Сначала была любовь...

СНАЧАЛА БЫЛА ЛЮБОВЬ...

Напротив  сквера, что подле церкви, если пересечь шумную Пятницкую в районе дома №53, находилось странное небольшое зелёное пространство. Тесно заросшее деревьями и кустами черёмухи, ограждённое от улицы и соседних домов  высокой декоративной чугунной решёткой. В глубине сквозь зелень красовался трёхэтажный купеческий особняк с колоннами. Пространство и дом было таинственно молчаливыми, резко выделяясь на фоне шумной  толкотни и перезвона трамваев и машин. Лишь поздними вечерами в глубине особняка светилась одинокая лампа. И никакой вывески. И ни одного человека входящего или выходящего никогда не было не видно . Странное здание.
Однажды 14-летнего Романа, жившего в доме №53, заинтересовало не столько здание, сколько одинокая скамейка в глубине черёмухового сада. Туда его приводила Галя. Её мама работала уборщицей в  особняке и девушка на мои расспросы, поджав губы, почему-то тихим голосом отвечала, что там делают какие-то опыты.
Больше - говорила Галя - мама просила меня не расспрашивать. Не зачем мол тебе знать.
Шел в ту пору злокозненный 1951 год,..

 Роман познакомился с Галей очень оригинально. С некоторых пор мальшечьи интересы пацанов странным образом изменились. Надоело по вечерам сидеть в скверике и болтать всякую всячину. Или играть в одни и те же игры. Даже на деньги в пристенку стало неинтересно. Ребята повзрослели и самый старший Колька Щербак стал заводить разговор о девочках. Рядом с нашей школой была и женская школа. В конце девятого класса нас стали водить туда. Как в музей. Чтобы мы привыкали к культуре общения. Колька всегда страшно веселился, когда намечался поход к девочкам.
Это было похоже на цирковое представление. Нас строили в колонны и тщательно осматривали. Заставляли причесаться, заправить рубахи, расправить пионерские галстуки, подчистить в туалете мокрой тряпочкой ботинки и курточки. Мы выдвигались на улицу. Во главе шла пионервожатая, а по бокам два учителя. Ну прям кино, где мы часто видели колонны заключенных. Так мы топали до женской школы весело, с гоготом, шутками и подзатыльниками. Там  нас встречали. Опять осматривали, но теперь завуч женской школы. Шутки смолкали и в гробовой тишине, гулко стуча копытами-башмаками, вступали в храм. В актовый зал. Нас смущали странные запахи и неведомые создания в чёрно-белом обрамлении, подпирающие шеренгой стены зала.
Мы тоже выстраивались вдоль противоположной стены и в упор разглядывали создания, с трудом узнавая наших дворовых девчонок. Учителя убедившись, что кусаться не будем, приступали к представлению. Поначалу выслушивали пламенные речи, призывающие крепить советскую дружбу. Светлую, чистую и возвышенную. Потом звучал вальс, потом разные па-де-катры. А танцующих всё не было и не было. Но вот робко появлялись первые пары... учителей и реже девчонок. Мы не могли оторваться от стены. Хихикали и вполголоса шутили. Отстояв час-второй всё заканчивалось.

Нет! Это не то. Решили мы вечером в скверике. В кино и в книгах по другому. И тогда наметили другой маршрут. Мы вышли воскресным вечером на улицу Горького. Она-же рядом. Вот Колька и предложил в натуре изучить и решить эту мучительную проблему. Cлышал Колька, что там все знакомятся. Поначалу, конечно, оробели. Но на нас никто не обращал внимание. И мы


