Уснувшие под звездами

Самое яркое воспоминание детства – Долина Торкели ранней весной с восточных склонов предгорий Большого Хребта Трандхейм, в медном зареве выступающего над вершинами Айвараса.
Оттуда не видно Поселения, лишь у горизонта смутно виднеются в дрожащем воздухе силуэты строений и высокий шпиль Храма. Словно в застывшей воде реки отражается огненное небо, а очертания берегов скрывают пустившиеся в бурный рост фруктовые деревья. Вся Долина украшена в эту пору великолепием цветущей дикой природы. Воздух наполнен ароматом цветов, ветви деревьев клонятся к земле, пригибаясь под тяжестью зреющих плодов. Поселенцы неспешно бродят в тишине полей, собирая урожай в закрепленные на поясах сумки. Иногда в горах слышно охотников – животные тоже тянутся к воде, ибо с ней неразрывно связана жизнь, но иногда звери находят в Долине свою смерть.
Весна в Долине Торкели – короткое время жизни, между холодом зимы и огнем лета, когда все и вся, инстинктивно сознавая страшную скоротечность периода, в который бегущие с гор потоки наполняют реку Эт-Лив, стремится утолить жажду жизни, насытиться ею, оставить потомство и вновь умереть до следующего года. Короткое время, когда ты имеешь право считаться живым.
Мне этого никогда не забыть.
Еще совсем недавно Фарлэтт был необитаем. И многие скажут: «уж поверьте, лучше бы он таким и оставался!»
Но не я. Я не могу, потому что люблю Долину Торкели всем сердцем, ведь это мой дом, я родилась здесь и была вскормлена щедрыми дарами Долины, выращена на соках ее земли. Я никогда не видела того мира, из которого пришли мои родители, Первое Поколение поселенцев на Фарлэтте, и единственным местом во Вселенной, которое я знала, была Долина. Но оказалось, что это проклятая земля, что она враждебна человеку, а любовь и счастье в этом мире – ложь.
Много лет назад военный корабль-разведчик с Земли сбился с курса, отдалился от целевой орбиты на десятки световых лет, и попал в гравитационный плен красного гиганта – умирающего Айвараса. Тогда эта звезда еще не имела названия, лишь номер по Главному Каталогу. Экипаж корабля хотел аварийно сесть на одну из планет системы, но не сумел удержать управление, и звездолет разбился. Выжившие основали Поселение и дали имена звезде, погубившей их, и миру, заново подарившего им жизнь. Меня тогда еще не было на свете. И когда я родилась, в Поселении еще жива была надежда на спасение. Но шли года, а его все не было; в Поселении ничего не менялось. Только старела выжившая часть команды боевого звездолета, и все реже обращались к небу их немые, вопросительные взоры.
Я жила со своим отцом на западной окраине Поселения, у дороги к реке, у нас был небольшой милый домик, с огородом и задним двором, собранный умелыми руками отца из разнообразных металлических листов, дерева и полотен ткани. Все деревья в Долине очень тонкие, низкорослые, и построить из них сносную деревянную постройку весьма затруднительно. Но в самом Кратере и по сторонам его раскидано такое невообразимое количество металлических обломков, оставшихся со дня Крушения, что чего-чего, а дефицита стройматериалов жители Поселения никогда не испытывали. Правда они с легким сердцем отдали бы всю эту гору металла, лишь бы кто-нибудь сказал им, где на Фарлэтте растет лес или встречается известняк.
Больше всего в нашем доме я гордилась «комнатой релаксации», как называл ее отец, сделанной из почти полностью уцелевшей кабины десантного шаттла с разбившегося корабля. В ней были очень уютные кожаные кресла, и даже настоящие окна! Из очень толстого, многослойного стекла. Кабина была довольно велика и, должно быть, страшно тяжела, даже с учетом слегка заниженной гравитации Фарлэтта. Не представляю, как отец умудрился доставить ее сюда из Кратера, но это было еще в те времена, когда в Поселении была энергия, был электрический свет, а по Долине колесили машины.
Это все было еще в те далекие времена моего детства, когда жива была мама.
Мне всегда казалось, что наш дом чем-то выделяется среди прочих – так я гордилась нашим уютным гнездышком. Я не понимала, что он так же уродлив, как и все жилища людей в Поселении, просто грубое нагромождение металлолома. Я просто не могла себе даже вообразить, как все взрослое население смотрит на эту страшно убогую жизнь. Взрослые, Первое Поколение, пришли из мира, где в подобных условиях не жили даже самые нищие, самые беспомощные из представителей вида. Они выросли в цивилизации, которая имела за плечами уже несколько тысячелетий непрерывного развития. Эта цивилизация дала им воспитание, образование, науку и колоссальный массив знаний, упрощенных до невозможной степени легкости восприятия. Их знания о себе, о мире, их умения, вмещали в себе весь предыдущий опыт человечества, от тех самых времен, когда люди еще только делали первые робкие шаги по земле, и грозное величие окружающего мира заставляло их трепетать. В том мире, откуда они пришли, человек подчинил себе, обуздал и поставил на службу такие могущественные силы, которые составляли самую основу мироздания. И вот теперь, здесь, на Фарлэтте, круг замкнулся и люди пришли к началу, к тому, с чего начинали – к мотыге и колесу. И все же у них достало мужества и отваги смириться и яростно бороться за жизнь, прекрасно понимая, что нет никакой надежды на спасение. Понимая, что в этом мире человек обречён, что у него нет возможности вернуть себе своё могущество. Какой нужно было обладать силой духа, чтобы не испугаться полной отчаянности положения, но собраться, соединить усилия и постараться использовать на максимум весь тот катастрофический минимум, который имелся в активе?
Фарлэтт оказался куда более суровым миром, чем его оценили на первый взгляд. На каждом шагу человека подстерегали новые неприятные открытия. Фарлэтт предъявил очень жесткие требования к тем, кто решил попытаться здесь выжить, кто осмелился бросить ему вызов. Отвечать таким требованиям оказались способны немногие. И не все из тех, кто пережил Крушение, сумели в дальнейшем адаптироваться к местным условиям.
Самым страшным врагом человека в этом мире была радиация. Фарлэтт не имел магнитного поля, и большая часть его поверхности подвергалась губительному воздействию проникающего радиоизлучения – звездного ветра Айвараса. Лишь на полюсах была жизнь, в зонах, защищенных локальными источниками магнетизма. И эта жизнь боролась за себя с тем же ожесточением, с каким ее угнетали естественные условия. Здесь почти не было позвоночных и млекопитающих, но зато водилось великое разнообразие всевозможных насекомых и членистоногих, всех цветов и размеров, каждый из которых был смертельно ядовит. Также не было в этом мире и ни одного растения, которое не норовило бы ужалить ядом любого, прикоснувшегося к нему.
Здесь почти не было воды; наблюдалось заниженное атмосферное давление, недостаток естественной освещенности, крайне скудная биосфера; и еще тысяча разнообразных факторов делавших жизнь человека в этом месте почти невозможной.
И все же, не взирая на все эти скорби, человек мог здесь жить. Он мог дышать воздухом Фарлэтта, он научился доставать воду, возделывать землю, охотиться в горах и еще множеству разнообразных вещей.
Я ничего этого не знала.
Не знала о годах тяжелой войны за существование, о постоянных трагедиях, о всяческих бедах, постигавших людей день за днем, много лет, пока Фарлэтт заново учил их жить. Жестоки и суровы были его уроки. Я не знала, не видела, как создавалось Поселение, я ничего не ведала о том периоде, когда жизнь еще не устаканилась, когда люди еще не смирились, ждали спасения. Когда я достигла сознательного возраста, борьба была уже позади. Буря утихла. Человек перестал трепыхаться, стремясь вырваться из капкана.
Вот поэтому я так любила наш дом, потому что не знала никакого другого, не знала цены, уплаченной за право жить хотя бы даже так. Все, что в нем было красивого, осталось с тех времён, когда мама еще жила с нами. Аккуратная изгородь, которой отец отделил от наших дверей дорогу, ветреная ловушка, закреплённая на крыше на длинном шесте и сделанная из обломка латунного герба; внутреннее убранство. По примеру матери я украшала наш дом, помня, что она всегда так делала. Я не знала, что мы это делаем, преследуя диаметрально различные цели – я, чтобы радоваться жизни на Фарлэтте, мама, чтобы Фарлэтт забыть. Когда мама отчаялась вырваться из плена чужой планеты, то захотела, чтобы все вокруг напоминало ей дом. «Это единственный способ не лишится рассудка», - приговаривала она, без конца поправляя занавески единственного окна в единственном помещении дома (исключая, разумеется, «комнату релаксации»), или занимаясь домашней уборкой, расстановкой засушенных цветов по бесчисленным вазочкам и горшочкам, вылепленными ей из речной глины, и развешиванием по стенам рисунков и коллажей, сделанных ее терпеливыми, трудолюбивыми руками. На этих рисунках мама изображала, как умела, не будучи счастливой обладательницей каких бы то ни было творческих способностей (все ее рукоделие в изрядной мере страдало весьма неестественным видом, мало напоминающим то, чем это должно было выглядеть, согласно маминому воображению – но кто бы осмелился упрекнуть ее в этом; любой взрослый, кто знакомился с ее творениями на тему родного мира, не мог сдержать слез), те места своего мира, которые любила больше всего. Мира, которого я никогда не видела, и не могла себе даже вообразить, каков он. Но мама рассказывала мне о нем, рассказывала о том, что пыталась нарисовать.
