Русские верблюды

РУССКИЕ ВЕРБЛЮДЫ


"В некотором смысле, все идет по плану. Я бы даже сказал - по графику: графику превращения России в дикую окончательную пустыню."

В. Шендерович.



"Надо учредить медаль для боевых верблюдов, за победу в Великой Отечественной войне".


А. Невзоров.


1. Гумконвой


Сто двадцать грузовых джипов Chrysler Grand Voyager колонной ехали по пустыне.

Колеса их, подбитые кожей выращенных в американских питомниках ящеров, вязли, пробуксовывали в песке. Вместо арматуры

— вечные скелеты динозавров. Ревели мощные моторы-сердца, жалуясь на чуждую, косную, не пригодную для жизни среду.

Вода вскипала в радиаторах от с трудом сдерживаемого гражданского негодования.

Джипы были перекрашены в белый цвет – не очень аккуратно, видать, в спешке. По борту каждого шла оранжевая надпись:

«Список Магницкого и Немцова», «Нет путлеризму и киселятине!», «Свобода приходит нагая, бросая на сердце цветы!»,

«Невежливый ответ вежливым людям», и т. п.

Это был гуманитарный конвой «Либерте». В помощь временно оккупированный территориям Великой Русской Речи караван

вез сотни тысяч тонн груза – интервью, эссе, блог-посты, комменты, моменты, комплименты, сакраменты…

Реликты советского периода, размноженные под копирку на печатных машинках, те, что выдавались для прочтения «на одну

ночь».

И самую свежую копипасту.

Пасту с капустой! 

У каждого Абрама своя программа.

На каждого Олега своя телега.

У всякого Мишки свои книжки.

У каждого Алексея своя Одиссея.

И у Алексиевич своя лексика.

Всякий Сашок (шок) кропает стишок.

Даже Васильева рифму осилила.

В передовых джипах-грузовиках ехал весь цвет оппозиции: Карнавальный, Хоррор, Моровой, Веня Диктор, Зоря Света, Белкинд

в Колесе, Общак, Жабена, Дима Блюмкин, Полный Абзац, Вася Парижанин, Эдик Лейкин и при нем (прием, прием) Алик

Тюкавкин, Эсфирь Эфирная…

Нищие гении, голые графы.

Грантоеды, дети капитана Гранта.

Голографические пропагондоны.

И обычные графоголики.


Эхомячки.

Дожи в дождевиках.

Дождисты (чего дождались?)

Хорошилища в мокроступах,вечно бредущие из ристалища на позорище.

Каждый йожик со своим бложиком (пусть я не Блок, зато имею блог).

Звероящеры из зомбоящика.


Техническим редактором конвоя выступил доцент Литинститута, старший стремяной и первый главный сокольничий Большого

академического Словаря Дмитрий Федорович Вертинский.

Он и профинансировал мероприятие (на что ушли скопленные многолетней экономией золотые пластинки, полученные за

пойманные на лету слова).

Он уговорил участвовать в нем своих агентов, филеров – Ивана Бестужева, Никиту Бельмесова и Светлану Гагарину.

Не сказать, чтобы эта троица пришлась тут ко двору.

Официант – хамелеон. И нашим, и вашим.

Культурный уровень соответствует основному источнику лэвэ.

- Нука! Тыбы! Че-а-эк! Половой! Любезный!

Бестужев — из тех, кто плачет, колется, но грызет родной кактус.

У уборщицы – вата в ушах, мочало во рту.

Пробовали с ней говорить — мычит.

Ребенок, пятилетняя дочка Светочки, был бы очень мил, но — что за воспитание! — строит из себя какую-то принцессу… Это

ведь даже опасно, такая нагрузка на детскую психику.
 
Маркиза Помпадур — так ее уборщица-мамаша называет.

Дура, к чему ей эта помпа.


По обочинам пути росли скудный саксаул да верблюжья колючка.

Юркие пустынные змеи при виде автоколонны, сноровисто вставали на хвост и прыскали ядом.