как-то успокоились. Да и атмосфера была заразительно весёлой. В толпе красиво одетых мужчин и женщин разглядели группки девочек. Они и стали предметом нашего стремления. Девочки совсем не походили на тех, что видели на сборищах в женской школе. Совсем другие существа. Их губы нередко алели от яркой помады, лукавые взгляды звали подойти, а замысловатые завивки резко меняли и выражение лица и манеры и даже походку. Но мы боялись подойти, хотя жутко тянуло. И всё же на третий-четвёртый раз решились. Просто подвернулся случай. Увидели троих подруг, которые старались уйти от ребят. Те грубо приставали и по репликам было понятно, что ребята похоже с окраин Москвы. Поразмыслив секунду, наметив сценарий, Роман подошел к девочкам и разыграл сцену встречи старых знакомых. Сходу предложил, как якобы ранее договаривались, пойти в киношку на Балчуг.  Девчонки поначалу опешили, но потом одна из них, та самая Галя, быстро сообразила что к чему и схватив Романа под руку, вызывающе весело ринулась вниз по улице. За нами наши    друзья. Но окраинные пацаны не отставали. Мы о чём-то громко говорили, стараясь заглушить тревогу, потом разговор и вовсе умолк. Пошли быстро, затем очень быстро. Сзади неслись очень неприятные угрозы. Дошли до Балчуга и тут замешавшись в небольшой толпе наши девочки быстро вскочили в трамвай и вагон понёс их к Серпуховке. Ребята опешили и растерялись. Когда толпа рассеялась, то оказались лицом к лицу с “врагами”.

Так получилось, что друзья Романа успели улизнуть, а на него свалились кулаки пришельцев. Набили в кровь морду и если бы не крепкие ноги, то набили бы значительно больше.  Очухался Роман, когда подбегал к своему дому, к которому выходил переулками, пытаясь запутать врага. И тут в нашем скверике обнаружил своих друзей и тех девочек, из-за которых пострадал. Они оказывается жили совсем рядышком, во дворе что справа от таинственного особняка. Вид Романа наверное вызвал у девочек жалость и уважение. Запекшаяся под носом кровь, размазанная по щекам на бегу и закрывающийся от огромного синяка правый глаз, видимо создал особенно в Галином сознании картину героической битвы за право на любовь. И Роман был ею вскоре вознаграждён. Галя была на три года старше Романа и наверное знала про ту скамеечку в черемуховом саду. Потому что на следующую встречу уверенно привела к … скамеечке.
Таинство темноты, призрачная отдалённость города и людей, шепотом произносимые слова и тёплые Галины ладошки, касающиеся груди, плеч, лица воздействовали так пронзительно, так болезненно остро, что Роман замолкал, впадая в летаргическое состояние. А Галя что-то говорила, требовала ответа, тихонько смеялась, чувствуя мою растерянность. Роман просыпался и тоже о чём-то болтал. Слова насыщали наши сердца. И тогда они замолкали. Лишь руки скользили по изгибам тел, заполняя мысли сложнейшей музыкой чувств и желаний. Но рук уже не хватало и тогда Галя, закрыв глаза, целовала мои губы, а парень неумело целовал её.
Нежная моя Галочка! Ты первая преподала мне уроки любви. Чистой, чистой и горячей, как песок бархан в пустыне. Но вскоре закончился девятый учебный год и Роман с мамой уехали в Одессу на море. А потом в Бендеры и в Киев. По родственникам. Он ещё с зимы мечтал об этом путешествии. И когда наступило время, разрывался между мечтой и Галей. В последнюю встречу перед поездкой расставался мучительно. Исцеловал казалось всю. Домой еле приплёлся и рухнул полумёртвый. Ещё в поезде тоскливо вспоминал Галины полные губы, тёплые податливые груди, а как только с разбегу окунулся в воды Чёрного моря, то они почему-то забылись. Как-будто смыло горько-солёной водой.
Лишь через два месяца появился в Москве и сразу помчался к её дому. Встретил старшую сестру. Она окинула парнишку безразличным взглядом и еле процедила, что Галка теперь работает на конфетной фабрике, приходит поздно и что теперь ей не до гулянок.


Зарабатывать надо, мальчонка! Ты небось богатенький, а нас четверо, а папка на фронте погиб.
Они всё же встретились, но прежних чувств уже не было. У моей Галочки. Передо мной стояла работница, взрослая, с насмешливым снисходительным взглядом. Роман, как побитый пёс, понуро поплёлся домой.

