Я ехала домой

     Послушайте! одно единственное событие изменило жизнь нашей семьи. Мы болели, хоронили родственников, расставались с любимыми, ссорились между собой, в постсоветские времена плохо ели, были плохо одеты, позже лихорадочно пытались заработать, наверстать, как нам казалось, упущенное, но чувство устойчивой земли под ногами никогда нас не покидало. А потом случилось то, что случилось. И стало понятно, что мы - сухие листья, гонимые ветром, что наше представления о самих себе не более чем иллюзия, утратив которую мы зависли над бездной.

     В ту осень, когда труп появился на нашей дороге, мы прибывали в привычном  состоянии человека, пораженного вирусом пустоты: толчея, работа, еда, телевизор, магазины.  И процесс распада протекал незаметно для глаза, уха и носа.

     И осень была самая обычная: пасмурно, дождь, ветер.

     Утренние часы воскресенья медленно поглощали яд надвигающейся рабочей недели. В дверь позвонили. Я никого не ждала, но открыла, как это чаще всего бывает: перестраховываешься и боишься ерунды, а потом с легкостью распахиваешь двери беде. На пороге стояла женщина, одетая в плащ и платок моей сестры. Ее страшное зеленое лицо выражало решимость.

- Дай пройти! - сказала женщина, - у меня мало времени, а разговор предстоит долгий.
      
     Не раздеваясь, она проследовала на кухню быстрым шагом. Я закрыла дверь и поспешила за ней.

- Садись, - скомандовала она, - и готовься, тебе придется повзрослеть.

- Что случилось? - спросила я.

- Вот что: две недели тому назад я ездила в Калугу, тебе это известно. На обратном пути проскочила поворот. Лил дождь. Машины по шоссе катились еле-еле, а мне хотелось успеть до вечера забросить в офис подписанные документы. Яндекс послал в объезд пробки, я свернула. Минут через сорок машину вынесло на узкую, неразмеченную асфальтированную дорогу, покрытую трещинами и ямами с водой. Сумрачно, по обе стороны дороги лес, и ни одной машины ни впереди, ни сзади. Я проехала километров семь. Кроме елей и зарослей  борщевика вдоль обочины ничего живого мне не попалось. Надо было выбираться. Я развернулась и прибавила скорость. Джип, он на то и джип, колдобины ему не помеха!
   
     Что-то холодное дотронулось до моей спины, шея онемела и покрылась гусиной кожей.

- Дождь усилился, - продолжала она, - почему-то у меня резко запершило в горле. Даже не запершило, а как будто  я подавилась воздухом. И в тот самый момент, когда я кашляла и отрыгивала воздух, в тот самый момент, с обочины на дорогу вышел человек. Он вышел прямо  перед моей машиной. Я даже не успела вскрикнуть. Был удар, сильный удар, я налетела грудью на руль, затем  переднее правое колесо,  а потом заднее подпрыгнули на мягком. Мотор продолжал работать, колеса крутиться. В левое зеркало я видела удаляющиеся неподвижное тело. А теперь я расскажу тебе самое главное. Я не остановилась... я вдавила педаль газа в пол.  По-прежнему, ни впереди, ни сзади машин не было. У меня было время вернуться.  Я не потеряла сознание, я вцепилась в руль обеими руками, и о чем-то напряженно думала, но о чем? Не помню! У меня было ощущение, что кто-то тащит мою голову за волосы назад. Но машину я не повернула.  Меня трясло, и лицо горело. Видишь, оно и сейчас у меня горит.
      
     Лицо ее было пепельно-серое.

- Я не вернулась! Перед выездом на трассу мне навстречу попался «жигуль» - путь назад был отрезан. Ты не знаешь, почему я не вернулась? Почему я не попыталась спасти человека? Может быть, его можно было еще спасти...
    
     Голос ее  звучал  глухо и зло. Вопрос показался мне угрозой.  Она помолчала несколько секунд и продолжила:

- Я не помню, как добралась до Васькиной дачи. Всю дорогу я угадывала размер вмятины, которую мог оставить на правом крыле человек. Всю дорогу я  придумывала, что буду говорить, если меня остановят и спросят про эту вмятину. Но так и не придумала. По-прежнему шел дождь.  Менты на дороги не выходили. Ты знаешь, у меня были ключи от Васькиной дачи, от ворот и маленький ключик от гаража. Значит, я не совсем потеряла голову от произошедшего, значит, пока я ехала часть моего мозга не отказывалась думать. Я закатила машину в гараж. Осматривать повреждения я буду весной, если буду...
      
     Я молчала. У меня не хватало духу разомкнуть рта. Мои внутренности затопило расплавленным страхом.

- Тебе интересно, что случилось потом?

- Да.