- Там очень большие города, ты и представить не можешь. Города всегда возникали вблизи источников пресной воды, и реки там такие, что по сравнению с ними, Эт-Лив просто жалкий ручеёк. В городах есть площади размером со все наше Поселение, улицы и проспекты шириной в десять, двадцать метров, невиданной красоты каменные здания достающие шпилями до облаков. Как красивы эти города! Если бы ты хоть одним глазком могла однажды увидеть город, в котором я родилась. Он называется Осло и это столица холодной, северной страны, откуда я родом. Мне так часто снятся его улицы, мосты, парки, музеи и дворцы. Я родилась там, училась в школе и колледже, все лучшее, что было со мной, связано с этим местом. Боже, как я хочу домой! Там мои родители, дедушка и бабушка, и два младших брата, которых я безумно люблю. Они тоже служат на флоте. Быть может, они ищут меня. Должны искать. Но все напрасно. Нас не найти, мы потеряны.
Так думали все. Потому что прошло уже много-много лет, Кратер зарос низким колючим кустарником, а небо Фарлэтта было безмолвно, недосягаемо и казалось уже, что люди пришли на Фарлэтт не оттуда, не со звезд, но жили здесь всегда, а там, в космосе – там никого нет, там только бесконечная пустота и холод.
Весной жители Поселения, помимо того, что занимались охотой и собирательством,  ходили на Рынок. Мы с отцом редко наведывались в Поселение, и посещение рыночного торжища было как раз одним из тех случаев. Я знала, что такое деньги, но здесь, на Фарлэтте, их в ходу не было – их попросту негде было потратить. И не на что. Поэтому на Рынке все менялись. Эти мероприятия никак не регламентировались, все посещали их произвольно, и служили они, на самом деле, другой цели – просто чтобы собраться и побыть всем вместе.
Площадь – название весьма условное. Это просто кусок вытоптанной земли в центре Поселения. От него лучами расходятся дорожки, которые потом начинают петлять так и сяк между раскиданными без всякого порядка убогими жилищами людей. Единственное общественное сооружение – Храм на площади. Он сложен из двух полукупольных фрагментов какой-то части корабля. Довольно высокий, метра четыре. Наверху его находится шпиль антенны. Внутри одно круглое помещение, земляной пол, который намазывают глиной, посередине стол с кое-как отлаженной радиоаппаратурой. Когда-то люди надеялись отправить сигнал бедствия или выйти с кем-нибудь на связь. Старый Боно был радиотехником, его называли смотрителем храма. Он следил за постройкой, а долгими ночами сидел у своих загадочных ящиков с мириадом кнопок и огоньков и все что-то крутил, подкручивал, долгие часы и дни, но так и не отыскав искомого, в исступленной ярости срывал наушники с головы, уползал в свой темный угол и только глаза его блестели во мраке, когда он глядел на свои ящики, потому что ничто не в силах было умертвить надежду в его сердце.
Но однажды Боно умер. С тех пор Храм совсем забросили. Уже никто не пытался настроить аппаратуру. И сюда приходили только чтобы побыть одному, вспомнить дом и найти утешение. Все здесь было сделано именно для этого. В углу, на восточной стороне, установлено на низком столике самодельное распятие. А по стенам развешаны, под масляными светильниками, фотографии – маленькие цветные картинки. Выжившие нашли их в обломках корабля, кому-то даже повезло найти свои, и каждый принес их сюда. Неизвестно, почему так сложилось, но радиоантенна стала священным местом – в неё поселенцы приносили вещи, которые были для них самыми ценными в том, другом мире. Как правило, это были предметы, связанные с родственниками. Слишком тяжело было в условиях Фарлэтта держать дома фотографию семьи, и, просыпаясь каждым утром, видеть ее, понимая, что никогда больше не обнимешь этих людей. Самых дорогих тебе людей в целой вселенной. И Храмом радиовышка называлась только поэтому. Каждый мог прийти сюда. У этого дома не было дверей.
Мне нравилось бывать здесь. В основном из-за фотографий. Было так интересно разглядывать их, медленно перемещаясь вдоль стены, сжимая в потной ладошке горячий масляный светильник, трескуче коптящий тебе в лицо едким дымом. Некоторые изображения пострадали в огне, но их все равно принесли сюда. Одной фотографии было отведено особое место. Она была крупнее других. Изображался на ней, зависший в непроглядной черноте, голубой шар, покрытый закрученными спиралью белыми облаками. Это была планета, где родились мои родители. Она называлась Земля.
Нельзя было сказать о Храме, что это культовое сооружение. В нем никогда не проводились общие богослужения, хотя в Поселении многие называли себя христианами. На корабле был капеллан, но он не пережил Крушения. Родители никогда со мной на тему Бога серьезно не говорили, так что понятие о религии у меня было самое общее. Я только смогла вывести из некоторых скупых замечаний отца, что это явление с древнейших времён составляло важную часть жизни человеческого общества, до тех пор, пока естествознание не воздвигло между человеком и Богом почти непреодолимую стену скептицизма. Поклонение божеству, сверхъестественным силам было естественно для человека, и религиозные культы были столь же распространенны на Земле, как письменность, изобразительное искусство и другие вещи того же порядка. В истории человечества не было ни одного великого народа, который не имел бы своей религии, и своей традиции в искусствах и ремёслах. На мой прямой вопрос о существовании Бога, отец ответил, что не может мне ничего объяснить, и что я должна сама для себя решить этот вопрос, потому что вера – дело исключительно личное. Так что, все, что я знала – религия штука серьёзная, шутить над этим не стоит, но следует относиться весьма осторожно, по возможности вдумчиво и, желательно, с уважением. К сожалению или к счастью, не знаю, но в Поселении не было ни одного человека, с которым можно было бы серьезно поговорить на эту тему. Мало кто вообще хоть что-то знал о христианстве, не смотря на то, что поселенцы, в большинстве своем, называли себя баптистами. Но что это значит, они вряд ли могли объяснить. В Храме имелось несколько картинок, изображающих людей, о которых мне сказали: «это Дева Мария», «это Апостолы, ученики Христа, они несли по миру Благую Весть о Спасении мира, учили людей добру, любви и справедливости». «А это сам Иисус Христос, Он Сын Божий, который стал человеком и жил на земле, среди людей, пока Его не распяли, потому что Он сам так захотел, чтобы «спасти людей от грех их».  Почему он захотел жить среди людей, почему дал себя распять – никто мне подробно объяснить не мог. Религиозные познания Первого Поколения были весьма скупы. В Храме имелась Библия, и даже бывало такое, что во время весенних собраний на площади, кто-нибудь читал отрывки из Евангелия. Все слушали молча, с глубоким сосредоточением, иногда люди плакали. Я сама догадалась, что прежде, когда они еще бороздили Галактику, люди уважали Евангелие просто как нечто значительное, что-то, что играет какую-то важную, хотя и малопонятную роль в общем порядке и устройстве их повседневной жизни, к чему требуется относится уважительно, чтобы блюсти традиции, чтобы не подвергать разрушению тонко настроенный социальный организм. Но теперь, лишившись всей своей силы, лишившись даже надежды, люди прибегли к тому, к чему прибегали все люди, во все времена, как только им становилось туго. Вот и здесь, на Фарлэтте, отчаявшись получить спасение из рук людей, они обратились к Слову Божьему, как к последнему средству. Только это было причиной слез, причиной трепетного благоговения, которого в иных условиях не было бы и в помине. И здесь вопрос был не в вере, все сводилось лишь к тому, что здесь, на Фарлэтте, человек наконец вполне осознал полное свое ничтожество.
Время Рынка было праздником для всего Поселения. На Площади не гасли костры, не стихал шум грубых самодельных музыкальных инструментов, плясок и хохота. Люди приходили сюда, чтобы забыться, отвлечься от суровой реальности Фарлэтта. А заодно приносили с собой разные красивые, интересные вещи, сделанные своими руками, которыми они хотели бы поменяться с кем-то на что-то для себя нужное.
Эти вещи люди спокойно оставляли на Площади на всеобщее обозрение, не опасаясь за их сохранность. Не то чтобы люди здесь страдали беспечностью, дело было в другом. Я никогда не задумывалась, почему так сложилось на Фарлэтте, но однажды случайно стала свидетелем сцены, которая заставила меня переоценить положение вещей.
Мы с другими детьми собирали плоды в рощах у реки, и вдруг услышали крик. Подбежав ближе, увидели двух дерущихся мальчиков.
- Отдай, это мое! – Кричал один из них, пытаясь дотянуться до ветки и сорвать сочный, свежий плод.
Другой мальчик пытался отбить его руку и кричал, что он первый увидел, что этот плод его.