Выползали на солнце толстые жабы в нарядах диких турецких расцветок. Надували презрительно губы.

Моровой из гуманности угощал местную фауну священными биг-маками.

Макакам — Макдональдс.

Цените!

Однажды, вглядевшись в лицо одной из особей, толстое и бородавчатое, добро-злое, Моровой вдруг узнал в ней свою покойную

подругу, звезду звездно-полосатого флага.

- А я за свободу! - непредсказуемая, как все славяне, выговорила баба и захохотала.

Моровой дико забормотал:

И сказали цурикаты:
Нас сажали в тюрьмы каты!

Неужели, в самом деле,
Суслики, и вы прозрели?!

И крикнул дико:

- Сдаюсь!

Когнитивный диссонанс у дедушки русского троллинга. Разрыв шаблонов.

Эсфирь Эфирная и Зоря Света подскочили, взяли волонтера под ручки, отвели в шатер.

Усадили в пластиковый шезлонг, налили кофе в бумажный стаканчик (плюс одноразовая ложечка).

- Засланная кремлядь.

- Маскируется под либерастку.

- Па-а-азвольте! Но это же простая баба! Пипа вульгарис. Что у нее общего с моей незабвенной сеструччей-американо?

- Может, ваша сестручча из иного мира знак вам подает, – ворковала Эсфирь. – Чтобы вы о ней меньше тосковали! Почитайте

книгу Зогар...

- А я вот не прочь с местными, – сознался внезапно оказавшийся рядом Эдик Лейкин. – Очень миленькие попадаются,

раздались, правда, вширь, на натуральном питании, пухловаты, зато свеженькие.

А что столичные герлэны лучше, что ли?

То же самое, но дороже обойдется.

Хожу тут к одной.

Я, говорю ей, люблю вас, жаба. Клеевая ты баба!

А она мне: уж, замуж невтерпеж, да вертлявый уж не муж!

И колючий еж не дюж!

Баба, милая к кому ж?


2. Верблюдоид

На заднем сидении одного из гранд-вояжеров Дима Блюмкин, приобняв за плечи двух школьниц, все вталкивал им:

- Вы думаете, что мы погонщики каравана?

Нет, милые, не обольщайтесь.

Мы с вами верблюды. Дромадеры и бактрианы.

Нас терпят хозяева только для того, чтобы стричь с нас шерсть.

Шасть!

Плевать окрест – это все, что нам осталось.

Плюрализм, если можно так выразиться. От слова тьфу.

Наша жизнь – пустыня, милый друг,
Придавил нам спину рабский тюк!

Тюк у него, впрочем, обнаруживался не на спине, а на животе.

Всегда на сносях, перманентно беременный, Дима каждый день рожал роман или стих, на худой конец, коммент-момент.

Сакраменто-комплимент.

Идеально самодостаточный, тут же самооплодотворялся снова.

- Вы – одногорбые. А я двугорбый. - похвалялся он, с искренней скромностью.-Говорят, что я двух маток сосу. Пью из двух

колодцев. Вранье!

Двужильный я, потому и двугорбый.

У верблюда два горба,
Потому что жизнь борьба!

Я пашу, как проклятый. Мне требуется ежедневно  две-три тонны цветущей флоры. Каковую нахожу в разнообразных

климатических регионах отечества. Да чего там, всего мира и его окрестностей.


Все мы тут дромадеры – драмоделы.

Витии с вервием на вые.

Бактрианы, издавшие романы.

Уколовшиеся колючкой литславы.

Колумнисты с колунами.

Оборзевшие обозреватели.

А, подать нам сладкое верблюдо!

Каждый холит свой горб (набитый аффигенным внутренним миром), и не расстанется с ним ни за что.

Острые словца понравились девочкам и были подхвачены эхом.

Иван Бестужев написал даже «Гимн конвойщиков» (переименованный им потом в «Реквием каравану PQ»).

