?
Он едва сдерживал гнев. Злость переполняла его. Петр вышагивал возле скамьи вдоль кромки пруда, нервно сжимая огромные кулаки.
- В чем беда, Петр, не пойму? – она думала обойтись шуткой, попыталась сделать наивное лицо, мило улыбнуться, но он подскочил и резко схватил ее за плечи.
- Неужели ты не понимаешь, что он уже донес священнику. Шалаш стоит на твоей земле, Мириам. Нас обвинят в том, что приютили прокаженного, дали убежище.
Пару раз Петр сильно встряхнул ее, но она вырвалась, решительно оттолкнула сильные руки, встала со скамьи.
- Тебе что за дело? – теперь и Мириам не пыталась скрыть давнюю неприязнь, презрительным взглядом окинула высокую фигуру, скривила красивые губы.
- Как ты не понимаешь, пострадают все.
- Чего ты боишься? Если они явятся, я скажу, что ты все дни занимался посевом и ничего не знаешь о прокаженном.
- Священник узнает, что ты заставила людей работать в субботу.
- Я их не заставляла, – Мириам непроизвольно повысила голос, но вовремя опомнилась. Кричать в саду нельзя, услышит садовник. – Я не заставляла, – повторила уже шепотом. – Ты видел сам, с каким усердием трудились люди и за один день сделали всю работу.
- Чего ты добилась, чего? – он тоже перешел на шепот, но подошел так близко, что его дыхание овеяло женское лицо. – Нельзя было без греха пережить субботу и уже завтра продолжить сев?
- Я знаю своих слуг. Сегодня суббота, завтра поминки, послезавтра день полнолуния, а через десять дней пасха. Праздникам нет конца. Работать некому и некогда, рабы ленивы, а иудеи живут от субботы до субботы, и больше их ничего не интересует. Я могу только просить или раздавать деньги. Второе действует убедительнее.
- Прокаженного надо прогнать с земли.
- Нет. Он останется.
- Прогони, иначе…
- Иначе, что?
Жаркими ладонями он обхватил ее лицо и покрыл частыми поцелуями, шепча одно слово: «Мириам, Мириам… Мириам». Губы его больно впились в ее уста, а во рту почувствовался вкус крови. Она сжала искусанные губы, оттолкнула его и влепила звонкую пощечину по колючей щеке.
- Если Иса узнает… прочь, – прошипела сквозь сцепленные зубы, глотая слезы.
Петр опомнился, коснулся ладонью затуманенных глаз, словно прозрел, отступил назад. Всего лишь на мгновение растерянность и горькая обида отразились на испуганном лице. Он зло усмехнулся, огляделся по сторонам и, не сказав ни слова, покинул сад.
Она осталась одна. Глухие удары железным набатом били в груди, в висках пульсировала нервная струна. Мириам присела на скамью, обхватила рукой грудь, отдышалась, успокоилась. Вдалеке над горой садилось солнце. Огромный ярко-оранжевый диск застрял в грязных облаках. Вокруг него небо освещалось желтым ореолом, играя цветами – голубой, розовый, серый, багрово-красный. И на один миг все сделалось оранжевым: и пруд, и лилии, и ивы. Как будто посреди пруда разгорелся огромный костер, осветил берег и деревья ослепительным светом. Длилось это недолго, пока солнце полностью не зашло за облака. Деревья вернули свою зелень, пруд почернел, а лилии и дальше замерцали лунным светом в сумерках уходящего дня.
Но она все сидела на скамье, поражаясь не странности произошедшего поступка, а страсти всепожирающей, испепеляющей, безудержной страсти, которая до этого дня была ей неизвестна. Она и притягивала к себе, и пугала, как пугает ночная мгла в горах, в темных неизведанных пещерах. Только теперь она осознала, что сама стала причиной этой страсти. Она возродила ее, и уничтожила тоже она, не уступив ему, не подарив надежду. Отвергнув его, не сама ли она толкнула себя в пропасть этой страсти? И возникли в памяти образы, взгляды, улыбки. Значит, давно зрела она, возможно даже, с первого дня, с первого взгляда, когда Иса сам привел его в дом. Почему же она ничего не замечала, не видела и не слышала? Потому что сама с первого же дня была ослеплена страстью, только другой. Ревность, ненависть, зависть взыграли в ней, когда появился он. Потому что он хотел тоже быть рядом с ним. А теперь вся ее борьба оказалась напрасной, она боролась не с ним, а с собой. Только победила ли?..
Поздним вечером Мириам разнесла слугам и рабам вознаграждение за труд, сама прошла по всем жилищам и комнатам. Сладости раздала детям, монеты мужчинам, женщинам муку и чечевицу. Ее встречали, благодарили, желали счастья. Никто не остался обделенным, только она сама.
И казалось ей, что-то меняется в ее жизни, уже изменилось. И тем сильнее ждала она возвращения мужа, тем крепче становилась ее одержимость им. Всю ночь Мириам не спала, до самого рассвета. То чудился в глубине комнаты его голос нежный и тихий, то видела на серой стене его взгляд ласковый и прощающий. То вдруг вспомнилась в самых мельчайших подробностях первая встреча, когда он открыл глаза и увидел ее здесь в этой спальне, на этой постели. Простыни еще источали запах его тела, а подголовник запах его волос. Она обхватывала его руками и нежно прижималась мокрой щекой. Слезы текли, но не горькие, не жгучие, а тихие, счастливые. Радовалась она этим слезам, потому что каялась и очищалась ими. Потому что знала, нет за ней греха, а есть только вера. И вера эта была для нее теперь в нем. И только в нем.
Ранним утром, чтобы не встречаться во дворе с Петром, Мириам быстро прошла в конюшни. Там обошла всех больных, вместе с Саисой и служанками разнесла еду на целый день, удостоверилась, что стражи Ферхата на месте. Без охраны она побоялась бы выходить на рынок. Взяв с собой Павла и Авраама, Мириам отправилась в город. По пути зашли в лавку старого купца Моисея и купили чистого пергамента, а еще тоненькие аккуратные палочки для письма, которые в прошлый раз так понравились Павлу. Мириам не поскупилась, купила все, что захотели мальчишки, и еще новые черные чернила из сажи и кровяной сыворотки.
К полудню вышли на базарную площадь. Народу собралось немного, но и те, кто находился на площади, не слишком-то спешили посмотреть на Великого мага. Все занимались торговыми делами, продавали, покупали, приценивались. Шатер кочевых артистов возвышался на самом краю площади. Перед ним на ковре выступала юная персидская девушка-цыганка в короткой кофточке и шелковых шальварах. Под звуки двухрядной дудки она изгибалась всем телом, словно змея, вставала на руки, переворачивалась на спину и выгибалась, как пантера, с восхитительной грацией и гибкостью, удивляя немногочисленную публику все новыми и новыми затейливыми переворотами. Мальчики упросили хозяйку задержаться возле шатра и посмотреть представление. Мириам охотно отпустила их в толпу, а сама вместе с Саисой пристроилась в тени пальмового навеса возле лавки с овощами.
После юной цыганки из шатра вышел мальчик в пестрой курточке, расшитой бисером и золотыми монетами, на голове красовалась круглая высокая шапочка с длинной кистью из конского хвоста. Юный дрессировщик под ту же дудку отдавал неприхотливые команды двум собачкам, которые, высунув алые язычки, исполняли все так забавно и уморительно, что публика начала смеяться, и кто-то кинул под ноги звонкую монету. Собачки прыгали поочередно сначала через палку, затем через ногу дрессировщика, потом через руку. А когда он встал на четвереньки, и послушные питомцы перепрыгнули через его спину, толпа и вовсе взорвалась бурными одобрительными аплодисментами и похвальными криками. Под конец выступления произошла неожиданная неприятность. По какой-то неведанной причине одна собачка вцепилась в ухо другой прямо до крови, так что пришлось и зрителям разнимать взбунтовавшихся артистов.
Между тем две старые цыганки обходили задние ряды и предлагали погадать на судьбу. В одной из них Мириам узнала старую знакомую.
- Апа! - громко позвала она.
Цыганка обернулась и узнала ее, подобрав широкую юбку, подошла ленивой походкой.
- Почему ты меня так называешь, госпожа? – улыбнулась черными кривыми зубами.
- Я знаю, что так обращаются в Персии к пожилой женщине. Разве нет? – Мириам нисколько не смутилась и все время посматривала на шатер, боясь пропустить появление Великого мага.
- Ты меня считаешь старухой, госпожа? – удивилась гадалка, пыхтя длинной изогнутой трубкой, облокотившись на круглый зеленый кабак на прилавке, и с кривой ухмылкой посмотрела на Мириам.
- Сколько же тебе лет?
- Не больше, чем тебе… Вот жизнь у нас с тобой разная, госпожа, это правда. Но я не обижаюсь.
- Где твой мальчик? – почему-то спросила Мириам.
- Продала, - цыганка взмахнула рукой возле глаз, словно отгоняла назойливую пчелу.
- Как? – не поверила Мириам, вспомнив изувеченное лицо несчастного ребенка. - Зачем?
- Дали много денег… Давай погадаю на судьбу, - старуха прикоснулась к тонкой руке, но Мириам резко отдернула ее, словно от укуса змеи. Цыганка сузила глаза, прищелкнула языком. – И камень тебе не поможет.
- Какой камень? Тот, что ты мне оставила?
- Выбрось его, выбрось, - гадалка засобиралась уходить, но Мириам схватила ее за локоть.
- Скажи, для чего он мне? – она не хотела отпускать старую плутовку без ответа и больно сжала руку. – Не отпущу, пока не расскажешь…
Громкий бой барабанов завершил выступление маленького дрессировщика. Шатер раскрылся, и на всеобщее обозрение вышел высокий смуглый мужчина - Великий маг, известный по всей Галилее своими фокусами. Толпа плотнее сжала кольцо, все хотели разглядеть его поближе. Мириам лишь на мгновение отвернулась от цыганки в сторону шатра, а той и след простыл, исчезла в толпе.
Маг походил на индуса. Черная курчавая борода до груди, пестрый халат, подвязанный широким поясом, а на голове намотанный в несколько слоев платок из грубой шерсти, босые ноги, под ногтями грязь. На страшного колдуна, как рассказывала Саиса, не походил ни капли и ничем таким особенным не отличался, разве что черные глаза его из-под косматых густых бровей пугали дикостью и злостью. Но толпа притихла, когда первые слова Великого мага зазвучали над площадью.
- Слушайте, люди, слушайте! Я послан вам небом! Я послан вам Богом! Скоро на землю снизойдет кара небесная, кара божья. И всех коснется она, ибо не останется на земле ни одного, кто бы мог противостоять этой каре. Огнем будут вас очищать от грехов ваших. А я пришел, чтобы спасти вас от огня, который разрушит и ваши жилища, и ваши поля. Огонь падет на ваши головы, и все вы будете сожжены. Только тот, кто может повелевать огнем, сможет и погасить его. В чьих руках такая власть, тому повинуются даже великие цари земли иудейской. Я управляю всеми стихиями: и водой, и воздухом, и землей, и огнем!
На середину толпы двое цыган вынесли пузатый кувшин. Из него торчали древки факелов. Маг взял один, поднес к губам, и факел вспыхнул ярким пламенем. Возглас изумления прокатился по толпе, люди отступили назад. Маг высоко поднял горящий факел над головой на всеобщее обозрение, затем взял из кувшина второй и повторил чудо еще раз. Толпа отступила еще на шаг, послышались женские крики, детский плач, кого-то придавили в тесной толпе. Мириам старалась подойти поближе к месту выступления, но ее остановили. Сильная рука неожиданно легла на изгиб локтя. Охранник Ферхата задержал ее и не пустил в середину толпы. Женщина хотела оспорить такое вольное исполнение обязанностей стражи, но не успела.
Из-за поворота улицы выскочили всадники. Все произошло довольно неожиданно, и люди, собравшиеся возле шатра, не сразу поняли, какой опасности они подвергаются. Римские солдаты плетьми расчищали дорогу. Послышался свист кнутов, людские крики, истошный детский плач. Толпа кинулась в разные стороны. Мириам пыталась отыскать своих мальчиков, но вокруг все смешалось до неузнаваемости: валились торговые лавки, палатки, домашняя птица взлетала вверх. Протяжное мычание мулов и блеянье овец, казалось, приглушили даже вопли людей. Все превратилось в хаос, всеобщий погром. Но всадники никого не преследовали, они исполняли точный приказ. Окружили цыганский шатер, всех связали и увезли в неизвестном направлении. Самого же мага посадили в клетку на широкой повозке, ноги и руки заковали цепями, чтобы тот не освободился, благодаря своему колдовству.
После утомительных поисков Павла и Авраама разыскали лишь на соседней улице. Мальчишкам чудом удалось избежать длинных кнутов и конских копыт. Только одно расстраивало: в такой давке потерялись новые папирусы и чернила.
По возвращению домой Мириам ожидала еще одна неприятность. Во дворе ее встретил священник Иаир и два фарисея с мрачными лицами, один из них старейшина Хиопес. Она сразу вспомнила, как совсем недавно он требовал суда над Исой за воскрешение мертвого мальчика.
- Что вам надо? – без любезных приветствий Мириам перешла в наступление.
- Уважаемая госпожа, - надменное лицо Хиопеса вытянулось еще больше, от чего глаза, круглые и бесцветные, стали походить на рыбьи. – На вашей земле творится беззаконие, и оно противоречит всем законом божьего завета.
- Что вы называете беззаконием, старейшина?
- Ваши люди работали в субботу, в священный день для каждого благочестивого иудея. В то время, когда нужно идти в святилище и возносить молитвы Богу, почитать его, приносить пожертвование, вы возделываете землю и сеете зерно. Ведь сказано в святом завете: «Шесть дней можно делать дела, а в седьмой день суббота покоя». Помните ли вы, какое наказание определил Господь за такой грех, уважаемая госпожа?
За спинами обвинителей она заметила Петра и Иосифа, несколько слуг стояли в стороне возле дверей конюшни. Видимо, их тщательно допрашивали, потому что все стыдились смотреть на хозяйку, отводили взгляды.
- Хорошо, - Мириам так устала после происшествия на базарной площади, что спорить не было сил. Но что-то не нравилось ей в строгой сдержанности непрошеных гостей. – Я пожертвую храму пятьдесят сиклей зерна с будущего урожая, сейчас дать ничего не могу, все хранилища пусты.
Фарисеи переглянулись, по всему было заметно, что такое предложение их очень даже устраивало. И чтобы уже наверняка закрепить за собой преимущество в грехе, щедрая хозяйка не поскупилась и на следующее предложение.
- Скоро пасха, уважаемый Иаир,- обратилась она к священнику, - в этот день мои люди приведут к дверям храма десять ягнят и пять коз для священного обряда, а также целый сосуд с миро передам я для пожертвования. Надеюсь, что мое имя не будет забыто в светлый день. Равно, как имя моего мужа, который спас вашу дочь.
Священник безучастно стоял рядом с фарисеями, но после таких слов, голова его поникла еще больше. Разговор не доставлял ему особого удовольствия, и присутствовал он здесь не по своей воле.
- Что же вы молчите, уважаемый Иаир? - удивилась Мириам. – Или мало вам моего пожертвования?
- Более чем достаточно, госпожа, - опомнился священник. – Но тут такое дело… - он замялся и замолчал. За него продолжил Хиопес.
- Такое пожертвование является благодатным примером перед всей общиной, зачтется и грех за прокаженного.
Мириам плохо поняла последние слова, но взглянув на Петра, в один миг утвердилась в своих опасениях.
- Что вы сделали с ним?
Возле колодца она приметила увесистую длинную жердь для амфор, и пока фарисеи обдумывали ответ, подхватила ее обеими руками и двинулась на ошеломленных книжников, но полы серых хитонов уже мелькали за воротами. Ругаясь проклятиями, те убегали со двора, оставив священника в полном одиночестве. Мириам отбросила жердь в сторону.
- Я пытался их остановить, но не смог, уважаемая госпожа. Над моей головой уже занесен острый меч. Не проходит и дня, чтобы я не получал кляузные письма с угрозами, а доносы на меня в Ершалаим пишутся каждую неделю. И все из-за вашего мужа. Я помню, что он сделал для меня и никогда не причиню ему зла, также как и вам. Но есть силы, которые могущественнее, чем я.
- Что вы сделали с ним? – повторила тихо Мириам.
- Его сожгли вместе с шалашом.
- Он был еще жив?
- Кажется, да. Мы не подходили близко.
- Он тихо ждал смерти, просил ее у Бога, а вы лишили его даже этого.
- Закон, предписанный нашим Богом, не позволяет нечистому быть рядом с людьми, - заунывным голосом оправдывался Иаир.
- И поэтому вы сожгли его? Что это за Бог, который вместо надежды посылает страдание, вместо ожидаемого прощения только казни, вместо любви – смерть?
- Госпожа… госпожа, - Иаир поднял указательный палец и стал грозить им, но Мириам бесстрашно наступала на священника, заставив того пятиться задом к открытым воротам.
- Что это за Бог, которому ради веры приносятся жертвы? Скольких бедняков вы могли бы прокормить убиенными животными, скольких вдов и сирот вы могли бы поддержать зерном, что сжигаете на жертвенниках в своих храмах? Сколько больных и калек нашли бы приют и лечение, если бы вы проявили к ним ничтожное сострадание, а не изгоняли туда, где их ждет верная смерть. Это ваш Бог?
- Госпожа! – вскричал священник. – Остановись!
- Это ваш Бог? – повторила Мириам. – Я отрекаюсь от него! Я отрекаюсь от вашего Бога!
Иаир не мог больше слушать богохульные слова, он выскочил за ворота и, не останавливаясь, побежал по улице, двумя руками поддерживая края священного хитона, чтобы не упасть в навозные лужи.
Она осталась одна. Жгучие слезы разочарования душили ее, и не хватало сил сдерживать их. Присев на первую ступень лестницы, Мириам вдруг схватилась руками за живот. Спазмы судорогами сводили женское тело, а боль прошла через лоно и ушла в землю. Прибежала Марфа, подняла ее со ступеней и помогла подняться наверх, приговаривая всю дорогу:
- Сейчас нужно лечь, и все пройдет, я сделаю отвар. Только нужно лечь, и все сразу пройдет. Выпьешь отвар, и все пройдет. Все пройдет, все пройдет…
22.
Она никогда не думала о том, как станет матерью. Как возьмет в руки долгожданное дитя, как прижмет к молочной груди, осторожно поцелует в мягкий лобик, пригладит жиденькие волосенки и увидит родные глаза.
Его голодный рот нащупает набухший сосок, и беззубые, совсем крошечные десны сожмут его так, что от пронизывающей боли прикусишь губу. Он начнет сосать сначала требовательно и жадно, потом, насытившись, медленно и с ленцой, приоткрывая один глаз и поглядывая, не ушла ли ты от него и не бросила ли свое дитя голодным, недокормленным. Но когда пройдет ноющая боль в каменной от молока груди, когда он насытится и бросит сосок с последней белой каплей, тогда и ты вздохнешь спокойно и налюбуешься на него, словно видишь в первый раз. А впереди бессонные ночи и беспокойные дни. На каждый его писк, на каждый плач, на каждый смех его будешь подрываться в любой час, бежать к колыбели. И страх будет стоять на страже рядом, а потом проникнет и в сердце. И неминуема эта доля для каждой матери, потому что страх не даст сомкнуть глаз, не даст взыграть радости в твоем сердце. И всегда ты будешь бороться с этим страхом за жизнь своего ребенка, пока навсегда не закроются твои глаза или его…
- Ты беременна, Мириам, - в сотый раз повторяла Марфа, придерживая ее за плечи и не давая встать с постели. – Тебе нужно немного отдохнуть. Ты беременна, Мириам. Нужно лежать. Хотя бы один день проведи спокойно и никуда не ходи. Прошу тебя. Заклинаю. Отвар помог, и боли прошли, но они могут вернуться. Ты должна думать сейчас о ребенке. Представь, как обрадуется Иса, когда ты скажешь ему об этом. Какой будет праздник. Разве ты не этого ждала столько лет? Хвала Яхве, ты беременна, Мириам!
Постепенно она приходила в себя. Боль сменилась покоем, переживание - радостью. Сознание возвращалось, а с ним и уверенность в завтрашнем дне. Она лежала на чистой простыне, приятно вытянувшись под мягким покрывалом, и абсолютно не ощущала своего тела. Какая-то невесомость была в нем, легкость и благодать. Положив руку на низ живота и пытаясь ощутить крошечный плод где-то там внутри себя, она смотрела на улыбающуюся со стены Венеру и тихо шептала: «Хвала тебе, всемогущая Исида. Хвала тебе.» Слезы счастья текли по щекам, но она не стыдилась их, не прятала. Только одно не давало покоя: шел пятый день, а Иса не возвращался.
Волнение охватывало ее каждый раз, когда она вспоминала черного мага на базарной площади. Его проповеди в городах и селениях слышал не только простой люд. Если римский отряд схватил его посреди белого дня, то на это имелся приказ свыше. По всем дорогам рыскали люди прокуратора, выискивали и подслушивали. Все мятежи и волнения, не успев начаться, подавлялись быстро и жестоко. Не было такой дороги, по которой не стояли рядком кресты, не было таких холмов, на которых не возвышались виселицы.
Многие желали быть мессией на иудейской земле, многие считали себя потомками древнего рода от колена Давида. Каждый второй иудей мечтал быть наследником трона. Ирода называли самозванцем, ненавидели, презирали. И он так же любил свой народ, как любили его. Год от года увеличивались подати, взымались налоги, а у тех, кто противился, отбирались земли, дома, угодья. Все желали одного: свергнуть ненавистного тирана. Все верили в чудо. Верили, что придет Он, настоящий Царь, и возродится земля Ханаанская. И встанет на поле колос выше леса, и потечет в реках молоко вместо воды, и будет каждый богат, как царь, и род его приумножится и лета его продлятся. И не будет на этой земле больше крови и слез, ибо этот царь избран и послан самим Богом…
Мириам слушала шепот старца, поддерживая его голову на своих коленях. Он сам позвал ее ранним утром, и она пришла. Бормотания его были сначала пусты и невнятны, он кого-то долго ругал, затем пугал небесной карой, а под конец притих и тихо заплакал. Скупые старческие слезы лились по морщинистым щекам, глаза почти открылись, а бельмо прошло. Он видел ее и говорил только для нее, так ей казалось.
- Многострадальна наша земля, кровь, кровь везде. Послушай! Сиротский плач стоит по всем сторонам. Разве ты не слышишь? Плачут и дети, и вдовы, и старики. Тьма поглотила святую землю, и правит на ней Царь Тьмы, сам Сатана. Никому не будет спасения, никому… Нечисть расплодилась на земле и пожирает нас. Забыли Господа, забыли наставления и законы его, и зло пришло в наши дома, оскудела земля, высохли реки, деревья перестали давать священные плоды…
- Что ты говоришь, отец, - Мириам успокаивала старца, возбужденного своими же речами. - Сеется пшеница, собирается урожай, и реки полны до самых берегов, и олива рожает каждый год…
- Глупая женщина ты, Саломея, - тихонько засмеялся старик, обнимая ее руку своими костлявыми пальцами, до боли сжимая запястье. – Не видывал глупея тебя, царица моя. Разве о хлебе я говорю? Разве о простой воде и оливах на ветвях? Души наши оскудели, как земля, и нет в этих душах дорог, по которым должны мы возноситься к Господу, стремиться к вечной встрече с ним. Реки милосердия обмелели в наших душах, и пусты они, как русла высохших рек, ибо не осталось жалости и любви даже к ближнему своему. Не рождаются новые плоды в стремлениях наших в уважении и почитании заветов Господних. И много таких, которые мечтают попасть в святые чертоги, а покаяться не могут. Усмирить гордыню свою перед Господом не могут, потому что думают, что будут жить вечно. Разве может кусок мяса, которое они сжигают на жертвенниках своих, и жир с елеем спасти нас от кары Господней? - старик опять тихо засмеялся, как ребенок от простого счастья. - Нет, царица моя, глуп этот народ, и погибнет он в своем невежестве. Пока не раскроют души свои для благодати, пока не найдут совершенство пути к Господу, не примет он их, нет. Но Господь не только суров в наказании своем, он еще и милосерднее, чем мы, потому что послал нам во спасение Сына своего. Путь его будет коротким, но светлым, ибо все освещает он святостью, к чему даже не прикоснется. И прозреет слепец, и встанет калека, и очиститься от язв нечистый, и все будут петь ему «Осанна!».
- Почему же путь его будет краток, отец? – Мириам ниже склонилась над губами старика.
- Глупая ты, царица, - он опять с сожалением покачал головой. – Потому что явился он не для царствования, а для борьбы с вечным злом и для нашего покаяния. Не одолеть ему Царя Тьмы, он не Бог – только посланник его. Но слово его способно возродит веру в душах черствых и слепых, но жертва будет спасением для всех. Для всех!
- Можно ли спасти и его?
Старик внимательно посмотрел на женщину, словно увидел в первый раз, не торопясь осмотрел красивое лицо, рукой провел по медным вьющимся волосам.
- Красива ты, Саломея. Только не спасешь, не успеешь. Себя будешь спасать.
Мириам не поверила старику, закачала головой.
- Что ты говоришь, отец? Без него я жить не смогу.
- Ты не свою жизнь будешь спасать, а ту, что в тебе, царица, - перебил старик.
- Откуда ты узнал? – изумилась женщина, отстраняясь от его лица. – Ты колдун?
Беззубый рот расплылся в довольной улыбке. Он поманил ее ближе, зашептал на женское ухо.
- Большая благодать в тебе, царица, береги ее. Больше жизни береги, ибо в ней не только твое спасение, но и его бессмертие!
Многое хотела Мириам узнать у старца, только он ничего не сказал, закрыл глаза и уснул. Она посидела возле него какое-то время в надежде, что тот скоро проснется. Но дыхание его было ровным, лицо посветлело, на скуластых щеках играл румянец лихорадки. Старик спал глубоким сном, ей пришлось оставить его.
За дверью стоял в глубокой задумчивости Петр, и по его взгляду Мириам сразу догадалась: он слышал все.
Она хотела пройти мимо, но передумала, задержалась и ждала вопроса. Он смутился, опустил голову, какое-то время молчал, пытаясь справиться с волнением, и вдруг заговорил.
- Я не приводил фарисеев на твой двор, Мириам.
- Ну, конечно. Они сами пришли, - усмехнулась она.
- Верь мне. Я просил, чтобы ты сама прогнала нечистого со своей земли, и не хотел, чтобы случилось все именно так.
- Про субботу кто им донес?
- Они спокойно прошли на задний двор и допросили слуг. Кто-то проболтался, Мириам.
- Ты управляешь моим имением, Петр, - почувствовав легкую тошноту, она ухватилась за дверной косяк, задержала дыхание. – Ты мог и не допустить, но не сделал ничего, чтобы помешать им. Оправдания тебе нет. И веры в тебя тоже не осталось.
- Это для тебя, Мириам, – глаза его зло сверкнули, но тут же погасли. – Для тебя не осталось веры, а я никогда не предам его.
- Ты?! - она чуть не задохнулась. – Однажды ты уже предал его. Помнишь, там, в пустыне, когда оставил посреди мертвых песков и камней, и были только змеи вокруг. А где был ты?
- Это ложь! - он затрясся, схватил ее за руку и привлек к стене, загородив всем своим телом от посторонних глаз. Зашептал прямо в лицо, дыша горячо и натужно. – Ложь! Я не бросал его, я ушел за помощью. Весь день шел до Каны за повозкой, а когда вернулся, то не нашел его.
- Конечно, я его нашла! – Мириам оттолкнула Петра, ей было нечем дышать. – Опухшие ноги, искусанные змеями, неподвижное мертвое тело. Вот, что я нашла, и спасла его я! Ты мог нести его на руках, он ничего не весил. Легкий, словно лебяжий пух. Со старым Яруфом я спокойно перенесла его в повозку. Одна кожа да кости. Но ты бросил его, потому что был уверен, что там выжить нельзя. Ты спасал не его, Петр, ты спасал себя. А знаешь, почему? Ты жалок и слаб, даже несмотря на свою силу и мощь, ты ничтожен по сравнению с ним. Ты никогда не будешь таким, как он. Его истина тебе непонятна, ты никогда не сможешь постигнуть того, чего постиг он...
- Замолчи, замолчи! - его рука невольно потянулась к женскому горлу, но Мириам презрительно улыбнулась, словно увидела перед собой скорпиона.
- Даже не вздумай. Тронешь меня, и я тебя уничтожу, - предупредила она Петра. Он опомнился, поспешно убрал руки за спину, сделал шаг назад. – Если ты так предан ему, я не встану между вами, обещаю тебе. Но если ты предашь его, пожалеешь. Запомни.
- Ты угрожаешь мне, царица? – Петр едва усмехнулся. Но и от этой мимолетной ухмылки у нее похолодело сердце. Да, она не ошиблась: он слышал все, о чем говорил старик.
- Не стоит верить словам безумного старца, - Мириам равнодушно пожала плечами. – Он называл царицей Саломею, а не меня.
Ей захотелось поскорее уйти в дом. Продолжать дальнейший разговор было слишком опасно, но Петр преградил дорогу. Яркое послеобеденное солнце слепило в глаза, и он прикрыл их рукой.
- Падчерицу Ирода зовут так, – сказал он почти шепотом. - В народе говорят, что она попросила царя отрубить голову пророку Иоанну, и случилось это в его дворце в прошлом году.
- Я была там, - Мириам сильно побледнела, тень того дня еще жива была в ее памяти, но Петр не заметил перемену в женском лице. – Только тогда его звали не пророком, а разбойником.
Теперь пришло время удивиться Петру.
- Как? В день смерти Иоанна ты была во дворце?
- Я искала там Ису.
- Что еще ты знаешь о пророке? Говорят, после его смерти исчезла жена домоправителя Хузы. Ее видели в здешних местах. Ты ничего о ней не слышала?
Мириам зашла в тень террасы, он следовал за ней неотступно. Взгляды их встретились, Петр попятился назад.
- Она была здесь, в этом доме. После казни твоего пророка сбежала из дворца и хотела найти убежище. Целый месяц служила Исе, помогала с больными и желала сделать его новым пророком, но у нее ничего не получилось.
Петр жадно слушал и не верил.
- Куда же она делась?
- Ушла. Никому ничего не сказала, просто ушла и все. Больше я не видела ее. Сюда она не возвращалась.
- Странно… - Петр присел на скамью.
Мириам забеспокоилась. Она и думать забыла об Иоанне. Араис сдержал слово: больше никто и никогда не видел жены Хузы. И Мириам не вспоминала о ней, а самое главное, что и Иса не спрашивал о ней с того дня, когда та исчезла. Но сейчас… Чувство близкой неизбежности чего-то ужасного заставило Мириам присесть рядом с Петром и изменить непреклонный тон на миролюбивый, почти ласковый.
- Что тут странного? – поинтересовалась с участием, словно до этого и не было никакой ссоры. – Мы все очень удивились, когда она ночью постучалась в наш дом. Толком ничего не объяснила, но попросилась пожить. Сказала, муж преследует ее, и ей нужна защита. Я приняла ее в дом так же, как приняла тебя, Петр. Мы каждый день ожидали какого-нибудь известия из дворца или появления отряда, посланного за ней вдогонку, но никто не явился. А однажды днем она вышла за ворота и больше не вернулась. Вот и все. Куда она подевалась, никто не знает… Не думай о ней, - Мириам коснулась тяжелой руки. Он встрепенулся, сильно сжал ее горячую ладонь. - Займись лучше приготовлениями к пасхе. Я пообещала священнику жертвенных животных. Выбери самых лучших ягнят, чтобы не сказали обо мне плохо. И кувшин миро купи на рынке. Только сам купи, слишком высока цена, слуги могут разбить кувшин по дороге.
- Хорошо, госпожа.
До самого вечера она не находила себе места. Даже Марфа не смогла успокоить подругу, уверяя лишний раз, что той нельзя волноваться. Все было тщетно. Настроение менялось каждый час, словно весенний ветерок в тенистой чаще. Спокойствие и отрешенность сменялись нервным беспокойством и раздражительностью. То ей хотелось плакать, то почему-то веселиться и смеяться. Она позвала Павла и попросила что-нибудь наиграть на цитре. Мальчик вспомнил один старинный греческий напев, Мириам сразу узнала его. В Афинах в храме Исиды эту мелодию напевали жрицы за плетением цветочных гирлянд для статуй богини. Музыка немного успокоила, но ненадолго. Как только солнце склонилось к горизонту, Мириам опять вышла на террасу.
Каждый день она приходила сюда и в одиночестве встречала закат. Долго смотрела на яркий исчезающий диск дневного светила и провожала его за далекие темные холмы. Упоенный теплый воздух сменялся на ночную прохладу, в темно-синем небе стрелой проносились крылатые мыши, сильнее стрекотали цикады в чаще, реже блеяли овцы на дальнем пастбище. Но и это все постепенно замирало, уходило на покой. И тогда незаметно из-за озерной стороны восходила луна. Звезды приветствовали царицу ночи, полыхали далеким светом на сумрачном небосклоне. Но быстро наступала ночь, небо становилось иссиня-черным, а свет далеких звезд все ярче и ближе. И вот они зависали прямо над головой и что-то пытались сказать, о чем-то предупредить.
В ночной тишине Мириам считала дни и молилась, чтобы следующий выдался радостнее, чем тот, который только что погас на ее глазах. И когда затихли звуки, когда ночь поглотила все ее существо, и, почувствовав себя неотъемлемой частью совершенного мира, она подняла глаза в черное полное мириадами крошечных искр небо и прошептала:
- Всемогущий Бог, если ты действительно есть и слышишь меня, прошу, верни мне его.
Над озером неприметно упала звезда, и одинокий всадник въехал в Магдалу.
Когда надоело смотреть с верхней террасы на темную пустынную дорогу, Мириам вспомнила про свитки из сундука кормилицы. В спальне она зажгла свечу и достала заветный сверток. Развернула один свиток и попробовала разобрать надписи. Древний арамейский язык с трудом поддавался чтению, были понятны отдельные слова, но сложить их во что-то целое никак не удавалось.
Громкий стук в ворота отвлек Мириам от занятия. Неужели Иса вернулся? Послышался крик и лошадиное ржание, слуга пробежал по двору к воротам, и она заторопилась на лестницу.
- А я говорю, что не мог ошибиться, дурень. Это дом Магдалины.
«Терпрасий!» - опомнилась Мириам и громко позвала:
- Центурион!
- Слава Зевсу! Я слышу твой голос, женщина.
Во двор въехал огромный боевой конь центуриона весь в пене с потными боками. К нему подбежали рабы, а хозяйка с высоты террасы отдавала распоряжения.
- Протереть бока, не поить. Смотрите, чтобы к утру конь не сдох.
- Речь не женщины, а мужа. Магдалина! - позвал Терпрасий, поднимаясь к ней по широкой лестнице.
Тяжелая поступь, уставшая походка. Не спеша, держась за перила, он вошел на террасу.
- Ты позвала, я перед тобой, – его хриплый голос нежно дотронулся до сердца. На лице ни улыбки, ни печали, только в глазах всколыхнулись серые волны и окатили ее с ног до головы.
Она стояла, растерянно улыбаясь, едва сдерживая долгожданную радость. В одной руке заметно дрожала белая свеча, другая придерживала на плечах теплую накидку. Мириам смотрела за широкую спину центуриона, надеясь, что он не один, что за ним следует тот, которого она ждала. Но Исы с ним не было. Улыбка сменилась грустью, мимолетная радость разочарованием. Она не верила. Отступила к перилам, посмотрела во двор. Там двое слуг уводили под навес уставшего коня, больше никого. Терпрасий заметил ее растерянность, но причина беспокойства осталась ему не ведома.
- Я один. Воинов со мной нет, - пояснил он. - Можешь не беспокоиться о ночлеге. У меня и так очень мало времени.
- В комнате будет удобнее разговаривать, - и она повела его в дом.
Он шел за ней через комнаты, осматривая темные стены, немногочисленную мебель. Присев на тахту, не стесняясь ее присутствия, он вытянул вперед ноги в пыльных кожаных калигах с металлическими шипами, тяжело вздохнул и медленно проговорил.
- Я только вчера встретил начальника стражи и получил твое послание, Магдалина. Мой отряд находился целый месяц в Финикии. Восстание подавили, многих повесили, остальных бунтовщиков пригнали в Капернаум. Последние пять дней я не покидал седла. Можно принести воды? Я хочу пить.
Вопрос был таким неожиданным и простым, что Мириам не сразу поняла его просьбу. Он повторил.
- Можно воды?
- Есть вино, – она опомнилась от печальных мыслей и поняла, что не предложила гостю даже угощений. – Я принесу еды.
Сама отправилась на кухню и набрала в корзину все, что могла найти на полках посудного шкафа, а кувшин терпкого сладкого вина достала из погребка в дальнем углу. Она старалась не шуметь и не зажигать много огня, но приезд центуриона был услышан. Взволнованная Марфа вошла на кухню и застала подругу за сборами.
- Что случилось? Кто приехал? Иса? - вопросы сыпались один за другим.
- Нет, – Мириам подхватила корзину с едой и кувшин вина. – Центурион из Капернаума.
- Зачем он приехал?
- Я позвала его.
- Ты? О Яхве! Зачем? Что ты делаешь, Мириам? Что ты задумала?
- Я хочу узнать у него о муже, только и всего. Никому не говори, что он здесь, особенно Петру. Иди спать, я сама справлюсь. Утром он уедет, его никто не должен видеть, поняла?
- Да, - Марфа довела Мириам до лестницы. – Будь осторожна, прошу тебя.
