до востребования

   Глаз дернулся (мистика!), едва старый морской волк, шестидесятитрехлетний пенсионер Федор Рустамович услышал от докторицы предложение. Еще бы не дернуться: только вчера опять приснилось, что он приехал на свою малую родину – в далекий по временным (больше четырёх десятков лет не был) и пространственным меркам городишко (два часа – самолетом, час с лишком – автобусом).

  Докторица его неожиданную растерянность поняла по-своему.
-Зря Вы так скептически: мол, из южной здравницы – и  черти куда. Сосновый бор средней полосы Вашему сердечку - самое то: не жарко, как у нас тут, и спокойно – никаких курортных столпотворений. Санаторий из лучших, поверьте: медперсонал на уровне, современное оборудование…  А главное – переключитесь: надо переключаться, поверьте доктору…

(Переключаться… Сговорились, что ли? Сын: -Батя, тебе бы в Казани погостить: сеструхи зовут, соскучились. Переключишься на их жизнь, по базарам походишь, а то с дивана тебя не согнать. Мамуля твоих сестер больше своей любила, помнишь?..
Внучка: - Дед, хватит ба охами тревожить! Щас бы она тебе вставила – мама не горюй: раскис, как медуза. Чилить* надо тебе, а не охать. На меня, если другие не в тему, глазей, а не в потолок. Ты ж сам говорил: я - вылитая ба: вот и любуйся! Скоро правнучка тебе родю: будешь ему про грот-марсель и фор-трюмсель втирать. Кто, если не ты? Папка – сухопутный: скучища от него, а я хочу, чтоб сын - как ты: имбовый*...
Балаболка: еще и с женихом не определилась, а уже "родю"… И слов чумных понабралась: чилить, имбовый… Лучше б татарский учила из уважения к прадеду, или китайский: китайцы галс* четко ловят …)
 
   Этот странный сон являлся неожиданно, без всяких на то оснований: снившийся городишко давно стал чужим. Родственников и друзей не осталось (одни - разъехались, другие – поумирали уже), а любое место тем и дорого, что есть в нем люди, которые это место желанным делают. Разговор, понятно, не про туристов: этим везде хорошо, где есть на что поглазеть…
 
   Сон снился изредка – раз в пять-шесть лет, но застревал в мозгу вопросом: с чего бы, а? Он идет по пустым улицам, подходит к своему дому. Дом во сне в точности как на снимке, что батя сделал: крепкая деревянная двухэтажка, обшитая коричневыми досками, крыша треугольная с печными трубами, неширокие окна с форточками.  Только на крыльце никого (на фото – мама и три сеструхи, его в армию провожающие).

   Никого на крыльце, а на входной двери, которая никогда вообще не запиралась, висит большой амбарный (?) замок, но это во сне нормально…  И тут оказывается, что ключа-то у него нет. Должен быть – а нет. Он нервно ищет ключ: ему надо домой. Не находит, хоть по сто раз каждый карман вывернул. Он пытается открыть замок валяющимся у крыльца ржавым гвоздем: бесполезно. Он стучит в окна первого этажа: никто не отзывается. Он кричит: - Есть кто нибудь? Никто не откликается. Тогда он лезет, оскальзываясь, по водостоку на второй этаж; заглядывает в ближайшее (своё) окно: ничего не видно сквозь паутину. Он садится на крыльцо, прислонясь спиной к двери. Усталость и досада в нем – до горла:  дом его не пускает. Ему уже все равно, надо только встать и уйти от упрямого дома, но сил встать нет. И тут дверь с тихим скрипом открывается… и обрывается сон…
 Дурь, честное слово.  Дурь: чего ему там надо?!

- Просто так сны не возвращаются,  - всякий раз говорила ему Печка-Самобранка, добрая жена, – поехал бы, раз снится: может, сюрприз какой там для тебя?..

   Не любитель он сюрпризов: лучше, когда по плану. И поехать не получалось: дел немеряно, семейных забот полон рот,.. и, главное, не хотелось тащиться ни одному, ни с кем (что там делать?). Не нравится ему без дела время, как лишний груз, за борт швырять. Всегда по жизни за своим клубочком времени шел, держась курса. Как ухватился по призыву, так и шел по морям-океанам куда клубок укатывался. От простого матроса до старшего боцмана – правой руки капитана - дошел; от Баренцева до Черного, где на якорь стал в тихой гавани. Свой дом (не особняк, но места всем хватает), своя жёнка – другим зависть.