Его пели вечерами у костра, под гитары, на старый окуджавский мотив:

За стихи, верблюд, не расстреляют,
Лишь глаза стеклянные вставляют,
Чтобы видел то, что видят все,
Пасся в обязательном овсе.

Дни песком меж пальцев утекают,
Лишь хлысты погонщиков сверкают.
Впереди пророк, с звездой во лбу,
Чистой влаги жбан зашит в горбу.

Чем оборонить от жести жесткой
Песенку свою – клочками шерстки?
Боты стерлись, пря не удалась,
Эх, лягнуть копытом задним власть!

Пусть на зоне порвана колючка,
Но в меню – лишь кактуса колючка.
Не лепил горбатого Гулаг –
Показал нам дулю вурдалак.

Но зато под зноем, как алоэ,
Расцветет заклятое Былое,
И над миром пролетит самум
Избраннейших ядовитых дум…

Вечерами, сидя в оазисе, за барбекю, говорили о России, все о ней, любимой, проклятой:

Не восток, не север и не запад,
И не юг. Другой и вкус, и запах.
У нее другой и стиль, и цвет.
На ее ответ вопросов нет!

На ее вопрос ответа нет.
Водка лишь да промискуитет.


По вечерам в дружеском экстАзе смыкали бокалы с Экстази.

Главный хит эпохи был: сваливать или швалью?

Пора-валисты.

И перетерписты.

И всепропалисты.

У заслуженных метров и почетных членов в ходу членометр.

Сравнивались бесконечно «тут» и «там» (под тамтам, на татами):

Там он был маститый либерал,
Ну а тут – сортиры убирал.

Тут он был известным подписантом,
Ну а там пошел официантом.

Голубою розой был, поэтом.
Желтый дьявол заключил: с приветом.

Был когда-то честный репортер,
Да не вовремя очки протер.

Хорошо тому, кто сам двугорбый,
Пьет из двух источников, не гордый.

Тут ли там – гламурный демократ,
Черту брат и нечету комрад:
Собственный гламурный зиккурат.

Вовремя переметнулся в кремляди,
Вот и получил на сдачу крендели.

После биенале, на отвальной
Потрепал по холке сам Отвальный.

Рукоплещут Лондон и Париж
(Если только раньше не сгоришь)…

И ничего они не могли забыть друг про друга.

Вы думаете, что мы погонщики каравана?

Нет, милые, не обольщайтесь.

Мы с вами верблюды. Дромадеры и бактрианы.

Нас терпят хозяева только для того, чтобы стричь с нас шерсть.

Шасть!

Плевать окрест - это все, что нам осталось.

Плюрализм, если можно так выразиться. От слова тьфу.

Наша жизнь – пустыня, милый друг,
Придавил нам спину рабский тюк!

За стихи, верблюд, не расстреляют,
Лишь глаза стеклянные вставляют,
Чтобы видел то, что видят все,
Пасся в обязательном овсе.

Дни песком меж пальцев утекают,
Лишь хлысты погонщиков сверкают.
Впереди пророк, с звездой во лбу,
Чистой влаги жбан зашит в горбу.

Чем оборонить от жести жесткой
Песенку свою – клочками шерстки?
Боты стерлись, пря не удалась,
Эх, лягнуть копытом задним власть!

Пусть на зоне порвана колючка,
Но в меню – лишь кактуса колючка.
Не лепил горбатого Гулаг –
Показал нам дулю вурдалак.


Верблюжий караван как аллегория электората.

Серый песок, черные тени саксаула на песке, беспощадное солнце, упрямые, терпеливые до опупения (пупы земли!) верблюды.

Не аристократические бактрианы, не креативные дромадеры, а так, терпилы, рабочий скот.

Они стояли на обочине караванного пути, взирали на смарт-джипы, жевали нечто несъедобное и при любой попытке

караванщиков затеять разговор, равнодушно отворачивались.

- Верблюд - это национальный характер. Менталитет  страны. - говорил верблюдам либерал Белкинд. - Куда вас ведут

погонщики? Вы когда-нибудь задумывались?