Он спал. Тяжелый, глубокий сон сморил могучего непобедимого центуриона. Откинувшись на мягкие подушки, распластав руки по всей тахте, он безмятежно спал, и сиплый храп разносился по пустынным комнатам. Мириам присела рядом, на самый краешек, корзину поставила на пол. Она внимательно разглядывала его лицо. С их первой встречи оно сильно изменилось. Заострился нос, впали щеки, широкие скулы похудели. Под глазами залегли темные тени, то ли от смертельной усталости, то ли от повседневной походной жизни. Коротко стриженые русые волосы грязны, а на висках уже белела седина. Только скулы тщательно выбриты острым лезвием кинжала, а на правой щеке ближе к шее два небольших свежих пореза. От всего тела исходил тяжелый запах пота, но не человеческого, а лошадиного. И чем дольше она смотрела на него, тем сильнее ей хотелось вымыть это тело, хорошенько отскоблить, очистить. Снять железные нагрудные щиты и одеть простые мягкие одежды и… прижаться к нему, к этому сильному могучему телу римского центуриона. Не мужская сила влекла ее в эти минуты, а та защищенность, которую она вдруг ощутила рядом с ним, и которую никогда не могла почувствовать рядом с Исой.
Испугавшись своих потаенных чувств, нежданно всколыхнувшуюся из глубины души теплую волну и к кому, к римскому центуриону! она невольно покраснела, встряхнула головой, отгоняя от себя бесполезные мысли и быстро поднялась с тахты.
Из спальни принесла медный таз и кувшин с холодной водой. Смочила тряпку, хотела осторожно протереть его ноги. Терпрасий вздрогнул, нервно сжал рукоять короткого кинжала на поясе. Храп оборвался, скулы заходили ходуном, заскрежетали зубы, война не отпускала его даже во сне. Мириам попыталась разжать его пальцы и отстегнуть от пояса меч и кинжал. Одно мгновение, и центурион подскочил на тахте, схватив жертву за горло.
- Женщина! – вырвалось из его груди. – Что ты делаешь, ради богов? Не прикасайся к мечу! Я поранил тебя?
- Нет, - она отошла к столу на безопасное расстояние. – Я принесла еду.
Терпрасий заметил возле тахты таз с водой, удивленно поднял брови.
- Ты хотела меня утопить?
- Нет, только вымыть, - улыбнулась она, поднося ему чашу с вином. Он принял чашу, поднес к губам.
- Что это? Вино?
- Пей. Оно не отравлено.
- Разбавь водой, - усмехнулся центурион. В глазах запрыгали озорные огоньки. – Боюсь, что опьянею. Я сильно устал и почти ничего не ел два дня.
Он нагнулся к тазу, с удовольствием ополоснул холодной водой лицо и шею.
- Долго я спал?
- Совсем немного, - Мириам подтянула к тахте низкий стол. – Ешь! Здесь холодное мясо, хлеб, чечевица с овощами и еще сладкие фрукты. Конечно, немного, но это все, что я нашла на кухне. Не хотела будить служанку. Тебя никто не должен видеть.
- Почему? – Терпрасий отрезал кинжалом маленький кусочек мяса, стал медленно прожевывать.
- Многим здесь не понравится, что иудейка принимает римского начальника в своем доме, как гостя. Пойдут ненужные слухи, - она присела рядом на низкий стул.
- Но ты же получила мою розу, значит, Марк Стоций был в твоем доме. И ты не побоялась принять его.
- С тех пор многое изменилось, - она склонила голову, на груди плотнее запахнула полы хитона.
Терпрасий молча ел, пил вино и с нескрываемым интересом разглядывал ее.
- Ты сама изменилась, - вдруг проговорил он спокойным голосом, отставив пустую чашу в сторону. - Простая туника, серый хитон, украшений нет, не видно ни одной частички прекрасного тела, волосы прячешь под накидкой, как старая гурия. Где та, неземная богиня, которая метала в меня молнии и сжигала ненавистным взглядом, опаляя душу мою и сердце неугасимым огнем?
Мириам подняла глаза. И грусть, и боль, потеря и надежда отразились в бездонных зеленных глазах бесконечного мироздания. Он бесстрашно окунулся в них, достал почти до самого дна, и нелепая правда озарилась ему. Центурион тяжело вздохнул, откинул на стол кусок недоеденного хлеба. Взгляд сделался холодным, как снег на вершине северных гор.
- Не надо было мне сюда приезжать. Не меня ты ждала, Магдалина.
- Я надеялась, что ты привезешь его.
Безжалостный ответ поразил его в самое сердце, даже железные нагрудники не спасли.
Центурион качнул головой, сомнений больше не осталось. Все ее мысли были только о муже, и опять не он выходил победителем в этой борьбе.
- Я не видел его, – Терпрасий потянулся к кувшину, налил полную чашу вина. – Только слышал. О лекаре из Магдалы говорит весь дворец. Благодаря ему наместник встал со смертного одра, так мне поведал один царедворец. Твой муж, Магдалина, воистину творит чудеса. Не думал, что судьба сведет нас снова.
- Как они узнали про него, кто донес? – она встала со своего места, не побоялась, подсела ближе на тахту.
- Люди... Молва о его чудесах дошла и до дворца, рассказывают небывалые вещи. Воскрешение умерших, исцеление слепых и безногих. Многие, конечно, не верят, но есть такие, которые клянутся, что видели все своими глазами.
- Они лгут! Они не могли ничего видеть, не могли.
- Это не поможет ему. На окраинах империи бунты, - Терпрасий понизил голос, - каждый день летят донесения в Рим. Народ начинает роптать, под властью кесаря жить нелегко. Если наместники не могут договориться миром, посылаются войска, льется кровь. Кесарю необходимо удержать дальние рубежи, иначе… от великой империи ничего не останется, она развалится, как песочный дворец.
Крепкое вино быстро подействовало на уставшее тело. Центурион тяжело встал и, шатаясь, прошел к дверям. Он выглянул из комнаты, огляделся по сторонам, плотно прикрыл расписные створки. Затем расстегнул кожаные боковые ремни, снял легкие нагрудные латы, отстегнул меч. Он вернулся на тахту и лег, приятно вытянув ноющие ноги. Меч для безопасности положил рядом с собой.
- Присядь сюда, женщина, - попросил Терпрасий и погладил рукой обшивку тахты. – Не бойся, я не трону тебя, - прошептал он чуть слышно, и глаза вспыхнули темным огнем.
Мириам смутилась от его слов, но вернулась на свое место, и чтобы он не заметил ее смущение, пониже опустила голову.
- Из Рима приходят плохие вести, - продолжал центурион. – Пропадают неугодные сенаторы, горожане, закрыты форумы, библиотеки. Даже в семье Тиберия находятся предатели, он не щадит никого, ни родственников, ни самых близких друзей. Тибр полон обезглавленных трупов, казни каждый день. Хоронить мертвых нельзя, запрещено. Недавно я получил от матери письмо. Она предупредила меня, что о возвращении в Рим не может быть и речи. Я хотел оставить службу, срок истекает в этом году. Куда ехать, где искать дом, не знаю…
Мириам едва слушала центуриона, ее мысли были далеки и от него, и от Рима. Терпрасий обвел взглядом стены комнаты. В темных углах, едва освященных одинокой свечой, яркие цветы в сочной зелени велись до потолка, стройные антилопы прятались в густых зарослях, зоркие орлы парили над снежными вершинами.
- Такой дом в Иудее я вижу в первый раз. Он напоминает мне дом моей матери, в ее спальне стены были расписаны восхитительными фресками времен царицы Клеопатры. Кто же сделал эти?
- Мой отец. Он давно умер.
Ей хотелось пригубить вина, но от сладкого запаха тошнило. Поставив неосторожно чашу на стол, она задела плошку, и вино пролилось на пол. Алая лужица растеклась под столом на белой плитке. «Кровь, кругом кровь…», - подумала Мириам и решилась спросить.
- Недавно в городе римские солдаты схватили бродячих фокусников, среди них тот, кто зовется Великим магом. Ты не знаешь, что с ними стало, центурион?
- Они в Капернауме, - вспомнил Терпрасий. – Цыган отпустили, а мага держат в подземелье. Откуда ты про него знаешь?
- Его проповеди я услышала на рыночной площади.
- Проповеди? – он рассмеялся. Вино развеселило его, согрело тело, заиграло по венам. – О каких проповедях ты говоришь, женщина! Бред бродяги нельзя назвать проповедями. О чем он говорил?
- О боге, - тихо ответила Мириам. Лицо центуриона вытянулось, помрачнело.
- Я слышал о вашем боге. И от таких, как этот маг, и от других проповедников. Многих мне довелось узнать и многим рубил я головы. Чего таиться от тебя… Я воин и это мое ремесло, - он нежно погладил холодный металл меча, – и останусь им до самой смерти. Но мне не понятен ваш бог. Он безлик, но вы поклоняетесь ему. Он нем, но вы живете по его законам и судите по ним же. Он глух, но вы упорно возносите свои молитвы и прощаете его за то, что он не слышит вас.
- А разве твои боги всегда слышат тебя, центурион? – возразила Мириам.
Дугой изогнулась левая бровь, в усмешке скривился рот. И все равно он любовался ею. Одинокая свеча горела на столе, и от пламени легкие тени метались по красивому лицу. Одна половина оставалась в серой тени, другая светилась профилем Венеры, богини далекой и недоступной.
- Мой бог – война. Ему я и молюсь. А больше меня ничему не учили, - Терпрасий закрыл отяжелевшие веки.
- Что с ним будет?
- С кем, женщина? – центурион не хотел открывать глаза, слушал только голос.
- С магом.
- Не знаю, - ответил он раздраженно. – Повесят или отпустят, какая разница. За этим проповедником, как ты говоришь, придут другие. Эта земля плодовита на бунты и восстания. Их было пять за последние недели… - Терпрасий засыпал.
- Мой муж не проповедник, - Мириам схватила центуриона за руку, тот через силу открыл глаза. – Он простой лекарь, лечит и бедняков, и богачей, не отказывает никому. Какой из лекаря бунтарь? Разве только он хочет знать больше, чем другие…
- О ком ты говоришь, Магдалина? – он почти уснул и потерял смысл произнесенных слов.
- О муже. Исе! - голос дрожал сквозь слезы.
- Нет, женщина, – центурион тяжело вздохнул, ему смертельно хотелось спать. Он переложил меч на другой край тахты подальше от нее. - Только не слезы, прошу тебя. Чего ты хочешь? Не плачь.
Мириам проглотила ком в горле, быстро вытерла мокрые глаза.
- Я хочу, чтобы муж вернулся домой. Терпрасий, помоги мне вернуть его, - последние слова произнесла почти шепотом.
- Ты поэтому позвала меня?
- Да.
Она почти не дышала, с трепетом ждала, сидя на краю тахты, что он скажет. Он молчал. Тяжелая тишина повисла в комнате, потрескивала на столе догорающая свеча, время от времени освещая темноту яркими желтыми всполохами гаснувшего пламени. Центурион перевернулся на живот, сгреб Мириам в охапку, подтянул ближе к себе. Он спокойно положил голову на женские колени, поближе прильнул к мягкому животу, обеими руками обнял покатые бедра. Она не сопротивлялась, не возражала, а осторожно погладила короткий ежик волос. Носом он закопался в складки ее нижней юбки, глубоко и протяжно вдыхая могучей грудью запах женского тела, горько-сладкого миндаля. Так тянулись минуты. Через время ей послышалось мирное сопение, тихий храп. Центурион спал. Глубокий тяжелый сон сковал его дух и тело. Подождав немного, Мириам попыталась освободить ноги из сильных объятий, без движения они затекли и ныли. Но почувствовав ее шевеление, он еще больше сжал руками бедро, не желая расставаться с ней даже во сне.
В ожидании рассвета она обреченно подчинилась его воли. Тихо лились женские слезы, с каждой слезой таяли минуты, а с ними и ожидание надежды на его помощь. Он не поможет ей, теперь она знала наверняка. Только сейчас, когда его голова покоилась на ее коленях, а сильные руки обнимали стройный стан, она поняла всю тщетность своего минутного порыва просить его о помощи к человеку, который был чужд ему и, возможно, даже неприятен. На что же она надеялась, как она могла думать, что командир легендарной капернаумской центурии, первый командир манипула согласится просить перед наместником кесаря за иудейского лекаря, имя которого ему даже неизвестно! Но он был ее последней надеждой, последней и единственной…
Через время он проснулся. На дворе еще стояла глубокая ночь. Свеча давно погасла, и комната освещалась через окно полной луной. Терпрасий разжал объятия, нехотя встал, потянулся. Мириам поспешила зажечь новую свечу, но вскрикнула от боли.
- Я не могу встать, центурион, - пожаловалась она, - ноги одеревенели, я не чувствую их.
- Подожди, – он опустился перед ней на колени, приподнял край юбки и медленно растер онемевшие икры. Боль иглами пронзила ступни, и Мириам крепко стиснула зубы.
- Это я виноват. Не терпи боль, женщина, кричи, станет легче, - Терпрасий виновато улыбался, но кричать она не могла. Тихий стон вырвался из женской груди и сразу стих.
Когда его время закончилось, она сама вывела ему коня. Принимая из рук Мириам уздечку, он коснулся холодной женской руки, подержал немного в своей теплой ладони, стараясь согреть тонкие пальцы. Мириам заглядывала в ясные глаза, хотела узнать ответ, но тщетно. Он не смотрел на нее, все время хмурился, словно превозмогал неприятную боль. И лишь когда вышли на дорогу, заговорил:
- Скоро начнет светать, а путь мой долог. Сперва Капернаум, затем Ершалаим. Там к иудейскому празднику собирается много паломников, ставленник кесаря опасается новых бунтов… не знаю, увижу ли тебя вновь, Магдалина… ночь прошла так быстро, но эту ночь я не забуду никогда. Только не зови меня больше, я не приду.
Терпрасий ловко вскочил в седло, заскрежетали доспехи, глухо брякнул меч на мускулистом бедре. Почувствовав родного седока, конь негромко заржал, приветствуя боевого собрата, и резво вскинул копытами. Но центурион затянул потуже поводья, присмирил животную игривость и напоследок произнес:
- Жди, он вернется. Я обещаю тебе, Магдалина.
Когда его черный силуэт появился на холме, над озером уже медленно поднималось солнце. Он не обернулся, не взмахнул рукой, мчал во весь опор, а она все смотрела на пустынную дорогу и повторяла его последние слова, надеясь, что не ослышалась, что не почудились они ей. Ведь подарив обреченному надежду один раз, жестоко забирать ее снова. Центурион не обманул, выполнил свое обещание. Слово солдата оказалось верным. Иса вернулся домой через два дня.
23.
Она омывала ему ноги в той же комнате, где совсем недавно провела ночь в объятиях римского центуриона. В медном тазу развела теплую воду, добавила розовое масло. Аккуратно, стараясь не причинять лишнюю боль, промывала кровавые ссадины и глубокие трещины на пятках.
- Почему ты шел босой, любимый? Где твои сандалии? - все спрашивала она, а он молчал и виновато улыбался, как ребенок, совершивший глупый проступок.
Сменила воду, налила другую, теплее. Вода успокаивала, снимала боль и усталость. Много он хотел ей поведать, но не смог. Когда увидел ее глаза, счастливое лицо, когда бросилась она к нему на грудь и подкосилась, словно раненная лань, падая на его руки, когда целовала лицо без разбора куда попало: в глаза, в нос, в лоб, в щеки, когда не могла оторваться от него и разнять объятия, понял он, что оставил ее слишком надолго. Не смог сказать ничего в оправдание долгого отсутствия, слова все позабылись, а вина осталась.
Неведом мне твой страх, возлюбленная моя, ибо не пришел он со стороны, как неизвестный путник, затерянный в жгучей пустыне, а сам я породил его. Неведомы мне черные ночи без сна, когда лишь слабый луч последнего разума освещает путь надежды твоей, роза моя. Не знаю я безотрадные одинокие рассветы, когда даже солнце не способно прогнать из души твоей остатки потаенного мрака, последний сумрак ночного бдения и страха.
- Сможешь ли ты простить меня за тягостные дни ожидания, возлюбленная моя?
- Уже простила.
- Сможешь ли ты позабыть горькую обиду свою, возлюбленная роза моя?
- Уже забыла.
Жизнь моя в этом мире, а целый мир это ты, любимый. Пройдет день, а за ним ночь, и снова день и снова ночь, а я все буду ждать тебя изо дня в день, из ночи в ночь. Всходит солнце, и тает луна, загораются звезды, и гаснут зори, уходит свет, и наступает тьма, все проходит перед взором моим, но только нет рядом тебя, возлюбленный мой. Не плачет сердце мое, не рвется душа, ибо на ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его, и не нашла его.
- Где ты оставил свое сердце, возлюбленный мой?
- Я отдал его тебе.
- Где ты потерял свою душу, любимый мой?
- Ты нашла меня без нее.
Она нежно перецеловала каждый распухший палец на его ноге, смазала бальзамом, обернула холстом. Принялась за другую ногу.
- Мириам, - попросил он, - не надо.
Она тихо улыбнулась, прищурила глаза.
- Не могу поцеловать разум твой – целую лоб твой, не могу поцеловать сердце твое – целую губы твои, не могу поцеловать душу твою – целую ноги твои… И душа твоя раскрывается, как спящий цветок от теплых лучей, - поцеловав последний мизинец, обернула ступню в чистую ткань. Присела рядом, голову склонила на грудь и облегченно вздохнула. Он здесь, он рядом, он вернулся…
- Кто помог тебе выйти из дворца?
- Сам не знаю, роза моя, - Иса пожал плечами, пригладил короткую жиденькую бородку. – Посреди ночи меня растолкали два стражника и вывели за ворота. Дали суму с хлебом и водой. А надеть сандалии я не догадался, вот и шел босиком.
- И они ничего не сказали?
- Сказали, - тихо ответил Иса.
- Что же? – допытывалась Мириам.
- Сказали, если вернусь во дворец, то головы мне не сносить.
Мириам незаметно улыбнулась, но промолчала. Она благодарила Всемогущую Исиду и… центуриона.
На следующее утро к Исе пришли Иаков и Иоанн, долго беседовали на скамье под тутовником. К их разговору присоединился и Петр.
Мириам вместе с Марфой наблюдала за ними из кухонного окна. Женщины готовили свежий хлеб и сладости для детей. Рядом за столом играла Фая, пересыпая орешки миндаля из одной плошки в другую.
- Ты сказала ему? – не выдержала Марфа.
- О чем? – Мириам едва поняла вопрос. Она боялась пропустить из мужской беседы самое важное, хоть толком ничего и не слышала, но слова «пасха» и «Ершалаим» уже два раза долетали до ее ушей.
- Что беременна, - Марфа стояла очень близко и говорила тихо, но Мириам сразу зашипела на нее.
- Тише, прошу тебя. Нас могут услышать, – она обернулась на кухарку. В углу кухни Саиса ощипывала птицу и что-то напевала себе под нос. – Нет, не сказала.
- Почему? – Марфа обняла подругу за плечи. – Он будет рад.
- Не до этого было, - оправдывалась Мириам. – Ты же видела его ноги.
- Когда ты скажешь ему? – не успокаивалась Марфа. – Ведь Петр все знает.
Увидев полный ненависти взгляд, она осеклась, покраснела, убрала руки с плеча и отступила в сторону.
- Петр все знает? - Мириам едва сдерживала гнев. – Как ты могла! Я просила никому не говорить.
- Прости, Мириам, - шептала Марфа. – Не смогла удержаться от такой чудесной новости, а Петр всегда внимателен и так добр к детям. Я проговорилась, прости меня.
Мириам отвернулась к окну. Беседа под тутовником продолжалась, но теперь взгляд ее был прикован к Петру. Он спокойно поддерживал разговор с Исой, кивая и поддакивая, все время оглядывался в сторону кухни, будто высматривал кого-то.
- Я сегодня же скажу ему, - пообещала она Марфе. – Придется сказать.
Она услышала мужской смех. Иса смеялся! Радость переполняла его, и Мириам захотелось выйти во двор и узнать причину, но из комнаты под лестницей донесся громкий крик старца, и все последовали за Исой. Мириам оставила тесто, кинулась во двор.
Старик умирал. Не оставалось никаких сомнений: редкие вздохи, широко открытый рот, короткие хрипы, вырывающиеся из натужной груди. Глаза раскрыты и устремлены в потолок, а дрожащие руки ощупывают того, с кем хотели бы проститься.
- Свет, его свет, – проговаривал быстро старик и замирал от удушья, судорожно глотая воздух. – Тьма. Кругом тьма. Веди его, веди к свету…
Иса схватил его руки, прижал к груди. На минуту старец успокоился, но снова принялся звать того, за кем не мог угнаться. Иаков и Петр обступили лежанку с двух сторон, Иоанн стоял в ногах. Метания старца длились недолго, скоро он затих, мирно сложил руки вдоль тела, задышал спокойнее и ровнее. Иса присел рядом, провел рукой по спутанным седым волосам, по сухому лбу, откинул с лица длинную прядь. Глаза старца прояснились, и вместо потолка он посмотрел на Ису. Подобие улыбки промелькнуло на его губах. Останавливаясь на каждом слове, он едва проговорил.
- Иди. К свету. Иди. К храму. Ты. Остался. Один.
Сиплый хрип вырвался из гортани, и старик затих. Веки опустились, беззубый открытый рот черной дырой зиял на желтом лице. Иса до конца закрыл ему глаза. Мужчины молча застыли в неподвижных позах, боясь шелохнуться, осмысливая последние услышанные слова.
Мириам ступила на порог.
- Его нужно похоронить до вечера. Священника лучше не звать. Сами произведем обряд, не в первый раз.
Петр поднял глаза, но она взгляда не отвела. С того последнего разговора они старались не встречаться. Обоих тяготило присутствие друг друга, и каждый занимался своим делом: Петр – землей и скотом, Мириам - слугами и домом. Он оценивал каждое произнесенное слово, согласно кивнул головой.
- Ты права, госпожа. Так будет спокойнее для всех.
И опять она не пожалела земли. Старца похоронили возле Сарры на семейном кладбище.
С заходом солнца все собрались во дворе за столом, молча завершили обряд поминания. Слуги зажгли настенные факельные огни, убрали посуду. Но расходиться никто не спешил, Иса сидел во главе стола, низко склонив голову, не замечая никого вокруг себя. Скорбь его была тягостной и очевидной. Он сильно привязался к старому безумцу, почитал его как близкого и равного себе, как отца. Смерть была ему понятна, но слишком внезапна, слишком скоро покинул его старик, открывший таинства заповедей, таинства божьего слова и закона. О многом хотелось еще расспросить его, многое осталось непонятным, но срок закончился, время упущено. Корил ли он себя, оправдывал ли свою медлительность? Несомненно. И мучительная боль поднималась в его душе, от которой не было спасения, которую не в силах было превозмочь, а только покориться и пойти за нее на крест.
Мириам положила руки на его плечи. Иса вздрогнул.
- Уже поздно, - услышал он ласковый голос. – Нужно гасить огни. Завтра будет новый день.
- Да, да, да, - с готовностью ответил он и посмотрел вокруг. Двор опустел, все уже разошлись и слуги, и Иоанн, и Иаков. Только Петр ждал в стороне, смиренно сложив перед собой руки.
- Да, да, да, - повторил Иса, когда Мириам подняла его со скамьи и повела наверх в спальню. Он не сопротивлялся, не спорил, шел молча. Она не сняла одежду, прямо в хитоне уложила его на постель, бочком к стене, как маленького ребенка, накрыв сверху покрывалом. Погасив все свечи, погрузив комнату в полную темноту, прилегла рядом. Покрепче прижалась к его спине, обняв одной рукой поперек груди и уткнувшись носом в его теплую шею.
Через время напротив окон взошла луна, и вся комната осветилась бледным серым светом. Они долго лежали неподвижно. И каждый лежал и думал, что другой уже спит. И каждый думал о своем, он о Боге, она о ребенке. И каждый считал свое главнее и не знал, как поведать это другому. Каждого влекла своя мысль и надежда, что все разрешится само собой, что не нужно лишних объяснений, слов, упреков, что и так все станет понятно потом, когда скрывать уже не будет надобности. Он своего Бога, она своего ребенка. И сейчас в этой теплой весенней ночи, когда за окном удушающе источали аромат лимонные рощи, трещали за окном несносные цикады, а небо распласталось над землей звездным шатром, только одно объединяло их теперь на супружеском ложе. Теперь они оба не могли существовать без своего предназначения, их противостояние было предопределено.
Уже засыпая, ей вдруг вспомнились слова старца: «Твоя истина – любовь», и в сонном безмятежном сознании промелькнула последняя мысль. Она разжала крепкие объятия, перевернулась на спину, осторожно, чтобы не потревожить его сон, отодвинулась от мужа. Терзающие сомнения исчезли, растаяли, как тончайшие белоснежные облака под лучами знойного солнца. И все, что накопилось в душе за последние дни, обильными слезами полилось изнутри. Не было всхлипываний, плача, тихих рыданий. Только слезы чистейшим хрусталем текли по щекам. И открылась ей простая истина, скрытая в вековых манускриптах александрийских мудрецов: Любовь не бич, а дар богов. Любовь не цепь, а крылья стремительного полета. И легче стало на душе, потому что нельзя его силой привязать к своему сердцу, нельзя удержать его любовью возле своих ног, а можно только дарить ему эту любовь и ничего не просить взамен. Потому что ее истина в любви к нему.
Поутру опять явились Иоанн и Иаков. Они позвали Ису, долго с ним о чем-то разговаривали, упрашивали, убеждали. Он согласился и, ничего не сказав Мириам, ушел вместе с ними в город.
На скотном дворе она разыскала Петра. Вместе с рабами тот отлавливал овец к весенней стрижке, отбирал их по масти и расцветке. Рядом под навесом Яруф точил на камне ножницы. Женщины готовили чистые тюки для сбора шерсти. На краткое приветствие хозяйки Петр ответил поклоном.
- Хорошего дня тебе, госпожа.
Она удивленно подняла брови.
- Госпожа? С каких же пор ты стал звать меня госпожой, Петр?
- Не насмехайся, Мириам. Не время, - его строгий, почти печальный тон смутили ее. Она присела рядом на жердь изгороди.
- Я пришла, чтобы спросить, - Мириам старалась держаться миролюбиво. Знала, что из ругани ничего хорошего не получится.
Петр отправил в загон последнюю черную овцу, закрыл изгородь. Вытирая о край хитона руки, подошел ближе к Мириам, чтобы посторонние уши не услышали разговор.
- Что же понадобилось моей госпоже? – он щурился от яркого утреннего солнца.
- Сегодня приходили рыбаки Иоанн и Иаков.
Он только кивнул головой, давая понять, что знает, о ком идет разговор. Мириам продолжала.
- Они долго спорили и потом куда-то увели Ису. Ты не знаешь, куда? Он ничего мне не сказал.
- Все-таки они уговорили его, - печально проговорил Петр.
- Уговорили?
- Они хотят собрать иудеев возле святилища, чтобы люди послушали проповеди нашего учителя, - в голосе слышалась и гордость, и нескрываемое уважение.
- Проповеди, – она не верила своим ушам. – Какие проповеди, Петр? Заклинаю, если он дорог тебе, останови его.
- Зачем, госпожа? – удивился он, присаживаясь рядом на изгородь. – Учитель умеет убеждать, он говорит так, что сложные истины становятся простыми, а простые - понятными.
- Какие истины, Петр? О чем ты говоришь? Как ты мог допустить, чтобы рыбаки уговорили его идти к нашему храму.
- К храму они собрались идти на пасху, - спокойно пояснил он. - К храму Соломона, в Ершалаим.
Она отрешенно посмотрела на Петра, и руки сами опустились на колени. Теперь перед ней раскрылись вчерашние слова «пасха» и «Ершалаим». Откуда-то из забытого сознания всплыла фраза, оброненная центурионом: «Это не поможет ему…». Тогда ночью она не придала особого значения его словам, а услышав, сразу же позабыла. Но сейчас голос его отчетливо напомнил эти слова, и еще вспомнился взгляд, с которым он произнес их, сочувствующий и обреченный. Он так и не договорил до конца то, что хотел сказать, пожалел ее.
К загонам бежал Павл, но оступился и растянулся на земле у самых ног Мириам. Она помогла ему подняться и отряхнуть одежду от пыли.
- Что случилось?
- Там всадники, – выпалил юноша.
- Какие всадники? - управляющий не остался в стороне, подошел ближе, но Павл проигнорировал его вопрос и старался разговаривать только с хозяйкой.
- Они спрашивают вашего мужа, госпожа.
- Сказали, откуда они? Кто их послал?
- Вроде, да, - растерялся юноша.
- Из Капернаума? – Мириам быстро принимала решение.
- Вроде, да, - повторил Павл и отступил.
- Петр, выйди к ним. Ты управляющий, они послушают тебя. Скажи, что Иса еще не возвращался из дворца. Скажи, что мы не знаем, где он.
- Госпожа… Мириам, - Петр хотел предостеречь.
- Иди, – она и просила, и приказывала. – Иди.
Ему оставалось только подчиниться.
Выждав немного, Мириам прошла через хозяйственный двор и прокралась на кухню. Из единственного окна ей хорошо был виден двор и распахнутые ворота. Четыре всадника ждали на дороге. Один спешился и уже заводил коня во двор. Петр бежал к нему навстречу. Он что-то долго объяснял римскому солдату, а тот показывал свиток. Управляющий широко разводил руками, качал головой, выкрикивал отдельные слова и категорично преграждал всаднику дорогу. Наконец он убедил его. Римлянин вскочил в седло, и все четверо благополучно развернули коней в сторону объездной дороги.
Мириам присела на скамью. Она ждала Петра, выйти самой не было сил.
- Саиса, - позвала она кухарку. – Налей мне лимонный шербет. Что-то жарко сегодня.
Девушка мигом исполнила просьбу, подала полную чашу кисло-сладкой жидкости. Мириам тошнило с самого утра, тошнило каждый день, есть она ничего не могла, только пить. Кисловатый вкус лимона утолял жажду и нестерпимую тошноту.
- Они уехали, - на пороге возник Петр.
- Я видела. Что хотели?
- Мне показали приказ немедленно доставить Ису в Капернаум.
- Ты сказал, что его здесь нет?
- Сказал.
- Они поверили?
- Нет. Хотели обыскать дом.
- Почему не обыскали?
- Я убедил их.
Мириам кивнула головой, отпила шербет. Он решился присесть рядом на скамью.
- Они вернуться, - проговорила она тихо и удрученно посмотрела на Петра. – Обыщут, перевернут все вверх дном и, если не найдут…
- Твой центурион уже не поможет тебе, госпожа?
Его ласковые слова, словно пощечина, обожгли лицо. Он знал! Знал намного больше, чем ей казалось, но молчал. Оправдываться перед ним не было сил. Пусть думает, что угодно, главное, уберечь Ису.
- Его надо увести отсюда, – Мириам тяжело поднялась со скамьи. – Один день у нас есть. Завтра поутру вы отправитесь в Ершалаим. Там его никто не найдет.
- Мы? – переспросил Петр.
- Да, - холодно произнесла она. – Ты и Иса.
- Ты доверишь его мне? Ведь ты же говорила, что я предал его однажды, оставил одного в пустыне, - на лице его играла надменная, самодовольная улыбка, и теперь он издевался над ней.
Мириам поставила чашу на стол. Подошла так близко, что Петр попятился назад.
- Ты дважды предашь его, - прошептала на самое ухо и, улыбаясь, добавила, - в этом твоя истина.
Глаза его расширились от удивления, что-то зачесалось в горле. Он поперхнулся, закашлялся, покраснел от натуги, хотел ответить, но Мириам уже бежала к воротам. Иса входил один. Он вернулся.
Весь вечер она не находила себе места. В комнате на втором этаже приготовила низкий стол, заставила всевозможными блюдами, фруктами, сладостями. На мягкую тахту усадила мужа и слушала его рассказ. Им никто не мешал. Петр два раза подходил к дверям, старательно прислушивался к разговору, но заметив его, Мириам быстро выходила из комнаты и прогоняла его прочь. Ни с кем она не хотела делить мужа в последний вечер, ни с кем.
Иса как всегда ел мало, немного чечевичной похлебки, немного фиников, чуть-чуть позволил себе выпить разбавленного вина. Настроение его было приподнятым, даже радостным. Счастьем искрились глаза, блаженная улыбка не сходила с губ.
Он долго говорил о том, как утром небольшая толпа горожан собралась перед святилищем, как его внимательно слушали; некоторые уходили, выкрикивая гневные ругательства, некоторые подходили ближе и просили помощи, спрашивали совета. Вся его утренняя проповедь длилась недолго, но люди не спешили расходиться. Многие уже не видели надежду среди нужды, горести и болезней, а хотели найти спасение в простых словах утешения, сочувствия, понимания. И оказалось, что он мог дать им то, чего они так страстно желали. С особым усердием пояснял изречения из Пятикнижия и притчей Соломоновых, не забыл и псалтирь, никому не отказал, для всех нашел доброе слово и видел, как фарисеи стояли рядом и что-то записывали за ним. От недобрых взглядов ему пришлось увести слушателей к озеру. И там еще долго беседовал с ними и рассказывал об исходе Моисея и о божьих заповедях, повторяясь по нескольку раз, пока смысл его слов не доходил до притупленного разума.
Во всех подробностях он пересказал все, что случилось с ним за один день. Ни что не ускользнуло от ее внимания, ни то, с каким воодушевлением он рассказывал свою проповедь, ни то, с каким восторгом горели его глаза, с каким упоением он говорил об избранном пути.
Надолго затянулся вечер. Вот уже и солнце давно зашло за темную гору, и звезды рассыпались по черному небу, и выкатилась однобокая луна, освещая небесное торжество. Тогда Мириам зажгла свечи, много свечей. Расставила по всем углам, освещая желтым светом расписные стены. К ночному теплу добавилось тепло свечей. В комнате сделалось нестерпимо жарко. Она сняла с головы накидку, с плеч откинула хитон. Иса замолчал на полуслове и замер не дыша. Волосы цвета горького меда убраны белоснежными жемчугами, переплетены волнистыми косами, тончайшая голубая туника едва скрывала высокую грудь и покатые бедра, голые руки в золотых звенящих браслетах, тонкая талия перехвачена широким серебряным поясом.
- Мириам, - выдохнул пораженный Иса, – какая красота! Я уже и позабыл, какой увидел тебя в первый раз, госпожа моя.
- Последний, как первый, - подошла она к мужу и осторожно покрыла мягкие губы долгим нежным поцелуем.
- Что мне сказать, роза моя? – он захмелел от сладких губ.
- Скажи, что любишь меня.
- Люблю.
- Скажи, что запомнишь меня такую, как сейчас.
- На века запомню.
- Скажи, что вернешься ко мне.
- Я с тобой вот здесь, - он легонько дотронулся до ее живота. Изумрудные глаза широко распахнулись, взлетели вверх рыжие ресницы.
- Ты знаешь?
- Знал.
- Почему же...
Он легонько прикрыл алые губы ладонью.
- Таинство твое сбережется веками, а плод чрева твоего останется вековой тайной.
- Иса! - она опустилась перед ним на колени, прижалась грудью к его ногам. Безудержные слезы потекли по щекам. – Не хочу, чтобы ты уходил.
- Ты сама гонишь меня, - улыбнулся он.
- Нет, не гоню. Хочу лишь уберечь. За тобой придут, и ты не спасешься.
- Кто знает завтрашний день? – он пожал плечами. – Только Бог.
- Что дал тебе Бог, – в ее голосе слышалась жгучая ревность, - если вместо меня ты выбираешь его? Что он дал тебе, скажи?
- Многое, - ответил он спокойно и опять улыбнулся. – Тебя. Эти изумрудные глаза и лукавую улыбку, сладкие губы и заразительный смех. Твое дыханье и твою любовь.
Она села рядом, обвила руками шею, склонила голову на грудь. Нежно зазвенели браслеты, звякнули золотые колокольчики на запястьях. Где-то за окном в темной ночи глухо крикнула сова, зашелестели крылья, и опять тишина.
- Ты все для меня, - зашептала она. – И боль, и слезы, и счастье, и жизнь. Рядом с тобой я умею дышать, когда тебя нет, я умираю тысячу раз. Если впереди расставание, - голос ее задрожал и оборвался, она судорожно сглотнула, перевела дыхание, но продолжала, - сделай так, чтобы сердце мое не разрывалось на куски. Прошу тебя.
- Сделаю, госпожа моя… царица моя, - он обнял дрожащие плечи, прижался щекой к пышным волосам. – Что для нас неделя разлуки, если в веках будет жить эта любовь.
- Обещаешь?
- Обещаю.
- Тогда возьми меня с собой, - вдруг попросила она.
Иса поднял голову, заглянул в любимые глаза.
- Что мне красота звезд, если глаза возлюбленной моей горят ярче, что мне глубина озер, если каждый день я тону в ее глаз. Они весь мир для меня, и весь мир отражается в них.
Он отвел взгляд, словно извинялся за невысказанный ответ...
Несмотря на поздний час, Мириам нашла Петра внизу на крытой террасе. Он что-то собирал в холщовый мешок, готовился в дорогу. Одинокий факел освещал сгорбленную фигуру на широкой скамье возле стены, отбрасывая тени на каменный пол и белые колонны. Ночным видением она встала перед ним. Тихий вздох изумления невольно вырвался из его груди. Такой он не видел ее никогда. Хотел что-то сказать, но позабыл слова, и гнев, который столько времени томился в груди, исчез тот же миг.
Петр подвинулся на скамье, уступая место. Мириам тихо присела рядом, заглянула в дорожный мешок. Немного хлеба, чаша, плошка, чистое белье. Ей вспомнилась котомка Исы – камни, засушенная трава, свитки, деревянные молоточки. Небесное и земное, духовное и телесное. Два начала и две противоположности. «На тебе Петр, как на камне, будет стоять истина моя»… Зачем это вспомнилось сейчас? Зачем?
- Иди, - она вернула ему мешок. – Он ждет тебя. Теперь он твой…
24.