   Сошлись с одного взгляда, "совпав" на сухогрузе: чего обоим не доставало нашли. Она в нем – обстоятельность ответственную, а он в ней – жизненную энергию: горы свернет. На семь лет Катя старше его была, а казалось, что на десять лет моложе: зануда он дотошный, а она – фейерверк яркий. Обожглась уже пару раз на искромётных – надежности захотелось. А тепло какое шло от Катюхи-поварихи: Печка! Еще Самобранкой он её называл, потому как сама бранилась – он отмалчивался. Не злился: от сердца ругалась Катенька - не от дурного характера… Еще б послушать её любимое: "дурень правильный" - не голос, а музыка…

   Последние годы он свою посудину водил: белый катер с красной надписью "Marinka" (внучка назвала в честь себя, а он не спорил: красивое имя, морское. С именем его детской первой любови совпало нечаянно).
    С мая по октябрь катал на "Marink"е" отдыхающих. В удовольствие катал: садились радостные люди на борт – и на берег радостные сходили. Кайф для них: только глазей по сторонам да фоткайся на фоне живописностей. Тут тебе и слои горные, морем и ветрами вылизанные, и бескрайняя синь во все стороны, и дельфиньи прыжки над водой, если повезет. Люди довольны – и ему хорошо:  живую денежку дадут и спасибо с улыбкой скажут… 


  В том году, как Печка его остыла навсегда, продал он свою "кормилицу", не торгуясь: отплавался. Самобранка, понятно, не одобрила бы – разругала, как она это умеет: - Сдурел?! Ты ж без моря – что краб на мели: телом усохнешь, душой протухнешь, еще и разум пропьешь с тоски! Одна видимость, что старый, а ума – что у малого: катер продать! Меня спроси, раз сам не смыслишь: от себя не уйдешь, как не греби в сторону…

  Спроси? Спрошу (научился молчком разговаривать). - Советуешь ехать, Катя? Думаешь, полегчает от этого? Думаешь, и впрямь что-то там ценное есть для меня без тебя? Ладно: твоё слово – последнее, как всегда. От санатория, какой докторица нахваливает, до городишка-то моего минут сорок бодрым шагом…  Видно, и правда пора со сном разобраться, а то прилип, как ремора* к акуле, таскается за мной…
Поеду, лады. Полечу мотор от поломки за государевы деньги, чтоб не тарахтел как попало - надежно вез Федю-корыто к Богу. Хватит учить дурака, Печка: приснись лучше вместо амбарного замка…

   *
   Он "пришвартовался" к вокзалу (конечный пункт) около десяти утра:  с расписанием сложилось. Желание повернуть обратно – к себе домой - возникавшее всю дорогу, было по-прежнему сильным: хотелось чалиться* к родному дивану. В самолете дремал, тупо не думая ни о чем. Время-клубочек катилось само по себе, а он был сам по себе с чувством потерянности в мире занятых обычной жизнью. Как будто тело его куда-то зачем-то летит, а его самого в теле - нету. Где он сам теперь? И не там, и не тут… 

   В автолайне начал себя ощущать. Так, поверхностно, без эмоций: глаза видели - душа реагировала издалека. Как в дешевый бинокль разглядывала. В окне мелькали узнаваемые пейзажи, отзывались фразами:  – Надо же, тополя  какие. Вымахали. Теперь их цирюльники облагородили - раньше топорщились, как хотели… О, "Медведиха". Разрослось село. Речка там с раками знатная… И тут "Магнит". Всю Россию намагнитили…
Печка сказала бы: минтай замороженный, а не человек.
   
  Городок как будто специально для него старался не меняться, чтоб он узнал его с первых шагов. Чуть подмарафетился пластиковыми окнами и яркими вывесками, новых зданий навытягивал в девять-одиннадцать этажей, особняков кое-где с мезонинами и цветочными кашпо, а так – все тот же. Усмехнулся на зазывную рекламу возле кафе: "Хочешь перекусить? Иди к нам! Хочешь покушать? Иди к нам! Желаешь откушть? Иди к нам!" Кафе называлось "Любава". Раньше тут просто "Блинная" была, помнится…
   
   Федор Рустамович решил "перекусить": хотелось привыкнуть к тому, что он – приехал. Заказал чашку эспрессо, хоть докторица запретила, булочку с марципаном.
Официантка – молодая девчонка, близкая по возрасту его внучке – принесла все быстро, поставила на стол белый подносик с фирменной бумажной салфеткой и заказом и улыбчиво пожелала приятного аппетита: сервис. Он принялся за перекус, поглядывая на горсточку посетителей кафе: ни одного узнаваемого лица. Молодежь в основном. Может, чьи нибудь отпрыски его знакомых: разве узнаешь через столько лет?..