Я никогда не видела раньше, чтобы кто-то дрался из-за еды или полезных вещей. Взрослые всегда делились или достигали согласия путём переговоров. Я была испугана и, вернувшись домой, попросила отца объяснить, что произошло, зачем те мальчишки дрались.
Тот вздохнул и, покачав головой, сказал:
- Это неизбежно, моя дорогая, милая Ида.
- Но почему?
- Поселение стареет, - ответил он. – Вот мне уже пятьдесят один год. А многим из нас, Первых, и того больше. Как вы будете жить, когда все, кто ещё помнит Землю, умрут?
- Но…
- Вы, наши дети, Второе Поколение, вы не служили в армии, вы не понимаете, что такое дисциплина, военный порядок, этикет и многие другие важные вещи и понятия, которые с самого рождения окружают человека и формируют его сознание. Окружающие люди и их поведение – это цемент для фундамента будущей личности ребёнка.
- Что такое цемент, папа?
Отец горько рассмеялся и его руки бессильно опустились.
- Это такой строительный раствор, который придумали римляне – основатели первого в истории правового государства. Песок и каменная крошка смешиваются с водой и цементом – вяжущим веществом, состоящим из компонентов, которых нет на Фарлэтте. Самый удобный в обращении, крепкий и долговечный строительный материал.
- Из него делают каменные дома?
- В основном из него, но не только. На Земле очень широкий выбор подобных материалов. Иногда фундаменты домов складывают из плит мрамора или гранита – это самые твёрдые камни. Они очень тяжелы и трудны в обработке и транспортировке, поэтому такое строительство стоит дорого, зато здание из гранита способно простоять тысячелетия. Подозреваю, что на Фарлэтте есть гранит, но глубина его залегания для нас не достижима. Нужны очень большие машины, чтобы рыть карьер и добывать там гранит.
- Люди ведь смогли всего этого добиться на Земле. Почему мы не можем здесь?
Отец улыбнулся.
- Ида, на Земле в строительстве лишь одного дома принимают участие в десять раз больше мужчин, чем живет в нашем Поселении. А города строят сотни миллионов на протяжении столетий. Любое воплощение какой-то идеи, мечты, это коллективный труд, а чем сложнее задача, тем больше она требует ресурсов и участия большего числа людей.
- Что с нами будет? Мы умрем?
- Нет, что ты, - отец подошёл ко мне и взял за руку. – Человек очень, очень живуч и чем агрессивней среда, тем он проявляет большую изобретательность. Фарлэтт опасный мир, но на нем можно жить, условия есть. Когда вы размножитесь, когда народ будет исчисляться сотнями тысяч, вы станете очень могучи. Это будет нескоро, может быть, этого не увидим ни я, ни ты, но это обязательно случиться, потому что так устроена природа. Сила человека в том, что мы способны объединять усилия и таким образом справляться с любыми трудностями.
- Но что будет, если мы все перессоримся?
- Рано или поздно вам потребуется настоящий лидер. Иерархия совершенно необходима, без неё невозможен никакой общественный порядок. Более того, человек – существо повышенной конкурентоспособности, и чтобы чего-то достичь, ему необходима состязательность. Сегодня порядок в Поселении базируется на нас, взрослых, и укоренившейся в нас привычке подчинятся старшим по званию. Капитан крейсера мертв, первый и второй помощники тоже, и место командира по праву занял старший офицер, Джерард Зигрид, номинально он глава Поселения. Но он не участвует в наших делах, он не интересуется, как живет Поселение. На корабле он отвечал за радиорубку, и вылезал оттуда только к приему пищи. Он не умеет общаться, а для лидера это самое главное – уметь разговаривать с другими людьми. Это очень важный и редкий талант. Но мы подчиняемся Зигриду, мы считаем его вожаком, хотя за все годы он не принял ни единого решения. Представляешь, насколько могуч в нас инстинкт, заложенный еще там, на Земле? Будь мы дикарями, мы бы зажарили Зигрида на костре, а рулил бы в Поселении самый бесстрашный и беспринципный человек. Но мы команда военных космонавтов, мы присягнули Солнечной Конфедерации, Военно-космическому Флоту и будем блюсти устав и клятву до самой смерти. Мы до сих пор живем по закону мира, который как будто перестал для нас существовать. Но вы другие, вы никому ничего не должны. Вы свободные. Вы уже не земляне. Вы совершенно новая раса, и через несколько веков жизни на Фарлэтте, вы уже будете мало похожи на людей – на землян. Конечно, щупальца у вас не вырастут, но спать вы будете не несколько часов, а полгода. И вы сами должны будете определить свой путь в этом мире. Вы будете ссориться, возможно, вы будете воевать, и вы не должны бояться этого, вы должны быть к этому готовы. Вы пройдёте весь путь человечества заново, но у вас будет наш опыт, ваших старших братьев. Ваше будущее будет прекрасным, поверь мне, и однажды Земля встретит во Вселенной великий народ – фарлэттиан. Жить во времена, когда на твоих глазах творится история, когда происходят события, которые определят ее ход на века, - это великий дар. И я горд этим.
Отец смотрел мне в глаза, спокойно и ясно и тогда я впервые ощутила разделяющую нас незримую пропасть. Почувствовала то, что однажды поняли все дети Второго Поколения, - что мы здесь хозяева, что мы уже часть Фарлэтта, а они, наши родители, Первое Поколение – они чужаки.
Они не сразу заметили, что их дети, рожденные на Фарлэтте, отличаются от них. Да, у нас не было щупалец. Но развились признаки, которые не могли выработать организмы родителей. Я помню тот день, когда отец открыл для себя факт моей способности видеть в темноте. Для меня это было естественно, я больше удивилась, что он не видит, чем он удивился своему открытию. Но теперь я поняла, что он тогда почувствовал.
- Мне страшно, - помолчав, сказала я. – Но ведь ты столько рассказывал мне, я знаю, что человек должен жить в мире с подобными себе. Разве не все люди здесь понимают это?
- Милая моя, - ласково сказал отец. – Не все родители здесь похожи на меня.
Это была правда.
В Поселении была школа, и я посещала там некоторые занятия. Многие из моих сверстников постоянно становились виновниками ссор и скандалов, по причине своего распущенного поведения.
В этой школе совершенно не было никакого порядка, классы и занятия никем не организовывались. Просто находился человек, который мог преподать детям определенного возраста тот или иной предмет, он собирал себе класс, выводил детей в какое-то удобное место и занимался с ними на протяжении какого-то периода времени. Такого учителя в большинстве случаев не интересовало, какие знания дети получали до его занятий и куда они пойдут после. Толку от такого образования, естественно, не было никакого. В голове ребёнка водворялся совершеннейший хаос, и только какие-то отрывочные сведения оставляли свой след в не окрепшем детском уме.
 Большая часть моего образования прошла дома, так что я была спасена. Но большинство детей не имели такой роскоши. Родители дома ни к чему не принуждали их, не обязывали посещать школьные занятия. Учеба основывалась исключительно на личном желании. Я поняла, как мне повезло с родителями, только когда стала совсем взрослой.
Было несколько людей, пытавшихся, в разное время, реформировать школу, создать образовательную систему, закрепить педагогический штат, составить расписание занятий, заставить детей строго ходить на все уроки и, в конце-то концов, построить школьное здание!
Попытка строительства тоже была предпринята. Кто-то предложил делать кирпичи из речной глины, и обжигать их. Эта идея так всем понравилась, что кирпичей было наделано несметное множество и, надо сказать, они были довольно хороши, хотя были хрупкими, но люди столкнулись с трудностью, оказавшейся непреодолимой – они не нашли, из чего сделать цементирующий раствор. Глина на эту роль не подошла, она была хрупкой. Позже возник ещё один вопрос – как сделать крышу. Ведь в Долине Торкели не было леса. Не из чего было сделать перекрытия. Здание школы так и не было возведено, а все что осталось на память о строительстве – груды кирпичей на северной окраине, и кусок стены справа от храма, на городской площади. Кирпичи без дела не остались – например, мой отец возвёл из них ограду, и многие последовали его примеру. Ими же в нашем доме был выложен пол. Два слоя кирпичей, глина, смола, а на ней лежали белые плиты материала, который назывался «пластик». Этот пластик ценился очень высоко, и я однажды поняла, что по суровым меркам Фарлэтта, мы живем, как богачи. Больше нигде в Поселении я не видела такого фундамента, как у нашего дома.
Так или иначе, но все попытки упорядочить жизнь детей в Поселении оказывались напрасными. Что говорить, даже не во всех домах были часы! Точно о чём-то договориться было невозможно.
Теперь я понимаю, почему это происходило.
Многие люди жили в ожидании спасения, и не могли смириться с тем, что Фарлэтт, затерянный в глубинах космоса, люди никогда не посетят, просто потому, что этой планеты нет ни на одной галактической карте, а заново открыть ее могут когда угодно – завтра или через тысячу лет.
Разбившийся на Фарлэтте военный крейсер с двумя тысячами человек экипажа, считается на бесконечно далекой Земле пропавшим без вести.
