Про Ксению

— Мама! Мама!
Девочка, лет восьми, в стареньком, с заплатками на локтях, голубом платьице свернула с залитой летним солнцем аллеи и бросилась на руки к бежавшей ей навстречу матери.
—  Что случилось?
— За мной какой-то мрачный дед на костылях гонится.
— Это тебе показалось, наверное.
— Нет. Вон он сюда ковыляет. Смотри, какой он страшный!
Седой, лысоватый инвалид на костылях в черном, неумело отглаженном и местами лоснящемся костюме, белой рубашке и старомодном черном галстуке, задыхаясь, подошел к испуганной маме с дочкой на руках.
— Здравствуйте, простите за беспокойство!
Из-под седых усов пахнуло спиртным и мать, не дожидаясь объяснений, сразу перешла в наступление.
— Что же вы, гражданин, дочь мою напугали? Шли бы вы отсюда. Или выпить не с кем?
Достав из бокового кармана не слишком свежий носовой платок, старик промокнул им вспотевшую лысину и снова повторил.
— Простите за беспокойство! Я только что друга схоронил. Он меня в сорок пятом из плена на себе вытащил. Мы там с его родственниками по сто грамм за упокой подняли. Я ему всем в этой жизни обязан. Он меня после лагерей приютил, на работу помог устроиться, комнату получить. Золотой человек был, земля ему пухом!
— Ну так и шли бы на поминки, чем за маленькими девочками по кладбищу бегать!
— Да я и собирался, да вот отстал от его родственников, и тут дочку вашу увидел…
— Далась вам моя дочь, зачем погнались за ней и перепугали до смерти?
— Платьице… Сейчас таких не носят...
— Ну и что? Вы тоже не по последней моде вырядились!
— Нет, не обижайтесь, я не об этом. Может быть я, на старости лет, совсем из ума выжил. Но оно мне напомнило одну давнюю историю. Летом сорок второго я служил в блокадном Ленинграде зенитчиком. Самолеты немецкие сбивал. И вот, как-то раз, иду на пост мимо полуразрушенного бомбежкой дома и слышу: внутри кто-то плачет. Я с трудом под обломками  нашел вход в подвал, расчистил, открыл дверь, а там девчонка, ну прям как ваша дочка, и, главное, платьице такое же. У нее семья при налете не успела в подвал спуститься, и все под обломками погибли. А она в подвал забежать успела, а выбраться не может. Дверь завалило. И тут вдруг в проеме появляется странная старушка: на палку опирается, белый платок, юбка до пола, кофта, такое все старое, оборванное. И кричит мне: “Сынок, уходи скорее отсюда!” И в потолок пальцем тычет. Я — девчонку на руки, и дёру! Выскакиваю из подвала, слышу свист снаряда, бегу, не оглядываюсь. За спиной как грохнет! Упал, чуть девчонку не зашиб! Встаю, смотрю: от дома куча мусора осталась. Хотел старушке спасибо сказать, а её и след простыл. Больше не видал её в городе. А девчонку потом я своей хозяйке, бабе Нюре, пристроил, у которой квартировался. Понравилась она ей. “Пусть живет с нами, как младшая дочка,” — говорит — “А будет себя плохо вести, — в детдом отдам.”
Увлеченный рассказом старик упорно смотрел себе под ноги, чтобы не дышать спиртным в лицо своим собеседницам. Вдруг он заметил, как несколько капель упало на землю.
— Ой, дождик, что ли собирается, вроде небо ясное было…
Он поднял, наконец, голову, надеясь увидеть на небе неожиданно набежавшую тучку. Но вместо нее, перед ним по детски улыбалось распухшее от слез, лицо грозной мамы. Оно было красноречивее любых слов… Девочка удивленно трогала пальцем мамины слезы.
— Мам, ты чего, плачешь?
— Знакомься, доченька, это дедушка Василий. Тот самый солдат, я рассказывала тебе, помнишь?
— Не очень, я заснула тогда на середине этой сказки.
Мама поставила дочь на землю и обняла растроганного инвалида, прижавшись мокрой щекой к жестким орденским планкам на его старом, пропахшем дешевым табаком пиджаке. Глотая слезы, старик погладил ее по голове.