- Я вернулась в Москву на электричке. Закинула документы на работу и отправилась в ближайший к офису бар. Зашла в туалет. Сняла с себя сверху все, кроме рубашки. Расстегнула пуговицы, чтобы скоту было видно самое интересное, и прошлась по столам. И мне попалось то, что я искала. Не бедненькое, но скучающее оно. Мы поймали такси и поехали пить к оно коктейли.  Потом, когда оно отползло помыться в ванну, я оделась и стала шарить в ящиках стола. Нашла конверт, там были евро. Не глядя, вытащила треть, положила в карман плаща  и успела на последний поезд метро.
      
     Она открыла свою сумку, достала пачку сигарет, зажигалку и закурила.

     За последние две недели я так полюбила сигареты, что даже не представляю себе, как могла без них обходиться раньше.  Знаешь, что я поняла? Я поняла, почему солдаты, захватив город, насилуют женщин. Видишь ли, чтобы по-настоящему удовлетворить похоть, побороть этот дикий, неуемный страх конца и забыться, нужен чужой, незнакомый человек, говорящий на другом языке. Чтобы получить настоящее животное удовольствие, не нужно смотреть в лицо этому человеку... Лучше, совсем не видеть его лица...
      
     Она засмеялась.

- Ты все мне рассказала?

- А что, разве мало?

- Нет. Чем ты занималась эти две недели?

- Работала... Мы заключили неплохой договор. Мне обещают премию к новому году.

- Мама знает о том, что с тобой случилось?

- Нет! - она усмехнулась

- Если Василий найдет в гараже машину?

- А если машину найдут менты?

- Не найдут...

- Я тоже теперь так думаю. Еще я много думала о том, что я не смогу явиться с повинной, - она закурила вторую сигарету, - у меня сейчас две дороги: или в петлю, или в бега.
    
     Стряхнула пепел в блюдце.

- Иди в церковь… 

- Куда?!

- В церковь…

- Как фальшиво это прозвучало: «в церковь»... 

- К батюшке...
    
     Она глухо засмеялась.

- Еще хуже. Покаяться! Получить индульгенцию? Милая моя, не существует тайны исповеди. Если я пойду в церковь, меня посадят.

- К иконе...

- Нет. Не пойду. Я убила человека. Случайно! Без гнева, без ненависти... А сколько всего сразу во мне открылось?! Сколько мерзости! И страха! Я когда шла к тебе, думала, ты не сможешь меня дослушать, в обморок упадешь. Боже мой, какая бездна зла таиться в человеке. Нужно только ниточку найти, чтобы все это потянуть. Я теперь, знаешь, о чем думаю? Думаю, думаю... А, может быть, не было человека на дороге! Может быть, я закашлялась и мне все привиделось? А! Может такое быть?! - она вскрикнула и упала передо мной на колени, - Скажи мне! Скажи мне, единственный мой близкий человек, что все это - неправда!!! Скажи мне, что я сплю!!!

- Иди работать в хоспис, - неожиданно выкрикнула я, - Я съезжу к Василию, посмотрю на твою машину. Если нет следов, значит, ты сможешь... а если есть... Начнешь жизнь сначала...

- Обещай мне, - голос ее опять стал глухим, она поднялась с колен, - обещай мне, что никому не расскажешь, никому!

- Обещаю!
      
     Она ушла. В кухне над столом осталось едва заметное облако дыма. Я сняла трубку телефона и позвонила матери.

     Прошло два дня. Зазвонил телефон, и я  не узнала ее голоса.

- Я просила тебя никому не рассказывать о случившимся! Никому, это значит, никому!

- Я не рассказывала...

- Врешь! Врешь! Вчера они приезжали ко мне: мать и Василий! Устроили мне перекрестный допрос. Откуда они узнали, что я сбила человека? А? Говори!
      
     Я вжала трубку в ухо.

- Я встретила Василия на даче. Мне пришлось объясняться, почему я открыла гараж... - слова застревали в горле, и опять в голове ничего, кроме страха.

- А ты открыла гараж?! Там была вмятина?! Что ты молчишь?!
      
     Отвратительная волна тошноты перекрыла мне дыхание.

- Я не помню.
   
     Она бросила трубку. И мне вдруг показалось, что она сейчас приедет и убьет меня. Возможно, эта мысль и ей пришла в голову. Она перезвонила.

- Ты не была на даче... Ты врешь! Василий наделал в штаны, когда я предложила ему, поехать посмотреть машину. Он ее не видел. Ты предала меня! Представляю, что вы наговорили про меня друг другу, если родная мать приказала мне убраться из города. На совсем!
      
     Она тяжело дышала.

- А ты сдай меня ментам, а? За вознаграждение, разумеется. Ведь я опасный преступник: и убийца, и вор, и похотливая тварь! Молчишь! Кому еще ты рассказала? Подружкам? Коллегам? Священнику?

- Больше никому...

- Ну что ж, достаточно и Василия. Ты добила меня!
    