Можно понять людей, переживших такую трагедию, и их нежелание мириться с реальностью. Первые несколько лет они просто ждали спасения, не позволяя себе усомниться в том, что этого может не случиться. Инстинкт не давал им перешагнуть этот барьер. Потом у некоторых хватило решимости признать, что помощи ждать не стоит. И люди занялись тем, что начали стараться выжить на этой, мягко говоря, не гостеприимной планете. Но некоторые сдались и опустили руки. Дети же таких людей оказались предоставлены сами себе.
Кто-то из родителей, как, например, мои, старались передать своим детям все, что знали и умели сами. Все, оказавшиеся на Фарлэтте люди, были рядовыми и офицерами военного флота. Это значит, что они, в первую очередь, были профессиональными космонавтами и обладали во всей полноте знаниями и умениями, необходимыми для работы в такой профессии. Большая часть их знаний относилась к области прикладных наук. Это были такие дисциплины, как некоторые разделы физики и химии, биологии и медицины, психологии и этики; некоторые космогонические науки, а также профессиональные навыки в сфере военного дела и своего профиля деятельности. Но в некоторых науках все космонавты имели фундаментальные познания – это были вся математика, ядерная физика, квантовая механика, навигационная астрономия и другое.
Так что эти предметы давались учащимся относительно легко.
Но никто не мог преподать детям, например, историю культуры народов Земли, или научить ремёслам и искусствам. Таких людей, которые могли бы собственными руками сконструировать какой-нибудь музыкальный инструмент, или написать учебник истории – одним словом, обладающих какими-то редкими талантами, - их среди нас были единицы.
Мой отец не мог научить меня музыке, живописи, танцам или поэзии, или каким-то другим изящным искусствам, хотя сам он любил петь и в молодости играл на музыкальных инструментах. Отец был младшим офицером разведывательного крейсера тяжелого класса А-300 «Тор», он всю жизнь посвятил военной службе, пользовался уважением командования и имел основания рассчитывать на хорошую карьеру, а на Земле его всегда ждала большая, любящая семья. И вдруг в один миг вся его жизнь разрушилась, блестящее будущее исчезло, а прошлое стало казаться выдуманной кем-то, не слишком остроумной, историей.
Видимо, огорчаясь тем, что не способен дать собственной дочери полноценного образования, отец старался восполнить это всеми доступными средствами. Он всюду таскал меня за собой, и даже тогда, когда шёл в Кратер со старателями, хотя никто не брал туда детей, потому что бытовало мнение, что в Кратере есть опасный радиационный фон. Было доказано, что это миф, когда появились счетчики радиации, однако, в некоторые места действительно лучше было не соваться, например, в разрушенный двигательный отсек. Но туда мы с отцом никогда не ходили, да и никто не ходил с тех пор, как оттуда забрали последнюю ячейку с топливом.
Патрульный крейсер «Тор» имел два кварковых ускорителя и пять « суперсветов» - дейтериевых реакторов, двигателей для преодоления светового барьера. Маршевый двигательный отсек, в котором располагались три больших двигателя, аварийно отделился и упал где-то очень далеко на севере, за тысячи километров от Долины Торкели, в экваториальном районе Фарлэтта, в зоне Вечной радиоактивности. Передний же тормозной блок, с двумя двигателями поменьше, по какой-то причине, отделиться не смог и рухнул вместе с кораблем. Возможно потому, что аварийное отделение было отключено вручную, поскольку экипаж до последнего боролся за спасение судна, и пытался затормозить об атмосферу, чтобы уцелел хотя бы головной отсек. Но это не помогло, корабль потерял стабилизацию и падал волчком, вращаясь вокруг поперечной оси, и воздух не мог послужить ему опорой. Сложно судить теперь о том, что происходило в те роковые минуты, поскольку никто из команды пилотов не выжил, а сама кабина управления и бортовой самописец так и не были найдены – они разбились в горах Южного хребта Трандхейм.
Разгонный блок с кварковыми ускорителями, сердце корабля, упал за Южным хребтом. И никто так и не рискнул отправиться на его поиски. Самым большим соблазном для многих было отправиться в путешествие на север, на поиски маршевого двигательного отсека. Этот узел был единственным модулем корабля, посадка которого, хоть и аварийная, была управляемой. Это значит, если автоматика справилась с аварийным приземлением, если раскрылись парашюты и правильно сдетонировали тормозные ракеты, то этот отсек должен был уцелеть. Двигательный отсек! Сто пятьдесят две дейтериевых свечки, топливные ячейки, каждая весом в триста двадцать килограммов и сроком службы двадцать пять лет. Что ещё нужно, чтобы корабль взлетел? Людям была известна траектория входа «Тора» в атмосферу Фарлэтта, и можно было примерно рассчитать местоположение хвостового отсека с маленькой погрешностью до ста километров. Можно было дождаться ночи и совершить марш в пустыню. Единственной серьезной проблемой была радиация. Никто не знал, каков радиационный фон в глубине пустыни, там, где Айварас полгода не уходит с зенита. Когда в Поселении еще было ядерное топливо, предпринималось несколько попыток подняться на северный хребет. Все, кто ходили туда, заработали лучевую болезнь. Каков тогда был фон в открытой пустыне, страшно было представить. Путешествие могло занять годы. Кто смог выжить там? Туда нужно было идти на машинах, закрытых радиационной броней. Штатная защита, установленная на транспортерах «Тора», была слишком слаба. Нужна была литая свинцовая кабина, с толщиной стенок от девяноста миллиметров. И даже это не дало бы гарантий.
И все равно, мысль о том, что где-то там, в пустыне, за многие тысячи километров от Поселения, лежит совершенно невредимый моторный отсек, была столь заманчива, что к ней возвращались вновь и вновь, придумывая новые способы отправиться на поиски.
В отношении использования двигателей, люди разделились на два лагеря. Одни считали, что главный двигатель не мог уцелеть, и надо только забрать из него топливные ячейки, которых могло бы хватить всему Поселению ещё лет на сто, другие были уверены, что если удастся каким-то чудом доставить маршевый двигательный отсек в Долину Торкели, то можно починить корабль. Последнее предположение, конечно, было наиболее безумным, тогда как первое вполне могло иметь право на жизнь. Никто не сомневался, что топливные ячейки должны были уцелеть, хотя бы половина из них, даже если отсек разбился, и что их действительно хватило бы надолго. Все упиралось лишь в то, как до них добраться.
Те малочисленные уцелевшие топливные ячейки из переднего тормозного двигателя, вытащенные старателями из Кратера, были неразумно растрачены ещё за первые годы жизни людей на Фарлэтте. Но они были существенно меньше тех, что питали маршевый двигатель и их хватало ненадолго. Тогда ещё никто не задумывался над тем, что стоит отыскать Землю на небе и послать к ней сигнал бедствия, либо к ближайшему населенному миру. Тогда никто об этом не думал, главным образом потому, что все были более чем уверены, что со дня на день к Фарлэтту подойдут крейсеры, посланные на сигнал «Тора» о его крушении – такой сигнал всегда посылается на опорную станцию кораблем, терпящим катастрофу, - ну а ещё потому, что никто понятия не имел, где вообще оказались потерпевшие крушение. Наоборот, люди совершили роковую ошибку – полагая, что свои где-то рядом, может быть, даже здесь, на самом Фарлэтте, экипаж «Тора» старался сделать так, чтобы их было видно вблизи, и долгими ночами было светло, как днём, от обилия электрического света. Но рядом никого не было, ни на планете, ни даже в радиусе разгона, и некому было увидеть огни Поселения из космоса.
По Долине люди передвигались поначалу исключительно на уцелевших транспортерах, откопанных в обломках корабля. Вообще всюду использовалась энергия, даже по мелочам, люди как бы не желали мириться с заточением. И когда начали экономить, было уже поздно.
Поняв, что ядерного топлива в Кратере больше нет, люди стали переходить на альтернативные источники. Вариантов было немного: ветер бывает только зимой, но он очень сильный; Эт-Лив наполняется лишь весной, но течение там слишком слабое. Можно было использовать тепло Айвараса, но где взять солнечные панели? Выкрутиться всё-таки удалось, и жизнь без электричества продлилась недолго. Кто-то придумал состав горючей смеси, которую удалось использовать в качестве топлива для генераторов. Основным компонентом послужили растительные масла. Но этой энергии едва хватало, чтобы освещать Поселение в холодный сезон, когда Айварас на полгода скрывался за южным горизонтом, и только бурое небо на юге давало немного света. Так что через несколько лет неволи люди оказались с пустыми руками, тогда как Фарлэтт предъявлял к ним все более ужесточающиеся требования.
Мечты о походах, - на север, в пустыню ли, или на юг, в горы, на поиски командного модуля – так и остались мечтами. Люди старели и как будто  слабели. Надежда гасла в их сердцах. Таких активных людей, как, например, мой отец, становилось все меньше. Лишенное централизованного управления, лишенное лидера Поселение не имело воли к организованной, сплоченной борьбе, не имело мотивации предпринимать какие либо сверхусилия, чтобы как-то переломить ситуацию. Постепенно складывалось так, что каждый становился сам за себя. Все реже в Кратер ходили большой, организованной толпой, в основном теперь туда собирались по двое-трое человек. Отец все реже общался с кем-то из Поселения, кроме нескольких своих товарищей, с которыми всегда дружил, живущими неподалеку. Все свое хозяйство мы вели сами, практически не завися ни от кого.