— Танюшка! Значит, баба Нюра не сдала тебя в детдом.
— Нет. Это она меня так пугала. Баба Нюра — герой, до девяноста лет дожила. Она меня вырастила, выучила, замуж за хорошего человека выдала и моего первого крестила.
— Сколько же их у тебя?
— Пятеро, дочку хотели. А бабу Нюру в пятьдесят пятом схоронили. Здесь лежит.
— А я в пятьдесят пятом только вышел. Десять лет отмотал по лагерям. Кому я был нужен, инвалид с волчьим билетом? Так и прожил бобылем, ни семьи, ни детей… Если бы не Петруха, друг мой, давно бы руки на себя наложил. А теперь и Петруха здесь лежит…
— Мы тебя никуда не отпустим, будешь с нами жить, внуков растить помогать…
— А ты где сама работаешь?
— Да здесь не далеко…
— Что, на кладбище, что ли?
— Нет, вон в той церкви, за свечным ящиком стою. Хочешь посмотреть?
— Да я в церковь не хожу, не верю, не понимаю всего этого. Бабка крестила в детстве, а потом все забылось… Слушай, а ты ту старушку, которая нас про снаряд предупредила, помнишь? Я ее так больше не видал в городе… Даже спасибо не сказал, а ведь она нам жизнь спасла…
— Еще бы не помнить, я в ее честь дочку назвала.
— А ты откуда знаешь, как ее зовут? Что, встречалась она тебе?
— Встречалась. Хочешь, и тебя познакомлю.
— Что, тоже здесь лежит?
— Это все остальные тоже, а она эту церковь строить помогала, по ночам кирпичи таскала.
— А ты откуда знаешь?
— Я про нее много чего знаю.
— Молодец! А я вот все жалею, что не углядел ее тогда. Куда она исчезла?
— Пойдем, посмотришь, и все поймешь. Ну Ксюша, веди дедушку Василия со своей тезкой знакомиться.
— В часовню?
— Ну да.
Выпустив из своих объятий старика, Татьяна пропустила его вперед, следом за дочкой, а сама пошла сзади, как будто боясь, что он опять отстанет и куда-нибудь пропадет…
— Ну и денёк выдался сегодня!
Старик достал из бокового кармана потертый пластмассовый футляр с трещиной и водрузил на нос тяжелые темно-коричневые очки, пытаясь прочесть надпись на потемневшей от времени иконе.
— Там Святая Блаженная Ксения написано.
— А ты откуда знаешь?
— Мы в воскресной школе читать учимся по церковно-славянскому.
— Вот молодцы! А когда же она умерла?
— В 1804 году.
Старик удивленно снял очки, обернувшись к маме.
— Как же так? Мы же её в сорок  втором видели.
— Дедушка Василий, так она же святая. А святые живут вечно…
— Перед смертью Блаженная Ксения сказала: "Приходите ко мне на могилку, как к живой, я вам все равно помогать буду. Её потом ещё многие встречали в Питере. Столько людей она из разных бед выручила. Да и вон целая очередь с записками стоит, все о помощи просят, кто о чём…
— И что, помогает?
— Если б не помогала, разве стояли бы?
Старик опять полез за платком в боковой карман, протер очки, аккуратно убрал их в футляр и повернулся к девочке.
— Так как же мне отблагодарить Блаженную Ксению за то, что она нам с твоей мамой жизнь спасла?
— Ну можно икону поцеловать.
— А ей это приятно будет?
— Конечно. Тебе же приятно, когда тебя целуют. А икона, она как живая, все чувствует, нам даже рассказывали, как из одной иконы кровь потекла, когда в нее копьем ударили. А еще можно свечку у иконы зажечь или цветы в вазу поставить…
Старик послушно, как ребенок, целует икону, выбирает самую большую свечу, с трудом водружает ее на подсвечник и говорит, обернувшись к совершенно неожиданно появившейся в его одинокой жизни внучке:
— А цветочки мы в следующий раз принесем… 
 
Москва, 6-12 февраля 2021 г.