Но начался последний год школы. Невероятно насыщенный событиями и Галочка окончательно исчезла с небосклона. Роман страстно увлёкся туризмом, походами по Подмосковью. Влияние сестры-географа, студентки геофака МГУ, сказывалось всё больше и больше. И когда в доме пионеров образовался кружок туристов, который возглавлял бывший фронтовик, майор-разведчик Николай Монастырский, он сразу помчался туда. Ребята боготворили Монастырского, особенно узнав как он в бою потерял ногу и левую руку.  И всё же дотащил фрица до своих позиций.
Каждый многодневный поход, особенно когда начиналась зима, превращался в какое-то невероятное приключение. Ночевали в лесу, в палатках, в старых деревенских избах или сараях, тащили весь скарб на себе, преодолевали вброд речки, проходили густыми лесами по компасу и варили необыкновенно вкусные каши и супы на кострах. А вечерами, конечно, слушали печальные и смешные военные истории. Да и своих весёлых историй тоже хватало. Приезжали домой грязные и предельно довольные.
Вскоре появилась ещё одна притягательная сила путешествий. Появились … девочки. Монастырский отобрал и сплотил очень дружный коллектив мальчишек и девчонок из разных школ. Именно там Роман познал настоящую дружбу и... любовь. Там узнал верного Юрку Полежаева и нежную ярко рыжую Руфину Смирнову. А старые друзья по дому как-то отошли. С ними стало скучно и не интересно. Не очём стало говорить. Даже с Мишкой, который хоть и знал всю астрономию, но был равнодушен к походам и к девчонкам.

Теперь Роман пропадал в Доме пионеров, где у них была отдельная комната. Было страшно весело и мы часто так расходились, стараясь переорать друг друга, что прибегала тётя Поля, уборщица и размахивая веником, старалась понять причины шума. Лишь Монастырский, своей по настоящему железной рукой, усмирял наши неистовые порывы. Кончались занятия и мы вываливались на редко освещаемые улицы и тогда гогот прекращался сам собой. Мы распадались на пары, исчезающие в переулках.
С Руфой было по настоящему интересно. Она умела увлечённо рассказывать и понимающе слушать. Роман специально готовился к вечерам, поглощая книги и лекции сестры про великие путешествия и тайны дебрей Амазонки или пустынь Австралии. А ещё читал ей стихи. Особенно русских поэтов серебряного века. Читал любовную лирику Ахматовой, Цветаевой или Гиппиус. Он специально выбирал поэтесс. Ему казалось, что они нежнее в словах и выражениях. Читал с вызовом, помогая себе руками.
И точно! Руфина замирала и смотрела на него так выразительно, с таким чувством, как-будто это его стихи и его к ней отношение. В последнем она была права.
Руфа и впрямь напрягала парня до невероятия. Ещё и потому что боялась дотронуться до него и хотя глаза горели, но стоило ему чуть обнять, как тут же вспыхивала и вырывалась. Так было не раз, когда они прощались возле её подъезда. Хотелось исцеловать всё лицо, но сковывала странная боязнь, нерешительность, даже страх… А вдруг потеряю насовсем. Лишь быстрое прикосновение к губам и она исчезала в подъезде.
Но всё решил случай. В начале декабря Роману удалось уговорить родителей разрешить пригласить друзей в гости, домой. Сестра  тоже дала слово, что её допоздна не будет. Мама даже сказала, что изготовит мой любимый салат оливье, а папа взял с меня


слово, что вина не будет. Но Роман не долго мучился, что придётся обмануть отца. Ну что делать? Как без вина. Мы ведь уже взрослые. Конечно, купили две бутылки портвейна. Дагестанского Агдама. Юрка принёс немецкий патефон и пластинки. Танго, фокстроты и даже вальсы Штрауса.
Танцевали мы плохо, но это была единственная возможность обнять и даже прижать к себе любимую девушку. Юрка в нашей компании был лидером. Высокий, улыбчивый с каким-то постоянно гордым, прямо орлиным, выражением лица. Он и начал. Поднял бокал и произнёс длинный тост. Конечно, за дружбу. Мы отчаянно выпили до дна. Даже девушки тоже. Настолько у всех было отличное настроение.
И набросились на еду. Тут моя мамочка постаралась. Враз смели половину наготовленного. Потом выпили ещё и ещё. Развеселились жутко. Смех и гогот, рассказы и анекдоты сыпались как из рога изобилия. Все старались переорать друг друга. Потом начались танцы. Я тут же включил торшер, а яркий свет от абажура выключил. Где-то читал, что так создаётся интимная обстановка. Она и впрямь подействовала на компанию. Всем стало как-то уютно. Даже смолк гогот.  Четыре пары то медленно, то быстро скользили в ритме танца по натёртому до блеска паркетному полу.
Роман опьянел. Не понял от чего. Может от вина. Но больше, конечно, от близости Руфиного тела. Особенно её огромной груди, резко выделяющейся над туго затянутой талией. В какой-то момент почувствовал, что можно теснее прижать к себе Руфу. Прижал и когда кожей ощутил упругость девичьей груди, то с трудом сдержал крик восторга, который вот-вот готов был вырваться наружу.