Все, что отец делал, он все объяснял мне и всегда давал пробовать самой, готовый помочь и подсказать. Он хотел, чтобы я как можно раньше стала самостоятельной, поскольку понимал, что жизнь на Фарлэтте не располагает к беспечности, и это место таит в себе смертельную угрозу для незадачливых умов. Так что, все, что умели мои родители, так или иначе, научилась делать и я.
Я очень поздно узнала, чего больше всего боялся отец.
Ни радиции, ни пересыхания Эт-Лива, ни отсутствия электричества – он не боялся всего того, чего страшилось и о чем судачило все Поселение. Отец думал совсем об иных вещах – о том, каким будет будущее человеческого сообщества в этом мире. О том, в какой форме продолжит здесь свое существование социум, когда окончательно будет утрачена память о земной цивилизации, и о необходимости соблюдения закона. Это время должно было прийтись на мою зрелость. И отец не хотел для меня будущего, в котором человек утратит людской облик и разум будет задавлен животными инстинктами. Но он ясно различал намечающиеся тенденции разложения, внутреннего загнивания лишенного цели и ориентиров общества, стагнации, которая неизбежно приведет к кризису и страшным последствиям.
Он полагал, что такой сценарий развития для общества людей на Фарлэттее наиболее вероятен. И он с некоторых пор был готов к тому, чтобы экстренно покинуть Поселение. Отец сумел сохранить транспортёр с почти целой топливной ячейкой, в котором было оружие и все необходимое для небольшой группы людей на пару лет. Были у него и другие запасы, он также много ходил по границам Долины и составлял карты предгорий. Отец полагал, что очень далеко от нас, за Южным Хребтом, должна быть гораздо более пригодная для человека земля. Он утверждал, что там может расти настоящий лес, и могут быть озера. Конечно, никто в это не верил. Но отец всю жизнь мечтал, в отличие от всех остальных, мечтающих добраться до центра пустыни на севере, где пылился маршевый двигатель, отправиться на юг, где, по его мнению, жизнь была куда более безопасной и комфортной. Это, в какой-то момент, стало его жизненным кредо.
Я до сих пор содрогаюсь при мысли, как близок к истине был отец, и как близки были мы все сами к тому, чтобы оправдать его худшие ожидания. Только страшное открытие объединило людей, заставило нас сохранить хрупкое равновесие мира и не пасть в бездну безумия, принявшись за взаимное истребление. К слову сказать, не только мой отец размышлял в подобном направлении. Я однажды узнала, почему никогда не видела ни у кого в Поселении оружия. Я даже не задавалась никогда таким вопросом, хотя, казалось бы, это очевидно: военный крейсер был набит стрелковым оружием, каждый член экипажа имел штатный комплект вооружения, имел право ношения и применения оружия ближнего боя. Оказалось, большая часть вытащенного из обломков оружия была уничтожена намеренно. Уцелевшие единицы лишь старшим офицерам были выданы на руки, и где-то, по слухам, были устроены тайники, где спрятали оружие на всякий случай. Возможно, такие меры неоднократно спасали Поселение от катастрофы. Как знать…
Больше всего, из того, чему меня учили родители, я любила астрономию. В школе был астрономический класс, но занятия там были далеко не такие интересные, как дома. У моих родителей были свои наблюдательные инструменты, а ещё написанный ими собственноручно учебник по астрономии с картинками, который я обожала и затерла до дыр, вызубрив его наизусть от корки до корки. Звезды в Долине Торкели бывают видны только зимой, то есть в тот период сезонного года, когда Айварас уходит за южный горизонт и небо на севере становится чёрным на несколько месяцев. Но зато что это за звездное небо! В начале и в конце сезона дождей есть по две или три недели, когда небо круглые сутки остаётся безоблачным и можно заниматься наблюдениями с утра до ночи. Небосклон усыпан звёздами от горизонта до горизонта. Отец показывал мне созвездия – самые яркие звёзды, которые можно было сложить в фигуры, напоминающие людям какие-то предметы, явления, людей или животных, встречавшихся вокруг них на Земле. Многие из этих созвездий не сильно поменяли свой рисунок по сравнению с тем, какими они смотрелись с Земли. Лишь немногие звёзды сместились по небу на значительное расстояние.
Смены дня и ночи на Фарлэтте нет – вернее есть, но они столь продолжительны, что никак не подходят людям для измерения суток. Планетарные сутки равняются примерно 18 земным месяцам, а период обращения по орбите вокруг Айвараса где-то около 320 – 350 лет. Сам Фарлэтт очень большая планета, диаметром в экваторе 220 тысяч километров. Это в пять раз больше Земли. Жизнь на нем продержится недолго. Айварас дал ее на время и скоро отнимет. Все более расширяясь, рано или поздно он сожжёт Фарлэтт, как и другие планеты в своей системе. Юпитер, пожирающий своих детей… это должно будет произойти через пять – семь тысяч лет. Как раз тогда, когда, согласно теориям моего отца, цивилизация фарлэттиан достигнет пика развития и самостоятельно выберется в космос. Если все мы не погибнем здесь из-за тысячи разнообразных причин.
Оказались в этом месте люди по причине довольно страшных обстоятельств. Правый кварковый ускоритель «Тора» дал сбой и вместо того, чтобы затормозить, он дал полный ход и за ту пару дней, которые ушли на устранение неисправности, «Тор» ушёл с курса на десятки триллионов километров.
Целевая орбита была потеряна.
Штурманская рубка в панике, рвёт на себе волосы инженерный штат. Двигатель не хочет тормозить, но разгоняется все больше и больше. Проходит ещё несколько дней безумной гонки. Корпус корабля начинает греться, не выдерживая давления, возникает опасность разгерметизации кабины. Капитан принимает решение – сбросить маршевый двигательный отсек и вручную отрубить питание правого кваркового мотора. Решено выйти на орбиту ближайшей звезды. Команда увидела планету и решила совершить аварийную посадку. Это было роковое решение. Говорят, что капитан не хотел этого делать, и он был прав – лучше было остаться в космосе и отдать двигатель, но всё-таки остаться на ходу с передним тормозным, чем рискнуть сесть на неуправляемом судне. Ведь передний тормозной блок был исправен, можно было развернуть корабль и использовать передний двигатель, как разгонный. Но капитан поддался давлению экипажа и скомандовал: «аварийная посадка!» «Тор» пошел к планете, и ещё никто на его борту не знал, что больше никогда не увидит дома…
Конечно же, первым делом, любители астрономии попытались отыскать на ночном небе Солнце. Так называлась звезда, вокруг которой обращалась Земля – мир людей. Трудно поверить, но у них это получилось. Правда, вооруженным глазом ее было не видно, если только вы от природы не обладаете чрезвычайно острым зрением – а мы, дети Второго Поколения, таким зрением обладали. Звезда была очень далеко, но увидеть хотя бы в телескоп, на максимальном увеличении, дрожащую в мерцающей тьме крошечную, тусклую звездочку, зная, что это твой дом, уже было чудом. Солнце было видно низко над горизонтом, градусах в тридцати, на северо-северо-востоке. Примерное расстояние до него было оценено в сто – сто двадцать световых лет. Это значит, мы были в пределах Долины Лебедя, мы были не так далеки от дома, как опасались и шансы на то, что нас скоро найдут выросли до небес.
Сколько было радости и восторга, но и горьких слез тоже, когда случилось это великое для старшего поколения открытие. Солнце, родное Солнце на нашем небе, пусть неизмеримо далекое, но все же видимое, а это значит, дом для нас был потерян не безвозвратно. Словно тончайшая, невидимая ниточка протянулась сквозь бездну космической ночи от нас к дому. Какое сладкое слово – дом. Даже не задумываешься, как много это значит, пока не утратишь его. Могли быть тысячи причин, по которым Солнца не должно было быть на нашем небе, да ещё в то единственное время года, когда звездное небо оказывалось доступным для наблюдения. И всё-таки злой рок не лишил нас хотя бы этого маленького утешения. Если мы видели Солнце, значит, где-то там была и Земля. А значит, наша родина не исчезла, где-то там люди живут своей обычной жизнью. Эта мысль успокаивала, как ничто другое, и неизменно дарила надежду.