    Маринка ему чек-лист* приготовила, чтоб он действовал по плану: "Приехал-отзвонился-заселился-записал режим процедур-сходил в кафе/ресторан-познакомился с официанткой-пригласил её на дискотеку (есть же в санаториях дискотеки?)-рассказал о штормах и штилях. Дальше - чередуя приятное с полезным. Главное: не дрейфь, деда, попутного ветра в твой парус! Люблю!!!". Веселая у него внучка. В Печку характером…
   Не по "листу" он будет. Отзвонился-то сразу, а дальше – на ветер* форштевнем* решил:  в санаторий – завтра, сейчас – в гостиницу, а потом – по настроению. Дом - это цель. Если не снесли его, дом этот…


    К обеду погодка разгулялась: с утра небо куксилось, намекая на дождь, да передумало мокнуть. Подустал он: давно столько не нашагивал. До своего дома еще минут пятнадцать ходьбы... Решил спуститься к речке (весь городок по её берегам вырос) - искупнуться, если сложится. Сошел по тропке с кручи (ходит народ: утоптанная тропка). Место знакомое, до армии постоянно летом на речке пропадал. Заросли берега, "подъели" речку. Быстрое течение только и спасает от превращения в болото. Но пятак песчаный хорошо утрамбован горожанами: ни травины. И то: зачем на пляж тащиться, если река под боком?

   Снял с себя обувку, зашел в воду по щиколотку: хорошо! Народу – никого: будний день, заняты люди. На другом берегу детвора плещется, прямо как он с друзьями когда-то: с шумом, брызгами, нырянием. Нельзя в одну реку войти дважды, но он и не претендует: просто поплавает, как в детстве, от одного берега до другого (речка-то неширокая, хоть и с гонором).

   Поплавал – как заново родился. Сел обсохнуть, глядя на воду. Там, где струи быстрые, солнце по течению порхает бриллиантовыми бабочками: целые стайки взлетают над водой – в глазах рябит. У того места, где купальщиками берег не вытоптан, желтые водяные лилии дрейфуют легонько. Стрекозы прозрачными крыльями мельтешат над лилиями, рыбешки нет-нет, а вспрыгнут за ними… Нет, уже ради этого стоило приехать...
 
   Вспомнилось, как он по реке (не здесь – чуть выше) школьником бумажный кораблик пускал с именем "Марина". Любил он эту соседскую девчонку. Не "за что", а "вообще", она-то на него внимания не обращала. И правда: что в нем тогдашнем было хорошего? Рожа худая, скуластая; рыжеватые патлы стригла мамка, как умела – то есть "под горшок". На парикмахерские денег не было - шесть ртов в доме: три сестры-погодки; он, последний; плюс родители. Папка один на своем самосвале корячился, чтоб всех накормить.

 Раз он услышал, как соседские мамашки их семейству "косточки мыли": -Наплодились, как горох,  – вот и трескают один горох…
Обидно было – до слез: "наплодились"... А еще злость распирала: вырасту – вам нос утру, буду икру ложками трескать, а вы - еще поглядим…
Икры, точно, натрескался...
   

   Марина была светлая. Именно светлая. Во всем: и в улыбке, и во взгляде, и в характере. А когда смеялась – дыханье перехватывало. Он на неё всегда просто смотрел: нравилось. На других посматривал иногда, но так, для сравнения. А на неё как с семи лет начал – так до армии и смотрел. И хорошо ему было на неё смотреть, как вот на этих солнечных бабочек сейчас. Один только раз решил "не просто": написал ей из армии. Очень уж хотелось её письмо иметь с собой рядом. Хоть пару строчек от неё – ему. Написал без всяких излияний, просто попросил рассказать, как у неё дела и что ждет от неё ответа и, если можно, фотокарточку. Дергался всю службу: напишет? Не ответила Марина…   
   