Еще засветло Мириам и Марфа вышли провожать мужчин в дорогу. Жена уговорила мужа ехать на осле, от повозки и слуг он категорически отказался. Петр пожелал сопровождать его пешком. Иоанн и Иаков пообещали присоединиться к ним в Ершалаиме через пару дней.
Мириам надеялась, что проводы будут быстрыми и незаметными, но по какой-то неведомой случайности слуги узнали об отъезде хозяина. Ранним утром, когда только забрезжил рассвет, все вышли из своих жилищ. Постепенно двор наводнился слугами и рабами, детьми, женщинами. Самые смелые подходили к Исе, желали легкого пути, прикасались к его одежде, спрашивали наставления. В свое время он помог всем, лечил от недугов, принимал роды, заботился о детях, совершил чудо - маленький Яков стал ходить. Все были ему благодарны и нуждались в нем, и она это видела. И все как один желали скорейшего возвращения. Иосиф, отец Якова, подошел последним и протянул руки.
- Возвращайтесь поскорее к нам, господин, - он за всех высказал всеобщую просьбу. - Уж не задерживайтесь. Мы будем вас ждать.
Иса улыбался так смирено и спокойно, что со стороны могло показаться, будто все то, что происходит с ним на самом деле, не имеет к нему никакого отношения. Его прощальная улыбка озаряла всех и каждому дарилась в отдельности, каждый чувствовал его теплоту и сердечное участие.
Мириам стояла поодаль от ворот в углу у самого колодца и со стороны наблюдала, как слуги прощались с Исой, как Яруф вывел из конюшни приготовленного осла Муршука. Авраам сам упросил Марфу отдать своего любимого ослика для поездки в Священный город, возгордившись жертвенным поступком. Да и Марфа вся святилась каким-то потаенным счастьем, не выпуская руку Петра, так и стояла все прощание, держась за его локоть. А он что-то шептал ей на ухо, и тогда щеки женщины пламенели цветом степных маков. Но время шло, нужно было торопиться. И показалось всем, что какая-то торжественная и светлая минута настала под конец в долгом прощании.
Он посмотрел на нее и замер. Мириам подошла ближе. Все разом отступили, голоса затихли. Не осталось времени долго смотреть в глаза, и вечности мало, позабылись слова говорить пустые речи, всех песен Соломона не перепеть. Он хотел что-то сказать, но она первая остановила его.
- Не торопись языком, и сердце твое да не спешит произнести слово перед Богом…
- Потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немногим, - отозвался он и обе руки ее поднес к губам.
И та, которая стояла перед ним, ни слезинки не пролила в заветный час, только спросила.
- Ты помнишь, обещаешь?
- Помню, обещаю, царица моя.
Они вышли на дорогу. Осел издал тихий прощальный крик, Петр еще раз обернулся, чтобы взмахнуть рукой. Через несколько минут дорога повернула за каменную изгородь, и путники исчезли из вида. Она могла бы кинуться, побежать за ними и еще долго наблюдать из-за угла, где дорога тянется через соседнее поле и уходит на ближайший холм, теряясь в гранатовой роще. Она могла бы проводить его до рощи и вернуться обратно, но ноги не слушались, и сердце не отдавалось в груди ровными ударами, оно скорбело о нем.
Женщины в едином молчании вернулись в комнату Марфы. Фая спала в кроватке безмятежным сном, тихо посасывая большой палец, прижимая во сне к груди тряпичную игрушку. Стремительно начинался рассвет, загоралась заря.
- Ты сказала ему? – шепотом спросила Марфа. – О ребенке?
- Он знает, - ответила Мириам. – Всегда знал.
- Обрадовался?
Мириам только пожала плечами.
Марфа вся светилась от счастья, несказанная радость читалась на помолодевшем лице.
- Отчего ты так рада? - не выдержала Мириам. – Неужели Петр?
- Он обещал в первую же неделю месяца ияра провести свадебный обряд.
- Он хочет жениться?
- Да! Я так счастлива, Мириам. Они вернутся. Всего несколько дней, и мы снова увидим своих мужчин. Ты должна верить. Он пообещал.
- Я верю, – отозвалась Мириам.
- Не печалься, - Марфа подсела ближе и зашептала. – Иса замечательный муж. Если б ты слышала, что мне рассказывал о нем Петр, о его проповедях во дворце и по дороге домой.
- Что рассказывал Петр?
- В Капернауме наместник интересовался, где Иса выучился такому искусному мастерству врачевания, в какой философской школе постигал науки, какие знает языки. Между ними возник какой-то спор, и Иса вышел победителем. Наместник даже не разгневался, лишь изумился познаниям в философии и толковании святых книг. А по дороге домой Иса встречал паломников, разговаривал с ними и многие слушали его с интересом, – она невольно замолчала и поняла, что сказала что-то лишнее, совсем ненужное и именно теперь, когда его не было рядом, когда он ушел.
Но Мириам рассеянно осматривала комнату и, казалось, к словам Марфы была совершенно равнодушна. Блуждающий взгляд ее останавливался то на детской кроватке, где безмятежно спала Фая, то на затертом от времени персидском ковре, то на низкой тахте, где Иса любил подолгу сидеть с мальчиками, разбирая исписанные пергаменты, выискивая ошибки.
Вдруг она что-то вспомнила, дрожащими руками запахнула хитон.
- Мне надо повидать Араиса, - и оставив Марфу в полном недоумении, заторопилась на базарную площадь.
Но управляющего в лавке Ферхата не оказалось. Служанка провела Мириам во внутренний двор, где клумбы расцвели первыми весенними цветами и благоухали тончайшим ароматом. Над розовым облаком персикового дерева жужжали пчелы. Дорожки были тщательно выметены, фонтан под навесом террасы источал прозрачные струи в огромную каменную чашу. Длинная тахта, застеленная мягкими покрывалами, стояла возле открытых дверей, тут же на полу, прямо на холодном мраморе расстелен персидский ковер. Араис вышел из боковой двери, с низким поклоном приблизился к гостье.
- Хвала всевышним богам, вы здоровы, госпожа. Чем обязан столь раннему приходу?
- У меня срочное дело к твоему хозяину, Араис. Нужно отправить гонца.
- Ваше желание для меня закон, госпожа. Повелевайте!
Он рукой предложил сесть на тахту, гостья отказалась.
- Здесь три свитка, - она протянула ему шкатулку. – Я имею к ним интерес. Но многое из того, что здесь написано, мне непонятно. Сирийский, персидский, древний арамейский… я не знаю этих языков. Хочу, просить уважаемого Ферхата разобрать надписи и прислать точный перевод.
Араис внимательно слушал и кивал головой.
- Откуда они у вас, госпожа, могу я спросить?
- Я нашла их в вещах кормилицы.
- Опять Есфирь? – Араис удивлено поднял брови.
- Да.
- Интересно, – он бережно принял шкатулку. – Вам не стоит беспокоиться, госпожа, думаю, хозяин быстро справится с вашей просьбой. Ведь сейчас он в Ершалаиме.
- Торговля?
- Скорее новое увлечение. Тысячи паломников сейчас стекаются туда. Во дворце царя Ирода Антипы готовится большое празднество. Ферхат хочет попасть на этот прием, там соберутся влиятельные люди.
Озарение снизошло на нее, и так внезапно, что сердце содрогнулось от бешеного скачка, сбросило ледяной панцирь и ровно забилось, давая душе надежду на спасение. На его спасение.
Черная ласточка метнулась к фонтану и крылом задела струю. Прозрачные брызги оросили нагретые камни и тут же высохли на солнце, не оставляя следа. Мириам улыбнулась: Исида послала ей знак!
- Я не припомню, чтобы у Ферхата в Ершалаиме имелся собственный дом.
- Вы правы, госпожа. Дома нет. Хозяин не любит этот город, слишком большой и шумный. Но бывая там, мой господин уже много лет останавливается в одной и той же гостинице купца Ефрона в Верхнем городе, что возле западной стены Храма ближе к крепости Антония. Называется она «Воды Иордана».
- Передавай мое почтение Ферхату, Араис. Я буду ждать от него известий, - Мириам торопливо направилась к выходу, но управляющий последовал за ней, провожая до самой калитки.
- И вот еще что, - вспомнила гостья, - охрану мою отзови. Она больше не понадобится.
Он хотел что-то возразить, но не успел. Мириам быстро проскользнула в проход калитки, и та с грохотом захлопнулась за ней, в точь перед носом удивленного Араиса.
Придерживая рукой низ живота, Мириам со всех ног бежала по улицам Магдалы. В последнюю ночь она так и не посмела перечить ему, напрашиваться в дорогу, не хотела быть обузой именно теперь, когда он знал о ребенке. Но беспокойное сердце не давало покоя, придумывая все новые поводы ослушаться его. Ради своего счастья она была готова жертвовать всем. Только не понимала, с кем придется соперничать, с кем придется столкнуться в неравной борьбе. Но как-то неожиданно, совсем уж поздно открылся ей смысл вынужденного противостояния. На чашу весов она положила свою любовь, а он своего бога. И его чаша перевесила. Отныне их силы были неравны, и она уступила, сама отпустила его, слепо веря в свою любовь и надеясь на его возвращение. И теперь, когда Араис, сам не подозревая, дал надежду просить помощи и возможную поддержку у Ферхата, когда вдали забрезжил слабый луч надежды все изменить, она точно знала, что борьба не окончена. Она должна исправить свою ошибку, должна идти до конца, за ним, в Ершалаим.
Вернувшись домой, Мириам первым делом нашла Яруфа на хозяйственном дворе. Он возился с колесом, менял сломанные деревянные спицы. Ему помогал Павл, придерживал остов колеса, когда старый слуга тяжелой киянкой вбивал в пазы прилаженные подогнанные заготовки.
- Повозка исправна, Яруф? – спросила Мириам.
- Конечно, госпожа, - слуга оттер пот со лба. – Это старое колесо про запас.
- Тогда готовь, старик, повозку. Да поскорее. Нужно выезжать.
- Куда, госпожа? – поинтересовался Яруф. – Путь долог или нет?
- В Ершалаим, - бросила на ходу через плечо.
- Вот и встретили пасху, - тихо проговорил слуга, глядя вслед хозяйки.
Выслушав новость, Марфа всплеснула руками. Что она могла сказать? Все доводы тщетны. Она сразу приметила нездоровый лихорадочный блеск в глазах Мириам, нервное беспокойство, наигранную веселость. Разумные убеждения не подействовали. С тоской прижимая Фаю к груди, Марфа из вежливости предложила сопровождать ее.
- Ты должна остаться здесь, - спокойно отозвалась Мириам. – Кто-то должен присмотреть за домом и за всем хозяйством. Слуг нельзя оставлять одних. Петр ушел с Исой, но ты должна остаться.
Марфа не спорила, не хотелось ей покидать своих детей.
- Я вернусь обратно с мужем. Разыщу его в Ершалаиме и вернусь, - уверено говорила Мириам.
- Как ты найдешь его в таком большом городе, - сомневалась вдова, покачивая головой, - там тысячи паломников, кругом римские войска. В храм женщин не пускают.
- Мне поможет Ферхат.
- Ферхат? – еще больше удивилась Марфа. – Ты надеешься, что он не забыл тебя?
- Надеюсь, - Мириам собирала дорожные вещи, тщательно пересматривала сундук.
- Возьми с собой хотя бы Руфь, - попросила Марфа. – Она неглупа, расторопна, пригодится тебе в дороге, ведь путь не близок.
- Нет, - Мириам решительно отмахнулась от предложения. - Она будет только обузой.
- Тогда возьми кого-нибудь из слуг. Ведь с мужчиной надежнее.
- Яруф будет со мной. Его вполне достаточно. С ним я нашла Ису, - воспоминания нахлынули теплой волной. Мириам осторожно присела на кровать.
Но громкий крик и топот копыт послышался со стороны ворот. Женщины побросали вещи, выбежали на террасу. Во двор уже въезжала декурия, человек десять, не больше, но Мириам показалось, что вся сирийская ала пожаловала на ее двор.
- Спешиться! – прозвучала общая команда, и лязг мечей пронесся по пустынному двору, смолкая где-то за стеной конюшни.
Хозяйка вышла вперед. Навстречу размашистой походкой, придерживая левой рукой кожаный ремень с тяжелым мечом, шел триарий. Мириам судорожно сжала кулаки, чувствуя за спиной дыхание Марфы. Легионер снял шлем, протер на голове мокрый щетинистый ежик волос.
- У меня приказ, – без лишнего приветствия начал триарий, – срочно доставить во дворец хозяина дома.
- Хозяина здесь нет, - спокойно отозвалась Мириам. – Только хозяйка.
- Ты плохо слышишь, женщина? – его лицо побагровело, дернулся шрам на правой щеке. - Мне нужен хозяин этого дома, иначе мои воины здесь камня на камне не оставят.
- Я говорю правду, - и она предусмотрительно отступила на шаг назад. – Мужа дома нет. Два дня назад он вернулся из Капернаума, переночевал и отправился в Ершалаим. В этом году вместе с паломниками он захотел посетить Большой Храм.
Она старалась говорить как можно убедительнее. Голос не дрожал, сцепленные руки покойно лежали на животе, а сердце билось через раз, болью отдавая под левую лопатку.
От ее слов триарий скривился, словно прожевал кислый лимон, бесцеремонно сплюнул под ноги вязкую слюну, повернулся к отряду.
- Обыскать все! Каждый камень, каждый угол!
Легионеры бросились врассыпную по двору. Марфа подхватила Фаю на руки, к ногам прижала голову Авраама. Павл стоял за спиной Мириам и гневно озирался на римских солдат.
- Опусти ниже голову, - приказала Мириам. – Не смотри на них, глаз не поднимай!
К ним бежали перепуганные служанки, теснились в углу за колодцем, уповая на защиту своей хозяйки и на милость богов.
На заднем дворе поднялась суматоха. Солдаты вышвыривали слуг из тесных комнат, переворачивали все вверх дном. Слышались женские крики, детский плач. В воздухе откуда-то полетели перья и солома. Пестрые цесарки Авраама, выпущенные из клеток, шустро забегали под копытами римских коней, тревожно блеяли овцы и козы, потянуло гарью. Женщины испуганно переглянулись.
- Всемогущая Исида, спаси нас, - зашептала Мириам, в надежде, что скоро все закончится.
Из конюшни двое солдат волоком вытащили во двор нищих бродяг. У одного вместо руки был только обрубок чуть выше локтя, двое других с красными язвами на ногах ползли по земле. Их жестоко избивали. Ничего не понимая, щурясь от яркого солнца, бродяги пытались защищаться от ударов, но еще больше получали от озверевших солдат. И только окрик командира прервал их занятие.
- Исполнять приказ! Хотите до вечера здесь торчать?
Бродяг бросили и по лестнице поднялись на второй этаж. Где-то в глубине грохнули распахнутые двери, звонко разбилась афинская ваза, открылись сундуки. Обыскав дом и не найдя того, кого искали, солдаты собрались во дворе перед командиром.
- Его здесь нет, – гастат невысокого роста подбежал к триарию на полусогнутых ногах.
- Все проверили?
- Все.
- Седлайте коней! – прозвучала последняя команда. Триарий обернулся к Мириам. – Третьего раза не будет, женщина, запомни.
Не дожидаясь, пока последний всадник покинет двор, она кинулась к овчарням. Низкая крыша полыхала ярким нестерпимым пламенем. По двору носились слуги, пытаясь потушить пожар, метались женщины в поисках детей, тут же ошалевшие овцы, выпущенные из загона, шарахались из стороны в сторону. Гул огня, треск пальмовых листьев на крыше, едкий удушающий дым и обезумевшие тени заполнили все пространство. И только Мириам неподвижно застыла посреди хаоса в своем горе, и резкая боль тут же отозвалась внизу живота.
- Уходите отсюда, госпожа, - Иосиф тянул ее за руку к проходу между стеной и кухней. – Мы сами справимся. Только соберите женщин, пусть подносят нам воду из колодца и пруда.
К вечеру пожар потушили, но овчарня сгорела дотла, задняя стена новой конюшни была уничтожена, лошадей успели спасти. Десяток овец задохнулись в дыму, их тушки чернели на пожарище. Четверо рабов обожгли руки, у одного сильно пострадала спина.
Успокоив детей и Марфу, с трудом превозмогая собственную боль, Мириам отдавала распоряжения Ионису, торопила кухарку. Яруф впрягал лошадей, Павл грузил корзины с едой и амфоры с питьевой водой.
- Куда вы торопитесь, госпожа? – ворчал старый Ионис. – Задержались бы на день, до пасхи есть еще время, успеете. Здесь нужно присмотреть за всем.
- Я знаю, ты уже стар, Ионис, - уговаривала его Мириам, - но мне больше некому довериться. На тебя я оставляю и дом, и поместье, и за слугами тебе придется присмотреть. Не подведи меня, старик.
- Да это понятно, - он тяжело вздохнул, почесал опаленную огнем щетину.
- Овец и коз переведите в старую конюшню, - она указала туда, где совсем недавно нашли свой приют нищие и бродяги. – Без Исы там никого не осталось. Пусть женщины займутся уборкой двора. Марфа за ними присмотрит и раздаст немного денег, нужно восстановить то, что уничтожили солдаты. Когда вернусь, начнем строить новые овчарни, а пока подготовьте бревна и тростник для крыши.
- Много дел оставляешь ты на меня, госпожа. Справлюсь ли? – Ионис пожал щуплыми плечами.
- Постарайся, отец, - и Мириам вдруг поцеловала старика в грязный от сажи лоб. От такой неожиданной нежности он застенчиво отвернулся и быстро смахнул скупую слезу.
- Храни тебя Яхве, госпожа моя, - прощаясь, причитал Ионис. – Возвращайтесь с хозяином поскорее, мы будем ждать.
Напрасны были уверения Яруфа, что близится вечер, что выезжать со двора в ночь плохая примета. Ничто больше не могло заставить Мириам задержаться дома. Она быстро простилась с Марфой и детьми, влезла на широкие козлы рядом с Яруфом, и вскинулся длинный хлыст, протяжно рассекая воздух, и вздрогнули от точного резкого удара покатые крупы белых коней. Повозка прогромыхала мимо высокой стены дома, оливковой рощи, мимо каменного забора, за которым укрылся пышный благоухающий сад, и съехала на пыльную дорогу, ведущую в Самарию.
Она не надеялась, что догонит его к утру, слишком велико было расстояние между ними, он ушел до рассвета, она погналась за ним перед самым закатом. Потерян целый день! Но оставалась надежда, что Иса захочет остановиться на ночлег возле какого-нибудь придорожного постоялого двора, а она, двигаясь без остановок всю ночь, сможет догнать его.
Под равномерный топот копыт и скрип колес ей вдруг представлялось, что уже на следующий день она обязательно повстречает его где-нибудь на холме у дороги или прямо возле колодца, где останавливались паломники, чтобы наполнить кувшины запасом воды. То виделась ей нечаянная встреча на перепутье дорог возле небольшого городка или во время его отдыха под раскидистой смоковницей. В вечерних лучах заходящего солнца представляла она, как он обернется на ее радостный крик, как озарится лицо его теплой улыбкой и засияют глаза любовью и восхищением так, как он всегда смотрел на нее...
Им попадались повозки и малые торбы, много иудеев шло пешком целыми группами, семьями. С высоты козел она внимательно высматривала знакомое лицо, каждого мужчину провожала долгим взглядом. Если вдруг кто-то казался хоть немного похожим на Ису, она заставляла Яруфа остановить коней и сходила с повозки. Но часто ошибались ее глаза, и незнакомца она трогала за плечо, заглядывая в чужое лицо. Уже поздним вечером после захода солнца Яруф напомнил о ночлеге.
- Можем ли мы не останавливаться сегодня? – спросила с надеждой Мириам.
- Можем, госпожа, но лошади завтра пойдут медленнее или совсем не пойдут. Им нужен отдых и вода, да и вам не помешало бы отдохнуть, как я погляжу, - с грустью промолвил слуга.
- А обо мне кто-нибудь помнит? Я тоже хочу пить, - послышалось из глубины повозки.
- Павл! – обрадовалась Мириам и тут же гневно сдвинула брови. – Кто позволил тебе, мальчишка?
- Марфа, госпожа, - юноша вылез из своего укрытия под покрывалом и подобрался ближе к хозяйке. – Она позволила мне поехать с вами. Вернее, я убедил ее, что пригожусь вам в Ершалаиме. Я никогда не был в этом городе… Не прогоняйте меня, госпожа. Обратной дороги я не найду, мы же далеко отъехали от Магдалы?
- Не так далеко, как ты думаешь. Рано ты вылез из повозки, я легко могу тебя высадить посреди дороги.
- Не высадите, госпожа, - незаметно улыбнулся Павл.
- Это почему же?
- Вы добрая, - последовал убедительный ответ.
- Яруф, если сейчас сделаем остановку, то и завтра не нагоним Ису. Как же быть?
- Лошадям нужен отдых, госпожа, как бы вы не торопились, а с ними вы все равно быстрее доберетесь до Ершалаима, чем без них, - философски рассудил слуга. – Давайте проедем еще немного, пока луна не обойдет половину небосклона, остановимся прямо на дороге. Вы сможете поспать одну ночь в повозке? - она согласно кивнула. – А ранним утром до первой зорьки тронемся в путь. По прохладе и лошади веселее пойдут, жара наступит ближе к обеду…
Ночь прошла спокойно. Ранним утром длинный кнут Яруфа рассек воздух на две части, и снова покатились большие колеса по пыльной дороге. По левую руку вставали небольшие горы, медленно и сонно выкатывалось над ними золотое солнце. Впереди простилалась смешанная равнина. Густые, тенистые чащи постепенно сменялись на пустынный пейзаж, редко встречались изумрудные заросли с прохладным ручьем, вместо зеленных обширных полей тянулись высохшие пустоши. Но и здесь по весне можно было отыскать упругие головки красных тюльпанов, алые и нежные, как дамасский шелк, поникшие маки, смятые и растрепанные знойным ветром желтые анемоны. Но не цветы искала Мириам вдоль каменистой дороги. Сидя рядом с Яруфом, она все высматривала вдалеке своего Ису, каждый миг ожидая увидеть знакомый силуэт.
Но к вечеру второго дня надежда иссякла. Мириам решила останавливаться возле каждого гостевого двора, спрашивала хозяина и пыталась выведать, не запомнил ли тот двух путников. Муршук Авраама был весьма приметным ослом. На груди животного красовалось треугольное белое пятно, и короткая грива была почти вся седая. Мириам надеялась, что осла с такими приметами хорошо запомнят на постоялых дворах. Но только на третьей остановке ей удалось отыскать их следы. Хозяин, действительно, вспомнил двух мужчин с таким ослом. Только остаться на ночь они не пожелали, а осла продали за небольшую сумму проезжему купцу. Такая новость обрадовала Мириам. Теперь она знала, что муж жив, и с ним ничего не случилось, и в том, что он остался без осла, тоже большой беды не усмотрела.
- Значит, он идет пешком, и я быстро догоню его, - обрадовалась она.
Но хозяин постоялого двора быстро развеял ее надежды.
- Не беспокойся, женщина, твой муж не пошел пешком. Один почтенный иудей предложил ему место в своей повозке, уж очень ему понравилось, как он рассказывал о земле Ханаанской и легко вправил ему вывихнутый палец на ноге.
- А что еще говорил мой муж? – прошептала Мириам пересохшими губами.
- Много чего интересного, но у меня времени нет слушать каждого умника, - отмахнулся хозяин, - скоро праздник, сотни людей идут в Ершалаим по этой дороге. Только успеваю вертеться, всем не угодишь…
Он что-то еще говорил ей в спину, пока Мириам выходила из постоялого двора, но она не слушала его, подойдя к повозке, окликнула спящего Яруфа.
- Надо торопиться, старик, иначе я не поспею за ним.
- Попробуем, госпожа, - слуга сладко потянулся после короткого отдыха, размял сгорбленную спину и пошел к лошадям проверить постромки.
Но следовать быстрее по узкой каменистой тропе не получилось. Дорога к Ершалаиму все больше запруживалась паломниками, жертвенными животными, торбами, тележками. Люди шли и днем и ночью. Прямо возле дороги разводили костры и ночевали под открытым небом небольшими лагерями, охраняя себя и домашних животных от степных лисиц, шакалов и волков.
Лишь на третий день пути Мириам добралась до Священного города. Еще издали с высоты холма открылся ей мертвый город посреди голых гор и пустой равнины. Людской поток заметно увеличился, толстая живая змея из повозок и людей растянула свое извилистое тело от самых ворот вдоль крепостной стены до ближних окрестностей. Невдалеке под городской стеной ровными рядами белели палатки финикийской центурии. Со всех сторон город был окружен армейскими лагерями.
Повозки ехали медленно, уступая дорогу римским отрядам. Растянутыми шеренгами под копьями шли пехотинцы, временами с громким гиканьем проносилась летучая ала. Изнуренные долгой дорогой и палящим солнцем паломники только успевали расступаться в стороны, стараясь увернуться от тяжелых копыт и уступая место разгоряченным от быстрой скачки коням и взмокшим всадникам. Когда же конница проносилась мимо, на дороге еще долго оседала серая пыль, затмевая солнечный диск. Разъединенная по разные стороны дороги людская толпа снова сливалась в один поток и упорно двигалась дальше вперед под серые городские стены.
Только крыша храма Соломона светилась золотой чешуей под ярким солнцем, напоминая спину сказочного чудовища. Храм торжественно возвышался над целым городом и был приметен со всех сторон. Тех, кто видел его впервые, он пугал строгим видом, ровной вытянутой прямоугольной формой, и казался олицетворением могущества того Бога, ради которого был когда-то воздвигнут. С задней стороны храма, как раз от той дороги, по которой следовала повозка Мириам, возвышалась крепость Антония, прилепившись к храму угловыми башнями. К этой крепости Мириам и стремилась поскорее попасть. Возле нее под высокой стеной храма находилась гостиница, где она надеялась отыскать Ферхата.
25.
Еще задолго до Гефсиманских ворот стали попадаться римские посты. Солдаты проверяли содержимое повозок, тщательно досматривали проходящих мимо паломников. Безопасность ставленника кесаря, прокуратора Понтия Пилата, ставилась превыше всего. Из-за досмотров движение замедлилось. Мириам и Павл внимательно осматривались по сторонам, стараясь ничего не пропустить. В многочисленной толпе они продолжали искать Ису и Петра. Самое обидное то, что городские ворота в ночное время закрывались, и все, кто не успел пройти через них до захода солнца, оставались еще на одну ночь под стенами города.
Она и не ожидала, что ей так повезет: попасть в город до захода солнца. Разочарование последних дней и без того неустанно преследовали ее. Еще издали Мириам увидела, как на толстых стенах загорелись огромные сторожевые костры, на смотровых площадках сменились караульные. И когда по всей стене зазвучали трубы, тяжелые деревянные ворота, оббитые толстым железом, медленно закрылись. Тело людской змеи на время замерло, словно ворота передавили ей голову, и через время распалось на глазах. Паломники разошлись от дороги в разные стороны устраиваться на ночлег. Только одна ночь, и они войдут в Священный город.
До полного захода солнца оставалась не так уж и много времени, считанные минуты. Люди спешили: кто разжечь костер, кто поставить временный шатер, кто напоить лошадей и накормить изголодавшихся за день детей. С наступлением светлых сумерек, а затем и ночной темноты людская суета постепенно успокаивалась, затихала. Временами были слышны отдаленные голоса, одиночное ржание и блеяние животных, сонный плач ребенка, и только на стенах города невозмутимо с гордым постоянством пламенели редкие костры, и караульные периодически перекликались с соседней стражей у городских ворот. Только одна ночь, и она найдет своего Ису.
Как ни старалась Мириам, она долго не могла уснуть, сон не шел к ней. Лежа в повозке, сквозь прорезь натянутого на изогнутые дуги покрывала она видела кусочек огромного звездного неба. И так близко оно нависало над ней, что казалось, протяни руку, и какая-нибудь одинокая звезда обязательно упадет в нее. И точно знала она, что сейчас за той стеной, где кричат караульные и полыхают огромные сигнальные костры, он тоже смотрит на это небо и любуется далекими звездами. Только под утро смежились отяжелевшие веки, а страшный, тяжелый сон следовал за ней по пятам, то пугал багровыми реками, то многолюдной пестрой толпой на залитой солнцем городской площади, то слышался крик: «Виновен!» и раскатный гул все той же толпы: «Распни его!», и крепкий, новый, четко прилаженный крест возвышался на пустынной горе, и явно слышались голоса под этой горой, и говорили они: «Спасения уже нет».
Мириам очнулась от тупого удара в сердце, сухим ртом втянула утренний свежий воздух, холодный пот стекал по вискам. Яруф тряс ее руку и повторял:
- Просыпайтесь, госпожа, просыпайтесь. Ворота открылись… просыпайтесь.
Тяжело поднялась она с жесткой подстилки, не до конца очнулась от кошмарного сна.
- Крест, - чуть слышно проговорила Мириам, вспоминая сон, испуганно осматриваясь по сторонам.
Павл протягивал кувшин с водой.
- Какой крест, госпожа?
- Крест? – удивилась она. – Я сказала «крест»? Нет, тебе послышалось.
С жадностью выпила воды, смочила руки, ополоснула лицо. Тупая боль постепенно прошла, голова прояснилась. Яруф разломил пресный хлеб, раздал Павлу и госпоже, поели немного фиников и моченых маслин, жареное мясо от жары испортилось, пришлось выкинуть его бродячим собакам. Мириам ела плохо, смогла проглотить только кусок хлеба. После завтрака отвязала с пояса кошель, отсчитала двадцать монет и протянула Яруфу.
- Мы с Павлом пройдем в город пешком, а ты найдешь возле ворот постоялый двор и оставишь там повозку, заплатишь за два дня. Оставайся там и присматривай за лошадьми. Мне нужно отыскать гостиницу, в которой остановился Ферхат.
- Как же я оставлю вас одну, госпожа? Я не могу.
- Я буду не одна, - Мириам выбралась из повозки, - со мной пойдет Павл.
- Он мальчишка! – возражал Яруф. – Как он защитит вас, госпожа? В городе полно солдат, паломников, бродяг. Я не могу вас отпустить.
- Не упрямься, старик, - не выдержала его нытья Мириам. – Ты должен подготовить лошадей к обратной дороге, они и так вымотаны. Мне с Павлом будет сподручнее разыскать в городе мужа. Его ноги моложе, чем твои.
- Это так, - тяжело вздохнул слуга, - с этим не поспоришь.
- Я надеюсь, что долго искать нам не придется. Иса и Петр должны быть возле храма, они направлялись к нему. Мы быстро их отыщем.
- Что взять в город, госпожа? - поинтересовался Павл.
- Ничего, пойдем налегке, - она обняла его за плечи, прижала к груди. – Когда-то я помогла тебе, Павл, а теперь ты поможешь мне отыскать Ису.
- Даже не сомневайтесь, госпожа, - уверено отозвался юноша. – Мы обязательно его найдем.
Они благополучно прошли через ворота. С пустыми руками их не стали досматривать, солдаты остались равнодушны к женщине с подростком. Мириам для своей безопасности покрыла голову серой накидкой, плотнее запахнула и подвязала хитон, не хотела вызывать у встречных мужчин любопытные, пытливые взгляды.
Оказавшись на улице города и оглядевшись по сторонам, они увидели суетную немноголюдную толпу. Все торопились по делам, лавочники открывали торговые лавки, громкими криками привлекая покупателей, торговцы раскладывали товар на длинных торбах, сгружали клетки с домашней птицей, в небольших загонах тут же на площадях предлагались жертвенные молодые ягнята. Люди не спешили, с интересом рассматривали товар, приценивались, торговались, если цена устраивала, били по рукам.
Мириам шла дальше, не задерживаясь возле торговых рядов, а Павл интересовался всем, что встречалось на пути, то и дело отставал от хозяйки, едва поспевая за ее быстрым шагом.
- Потеряешься, не отставай, – все время повторяла она.
В конце концов, ей пришлось взять его покрепче за руку и как маленького ребенка тянуть за собой сквозь толпу. На крепость Антония они вышли легко, не успев даже поплутать по узким улицам города. Павл, высоко запрокинув голову, с нескрываемым восхищением рассматривал зубчатые башни, серые стены из огромных камней и ворота, украшенные замысловатыми барельефами. Обогнув крепость, они вышли к западной стене храма, возле которой растянулись первые жилые кварталы.
Весь город делился на две части. Старый дворец Ирода Великого, где находился сам Понтий Пилат, и ершалаимская резиденция Ирода Антипы располагались в Верхнем городе с западной стороны, а под ним выстроился Нижний город, но там жилые строения не выделялись особым великолепием. Прямоугольные дома из серо-желтого камня с плоскими крышами, замкнутое пространство внутренних дворов с каменным настилом, низкие деревянные двери и калитки в длинных изгородях – все налеплено друг на друга и напоминало многоярусные ласточкины гнезда. Лестницы, многочисленные арки между соседними домами, узкие переходы от одной улицы к другой – все из камня. Казалось, что со всех сторон путника окружают высокие стены, и он находится в каменном мешке. Только белое небо светилось где-то над головой, где кончались крыши домов, крепостей и дворцов.
Мириам шла по улице, осматривая каждый дом, боясь пропустить то, что искала. Уже в самом конце она заметила гостиницу, о которой говорил Араис. Дом заметно выделялся высоким фундаментом из черного камня, края узких окон облицовывал белый мрамор. На окнах от солнца висели плотные занавеси. У входа стоял высокий темнокожий раб в белом хитоне до самых пят, на голове красный тюрбан. Мириам хотела войти сразу в дверь, но ее остановили.
- Что угодно? – спросил раб в тюрбане, показывая ровные на удивление белые зубы.
- Я хочу войти сюда, - ответила женщина.
- Вы здесь не живете, - его тон не дозволял лишних возражений.
- Ты знаешь всех, кто живет в гостинице? – поинтересовалась она.
- Всех.
- Тогда скажи, - Мириам незаметно сунула в темную ладонь серебряную драхму, - купец Ферхат из Иоппы здесь?
- Уже нет, - последовал категоричный ответ. – Он уехал вчера вечером. У него умерла старшая невестка. Я сам помогал ему с повозкой, грузил вещи.
Мириам не поверила его словам.
- Ты не ошибаешься?
В ответ она получила презрительную улыбку и блеск белоснежных зубов. От отчаяния она присела на каменные ступени, Павл примостился рядом.
- Что теперь, госпожа? Куда нам идти?
Она молчала, а надежды ее рушились, как песчаные замки, разносимые северными ветрами. Лишь с одной целью стремилась она в Ершалаим - отыскать Ферхата и попросить его о помощи. О той помощи, которая бы исправила, как думала она, ее ошибку. Неизвестно почему, но ей ясно виделось его участие в дальнейшей судьбе Исы. Он помог бы не только в поисках мужа, но и убедил бы его отказаться от своих проповедей. Мудрый, спокойный, рассудительный Ферхат всегда был для нее образцом всего разумного на земле. Он многое познал на своем веку, многое видел, путешествуя по разным землям. Вместе с ним ей бы удалось вернуть Ису, и уверенность в этом не покидала ее до сегодняшнего утра, а теперь…
- Нужно идти к храму, Павл, - очнулась Мириам. – Там искать Ису и Петра.
Спросив у темнокожего слуги дорогу к храму, они пошли дальше. Ноги сами несли ее по каменистым улицам мимо торговых лавок и постоялых дворов. Проходя квартал за кварталом, Павл уже не отставал от хозяйки. По ее расстроенному виду он понял, что случилось что-то непоправимое, то, что помешает им достичь цели. Он хорошо умел ориентироваться в однообразных похожих друг на друга улицах, и сам выбирал дорогу, направляя Мириам в нужную сторону. А та совершенно в расстроенных чувствах, уставшая от быстрой ходьбы, безропотно шла за своим поводырем, придерживая ноющий живот. Судорогой сводило пустой желудок, хотелось пить.
На маленькой площади им повстречался колодец. Не сговариваясь, путники решили остановиться и утолить жажду. Заплатив монету старому иудею, Мириам получила кувшин не совсем чистой воды. Отойдя к краю площади под арку и немного отдышавшись, она отпила несколько глотков и отдала кувшин Павлу. Через площадь караулом проходили четверо солдат. На шлемах и нагрудных щитках знаки капернаумской центурии. Значит, Терпрасий не обманывал, когда говорил о походе в Ершалаим, его солдаты были в городе. Мириам не постеснялась и окликнула их. Лишь двое подошли к незнакомке.
- Вы давно из Капернаума? – поинтересовалась она на арамейском языке.
- Шестой день стоим у первой стены, - ответил ей приветливый гастат, без стеснения рассматривая красивую незнакомку.
- Тебе чем помочь, красавица? – недвусмысленно подмигнул второй.
- Вы из центурии Терпрасия? – Мириам попятилась назад.
- Много вопросов задаешь.
И она, не раздумывая, выпалила первое, что пришло в голову.
- Я его сестра.
Такой неожиданный ответ застал их врасплох. Теперь и они отступили от нее, словно увидели кобру. Похотливые улыбки исчезли с потных лиц. Минутное замешательство было ей только на руку.
- Я сегодня прибыла в Ершалаим и хотела бы встретиться с братом. Скажите, как его найти?
Солдаты переглянулись, один почесал щетинистый подбородок, другой поправил кожаный ремень.
- Чего вы опасаетесь? – нежно улыбнулась Мириам. – Я все равно не смогу пройти через посты. Мне нужно знать, в какой части города стоит его центурия. Ведь эта же не тайна.
- Центурия стоит за первой стеной, наш стяг красный с желтой полосой. Караул остановит тебя и проводит к палатке центуриона. Удачной дороги тебе, красавица, - быстро проговорил один из солдат, и они кинулись в толпу догонять своих.
- Павл, запомни, - Мириам подозвала юношу. – Красный стяг с желтой полосой, первая стена. – Тот только кивнул головой.