Поиски родных краев дали также и обратный результат – мы смогли примерно определить своё местонахождение. И это было крушением надежд. По нашим расчетам, ближайшими к нам населенными мирами были планеты в системах в районе Проциона и Сириуса в 80 – 90 световых годах от нас. Там лежали все маршруты к берегу Галактики. В нашу сторону, к сверхгиганту Айварасу не вела ни одна дорога. Мы оказались на свалке старых звезд, в районе не представляющем никакого интереса для исследований. Мы могли бы сколько угодно кричать, что мы здесь, и тысячелетия оставаться неуслышанными… всего-то восемьдесят световых лет до ближайшего человеческого поселения. И даже это было слишком далеко, чтобы из тех краев заинтересоваться Айварасом. Нужна была очень мощная антенна…
Сам Айварас, должно быть, хорошо было видно с Земли. Взрослые полагали, что на небе родной планеты, это звезда класса М, с температурой около 3 с лишним тысяч кельвинов, и светимостью в районе 0,4 солнечных. Может быть, он даже имел название, но, скорее всего, лишь порядковый номер по Главному каталогу. Таких старых звёзд полно на внешней границе рукава Ориона-Лебедя. И все с планетами. Эти звёзды мало интересовали людей, потому что ничего не могли им дать. Люди обжили себе уютный кусочек космоса, Долину Лебедя радиусом в семьсот с лишним световых лет, доходящим до Пояса Ориона. Почти посередине Долину разрезала черная бездна, лежащая  между рукавами Лебедя и Скорпиона. Именно через  эту бездну и проходила галактическая орбита Айвараса. И люди не слишком торопились разобраться с мусором под крыльцом собственного дома.
В основном, вся жизнь кипела в столичном регионе, миры которого находились внутри условного кольца ограничивающего площадь, радиусом в пятнадцать световых лет, центром же этого круга являлось Солнце. Диаметр круга, называвшегося Внутренним кольцом, был расстоянием, которое военные корабли, идя на досветовой скорости, преодолевали за месяц. Все это означало, что если какие-то корабли и пройдут рядом с Фарлэттом, все они будут двигаться на сверхсветовой скорости и надежды на то, что кто-то из них поймает слабенький сигнал бедствия, не было никакой.
В таких районах, как окрестности Фарлэтта, ходили только военные корабли-разведчики, таким же кораблем был и «Тор», но он вообще не должен был здесь идти, он отдалился от маршрута на десятки световых лет. Звёзд вокруг – тысячи, и половина имеет планеты. Если кто-то ищет «Тор», они ищут не здесь, а если даже и здесь, то лишь чудо может привести их к Фарлэтту, но даже и случись такое чудо, не всякий военный спутник сумеет засечь своими приборами Поселение в Долине Торкели. В космосе можно искать потерянный корабль вечность и не найти даже следа.
Мы оказались потеряны для человечества. Вероятнее всего, что навсегда. Но у кого хватило бы мужества признать это?
Занятия астрономией подарили людям множество знаний о Фарлэтте. И новости об открытиях облетали Поселение, одна страшнее другой.
Как уже было сказано выше, планета действительно не имела магнитного поля, и почти вся ее поверхность подвергалась губительному воздействию кровавого сияния застывшего в небе светила – красного гиганта Айвараса. Полагалось, что вся планета, за исключением полярных зон, представляет собой радиоактивную пустыню. И только на полюсах и в приполярье, защищённых локальными магнитными полями и где достаточно плотная атмосфера, есть жизнь. Оказалось что это не совсем так. Фарлэтт имел наклон оси к плоскости орбиты почти 30 градусов и за один полный оборот он успевал подставить Айварасу все свои «бока».
Айварас медленно но верно, год за годом, все выше поднимался в небе над Северным хребтом. И скоро должно было настать время, когда жизнь в Долине Торкели станет невозможна.
«Но если есть такая земля, как Долина Торкели», - рассудили люди, - «то должна быть и другая, не менее благоприятная».
Справедливое умозаключение и небезосновательное.
Даже когда радиационный фон поднимется и станет опасным для человека, он не будет настолько сильным, чтобы успеть отравить грунт в Долине за тот период, пока Айварас снова не опустится на безопасную высоту. Совершая свой годовой, или, вернее сказать, суточный круг по небу Долины Торкели, Айварас в высшей точке находился над Северными горами, но ночью уходил далеко за южный горизонт, и никогда не поднимался над полюсом. Это могло означать, что на самом полюсе все же есть место, где вообще нет радиации. И хотя ночь там длится сто пятьдесят лет, это, пожалуй, единственный минус жизни на южном полюсе.
Мне было семь лет, когда стало известно, что Долину Торкели рано или поздно придётся покинуть. Это было в тот же год, когда умерла мама. В тот же год, когда кончилось ядерное топливо. И в тот же год, когда на небе нашли Солнце.
Слишком много событий за такой короткий срок. Этот год стал вехой в жизни каждого человека в Поселении.
Для нас с отцом он стал переломным.
Первое время после смерти мамы было очень тяжело. Мы с отцом были словно оглушены и не могли найти себе места в опустевшем доме, даже друг друга избегали.
Как я плакала по маме, как молила, чтобы она вернулась к нам. Она была для нас с отцом солнцем нашей жизни. Утратив ее, мы как будто утратили свет жизни в наших сердцах. Отец на какое-то время замкнулся в себе, стал нервным, раздражительным. Я старалась не трогать его. Весь дом оказался на мне. Я ощутила ответственность за отца, поняла, что должна заботиться о нем, хотя мне самой ещё нужна была забота. Но отец не собирался меня бросать, он быстро вернулся к обычной жизни. Уверена, только из-за меня. Потому что он заметил однажды, как я о нем забочусь, пекусь о порядке в доме, бегаю по делам, хотя мне было всего-то восемь лет! Увидев, что я не опускаю рук, напротив, с двойным рвением и упорством сопротивляюсь постигшей нас беде, отец воспрял духом и вернулся к своим делам. С тех пор он стал уделять мне все своё время без остатка.
- Я не умру на этой чертовой планете! – Воскликнул он однажды. – И ты не останешься здесь. Мы вернёмся на Землю!
С тех пор он оставил свои мечтания о юге, и стал переделывать транспортёр для похода на север, стал искать проход в горах, изучать Айварас и радиационный фон на Фарлэтте.
- Если посадка маршевого двигателя прошла по программе, - говорил он. – Значит, он цел. Я построю платформу и привезу двигатель в долину. Мы починим корабль и уберемся отсюда. Кто захочет, тот может отправиться с нами. Мы сможем добраться до Внутреннего Кольца, а там нас быстро найдут.
Этот план давно уже был у всех на устах, но до сих пор никто не принимался за его осуществление с такой серьезностью и запалом. Многие загорелись идеей отца и присоединились к нему, с жаром накинувшись на работу, радостно ощущая, как занятие делом возвращает в их жизнь смысл и надежду. А вместе с этим столь необходимую уверенность в себе и, даже, здоровый аппетит! Одним словом, труд позволил многим людям вновь почувствовать себя счастливыми. А моему отцу вся эта возня дала возможность забыться. Я же не отвлекала его, все хозяйство постепенно перешло на мои плечи, хотя отец постоянно привлекал меня к своим трудам и не забывал следить за тем, чтобы я прилежно училась. Он непрестанно делился со мной опытом, насыщая и обогащая мой юный, пытливый и любопытный ум.
Быт наш был очень прост и состоял из немногочисленных обязанностей, которые необходимо было выполнять в течение дня, и заключавшихся в обслуживании водяного накопителя, борьбы с пылью, приготовления пищи из скудного рациона, уборки в доме, да ещё кое-каких мелочей. Только весной и в конце лета у нас было много работы. Нужно было собирать урожай, а потом готовится к холодам. Так что, у меня было много свободного времени и отец обычно не возражал, когда я уходила из дома на полдня, под предлогом мирных прогулок – конечно же, я на самом деле бесилась с другими детьми по всей округе иногда до позднего вечера. Не думаю, что отец не знал об этом. Но он закрывал на это глаза, не знаю почему – я старалась заменить собой маму, и поклялась однажды никогда не огорчать отца, и, может быть, ему хватало того, что я делала, и он не мог требовать от меня чего-то большего. А может, он просто всецело доверял мне. Начал доверять через несколько лет после ухода мамы, когда понял, кто все эти годы тянул на себе дом, даже словом ни разу не обмолвившись, почему всю работу выполняет один.
Детей в Поселении было много, но случалось так, что мы не всегда знали друг друга. Первоначальное количество выживших из команды «Тора», основавших Поселение, за пятнадцать лет утроилось. И с самого начала сложилось так, что бывшее командование крейсера, утратившее своё судно, но не потерявшее войско, расположилось в центре Поселения, как бы немного в отдалении от команды. Само собой получилось, что дети из внутреннего круга мало общались с детьми из внешней части. Не то чтобы старшие офицеры пользовались какими-то особыми условиями и привилегиями, просто это было не принято. Дети смотрели на такие вещи совсем по-другому. Для них не существовало никаких препятствий. И некоторые сбегали из под контроля родителей, и играли с детьми из внешнего круга. Развлечений у нас никаких не было, только то, что мы могли выдумать сами, и потому мы на все лады испытывали свою фантазию, пытаясь выдумать достойную игру. И иногда наши бесхитростные забавы становились по-настоящему опасными.
Вообще, нам многого было не надо – дайте только носится как угорелому с утра до ночи. Мы, Второе Поколение фарлэттиан, родились уже с другой физиологией, отличающейся от наших родителей. В связи с заниженной гравитацией, мы росли гораздо более сильными и выносливыми, чем родители, а большинство отмечалось чрезмерно высоким, для своего возраста, ростом.