   А потом он дергаться перестал, а клубочек его времени покатился прочь и от этого городка, и от Марины, и от детских печалек: он стал большим и серьезным. И у него появилось большое и серьезное дело и добрая Печка, которую просить ни о чем не надо: сама чувствует, что ему надо…
   Пора с детством попрощаться окончательно: где он – дом из сна? Кладу руль на боевое траление*…


    Н-да: дом стоял там, где стоял всегда. Крепкий старик, раз не рассыпался и под экскаватор не угодил. И его "дружок" – такой же в точности деревяшка – стоит по-соседству. И цвет не поменяли "братишки": коричневые, хоть облупленные местами. Интересно, отоплением обзавелись – или по-прежнему дровишками согреваются? Трубы на крышах торчат. А на окнах стеклопакеты: живут люди, значит. И дверь - "сердитая": с кодовым замком (хорошо, что не с амбарным).

   Он остановился перед домом, рассматривая "своё окно", окно Марины, окно первого этажа (там Валерка малохольный жил: вечно канючил, что устал, если в лес отправлялись играть в разбойников). Смотрел на окна, гадал: кто живет? А вдруг есть его бывшие соседи?

   Из-за угла выскочило что-то лохматое и ушастое черно-рыжей масти с волочащимся поводком (помесь кокер-спаниеля и какой-нибудь дворняги с хвостом колечком?). Резво выскочило, с рыком; помчалось на него, угрожая расправой.
- Федька, черт, стой! Стой, зараза! – раздался хрипловатый окрик, и из-за угла появился мужик в линялой (или грязной?) серой футболке и изрядно потертых джинсах. Бейсболка козырьком назад (тоже забывшая свой цвет)  прикрывала макушку, но не прикрывала седые пряди волос за ушами (сзади – куцый хвостик). Это все ухватил Федор Рустамович сразу, осадив атакующую псинку строгим "Фу". Он уже понял, что "Федька, чёрт" предназначалось не ему, но…
- Валерка, ты?!
Да, это был Валерка. Валерка, который в детстве ему говорил: - Если кто обидит – скажи: я твой друг, дядя Федор. (Прилип тогда этот "дядя" к нему после выхода "Простоквашино".)

    Валерка обалдел. Он то супил брови, щуря глаза, то кривил рот в непонятках. Наконец, узнал: - Дядя Федор, чё ли?! Ну, дела!!! Старик, ты откуда?! Старик, ну не: так не быват!!! Во даешь: прям привидение, мать твою!!! Токо на днях тебя с Маринкой вспоминали!!!

   Он почему-то испугался: вдруг его Светлое Воспоминание сейчас предстанет такой же утлой посудиной, как Валерка? Вдруг она превратилась в седую неопрятную старуху с морщинистым скукоженным лицом и железными вставными зубами? Спросил, ругая себя за вопрос:
- А Марина по-прежнему в этом доме живет?.. С тобой?

  Валерка от вопроса развеселился, разлыбился, смешливо заблестев глазками:

- Ты чё: Маринка с дочкой в Питере своём! Со мной… ну ты ляпнул!!! Кто я – и кто она?! Маринка - это... писательница, блин! А я? Десять классов с коридорами...  Я её хату снимаю безвозмездно. Пустила меня за зверем глядеть (-Да, зверь? - подмигнул виляющему хвостом песику). Федором, вишь, обозвала находку (глянул выжидательно: сечешь намек?)... Меня-то из моей родной за неуплату - того, а она пустила: - Живи, говорит, не жалко. Ждет, пока дом этот под снос пойдет, чтоб новьё получить. Путин обещал, мол, ченч: старое - на новое. Надеюсь, я не доживу... Тебе собака не нужна? Умотался за ним бегать: шустрый, гад. Маринка разрешила Федьку в хорошие руки…
 
- А… Он почувствовал облегчение. И от того, что не увидит Марину 60+, и от того, что не придется делать мину, что рад: столько воды утекло... Псина, обнюхав ноги, уже приняла тезку за своего, пристроилась рядом.
- Не "а", а пошли ко мне, в смысле – к Маринке в хату. Чаю попьем! Не боись, я в завязке. Как отмотал трешку за пьяный дебош – больше всё: ни-ни. На работу кое-как устроился: меня поить-кормить боле некому, друг - родители преставились… Пошли: там для тебя сюрпрайз есть!..