Жилые кварталы закончились. Вдоль храмовой стены тянулась сточная канава, куда по специальным каменным желобам из храма попадали жертвенные отходы. Запах нечистот и разложившейся падали сильно ударил в нос. Пустой желудок громко заурчал и отозвался рвотными позывами. Мириам крепко зажала нос рукой и старалась дышать ртом, но лучше не стало.
Всех жертвенных животных, которые покупались на территории храма или приводились верующими иудеями для ритуала жертвоприношения, убивали перед жертвенником. Лилась свежая кровь и стекала в отведенные желоба, несгоревшие до конца останки животных выбрасывались туда же. В праздничные дни огромное количество разной птицы, овец и ягнят уничтожалось на жертвенном огне. Зловонные потоки крови и полуразложившиеся трупы животных стекали из храма и, смешиваясь с городскими нечистотами, попадали в сточные воды, просачивались в почву. Изо дня в день, из года в год горел жертвенный костер, и новые агнцы ложились на его теплые угли.
Только когда Мириам и Павл свернули за поворот храмовой стены и вышли к главному входу, едкий трупный запах оставил их в покое, и они с облегчением вздохнули полной грудью. Взору открылось пространство, где перед высоким входом на широких ступенях расположились паломники, ожидая очереди в храм. Павл отпустил руку хозяйки и исчез в толпе, а возвратился с маисовыми сладкими лепешками, завернутыми в пальмовый лист.
- Есть очень хочется, - оправдывался он перед хозяйкой.
- Где ты взял деньги? – удивилась она, принимая из его рук еду.
- Вы сами мне дали, забыли? - Павл быстро жевал лепешку, не обращая внимания на окружающую толпу.
Мириам тоже откусила смазанный сладкой патокой край лепешки и попробовала проглотить. Желудок слабо сжался, сопротивляясь неугодной пище. Кусочек лепешки застрял в горле, Мириам закашлялась.
- Тут есть вода, - юноша протянул кувшин.
Она присела на первую каменную ступень храмовой лестницы, ведущей к главному входу на самый верх, и осмотрелась по сторонам.
- Много здесь паломников, а в храме еще больше. Но мужа я не вижу.
- Госпожа, я пройду в храм и поищу его. А вы подождите меня здесь, но никуда не уходите, иначе я потеряю вас, - беспокоился Павл.
- Хорошо, - Мириам не возражала, ее тошнило, от жары и духоты голова шла кругом. – Я никуда не уйду, сил нет.
- Вам плохо, госпожа? – юноша опустился перед ней на колени, заглянул в глаза.
- Нет, нет. Иди, иди скорей, отыщи его, - она махнула рукой в сторону распахнутых настежь храмовых дверей. Оставив возле ее ног кувшин с недопитой водой, Павл быстро зашагал по ступеням наверх.
Мириам перевела дух, задышала глубже, пытаясь унять тошноту, когда на ступеньку подсела низенькая сгорбленная старуха в рваном платке и грязной юбке. Она поставила перед собой закрытую плетеную корзину, облокотилась на крышку. Руки ее были черны от работы, под ногтями застряла грязь, сморщенная смуглая кожа напоминала высушенную смоковницу. Старуха пару раз зевнула, обвела лениво полузакрытыми глазами толпу, что-то пробормотала себе под нос и снова зевнула. Потом наклонилась к Мириам и, дыхнув зловонным ртом, сипло произнесла.
- Ребеночка ждешь, - она не задавала вопроса, а сказала утвердительно, и не дожидаясь ответа, продолжила. – Есть у меня кое-что… пососи немного, отпустит, – порылась рукой в складках темной юбки и достала свернутый обрывок полотна, который на удивление оказался довольно чистым. Старуха развернула его и протянула Мириам крошечный кусочек высушенного лимона с коричневой цедрой, но та лишь удивленно уставилась на старуху.
- Положи за щеку и соси, - пояснила старая иудейка и прищелкнула языком.
Мириам осторожно взяла кусочек лимона, положила в рот. Сначала кислый вкус остро обжог нёбо, но желудок молчал, рвотных позывов не было. Тогда она попробовала проглотить кислую слюну, спазмы утихли, желудок отпустило, и Мириам вздохнула полной грудью, а старуха довольно заулыбалась - во рту всего два черных зуба, один сверху, другой снизу.
- Полегчало, красавица? – подмигнула она. – Так-то. Лимон по утрам соси. Верное дело. Когда ждешь?
Наглая бесцеремонность не понравилась Мириам. Она молчала, но иудейка не отставала и ждала ответа, а не дождавшись, отвернулась и, приоткрыв крышку корзины, заглянула вовнутрь. На дне что-то закурлыкало и захлопало крыльями.
- Голубицы! Голубицы! – крикнула старуха в толпу и захлопнула крышку. На ее зов обернулись несколько человек, подошли ближе.
- Почем твои голубицы, старуха? – поинтересовался носатый мужчина в черной шапочке, из-под которой в разные стороны торчали курчавые волосы.
- По семь за пару, - улыбнулась она.
- Почему так дорого, старая ведьма?
- На себя смотрел?
Мужчина плюнул ей под ноги, выругался и отошел в сторону. Другой попросил посмотреть товар. Старуха осторожно приоткрыла крышку.
- Хорошие голубицы, - похвалил мужчина. – Давай по пять за пару?
- Семь! – не уступала торговка.
В любой другой день она бы отдала и дешевле, но сейчас очень хотелось поторговаться и заработать перед праздником лишний шекель.
- Не торгуйся, не уступлю! В такой праздник хочешь Богу дешевую жертву вознести? А просить что будешь, наверное, намного больше? Гнилой товар хочешь с прибылью продать да молодую жену за нее купить, а?
Мужчина смутился и быстро отошел. Мириам усмехнулась едким словам торговки и спросила.
- Почему не уступила ему?
- Так ты можешь говорить? – удивилась старуха. – А я-то думала, немая. Отлегло у тебя? Я как тебя увидала, замерла вся: сидишь бледная, лица на тебе нет, ни жива – ни мертва. Лучше тебе, голубица?
Простая доброта и материнское сострадание слышалось в каждом слове, и Мириам вдруг захотелось поделиться своей бедой.
- Мне не скоро рожать, третий месяц всего. Есть ничего не могу, тошнит сильно, особенно по утрам.
- Ничего, - утешила старуха, - пройдет, кусочек лимона соси, и все пройдет… А его, - она кивнула в сторону отошедшего мужчины, - я хорошо знаю. На соседней улице живет его мать, покупает у меня птицу. Дрянной человек, жадный, гнилой внутри, как и его фрукты…
- Голубицы! Голубицы! – иудейка вспомнила про свой товар. – Купи пару голубиц для пожертвования, - вдруг предложила она Мириам.
- Мне не нужно, - ответила женщина.
Старуха удивилась и внимательно окинула ее взором. Ничто не ускользнуло от цепкого взгляда: новая одежда, браслеты на руках, кожаные сандалии.
- Ты же пришла сюда ради жертвоприношения? – все-таки решила уточнить торговка. - Хочешь попросить у Бога здорового ребеночка?
Мириам посмотрела на черный дым, расползающийся высоко в небе от жертвенного костра, и покачала головой.
- Нет.
- Тогда зачем пришла? – не унималась иудейка.
- Мужа ищу, - с легкой досадой ответила Мириам и отвернулась.
- Узнал о ребенке и ушел, - догадалась старуха. – Все они такие.
- Мой не такой.
- Да ну? – язвительно произнесла торговка и принялась за старое. – Голубицы! Голубицы!
Мириам больше не хотелось разговаривать с любопытной иудейкой, она даже отсела подальше и продолжила наблюдать за паломниками, поджидая Павла. Неожиданно к старухе подбежала маленькая босая девочка, закутанная в синюю накидку, и бросилась на шею.
- Апа, - лепетала девочка, - когда ты вернешься домой, отец опять избил маму, она лежит все утро и не встает.
- Бедная девочка, - запричитала старуха, - не ходи домой, останься со мной. Нужно продать голубиц, и тогда я куплю еду. Твой отец как раз проспится, когда мы вернемся домой. На вот тебе, - из кармана юбки она достала горсть вяленых черных фиников, - поешь, красавица моя.
Возле корзины незаметно собралась небольшая толпа, покупатели торговались, поднялся шум. К собравшимся подошел служитель храма, паломники расступились.
- Почему ты торгуешь за стеной, женщина? – обратился он к старухе, гневно сверкая глазами. Жиденькая бородка тряслась как у козла.
- Что я сделала не так? – огрызнулась иудейка, нежно поглаживая детскую головку.
- Торговать животными для жертвоприношения можно только во дворе храма, - спокойным поучительным голосом ответил служитель. Кто-то поддержал его из толпы.
Торговка отпустила с колен девочку, поднялась с места и, положив руки на тощие бока, бесстрашно встала перед обвинителем.
- Как я могу торговать во дворе храма, если вчера один сумасшедший все клетки с птицей выбросил со двора на храмовую лестницу? – громко выкрикнула она. – А с менялами он что сделал? Пинками в толстые зады выгнал вон из храма!
- Она правду говорит, - закивали люди вокруг. – Многие видели вчера этого паломника. Он проповедовал на этом самом месте и призывал очистить двор храма от торговцев и менял.
- Вчера нечестивца схватили и отвели к первосвященнику, - строго проговорил служитель храма. – Сегодня решиться его судьба. Так будет с каждым, кто против нашего всемогущего Бога и законов его.
Все кругом зашумели, перебивая друг друга, голос служителя тонул в шквальном потоке, ничего нельзя было толком разобрать. Мириам, затаив дыхание, прислушивалась к выкрикам, и смутные мысли закружились в голове. Она подошла к старухе и осторожно дотронулась до костлявого плеча. Та, раздосадованная несправедливыми обвинениями и неудачной торговлей, развернулась к Мириам и в сердцах произнесла.
- Что тебе, голубица? - но приметив расстроенный вид молодой женщины, смилостивилась, подобрела и спросила ласковее. – Что, опять плохо тебе? Только лимона у меня больше нет.
- Как он выглядел? – прошептала Мириам бескровными губами.
- Кто? – не поняла старуха.
- Тот паломник, который проповедовал вчера на этой лестнице. Как он выглядел? - Мириам бледнела на глазах.
- Ох, ты, - подхватила ее старуха под руки. – Кровинки нет на твоем лице, присядь сюда, голубица, - засуетилась иудейка, подводя Мириам обратно к ступеням и пытаясь усадить ее на теплые камни. – Воды бы тебе, госпожа моя.
- Есть у меня вода, - она быстро ополоснула лицо. - Кто был тот человек?
- Да кто ж его знает, – толпа продолжала шуметь вокруг, но старуха бросила корзину и участливо присела возле странной женщины. – Слышала, он пришел в храм ранним утром с первыми паломниками. Когда увидел во дворе торговцев и менял, очень рассердился. Стал что-то кричать, прогонять их со своих мест и выбрасывать клетки на улицу. Его еле остановили и выпроводили из храма, но он далеко не ушел. Остановился здесь же на лестнице и призывал народ разрушить храм, нечистоты которого отравляют городскую воду, - уже шепотом закончила торговка.
- Разрушить храм?– Мириам не верила. Нет. Не мог Иса призывать людей к такому святотатству.
- Как он выглядел? – поинтересовалась она, надеясь, что торговка все перепутала и ошиблась, спутав ее мужа с кем-то другим.
- Обыкновенно, - старуха равнодушно пожала плечами, - Невысокий, волосы длинные, волнистые.
- Светлые? – с последней надеждой спросила Мириам.
- Кажется, да, - вспоминала торговка. – Глаза карие, большие.
- С ним был еще кто-нибудь? Другой мужчина, может быть, чуть выше и шире в плечах?
- Не знаю, - старуха подозвала к себе внучку, снова усадила на коленки. – Я здесь торгую каждое утро, и вчера тоже сидела возле ворот, там, - она указала на храмовые двери, - видела все своими глазами. С этим паломником никого не было, он один вошел в храм. Зачем он тебе?
- Я должна его найти, - безжизненным голосом отозвалась Мириам. – Люди говорили, что его схватили, это правда?
- Может и правда, я не знаю. Спроси кого-нибудь, тебе ответят, - торговка выбрала из толпы подходящего собеседника. – Вон, смотри, богатый купец из Верхнего города. Я знаю его, сейчас подзову, а ты не теряйся, спрашивай обо всем.
Мириам судорожно сглотнула горький ком в горле и согласно кивнула головой, руки дрожали. Старуха громко позвала.
- Уважаемый Измаил! Уважаемый Измаил!
Тот, к кому она обращалась, нехотя обернулся. Степенный мужчина в светло-сером хитоне с черной полосой по нижнему краю одежды сделал шаг в сторону торговки, но разглядев хорошенько и ее, и корзину, презрительно скривился и тут же отвернулся. Торговка не сдавалась.
- Почтенный Измаил! – снова позвала она. – Не обойдите своим вниманием нищую старуху и бедного ребенка.
- Что тебе? – купец повернулся к ней снова. – Я спешу.
- Не оставь, уважаемый Измаил, в святой день пасхи страждущих и немощных без божьей помощи и благодатных даров, - запричитала иудейка.
- Я не выбрасываю деньги на дорогу, старуха. Что у тебя есть? – он указал на корзину.
- Голубицы, мой господин, - она приподняла крышку, заискивающе поглядывая на богатого покупателя. – Нежные, молоденькие голубицы, мой господин, самая желаемая жертва для нашего всемогущего Бога.
- Сколько просишь?
- Отдам все за серебряную драхму, - и быстро захлопнула крышку. – Эта женщина хочет поговорить с тобой, мой господин.
Купец беглым безразличным взглядом окинул незнакомку.
- Один только вопрос, почтенный Измаил, - Мириам старалась говорить учтиво и уверенно, но дрожь в голосе выдавала беспокойство. – Я паломница из Магдалы, приехала в Ершалаим с мужем, чтобы посетить храм. Но вчера пошла на базар и разминулась с ним, теперь не могу отыскать его в таком большом городе.
- Чем же я могу помочь тебе, женщина, я не знаю ни тебя, ни твоего мужа, - купец слушал равнодушно. Он уже расплатился с торговкой, слуга забирал корзину.
- Люди говорят, что какой-то человек вчера проповедовал в храме и был изгнан из него, по описаниям очень похож на моего мужа, - продолжала Мириам. Купец хотел уже уходить, но услышав последние слова, остановился из любопытства.
- Я слышал об этом. Вчера мой зять был в храме и поведал мне историю о сумасшедшем паломнике. О нем уже полгорода говорит, - ответил Измаил.
- Где же мне его искать? – Мириам оглянулась вокруг. Павл стоял в стороне и не решался подойти. Лицо мальчика не предвещало хороших новостей. – Павл! Что ты узнал? – кинулась к нему женщина.
- Госпожа моя, - в глазах юноши блестели слезы, - его задержали вчера вечером и проводили в дом первосвященника Каиафы. Не сомневайтесь в моих словах, госпожа, - Павл увидел, как Мириам протестующе закачала головой, не желая верить ни одному слову. - Один служащий храма поведал это. Он смеялся мне в лицо, когда рассказывал, как нашего господина гнали по лестнице.
- Где дом первосвященника? Мы пойдем туда.
- Я не догадался спросить, госпожа моя, - оправдываться Павл. – Побежал сразу к вам.
- Тебе незачем идти к дому первосвященника, женщина, - вмешался в разговор купец. Он стоял рядом и с интересом наблюдал за незнакомкой. – Ты уже ничем не поможешь своему мужу. Да и слушать тебя никто не станет.
- Почему? – Мириам едва держалась на ногах. Павл успел поддержать хозяйку под руку.
Купец видел ее растерянность и полное отчаяние, но такая женщина, бесспорно, заслуживала уважение, и Измаил решил ей помочь.
- С самого утра перед дворцом Ирода Великого стоит толпа. Они ждут вынесения приговора от прокуратора. Иди туда. Там твой муж.
- Приговора?- не понимала Мириам. – Какого приговора? За что? Ведь он ничего не сделал, только разогнал менял и выбросил несколько клеток с птицей с храмового двора. Какой приговор?
Купец только покачал головой. Притворялась ли она глупой или действительно не понимала, в чем обвиняют ее мужа, он так и не понял, но не стал отказывать несчастной в ее горе, сердце его смягчилось. Купец Измаил подозвал к себе слугу.
- Рашид, отведи эту женщину на площадь дворца, покажи дорогу. Исполни все, как велел.
Слуга низко склонился, протянул руку, указывая, в какую сторону нужно следовать.
- Идемте, госпожа. Путь не близкий. Мы можем и не успеть.
Мириам и Павл заторопились. Она даже позабыла поблагодарить старую иудейку за помощь. Сразу забыла о ней, как только отошла от храмовой лестницы, все мысли были только о муже. Почему его схватили по ложному обвинению? Она ни минуты не сомневалась в том, что произошла какая-то чудовищная ошибка. Иса не мог призывать людей к святотатству, не мог разрушить храм любимого Бога. Не мог.
26.
Сначала она услышала рев многочисленной толпы, и на какое-то мгновение он оглушил ее. Мириам вышла из-за угла последней улицы перед огромной площадью дворца и увидела только спины собравшихся людей. Все они выкрикивали невпопад на тихий, доносящийся откуда-то издалека, едва уловимый голос, несущийся поверх пестрой толпы. Прокричав свой ответ, толпа замирала, слушала новый вопрос и снова отвечала единым голосом: «Распни его!».
Привыкнув немного к яркому полуденному солнцу, Мириам увидела над площадью на самом верху огромный дворец, утопающий в многоярусных садах вековых кипарисов и стройных пальм. Там вначале этой площади возвышался деревянный настил, на котором в окружении своих исполнителей стоял и сам прокуратор. Его белый, подбитый кровавым подбоем плащ поверх золотых лат, мягкими складками повис на сутулых плечах. Она не видела лица, слишком большое расстояние разделало их, но голос его тихий и почему-то печальный долетал даже сюда до нее, до той стены, о которую она оперлась всей спиной, потому что дальше уже не могла идти. И где-то рядом совсем близко от того настила стоял другой, на который она боялась взглянуть.
Мириам едва переводила дыхание, рот был сухим, невыносимо хотелось пить. Всю дорогу от храма до дворца она бежала за слугой, не останавливаясь ни на минуту. Мимо нее быстро проходили женщины, пробегали мужчины, все почему-то хотели попасть на эту площадь. Весь город устремился сюда, как в большой муравейник, и не было здесь свободного места, а в толпе из-за тесноты, когда прокуратор вышел на помост, придавили нескольких женщин. Она не пошла в толпу, она стояла возле стены, а он возле столба.
Его первым увидел Павл. Юноша проворно пробрался по краю к цепи римских солдат, которые своими щитами отделяли собравшихся от приговоренных к казни и от помоста прокуратора. Между ними образовался широкий коридор. Стараясь не напирать на щиты, Павл пытался разглядеть лица четырех преступников, привязанных к столбам на втором помосте. Возле каждого стояло по два солдата. Они щитами заслоняли уязвимые мишени от метких камней, которые иногда летели из орущей толпы. Последнего четвертого преступника Павл узнал сразу. Сомнений не было. Иса был привязан к столбу.
- Казнены будут только трое, - пронеслось над толпой. Прокуратор объявлял приговор. – Согласно закону и обычаю, в честь праздника, одному из осужденных по выбору Малого Синедриона и по утверждению власти кесаря, великодушный император возвращает презренную жизнь!
Слова летели над головами, и вся толпа замерла, ожидая имени того счастливчика, которого сейчас на виду всего города отпустят на свободу. Замерла и одинокая женщина возле каменной стены углового дома площади, вцепившись до крови пальцами в желтые камни. При этих словах у нее отлегло от сердца. Вот сейчас назовут его имя, и ненавистные веревки, врезавшиеся в исхудалые руки, будут развязаны, и она кинется к нему на грудь…
Даже несколько мгновений могут показаться веками.
- Имя того, кого сейчас здесь при вас отпустят на свободу…
С ее лица не сходила улыбка. Она боялась поднять головы и взглянуть на столбы. Она боялась увидеть его там, хотя точно знала, что он там есть. Она чувствовала это. И тем неистовее билось ее сердце от той радости, что она успела, успела вовремя к его освобождению. Она нашла его. Нашла!
- Вар-равван! – прокатилось над притихшей толпой с раскатистой буквой «р» и эхом отозвалось где-то в конце прилегающих улиц.
И взорвалась ершалаимская толпа, словно огромный огненный шар лопнул высоко в небе. Свист, рев, гул, хохот неслись со всех сторон, пока одного из осужденных преступников солдаты отвязывали от столба и выносили в толпу.
Рев оглушил ее еще раз. Она не понимала, чему так веселятся эти достопочтенные иудеи. Какому великому счастью они радуются до исступления, какому богу они возносят свои благодарственные молитвы и за что? За то, что помилован не он? Не ее Иса?
Из-за угла улицы на площадь вылетела конница. Все, кто стоял с краю толпы, кинулись в разные стороны, несколько человек попали под копыта лошадей. Началась давка, беготня. Толпа отхлынула по обеим сторонам площади, пропуская римский отряд. Канвой явился за осужденными, чтобы сопроводить их к месту казни. Мириам почувствовала острую, разрывающуюся внутри себя боль. Но болело не в груди, а там, внизу живота, и что-то теплое и липкое потекло по ногам. Она осмелилась взглянуть на столб… И стала терять сознание, медленно сползая спиной по грубо отесанным камням…
Что-то я хотела сказать тебе, возлюбленный мой, но никак не найду слов. Что-то хотела пропеть тебе, возлюбленный мой, но музыки такой нет на всем свете, чтобы услышал ты, как я люблю тебя. Не было такой любви до нас, и не будет после. Всю жизнь мы ждали ее, а она пронеслась словно гроза над цветущим садом, срывая лепестки, ломая нежные ветви, оставляя после себя опустошенные души, окровавленные сердца. Как мне излечиться от этой боли, которую ты оставил мне, которая пришла после тебя, возлюбленный мой? Как мне перетерпеть ее, если нет от нее спасения? Чем затянуть на сердце глубокие рубцы, если ему суждено еще биться после тебя; чем напоить душу, если ей еще предстоит возноситься к тебе? Только любовью, той, которой любила тебя, возлюбленный мой, той, которая осталась со мной…
Мириам медленно открывала глаза. Приглушенный свет пробивался сквозь густой плющ над головой. Теплый ветер обдувал лицо. Павл старательно махал опахалом. Перепуганный до смерти он склонился над хозяйкой, ожидая ее пробуждения, и когда женщина открыла глаза, радостно вскрикнул.
- Хвала тебе, Яхве! Вы очнулись, госпожа. Я уже думал, что потерял вас.
- Где я? – Мириам попробовала привстать.
- Нужно еще полежать, уважаемая госпожа, - где-то за головой послышался женский голос. – Вы очень слабы.
- Кто ты? – Мириам хотела увидеть ту, которая так заботливо говорила с ней.
- Я Саломея, - женщина присела рядом. – Мы с сестрой нашли вас на площади возле стены нашего дома и принесли сюда, во двор. Вы потеряли немного крови, но знахарка сказала, что с ребенком все в порядке. Хвала всемогущему Яхве!
- С ребенком? – испугалась Мириам.
- Да, да, с ребенком, - подтвердила Саломея. – Не волнуйтесь. Вам теперь нельзя волноваться. Сначала мы подумали, что вас задавила толпа, но слуга уверил нас, что вы здоровы. Вот только туника была в крови.
- Как мне отблагодарить вас? - Мириам взяла женщину за руку, притянула к себе. – У меня есть немного денег.
- Нет, нет, - запротестовала Саломея, - никаких денег нам не надо.
- Мне нужно спешить, - Мириам поднялась с широкой скамьи, куда ее уложили заботливые хозяйки, оглядела небольшой ухоженный дворик.
Широкий каменный забор отделял его от улицы, приглушая шум городской суеты. Она попыталась встать, все закружилось перед глазами, и дворик, и каменные плиты под ногами, и Павл. Он бережно подхватил ее, усадил обратно на скамью.
- Куда вы пойдете, госпожа? – запричитал юноша. – Вы стоять не можете.
- Надо идти, Павл. Там мой муж.
- Его там нет, - он присел рядом, обнял ее за плечи. Печальные серые глаза смотрели на Мириам с сожалением и состраданием. – Я ходил на площадь. Его уже увезли. На Лысой горе будет казнь.
- Как его казнят? – голос ее дрожал.
- Распятием на кресте.
- Крест, - и вспомнился ночной кошмар. Сон оживал наяву, и толпа, и площадь, и крест, все было в нем. И слова вспомнила она: «Спасения уже нет!», и тут же в знойном, душном воздухе всплыло мутное кровавое облако, и послышался знакомый голос. «Тело мое забери».
Она резко поднялась с места, вскрикнула от боли.
- Госпожа! – Павл осторожно обхватил ее за талию. – Куда вы?
Две молодые женщины вышли из низких дверей дома во дворик. Одна несла кувшин, другая серебряную чашу. Увидев, что гостья поднялась со скамьи, обе протяжно заголосили, перебивая друг друга.
- Вам нельзя идти. Послушайтесь нас, госпожа. Нужно выпить отвар, – женщины протягивали чашу. – Подумайте о ребенке. Вам надо отдыхать, шуточное ли дело, потерять сознание в толпе и так долго не приходить в себя. Вы очень нас напугали, госпожа.
- Долго я здесь лежу? – поинтересовалась Мириам, принимая чашу. Она отпила черную горькую жидкость, пахнущую дурманом, с большим трудом заставила себя сделать один глоток. – Который сейчас час?
- Почти вечер, госпожа моя, - тихо отозвался Павл.
- Так поздно, уже так поздно, - она вернула чашу хозяйкам. – Мне надо идти.
Женщины переглянулись. Та, что была постарше, вздохнула, безразлично пожала плечами и ушла обратно в дом. Младшая присела рядом.
- Я хочу предложить вам помощь. Ваш слуга сказал, что на одном постоялом дворе возле крепости Антония вы оставили свою повозку. Мы можем отвести вас туда, только позже, когда вернется отец из лавки. У нас есть небольшая арба и ослик.
- Нет, нет, - отказывалась Мириам. – Я не могу дольше ждать, надо идти. Я должна поскорее найти мужа. Случиться беда, если я не найду его.
- Госпожа моя, - взмолился Павл. – Вы должны остаться здесь, вы не дойдете. Я сам разыщу Яруфа и вернусь за вами на повозке. Уже вечер, госпожа, уже вечер. Все уже кончилось… ваш муж… наш господин…
Договорить он не смог, его душили слезы, но перед ней Павл хотел быть сильным. Мириам посмотрела на него пустыми, отрешенными глазами. Странно, но плакать она не могла, руки только дрожали мелкой дрожью, и было очень холодно в этот жаркий вечер.
- Душно сегодня, - заговорила девушка, видя, что гостья притихла, немного успокоилась и уже никуда не торопилась. – Наверное, гроза будет.
Мириам рассеянно разглядывала трещины на каменных плитах. Вверху на деревянной решетке вился древесный плющ, он отбрасывал небольшую тень, и над полупрозрачной крышей где-то там высоко в небе уже собирались тяжелые грозовые облака, неся с собой долгожданную прохладу и воду. На каждой плоской крыше стояли широкие кувшины для сбора воды. В Ершалаиме не существовало водного канала, а начатое прокуратором строительство акведука, разделяющего город на две части, еще не было до конца завершено.
- Павл, - очнулась Мириам, - ты запомнил обратную дорогу?
- Думаю, да, госпожа моя, - отозвался юноша.
- Ты должен сделать все в точности, понимаешь?
- Да, - тихо повторил Павл и подсел ближе.
- Иди вдоль городской стены, затем вдоль храма, выйдешь на крепость Антония. Возле ворот, через которые мы вошли в город, отыщешь постоялый двор, где остановился Яруф. Обойди все дворы, но найди его.
- Я понимаю, госпожа, - Павл усердно запоминал. – Я приведу его к вам.
- Нет! – Мириам схватила его за руку, пригнулась ближе к его уху, чтобы девушка не услышала ее слова. – Вместе с Яруфом пойдете к первой стене, за ней стоит центурия. Помнишь, красный стяг с желтой полосой?
Павл кивнул головой, судорожно сглотнул слюну, она зашептала ему прямо в ухо.
- Скажи страже, что тебе нужен центурион Терпрасий. Отдашь ему вот это, - Мириам стянула с запястья золотой браслет в форме двух змеек, обвитых телами, незаметно сунула ему в руку. – Скажешь, что я послала тебя, а на словах передашь: «Он просил забрать его тело». Запомнил?
Юноша негромко икнул, заморгал глазами, сжал в руке браслет и испугано посмотрел на хозяйку. Хотел удостовериться, не помутился ли у нее от горя рассудок.
- Ты хорошо запомнил, Павл? – неожиданно Мириам улыбнулась и дотронулась ладонью до юной, с едва приметной первой опушкой щеки. - Иди смело и ничего не бойся, центурион не причинит тебе зла.
- Я не боюсь, - отозвался юноша.
- Иди. Он поможет вам.
Павл спрятал подальше за пазуху дорогую вещь, потуже подвязал хитон и выскочил за калитку, только сандалии его застучали по каменному настилу.
Снова во двор вышла старшая сестра и молча протянула Мириам плошку с горячей мясной похлебкой. Но не успела та отказаться от угощения, как калитка резко распахнулась, и во двор вошел старый хозяин. Уже с порога он хотел громко позвать дочерей и рассказать, что с ним приключилось сегодня на базаре, как увидел в углу двора на скамье незнакомую женщину. Старик смутился, поклонился гостье, подумал, что она пришла к его дочерям, и прошел прямиком в дом. Сестры кинулись за ним, оставив Мириам одну.
Какое-то время она безропотно сидела на месте и чего-то ждала, когда же по ее подсчетам прошло достаточно времени, а к ней никто не вышел, Мириам решила удостовериться, правду ли сказал Павл о том, что Исы на площади нет. Где-то над дворцовым холмом прогремел раскатистый гром, и тут же все смолкло. Через время подул тихий ветер, потом сильнее. Женщина осторожно встала и, не почувствовав боли, тихими шагами прошла вдоль стены к низенькой калитке. Отворила ее. Она выглянула на улицу. Никого. Прошла до угла и остановилась на краю площади. Здесь было пусто, не стало толпы, не стало помостов и столбов. Площадь была чиста, как будто и не было здесь ни людей, ни прокуратора, ни его.
Мириам посмотрела вверх на дворец Ирода. Над ним полыхало черное небо. Где-то высоко в облаках сверкали первые молнии, огненными вспышками освещая черную мглу, и только через время докатывались сюда на площадь раскаты грома. Она не помнила, сколько простояла так одна возле стены, пока не подул резкий ветер, поднимая желтую пыль в низкие облака и неся их через всю площадь. Мириам задохнулась в пыли, а когда открыла глаза, то увидела, что водяная буря неслась на нее с высоты дворца, сметая все на своем пути.
Гроза пришла на город Ершалаим со стороны моря и поглотила его. В этой серой массе из воды и пыли пропало все, и башни на городских стенах, и дворцы Верхнего города, и храм Соломона со своей золотой чешуйчатой крышей, как спина сказочного дракона. Черная мгла опустилась на город. Шквальным ветром приподняла она, затеребила женские юбки и холодной волной окатила с головы до ног. Потоки воды полились с площади вниз по улицам, очищая камни от пыли и грязи.
Стараясь изо всех сил сопротивляться стихии, Мириам вжалась животом в каменную стену и подставила спину под безжалостные удары ветра и дождя. По плечам, груди, спине полились мутные струи, ноги по икры оказались в воде. Еще немного и дождевой поток сорвет ее с места. Она сильнее вцепилась пальцами в стену, пытаясь найти уступ и удержаться за него, закрыла глаза, опустила пониже голову и безропотно отдалась на милость разбушевавшейся стихии. Стояла так достаточно долго. Одежда промокла вся до нитки и противно липла к телу, спина ныла от хлестких сильных ударов ливня, ноги, стоявшие в воде, озябли, и стало трясти от холода. Но гроза не ушла, с новыми порывами ветра она впечатывала изможденное тело в холодные камни. Мириам принялась молиться.
Вдруг какая-то неведомая сила оторвала ее от стены и подняла вверх. Чьи-то сильные, крепкие руки подхватили тело и понесли. Она не решалась открыть глаза, но сквозь шум дождя и ветра расслышала голос.
- Держись за меня крепче, женщина! Иначе оба упадем с коня.
Голос жесткий, беспрекословный, грубый, но знакомым. «Терпрасий!», - вспомнила Мириам. Он нашел ее, теперь он поможет найти и Ису. Она прижалась к нагрудным холодным латам, руками схватилась за кожаные ремни широкого пояса. Кто-то покрыл ее голову плотной накидкой, защищая от ливня. На левом бедре она почувствовала железную хватку чужой руки, до боли сжавшую нежную плоть, но кричать не стала. Нужно было выбираться из города, и отряд из шести человек поспешно тронулся узкими улочками в обратную дорогу под проливным дождем. По водяному потоку кони шли, не торопясь, то и дело скользя копытами по мощенным гладкими камнями. Терпрасий бережно вез свою добычу, время от времени повторяя заклинание:
- Моя, теперь моя.
Убаюканная затихающим дождем, постепенно согреваясь близостью чужого жаркого тела, она снова проваливалась в темный мрак бездонной скорби и страшного горя, не осознавая, что вернувшись из этого мрака, она никогда не будет прежней, такой, какой была с ним…
Мириам очнулась полуголая в просторной палатке центуриона на походной постели. Сам он был раздет уже по пояс и бережно, но упорно стягивал с нее мокрую одежду.
- Нет, – взмолилась она, прикрыла рукой обнаженную грудь, другой потянула на себя юбку. – Нет. Прошу тебя. Я не могу!
- О боги мои. О чем ты думаешь, женщина? – рассердился Терпрасий. – Ты в своем уме? Я хочу снять с тебя мокрую одежду. Ты вся дрожишь, Магдалина. Вот сухая одежда.
Он протянул серую тунику и теплую накидку, она не взяла. Ее бил сильный озноб, безумный взгляд рыскал по палатке. Тогда Терпрасий кинул одежду на постель. Дотянувшись до туники, Мириам опустила глаза.
- Мне стыдно. Отвернись, - попросила она.
- Ты думаешь, я никогда не видел голых женщин? – он усмехнулся, но в этой невольной усмешке слышалось больше горечи, чем хвастовства. - Ошибаешься, здесь меня трудно чем-то удивить. Одевайся и быстро садись к огню, - он приказывал, и она не стала медлить.
Мириам скинула мокрую юбку, через голову быстро натянула грубую тунику и подсела к очагу с горящими углями. Терпрасий снял с крюка медный кувшин и налил в деревянную широкую чашу теплого вина.
- Пей!
Она отказалась. Он молча взял ее руку, вложил в нее чашу.
- Не испытывай моего терпения, женщина, пей.
Мириам сделала глоток, и приятное тепло заструилось по венам. Дрожь прошла, боль постепенно утихла, а сознание затуманилось.
Центурион торопливо ходил по палатке, складывал в мешок какие-то вещи, сносил в угол оружие, доспехи, ремни. Он был чем-то озабочен, на нее старался не глядеть, прислушивался к каждому звуку снаружи. Мириам просушила длинные волосы, сплела в косы, сидела тихо и не моргающим взглядом смотрела на очаг. Говорить никто не хотел. Поленья догорали, угли переливались черно-красными всполохами. Бойко пританцовывал огонек, но с каждой новой игрой он становился все слабее и слабее, пока на углях остались лишь редкие блики алого цвета. Она первая решила нарушить молчание.
- Где мои слуги?
- В соседней палатке. Они нашли меня, когда я с отрядом вернулся после казни.
- Ты видел его?
- Да, - тихо ответил он.
- Как это было? – Мириам сжала губы и упорно смотрела на черно-красные угли.
Центурион оставил мечи, подошел ближе, присел напротив.
- Зачем тебе знать? – он не желал причинять лишнюю боль.
- Он страдал?
- Да. Эта казнь самая мучительная, многие не выдерживают. Кто слабее, сходит с ума, призывая смерть. Хорошо тем, кто сразу теряет сознание и ничего не чувствует, но такое происходит редко, а сегодня перед грозой было слишком жарко и душно. Солнце жгло невыносимо. Он вытерпел все, Магдалина, до последнего часа. Под конец его сердце проткнули острым копьем, он умер быстро.
Мириам слушала молча, покачиваясь взад-вперед, сосредоточенно рассматривая догорающие угли. И чудилось ей в остывших углях худое обнаженное тело с выпирающими к верху ребрами, поникшая голова почти до груди и тихое бормотание к богу, дарующему непосильные страдания. Солдатские цепи двойным кольцом окружали холм с распятыми телами на крестах. Ближе к вечеру из Ершалаима прискакал посыльный от прокуратора и передал его устный приказ кентуриону. Опасаясь новых народных волнений перед празднованием иудейской пасхи, прокуратор решил ускорить казнь. Это произошло незадолго перед тем, как на город пришла гроза.
В палатку вошли двое римлян. Терпрасий сразу же оборвал свой рассказ.
- Вы узнали, где это место, Луций? – обратился он к молодому триарию.
- Да, центурион, место известно доподлинно. Но возле входа стоит охрана.
- Чья? Синедриона? – центурион заговорил тише, заметив, как она встрепенулась и прислушалась к разговору.
- Нет, - второй, простой гастат, зло усмехнулся. – Синедрион отказался его охранять. Мертвый он им не страшен. Его охраняют солдаты из дворцовой стражи прокуратора. Они должны меняться после полуночи.
- Это уже хуже. Если прокуратор лично решил довести дело до конца, значит, он находит его особенно важным, - Терпрасий смотрел на верных друзей. – Вы готовы пойти со мной?
- Не сомневайся, центурион. Мы готовы тебе помочь.
- Нам понадобится повозка, кирки и мотыги.
- Все приготовлено.
- Тогда ждите возле коней. Я скоро приду. Захватите другую одежду.
- Все будет исполнено, - солдаты вышли.
