Баррикады, по обе стороны которых - украинцы!

 Из города в свое село я шел по железнодорожному полотну. Точнее по насыпи, оставшейся от него. Ни рельс, ни шпал, ни гравия между ними не было — все разворовали живущие вдоль  полотна селяне.
    Несмотря на два тяжелых мешка, переброшенных через плечо, идти было легко. Утренний прохладный ветерок обдувал со всех сторон, потому что  лесопосадки, обрамлявшие насыпь, были вырублены. Это сделали горожане. По мере дорожания угля и электроэнергии пеньки от лесопосадок все дальше уходили от города.
    Солнце поднималось и слепило глаза. Но это не помешало мне заметить в дрожащем мареве теплого воздуха идущего впереди человека. У него, так же, как и у меня, через плечо были переброшены два  мешка. А в каждой руке еще  по авоське.
    Скоро в идущем  впереди  мужчине узнал односельчанина, друга детства — Николая.
    - ЗдорОво, - сказал я, когда, наконец-то, догнал   его.
    Он бросил на меня взгляд из-под прилипших к потному лбу волос и отвернулся, не ответив.
    - Давай помогу, - я протянул руку к его авоське.
    Николай отдернул руку с авоськой, останавливаясь и пропуская меня вперед. Я прошел мимо своего бывшего друга. 
    Я  вспомнил - это раньше мы были друзьями.  Теперь  -  мы  враги.
    … В прошлом году к нам в село приехал кандидат в народные депутаты Рады. Он сказал, что знает причину наших бед. Оказывается, все они от москалей, которые ни электричества, ни нефти, ни газа нам без денег не дают. И на плохом  украинском языке поклялся — если мы изберем его в Раду он все свои  депутатские силы направит на искоренение языка москалей.
    Никто в селе на эти обещания не обратил внимания. Со дня  основания села его жители разговаривали на русском и украинском языках, забывая об их различиях.
    О кандидате вскоре забыли.
    Не забыли  сельские пацаны. Теперь на пустыре за селом, где они играли в футбол, появились команды «хохлов» и «москалей». Все игровые стычки, которые раньше завершались штрафным ударом или пенальти, теперь заканчивались драками. Их жестокость привела к противостоянию не только детей на футбольном поле, но и их родителей в повседневной жизни.
    Вскоре все пацаны деревни передрались. На защиту младших вышли их старшие братья, а старших  уже  защитили их отцы.
    Старейшины, обеспокоенные происходящим, вынуждены были собрать общий сельский сход.
    Односельчане  собрались на майдане возле четырехметрового памятника Ленину. Это был последний памятник вождю в районе. Его не снесли из-за отсутствия в районе хотя бы одного трактора. Попытки  удалить Ленина  из памяти народа  волами  -  закончились неудачно.  Среди четырех волов, пригнанных для свержения вождя, не было единства.  Двое из них — понимали русские команды. Вторая упряжка — тяготела к украинским. Разноязыкие команды не позволили четырем волам, объединить  усилия и  стянуть статую с пьедистала. Беспорядочные  дергания вождя разноязычными  волами ничего кроме усталости волов и злости их хозяев  не дало.
    Волы, шатаясь от усталости, поплелись домой за матерящимися хозяевами.
    Вождь остался с народом.
    Сход собрался у его ног.
    Впервые селяне разделились на две группы. Под кепкой, зажатой в простертой руке вождя, сгрудились русскоговорящие селяне. Под развевающейся полой добротного гранитного пальто — украиноговорящие. Между ног вождя облюбовал себе место председательствующий.
    Сход не примирил враждующих. Наоборот, высказывания на нем на разных языках, чего раньше никто не замечал, размежевал односельчан еще больше. Даже аргумент председателя, что все выступающие матерились на одном языке, не сгладил противоречий.
    Сход разделил  всех.
    Если собирались на него односельчанами, то расходились  «хохлами» и «москалями».
    … И вот эти двое, «хохол» и «москаль», с мешками на плечах, возвращаются из города к себе в село.
    Солнце поднялось уже высоко и нещадно палило.
    Силы покидали меня. Если бы не шедший впереди   Николай, я бы давно остановился отдохнуть. Но показать свою слабину было стыдно перед хохлом. Хотя в пацанячих играх чаше побеждал  Колька.
    И все же решил передохнуть. Наметил себе куст, возле которого упаду на землю и отдышусь.
    Сквозь пелену усталости  заметил как Николай, не останавливаясь, оглянулся. Пройдя несколько шагов, остановился. Снял со своих плечей мешки, опустил их на землю и направился ко мне.
    Подойдя, молча снял и взвалил себе на плечи мои мешки. 
    Дойдя до своих мешков, опустил их рядом  со своими..
    - Видпочыньмо, - сказал Николай, садясь на землю.
    Сели на прошлогодние сухие листья. Отдышавшись,  не сговариваясь, начали доставать еду из мешков. Я — буханку хлеба. Николай — кусок сала. Я луковицу. Николай - пакет молока.
    За время еды никто не обронил ни слова о «москалях» и «хохлах», о митингах, ежедневно проводимых в селе, о заросших бурьяном полях. 
    Говорили о содержимом мешков и авосек.
    Николай показал свои городские покупки: картошку, капусту, кабачки, баклажаны. В авоськах было сало, несколько бутылок подсолнечного масла, пакеты с молоком и творог.
    Я нес из города в основном мучную продукцию: хлеб, всевозможные рожки, лапшу, вермишель, два ведра пшеницы, кукурузы, лук, чеснок...
    Отдохнув, пошли дальше.
    Через час остановились. В низине перед нами в густой зелени утопало село. Это было село, в котором испокон веков жили болгары и немцы. Красными маками на фоне зелени алели красной черепицей крыши домов. На одном конце села взметнулся  шпиль католической кирхи, на  другом — сияли кресты православной церкви.
    Вдали, справа за селом — паслось стадо коров и отара овец. Слева — несколько комбайнов убирали кукурузу. Перед нами, вдоль дороги, почти до самого горизонта, желтело поле созревающей пшеницы.
    - Центнеров по 28 возьмут, - сказал я, когда подошли к кромке пшеничного поля.
    - Пид трыдцять буде, - уточнил Николай, разминая между ладонями колос.
    До нашего села  шли молча.
    У старого, раскидистого дуба на краю села Николай  остановился и предложил  в селе  появиться порознь.
    Я удивился.
    - Не треба, щоб нас бачили разом, - сказал Николай, глядя на заросшие бурьяном наши земли вдоль дороги.
    Зайдя в тень ветвей дуба, я снял с плечей свой мешок и опустил его на землю.
    - Иди первый, - сказал я Николаю, садясь рядом с мешками.
    Он повернулся ко мне спиной и пошел к селу.
    - Помнишь, как мы с тобой здесь первый раз закурили? - спросил я.
    - Мали та дурни булы, - сказал Николай, не оборачиваясь.
    - А мне кажется, тогда мы были счастливыми, - сказал я. - Дурные мы сейчас....
    Николай не ответил.
    Я смотрел на удаляющегося  друга детства, пока  он и мешок с городскими продуктами на его спине не скрылись за первой хатой.
    Со стороны полей, видневшихся за шпилем кирхи, слышался шум моторов комбайнов убирающих кукурузу.
    С центра села, из-за хат, прорывался шум предвыборного митинга.