И тут вдруг Юрка предложил всем посоревноваться в вальсе. Он оказывается даже приготовил приз для пары, которая дольше прокрутится в танце. Мы горячо поддержали и началось... Стол быстро отодвинули в угол и пары понеслись. Вальс Роман совершенно не умел танцевать, да и не любил. Но тут как удержаться? Они неистово неслись в ритме вальса, путая па и наступая на пальцы ног друг друга. И тут бурный всплеск чувств сыграл со Романом злую шутку. Он поскользнулся на гладком натёртом полу и падая потащил за собой Руфу.
В падении, извернувшись, успел опереться на стул, а его подруга буквально влетела головой вперёд под высокую мамину кровать, стоящую в углу комнаты. Последовал взрыв хохота, мгновенно осекшийся. Из-под кровати торчали голые Руфины ноги в чулках с резинками и красные очень короткие трусики. Нависло тягостное молчание.

Когда, наконец, подружки извлекли Руфу, то вид её вновь вызвал смех. Но только у девочек. Жутко растрёпанная, с растерзанной блузкой, с висящими на волосах прядями пыльной паутины. Испуганные глаза и слёзы стыда, повисшие на ресницах. Руфа встала, подошла ко мне и влепила с размаха пощёчину. Схватила пальто и выбежала на улицу. Мы опешили. Щека  горела, как-будто в неё впились десятки пчёл. Но через минуту Роман помчался за Руфой. Догнал на полпути к её дому. Взял за руку и они медленно пошли по молчаливой и тёмной Новокузнецкой, по переулкам. Народу ни души. Падал мягкий пушистый снег, оседая на рыжих локонах моей подруги. Молчали. Парень не знал, что говорить. Хотя в груди кипела буря чувств и слов. И вдруг Руфа резко обернулась и прижалась к его груди, повторяя со слезами вперемежку лишь одно слово - прости меня, пожалуйста. Прости...
Мы остановились как раз возле решетки того самого таинственного купеческого особняка на Пятницкой, в трёх шагах от столь памятной Роману скамеечке. Он улыбнулся и вдруг стал целовать мокрое лицо подруги, руки, слизывал снежинки с рыжих волос и говорил такие нежные слова, которые никогда потом и вспомнить не мог. Она всё говорила. Лепетала. Но Роман смог разобрать лишь волшебные слова.


Люблю тебя, мой Ромочка. Люблю!!! Навсегда.

PS. А ведь сначала была любовь, искренняя, казалось глубокая, до головокружения, с клятвами на всю жизнь. Почему исчезает …
Пролетело 15 лет. Роман возвращался с работы, из геологического института, что в Пыжевском переулке. Бабье лето пылало вовсю и цветы в последних перед осенью порывах, исторгали пьянящие ароматы. Вышел на родную Пятницкую, дошел до Климентовского переулка и на углу возле булочной вздрогнул от неожиданности, инстинктивно проскользнув в стеклянные двери магазина.
Мимо медленно проходила полнеющая женщина с копной ярко рыжих слипшихся волос. Толстые щёки, пунцовые от жары, поддернулись капельками пота. Левой рукой она держала малыша, прижимая к груди, а на правой руке висела тяжелая сумка, набитая продуктами. За юбку, семеня ножками, держался старший братишка. Женщина с трудом шла и усталое лицо, выражало всю гамму не добрых переживаний.
Руфа, моя Руфа - мысленно вскрикнул Роман.
Их взгляды встретились и  лишь усталость и какая-то покорность отразились в её глазах…
А ведь поначалу он читал в них восторг и любовь.