Терпрасий завязал дорожный мешок, обернул мечи груботканым холстом, отложил в сторону. Надел легкие доспехи, на плечи накинул короткий красный плащ.
- Куда ты идешь? – забеспокоилась Мириам.
- Лучше не спрашивай, - последовал короткий ответ.
- Не пущу, - она встала у входа, заслонила его руками.
- Женщина, - спокойно отозвался центурион, – я только хочу исполнить твою просьбу. Ты будешь мне мешать? О чем ты просила, помнишь?
Мириам побледнела.
- Забрать его тело, - ответила бескровными губами.
- Тогда уйди с дороги. Оставайся здесь и жди моего возвращения.
- Возьми меня с собой, - тихо попросила она.
- Нет, - еще тише ответил он.
Они молча смотрели друг на друга, драгоценное время уходило сквозь пальцы, как сухой песок. Тогда она медленно опустилась на колени.
- Прошу тебя, - по щекам потекли слезы.
- Что ты творишь, Магдалина. Встань, – он поднял ее с колен. – Ты хоть понимаешь, как это опасно?
- Позволь мне проститься с ним, центурион, я хочу увидеть его. Прошу тебя. Мне надо увидеть его.
- Это опасно, - повторил Терпрасий. - Нас могут схватить, - голос его срывался на хрип. – За такое преступление полагается только смерть. Тебя тоже не пощадят.
- Тогда зачем ты помогаешь мне? – Мириам вцепилась в его плечи.
- Этот вопрос, женщина, я задаю себе с первой нашей встречи, - вздохнул Терпрасий и отвел взгляд от горящих безумных глаз. – Что ты будешь делать с телом?
Лишь на мгновение Мириам задумалась.
- Его нужно предать земле, но так, чтобы никто не нашел его могилу. Никто и никогда.
- Хорошо, - центурион сдался. – Но с одним условием. Ты исполнишь мою просьбу.
- Какую? – выпустила его руки, отступила назад.
- Скажу потом, если останемся в живых.
Когда они вышли из палатки, уже стояла глубокая ночь. Редкие костры горели между ровными рядами палаток центурии. Невдалеке слышался разговор и смех римских солдат, сторожевые караулы прохаживались на городской стене. Мириам заметила возле соседней палатки неприметную тень. Павл ожидал ее появление, прячась от стражи.
- Госпожа моя, - подбежал юноша и кинулся ей в ноги. – Не прогоняйте меня, возьмите с собой.
- Тише, тише, Павл, - Мириам чуть не заткнула ему рот.
- У тебя такие же непослушные слуги, женщина, как и ты, - зашипел на нее центурион, и тут же накинулся на Павла. – Был приказ ждать в повозке, что ты здесь делаешь, щенок?
Он схватил мальчишку за шиворот и потащил за собой. Мириам бежала следом.
- Не трогай его, центурион, заклинаю тебя, он еще ребенок.
- Будет вам обоим хорошая порка, если мы доживем до утра, - огрызнулся Терпрасий.
Возле повозки поджидали солдаты. Яруф преспокойно сидел на козлах и очень обрадовался, когда увидел хозяйку живой и невредимой.
- Магдалина, - приказывал центурион, - полезай в повозку и не высовывайся из нее. И мальчишку спрячь там. Старик, - обратился он к Яруфу, - следуй за нами, сильно не отставай.
- Слушаюсь, господин. Кони хорошо отдохнули, мы не отстанем от вас.
Воспользовавшись моментом, когда центурион о чем-то невдалеке шептался со своими солдатами, Мириам подсела к Яруфу и зашептала.
- Ты видел Петра?
- Нет, моя госпожа, - отозвался старик. – Как в воду канул. Правда, один человек, торговец из нижнего города, появился сегодня утром на постоялом дворе и кое-что рассказал хозяину, а я ненароком подслушал.
Терпрасий с солдатами оседлал коней и легкой рысью выехал из лагеря, минуя посты. Яруф замешкался, взмахнул плетью. Лошади рванули с места так, что Мириам чуть не упала на дно повозки, но удержалась за борта.
- Что? Что ты слышал, старик? - допытывалась она, громко шепча в спину вознице.
- Потом, потом, госпожа, - Яруф уже гнал повозку за всадниками. – А то отстанем.
Терпрасий решил объехать Ершалаим с западной стороны мимо городской стены по дороге на Вифлеем. После крепости Антония два поста проехали беспрепятственно, на третьем их остановили пехотинцы второй кентурии. Несколько минут шел тихий разговор между старшим поста и центурионом. К повозке подошли римские солдаты, заглянули вовнутрь. Мириам и Павл, укрытые плотными накидками, затаили дыхание. Но тщательного досмотра не последовало, через время отправились дальше. После Лысой горы всадники свернули по узкой каменистой тропе вправо, объехали еще одну гору и неприметно остановились под редкими полуголыми вековыми оливами. Центурион с верховыми спешился, быстро пошептались. Гастат достал припрятанные на дне повозки короткие мечи.
- Вы остаетесь здесь, ничего не бойтесь, - Терпрасий отдавал последние распоряжения слугам, когда Мириам попыталась вылезти из повозки, но он остановил ее.
- Мы скоро вернемся, а ты будешь ждать здесь и ни звука, поняла?
- Да, - послушалась она.
Дальше мужчины пошли пешком, оставив коней возле повозки.
Потекли минуты бесконечного ожидания. Мириам прислушивалась к далеким ночным звукам, смотрела на небо, луны нигде не было видно. Черная темнота нависла над горами и спящим городом, освещая его только яркими звездами, омытыми вечерней грозой. Где-то рядом тявкнул два раза шакал, заскулил, заплакал, как маленький ребенок, затем протяжно завыл, чувствуя чью-то скорую смерть. Где-то под городом в садах пели соловьи, разрывая тугую тишину звенящими трелями. Но в основном везде было спокойно и безмятежно. Как будто и не случилось ничего, как будто и вовсе не было этой позорной казни. И она почему-то ждала, что вот сейчас вернется Терпрасий и приведет к ней Ису. Живого, не мертвого. Но чем дольше тянулось время ожидания, тем сильнее необъяснимый страх зарождался в ее душе. Страх, что сейчас там, под горой, происходит что-то ужасно непоправимое, и ради тела того, которого она любила всей душой, уже пролилась чья-то первая невинная кровь.
Тихо заржали кони, солдаты возвращались. Сначала она приметила высокий силуэт центуриона, за ним еще две тени, слившиеся в одну. Терпрасий нес мечи. Он быстро сложил их на дно повозки, прикрыл рогожей. На блеснувшем металле Мириам заметила что-то черное, и только через минуту поняла, что это была кровь. Центурион так торопился, что позабыл протереть мечи. Его помощники поднесли к повозке тело, завернутое в белый плащ, осторожно положили к ногам Мириам. Сначала она отпрянула, зажав рот рукой, чтобы не закричать, но справившись с волнением, придвинулась ближе.
- Куда дальше, Магдалина? – долетел до нее голос центуриона.
- На юг, по дороге на Вифлеем, - последовал ответ.
Терпрасий оседлал коня, повозка тронулась. Луций с гастатом не последовали за ними, прихватив кирки и плащи, они вернулись обратно к пещере.
Минуя стороной Сузские ворота и свернув на Вифлеемскую дорогу, повозка в сопровождении одного всадника оставила город позади, а впереди начинались горы. Ехали без спешки, не привлекая к себе особого внимания, боясь нарваться на тайные посты среди гор. Мириам лежала на дне повозки рядом с телом мужа, обнимая белый саван одной рукой, словно баюкая во сне. Яруф частенько оборачивался с козел на хозяйку, с сожалением покачивая головой. Павл рядом с ним украдкой вытирал рукавом хитона слезы, почему-то прячась от старого слуги, но Яруф заметил, ласково коснулся плеча юноши.
- Ничего, ничего, - тихо пожалел старик, - и не такое случается на земле иудейской.
Всю дорогу ехали прямо, только ближе к рассвету свернули направо, с трудом перебрались через мелкий каменистый ручей и остановились у подножия холма. Дальше тропа обрывалась.
- Нужно найти неприметную пещеру, - ответила Мириам на немой вопрос центуриона.
- Тогда пойдем пешком, - он не спорил.
Пришлось оставить повозку и коня. Слуги взяли мотыги. Терпрасий взвалил тело Исы на плечо.
Мириам шла впереди по узкой козьей тропе, каменистые склоны изредка покрывали колючие кустарники, деревьев не было. Путники поднимались по склону навстречу солнцу. Когда обогнули гору, то вышли к следующей точно такой же горе, покрытой низкими деревцами. Наконец подошли к широкому уступу, заросшему диким терновником. Там и нашли вход в неприметную пещеру. Слишком низкий проход позволял войти вовнутрь сгорбившись почти до земли. Цепляясь за колючки, пролезли туда по одному, тело втащили на плаще.
За весь путь следования никто не проронил ни слова. Когда оказались в пещере, Яруф зажег факел и осмотрел все углы, чтобы не потревожить змей. Пространство пещеры было слишком мало для четверых человек, всего шагов пять в ширину, а в глубину свод сужался еще больше, так что Павлу и Яруфу пришлось на коленях мотыгами вырыть неглубокую яму, пока Мириам сидела возле тела мужа.
- У нас нет даже воды, чтобы омыть его, - устало проговорила женщина, обращаясь к центуриону.
- Его омыла гроза, - сказал и вышел из пещеры, оставив ее наедине с ним.
Мириам решилась взглянуть на любимое лицо, трясущимися руками, словно боясь потревожить покой мужа, развернула плащ. Серо-желтое лицо с ровными, на удивление пропорциональными чертами мирно покоилось, будто во сне. Она нежно дотронулась до заросшей щеки, провела пальцем от виска до подбородка, потом обогнула прямой уже без морщин лоб. Расправила скатанные волосы, прядь к пряди. Зашептала молитву.
Как странно, возлюбленный мой, что не льются сегодня мои слезы, и глаза сухи, нет в них исцеляющей влаги, которой я смогла бы облегчить боль своего сердца. Не льются уже потоками небесные воды, очистили они и голубой свод, и твое тело, возлюбленный мой. Но столько горя разве могу я пережить, столько боли!.. Прозрачная пелена на моих глазах, а слез нет, и мысли возносятся к облакам, к тебе, возлюбленный мой. Где ты? Видишь ли меня? Тело твое со мной, и должна я рыдать над ним, разрывая одежду на своей груди, должна кричать на весь белый свет, что нет тебя уже со мной, только мертвое тело рядом, без тепла, без души! Где ты, возлюбленный мой? Обещал ты, что не оставишь меня. Где твое лицо, на которое я не могла налюбоваться; где те ноги, которые я омывала своими слезами; где те руки, которые я целовала всю ночь; где твое тело, которое я согревала холодными ночами до самого утра? Вот здесь, передо мной… Воронье кругом, одно воронье… Как странно, возлюбленный мой, что избрал ты не меня, а того, который был ближе тебе. И что тебе моя любовь, если ты забыл о ней, что мои ласки, если ты не помнишь их, зачем тебе слезы мои, если их больше нет… Если так, то Он победил… Что мне любовь, если ты уже не откроешь глаз, возлюбленный мой, что мне жизнь, если нет в ней тебя. Есть солнце и луна, звезды и облака, есть города, и нива колосится сегодня зелеными всходами, прекрасные девы поют венчальные песни и вплетают в медовые косы весенние цветы, а мои волосы покрыты сединой, и петь я должна погребальные стенания, возлюбленный мой… Неужто твой Бог любезнее, чем я… неужто Он дороже тебе, чем наш ребенок… Воронье одно, кругом воронье. И меня нет уже среди живых, ибо не место мертвецу на этой земле. Спасибо тебе, любимый. Ты выполнил свое обещание - вместе с тобой умерла и я…
Она склонилась над его лицом и долгим нежным поцелуем покрыла ледяные каменные губы.
Яруф с Павлом не могли оторвать хозяйку от тела мужа. Пришлось позвать Терпрасия. В сильных руках центуриона она дернулась пару раз и поникла. Тело обернули плащом, предали земле. Могилу зарыли и разровняли, вход в пещеру тщательно заложили камнями. Потом она ничего не помнила: и как возвращались назад к повозке, и как Терпрасий всю обратную дорогу нес ее безжизненное тело на руках.
27.
Мириам очнулась на дне повозки. Тупой болью отдавало в висках, голова кружилась, тошнота подкатывала к горлу. Внизу живота пекло огнем, но она старалась не обращать на это внимание, всему виной неудобная поза на жестких досках, надо встать и пройтись. Пахнуло дымом, похлебкой, и пустой желудок сдержано заурчал. Еще не открывая глаз, она услышала голос Яруфа. Он возился возле костра, готовил еду и рассказывал Павлу о том, как провел ночь на постоялом дворе в Ершалаиме. Мириам невольно пришлось услышать конец рассказа.
- Его схватили прямо на ступенях храмовой лестницы, все только об этом и говорили. Отвели к первосвященникам, но известно, что был донос. А кто донес, никто не знает. Ума не приложу, кому помешал наш господин? Такой тихий, добрый, детей любил, нашего Якова на ноги поставил.
- Дальше что было, старик, рассказывай, - центурион лежал рядом на походном плаще.
- Люди говорили, все решил первосвященник Каиафа и служители храма. Но нашего господина зачем-то повели к прокуратору, но тот отказался судить, и первосвященник не отменил свой приговор. Потом известно, что произошло.
Старик разлил горячую похлебку по глиняным плошкам.
- А разве с ним не было нашего управляющего, Яруф? – Павл выкладывал на плоский камень пресный хлеб и вареные яйца. – Ведь они вместе ушли в Ершалаим.
- О нем никто ничего не знает, – ответил старик. – Схватили только нашего господина, а Петр как сквозь землю провалился.
- Боги мои, - центурион попробовал чечевичную похлебку, - как это можно есть?
- Мяса нет, господин, - отозвался Яруф. – Не тот сегодня день. Выпейте воды и съешьте кусок хлеба. Тем самым вы помяните душу нашего уважаемого господина, пусть Яхве примет его в свое Царство, хороший был человек.
Мириам слушала беседу, а по щекам текли слезы, когда голос центуриона привлек ее внимание, и она зажала рот рукой, чтобы не взвыть в полный голос.
- Ты не все узнал, старик, на своем постоялом дворе. Человека, который совершил донос на вашего хозяина, тоже схватили в Гефсиманском саду, он хотел там спрятаться и отсидеться. Допрашивали его не первосвященники, а люди прокуратора. Если он еще жив, это самая большая удача в его жизни. После таких допросов, редко кто выживает.
Она быстро вытерла слезы, попыталась потихоньку выбраться из повозки, но ногой задела спрятанные на самом дне мечи. Стоило загромыхать железу, как Терпрасий тут же подскочил со своего места и кинулся к повозке.
- Ты очнулась? – он подставил руки, осторожно ссадил ее на землю.
- Как звали человека, который донес на моего мужа? Ты видел его?
- Слишком много вопросов, женщина, - центурион нахмурился. – Дело прокуратора под большим секретом, я ничего не знаю. Хвала богам, что мы остались живы. Твои слуги приготовили еду. У меня очень мало времени. Нужно возвращаться в город.
- Ты можешь уехать прямо сейчас. Я не буду тебя задерживать. В дорогу мы тронемся только вечером.
Такой ответ Терпрасию не понравился, слова больно резанули по бесстрашному сердцу. Он переменился в лице.
- Ты позабыла о нашем уговоре.
- Нет, - она поморщилась от боли, схватилась за живот.
- Что с тобой, Магдалина? – он подхватил ее под руку, довел до костра.
- Опять нога затекла. Всему виной деревянный настил.
Павл хотел вмешаться в разговор, но Мириам сделала ему предупредительный знак, юноша смутился и покраснел. Яруф предложил госпоже похлебку, она отказалась.
- А кислых лимонов у нас нет?
- Есть, - Павл вытащил из дорожной сумки целый апельсин, - правда, не лимон, но должен сгодиться.
- Спасибо,- похвалила его Мириам, - чтобы я делала без тебя.
Она очистила тонкую оранжевую корку, медленно прожевала сочную дольку, проглотила. Да, так намного лучше.
- Нам нужно ехать сейчас же,- к ней подсел Терпрасий, заглянул в глаза. – Меня могут хватиться. Луций прикроет мое отсутствие, но ненадолго. Приказ о возвращении в Капернаум может прийти в любой момент. Я не могу так рисковать.
- Поезжай один, - коснувшись пальцами его руки, она нежно погладила вздутые мускулы - кожа грубая, жесткая. - Я никогда не забуду твою помощь, но дальше рисковать не нужно. Мне необходимо найти управляющего, только он знает, что случилось с Исой.
- Боги мои! – воскликнул раздраженно центурион. – Ты слышишь себя, женщина? На какие поиски ты собралась? Нельзя тебе появляться в городе.
- Меня никто не знает, а если будут спрашивать, скажу, что приехала к сестре погостить на пасху.
- Ты мне обещала, - тихо произнес центурион сквозь зубы. – Помнишь?
Она махнула Яруфу рукой, тот бросил возиться с костром и отошел к лошадям. Павл последовал за ним. Они остались одни.
- Я же сказала тебе, Терпрасий, наш уговор я не забыла. Чего ты хочешь от меня?
- Так трудно догадаться? – в его словах не было насмешки или упрека, только тоска и… надежда.
- Скажи сам.
Терпрасий молчал, смотрел на высокое солнце в зените и молчал.
- Но моя просьба может измениться, - ответил он после минутного раздумья.
- От чего это зависит?
- Если моих людей схватили, то уже разыскивают и меня. Вернуться на службу я не смогу.
- Куда ты поедешь?
- За тобой.
Откровенный ответ удивил ее. За прошедшую ночь центурион сильно постарел, осунулся, ввалились глаза, на подбородке отросла жесткая седая щетина, усталость лежала на суровом лице, будто печать. Взгляд он не отвел, держался гордо и независимо, но боялся произнести лишнего слова, чтобы не оказаться ненужным ей. Он и не собирался ждать от нее благодарности, понимая, что слова здесь не нужны, но в тайне надеялся хотя бы на то, что она побоится отпустить его, побоится остаться совсем одна.
- Сейчас не время, - ответила Мириам.
- Я знаю…
Терпрасий резко встал, оправил короткую тунику, поправил доспехи, зашнуровал калиги. Конь, привязанный к дереву, тихо заржал. Наступила пора отправляться в дорогу.
- Кого ты хочешь разыскать в городе? – в голосе его слышалась легкая досада.
- С мужем был ученик. Они вместе уходили в Ершалаим. Его зовут Петр.
- Как он выглядит?
Мириам подробно описала внешность Петра, во что тот был одет, когда покидал Магдалу. Центурион задумался.
- В городе тысяча паломников, столько же расположились под его стенами. Отыскать одного человека будет трудно, и на это нужно время. Предполагаю, что после казни он мог испугаться и покинуть город. Наверняка, его уже нет в Ершалаиме, твои поиски будут напрасны.
- Скорее всего ты прав, но я хочу вернуться и поискать его. Я не могу так просто уехать, ты должен меня понять, - Мириам осторожно поднялась с камня и, превозмогая ноющую боль в низу живота, пошла к повозке. – Нужно трогаться в дорогу. Яруф, готовь лошадей!
Слуга поспешил собрать возле костра остатки еды. Павл подскочил к хозяйке и хотел помочь ей залезть в повозку, но Терпрасий опередил его. Он легко подхватил женщину на руки и подсадил через бортик в повозку. Мириам не сдержалась, громко вскрикнула.
- Да что с тобой, женщина?
- Осторожнее, - Павл накинулся на Терпрасия с кулаками. – Она потеряла много крови.
- Что? – лицо центуриона побагровело. – Ты ранена?
- Нет, - снова вмешался Павл, - она…
- Молчи! - ее внезапный окрик помешал ему проговориться. – Молчи. Помоги Яруфу собрать вещи, и поторапливайтесь, распустили языки…
Пряча обидные слезы, юноша отошел от повозки.
- Скажи мне, - потребовал центурион. Под его напором, она не могла солгать.
- Я жду ребенка.
Лицо центуриона вытянулось, глаза застыли. В них не было гнева, растерянности, досады, и тем более, страха. На своем веку он видел и не такое, но что-то в эту самую минуту погасло в них, и, казалось, погасло навсегда. Ничего не ответил грозный центурион, резко развернулся и ушел седлать коня.
В Ершалаим они вернулись после обеда. Пристроились к двум широким повозкам, которые следовали в город, и проехали пост на Сузских воротах. Весь путь центурион ехал молча и только возле ворот окликнул Мириам из повозки.
- Я должен вернуться в лагерь, а тебе нужна хорошая повитуха. Здесь в Верхнем городе есть одна такая, любит хорошую плату. Скажешь ей, что я тебя послал.
Мириам кивнула головой, деньги у нее были.
- Я расскажу Яруфу, как проехать, - продолжал Терпрасий. – И ты будешь там, пока я не вернусь за тобой. Ты поняла, женщина? – голос его был твердым и жестким, спорить с ним, только вредить себе. Мириам согласно кивнула головой. – Хорошо.
Яруф получил на словах подробную карту проезда и не спеша тронулся по узким улицам. Дом нашли быстро. Неказистый, с желтыми стенами и маленькой калиточкой из сандалового дерева, с двух сторон он был зажат двухэтажными большими домами из серого песчаника и от такого соседства казался еще приземистее.
Мириам поднялась на каменную широкую ступень, осторожно приоткрыла калитку, петли протяжно заскрипели. В тесном дворике мирно беседовали три женщины. Среди них была совсем юная девушка в богатой одежде и легкой накидке, две другие постарше в серых туниках - служанки. Все женщины разом притихли и обернулись на вошедшую незнакомку. Девушка приветливо улыбнулась, кивнула головой.
- Вы пришли к Зелфе? – голосок тонок, как журчание ручья.
- Наверное, да, - выдохнула Мириам, встретив приветливый взгляд.
- Она сейчас выйдет к нам, - улыбнулась девушка.
Мириам улыбнулась в ответ, осмотрела крошечный дворик и осторожно присела на деревянную скамью возле самых дверей. Ждать долго не пришлось, скоро повитуха вышла к девушке, передала ей черный мешочек, что-то пошептала на ухо. С ней щедро расплатились, и девушка со служанками вышла со двора. Мириам осталась одна.
- Кто ты? – спросила женщина. Мириам ожидала увидеть сгорбленную, черную старуху, но повитуха оказалась довольно статной, подвижной, приятной на лицо и голос, достаточно молодой женщиной. Она располагала к себе, сдержано улыбалась и внимательно рассматривала незнакомку.
- Мне нужна твоя помощь. Я от центуриона Терпрасия, он послал к тебе, - ответила Мириам.
Та кивнула головой, очень пристально оглядела посетительницу и слушала дальше.
- Я жду ребенка, но почему-то идет кровь и беспокоят боли.
- Пойдем со мной, - Зелфа махнула рукой. – Надо посмотреть. Идти сможешь?
Она помогла Мириам войти в дом и лечь на деревянную лежанку возле окна. После осмотра, Зелфа задавала вопросы.
- Когда зачала, помнишь? Когда последний раз была кровь? Отец ребенка чем-нибудь болел? А сама чем болела раньше? Какую работу выполняешь по дому? Носишь что-то тяжелое?
Мириам не успевала отвечать. Повитуха поставила медный чан на печь, налила воды, в топку подбросила сухие тонкие поленья.
- Сейчас обмою тебя и приготовлю отвар. Где-то здесь оставался высушенный корень, и еще нужна роза Иерихона, - она перекладывала над столом сухие травы, коренья. Приготовила ступку, быстро накидала соцветий, растерла, и все в спешке, бегом. – Боль сильная, или можно терпеть?
- Можно терпеть, - отозвалась Мириам.
- Тогда терпи, настой должен постоять, чтобы травы отдали целебные свойства. На вот тебе в рот за щеку, подержи немного, - она сунула что-то черное, похожее на сморщенную сливу, но очень горькую, Мириам скривилась.
- Соси и глотай понемногу, потом выплюнь.
Заскрипела калитка. Зелфа бросилась к окну, выглянула во двор. Зашел пожилой мужчина в дорогой одежде, в руках небольшой посох. Постучал им по дворовой плитке, затем по двери дома, негромко позвал.
- Зелфа! Хозяйка, ты дома?
Повитуха быстро накрыла Мириам легким покрывалом почти с головой, задвинула плотную занавеску возле лежанки.
- Лежи тихо и не стони, - шепнула и тут же отозвалась. - Дома, дома, почтенный Варух, отвар готовлю. Проходите, уважаемый господин.
В дом вошли. Мириам лежала, не дыша, ничего не видела кроме края каменной стены, но слышала каждое слово.
- Какая беда с вами опять приключилась? – интересовалась у посетителя Зелфа. – Вы только на прошлой неделе травы покупали. Помогли они?
- Помогли, Зелфа, помогли. Кашель, который мучил меня, прошел. Другая беда теперь, - голос его тихий, сиплый и вовсе перешел на шепот. – Очень личное дело у меня к тебе, Зелфа.
- Та-ак, - протянула в ответ повитуха. – Что теперь случилось? С женой что-нибудь? – догадалась она.
- Яхве сохрани, – замахал руками Варух. – Что ты? С женой моей все хорошо. Живу, не нарадуюсь. Молода, красива, а хозяйка какая. На руках ее ношу.
Зелфа ехидно усмехнулась: ври да не завирайся, но вида не подала.
- Что же тогда? – она теряла время и терпение.
- Со мной не так, - Варух подошел ближе и зашептал на самое ухо, и Мириам ничего не услышала.
- Говорила я тебе, почтенный господин, - бойко ответила знахарка, - молодая жена это и радость и горе. Ты же уже старик!
- Тише, тише, прошу тебя, - плаксиво запросил мужчина. – Вдруг кто услышит…
- Нет здесь никого, - Зелфа сняла с печки чан с горячей водой. – Никто нас не услышит. Только не знаю, чем тебе помочь, уважаемый. Я ведь женщин лечу да в родах помогаю, а мужчины не по моей нужде. Ты лучше колдуна поищи.
- Какого колдуна, женщина? – взъерепенился посетитель. – У меня язык не повернется просить, да и люди любят болтать всякую ерунду. Сплетни хуже пожара. Помоги мне, Зелфа! Я тебя сто лет знаю, как ни как, трех жен моих лечила, детишек принимала.
- Хорошо, - уступила знахарка, - помочь я тебе смогу, только недолго действует мое снадобье, придется тебе каждый месяц за ним приходить. То, что ты просишь, здесь не растет, да и достать трудно.
- Хорошо, хорошо, - обрадовался Варух. – Только чтобы скорее помогло.
- Куда тебе торопиться, уважаемый? - удивилась женщина. – В такие годы спешка не поможет, а только навредит. Подожди немного, я все приготовлю.
Она подставила стул. Гость сел, но молча ему не сиделось. Поглядывая за проворными руками повитухи, которые что-то искали в мешочках, плошках, все пересыпали, домешивали, растирали, он поддерживал ее работу пустой беседой, но вдруг вспомнил вчерашний день и заговорил о казни.
Мириам за занавеской вся сжалась в комок, перестала глотать горькую слюну, замерла и слушала.
- Не мое дело, - говорил Варух, - но казнь вчера кстати пришлась. Весь город из-за одного сумасшедшего взволновался. Толпа какая собралась на площади! Такой толпы даже перед храмом в праздничный день не увидеть. Как с ума все сошли! Кто мессией зовет, кто бунтарем и разбойником. Ничего понять невозможно.
- Ты о ком говоришь, уважаемый Варух? – отозвалась повитуха, занятая своим делом.
- Вчера казнили одного назарянина или галилеянина, позабыл уже точно. Он хотел разрушить наш храм, выбрасывал клетки с птицей, выгнал из храма всех менял, рассыпал деньги по лестнице. Люди кинулись собирать монеты, давка, паника. Все с ума сошли. Точно говорю, такое только перед концом света бывает.
- Как таким глупостям можно верить, – поддержала Зелфа разговор и пожалела.
- Ты что называешь глупостями, женщина? Священные заветы нашего Моисея? Да за такие речи твой язык в два счета вырвут и на огне поджарят. Молчи лучше, несчастная!
Повитуха не ответила, немного подумала и что-то добавила из темной склянки в приготовленный отвар Варуха. Видя, что на него не обращают внимания, мужчина не успокоился, а разволновался еще больше. Встряхнул седыми волосами, поднял кверху указательный палец и важно проговорил.
- Как написано в священных книгах, так и вершится. По городу прошел удивительный слух, люди говорят, - он понизил голос и снова перешел на шепот. – Тот вчерашний, распятый на кресте, говорят, воскрес.
- Не может быть, – Зелфа даже бросила мешать отвар, с интересом подсела рядом.
- Тело его охраняла стража прокуратора, - с важностью продолжал Варух, будто выдавал страшный секрет. – Ставленник кесаря опасался бунта после казни, поэтому тело припрятали в одной из пещер, закрыли камнем, а на утро, когда явилась новая стража, возле пещеры никого не оказалось, ни тела казненного, ни ночной охраны, как и не было.
- Странные вещи творятся в Ершалаиме, - подтвердила повитуха.
- Вот и я говорю: конец света настает.
- Может тогда тебе и отвар не нужен, почтенный Варух? - Зелфа насмешливо улыбнулась. - Если скоро конец света, зачем он тебе?
- Не болтай глупости, женщина, – смутился тот. – Долго еще ждать?
- Вот готово уже, десять монет, - она завернула сосуд с отваром в тряпицу, поставила на стол. Мужчина недовольно заворчал, видно, цена была слишком высока.
- Следующий раз нескоро ко мне придешь, - пообещала знахарка. – Тебе понравится.
Довольный Варух заплатил всю цену, простился и ушел.
- Как ты? – Зелфа подошла к лежанке, откинула занавеску.
- Ничего, тошнит только, - слабо отозвалась Мириам.
- Пей все до капли, не кривись, хуже не станет, - она поднесла чашу к сухим губам, Мириам выпила все. – Вот и хорошо. Теперь лежи, пока боль не пройдет. А если пройдет, то и крови закончатся. Тяжела сколько?
Мириам непонимающе глядела на знахарку, та уточнила.
- Месяц, два?
- Не знаю. Три, наверное.
- Ты иудейка?
- Да.
- А отец ребенка кто?
- Мой муж.
- Где он сейчас?
- Не знаю.
- Странная ты, - Зелфа оставила ее в покое, ушла в соседнюю комнату.
На Мириам навалилась усталость, веки отяжелели, смежились. Перед глазами поплыла задымленная комната, огонек в печи погас. Калитка опять протяжно заскрипела, послышался топот ног, звяканье мечей. Чей-то очень громкий неприятный голос раздраженно задавал вопросы. «Когда? Видела или нет?» А потом: «за ложные донесения - смерть».
В комнату опять вошли. На пол полетели плошки, чаши, кувшины. Занавеска резко отдернулась в сторону, чужое лицо взглянуло на нее и исчезло вместе с комнатой. Последнее, что она помнила: «воскрешение, воскрешение… Иса воскрес».
Когда Мириам открыла глаза на дворе стояла ночь. Две тени от огня печи повисли на темной занавеси. Говорили тихо, сдержано, в основном мужчина. Голос был хорошо знаком.
- Мне просто повезло, что я поехал через город, за стеной с утра расставлены посты. Марк Стоций первый увидел меня на улице и остановил. Возвращаться в центурию было равносильно смерти. Но я хотел вернуться за ней. Марк дал слово никому не доносить на меня, но только на один день. Завтра утром он явится перед старшим легатом, и тогда все дороги будут перекрыты.
- Что ты будешь делать? – послышался голос повитухи.
Разговаривали они так, словно были знакомы целую вечность. Он говорил доверительно и тихо, она отвечала участливо и сдержано.
- Не знаю, - Терпрасий отпил вина. Он сидел за столом над широкой плошкой с ужином, но ничего не ел, мелко крошил хлеб в похлебку. – Можно вернуться в Рим и там переждать, но я не могу ее бросить.
- Ребенок твой?
- Нет.
- Тогда зачем она тебе? Другую найдешь. Таких много.
- Нет. Такая одна.
Оба замолчали.
- Вечером приходили сюда, искали тебя.
- Я знаю. Что ты им сказала?
- Ничего. Тебя я не видела.
- А про нее?
- Сказала, что были трудные роды, ребенок умер.
- Это хорошо. Если будут искать, то меня одного. Из города выбраться трудно, везде посты.
- Куда ты поедешь?
- В Иоппу, там найду подходящий корабль. Только нужно спешить, завтра дозоры будут разосланы по всем дорогам.
Мириам пошевелилась, и занавеска сразу одернулась. Над ней склонился Терпрасий.
- Как ты, Магдалина?
- Уже ночь? Я спала?
- Спала, - подошла повитуха со свечой, заглянула через плечо центуриона. – Боль прошла?
- Кажется, да, - Мириам слегка приподнялась, боли не стало.
- Значит, нам можно ехать, - решил Терпрасий. - Я подведу к выходу коней.
- Постой, - Зелфа остановила его на пороге, зашептала в лицо. – Какие кони? Ты в своем уме? Ехать верхом нельзя. Ты убьешь и ее, и ребенка. Она слаба, оставь ее у меня. Уезжай один.
- Я не могу оставить ее, - он был непреклонен.
- Тогда подожди немного, ее надо накормить.
- Сколько нужно времени? – Терпрасий нахмурил лоб, что-то подсчитывал.
- До полуночи.
Центурион вышел во двор, осторожно прикрыв за собой дверь, калитка за ним протяжно пропела и закрылась. Повитуха поднесла Мириам плошку с ароматным супом, на окно поставила свечу.
- Тебе надо есть, - ласково сказала женщина. – Если не можешь, я покормлю тебя.
- Я могу, - Мириам проглотила две ложки, потом еще. – Меня не тошнит.
- Это хорошо, но ты очень слаба, чтобы перенести дорогу. Если снова пойдет кровь, то никакой отвар не поможет.
- Есть у тебя другая комната? Я отлежусь несколько дней и уеду домой. У меня есть деньги, я щедро заплачу за твою заботу.
- Не стоит, - улыбнулась Зелфа, - деньги тебе самой понадобятся.
- Тогда почему ты помогаешь мне?
- Не тебе, красавица, а ему. Однажды Терпрасий помог мне избежать виселицы, а теперь я отдаю долг. На его спине столько шрамов, половину пришлось зашивать и мне. Он неплохой человек, бесстрашный воин, сильный и надежный. Он хочет увести тебя в Рим. Ты знаешь?
- Нет, - прошептала Мириам, - зачем?
- Это ты у него спроси. Он скоро вернется, - Зелфа убрала пустую плошку, дала выпить отвар. – Я собрала тебе в мешочек травы, будешь заваривать и пить каждый день. Ты крепкая, здоровая, Яхве поможет, и родишь благополучно. Только будь осторожна.
Мириам сглотнула давящий в горле ком. Хотелось плакать, но слезы не шли. Она закрыла глаза, теперь все думают, что Иса воскрес, пусть так, никто не будет искать его тело. Но где же Петр?
И опять скрипнула калитка. На пороге возник Терпрасий.
- Куда ушла Зелфа? – он оглядел пустую комнату и присел рядом с Мириам, взял за руку. – Ты холодная.
- Я слышала ваш разговор, - она хотела встать, но он удержал ее. – Зачем ты едешь в Рим? В прошлый раз ты говорил, что там опасно.
- Там живет моя семья, и там мне легче будет укрыться, - спокойный голос, мягкий взгляд, да, он может быть другим.
- Неужели прокуратор будет искать тебя и в Риме?
- Ты не все знаешь, женщина, - поморщился центурион.
- Так расскажи.
- Луций уже убит, мой гастат успел скрыться, но его ищут. Кто-то видел, как мы похищали тело твоего мужа, и доложил Пилату. Выход есть, но он один. Нужно немедленно покинуть город.
- И ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?
- Ты обещала выполнить мое желание, - напомнил Терпрасий.
- Ты даже не спросил меня, – изумилась Мириам. - Что ты скажешь своей семье, ведь я жду ребенка?
- Никому и ничего я объяснять не буду, женщина, – он плотно сжал узкие губы, уставился в темное окно. – Ты поедешь со мной.
- Терпрасий, - явилась повитуха, - уходи, ей нельзя волноваться.
- Надо ехать. За стеной стоит повозка. Решайся, Магдалина, - а в глазах столько нежности, что она невольно отвела взгляд. Как теперь сказать, что он ей не нужен...
- Я не поеду.
Он нервно провел рукой по коротким волосам. На висках застыли капли пота, судорожно сжались широкие скулы. Устав бороться с упрямой женщиной, Терпрасий тяжело вздохнул: какая разница, где умирать…
- Хорошо, я останусь с тобой.
Центурион вышел во двор. За ним пошла и Зелфа. Она что-то тихо говорила ему, словно уговаривала, но в ответ слышалось «нет». Заскрипела калитка, и от неожиданности все вздрогнули, Терпрасий схватился за меч. Через двор крадучись шел Павл.
- Где госпожа? – взволнованно спросил юноша. – Есть новости для нее.
- Она только проснулась, не беспокой ее своими глупостями, - огрызнулся центурион.
- Терпрасий! – пристыдила его Зелфа. - Пойдем, мальчик, я отведу тебя к ней.
С порога Павл выпалил главную новость.
- Я видел Петра.
- Петра? - Мириам приподнялась с лежанки, за рукав притянула к себе мальчишку. – Рассказывай скорее. Ты говорил с ним?
- Нет, госпожа.
И Павл сбивчиво начал рассказ, волнуясь и запинаясь на каждом слове, боясь пропустить что-то важное. Как оказалось, он остался с Яруфом в повозке недалеко от дома повитухи и долго ждал появление госпожи. Потом старик решил купить немного еды на обратную дорогу и зерна лошадям, тем более что базарная площадь оказалась неподалеку, всего через одну улицу. Когда пришли в торговый ряд, заметили несколько человек, которые толпились в стороне и что-то мирно обсуждали между собой.