     Она опять бросила трубку. И в резко наступившей тишине, как в глубоком колодце, стало слышно бешеное биение крови в висках. «Восьмой этаж... откроет окно и прыгнет. А, может быть, лучше… для всех нас… если прыгнет. Но тогда я… стану причастна к смерти». Я не могла оставаться одна ни секунды. Я не могла взять на себя весь ужас этой ночи. Мне нужен был соучастник. И я побежала. К матери. Не важно, что я скажу матери, главное, не оставаться одной, только не одной.

- Пойдемте, пойдемте со мной к Веронике! Ей плохо! Ее нельзя оставлять одну!
    
     Они посмотрели на меня, и выражения их лиц меня напугало.

- Ну, и семейка, - Василий выпил и говорил медленно и четко -  у тебя дети - уроды, Оля… Никуда мы не пойдем. Никуда, тебе понятно?

- Мама, пусть он уйдет! Пусть он уйдет отсюда! В комнату!

- И не подумаю! Ты кто такая? - сказал человек до сегодняшнего дня называвший нас с сестрой «милыми», - раскомандывалась в моем доме! - и переходя на шепот, - Я позора рядом с собой не потерплю, понятно?! Если эта дрянь не уберет свою гребаную машину из моего гаража, я ее собственными руками придушу. Поняла?! Так ей и передай!
    
     Я размахнулась и швырнула зонт в голову этого человека.

     Послушайте! что мы знаем о себе? Так ли мы способны предсказать свою реакцию на крушение, предательство, травлю, ненависть? Пока человек не умер, неизвестно, на что он способен. Я ведь могла убить Василия зонтом. Могла. Но я всегда была осторожной… и зонт упал к его ногам. Зато я потом долго навзрыд смеялась и чувствовала, как входят солдаты в капитулировавший город. 

     Полгода работает моя сестра в хосписе. Она помогает людям прожить последние дни без боли, без позора, без стыда. Без запачканных простыней,  без запаха гниющего тела. Тем, кто в разуме, она читает анекдоты или рассказывает про погоду.  Тех, кто простился с разумом, молча, держит за руку.
    
     Ее машина по-прежнему стоит у Василия в гараже. Никто из нас гараж не открывал. Самое лучшее, что может случиться, если на непрочную крышу этого сооружения упадет одна из громадных елок, растущих на Васькином участке, а еще лучше, две.  Лето в этом году обещают с аномальными ветрами. И я очень надеюсь на ветер...
       
     С Василием я не разговариваю. Странно, что когда-то у нас были темы для разговора. Недавно мама призналась мне со слезами, что страх парализовал и измотал ее, что она думала только о том, как  будет носить передачи, и что скажут ее подруги, когда обо всем узнают.  Потом она сказала, что устала от нас, что устала не спать ночами,  что малые дети — малые проблемы, а большие дети — проблемы большие. А она не хочет больших проблем, она устала. Она нас вырастила одна, без мужа, и решать наши большие проблемы не в состоянии. И еще она сказала, что у нее есть Василий, и на три летних месяца они уезжают в Прибалтику.

     Несколько дней в хосписе прожил старик. Он уже не мог ни говорить, ни двигаться, ни дышать. Но уходя, познакомил сестру со своим сыном. И я, переставшая верить в избавление, обнаружила, что возлагаю на этого человека надежды, как на Господа бога. Иван остался с моей сестрой. Как-то вечером в конце весны я рассказала ему про человека на дороге и изложила свои соображения о ветре и елках, а еще призналась, что прежде чем вернуть Василию ключи от дачи, сделала с них дубликат.  Иван обещал обо всем подумать и найти решение. Ему я безгранично доверяю. Хотя... Бывают ночи, странные, душные ночи, когда мне снится никогда не виденный старик, отец Ивана. И будто бы этот старик и был человеком, вышедшим на дорогу. И теперь наша жизнь и наша судьба крепко зажаты в руке его сына...

     Послушайте, жизнь человека, она такая хрупкая, ее так легко сломать. Сколько раз я клялась никому ничего не рассказывать. И каждый раз, нарушала клятву... Осознанно?  Осознанно ли? Если глупость и предательство приводят к одному и тому же результату, означает ли это, что глупец в самом деле только глупец? Не наблюдается ли здесь сознательная маскировка истинных причин поведения  под случайность? И, если случайностей не бывает, бывает ли непреднамеренное убийство?
         
     Ни социальные, ни религиозные законы не допускают невиновности человека, кроме случая, когда преступление совершается во имя веры или во славу государства... Тогда преступника судят уже другие поколения, если вспоминают о нем...
         
     И что же нам остается? Боль и страх? Боль и покаяние?

     Пойдет ли моя сестра с повинной или до конца дней своих она посвятит себя служению людям? А может быть, время излечит, и она вернется в бизнес? Стану ли я соучастницей преступления, уничтожая улики? Забудем ли мы человека, вышедшего на дорогу? Или останемся его вечными заложниками?

     Никто ответит на эти вопросы. Никто, кроме времени.
      
     И время покажет...