Добавить к этому почти 25 процентов кислорода в атмосфере – и мы могли почти не чувствовать усталости. Фарлэтт был суров, но справедлив. Он дал нам время адаптироваться. Отец был совершенно прав, когда говорил о том, как трудно убить человека, почти невозможно. Человек может выжить где угодно, из любой ситуации найти выход. Весь секрет лишь в том, чтобы постоянно прилагать усилия. И тогда время будет играть не против тебя, а на тебя.
Я никогда не забуду то смирение некоторых людей в Поселении, которые, не смотря ни на что, не хотели признавать победу Фарлэтта, и хотя и смирились сами с положением, на самом деле вели постоянную внутреннюю борьбу, искали выход, никогда не позволяя себе сложить оружие и сдаться. Благодаря этому в Поселении было много того, чего могло бы и не быть, но без чего наша жизнь была бы гораздо труднее.
Например, электричество, которое спасало нас в холодный сезон, когда несколько месяцев было темно. Мы научились делать топливо для машин, хотя к тому времени, когда я выросла, почти все транспортеры уже сломались, а запчастей не было. Мы узнали о Долине Торкели все – что в ней растёт, и какие водятся животные, все, чем она могла быть нам полезна.
Иногда взрослые устраивали экспедиции – собирались все желающие и отправлялись в поход по Долине. Я всегда была в первых рядах добровольцев на подобных мероприятиях. В такие путешествия обычно отправлялись в конце весны, когда сады уже отцветали, но было ещё не настолько жарко, чтобы запираться дома, опасаясь обжечься под открытым небом. Раньше, когда дети в Поселении ещё были маленькие, экспедиции не ходили далеко. Но чем старше мы становились, тем все больше нас тянуло вдаль, все глубже на запад или восток. Пользуясь тем, что их дети такие крепкие и выносливые, обрадованные родители сделали нас продолжением своего разума. Мы не обладали знаниями родителей, те не имели наших возможностей, - вместе мы могли осмелиться бросить Фарлэтту вызов.
Представьте, если человек идёт со скоростью, чуть выше средней для обычного представителя своего вида, идёт и не устаёт, и способен пройти много-много километров, нигде даже не остановившись. Но рядом с ним будет другой, который идёт медленно, который устаёт, тяжело дышит и постоянно норовит где-нибудь присесть, отдышаться. И вдруг его прыткий спутник решает пробежаться, потому что перед ним затяжной, пологий спуск мягкой земли, а его ноги налиты силой, все его молодое, могучее тело жаждет движения, напряжения, и он просто не может удержаться. Он готов бежать и бежать, без остановки, долгие минуты, не оглядываясь и так быстро, как ветер, дующий ему в спину. Он способен забыть о своей немощной компании, опьяненный легкостью, свободой и жизнью, бьющей в нем ключом. Таким людям будет очень трудно путешествовать вместе.
Примерно такую картину представляли из себя наши совместные походы с родителями. Поэтому, когда мы стали уже совсем взрослые, то стали уходить одни.
Теперь я часто задаюсь вопросом, как смотрели на нас наши родители. Что они думали о нас? Пугали их генетические изменения или нет, боялись ли они нас, нашей силы, дарованной нам жестоким Фарлэттом? Я знаю, что многие дети перестали уважать родителей, потому что познали их физическую слабость, неприспособленность к жизни на Фарлэтте, и было много печальных последствий из-за этого.
Я тоже многое узнала на личном опыте.
Я видела, как некоторые ребята месяцами не возвращаются домой, творят, что вздумается, не слушаясь никого, и как страдают те, кто их любит. Я видела, как вокруг меня многие дошли до страшных вещей. Я не знаю, что удержало меня от плохих поступков. Думаю над этим и не могу найти ответ. Почему нам удалось сохранить мирную общину? Это не везение. Это не заслуга кого бы то ни было. Это просто коллективное следствие наших поступков. Но почему одни поступали вопреки, а другие для? Вообще, что для нас хорошо, а что плохо? Плохо обманывать, лгать, нельзя обижать того, кто слабее, нельзя ставить свою личность выше других. Все это плохо, потому что разрушает мир вокруг. Но почему одни избегают этого, а другие попадают в очень тяжелые жизненные переплеты? Чем они заслужили это? Считается, что такие люди сами виноваты, но это не всегда так. Есть тысячи, миллионы очень маленьких и очень больших причин, по которым конкретный человек что либо делает или не делает. Где эта грань, перешагнув которую, ты становишься «пропащим»? И почему мы берём на себя право судить друг друга, хотя сами пониманием, что никто не застрахован, все под прицелом, с каждым в любой момент может случиться несчастье.
Я потеряла много друзей потому, что они не имели того, что было у меня – хороших родителей, потому что только благодаря им, я уверена в этом, я сумела обойти все те страшные жизненные капканы, в которые попадались вокруг меня другие люди.
Отец повторял, что это неизбежно. Что человек так устроен, он свободен, и должен выбирать сам. Но почему ты выбираешь то, что, как ты заведомо знаешь, погубит тебя? Что толкает человека на это?
Этому нет объяснения…
«Следи за собой», - слышу я до сих пор голос отца как будто из-за спины. - «Ты не способна ничего изменить. Будешь пытаться, пропадёшь сама. Пытайся удержаться на плаву, будь примером, только так можно кому-то помочь».
Может быть, только смерть матери спасла меня и свалившаяся на меня вследствие этого ответственность? Да, скорее всего. Мама принесла себя в жертву ради спасения Поселения. Чтобы такие, как я, которым повезло, смогли заложить фундамент будущего для рождающегося народа фарлэттиан. Великого народа, как считал отец.
Я связалась с человеком, который мог бы сделать мою жизнь совсем иной. Каким-то чудом, что-то заставило меня сбежать от него. Это был мой переломный момент, который бывает в жизни каждого.
Я дружила с мальчиком из «офицерской общины», его звали Рэндал. Мы с ним были «заводилами» в нашей компании. Дружили с самого детства. Я не могла сидеть на месте, он тоже и мы постоянно искали приключений на свою дурную голову. Подрастая, Рэндал становился все сильнее. Пожалуй, он был одним из самых сильных людей в Поселении. И он жаждал свою силу применить, найти ей выход. Страшно вспомнить, на какие мы отваживались безумства и нам все сходило с рук, до определённого возраста. После того, как не стало мамы, я начала проводить со сверстниками меньше времени. От многих бед меня удержала привязанность к отцу и дому, необходимость работать и поддерживать единственного близкого человека. В то время, пока мои друзья бесчинствовали на улицах Поселения, я слушала отцовские уроки, готовила еду, и у меня даже тени мысли не возникало, чтобы сбежать из дома. Все только потому, что я любила маму больше всего остального, что составляло мою жизнь. Может быть, из-за того, что им не хватало любви к собственным чадам, родители из других семей оказывались несчастными. Да, взрослая жизнь оказалась совсем-совсем непростой. Но когда мы совсем подросли, я вновь вернулась во двор, главным образом потому, что меня вытаскивал Рэндал.
Рано или поздно, но мне пришлось бы выбирать между отцом и Рэндалом, и однажды это случилось. И я выбрала Рэндала.
Мы с нашей компанией самых отъявленных шалопаев, сбежали из Поселения на транспортере моего отца. Да, я его украла. Однако, недолго музыка играла, наше неудержимое веселье закончилось очень быстро. Все ребята знали, что я встречаюсь с Рэндалом, все знали, как может быть опасно столкнуться с ним на узкой дороге лицом к лицу, но кто-то из ребят решил оспорить его право на меня. Рэндал размозжил его череп камнем прямо на глазах у всех, а потом потащил меня, бьющуюся в истерике, за мои рыжие косы в шатёр. Я сумела вырваться и бросилась бежать и он, смеясь мне в спину, кричал, что я вернусь, и не стал гнаться за мной. Я действительно вернулась. Дождалась, когда лагерь уснул, забрала транспортёр и вернулась к отцу.
Меня поразило то, как он меня встретил.
Он сидел на крыльце, он видел, как я паркую вездеход, подхожу к дому. Я сумела выдавить только: «прости». Он посмотрел мне в глаза и сказал лишь одно слово:
- Не думал, что ты вернешься.
Я бросилась к нему и ревела у него на плече полночи и с тех пор мы не теряли друг друга из виду.
Рэндал, спустя какое-то время, разбился насмерть, упав со скалы. Говорили, что его столкнули. Не знаю. Я больше никогда не имела никаких дел с той компанией. И всё-таки иногда ходила к нему на кладбище. Я любила того, другого Рэндала, каким он был, когда был мальчишкой, и я знала, что он образумился, что он все понял, и откуда-то сверху шлёт мне привет. Я улыбалась и говорила: «я люблю тебя, Рэн, прости меня, что все так вышло, но мой отец не справился бы без меня. Мы обязательно встретимся однажды, и ты мне все расскажешь». И ветер шептал в сухой траве на его могиле, словно чей-то голос звучал: «я верю тебе».