- Яруф расплачивался за лимоны и гранат, госпожа, - продолжал Павл, - как из-за угла вышел Петр. Я хотел, было, кинуться к нему, но заметил, что он не один. С ним были еще те двое мужчин из Магдалы.
- Иаков и Иоанн?
- Да, рыбаки. Они шли за ним, но поодаль, поэтому я не сразу их увидел. И думаю… - юноша замолчал.
- Что? – Мириам вцепилась ему в руку.
- Они не хотели, чтобы он их заметил.
- Они следили за ним, так?
- Мне почему-то так показалось, госпожа. Дальше я хотел подойти к Петру, но меня опередили, два иудея из толпы, первыми кинулись к нему и громко заговорили между собой.
- О чем они говорили, ты помнишь? – Мириам не пропускала ни одного слова.
- Хорошо помню, госпожа. Но из всего сказанного я понял, что паломники обсуждали весть о воскрешении вашего мужа. Никто им не верил, но они упорно доказывали, что такое событие доподлинно подтверждено, и они сами ходили с утра к пещере и все видели собственными глазами. Им очень хотелось узнать у Петра, верит ли он в такое чудо?
- И что он сказал? – она нетерпеливо ждала конца рассказа.
- Он ответил странные слова, госпожа, - смутился Павл, - «как было угодно Богу, так и свершилось» и побелел лицом, словно покойник. Он хотел пройти мимо, но паломники не пропускали его, тащили в толпу. Вдруг кто-то крикнул: «Гастаты!», и все бросились в разные стороны. Я хотел погнаться за ним, но Яруф схватил меня и потащил обратно к повозке. Иакова и Иоанна я тоже потерял из виду. Это все, госпожа. Как же теперь отыскать его?
- Никак, - утомившись разговором, она легла обратно на лежанку, отвернулась к стене. – Пусть идет своей дорогой. Двери моего дома отныне закрыты для него.
28.
Мириам поддалась на уговоры Зелфы и согласилась ехать с Терпрасием до Иоппы. Ей очень захотелось проведать старого друга - купца Ферхата, рассказать ему о своем горе, спросить мудрого совета.
Зелфа предложила Терпрасию проехать через посты, переодевшись в платье богатого купца, и нарядила его в персидский халат, а на стриженую голову намотала тюрбан из красного платка.
- Только не разговаривай, - предупредила повитуха, - твой язык выдаст тебя.
Из Ершалаима выехали с рассветом, когда открылись ворота и первые паломники поспешили покинуть город. Дно повозки застелили мягкими тюками, на которые уложили Мириам, а Терпрасий, благоразумно припрятав меч под рогожей, устроился в ее ногах. Со стороны они выглядели супружеской парой, возвращающейся домой после праздника. Мириам окружали плетеные корзины, полные фруктов, сушеных фиников, сладких лепешек. В амфорах родниковая вода, в тюках сено для лошадей. На козлах старый возница и молодой слуга. Ничего подозрительного.
Ехать решили через Кириат. Путь лежал через горы, каменистая дорога сдерживала движение, не давала разогнаться. Из-за сильной тряски Мириам все время лежала на боку, держась двумя руками за плетеный борт повозки. Уже в получасе езды от Ершалаима повстречался первый пост. Двое солдат быстро осмотрели неприметную повозку и, не обращая особого внимания на путников, поспешили к каравану, который мешал встречному движению, растянувших вереницей из навьюченных ослов и верблюдов. Иоппа для Ершалаима значилась портовым городом. Все, что привозилось из-за моря, в кротчайшие сроки доставлялось в Ершалаим караванами купцов и перевозчиками. По этой же дороге передвигались римские пехотинцы и кавалерия.
Половину пути проехали спокойно, останавливаться не пришлось. Терпрасий сидел в глубине повозки за козлами и все время спрашивал Павла, что движется им навстречу. Мириам просила его не высовываться, но тщетно. Центурион чувствовал себя, как мышь в мышеловке, беззащитным и безоружным, полагаясь только на поддержку богов, то и дело посматривая на дорогу, ожидая засаду в узких ущельях. После полудня жара усилилась, нестерпимо палило солнце. Воды припасли немного, и последняя амфора дала трещину, когда колесо подпрыгнуло на скалистом пороге. Небольшой ручей повстречался уже возле равнины. Мириам послала Павла набрать воды, а заодно послушать, о чем разговаривают проезжие купцы у водопоя. Юноша скоро вернулся и доложил.
- Говорят, какой товар продается быстрее, спорят и назначают цену.
- Про римлян не слышно? – спросил Терпрасий.
- Нет, центурион, - Павл важно уселся на козлы. – О солдатах никто не слышал. Впереди постов нет.
Только под вечер подъехали к стенам Иоппы. Яруф растерялся на первом же перекрестке, не зная, куда ехать дальше. Как в незнакомом городе отыскать дом купца Ферхата? Мириам решилась на хитрость.
- Спроси у любого, где базарная площадь и поезжай туда, - велела слуге. – Надо ноги размять.
На площади она вылезла из повозки, оглядела торговые лавки и, опираясь на руку Павла, вошла в самую дорогую. Хозяин, пожилой перс, кинулся к уважаемой госпоже навстречу.
- Что вам угодно, госпожа? Мой товар самый лучший в Иоппе, – улыбка сияла на смуглом лице.
- Мне угодно знать, где в городе живет купец Ферхат, что возит ткани из Дамаска? Говорят, он строит дом, похожий на дворец.
- Э…- обиделся хозяин лавки, улыбка сползла с лица, глазки сузились в маленькую щель. - Какие неприятные слова ты мне говоришь, женщина! Какие лучшие ткани, какой дворец? Посмотри на мои ткани, разве они хуже? У царицы Савской не было таких тканей, как у тебя, моя госпожа, если ты купишь их в моей лавке. Это будет самый счастливый день в моей жизни.
- Так ты не знаешь, где живет купец Ферхат?- перебила его Мириам.
- Зачем он тебе? Покупай все у меня. Я дешевле отдам, клянусь!
- Мне нужен Ферхат, - она направилась к выходу. – Он продал мне месяц назад гнилую шерсть, хочу потребовать с него свои деньги, а если не отдаст, то пойду к старейшине и потребую, чтобы ему запретили торговать не только в городе, но во всей Иудее.
Хозяин лавки примолк и о чем-то задумался.
- Я вспомнил этого купца, госпожа! – радостно воскликнул он, когда женщина стояла на пороге. – Его дом на третьей улице со стороны морских ворот, белый камень и синие ставни на окнах. Он один такой, легко найдете.
Новый дом Ферхата нашли быстро, но купца там не оказалось. На просьбу, где можно его найти, откликнулся один работник, что укладывал плитку на садовых дорожках, и предложил сопроводить Мириам туда, где жил старший сын Ферхата.
Солнце садилось за далекое синее море, когда повозка остановилась перед высоким выбеленным забором, и Мириам постучала в широкую калитку. Она сразу открылась и так внезапно, что пришлось отступить назад. Старый слуга поинтересовался, что угодно госпоже в такой поздний час.
- Мне нужен купец Ферхат.
- Он на корабле, пришел новый груз из Александрии.
- А можно ли за ним послать слугу? – взмолилась Мириам, облокотясь о стену забора. – Я приехала из Ершалаима, старик, проделала долгий путь и очень устала.
- Все возможно, госпожа, - поклонился слуга. – Но я должен сначала доложить своему хозяину, вам придется подождать.
- Хорошо.
- Как вас назвать?
- Мириам из Магдалы.
Через пять минут один слуга пролетел мимо калитки в сторону моря, а от дома бежал сам хозяин.
- Рад видеть вас, госпожа, - произнес высокий мужчина в черном халате. – Я Агасар, старший сын Ферхата. Мой дом всегда открыт для вас. Отец скоро прибудет, как только услышит, что вы пожаловали, мигом примчится. Проходите пока в дом, прошу вас.
- Можно ли разместить моих слуг? – неуверенно попросила Мириам. - Там повозка у ворот.
- Все будет исполнено, госпожа. Повозку примут на заднем дворе и слуг разместят, всем места хватит. Рашид, - хозяин позвал старого слугу, - покажи вознице дорогу.
Мириам провели в дом, в гостевую комнату на западной стороне. Началась суета. Служанки накрывали низкий столик всякими угощениями, зажгли свечи, принесли воду, предложили умыться с дороги. Когда все ушли, Мириам распахнула единственное, но достаточно широкое, окно. Впереди до самого горизонта расстилалось море. Солнце давно зашло за синие воды, окрасило их в розовый цвет, и ночная заря догорала последним перламутровым блеском. Подуло свежим соленым ветром, шелковые занавески поднялись вверх почти к самому потолку и медленно опали. Она обернулась на шорох. Посредине комнаты, держась за сердце, стоял Ферхат.
- Голубица моя в ущелии скалы под кровом утеса! Покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лице твое приятно, - от волнения голос его дрожал, в груди не хватало воздуха. Он раскрыл перед ней объятия и, улыбаясь, ждал.
Как снежная лавина сходит с вершины горы и проносится до основания, как водяной поток, бурля и вскипая на горных порогах, срывается в долину, орошая и затапливая нежные пшеничные всходы, так и тяжкое горе схлынуло вдруг с окаменевшего сердца, и слезы рекой потекли по щекам. Мириам вскрикнула, как подстреленная птица, и бросилась в объятия старого друга, повисла на его руках, рыдая и крича, всхлипывая и выговаривая слова:
- Иса умер, распяли его, распяли… - только и мог разобрать изумленный Ферхат.
На минуту он оторопел, но Мириам вновь и вновь повторяла ужасные слова. Ферхат понял - произошло что-то непоправимое и страшное. Он обнял ее за плечи, подвел к мягкой тахте, усадил. Налил в кубок простой воды, заставил выпить. Сел рядом и снова обнял за плечи, прижал к своей груди.
- Успокойся, успокойся, госпожа моя, роза моя, - тихо гладил по голове, по плечам, поднес к губам холодную ладонь, покрыл поцелуями. – Успокойся, прошу тебя. Разве по силам твоим так убиваться, госпожа моя. Чья душа способна выдержать такое, чье сердце не разорвется на куски от вести такой.
Через время, нарыдавшись, выплакавшись вволю, она успокоилась, пришла в себя, выпила воды, умыла лицо. Распухли глаза и веки. Ферхат прислуживал ей.
- Вот так, госпожа моя, так будет лучше. Поешь что-нибудь, надо немного поесть. Хоть фруктов, хоть хлеба, попробуй кусочек…
Он разломил персик, очистил мандарин, отломил сладкой лепешки. Она отказалась.
- Не могу я есть. Меня все время тошнит.
- Что хочешь, говори, все достану для тебя.
- Лимонный шербет.
Ферхат быстро вышел из комнаты, крикнул зычным голосом по дому, тут же явилась служанка. Он что-то сказал ей на персидском диалекте и вернулся обратно.
- Сейчас принесут шербет, роза моя. Что еще хочешь? Приказывай!
- Ничего не надо. Жизнь закончилась для меня, Ферхат, - она попробовала улыбнуться сквозь слезы. – Солнце зашло, и настала только ночь. Он был для меня яркой свечой, освещал дни мои и ночи, а теперь нет этого огня, потушили его. Что делать мне, Ферхат? Смерти грешно просить, но у кого просить, не знаю. Яхве наказал меня за неверие мое, сначала открыл для меня истину, а потом снова забрал, ибо не поверила я в силу его. Во что мне верить теперь, Ферхат?
В дверь тихо постучали, вошли. Склонившись в глубоком поклоне, тоненькая, как ивовый прутик, служанка поднесла Мириам кувшин с приготовленным шербетом и быстро юркнула за дверь. Ферхат подождал, пока гостья отпила из кубка, прикрыл окно, задернул занавеси.
- Горе твое и боль мне понятны. Я сам не раз хоронил тех, кого любила душа моя. И каждый раз она рвалась на части, опустошая мысли мои и в пепел сжигая сердце. Каждый раз… В чем ты укоряешь своего бога? В том, что он дал тебе возможность познать счастье и любовь на грешной земле, или в том, что счастье так быстро закончилось для тебя? Тогда за что ты будешь благодарить его? За ту любовь, что дарована тебе. Кто отнимет ее? Разве такое возможно, госпожа моя?
Мириам устало кивнула головой. Боль напомнила о себе, и она заволновалась о ребенке.
- Мне нужно пить отвар. Пусть приготовят его из этих трав, - она протянула Ферхату мешочек повитухи.
- Ты тяжела? – тихо спросил он. – От меня ничего нельзя утаить, роза моя.
- Да, - Мириам зажала ладонью рот, чтобы не разрыдаться снова.
- Все! Ни слова! Я ухожу, – Ферхат категорично замахал руками. – Тебе надо отдыхать. Немедленно. Слуги все приготовят, и Лейла принесет отвар.
Он закрыл за собой двери. Мириам свернулась в клубок, как кошка. Чтобы унять нарастающую тупую боль, колени подтянула к животу, обняла руками. В темной комнате стало душно, но открыть окно она не могла. Измученное тело сделалось вдруг легким и невесомым, душа умылась слезами, и тихо забилось сердце, отдавая где-то там внизу живота, где уже была новая жизнь. И острая боль утраты покинула ее, разжала цепкие объятия, дала вздохнуть… Где ты сейчас, возлюбленный мой? В каких райских садах гуляешь под сводами чудесных деревьев, какими цветущими полями бредешь вдоль полноводной реки? Укажи мне эту землю, и я брошу все и пойду туда, где снова смогу отыскать тебя, возлюбленный мой, где увижу твою нежную улыбку, бездонные глаза. Только не молчи, любимый, скажи, где искать тебя, откликнись…
Она хотела закрыть глаза, но боль плоти не давала уснуть. В дверь негромко постучали.
- Войди, - отозвалась Мириам.
Служанка принесла отвар. Из любопытства подошла к тахте, присела прямо на пол.
- Подай мне, - попросила Мириам, показывая на чашу. Лейла подставила к ее губам край чаши, та отпила.
- Можно позвать знахаря, - прошептала служанка.
- Что? – не поняла Мириам, но Лейла прекрасно говорила на арамейском языке.
- У нас рядом живет знахарь, он и госпожу лечил, - пояснила девушка и опять шепотом.
- Какую госпожу? – тоже шепотом спросила Мириам.
- Мою госпожу. Только она умерла пять дней назад.
- Почему умерла? - что-то в лице юной красавицы притягивало и располагало к себе.
- Роды были тяжелые, вот она и умерла, - почти на одном выдохе прошептала Лейла.
- А ребенок? – у Мириам похолодели руки.
- И ребенок умер. Мальчик. Хозяин поседел от горя… - она прервала странный разговор так же внезапно, как и начала. Встала, быстро оправила шелковую юбку и выскользнула за дверь.
Мириам уснула только под утро. Отвар помог, боли ушли, а во сне пришла старая черная цыганка из конюшни. Она кормила сухой грудью кривоглазого мальчика и все время повторяла, улыбаясь гнилыми зубами: «Ребенка своего береги… своего береги…».
Она проснулась от его зова, он звал ее по имени четко и громко, и голос его такой родной и знакомый звучал где-то рядом. Мириам оглядела комнату: окно раскрыто настежь, низкий стол с угощениями убран, и вместо него стоял стол повыше, а рядом удобные квадратные кресла. В углу на сундуке оставлен чан и кувшин с водой для умывания. Как только она открыла глаза, в дверь на мгновение заглянули, и топот деревянных сандалий зазвучал по коридору.
Мириам осторожно встала. Босые ноги утонули в мягком ворсе огромного персидского ковра. За окном бирюзовая гладь простилалась поверх невысоких крыш городских построек. Где-то вдали виднелись корабельные мачты, плавно покачиваясь в воздухе, словно жерди высокой изгороди. Белый парус таял в белесом мареве над водной гладью. Воздух на удивление чист, прозрачен, но не сух, а напоен утренней свежестью. Под окном раскинулся огромный сад. Высокие древние пальмы, опоясанные книзу поникшими желтыми листьями, ровной шеренгой выстроились вдоль белой дорожки. Невысокие аккуратно постриженные кустарники лавра и вечнозеленых белых магнолий чередовались вдоль каменного забора. Все тщательно ухожено, выметено, мелкий ракушечник на дорожках взрыхлен и утоптан. Видимо, сад любили, чувствовалась надежная и сильная рука заботливого хозяина.
В дверь тихонько поскребли. Мириам отошла от окна и прислушалась. Звуки повторились. Из любопытства она приоткрыла дверь, и огромный пес проскользнул всем своим мощным телом между створками и юркнул под стол. Улегся там на правах хозяина, а голову опустил на передние лапы. Мириам застыла от неожиданности, растерялась и не знала, как поступить дальше. Не делая резких движений, умылась из кувшина и вернулась на тахту, ожидая продолжения необычного утра.
Двери остались незакрытыми, и через время в комнату заглянул Ферхат.
- Ты уже встала, госпожа моя? – ласково спросил купец, но, увидев под столом пса, взорвался грозной бранью. – Ах вот ты где, нечистое животное! Думаешь, что госпожа пожалеет тебя, сына ослицы. Вылезай оттуда. Не будет тебе пощады.
Пес еще больше вжался в ковер, лапами прикрыл глаза. Мириам невольно засмеялась, а Ферхат пуще накинулся на собаку.
- Что ты сегодня наделал, негодяй, а? Рассказать нашей уважаемой гостье, какое пакостное дело ты совершил? Да вылезай же, тебе говорят!
Пес рявкнул, словно огрызнулся на обидные слова, сорвался со своего укромного места, выскочил за дверь, и понесся по коридору, ища новое пристанище среди комнат огромного дома. Ферхат присел в кресло, вытянул ноги.
- Чем он провинился? – поинтересовалась Мириам.
- Этот дуралей каждый день роет ямы в саду, сколько редких цветов погибло на моих новых клумбах, - он развел руками. – Что только с ним не делали, никак не хочет образумиться. Глупый пес!
- Зачем держите?
- Любимец Сулеми, моей старшей внучки, - гордо произнес Ферхат. – Я подарил его, когда ей было всего шесть лет. Теперь она настоящая невеста, но пес сильно привязан к ней. Как я смогу выгнать преданного друга со двора, госпожа моя! – он посмотрел на Мириам и замолчал. - Оставайся, роза моя. Мой дом уже готов, можешь жить там одна, тебя никто не потревожит. Родится ребенок, сама решишь, что будет дальше… ты теперь должна думать о нем, теперь он – твоя вера. Это мой ответ на твой вчерашний вопрос. Дороже детей у человека ничего нет. В них наша жизнь и в них наше продолжение.
- Что я смогу ему дать, Ферхат, если не уберегла его отца?
- Он сам выбрал свой путь.
- А я должна продолжить его.
- О чем ты говоришь, луна моя? – купец забеспокоился.
- Муж всегда говорил о новой вере, я многое запомнила.
- Ты женщина! Под силу ли такое? Мириам, госпожа моя, подумай, что ждет тебя на этом пути! Твоего мужа казнили по тайному доносу за один день. Никто не заступился за него. Все кричали: «Распни!». А что будет с тобой, женщина? Что станет с твоим ребенком? Оставайся в моем доме, прошу.
Мириам только кивнула головой, и было непонятно, дала ли она согласие, чтобы остаться, или просто соглашалась с его словами. Ферхат молчал, ждал, что она скажет.
- Я помню о ребенке, можешь не беспокоиться, уважаемый Ферхат, но мне в другом нужен твой совет, за этим я и приехала.
- Говори, роза моя. Что в моих силах, всем помогу.
- Мне нужно разыскать одного человека, имя ему Петр…
Она принялась рассказывать все с самого начала. Время шло быстро, воспоминания нахлынули сами собой, но Мириам ничего не утаивала от старого друга о жизни, которой больше не было. Уже служанка дважды стучала в двери, и Ферхат прогонял ее, уже и Агасар вызывал его по срочным торговым делам. Купец не вышел. Когда же женщина закончила свой рассказ, он встал и подошел к распахнутому окну.
- Я помогу тебе, особого труда здесь нет, госпожа моя, - проговорил тихо Ферхат. - Только зачем он тебе?
- Я хочу узнать правду! Донес он на моего мужа или нет?
- Правду, - задумчиво повторил купец. – Иногда правда бывает так жестока, луна моя, что лучше бы ее и не знать вовсе.
- О чем ты? – Мириам подошла к окну, посмотрела туда, куда смотрел Ферхат.
Под окном на садовой дорожке вышагивал Терпрасий. Она совсем позабыла о нем! Центурион успел переодеться, где-то достал новую одежду. Вместо пестрого халата на нем была синяя туника и белый плащ, на широком кожаном поясе висел короткий кинжал. Быстрым взглядом то и дело оглядывал он окна дома, пытаясь увидеть Мириам.
- Терпрасий! – позвала она.
Центурион встретил ее взгляд, хотел что-то сказать и убедиться, что с нею все в порядке, но увидев рядом Ферхата, нахмурился и отошел прочь, подальше к хозяйственному двору.
- Он ревнует, - сказал купец.
- Нет, - отмахнулась Мириам. – Он воин, и не привык… его поведение не всегда понятно и…
- Ты оправдываешь его.
- Он помог мне, а теперь по моей вине должен оставить службу и скрываться. Не знаю, как отблагодарить его.
- Я говорил с ним, - спокойно ответил Ферхат.
- Когда?
- Сегодня утром. Но тебе, госпожа моя, все расскажу, когда ты поешь и прогуляешься со мной по восхитительному саду, что пред твоим взором, - он загадочно улыбнулся в седую аккуратно подстриженную бороду, и она согласилась.
Возле большого фонтана разговор продолжился. Павлины вальяжно кивали головами, заламывая длинные шеи на спину, распуская друг перед другом веерные радужные хвосты. На ветвях магнолий порхали маленькие желтые птички, заглушая своим щебетаньем шум водяных струй. Где-то вдалеке старик садовник, низко склоняясь смуглой лысой головой, старательно выметал жесткой щеткой с дорожки розовые лепестки. Послеобеденное солнце припекало, но в саду под кронами деревьев было свежо и приятно.
Говорил только Ферхат, а Мириам послушно слушала.
- Ты поступила не совсем разумно, госпожа моя. Разве можно довериться римлянину, тем более солдату. Он присягал клятвой на верность кесарю, а теперь ради тебя нарушил свои клятвы и стал предателем, его ищут, он должен скрываться. О чем ты думала, женщина? Я не могу тебя осуждать, не могу приказывать тебе, повелевать тобой, я только хочу помочь… У вас разные пути на этой земле. Хотя в его глазах я видел любовь, но это может оказаться только порывом страсти, а она быстро пройдет. Куда ты побежишь дальше, роза моя? Где будешь искать свой дом?
- Я не собираюсь бежать с ним, хотя и дала слово, выполнить его просьбу, но тогда я полагалась на его уважение к себе, и думала, что смогу убедить центуриона отказаться от своего желания.
- О боги мои! – Ферхат торжественно поднял руки к небу, потряс ими и медленно опустил на колени. – Ты всегда жила разумно, слова твои и мысли были мудрее, чем у мужей. Ты восхищала своим остроумием, познаниями и часто оказывалась правой в наших спорах! Что стало с тобой, Мириам? Разум твой помутился. Как можно было довериться центуриону, римлянину, солдату!
- Я поняла тебя, Ферхат, - она склонила голову, смотрела на сложенные руки. – Я поговорю с ним.
- Даже не думай об этом, – он категорично фыркнул. – Через три дня мой корабль идет в Александрию, твой центурион отправиться на нем. Там он может пересесть на любой другой и добраться до Рима. Я предлагал ему денег. Но его гордый нрав не позволит опуститься до такого унижения, как принять от персидского купца мзду.
- Я поговорю с ним, он возьмет деньги, - снова повторила Мириам.
- Нет! Я запрещаю тебе, госпожа моя, просто запрещаю. Не встречайся с ним до отплытия корабля, так будет лучше для всех.
Странным показался ей резкий отказ Ферхата. Доброта его всегда восхищала ее, а благородство подкупало женское сердце, но в этот раз Мириам усомнилась в бескорыстном участии давнего друга. Уж слишком непреклонно прозвучал надломленный голос, и мрачная тень покрыла лицо.
Никто не вправе приказывать ей. Она простится с центурионом, и пусть Ферхат сойдет с ума от ревности.
29.
Проснувшись на следующий день рано поутру, Мириам легко выведала у служанки, что Ферхат с сыном ушли на причал и вернутся только к вечеру. Мысль о центурионе не давала ей покоя. После обеда она решила прогуляться по саду и, оказавшись совершенно одна, отправилась искать его на хозяйственном дворе, где для слуг уважаемой гостьи отвели тесную комнатку в жилище рабов.
В час отдыха никто не встретился ей в саду, и Мириам не спеша отыскала калитку в низком каменном заборе, что разделял поместье на две части. В одной располагался красивейший дом с благоухающим садом, в другой - скот, рабы, жилища для слуг. Мириам толкнула калитку и по двум ступеням спустилась на хозяйственный двор. Вся территория была вымощена гладким желтым камнем, мальчик-негр разбрасывал из плетеной корзины солому. Мириам позвала его, тот бросил корзину, подбежал к госпоже и услужливо склонился в поклоне.
- Где мои слуги, ты знаешь?
Но мальчишка только улыбался, скаля острые зубы, не понимая слов. И вдруг Мириам позвали по имени. Центурион вышел из конюшни, щурясь на яркое солнце, а Павл уже бежал к любимой хозяйке.
- Наконец-то вы пришли, госпожа, - юноша схватил ее руку, быстро прижал к губам. – Яруф сегодня хотел идти искать вас.
- Что с Яруфом?
- Ничего, - центурион подошел вслед за Павлом, - старик просто хандрит. Ему захотелось поскорее вернуться домой. Надоели угощения и яства, которыми нас здесь кормят.
- Но угощения ведь вкусные, правда, Терпрасий? – юноша коснулся его руки, доверительно заглянул в глаза. И то, с каким снисхождением и покровительством центурион ответил ему взглядом, не скрылось от нее. Когда же эти двое успели подружиться?
- Скажи Яруфу, что он скоро вернется в Магдалу, - Мириам кивнула головой.
- Мы все вернемся? – Павл радостно улыбался, волосы на его затылке по-мальчишечьи взъерошились вихром, она пригладила их, опустила руку на худое плечо.
- Будем надеяться, Павл, будем надеяться, - ее ответ не понравился центуриону, взгляд стал чужим, холодным. – Иди, передай Яруфу мои слова, – попросила Мириам.
Павл понимающе кивнул и убежал. Но прежде чем начать беседу, она присела на скамью, а Терпрасий навис над ней, облокотившись о стену забора.
- Ферхат поведал мне о вашем разговоре. Он предлагает место на своем корабле до Александрии, и я прошу тебя взять в дорогу деньги. Это мои деньги, не Ферхата, - поспешила она добавить, но поторопилась.
Терпрасий яростно ударил кулаком о стену, посыпался камень. Мириам вздрогнула, и он тут же пожалел, что не сдержался и напугал ее.
- Я знаю, ты сердишься, - она попыталась унять дрожь.
Он сел рядом и тихо, чтобы никто не услышал, зашептал:
- Я не сержусь, женщина, я просто взбешен! Ты мне обещала, но ты лгала. Я поверил тебе…
- Ты воспользовался моим горем, разве не так? Будь все по-другому, останься он жив, попросил бы ты у меня такого обещания?
Центурион молчал, только огромные красные кулаки ритмично сжимались и разжимались, а на стриженом виске билась синяя пульсирующая нить. И вдруг он заговорил, так нежно и так страстно, что Мириам отпрянула от напряженного лица.
- Я помню тот день, когда первый раз увидел тебя, и помню ночь, которую провел в седле, думая только о тебе. Ты вошла в мою жизнь, и все вокруг изменилось, и не стало этой жизни, потому что в ней не было тебя! Чем ты взяла меня, чем наполнила мое сердце, я не знаю, но с того дня я боюсь смерти. Я стал дорожить каждым днем, который бы приближал к тебе… Через месяц после нашей встречи я подал прошение на ветеранство, чем очень удивил легата, он потребовал от меня службы еще на целый год. Это немного, но вдали от тебя - целая вечность. И вот приходит новость: ты зовешь меня и возвращаешь сухой цветок. Я не мог дождаться встречи, но и тут меня ждало разочарование, я был тебе не нужен. Твой муж, этот…
Мириам подняла руку, чтобы остановить его, он понял и не стал продолжать.
- Ревность ослепляет, Магдалина, но я не ослеп. Суровая жизнь воина закалила и меня, и мое сердце… Я не желал просить, это не в моей воле… тогда я верил, что простился с тобой навсегда. Я подал другое прошение, отправить меня в Македонию, куда угодно, только подальше от тебя. После Ершалаима я должен был получить новый приказ, но твои слуги нашли меня первыми. Ты снова нуждалась во мне. Я не сомневался ни минуты, ни одной минуты, Магдалина! Боги услышали мои молитвы, и дали еще раз увидеть тебя. Но кого я увидел? Обезумевшую, промокшую с головы до ног, дрожащую от холода, которая упала на мои руки и потеряла сознание. Магдалина! Ты слышишь меня, Магдалина? – он схватил ее руку, прижал к горячим губам. – Как я оставлю тебя здесь, как я брошу тебя, теперь, когда его больше нет?
- Он всегда будет со мной, - Мириам дотронулась до коротких волос центуриона, - всегда, и в моих мыслях, и в моем сердце.
- Пусть так, - Терпрасий упрямо тряхнул головой. – Я не буду просить любви, не буду торопить, сейчас тебе нужно думать о ребенке. Но позволь мне хотя бы быть рядом, у меня есть дом, семья. Они понравятся тебе, они примут тебя, моя мать и сестры. Это все, что я могу предложить тебе сейчас.
- Как же долго ты сможешь ждать, Терпрасий? А если я никогда не полюблю тебя, что тогда?
- Ты вольна уйти, куда хочешь, - центурион низко склонил голову, словно подставлял под удар меча.
- И ты не будешь меня принуждать, не будешь останавливать?
- Никогда.
- И ты не упрекнешь меня?
- Нет.
- Поклянись.
- Клянусь.
- Я верю твоему слову, - Мириам встала, он подал ей руку. Женщина благосклонно приняла поддержку, и центурион довел ее до калитки. На прощание она произнесла.
- Еще есть три дня.
- Я не тороплю тебя, женщина, но помни: без тебя я не уеду.
И на обратном пути Мириам не задержалась в удивительном саду, вернулась в комнату и села возле открытого окна так, чтобы не пропустить возвращение Ферхата домой. Она глядела на лазурную гладь моря, на белые пенистые барашки далеких волн. Теплый ветер обдувал лицо, играл с непослушным локоном на высоком лбу, щекотал ноздри соленым запахом гнилостных водорослей. Мысли были спутаны и тяжелы, виски сжаты, словно в тисках, голова болела, но прилечь на тахту, отдохнуть, она не хотела.
Признания центуриона тронули ее, но не более. Для нее он все так же, как и раньше оставался чужим, непонятным. Но словам его она верила; верила, как чему-то стойкому, непоколебимому и очень надежному. Почему он внушал к себе такое доверие, она не знала, но интуитивно понимала, что может найти в нем и защиту, и покровительство, и заботу о себе и о будущем ребенке. То, что он примет его, как своего собственного, если она только скажет «да», утвердилось в ней как-то сразу и окончательно, и уже никогда не подвергалось сомнению.
Сомнение тревожили ее по поводу его семьи, даже не столько тревожили, сколько пугали. Успокаивали только его слова и уверенность в том, что семья его, может быть, вопреки этим уверениям, и не примет ее, но, во всяком случае, будет благосклонна к ней. Но ведь это все временно, только до рождения ребенка, уверяла она себя. Потом можно будет найти другой дом, другое пристанище. Затем мелькнула другая, совсем очевидная мысль, а зачем искать другой дом, когда ведь можно вернуться в свой, туда обратно, в Магдалу? Но сразу же сжималось сердце, и боль нарастала где-то в груди, и на глаза наворачивались слезы. Нет, в Магдале для нее дома уже нет. Все там: и стены, и двор, и его комната будет постоянно напоминать о нем, о той жизни, которой уже нет для нее. Может быть, когда-нибудь она и захочет вернуться туда снова, но не сейчас… Она не допускала и возможности остаться в доме Ферхата, который так любезно и настойчиво всякий раз предлагал это. Не хотелось ей быть гостьей или пленницей в золотой клетки его давней любви.
И чем больше она думала о новой жизни, глядя на морскую безмятежную даль, тем очевидней становилось то, что нужно покидать этот берег, перебираться на чужую землю, ехать в другой город, в другой мир. И как ни странно, эта мысль не пугала ее. Если Терпрасий будет рядом, как обещал, то ей нечего бояться. А он будет рядом, в этом она не сомневалась. Он не оставит ее, не бросит, не уйдет от нее ради своих богов, но если останется здесь с ней, то гибель его неминуема. Она понимала и это, и чем больше думала о его гибели, тем сильнее жалела и его самого, и его ненужную любовь.
Долго просидела она в кресле, глядя в окно то на дорожку от ворот, то на морскую гладь. Уже под вечер голова закружилась от переживаний и противоречивых мыслей, тело ломило, спина затекла. И когда загорелась первая звезда на вечернем закате, женщина покинула свой наблюдательный пост, прилегла на мягкую тахту, ненадолго уснула и потеряла счет времени, и когда снова открыла глаза, за окном на совершено черном небе догорала вечерняя заря, а комната освещалась семисвечной золотой менорой. Перед ней молча стоял Ферхат.
Мириам резко поднялась с тахты, скинула с ног покрывало. Купец присел в кресло.
- Лик твой печален, и поэтому печальна песня соловья, роза моя,- устало вымолвил он. - Что тому виной: облако, бросившее тень на твои лепестки, закрыв луч золотого солнца, или нерадивый садовник позабыл оросить живой влагой нежный стебель - откройся мне, роза моя… Какие тревоги печалят легкие мысли твои, какие несчастья тяготят веселые песни твои? Если есть у меня такая сила, роза моя, прогоню я и облако с неба, и садовника из своего сада, чтобы только ты улыбалась для меня, госпожа моя.
И она невольно улыбнулась.
- Песни твои прекрасны, мой соловей. Слушая их, радуется сердце мое, орошается живительной влагой моя душа, только есть у розы червь, который точит нежный стебель, объедает шелковые лепестки. Как быть мне?
- Доверься своему соловью, роза моя. Никакой червь не укроется от его острого глаза, и быстрого клюва.
- Я хотела спросить тебя, уважаемый Ферхат, о тех свитках, что посылала тебе.
Вопрос был настолько неожиданным, что купец не смог скрыть своего разочарования, исчезла с лица улыбка, нахмурились брови, потянулись минуты ожидания.
- Ты как всегда торопишься, госпожа моя, видимо, таков у тебя нрав, - наконец вымолвил Ферхат. – Мне удалось найти мудреца, который прочел письмена, но я не уверен, нужно ли тебе знать, что в них написано.
- Мне непонятны твои слова, - она напряглась, нервно сцепила на коленях руки. – Ты снова вздумал меня пугать, уважаемый Ферхат?
- Нет! О, боги мои, – обиженно произнес купец и даже отвернулся от Мириам, рассматривая рисунок на ковре. – Я только стараюсь заботиться о тебе, госпожа моя. А ты снова не ценишь мою преданность.
- Прости меня. Твоя забота и преданность не имеют цены, поверь мне. Но эти свитки очень беспокоят меня. Я нашла их в вещах кормилицы и хочу знать их предназначение.
- Ну, хорошо, - Ферхат снова поднял глаза. – Свитки хранятся у меня в тайнике в новом доме, поэтому я не могу показать их. Но могу сказать, о чем они.
Он выждал немного, надеясь, что Мириам откажется слушать дальше, но она молчала, и Ферхат продолжал.
- Первый свиток очень старый, но я смог разобрать его. Древний персидский язык мне немного знаком, - начал купец. – В этом свитке говорилось о женщине, которая принадлежит к древнему семейству или роду, она наследница какого-то богатства в Междуречье, «и много земель и людей принадлежит и служит ей», так там написано. Второй свиток на арамейском языке, он не древний, но как давно его писали, никто из ученых мужей не смог мне сказать. В нем очень любопытные сведения, госпожа моя. Одной женщине давалась вольная жизнь, ее освобождали от рабства и давали новое имя, а сыну ее в наследство отводилась часть владения его отца, но только после смерти последнего. И так как сын был рожден не по законному браку, то и наследство это получить явно не мог…
Ферхат замолчал, сосредоточенно рассматривая обветренные руки.
- А третий?- напомнила Мириам. – Там был третий свиток.
- Ты права, госпожа моя, - опомнился Ферхат. – Но это был простой договор между отцом ребенка и другим семейством, которое брало на себя усыновление и воспитание мальчика с некими условиями.
- Что за условия? – торопила рассказ Мириам.
- Условия, что мальчик никогда не узнает, кто он на самом деле, и кто его настоящие родители. За их молчание были назначены хорошие деньги. Отец не поскупился.
- Там были имена, - вопрос был утвердительный, и она ждала ответа.
Ферхат тяжело вздохнул. И что ему делать с упрямой женщиной? Промолчать? Солгать?
- Да, там были имена, моя царица.
Она вздрогнула. Только Иса мог ее так называть, только он знал ее тайну. Она посмотрела в глаза Ферхата. Он не смутился и взгляда не отвел. Он знал. Конечно, он знал! Есфирь все рассказала ему, но зачем?
- Говори! – невольно приказала она.
Купец почтительно склонил голову.
- Новое имя женщины - Есфирь. Когда-то она родила мальчика от мужчины, который привез ее из далекой прекрасной страны.
- Я знаю эту историю, - Мириам кивнула головой. – Этот мужчина мой дед. Так?
Он еще ниже склонил голову, подтверждая ее слова.
- Говорили, что ребенок не выжил, скоро умер от болезни, потому что родился слишком слабым и недоношенным до срока, - вспомнила Мириам.
