Знаменитая дама

                Читая Шиллера. Ч. 6

                (стихотворение в прозе)

                Знаменитая дама

                (письмо другу)
   
   Должен ли я тебя утешать? Со слезами горького раскаяния ты проклинаешь весь женский род? И почему? Лишь оттого, что твоя неверная ищет с другим то, что отчаялась найти с тобой? Друг, послушай историю чужих страданий и тогда тебе будет легче переносить свои.

  Ты жалуешься, что твоя жена изменила тебе с другим? Счастливчик!

   Моя принадлежит всем. От Бельта до Мозеля, от Парижа до Апеннинских гор. Во всех лавках, всех дилижансах она искусно представляет себя и, если прикажет грязный Аристарх, то на цветах или горячих углях, у храма или позорного столба. И об этом говорю только один я.

   Меня знают лишь как мужа Ninon. Ты жалуешься, что стоит тебе появиться в театре, так все только об этом и судачат. Счастливец! Кто бы мог этим похвастаться? Редкое счастье, если на меня обратит внимание молочница. Меня никто не замечает. Все палятся только на мою гордую половину.

   Не успеет забрезжить рассвет, как лестница уже трещит под ногами курьеров с письмами, пакетами, бандеролями. Для кого? Для знаменитой дамы. Она еще пребывает в сладких грезах. Но я беспощаден. "Газеты, мадам, из Йены и Берлина!" В миг открывает свои прелестные глазки соня. Ее взгляд в нетерпении ищет рецензии. На меня же нуль внимания. Из детской раздается громкий плач. Прочитав, она, наконец, откладывает газеты и недовольным голосом спрашивает у няни: "Ну что у вас там случилось?"

   Служанка вносит туалет. Зеркало не удостаивается и полувзгляда. Сердитый окрик подстегивает прислугу. За туалетным столиком мы видим уже не грацию любви, а злую мигеру.

   Кареты одна за другой подкатывают к крыльцу. Ливрейные лакеи соскакивают с козел. Напыщенный аббе, райхсбарон, британец, не говорящий по-немецки ни слова, - все они вхожи в будуар знаменитой дамы. А это что за тип, сиротливо стоящий в углу? Это ее супруг, то есть я.

   Небожители смотрят на меня свысока. Ему разрешено здесь присутствовать? Не слишком ли много чести для твоего "домашнего друга"? А я стою как побитая собака. "Глядите, как он ее восхищается", - говорят они. Чтобы не показаться невежливым, я должен пригласить их к столу.

   Тут и начинается моя пытка, приятель. Я вынужден прополаскивать их ненасытные зобы бургундским, которое мне запретил врач. Мой потом и кровью заработанный хлеб исчезает в глотках этих прожорливых бездельников. А что в благодарность? Ужимки, недовольные лица, грубые шутки. Не догадываешься, почему? О, я сразу раскусил! Что этот бриллиант принадлежит такому павиану как я.

   Приходит весна. Цветным ковром покрываются поля и луга, заливаются жаворонки, в проснувшемся лесу поют птицы - ей все нипочем. Чудесная роща, бывшая когда-то свидетельницей наших игр, теперь не волнует ее сердце. Она не слышит пение соловья, не восторгается как раньше распустившейся лилией.

   Но нет, жизнь прекрасна - в путь! Сколько, должно быть народу, понаехало в Пирмонт. Слышали, все хвалят Карлсбад. Мгновение и моя жена уже там, а я остаюсь с семью сиротами.

   О, моя любовь в первый медовый год! Как быстро - ах, как быстро ты пролетел. Женщина, как никто и никогда, очаровала меня своей божественной красотой, ясным взором, своей открытой душой. Впервые я увидел ее, пленительницу сердец, солнечным майским днем. Ее прекрасные глаза говорили мне: я люблю тебя!

   Я повел ее к алтарю. На свете не было человека счастливее меня. Я уже мечтал о вечной гармонии наших сердец. Но пришел, - да будь он проклят! - Большой человек. Его злой дух разрушил мой воздушный замок.

   И что я имею теперь? Достойный слез обман! Очнулся я от прекрасных грез. Что осталось от этого ангела? Гермафродит между мужчиной и женщиной, не способный ни к твердым поступкам, ни к любви. Что-то среднее между человеком и обезьяной!

   Подобострастно преклоняться перед сильными, избегать прекрасных подруг, лишить себя очарования любви. И ради чего? Чтобы добиться похвалы газетных щелкоперов.