Через три года после его смерти, я вышла замуж, и у меня родился сын. И я назвала его в честь отца и Рэндала, самой большой любви в своей жизни, - Олэнд. Мне исполнилось в тот год 23, по земному календарю. А пламенеющий Айварас карабкался все выше и выше в небо над Долиной, неумолимо поднимаясь над северными горами.
Скоро мы, Второе Поколение, оказались в положении наших родителей – мы оказались свидетелями нового витка эволюции. Третье поколение рождалось ещё более сильным, чем мы.
«Фарлэтт куёт свой народ», - все повторял отец, уча меня баюкать младенца и, счастливый, не отходил от люльки внука. - «Фарлэттиане очень сильны, вы сможете жить долго, ваш век будет долог, гораздо дольше, чем живет обычный человек. И вы сможете достичь очень большой мудрости. Даже ты, Ида, будешь жить ещё долго, очень долго».
Примерно в то время кто-то посчитал, сколько ещё люди смогут оставаться в Долине Торкели. «Десять – пятнадцать лет», - сказал Джерард Зигрид, стоя на табуретке у двери Храма, когда все собрались на площади. С недавних пор он вдруг начал проявлять лидерские замашки.
Поднялся ропот.
- Мы должны начать готовиться к исходу из Долины, - сказал Зигрид. – Прямо с сегодняшнего дня. Мы пойдём на юг. Так считают наши ученые, они полагают, что там Айварас никогда не поднимается над горизонтом, и что там есть настоящий лес и много воды. Мы не можем откладывать, потому что наши знания весьма скудны и имеют большие допущения. Возможно, уже через семь лет Эт-Лив перестанет наполняться, а земля в Долине прекратит давать урожай.
С тех пор люди объединились для одного общего дела. Поход на север был забыт, и план отца так и не был никогда осуществлён. Исход народа на юг лишил нас последнего шанса когда-нибудь добраться до маршевого двигателя. Если он мог пролежать в песках два десятилетия относительно безвредно для себя, то через два столетия время окончательно сотрёт всякие следы его пребывания, там, в пустыне, и люди никогда больше не найдут его. Последняя надежда вырваться из тисков Фарлэтта умрет, погребенная под толщей песка.
Отцу пришлось разобрать свою чудесную машину, потому что для похода на юг нужны были все ресурсы, а те машины, что остались на ходу, нужно было использовать, как грузовой транспорт. Народ же должен был преодолеть Большой Хребет Трандхейм пешком.
Но чтобы пройти там, нужно было найти дорогу.
И с этой целью, в горы отправились добровольцы на поиски тропы. Когда они возвращались с той стороны, их рассказы об увиденном потрясали. Они не могли объяснить, что они видели, ни один человек из Первого Поколения не ходил с ними, но из их путанных слов, многое стало понятным.
Я узнала, что такое «птицы», «лес», «море», «медведь» и «лошадь». Отец оказался прав, там, на юге, человек мог жить, не страшась больше Айвараса. Там были сотни миллионов квадратных километров лесов и плодородных земель, и фарлэттианский народ мог бы достичь там расцвета. И всем не терпелось проститься с Долиной Торкели, чтобы скорее уйти в ту благословенную землю.
Я понимала, что жизнь на юге будет совсем другая, неизмеримо лучше, чем сейчас, мне тоже очень хотелось повидать те места, но мне было грустно, сама не знаю отчего.
Я не хотела уходить.
Несмотря на все опасности и невзгоды, на все потери и несчастья, я любила Долину, любила свой дом, Поселение и нашу размеренную, тихую жизнь. Я родилась здесь, выросла, тут родились мои дети. Покинуть все это было выше моих сил.
Время словно жалело меня.
Шли года, а Эт-Лив все не торопился пересыхать, и сады цвели и плодоносили по-прежнему. Росли мои дети, старший, Олэнд, его братья Тор и Огвил, и младшенькая, златокудрая, в отличие от своих огненно-рыжих братьев (всех в меня), Адель. Скончался Зигрид. Во главе Поселения стал его сын, Эрик. Он был хорошим парнем, смелым  и отважным, справедливым, с добрым сердцем. Все его полюбили и готовы были идти за ним. Он не сидел дома, как его отец, но всюду успевал, все было ему интересно. Это был именно тот человек, который способен был вывести народ из Долины Торкели, перебраться через хребет и дойти до земель на юге. Отец все старел, да и я не молодела. По мере того, как Олэнд с братьями все больше брали в свои руки работу по дому, у меня освобождалось время, и мы с отцом часто сидели весенними вечерами, поставив стулья под тентом, и смотрели на север. Уже чувствовалось, что даже ранней весной припекает гораздо сильнее, чем в прошлые времена. Айварас не знал ни жалости, ни снисхождения, неудержимо он поднимался все выше.
- Я не пойду с вами, - сказал мне однажды отец. – В мои семьдесят девять негоже скакать по перевалам, аки горный козел. Не знаю, дотяну ли я до того времени… но все, что прошу, это похоронить меня рядом с Элизабет, твоей матерью.
Я повернулась к нему, вгляделась в его изборожденное морщинами, но все ещё сильное, смелое лицо, смеющиеся глаза, лицо человека, поверженного жизнью, но победившего, - и сердце мое болезненно сжалось.
- Я ведь ее даже не знал до Фарлэтта. Она была из штурманской рубки. Мы познакомились здесь, после Крушения. А там, на Земле, у меня была другая семья. У меня была жена и маленький сын. Они были для меня всем. И я не могу вспомнить их лиц. Но помню лицо Элизабет. И я ни о чем не жалею. Хотя когда-то я ненавидел Фарлэтт…
Он взглянул на меня.
- Ида, ты – лучшее, что было в моей жизни. Я не могу передать словами, как я благодарен, что ты есть у меня, и как сильно я люблю тебя. Я всегда буду присматривать оттуда за тобой и за твоими мальчишками и за маленькой Адель.
Он потянулся ко мне, я сразу оказалась на коленях у его стула. Он положил руку мне на голову и поцеловал в лоб, благословляя.
Я отвернулась, прикусив губы, не в силах сдержать слез…
Через год отец умер.
Половина Поселения пришла проститься с ним. Каждый что-то принёс на его могилу. Мой муж осторожно опустил его в вырытую им яму, и мы положили туда вместе с ним все эти вещи. Потом каждый подходил, брал горсть сухой земли из кучи и бросал в могилу. Олэнду в тот день исполнилось восемнадцать.
А следующей весной родился ещё один ребёнок.
В Поселении все-таки завёлся священник. Его звали пастор Йоханн. Одежды, уцелевшей в обломках крейсера, уже давным давно на всех не хватало, да и многим она была безнадежно мала, так что пастор ничем не отличался от остальных, и был одет так же просто, как и все. Пастор Йоханн завёл обычай крестить детей в водах Эт-Лива. Когда мы с мужем пришли с нашей малышкой к берегу, то увидели пастора в необычном наряде – он был весь в белом.
- Что за притча? – Удивился муж.
- Вы не знали? – Вскинул брови пастор. – Только что Эрик велел всем собираться у реки. Решено отправляться в путь. Через неделю народ выходит из Долины.
- Мы пришли крестить ребёнка, если у вас есть минутка, пастор, не могли бы вы…
Пастор Йоханн осторожно взял малышку на руки, мы распеленали ее.
- Как ее зовут? – Спросил он.
- Элизабет, - прошептала я, не отрывая от неё нежного взора.
- Элизабет, - повторил пастор. – Добро пожаловать в мир, Элизабет. Она никогда не увидит Долину Торкели, но она должна будет знать, что это особенное место для неё. Здесь она вошла в мир. У неё будет прекрасная, долгая и счастливая жизнь на юге, в той стране, куда мы идём. Но обещайте ей, что когда-нибудь она увидит место своего рождения и узнает прошлое фарлэттианского народа.
- Обещаем, - сказала я.
Пастор кивнул, повернулся и медленно пошёл к воде.
Малышка тихонько сосала палец и с любопытством глядела на пастора Йоханна странными, искрящимися зелёными глазами и тот вдруг подумал, что не уверен, что держит на руках человеческое дитя.
Но он все же вошёл в реку и опустил Элизабет в воду. Собравшиеся молча стояли на правом берегу, и когда пастор Йоханн перешёл реку, то вдруг остановился, оглянулся и замахал нам рукой, подзывая. Сначала к нему пошли мы, а потом и весь народ стал переходить реку на другую сторону.
Все собрались вокруг пастора. Он оглядел нас, держа на руках младенца.
- Отныне больше никто из тех, кто только что пересек реку, не должен возвращаться, - сказал он. – Все, что на том берегу – это прошлое, с которым мы должны расстаться навсегда. Этот ребенок будет символом нового мира. Здесь начинатся новая история. Это будет новый мир. И уже не человеческий.
Я повернулась и увидела народ, переходящий воды Эт-Лива, а за их спинами Поселение, зацветающие сады, поля, далеко-далеко впереди северные горы, а над всем этим дрожащий, выползающий из-за гор, кровавый диск Айвараса.
Пастор Йохан поднял руку, благословляя людей, потом завернул малышку в край своей одежды и пошёл вперед.

2020 г.