Глава IV Китам нужна большая вода

- Любка, смотри какой красавец пошёл! Вот это я понимаю, настоящий мужчина. А форма-то как на нём сидит! В молодой, строящей социализм стране, будущее в руках военных, - сидя на скамейке у набережной Амура, раскачивала ногами подруга, девушка полненькая, понимающая толк в современном мире.
Они возвращались с рабфаковских курсов. Готовились к поступлению в институт.
Резко повернула голову в строну проходящих мимо них красноармейцев. Сразу поняла кого именно имела в виду подруга.
Высокий, стройный, со взглядом пронзительным, обжигающим, словно видящим человека насквозь, офицер на мгновение остановил свой взгляд на ней. Их глаза встретились.
Ещё в детстве знала, что её мужем будет военный. Будучи из семьи с явным пролетарским происхождением, тем не менее не могла представить себя рядом с рабочим, как, впрочем, и с учителем гимназии. Эти две крайности нисколько не привлекали её внимание. Считала, что именно военные влияют на развитие страны. Они решают её будущее, определяют настоящее.
В этот миг, когда ощутила на себе его взгляд, поняла, что он, в свою очередь так же заинтересовался ей. Одно единственное, имеющееся у неё ситцевое платьице было к лицу. Ходила в нём летом, если позволяла погода. Досталось от мамы, которая уже много лет не носила его, да и не смогла бы в нём поместиться сейчас, пополнев. Ушитое, слегка коротковатое, чуть больше положенного открывало её ноги. Гордилась ими, но вместе с тем и стеснялась показаться распущенной.
Непроизвольным жестом разгладила складки на его подоле, смятом лёгким порывом летнего ветерка.
Увидела, что этот непроизвольный жест был замечен им, слегка отставшим от своих товарищей, смотрящим в её сторону, обернув голову назад.
- Я догоню, - небрежно бросил сослуживцам.
- Вечно ты отвлекаешься от главного, - улыбнулся на ходу, тот, что шёл самым первым, произнеся эту фразу, как бы себе под ноги.
Ничего не ответив, подошёл к Любе. Сказал:
- Какие васильковые глаза, словно цветочки на вашем платье.
- Глаза, как глаза. Вы куда-то спешили? – указала на удаляющихся офицеров Люба.
- Я!? Ах да! То есть нет. Теперь нет. Разрешите я помогу вам нести? – протянул руку к её перевязанным верёвкой книгам.
Позволила взять. Сказала подруге:
- Ну, пока Лерка.
- Завтра сочинение. Смотри не опаздывай. На углу Блюхера и Волочаевской в восемь пятнадцать, - расстроилась подруга. Ей не везло на знакомства с молодыми людьми. Но не отобрать было того видения, в котором безошибочно определяла мужчин, со всеми их скрытыми от постороннего взгляда качествами.
- Как ваше имя? – пронзил её взглядом карих глаз.
Попыталась на мгновение представить себе его во время боя. Не так уж и давно отгремела гражданская война. Не сразу ответила:
- Любовь.
- Вы влюбчивый человек? – поинтересовался зачем-то.
- Да, - ответила правду.
- И я, - так же не соврал. Представил её рядом с собой на перроне железнодорожного вокзала. Стук колёс удаляющегося поезда, который доставил их на эту малую станцию, постепенно затихал, последний вагон превращался в два прыгающих в вечерней дымке огонька. Куда, и откуда приехали они, не было важно. Просто показалось сейчас, что именно она и есть та женщина, которая нужна в такой непростой для него мирной жизни, наступившей так неожиданно, после всей этой свистопляски боёв, наступлений, разгромов остатков Дальневосточной армии генерала Семёнова.
После подавления Тамбовского бунта, в июле 1921 года, был переброшен на Дальний Восток, где воевал до полного освобождения Приморья в ноябре 1922 года.
- А, как ваше имя? – поинтересовалась Люба, хотя, как ей казалось, имела ответ заранее. Никогда не произносила, но была уверена; может быть только одним. Боялась признаться себе, что знает. И вот сейчас, услышав, поняла – это оно. То самое, что не смела произносить прежде даже мысленно.
Как никогда почувствовала себя защищённой рядом с этим человеком. Но, некая тревога волновала её сердце, заставляя биться быстрее. И она не была страстью. Скорее некая неуверенность в том, что этот командир не опасен для неё. Пыталась понять нужно ли ей это знакомство, и к чему оно приведёт.
Представился девушке. Не без гордости сказал своё звание. В свои неполные тридцать лет не такое уж и большое. Пора было обзаводиться семьёй. Давно искал себе жену. Но, всё были не те. Видели в нём одну лишь красноармейскую лихость и яркий внешний вид. А хотелось, чтоб ставшая в будущем его второй половинкой понимала, как минимум ради чего он в красной армии. Был непримирим с врагом, а теперь вся эта энергия брошена на учёбу и становление армии.
- Тут идти не далеко. Я живу на Батарейной.
- А давайте сходим в парк?
- Давайте, - сама не поняла, как согласилась на предложение не знакомого ей офицера.
Будучи прожит, этот важный день, с которого начались их отношения, забылся. И только, где-то далеко, в самых недрах памяти остался след, словно алфавитный указатель в картотеке библиотекаря позволявший вытянуть с одной из многочисленных полок именно ту книгу, которая требовалась читателю, пришедшему за ней сегодня.
Всегда знала; та хранится на полках памяти, но не спешила доставать её для прочтения. Да и требовалось ли ей читать то, что было ещё совсем недавно?
Теперь же, когда их скитания по бескрайней, великой стране закончились, и въехав в замечательную квартиру можно было вспомнить прошлое, она заходя в библиотеку своей памяти с первого раза достала нужное ей воспоминание. Её интересовала именно то, что способно напомнить о летнем Хабаровском дне, которого ей почему-то именно сейчас не хватало в этой комфортабельной, Московской квартире.
- Вы знаете, скелет кита над главными воротами парка меня сильно удивил в первый раз, когда я тут оказался.
- Да. И это действительно удивительно. Ведь того кита поймали в Амуре. Как он оказался в шестистах пятидесяти километрах от Амурского лимана, граничащего с Сахалинским заливом, своего рода чудо.
- Чудо!? Зачем же его убили? Разве с чудесами так обращаются?
- Наверно он сел на мель, и не мог уже вернуться в море.
- Китам, как и мне нужна большая вода. Чувствую, что у меня впереди большое будущее. И его даёт советская власть.