- Это была ложь, моя госпожа, - поспешил разуверить ее Ферхат.
- Что же стало с мальчиком?
- Его отдали в иудейскую семью и назвали Иуда.
Иуда! Имя оглушило ее, и спустя время, когда перестало бешено колотиться сердце, а кровь отхлынула от висков, голос Ферхата снова долетел до ее сознания.
- … он долго подбирался к тебе, госпожа моя, но ему мешала Есфирь. Все было хорошо, пока однажды она на рынке не встретилась лицом к лицу с его приемной матерью. Прошли годы, но она узнала женщину, которой по приказу любимого мужчины отдавала единственное дитя. Она не смогла удержаться, чтобы не узнать у той, что же стало с ее сыном. Женщина оказалась, хвала богам, уступчивой и очень болтливой, и поведала, что муж ее недавно умер, но перед смертью успел рассказать приемному сыну тайну, которую хранил всю свою жизнь. Он рассказал о настоящем отце и о богатствах, которые якобы должны быть ему переданы по наследству. Семья жила плохо, постоянно нуждалась в деньгах. Иуда задумался о наследстве и о своих правах. Он уговорил несчастную женщину вместе с сестрами переехать в Магдалу, и стал искать повод для встречи с тобой. Ведь ты единственная из семьи, царица моя, все сокровища в твоих руках… Есфирь узнала о намерениях сына, но ее любовь и преданность к тебе были сильнее. И любовь помешала ей сделать правильный шаг. Она встретилась с Иудой и, защищая тебя, проговорилась дважды! И о том, что ты принадлежишь к древнему царскому роду, и о несметных богатствах, какими ты будешь обладать по праву. Иуда подумал и захотел получить и то, и другое, чтобы все досталось только ему.
- Но ведь получается, что он мой дядя, – Мириам брезгливо содрогнулась. - Кровосмешение - какой страшный грех. Он карается законом!
- А кто об этом мог знать? Только Есфирь. Ради богатства он мог убрать ее с дороги.
- Но у нее хранились доказательства: и свитки, и старинные пергаменты.
- Он узнал и об этом. И только поэтому сохранил ей жизнь. Нужно было узнать, где хранятся свитки, и какие богатства обещаны за тебя в дар.
- Богатства? Деньги? – не поняла Мириам.
Ферхат усмехнулся
- Так он думал, вначале. Но есть богатства дороже денег. Царство. Власть. Народ. Вера…
- Вера, - словно эхо повторила Мириам и задумалась.
- Есфирь пришла ко мне, - продолжал купец, – доверилась и все рассказала. Ее нельзя винить, она искала помощи, чтобы спасти тебя, царица моя, от ее же сына. Я пообещал и помощь и защиту. С того дня мои стражи неотступно и незримо находились рядом с тобой. И как я знаю, не зря.
- Да, он хотел… овладеть мною, - прошептала она, вспоминая ужасную ночь.
- Если бы ему удалось заполучить тебя, дальше не помешала бы и собственная мать. Есфирь сама бы уговорила тебя выйти за него замуж, чтобы не быть опороченной в глазах целого города. Ведь на утро его приемные сестры рассказали бы на базаре, что всю ночь ты провела в его объятиях. Помнишь те косые взгляды женщин, а сплетни вокруг тебя? Они все продумали до мелочей.
Мириам помнила. Ей даже показалось, что в душном ночном воздухе повеяло вдруг тонким запахом мускуса, и легкий озноб пробежал по спине, судорожно сжались руки.
- Ты продрогла, роза моя? – Ферхат любовно накинул на женские плечи покрывало.
- Его убили твои люди, да? – голос ее дрогнул.
- Не думай об этом, лучше ложись и поспи, царица моя, госпожа моя, - купец встал и потушил свечи. – Уже поздняя ночь, а завтра будет день, и все будет по-другому.
Он неслышно вышел из комнаты, тихо прикрыл створки дверей. Мириам прислушалась, в доме уже давно стояла глухая тишина. За окном пела какая-то поздняя птаха, прячась в зарослях магнолии, возле фонтана изредка кричали павлины. Крик их был резок и неприятен, она вздрагивала каждый раз, когда слышала его. Занавеси на окнах колыхались от ночного прохладного бриза. Она хотела закрыть окно и на мгновение выглянула в сад, чтобы удостовериться о безопасности, но возле пальмы в тени лавров стояла тень. Мириам быстро прикрылась занавеской и замерла, наблюдая за тенью. Ей захотелось проверить, было ли это игрой лунного света или нет. Стояли они так долго: тень под пальмой, она возле окна. Наконец человек вышел из тени, и в свете яркой луны она разглядела мощную фигуру, а затем и лицо Терпрасия. Мириам облегченно выдохнула, придвинулась ближе к окну, но занавеску не отпустила. Центурион не мог видеть ее, постоял немного, осматриваясь по сторонам, и прошел по дорожке в сторону садовой калитки. Она прилегла на тахту. Теперь можно спать спокойно, он охранял ее сон и был всегда рядом, теперь она знала это наверняка.
Неумолимо истекало время, хотя казалось, что дни тянулись слишком медленно. Мириам окрепла, целый день гуляла по саду, после обеда отдыхала в комнате, где ей накрывали стол, ела всегда в одиночестве. Ферхат, озабоченный торговыми делами, находился целыми днями в порту, приглядывал за разгрузкой, пересчитывал товары, снаряжал караваны в Дамаск и Ершалаим. К ней же заходил уже поздним вечером ненадолго спросить о самочувствии и узнать, не надо ли чего-нибудь еще. О центурионе они больше не разговаривали. Не интересовался Ферхат и о желании остаться в его новом доме, с ответом не торопил, ждал.
Однажды под вечер третьего дня она случайно подслушала странный разговор. После обеда Мириам долго гуляла в саду, когда поднялся ветер, неожиданно заморосил мелкий солнечный дождь. Чтобы укрыться от дождя, она направилась к задней двери дома, где над высоким каменным крыльцом нависал низкий портик. Две колоны по сторонам закрывали вид от садовой дорожки, раскидистые кусты лавра росли у самого входа и делали неприметным любого, кто подходил к крыльцу со стороны сада. Мириам вовремя остановилась, когда увидела раба в черной одежде, стоявшего в глубоком поклоне возле крыльца. Она хотела уже вернуться в сад, поискать убежище в беседке возле фонтана, когда узнала голос Ферхата и притаилась за лавровым кустом.
- Твои сведения точны, Селим? – спрашивал хозяин.
- Да, господин, - она узнала и второй голос ее охранника в Магдале.
- Ты нашел того человека?
- Пришлось потратить немного денег, но плата оправдала себя. Даже богатому лишний золотой в радость, мой господин.
- Хорошо. Что узнал, говори.
- Он был там. Его спрашивали, знает ли он того иудея, которого схватили на храмовой лестнице, он отвечал, что не знает. После синедриона он тайно был доставлен во дворец Ирода. Видимо, люди прокуратора тоже допрашивали его, но к утру его почему-то отпустили.
- Он и там отрекся от него?
- Слушайте дальше, господин. Потом со своими соплеменниками хотел найти его тело, но их опередили. Здесь есть неточность. Кто именно сделал донос на центуриона, не ясно. Но донос был. Его помощников схватили сразу на следующее утро и казнили, сам центурион успел скрыться. И все говорят о том, что казненный иудей воскрес.
- Прямо так и воскрес? – удивился Ферхат.
- Да, мой господин. Иудеи ждали мессию, и любое необъяснимое чудо только подтверждает их долгое ожидание.
- Бог с ними, пусть верят, во что хотят, - устало проговорил Ферхат. - Что стало с учеником? Куда он делся?
- Спокойно вернулся обратно в Магдалу. Мы проверили. Рассказывает всем о казни и о чуде воскрешения.
- И его слушают?
- Да, господин.
- Ты сказал Араису, что госпожа, возможно, не вернется домой.
- Я сказал больше. По дороге случилось несчастье, возможно ее уже нет в живых. Правильно ли я поступил, господин?
- Правильно. Хорошо. Мне все ясно. Завтра проследи, чтобы римлянин сел на корабль, поедешь с ним. Он не должен добраться до Александрии. Ты понял меня, Селим?
Ответа не последовало, или она не расслышала его, было уже неважно. У Мириам подкашивались ноги. Она осторожно прошла в дом через другой вход и первый раз за все дни, проведенные в своей комнате, на засов закрыла двери.
30.
Лихорадочно вышагивая по мягкому ковру из угла в угол, до полуночи она искала пути спасения из той клетки, в которую так просто попала. Ковер приглушал ее шаги, и Мириам слышала каждый звук и шорох в коридоре за дверью. Пес скреб один раз лапой в эту дверь, она не пустила его. Два раза мимо прошли слуги в покои детей. Слышался женский разговор и смех, но недолго. Потом все стихло. И когда она уже понадеялась на то, что в доме все спят спокойным сном, двери дернули пару раз, постояли перед ними, дернули снова и лишь после тихо постучали. Мириам замерла посреди комнаты и перестала дышать. Постучали еще раз.
Видеть Ферхата ей не хотелось. После услышанного разговора ее трясло как в лихорадке, и Мириам не была уверена, что сможет разговаривать с ним, выдаст себя, и тогда все откроется.
- Госпожа, это я. Откройте. Я принесла отвар, - тоненький голосок послышался за дверью. Лейла!
- Почему так поздно? – Мириам подошла к двери и ради осторожности спросила через щель.
- Простите, госпожа. Дети долго не ложились спать, и я совсем позабыла про ваш отвар. Мой господин будет разгневан на меня. Откройте дверь, прошу вас.
Мириам пожалела бедную служанку. Тихая и всегда покорная Лейла нравилась ей, пришлось открыть дверь и впустить девушку в комнату. Но как только та вошла, засов задвинулся на место.
- Вы чего-то боитесь, госпожа? – удивилась Лейла и тут же улыбнулась. – Наверное, нашего Сабара. Не волнуйтесь, глупый пес сегодня спит в комнате своей хозяйки. Сюда он не войдет.
- Я не его боюсь, Лейла, - почти прошептала Мириам и отвела служанку подальше от дверей.
- Кого же? – девушка вся сжалась и осмотрела темные углы.
- Твоего господина.
- Агасара? – тонкие черные брови взлетели вверх.
- Ферхата.
Лейла задумалась, и впервые за все дни Мириам увидела на ее лице неподдельный страх. Она тоже чего-то боялась.
- Он неплохой господин, - зашептала Лейла тише, чем госпожа. – Но иногда к нему приходят люди, от вида которых холод пробирает до самых костей.
- Ты можешь мне помочь?
- Как?
- Выведи меня на задний двор. Там находятся мои слуги.
- Я не смогу, - стала отказываться Лейла.
- Сможешь, - поддержала ее Мириам. – Если ты от имени своего господина велишь стражникам открыть ворота, они послушают тебя и до утра не подумают беспокоить Агасара. А утром мы будем уже далеко.
- А что будет со мной?
Мириам не подумала об этом. Ферхат не пощадит ее.
- У тебя есть семья?
- Я одна. У меня никого нет, - длинные ресницы запорхали, словно крылья мотылька.
- Тогда я не оставлю тебя, - успокоила ее Мириам. – Возьму с собой.
- Куда?
- Это потом. Сначала помоги мне выбраться отсюда.
Из дома они вышли через заднюю дверь. Лейла нашла ключи у старого сторожа, который спал прямо на полу на кухне возле дверей. Возле его ног валялся пустой кувшин. Если завтра обнаружится его вина, то люди Ферхата засекут до смерти несчастного старика, но Мириам не думала об этом, она спасала свою жизнь и жизнь будущего ребенка.
Лейла повела ее не по дорожкам сада, где, скорее всего, могли быть дозорные Агасара, а вдоль стены, отделяющей сад от хозяйственного двора. Они пробирались между низкими кустарниками гибискуса, а заросли олеандра пришлось обойти по мягкой траве, где из-под ног выпрыгивали земляные лягушки. Низенькое деревце унаби своими колючками зацепило накидку Мириам и сорвало с головы, от неожиданности она вскрикнула. Рядом зашевелились кусты лавра, но женщины не остановились, а только ускорили шаг. До калитки оставалось совсем немного, каких-то пять шагов, когда серая тень вдруг отделилась от камня, увитого плющом, и сильная рука зажала рот Лейлы. Девушка даже вскрикнуть не успела, как тонкая шея хрустнула, и безжизненное тело плавно опустилось на траву. Чтобы не закричать, Мириам зажала рукой рот и попятилась назад. Она оступилась о травяную кочку и упала бы на спину, но та же сильная рука вовремя поддержала ее.
- Куда вы собрались, госпожа? – возле самого уха послышался тихий знакомый голос.
- Селим?
- Это я.
- Я видела тебя сегодня возле дома.
- Я тоже видел вас, госпожа. И рад, что вы в полном здравии, - в лунном свете подобие улыбки отразилось на лице стражника.
- Зачем ты убил Лейлу? Девушка всего лишь исполняла мою просьбу.
- В каждом доме есть нерадивые слуги, - он презрительно перешагнул через тело и потянул за собой Мириам. – Я должен отвести вас обратно в комнату, госпожа, пока мой хозяин не узнал о вашем побеге.
Она попыталась сопротивляться, но он лишь до боли сжал ее локоть.
- Селим, скажи мне, о ком ты разговаривал с хозяином возле порога? – и она покорно пошла за ним следом.
- Ты слышала, госпожа.
- Да, но ты не назвал имя.
- Ты сама просила Ферхата разыскать его.
- Петр?
- Да, госпожа.
- Ты узнал, кто донес на моего мужа, Селим? – женщина резко остановилась.
- Узнал, госпожа.
Они стояли возле толстой пальмы, и Мириам показалось, что она уже почти услышала имя из его уст, как вдруг острый меч взметнулся на мгновение в ночной темноте, и голова Селима покатилась по гравийной белой дорожке, волоча за собой черный платок. И через мгновение в шаге от нее рухнуло обезглавленное тело, а где-то вверху в широких листьях ухнула сова. От бессилия Мириам прислонилась спиной к шершавому стволу пальмы.
- Магдалина, - тихо позвал Терпрасий.
Она кинулась к нему, обхватила за шею и зарыдала, уткнувшись в плечо.
- Зачем, ты убил его? Уже пролилось столько крови. Он убил Лейлу, а ты его… Я хотела узнать… - слезы душили ее, и Терпрасий не мог разобрать бессвязный шепот. - Нам надо выбираться из этого дома. Ферхат решил убить тебя.
- Все, женщина, успокойся, - он крепче прижал ее голову к груди, приглушая рыдания. – В саду охрана, нас могут услышать, поднимется шум. Я выведу тебя из сада, только успокойся.
И он повел ее по тропе через калитку на задний двор. В полной тишине вошли они в конюшню, ни одна собака не подняла головы. В стойлах мирно спали лошади и ослы. Пройдя в самый дальний угол последнего загона, Терпрасий принялся оттаскивать от каменной стены соломенные тюки, в самом низу возле земляного пола с помощью меча сдвинул несколько камней, открылся узкий лаз.
- Нам нужно туда пролезть? – зашептала Мириам.
- Да, проход слишком узок, не хватило времени, мы и так с Павлом работали все ночи напролет.
- Павл? - вспомнила Мириам. – Где он? Мы не можем оставить его.
- Он уже там, за стеной, вместе с Яруфом. И если в дыру пролез этот сварливый старик, то и мы сможем. Лезь! - приказал Терпрасий. - Они встретят тебя.
Мириам решилась и полезла в темноту. Осторожно, не налегая сильно на живот, она упиралась руками в стены, а носками отталкивалась от земли. Лишь только пальцы нащупали края выхода, руки Павла схватили ее и потянули на себя.
- Госпожа, госпожа моя, - радостно шептал юноша. – Вы живы. Вам удалось сбежать.
- О чем ты говоришь, Павл?
- Вы не приходили к нам последние дни. И нас к вам не пускали, говорили, что вы больны.
- Я здорова, - Мириам отряхнула от земли одежду, покрыла голову накидкой.
Из лаза показалась голова и плечи Терпрасия. Павл кинулся помогать и ему.
- Нам нужно дойти до берега, там корабль. Ну же быстрее, - торопил центурион. – Все расскажем по дороге.
С того дня, когда они последний раз беседовали на скамье возле садовой стены, Терпрасий готовил побег. Чутье старого воина подсказывало, что в живых их не оставят, уж слишком сердечным показался ему прием в доме купца. Терпрасий договорился с главным конюхом о продаже своего коня и повозки Яруфа, тот охотно согласился помочь, только за свои услуги потребовал ровно половину вырученной суммы. Денег осталось немного, но на корабль они уже могли попасть.
Днем раньше Терпрасию удалось незаметно выйти со двора и прогуляться по берегу. Небольшая посудина приглянулась ему в конце причала, капитаном оказался старый грек, черный, как негр, с загнутым носом, словно ручка амфоры. Он долго торговался о цене проезда, но когда услышал имя Ферхата, глаза грека запылали адским огнем. Оказалось, что персидский купец его главный соперник по доставке древесины в Александрию, и греку захотелось хоть чем-то насолить Ферхату. А узнав о женщине, которую надо похитить из-под носа ненавистного купца, капитан и вовсе охотно согласился на все условия и даже скинул цену за мальчишку.
- Ведь Павла мы тоже берем с собой, - пояснил Терпрасий под конец рассказа.
- А Яруф? – Мириам задыхалась от спешной ходьбы по узким улочкам рыбацкой стороны.
Старик еле плелся позади, но не отставал.
- Госпожа моя, - попросил слуга, – прошу вас, позвольте мне вернуться домой.
- Но у тебя нет повозки, как ты доберешься до Магдалы?
- Пешком дойду, госпожа, уж не пропаду, не беспокойтесь за меня.
И только возле пристани центурион дал время всем отдышаться. На берегу горели костры, слышались громкие разговоры и смех. Возле одного корабля по сходням рабы сгружали квадратные огромные тюки. Их аккуратно складывали на настилы и грузили на плоские длинные подводы. Ни на минуту не прекращалась работа.
- Корабль нашего купца, - пояснил Терпрасий на удивленный взгляд Мириам. – Сюда почти каждый день приходят его корабли, два дня на разгрузку и снова в море. Видимо, торговля прибыльное дело.
- Управляющий Араис как-то признался мне, - отозвалась Мириам, наблюдая за разгрузкой, - что Ферхат самый богатый и весьма влиятельный человек в Дамаске.
- Тогда, что он забыл в Иоппе? – в разговор вмешался Павл.
- Не вылезай, - осадил его Терпрасий, прячась за кармой старой полусгнившей лодки. – Иоппа самый главный и единственный порт на всем побережье. А это корабли, новые товары, рабы, деньги. Понятно? – Павл молча кивнул головой.
- Стражники, - тихо добавила Мириам.
К пристани шеренгой по четыре копья ровным строем подошла сотня пехотинцев.
- Зад ослицы! – выругался Терпрасий. – Почему ночью? Что они здесь делают?
- Становятся цепью по всему берегу.
- Тогда сейчас, или будет поздно, - Терпрасий сжал ее руку.
- Постой! – она оттащила Яруфа в сторону. – Старик, ты должен вернуться домой. Теперь Марфа будет вашей хозяйкой, передай это всем.
- Понимаю, госпожа. Но ведь вы вернетесь? - заискивающе ласково спросил слуга.
Мириам только кивнула головой.
- Вот тебе немного денег, - она вложила в его ладонь грошовые монеты. – Этого мало, но больше у меня нет. Ты должен передать мои слова Петру. Запомнишь?
- Запомню, госпожа моя, запомню. На память никогда не жаловался.
- Тогда запоминай...
- Магдалина, скорее, – торопил ее Терпрасий.
Мириам поспешно обняла старика, расцеловала в обе щеки. Наказала непременно дойти до родного дома.
На корабль они добрались вплавь, все подходы к причалу были уже под охраной. Взобрались на борт по веревочной лестнице со стороны моря и успели спрятаться в трюме, когда на палубу поднялся римский офицер досмотреть корабль. Капитан судна после спешной проверки получил разрешение на выход в море и не стал дожидаться утренней звезды. Послышались громкие команды, топот босых ног по палубе. Судно вздрогнуло всем своим деревянным телом, задрожало мелкой дрожью и плавно качнуло с боку на бок. Корабль отходил от причала. Сначала медленно поскрипывая палубными перегородками и тяжело набирая скорость, затем ритмично разбивая встречные волны и подставляя широкие паруса попутному ветру, он уверенно лег на выбранный курс и поспешил как можно быстрее покинуть прибрежные воды.
Терпрасий раздобыл у команды сухую одежду и под светом одинокой свечи в укромном углу за привязанными бочками с оливковым маслом раздал ее Павлу и Мириам.
- Нужно переодеться, скорее разбирайте, что тут есть. Днем высушим свою одежду на палубе. Ты продрогла, Магдалина? - его заботливый голос успокаивал, навеивал сон.
- Нет, - отозвалась она сквозь дрему, прилегла на пропахшие рыбой тряпки, а голову облокотила на свернутый канат, - я устала, очень устала…
- Я помогу тебе, - он принялся снимать с нее мокрую накидку, тяжелый хитон. - Ты вся ледяная, женщина! Подожди, я оботру тебя…
И не хватало сил сопротивляться сильным рукам. Она погружалась в сонное оцепенение, а он раздевал ее, и ей не было стыдно. Мириам точно знала, что сейчас в темноте корабельного трюма он благоговейно рассматривал ее наготу и любовался ею. Его руки осторожно завернули драгоценное тело в сухую накидку и принялись нежно, но упорно растирать ноги, покатые бедра, ягодицы и спину. Он прижимал ее к своей груди, покрывая шею и плечи горячими поцелуями, от которых ей становилось блаженно спокойно, и сон наваливался на веки, и уже окончательно засыпая в его объятиях, ей послышались заветные слова.
- Хвала вам, боги мои, одна из вас теперь моя…
Наутро следующего дня одинокий путник в старом рваном хитоне, с платком на голове и пустой дорожной сумой покидал город. Он отправлялся по каменистой дороге вдоль побережья на север в Кесарию. Шел не спеша, рассчитывая своими силами дойти до Каны, а потом и до Магдалы. Старик не отказывался, если ему кто-то по доброте душевной предлагал место в повозке, но таких добрых людей встречалось немного, и он шел, шел, шел…
В жаркий полдень он старался найти тень и отламывал небольшими крохами черствую лепешку, медленно жуя почти беззубым ртом и запивая чистой родниковой водой. Но как только спадала жара и сухой пустынный ветер сменялся на влажный соленый бриз, путник покидал свое место и отправлялся дальше. Несмотря на преклонные года, старик двигался довольно бодро и дорогой старался не унывать, все время с кем-то тихо беседовал и повторял слова, которые ему велено было передать в точности. «До конца дней своих бойся меня, Петр! Ибо час смерти твоей будет такой же, как и твоего учителя. Помни об этом, помни»…
Люди еще долго говорили, что вернувшись домой в Магдалу, путник этот выполнил последние повеление своей госпожи, передал заученные по памяти слова тому, кому они предназначались. После этого внезапно слег, жалуясь на усталость, и прожил два дня, а на третий его нашла мертвым служанка, та, что приносила ему каждый день еду. Старика быстро похоронили и забыли о нем. Не забылись только те слова, которые он успел передать, и их помнили еще долго и всегда боялись…
31.
Ферхат искал ее, но она, словно лунный свет на черных волнах, с постоянным упорством ускользала от его цепких рук. В разные земли были разосланы люди, и долгие месяцы ему приходилось ждать от них вестей. Слишком многие женщины подходили под ее описания, слишком много на земле было мест, куда бы она могла убежать от него. Но проходил год, за ним другой, потом третий, а надежда его не угасала. Он ждал.
Уже давно был выстроен новый дом. Просторные комнаты, каменные лестницы, мраморные ступени. Не дом, а дворец! Открытые террасы с белокаменными колонами второго этажа выходили на море, и подолгу вечерами он сидел там, любуясь заходящим солнцем. А когда уже за полночь на небо выплывала огромная круглая луна и освещала прибрежные волны серебряным светом, он и вовсе, как завороженный, смотрел на далекий темный горизонт, и губы его с трепетом и нежностью поминутно шептали:
- Луна моя… луна моя….
Страшные вести нагрянули внезапно. По пути из Александрии в Иоппу в сильный шторм затонул корабль Агасара. Никто не спасся, никто не уцелел. Ферхат долго оплакивал смерть старшего сына и лишь через год смирился с ней. После сына на его руках остались три внучки, старшую готовили к свадьбе. Но отвык он уже от семейных хлопот, тягостно ему было управляться и с торговлей, и с семьей погибшего сына. По его просьбе младший Айшер принял все дела и заботу о детях. И дни Ферхата потекли спокойно, однообразно, с мыслями о Мириам. Не мог забыть он ее, не мог простить ту обиду, что столько лет сжигало его сердце.
- Почему ты покинула меня, луна моя, госпожа моя? Почему бросила несчастного Ферхата? Разве мало я старался угодить тебе, разве плохо я служил тебе, разве недостаточно огромной была моя любовь к тебе, роза моя? Видимо, пренебрегла ты и любовью и мной, госпожа моя, луна моя…
Тихим весенним днем он сидел в глубоком кресле на краю террасы. И хотя утро выдалось прохладным, к обеду солнце успело прогреть остывшую землю, но Ферхат, закутанный в теплые верблюжьи покрывала, дрожал от сквозняков. Чернокожая молодая рабыня подставляла под его ноги медный таз с густо разведенной целебной глиной и обмазывала коленки своего господина. После смерти сына у Ферхата болели ноги, да так, что ночами он негромко стонал, до крови прикусывая нижнюю губу. Глиняные примочки хоть ненадолго, но облегчали ненавистную боль, и он часами сидел расслабленный в удобном кресле и грел ноги в тазу.
На террасу вышел слуга, встал позади, поклонился.
- Этот человек в доме, господин мой. Привезти его сейчас? – голос Навина тих и покоен.
- Веди, веди! – Ферхат приподнялся на подлокотниках и выпрямил спину. Отдернул край покрывала, чтобы скрыть под ним больные ноги и таз. Взмахом руки прогнал рабыню. Он ждал гонца полгода, и вон он здесь, в его доме.
- Счастья вам и долгих лет, мой господин, - на террасу поспешно входил молодой мужчина.
Ферхат на минуту залюбовался его стройной фигурой. Обветренные губы жесткой линией выделялись на смуглом загорелом лице, на щеках горел завидный румянец. Черный платок на голове скрывал волосы. Но можно было и не гадать, все слуги Ферхата брились наголо.
- Говори скорее, - он спешил узнать все новости. – Где нашел ее?
- Мне снова не удалось повстречаться с ней, господин, - голова гонца покорно склонилась.
Радостная улыбка исчезла с лица Ферхата. Взгляд его недоуменно блуждал по мраморному полу.
- В донесении ясно было написано, есть известия из Рима…
- Это правда, господин мой, - гонец поспешно подтвердил слова, - известия есть, но Мария Магдалина уже успела покинуть Рим, когда я приехал туда.
- Мария Магдалина? – удивился Ферхат.
- Она взяла себе новое имя.
- Говори, что узнал, - Ферхат безнадежно взмахнул рукой и отвернулся в сторону моря.
- Поиски были трудными, мой господин. И только благодаря тому, что она однажды появилась при дворе императора, мне удалось напасть на след. Тиберий сам заинтересовался историей ее мужа и теми чудесами, о которых рассказывают после его смерти.
- Так, - Ферхат едва улыбнулся. - И что же, удалось ей убедить императора в этих чудесах?
- Говорят, удалось. Тиберий захотел увидеть чудо прямо на приеме во дворце. На столе среди множества угощений были поставлены и вареные яйца. Она взяла одно белое яйцо, и в ее руках оно сделалось красным.
- Так, - снова повторил Ферхат. Широкая улыбка расплывалась на довольном лице. – Чудеса эти мне известны. Персидские маги еще и не такое вытворяют. Ай да, Мириам… Что узнал подлинного, говори!
- Первые два года она жила в Риме, там родила дочь.
- Дочь? – Ферхат даже привстал с кресла. – Значит, у Исы родилась дочь. Ребенок выжил?
- Да, мой господин. Но девочка отдана на воспитание в богатую римскую семью, у нее есть дом.
- Это хорошо. Она заранее позаботилась о ребенке. Девочка наследница царского рода, теперь она избранная, - эти слова он проговорил чуть слышно. Гонец не расслышал их и сделал шаг вперед, но Ферхат поднял руку. – Теперь пришло время…
Молодой человек только пожал плечами, отступил назад и застыл в ожидании.
Ферхат задумался. Легким ветром на террасу из сада занесло несколько розовых лепестков миндаля. Они плавно покружились в воздухе и опустились на мраморный пол к его ногам. В тот памятный весенний день месяца нисан, когда посланный сыном слуга сообщил ему о прибытии важной госпожи, тоже опадал миндаль. Все садовые дорожки были усеяны нежными розовыми лепестками, а воздух напоен горьким запахом цветов, ее запахом. Как давно это было, как давно!
Гонец молча стоял рядом и не тревожил старого хозяина. Он украдкой наблюдал за его лицом, и лишний раз уверялся в том, что время не щадит ни богатых, ни бедных. Ферхата он любил как родного отца. В Ершалаиме купец подобрал его в грязной сточной канаве возле храма, когда ехал со своим товаром во дворец. Грязный и оборванный мальчишка Самсон помнил из той старой жизни только свое имя и больше ничего. Годами его обучали военному мастерству, а еще грамоте, и видимо не зря. Все слуги Ферхата отличались покорностью и преданностью, за своего господина были готовы отдать даже жизнь. Теперь их господин старел, и с каждым годом здоровье лишь ухудшалось. А с того дня, когда той женщине удалось обмануть его и сбежать, он и вовсе потерял интерес к жизни. Гибель Агасара добила его.
Ферхат опомнился.
- Чем же она занимается теперь?
- Она проповедует.
- Проповедует? – косматые седые брови удивленно взлетели вверх.
- Так говорят те, кто слышал ее.
- Расскажи.
Ферхат вытащил ноги из холодной воды, крикнул рабыню. Девушка подбежала, убрала таз, обтерла старческие ноги, укутала покрывалом. Тут же подставила гонцу походную вырезанную из дерева скамейку. Самсон сел на самый край.
- Мне удалось узнать, что она тайно собирает слушателей под покровом ночи в надежном месте и рассказывает о новых законах, о едином Боге. Кто хочет слушать рассказы о жизни Исы, те слушают. Но больше всего она рассказывает о той вере, которую он хотел возродить на священной земле.
- О вере? – удивлялся Ферхат, вспоминая что-то далекое, но давно забытое, - о вере… Кто же приходит к ней?
- В основном женщины, служанки, рабыни, дети, есть богатые римлянки, их слуги.
- Ну да, ну да, - закивал, соглашаясь с его словами, Ферхат, - всяк нищий, угнетенный, униженный и обездоленный найдет утешение в новой вере.
- Эта вера открыта всем, не только нищим, мой господин. Она проповедует о едином Боге могущественном и милосердном. Перед ним все равны, он не делит людей на сословия, на бедность и богатство, на рабов и господ. Этим Богом обласкан каждый страждущий: женщины, нищие, дети, старики и рабы.
- Что же это: иудейский бог не только для иудеев, а для всех? – заинтересовался Ферхат.
- Можно и так сказать, мой господин. Заветы его просты и понятны каждому, кто хочет найти в нем защиту и силу.
- А где же найти силу, чтобы их выполнять?
- Люди с особенной страстью и отрешенностью идут на это, - подтвердил Самсон и опустил глаза.
Ферхат внимательно всмотрелся в лицо слуги. Задумчивый взгляд молодого гонца говорил о многом.
- Ты сам слышал проповеди?
- Да. Уже есть люди, которые повторяют ее слова.
- И что же, понравились они тебе, много они раскрыли тебе тайн?
Самсон сосредоточенно молчал. Но ему так хотелось больше рассказать своему любимому господину о новом Боге, что желание побороло смущение. И он продолжал.
- Вся человеческая жизнь проходит в бесконечной суете о насущности сегодняшнего дня, и дня, что придет за ним, и следующего дня. Пройдут годы, пока человек сможет оглянуться назад и спросить себя: «Что сделал я для того, чтобы душа моя была после смерти моей встречена Богом и обласкана вниманием его?» Ничего. Разве такой ответ не подвергнет меня в уныние, не придаст беспокойству душу мою за праведность жизни. Даже если помыслы мои будут чисты и дела праведны, будет ли это угодно Богу, примет ли он душу мою в свое Царство…
- Царство? – Ферхат удивленно приоткрыл смеженные веки. – Она говорит о царстве?
- Да, мой господин. А всех, кто идет за ней называет христианами. От греческого «помазанный». И все, кто принимает эту веру, зовутся помазанными на царствование.
- Да, – задумался Ферхат и чуть слышно прошептал, - царство твое весь мир, а народ твой равный тебе… и разделишь ты, царица моя, свое царство с каждым, кто будет верен тебе... Устал я, - извинился он перед гонцом. - Сейчас иди, а завтра снова в дорогу.
Самсон встал, низко поклонился. Навин из глубины темной террасы приблизился к креслу хозяина, чтобы проводить гонца. И уже в дверях Ферхат окликнул его снова.
- Скажи мне, она не одна? Центурион всегда с ней?
- Он ее верный пес, мой господин, - громко ответил Самсон и покинул террасу.
- Хоть в нем ты не ошиблась, луна моя, - прошептал старик.
Долго сидел он в любимом кресле. Давно погас вечер, закат окрасил морскую гладь розовыми красками, перемешал с голубым и сменил на грязно-черный. Одиноко загорались звезды, и месяц такой же одинокий повис низко над горизонтом, задевая острым рогом черные волны. Уже два раза подходила к Ферхату рабыня и подносила серебряное блюдо с угощениями. Но не хотел он есть в этот вечер, не хотел пить вина. Память играла с ним в прятки, что-то возвращала, что-то забирала в свои чертоги навсегда. Многое, очень многое вспоминалось ему. И когда над тихой незыблемой морской гладью рассыпались миллиарды крошечных светил, отражаясь в черной воде, затосковало его сердце по давно потерянному счастью, по давно утраченной любви.
- Госпожа моя, луна моя, сколько веков загораются для нас звезды, сколько лет я гляжу на них и каждый раз очаровываюсь ими. Стар я уже, стар, а свет их все также ярок и пленителен для моих глаз, как восемьдесят лет назад. Не станет меня, а они будут светить, забудут меня, а они будут завораживать светом своим других влюбленных глупцов, что родятся после нас… Госпожа моя, царица моя, услышь меня, посмотри на небосвод, окинь взглядом серебряную россыпь. Какими богами дарована тебе сила, что способна вновь и вновь пленять мое уставшее сердце? Оно плачет о тебе, роза моя, слышишь ли? Услышь! Успокой немощного старика перед близкой кончиной его, скажи, что помнишь о нем. Простил я тебя, давно простил… вернись, роза моя, осчастливь страждущего, утешь смирившегося, одари просящего, возлюби преданного тебе, царица моя…
Над горизонтом упала далекая звезда, за ней еще одна. Весенний звездопад озарил небо, явился серебряным дождем, осыпал темные воды. Ферхат зачаровано смотрел на горизонт, затем взмахнул рукой.
- Видно, время пришло, - в темноту сказал старик. И тут же к нему из этой темноты безмолвно вышел Навин. – Принеси мне ларец.
Слуга принес и ларец и свечи. Дрожащими руками Ферхат достал свернутые пергаменты. Выбрал всего один с обгоревшими краями. Навин подал нож. Старик с трудом разрезал его пополам. Одну половину положил обратно в ларец, другую отдал слуге.
- Завтра Самсон должен это взять с собой. Пусть хранит как зеницу ока. Дороже у меня больше ничего нет. Понятно?
Навин молча кивнул головой.
- Вели Айшеру к утру снарядить корабль, - Ферхат замолчал, о чем-то задумался.
- Куда последует корабль?
- Что? – опомнился старик. – Я не сказал? В Рим. Самсон должен найти ее и передать это.
Он указал на половинку пергамента в руках Навина. Слуга снова кивнул головой.
- На словах нужно сказать: «Теперь это принадлежит следующей за тобой. Приди и забери».
Как ни странно прозвучали слова, но Навин все понял и все запомнил. Его хозяин звал ту, ради которой доживал последние дни. И она вспомнила о нем и пришла.
32.
Торговка в грязном пропахшем насквозь рыбой переднике раскладывала на дощатом лотке утренний улов. Стояла летняя жара, и товар быстро портился. Рыбу можно было держать до обеда и торговаться за цену, но свежие, нежные устрицы не выдерживали на жаре и часа. Когда к лотку подошла высокая стройная женщина и стала рассматривать перламутровые раковины, торговка бросила перебирать в корзине мелкую рыбешку и ближе придвинулась к устрицам.
- Всего шекель за десяток, - предложила она свою цену покупательнице, улыбаясь редкими передними зубами, морща загорелое лицо и заискивающе заглядывая в глаза незнакомки. – Хороший товар, самый свежий. Сын всю ночь был в море, только к утру вернулся.
- Он рыбак? – спросила женщина, рассматривая товар, не поднимая глаз на торговку.
- Как же, уважаемая госпожа, конечно, рыбак, – с радостью поддержала та разговор с надеждой, что удастся продать хотя бы десяток устриц. – Каждый день выходит в море на своей лодке, а я каждый раз жертвую птицу Яхве за его возвращение, чтобы уберег он моего единственного сына от погибели. Ведь у него пятеро детей, госпожа. Случись что, кто их прокормит, по миру пойдут.
- Молись за своего сына и внуков каждый день перед закатом, читая эту молитву, а птицу не жги, она не поможет. Лучше детей накорми, - незнакомка быстро сунула в широкую ладонь торговки маленький, совсем крошечный папирус и прошла мимо.
- А устрицы, госпожа, устрицы? – изумленная торговка кинулась вслед.