*
   Федор Рустамович возвращался домой не один: в специально приобретенной клетке с ним теперь уже летел (до этого – ехал в такси) его друг Федька. Федька изредка поскуливал недовольно, но приличия соблюдал: умный пес. С ветсвидетельством пришлось понервничать: вес у тезки превышал 8 кг на 100 грамм, а породу и возраст вообще на глазок записывали. Решили, что Федька - пацан двух лет и такой вот кокер чудной. "Кокер"-Федька грыз свою пластмассовую косточку, выпрашивал очередную вкусняшку у нового хозяина, и рассматривал потолок "России" любопытными блестящими глазами.

   Федор Рустамович рассеянно смотрел перед собой: он сочинял письмо Марине, которое напишет, как приедет. Вчера в санатории он дочитал Маринин роман с названием «Письмо до востребования» ("сюрпрайз" получился отменный).

   В первый день его хватило только на начало (разволновался неожиданно, детские воспоминания хлынули): " Оказывается, единственный человек, с кем я могу и хочу  говорить откровенно – это мальчик по имени дядя Федор. Только дядя Федор смотрел на меня так, как смотрят на звезды: умиротворенно,  с нежной грустью, с любовью, ничего не требуя для себя и ни на что не претендуя. Этот мальчик постарался бы меня понять. И этот мальчик сделал бы все, чтобы боль не рвала мою душу на пульсирующие кровавые лоскуты, которые я никак не могу заштопать здравым смыслом.

   Однажды дядя Федор написал мне письмо, а я ему самонадеянно не ответила. Он спрашивал, как мои дела. Тогда мне показалось это глупым - не писать же одно слово: «хорошо»? Теперь у меня много слов для ответа, но нет у меня адреса дяди Федора. И нет уверенности, что он все еще хочет знать, как у меня дела. И жив ли во взрослом дяденьке тот дядя Федор? Но вдруг случится: когда нибудь он прочитает мою книгу… и ответит мне?
Итак:
- Здравствуй единственный на земле мальчик по имени дядя Федор, единственный человек, с которым мне хочется поговорить по душам…"

*
(- Здравствуй, Марина! Совершенно случайно мне попала в руки твоя книга "Письмо до востребования". И я её прочел...)

Он примерял на себя и Катю рассказанное в "Письме": что бы сделал он, если бы вдруг обнаружил, что его любимая Печка подсела на иглу? Наверное, так же, как Марина, жилы бы рвал, чтоб излечить. А если бы он увидел, что на её платье отвратительная масляная пятерня оставлена -"подруга" вытерла руку по-хозяйски, ибо в таком сексе, какой "у подруг", тоже есть хозяева? Опять жилы бы рвал: сын растет - ему мама нужна?!. Как же ему повезло в жизни, а, что не пришлось на такое ответы искать! Ох, Марина - дщерь Marinusа, потрепало тебя море нешуточно, если этот роман - исповедь. Не позавидуешь... Хорошо, что сумела живой остаться и дочку сберечь, а мужчина твой - мусор, что рыбу травит: смертельный гад. Правильно, что ты его - на свалку: чище жизнь...
 
 А, может, это всё - литература? Валерка не распространялся - дал книжку: читай. И в последний день, когда пёську забирал, не распространялся. Вопросов от него, Федора, ждал? Не хотелось Валерку спрашивать... И Марину-писательницу спрашивать не хочется, где правда - где "сюжетный ход". Сложится - сама расскажет, если захочет. А письмо надо написать (вдруг ждет ответ? - ждать нужного ответа больно )... Про ушастого тезку точно написать надо.   

(- Твой Федя теперь будет жить у нас, ему, я уверен, понравится: бегай - не хочу. Но если захочешь удостовериться лично  – приезжай. Можете с дочкой приехать, милости просим…)

 Надеюсь, пёська внучке понравится: приедет внучка в аэропорт встречать "имбового деда с сюрпрайзом"…



*Чилить (молод.сленг) — значит отдыхать, но не как попало, а с чувством, с толком, с расстановкой; чилл — это блаженное безделье.
*имбовый (моллд.сленг) - крутой, сильный
* Галс - движение судна относительно ветра.
* ремора – рыба-прилипала
* чалиться (морск.) – присоединяться
*чек-лист  – перечень пошаговых последовательных действий
* форштевень – носовая часть корабля
* выйти на ветер — выйти на ту сторону, в которую дует ветер
*боевое траление — метод уничтожения мин путём их подрыва, как правило
фото: уоррен килан