* * *

Знал! Верил - именно ему поручат строительство этого «храма»! Да-да! Вы не ослышались, именно храма советской власти! А ведь он не доверял этой власти. Считал, что так и будет проектировать, вернувшись в холодную, ненавистную ему страну, один конструктивизм. Но, есть Бог на свете! Вот и его день настал! А, этот дом правительства пусть останется в многочисленном перечне его объектов, прежде всего, как вынужденная мера. Должен был его построить, доказывая вождю племени, в которое переметнулся, что умеет проектировать буквально из ничего, не применяя ни одного из известных, любимых всеми уважающими себя архитектурных элементов.
Теперь же, дворец в центре Москвы! Самый высокий в мире. А наверху статуя Ленина. Пусть он не боготворит этого лысого мужика в кепке, но, ведь дело же не в этом. Да и вообще при чём здесь Ленин!? Будь на его месте Троцкий, или Каменев, они так же нелепо выглядели бы на вершине, напоминая свадебный торт с куклой жениха лишившегося невесты, стоящий посередине стола, но, на самом деле, расположенного в сердце столицы здания. Но боготворил симметрию, ненавидя творить, двигаясь от логики плана к вынужденно запроектированным для него фасадам. Действовал наоборот. Поэтому плевать хотел, что его новое детище, дворец съездов мог напоминать кому-то торт. Сам не видел и не хотел знать этого, настолько был увлечён тяжёлой, важной, прежде всего для него, как великого мастера, работой.
Думал, даже осторожно предлагал поставить вместо Ленина, Сталина. Но, не им лично, а на архсовете было принято решение внести в протокол, вынести данное предложение на рассмотрение Самого. Ответ был отрицательным. И больше никогда не поднимал эту тему, имея тонкое чутьё архитектора, на желания заказчика.
Не любил Ленина в глубине души. Видел в нём лицемерие. Пришлось, как-то слушать его речь. Читал и в «Правде». Отмечал несоответствия в высказанном ранее. Видел; вождь готов изменять своё мнение ради достижения положительного эффекта. Как-то даже пришла в голову мысль, что архитектор чем-то похож на политика. Такое же стремление угодить, выполнить чужую волю, получив за это деньги.

* * *

- … Государство есть прежде всего отряды вооруженных людей с материальными привесками вроде тюрем – писал Фридрих Энгельс…» - выступал на каком-то собрании. Теперь надо было стремительно, решительно действовать. Июль семнадцатого, самое, что ни на есть настоящее предчувствие революции. Неужели дожил!? Пригодился. И не только поможет ей свершиться, но и оказался у руля, а это говорит о том, что возможно возглавит само революционное движение.
Ненавидел русский быт, отвык от него за годы эмиграции. Хоть и привык довольствоваться немногим, всё же скучал по простым Швейцарским продуктам. Но, умел концентрироваться на цели, видя главное, забывал о лишениях, полностью отдаваясь великой цели, ради которой жил все эти годы. Не существовало для него уже больше ничего личного. Жена? Нет – это прежде всего друг и соратник. Любовница? Кому, какое дело? Он же мужчина, или, кто-то усомнился в этом? Но, нельзя размениваться. Ни секунды своего времени не имеет право тратить на физиологическое. Да, без него нельзя. Но революция, в которую уже было перестал верить, происходила на его глазах. И тут понимал, что жена всё же необходима. Должен быть рядом хоть какой-то островок, клочок быта. Не стремился к этому, но и не ощущал себя окончательно лишённым такой радости.
А ведь я эгоист, пронзила отчаянная мысль.
Ну, и что с того? Я нужен стране, таким, каков есть. Я оказался востребован ею именно сейчас. И обязан воспользоваться этим, чтоб взять ситуацию под контроль. Тупые, неграмотные люди, возглавляемые неспособными на то, чтоб повести за собой лидерами. Он, и только он один может увлечь эти массы. А для этого требуется говорить, нагло, уверенно, пусть, порою и непоследовательно, но вещать с трибун, страниц газет, воззваний. Нет, теперь-то уж точно не упустит ситуацию. Сейчас не 1905 год. Сегодня, или никогда.
Устал от борьбы, не видел себя без неё. Никогда не задумывался, что же будет с ним, если революция победит и на обломках самодержавия придётся строить новую страну. Понимал лишь то, что требовалось в данный момент, час, минуту, секунду. Был механизмом гигантской машины, в которой ощущал себя, пусть и главной, но, прежде всего шестерёнкой. Знал, что у всех механизмов на свете есть свой предел. Но, пока ещё раскручивал историю, придавая ей собственный шаг, старался выстоять, не сломаться, не сточиться, не треснуть в самый неподходящий момент.
Что же будет дальше?
Много думал об этом. Писал, говорил, выступал. На словах всё прекрасно понимал, и даже верил им, но, в глубине души, особенно в те минуты, когда оставался наедине с собой, боялся.