Женщина удивленно остановилась, что-то вспомнила и кивнула своему сопровождающему.
- Терпрасий, заплати ей за десяток устриц, - и пошла дальше по ряду.
- У меня самый хороший товар, господин, на всем рынке, - причитала торговка, пока широкоплечий коренастый мужчина распахивал хитон и доставал из мешочка, привязанного на поясе, монеты, - возьмите два десятка, не пожалеете…
- Хорошо, только быстрее складывай все в корзину, - покупатель решил не торговаться, ему не хотелось задерживаться возле лотка и упустить из вида госпожу.
Он отыскал ее возле ватаги беспризорных мальчишек. В грязные худые руки она раздавала хлеб и виноград.
- Магдалина, у тебя уже пустая корзина, - изумился Терпрасий. – Я купил это на обед.
- Не смогла пройти мимо, - оправдывалась она. – Посмотри на них. Торговки выбрасывают в канавы сгнившие фрукты, им и дела нет до голодных детей. Все людская жадность.
- Всякий раз одно и то же, - он взял ее под руку, отвел от нищей толпы, - в каждом городе ты находишь бродяг.
- Разве тебе не жаль их?
Детвора в оборванных хитонах прямо на пыльной дороге грязными руками делила лепешки и разрывала гроздья спелого сочного винограда. Перепачканные красным соком чумазые лица светились от счастья.
- В твоем сердце совсем не осталось любви, - проговорила Магдалина, засмотревшись на радостных детей.
- Если бы в моем сердце не было любви, - мрачно отозвался Терпрасий, - я бы не следовал за тобой…
- Что в твоей корзине? – спохватилась она, отвлекая его от мрачных мыслей. - Ты купил устриц?
- Торговка сунула мне в довесок жареную рыбу, - он смущенно передал корзину. – Когда ты ела досыта последний раз? Нам нужно найти тихое местечко, подальше от бродяг, иначе весь наш обед ты скормишь этим проходимцам.
Магдалина потянула его за рукав в придорожный сад. За рынком начиналась небольшая пустошь, поросшая лимонными деревцами. Она присела под жидкой тенью тонких веток на теплые камни, прямо на земле расстелила накидку.
- Надеюсь, нас не прогонят отсюда, - и принялась выкладывать из корзины хлеб, рыбу и устрицы.
Терпрасий скинул дорожный мешок. Отыскал в нем нож, глиняную миску, не торопясь поделил на куски мягкий слегка подпеченный хлеб.
- Я так и не научился их есть, - глядя на моллюсков, задумчиво почесал заросший подбородок, и потянулся за рыбой.
- Я научу тебя, - Магдалина сорвала прямо с ветки спелый лимон, разрезала плод, выжала сок на раковину и поднесла к его губам. – Не жуй, сразу глотай.
Он скривился, но проглотил.
- Будет вкуснее, если запивать молодым, терпким вином.
- Когда ты рядом, мне не нужно вино, - отозвался Терпрасий, осматриваясь по сторонам. – Ты точно хочешь увидеть его?
На ее лицо набежала тень. Магдалина откинула непослушную прядь со лба, поправила на голове накидку. Они не говорили о Ферхате всю дорогу, пока добирались с севера Италии, плыли целый месяц морем, пережили несколько штормов и в последнем чуть не утонули. Они никогда не говорили о нем, но тайная ревность Терпрасия подтачивала хрупкие отношения и с каждым днем все больше и больше сжигала его разбитое сердце.
Магдалина незаметно взглянула на своего спутника, пока тот искал в корзине ее любимые вяленые финики. Волосы его отрасли и давно поседели, глубокие морщины залегли возле глаз, но они всегда смотрели на нее с обожанием и такой любовью, о которой она не могла и мечтать. Столько лет он следует за ней тенью, ничего не прося у судьбы, у богов, у нее. Он давно доказал свою преданность и теперь хотел знать, зачем они снова явились в Иоппу.
- Я хочу увидеть его и только, - прозвучал ответ. - Он задал мне загадку, разгадать которую я не смогла. Гонец сказал, что Ферхат нездоров, времени совсем не осталось.
- Гонец отыскал нас полгода назад, за это время твой купец мог и умереть.
- Если бы это случилось, я бы узнала, можешь не сомневаться, - она грустно улыбнулась и приняла предложенные финики.
- За столько лет я уже ни в чем не сомневаюсь, - пробурчал Терпрасий, хлебом заедая скользких устриц.
- Он отыскал то, что никто и никогда не должен был найти, - продолжала Магдалина.
- Ты говоришь о том куске черного пергамента? – приподнявшись на локте, он смотрел на нее, прикрывая лицо широкой ладонью от знойного полуденного солнца.
- Да, - она незаметно улыбнулась. – Обгоревший кусок часть древнего манускрипта. Там есть строка, подтверждающая мою причастность к царскому роду ветви Вениаминова.
- Значит, ты теперь царица? – усмехнулся Терпрасий, глаза его смеялись.
- Нет. Теперь моя Сарра будет носить венец.
- А где царство?
- Вся эта земля, - Магдалина обвила рукой серо-желтый город, виднеющиеся вдали горы и лимонный сад. Терпрасий спокойно огляделся по сторонам и продолжил есть финики.
- Ты не удивлен.
- Нет, - отозвался он. – Мне все равно кто ты. Если царица, да будет так…
Она не удержалась, подскочила с места и, не дав ему опомниться, звонко поцеловала в колючую щеку. Он знал – это благодарность за легкость странствующей жизни, за молчаливую поддержку, за кусок хлеба и растянутую накидку во время дождя, за надежную охрану и незримую тень, что следовала за ней по пятам и не меркла даже в безлунную ночь.
- Я соскучился по девочке, - вдруг обиделся Терпрасий. Он удобно улегся на покрывале возле ее ног и безмятежно прикрыл глаза. После сытного обеда хотелось спать. – Наверное, она уже совсем взрослая…
- Не может семилетний ребенок быть совсем взрослым, - отозвалась Магдалина, догадываясь, зачем он вспомнил о Сарре.
- Ты слишком мало уделяешь ей времени, поэтому она и взрослеет быстрее, чем ее подруги. Целыми месяцами мы в дороге, ходим от одного селения к другому, гонимые ветром и людьми.
- Твои сестры отлично справляются с ней. Лучшего и пожелать нельзя, - она хотела избежать неприятного разговора, но Терпрасий не мог остановиться.
- Девочке нужна мать, никто не заменит тебя. Тетки есть тетки. Сарра тянется к тебе, она сильно скучает. Ты не видела ее два года.
- Хорошо, - она сдалась. – Хорошо. После Иоппы отправимся в Рим.
- Обещаешь? – он поспешил утвердить достигнутое соглашение.
- Обещаю, но... - она запнулась. Терпрасий тут же открыл глаза. – Магдала отсюда совсем близко.
- Женщина, ты уже пообещала, - он удрученно вздохнул и снова закрыл глаза. – Я помню, ты говорила, что не хочешь возвращаться туда.
- Не хочу.
- Тогда зачем идти в Магдалу?
- Не знаю.
Разговор оборвался, больше никто не хотел вспоминать прошлое. Со стороны низкой полуразвалившейся каменной ограды повеяло дымом. Работала местная коптильня, вяленая рыба готовилась для отправки в Ершалаим. Где-то рядом по проезжей дороге прогромыхала повозка, заунывно и протяжно прокричал осел, и словно в ответ ему заблеяли овцы, гонимые пастухами на базарную улицу. Легкий ветерок срывал нежные ароматные лепестки лимона и развеивал их над головой, усыпая подол туники, покрывая песчаную землю.
- Терпрасий, - тихо позвала Магдалина.
Он не отозвался. Сладкий глубокий сон сморил его посреди дня. Здесь в укромном местечке сада никто их не потревожит...
Вдруг вдалеке среди деревьев мелькнул белоснежный хитон. Она приглянулась - мелькнул опять. Магдалина поднялась с камня, огляделась вокруг. Никого. Ей показалось, что кто-то позвал ее впереди, вроде детский голос, а за ним смех. Странное беспокойство охватило ее, бешено заколотилось сердце. Показалось, что где-то рядом решается ее судьба, и прошлое и будущее. Она растерялась, не знала, куда идти. И снова услышала голос, но уже совсем близко, совсем рядом, и он звал ее тем именем, которое когда-то ей принадлежало. Не раздумывая, она пошла в ту сторону, где за деревцами мелькали белые одежды.
Спустившись с холма вниз по улице, Магдалина снова вышла на рыночную площадь. В полдень ряды скудели, торговки расходились по домам, закрывались до вечера лавки. Людей на базаре было немного, но высокого сутулого мужчину в темном хитоне она приметила сразу, что-то в его осанке и даже походке показалось до боли знакомо. Он не спешил, переходил от одного ряда к другому, что-то искал, усердно торговался, да так, что одна торговка не выдержала и прогнала его прочь от лотка. Мужчина не стал спорить, только сильнее вжал голову в плечи и пошел дальше. Последнюю лавку он окинул затравленным взглядом, быстро осмотрелся по сторонам и вошел вовнутрь. Магдалина последовала за ним.
В лавке старьевщика продавалось все, что могла купить любая хозяйка для дома. И горшки разных размеров, и ткани, и перья для тюфяков, а еще плетеные дорожки, домотканые покрывала, чаши, амфоры, блюда. Казалось, все пространство тесной комнатки завалено всяким хламом и ненужными вещами, везде лежал слой пыли, и чувствовался затхлый запах старья.
Когда Магдалина ступила на порог, мужчина о чем-то уже спорил с хозяином лавки. Первый просил большую цену, второй упорно сбавлял. При появлении женщины оба разом замолчали и обернулись на входную дверь.
Время не пощадило его. Седая короткая борода обрамляла осунувшееся лицо, две глубокие морщины пролегли по щекам, нос заострился. Волосы, остриженные неаккуратно, небрежно, грязными, рваными прядями спадали на высокий гладкий лоб. Глаза огромны, из-под нависших бровей они казались черными потухшими углями. И в них она увидела страх. Он узнал ее сразу, с одного взгляда. И по этому взгляду она узнала о многом. Словно погребальный платок спал с серого лица, и тотчас зарумянились багрянцем скулы, вся кровь бросилась в голову, и покачнулся он. Но уже через мгновение стоял белее горного снега, и только глаза его таяли от той любви, которую он долгие годы хранил для нее... И она увидела это и все поняла. Никто не произнес ни слова. Слова были не нужны.
Магдалина заметила на пыльном прилавке золотые серьги, хозяин лавки ловко прикрыл их рукой. Видимо, Петр хотел продать их и выручить немного денег. Из рукава туники она незаметно вытащила маленький мешочек, где хранились серебряные драхмы. Этих денег было более чем достаточно за предлагаемый товар, но она не отсчитала лишние монеты. Бросила мешочек Петру под ноги и вышла наружу.
Она бежала обратно в придорожный сад, на ходу придерживая подол туники, чтобы не оступиться на пыльной каменистой дороге, но за поворотом изгороди прямо с разбегу налетела на широкую мускулистую грудь.
- Магдалина! – вскричал гневно Терпрасий, подхватывая ее под руки. – Где ты была? Я уснул на несколько минут, проснулся, тебя нет. Куда ты ушла? Что с тобой, женщина, ты холодна, как лед? - он попытался обнять ее, прижать к груди, но она вырвалась и кинулась в сад подальше от посторонних глаз.
Слезы душили ее и застилали глаза. Она хотела найти укромное место и выплакаться вволю, давая утешение и сердцу, и измученной душе. Магдалина упала под лимонное деревце на мягкую песчаную землю и, уткнувшись лицом в накидку, глухо зарыдала, пытаясь сдержать нахлынувшую волну давней ненависти.
Терпрасий растерянно стоял поблизости, но подходить не решался. Он знал, что все эти слезы были о другом, о том, который незримо столько лет стоял между ними. Ему оставалось только присесть на серые камни и ждать.
Она тосковала глубоко и безутешно с каким-то болезненным беспокойством. Тосковала столько лет изо дня в день, пытаясь в следующем дне найти утешение, но оно не приходило. Рождение дочери принесло счастье и на какое-то время даже покой. И мысли и чувства были отданы ребенку всецело и ни с кем не были разделены. Постепенно счастье сменилось заботой, а радость тревогой за будущее дочери. И когда через три года девочка подросла, на Мириам снова взглянули глаза Исы: большие, черные, осуждающие…
И почувствовала она вину перед ним, невысказанную и еще непрожитую, но уже существующую. А когда открылась ей истина, чем можно заслужить прощение, то в один день решила она свое предназначение, и бесполезны оказались уговоры одуматься, остановиться, отказаться. Его вера была с ней всегда, и нести ее было легко и приятно, особенно когда появились первые всходы праведных посевов… «ведь упадшие на добрую землю, это те, которые, услышавши слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении» - помнилось ей, если б не тоска.
Та вернулась к ней и была сильнее, чем прежде. Не проходило ни одного дня, чтобы, не встречая в пути рассвет и не провожая вечером закат, она не думала о нем. Не пролетало ни одного мгновения, чтобы она позабыла о нем, и перестало болеть израненное сердце. А он незримо следовал за ней и всегда стоял за спиной. Тяжелее всего было ночью, когда все страхи выходили из темноты и вставали возле изголовья. И каждый вечер она молилась за спасение его и просила прийти к ней хотя бы во сне. И он приходил, садился рядом и молча смотрел на нее, как будто любовался ею. А на следующее утро, помня и храня в памяти его образ, она старалась радостно и торжественно прожить этот день, и все та же любовь светилась в ее глазах. Но редко, очень редко выпадали такие ночи. И она ждала следующую встречу, следующую ночь…
Когда рыдания стихли, Терпрасий подошел ближе, сел рядом на землю и позвал:
- Магдалина. Близится вечер, надо идти.
Она подняла голову, протянула руку, и он с радостью помог подняться, отряхнул накидку, быстро собрал немногочисленные пожитки, корзины, покрывала.
- Брось все! – велела она, наблюдая за его суетой и готовностью услужить ей. – Брось! Не нужно ничего. Не нужно.
Терпрасий обомлел. Не то, чтобы ему было жалко походного скарба, нет, его удивило то, с какой решительностью произнесла она простые слова. Он, как стоял перед ней, так и бросил все с легкостью на землю, переступил через пожитки и пошел за ней следом.
- Как мы отыщем дом? – волновался Терпрасий.
- Я найду его.
В Иоппе дворец Ферхата знал каждый нищий. Он и привел их к воротам за один шекель перед самым заходом солнца. Калитку отворил молодой слуга, с низким поклоном повел через двор.
Вдоль широкой песчаной дорожки росли кроваво-алые розы. В теплых весенних сумерках они источали нежный аромат, пятнами крови лежали опавшие лепестки на белом песке. Розовая персидская сирень пышным облаком колыхалась от легкого дуновения ветерка и терпко благоухала под распахнутыми окнами. А неподвижные кипарисы застыли в часовом карауле возле мраморных ступеней, где встречал гостью Араис.
Она сразу узнала его, за столько лет слуга Ферхата совсем не изменился, только черные густые брови стали белыми.
На ее приветствие управляющий поклонился и сдержано произнес:
- Вы могли бы и раньше явиться, госпожа моя.
Укор слышался в словах, и она почувствовала это. Ничего не сказала, последовала за ним в дом. Терпрасий молча шел следом.
Да, прав был Араис, когда рассказывал о доме господина. Настоящий дворец! Мраморные полы, лестницы, фонтаны! Прохладой веяло здесь даже в самый жаркий день. Много света и воздуха, и ничего лишнего.
Она проходила через просторные коридоры, большие комнаты, поднималась по каменной лестнице, и поступь ее раздавалась эхом под высокими потолками. Только возле последней комнаты ноги ступили на мягкий ковер, приглушая земное и суетное. Араис открыл перед гостями высокие двери.
Ферхат умирал. Она увидела это сразу. И всякие слова утешения только мешали бы им, отвлекали от главного, не давали правильно проститься в последние часы, и она молчала.
- Вот так, луна моя, - послышались тихие хрипы. – Солнце дня не успело зайти за горизонт, а уже солнце жизни моей явилось перед глазами моими. Сегодня как раз такой день, госпожа моя.
Магдалина присела на широкую низкую кровать, дотронулась до сухой руки.
- Она уже ледяная, не согреть ее, - улыбнулся Ферхат.
Улыбка искренняя, но печальная. Не так он хотел встретить ее, не так. В комнате повсюду горели свечи, на полу, на столах, на окнах. Было жарко и светло как днем. Без труда она рассмотрела знакомое лицо. Что-то осталось в нем от прошлого, от тех лет, когда они знали друг друга, и ничто не мешало доверительной дружбе, но приметы близкой смерти уже легли на лицо, изменяя знакомые черты.
- Я пришла, - ответила Магдалина и протянула ему половину пергамента.
Он с трудом разглядел то, что ему предлагали, словно пытаясь вспомнить в какой именно жизни это случилось с ним и, вспомнив, улыбнулся, прищурив один глаз.
- Не разгадала ты моей загадки, луна моя?
- Как ты нашел? - она покачала головой.
- Это было совсем просто, - отмахнулся Ферхат. – Мои люди выкопали твой ларец на следующий же день, когда ты закопала его в комнате Есфирь. Помнишь? Ты действительно думала, что можешь что-то скрыть от меня?
Араис помог хозяину откинуть покрывало. В ногах лежал старый ларец.
- Забирай, царица моя. Это принадлежит уже не тебе, а той, что пойдет за тобой.
Араис положил ларец на ее колени, открыл крышку. Магдалина не торопясь пересмотрела свернутые манускрипты.
- Все в целости и сохранности, госпожа, - поклонился управляющий.
Она нашла вторую часть обгоревшего пергамента, остальные оставила.
- Возьму только его. Остальное тебе придется хранить и дальше, уважаемый Ферхат, пока за ними не придут.
Он согласно кивнул головой.
- Воля твоя, царица моя, воля твоя…
Тихо потрескивали свечи, расплавленный воск мутными слезами стекал прямо на пол. Они молчали. Он о многом хотел ее расспросить, о жизни, о дочери; о тех годах, которые прошли вдали от него; о том, почему она сбежала. Хотел узнать, в чем его вина и в чем ее прощение. Но в эти мгновения почему-то все слова показались глупыми и на удивление не к месту.
- Ты нашла ее, луна моя? – вдруг спросил Ферхат.
- Кого? – она наклонилась на его хрипы, коснулась груди.
- Свою веру, - пояснил старик, и глаза его заблестели. – Нашла?
- Ее не надо искать, - Магдалина сжала холодные сухие пальцы, - она дана нам с рождения, она в каждом из нас. Ее нужно обрести.
- Обрести, - тихо повторил Ферхат, поднял глаза к потолку, о чем-то задумался. Даже дыхание его тяжелое и прерывистое заметно успокоилось, выровнялось, а улыбка озарила старческое лицо.
- Твоя вера всегда была в любви к нему, - Ферхат нарочно не назвал имени, - ведь так, луна моя?
- Всегда, - услышал он ответ и еще больше заулыбался.
- Значит, и я не покину этот грешный мир в невежестве своем и неверии. Сложно молиться разным богам, трудно угодить каждому и невозможно докричаться до их ушей, когда они сами грызутся между собой… - Ферхат засмеялся своей иронии, но продолжал. – Вся моя жизнь была для тебя, моя госпожа, вся моя любовь была в тебе, царица моя. Значит, и вера моя в этой любви… вот и обрел я ее, - он замолчал, притих. Глаза закрылись, ослабла рука.
Магдалине показалось, что он заснул. Она хотела встать и покинуть комнату, когда оглянулась на дверь и увидела там Терпрасия. Он незаметно вошел следом и все время неподвижно стоял в углу, пристально всматриваясь в лицо умирающего старика. Взгляд его был задумчив и отрешен от всего, что окружало. Казалось, ничто не трогало его в этот момент, ничто не беспокоило. Он пытался понять природу той любви, которая до сих пор жила в угасающем сердце, и видел ее в счастливых глазах старца. Но ревности не испытывал, лишь уважение и благодарность зарождались в его душе, и когда он перевел взгляд на женщину, то снова послышались хрипы Ферхата.
- Верно ты говоришь, луна моя, она всегда была со мной, эта вера, всегда…. только не замечал я ее, слепец. Прими и меня в веру свою, царица моя, - вдруг попросил он.
- Принимаю, - отозвалась она.
- Как посвятишь меня?
- Водой, - она взяла со стола чашу, едва окунула в нее пальцы и дотронулась до его холодного лба, – и духом, который в тебе. Теперь ты будешь нести его дальше.
- Я помазанный?
- Да.
- На твое царствование?
- Вместе со мною.
- Любовь твоя стала верой, а вера сильнее даже твоей любви. Только женщине подвластно такое, только тебе, луна моя, - что было силы, он сжал ее тонкую руку и стал шептать, будто петь. - Потухло солнце, гася лучи свои в прохладных водах целого моря, и день сменился тихим покровом ночной темноты, и соловей умолк, допев свои песни, которыми восхищалась ты весь день, роза моя. Только ты сверкаешь в синей ночи, алыми лепестками красуясь у всех на виду, о, роза моя, о, прекраснейшая из женщин, только ты расточаешь свой благоуханный аромат, пробуждая желания и даря надежду на встречу с тобой, роза моя. Умолк твой соловей. Уходи, госпожа моя, - забеспокоился Ферхат. – Не место тебе здесь, не место…
Терпрасий вывел ее из комнаты. Араис тут же учтиво предложил переночевать в гостеприимном доме хозяина, заверив, что они никого не стеснят. Он отвел гостей в другую часть огромного дома, и казалось, что кроме них и единственного слуги в нем никого не было. Но ее мучил один вопрос, и Магдалина не удержалась.
- Почему ты в Иоппе, Араис, из-за болезни своего господина? – она остановилась прямо на пороге комнаты.
- Нет, госпожа моя. Хозяин болеет последний год, а Магдалу я покинул три года назад.
- Плохо шла торговля?
- Нет, - Араис удивленно посмотрел на женщину. К чему теперь расспросы? – В Магдале случился большой пожар, полгорода выгорело дотла. К сожалению, дом моего господина тоже не уцелел, спаслись только слуги да я.
- А мой дом, Араис?
И тут он понял все. Она так ласково и нежно заглядывала в его глаза, что слуга не выдержал и склонил голову.
- Не молчи, Араис, что стало с моим домом?
Но не дом интересовал ее, он понял это сразу с первого же вопроса. И не знал, как рассказать о том ужасе, который пришлось испытать ему посреди пепелища ее сгоревшего дома, зная, что никто не спасся, никто.
- Пожар запылал глубокой ночью, госпожа моя. В тот год случилось сухое лето, а сильный ветер быстро разносил пламя по соломенным крышам, да еще хозяйственные постройки, полные овечьей шерсти и зерна… Они погибли все… Марфа, дети, все…
- А Петр? – голос ее не дрогнул.
- В тот день он уехал в Капернаум торговаться за масло оливы. А вернулся только под вечер следующего дня.
- А слуги, ведь в поместье было много рабов и слуг?
- Не так уж и много, госпожа моя, - вздохнул Араис. – После того, как вы не вернулись, слуги стали незаметно покидать ваш дом. Они любили вас, но не нового управляющего, которого вы оставили после себя. С Марфой остались лишь две служанки да старый Ионис с Иосифом, тот, чей сын выздоровел благодаря вашему мужу. Как звали его? Яков?
- Яков, - подтвердила Магдалина. Она задумалась, подошла к распахнутому окну.
- Люди говорили, что только он и спасся, ночевал на соседнем пастбище в шалаше... На столе оставлена для вас еда, угощайтесь, госпожа моя, - Араис осмотрел комнату, потом недоверчиво взглянул на Терпрасия. Тот зажигал свечи и стелил себе покрывало прямо на полу, на ковре.
- Для вас найдется тахта в соседней комнате, - обратился к нему управляющий.
Терпрасий категорично мотнул головой и продолжил свое занятие.
- Оставь его. Он спит всегда рядом со мной, - Магдалина отвлекла внимание Араиса от своего спутника и отвела его в другой угол комнаты. – Я сегодня видела Петра здесь в Иоппе, зачем он пришел в этот город? Его тоже позвал Ферхат?
- Что вы, госпожа! Зачем моему хозяину иудей, который боится собственной тени. Наверное, у него здесь какие-то дела.
- Очень странно, Араис, - прошептала она. – Надо бы разузнать.
- Я попробую, госпожа моя.
Уже у дверей Араис снова оглянулся на Терпрасия. Тот, устроившись на ночлег, лежал возле кровати на ковре, укрывшись дорожным плащом, незаметно подложив под себя короткий меч, о котором даже Магдалина ничего не знала. «Действительно, как пес», - подумал Араис и закрыл за собой двери.
- Значит, твой дом сгорел? – спросил ее Терпрасий через время, когда погасли свечи, и полная луна озарила комнату.
- Да, - тихо отозвалась она.
- Жаль, он мне очень нравился, особенно расписанные стены, - он привстал, облокотился на локоть и пытался разглядеть ее лицо в темных сумерках. – Теперь тебе не надо идти в Магдалу?
- Нет.
Слишком короткие ответы расстроили его. Она не хотела ничего объяснять, он же хотел знать все. Терпрасий снова улегся на спину, руки подложил под голову. Ему не спалось, и он наблюдал за движением серых теней на белом потолке. Через время оттуда, где она спала, послышалось негромкое бормотание и сдержанное всхлипывание.
- Что ты делаешь, женщина? – взволновался Терпрасий.
- Молюсь за Марфу и ее детей, - отозвалась Магдалина. - Прошу Бога принять их в свое Царствие, чтобы там они нашли покой.
Мужчина тяжело вздохнул и перевернулся на другой бок, положил рядом меч. Прошло еще немного времени.
- А о чем еще можно попросить твоего бога? - опять послышалось из угла.
- О чем хочешь, о том и проси, - последовал ответ.
Он не мог видеть ее улыбку, но почувствовал безграничную нежность. Столько лет томящиеся верное сердце затрепетало, словно крылья мотылька, а душа замерла в истоме, возрадовавшись своему счастью.
- Научи и меня, - впервые попросил он.
- Чему?
- Молиться.
- Ты хочешь принять мою веру?
- Моя вера, женщина, это ты.
Она молчала, боясь вздохнуть. Он ждал.
Из сада повеяло дурманящим запахом сирени, ночной бриз запутался в занавесях окна, отшвырнул их в сторону, давая лунному свету проникнуть в дальний угол темной комнаты. Где-то в саду над пышными кустами дамасских роз осторожно запел первый соловей, выводя нежные трели причудливой песни, привлекая в свидетели неземной любви далекие звезды.
- Иди ко мне, - тихо позвала она, и его не надо было просить дважды…
Когда поутру Араис не дождался появления госпожи, он решил приоткрыть двери комнаты и увидел то, что и должно было когда-нибудь случиться. Утомленная безудержной страстью она лежала в цепких объятиях его сильных и нежных рук, а медные волосы с первой проседью рассыпались длинными шелковыми прядями на могучей груди...
Ферхата похоронили за городом вдали от кладбищенского поля в неприметной горной пещере. В гробнице возле тела положили и заветный ларец. Теперь он покоился под надежной охраной на долгие века. После похорон, когда Магдалина снова переступила порог сказочного дворца, Араис вручил ей свернутый папирусный лист.
- Что это?
- Последняя воля моего хозяина, госпожа, - он низко поклонился, чуть ли не до земли. - Его последний дар на владение домом. Он строил его для вас.
Магдалина долго не раздумывала, вернула свиток в трясущиеся руки Араиса.
- Он мне не нужен.
- Как? – изумился слуга. – Последняя воля уважаемого Ферхата для вас ничего не значит?
- Нет, - спокойно ответила она. – Я не хочу жить в доме, где все напоминает о нем. Память его останется в моем сердце, но этот дом… - она обвила взором высокие потолки, - как золотая клетка. Разве хотел соловей запереть свою розу в мраморных стенах?
Араис горько улыбнулся, покорно кивнул головой. Желание царицы для него закон. Все, что Ферхат успел нашептать ему на ухо перед самым концом, он выполнил с точностью. Оставалось лишь одно – сама Магдалина.
- Ты нашел Петра? – ее вопрос отвлек управляющего от печальных мыслей.
- Нет, моя госпожа, как в воду канул. Люди обыскали весь город, но он исчез.
- Ну что ж, тогда мне пора возвращаться домой.
- Корабль готов, госпожа. Ферхат позаботился и об этом.
Она покидала родной берег с легким сердцем и уже никогда не думала о своем возвращении сюда. Обетованный край, земля Ханаанская, воспетая несчастным народом в песнях и легендах, не манила ее больше, не звала своим изобилием и богатством. Только серые горы возвышались над землей в туманной дали, только песчаные, выжженные белым солнцем равнины распластались под голыми горами. И там, среди гор, навечно потеряна могила того, кто хотел принести на эту землю праведный мир и пламенную любовь к своему Богу.
На пристани суетился люд. Огромный корабль из Александрии привез глыбы желтого мрамора из каменоломен Египта. Канатами его грузили на прочные, укрепленные железом, низкие подводы, и короткошеие буйволы, напрягаясь всем своим мускулистым, жильным торсом, тянули тяжелые подводы вниз по трапу и дальше по дороге, ведущей в город.
То и дело по узкой дороге сновали торбы, повозки, доверху груженные товаром, корабельными снастями, спелыми фруктами. Тут и там слышались громкие крики возниц, предупреждающие о внимании нерадивого пешехода. Толпились чернокожие рабы на разгрузке рыбацких лодок, и тут же вдоль берега развешивали на просушку длинные сети. В общей толчее и суматохе никто не обращал внимания на одинокого человека в грязном сером хитоне. Он мешался под ногами, и уже два раза чуть не стал причиной столкновения двух широких повозок, за что и был огрет по спине длинным кнутом возницы. Но человек не обращал внимания на крики и тумаки, тщетно пробирался ближе к пристани, пытаясь найти нужный корабль и отыскать ту, ради которой прятался сейчас за рыбацкие сети.
Что-то бессвязное шептали его губы, и глаза с лихорадочным блеском осматривали палубы и сходни одиноких кораблей, но не находили они ее, не видели. Только один раз показалось ему, что мелькнула знакомая красная накидка на палубе низкой галеры с голубыми крыльями по бортам. Долго он вытягивал шею и всматривался в дальние силуэты, но тщетны были попытки, понапрасну тратил он время. И уже когда зычным голосом прозвучала последняя команда, и коротконогий перс отвязал толстый канат от причала, перепрыгнув через низкий борт египетской галеры, осторожный наблюдатель вышел из своего укрытия и во весь рост стал на деревянные сходни.
- Мириам, Мириам, - шептали его губы. – За что ты так обидела меня, ведь я не виноват в его смерти, ни в чем не виноват…
Эпилог
Дорога из Рима на юг проходила через полуразрушенную от давности лет триумфальную арку, построенную еще во времена Октавиана, и, разрезая надвое небольшое пшеничное поле, сворачивала в тенистую сосновую рощу. Кроны вековых пиний были широки и раскидисты, под их тенью на мягкой усеянной опавшими иглами земле даже в жаркий день приятно отдыхалось уставшему путнику. Двое вышли из города ранним утром. Проходя через рощу, они решили немного дать отдых уставшим ногам перед дальней дорогой и испить молодого вина, купленного за грошовую монету у одного торговца на крайнем рынке города.
Один из путников, скромный молодой человек, уважительно обращался к старшему не иначе как господин или учитель, за что был неоднократно высмеян, но упорно продолжал называть его так, нисколько не стесняясь своего уважения. Второму недавно исполнилось пятьдесят, и внешность его была обыкновенной, ничем непримечательной. Только сутулая спина с годами еще больше сгорбилась, голова клонилась книзу, а ноги при ходьбе сгибались так, словно подкашивались, и казались ужасно кривыми. Лица обоих покрывал темный загар, волосы выцвели и давно потеряли первоначальный цвет. Тот, кто был моложе, быстро скинул с плеча накидку, расстелил ее для своего спутника между камней на сухих иголках и осторожно достал из сумы небольшой с узким горлом глиняный кувшин.
- А чашу-то я позабыл, учитель, - спохватился молодой человек, тщательно осматривая дорожную сумку и шаря в ней рукой. – Как же нам выпить вина?
- Чашу? – переспросил его спутник. – Есть у меня одна чаша, Лука. Она всегда со мной, как цыганский талисман.
Рука его глубоко нырнула за пазуху, недолго пошарила там и вытащила на свет маленькую чашу с изогнутой ручкой. Лука ахнул. Чаша оказалась золотая и переливалась на солнце мутными разводами потемневшего от времени драгоценного металла.
- Откуда такая красота, учитель? – поинтересовался юноша, принимая в руки нежданное сокровище и рассматривая изящный, замысловатый рисунок - то ли виноградная лоза, то ли змея, обвившая стебель розы. - Какая тонкая работа. Как же она попала к вам, учитель?
- Давно это было, - не хотя ответил путник, - еще когда я с госпожой жил в Магдале.
- С той госпожой, чью могилу мы навестили перед дорогой? – уточнил Лука.
- Да, с той самой, - Павл замолчал, вспоминая далекое прошлое, каждый прожитый день, словно все случилось только вчера.
- Что же, она подарила вам чашу? – Лука налил вина, предложил собеседнику.
- Нет, я ее украл, - с горечью признался тот. – Нашел в грязной котомке умирающего старца и взял себе, никому ничего не сказал, побоялся. Но кажется мне, что он предвидел мой поступок еще до его совершения и хотел о чем-то предупредить, но не понял я его тогда.
- О ком вы говорите, учитель?
- Об Исе. Слишком рано умерла госпожа, придется мне самому продолжать ее путь, - Павл замолчал, отвернулся и украдкой вытер скупую слезу. Разговор прервался.
В полном молчании они поочередно выпили по две чаши вина, прилегли друг против друга, облокотились спинами о камни. Юношу интересовала прошлая жизнь учителя, и он спрашивал, задавал бесконечные вопросы, пытаясь наверстать упущенное, безвозвратно потерянное, но бесспорно что-то значимое и очень важное не только лично для него, но и для всех, так ему казалось. Достал из сумы чистый пергамент и собрался что-то писать.
- Не пиши про чашу, не пиши, - спохватился Павл, - не трать дорогую вещь на пустые слова. Мы отдали последние деньги за этот пергамент. И про госпожу не пиши, она не хотела, не надо.
- Хорошо, - согласился Лука, - тогда нужно написать послание Тимофею, вашему ученику.
- Он мой любимый ученик, - кивнул головой Павл. – У Исы тоже был любимый ученик.
- Вы говорите о Петре?
- Не напоминай мне о нем. Госпожа не простила его, и я не прощу.
- Я кое-что узнал сегодня на рынке, учитель, - осторожно начал Лука.
- Каких ты наслушался сплетен на римском базаре?
- Недавно казнили несколько христиан.
- Это не новость, каждый день по приказу Нерона учиняются казни. Нам с тобой тоже приходится скрываться от его солдат.
- Случилась совсем странная история, учитель. Говорят, одному человеку удалось сбежать из-под стражи. Но потом он вернулся и сам сдался на милость стражников.
- Возможно ли такое, чтобы человек сам вернулся на верную смерть?
- Объясняют так, - юноша продолжал, - что по пути он встретил путника, который спросил его: «Куда ты бежишь, Петр, неужели и в этот раз ты отречешься от меня?»
- Человека звали Петр? – Павл поднялся с земли, присел на камень, ноги не держали его.
- Да, учитель, так говорили на рынке.
- Что же произошло потом?
- Слова путника повергли Петра в страшное уныние, он упал на землю и долго лежал, не мог даже пошевелиться. Потом встал и направился обратно в город. Его узнали и схватили. Когда он увидел, что казнь будет через распятие, то попросил палача привязать его к кресту вниз головой, говоря при этом, что не может быть распятым так же, как его любимый учитель, посчитал себя не достойным повторить его смерть.
Павл задумчиво слушал рассказ юноши и думал о чем-то далеком, о своем, о прошлом. Он хорошо знал, кого Петр искал в Риме, кого так страстно старался отыскать, но она все время ускользала от него. Он хотел оправдаться, она не желала прощать. Так и ушла, не погасив давнюю ненависть.
- Не дожила госпожа моя до этого дня, не дожила, но предсказала в точности, - проговорил чуть слышно Павл, когда ученик окончил рассказ. – Рассудил он всех, и мое время скоро подойдет.
- Куда мы пойдем дальше? – поинтересовался Лука, приметив невольную грусть в словах учителя.
- Ты хотел побывать дома, пойдем в Антиохию, - предложил, не задумываясь, Павл, - любая дорога для нас хороша.
Но до Антиохии они не дошли. В тот злополучный год после тихой смерти Магдалины, когда Петр закончил свою жизнь на кресте, Павл был схвачен за свои проповеди о Всемогущем боге и привезен в Рим. Казнить его позорной казнью было невозможно, потому что он являлся гражданином империи, и по ее законам ему отрубили голову на одной из римских площадей.
Повсеместные гонения, беспощадные пытки и ужасные казни подняли волну сопротивления могущественному Риму не только среди угнетенных и обездоленных, но и среди просвещенных и знатных людей. В новую веру, дарующую надежду на спасение и обретение после смерти того Царствия, которого невозможно было обрести на земле при жизни, желали посвятиться многие, сотни, тысячи. Зарождение христианства было предопределено. Говорили о божьих законах, о заповедях, придумывали правила жития и искренне старались следовать им, но со временем история жизни учителя и его учеников обросла притчами, новыми подробностями, превратилась в легенду. И если стереть церковную позолоту, позабыть похожие, переписанные друг с друга святые благовествования, можно разглядеть, что в основу удивительной истории было положено его негасимое верование в истинное начало и ее бессмертная любовь к нему…
Страсти по Магдалине
© Copyright: Елена Чутская, 2021
Свидетельство о публикации №221021201679
Свидетельство о публикации №221021201679
Рецензии