В коммунистический Оазис?

К молочным рекам, кисельным берегам?

К берегам кисельным Киселева.

В соловьиную ночь Соловья-разбойника.

В царство Божие на земле?

Вот зима придет, и падете вы, быдло, с голоду и холоду.

Но верблюды лишь коротко всхрапывали в ответ.

А один, разозлившись, плюнул Белкинду на эксклюзивные джинсы «Ливайс».

Вась, а Вась! Сымай ливайс!

Что им зима и холод, мрак и ад?

Они за лето отложат запас жирка в свои горбы, и не страшна никакая чума.

Они двужильные.


Вертятся на языке у народа:

А верблюд не знал.

Докажи, что ты не верблюд.

Можно еще набигать и грабить корованы.


Верблюд-отец и верблюд-сын:

- Папа, а зачем нам на спине нужен горб?

- В горбу, сынок, мы накапливаем воду, и когда мы идем по пустыне, нас не мучает жажда.

- Папа, а зачем нам такие уродливые копыта?

- Это чтоб ходить по песку, и ноги не проваливались.
Этот суховей!

Это жесткое излучение, выжигающее все живое!

Эту Гоби, которую не спас даже Горби!

Это горе!

Этот Кызылкум! Козел тебе кум!

Эту Сахару, где даже сахарного песка в сельпо нет!

Слезы ее капелью стучали о выжженную каменную землю.

Она непоправимо и печально таяла.

Милочка!


5. PQ в пике

На очередном вечернем междусобойчике (возьмемся за руки, друзья!) Эдик Лейкин вышел в круг и возопил:

- Братья! Мы три века доставляем гуманитарные караваны в эту страну!

Везем бесценные сокровища души и интеллекта.

Но кто – получатель?

Кому нужны наши дары?

За триста лет тут ничего не изменилось.

Верблюды жуют свою колючку. Плачут, колются, но жуют.

Паситесь, милые народы!

Погонщики ходят вокруг, поигрывают хлыстами.

Кто-то высунулся из стада – не сметь! Встать в строй! Упал-отжался!

Змеи прыскают в нас ядом.

Вараны скалятся.

Беркуты нас арестовывают.

Жабы триста лет сидят в своем болоте и не желают его покидать.

Страусы прячут головы в песок.

Цурикаты изображают гомо сапиенс!


Сколько можно?!

Солженицын тут колодцы рыл,
Их не хватит для звериных рыл.

Тут бросала зерна Алексеева,
Только то не всходит, что посеяла.

Топоча, бежит людское стадо.
В прах затопчут идеал!
Не надо!

Быдло манят булкой – впали в раж.
Оказалось, как всегда: мираж.

Смерть вокруг – вараны да барханы,
Баи всё да ханы, баре-хамы.

Новости: сегодня под мостом
Изловили Герцена с хвостом.

Мимо голый Лунин проскакал:
Голова-луна, в руке бокал.

Пестель, Писарев – мы все в Сахаре
По России сердцем иссыхали.

Может, мальчик, станешь знаменит,
Но уж колокол не зазвенит…

Вышел из тени с неизменной своей палочкой в руке Кох:

- Вегетарианские времена кончаются.

Гулаг-лайт постепенно крепчает, переходя в Гулаг-хард.

Вы все заметили — наши ряды уменьшаются!

Они тают.

Как Снегурочка.

Каждый день кого-нибудь недосчитываемся!

Несем боевые потери!

Платим дань живыми душами!

Грядет великая сушь!

Пустынный мор.

Черный вихорь.

Самум.

Все сгорит в пыль.

Выживут одни гады.

Да верблюды двугорбые — и нашим, и вашим.

Да сухие колючки.

Настает З7-й-римэйк.

Террор сэконд-хэнд.

Колыма форевер.


Не лепил горбатого ГУЛАГ,
Показал нам дулю вурдалак!

И эхо понеслось над пустыней:

- Довольно уже, братья по духу!

- Будет с нас!

- Давайте завязывать с этой гумпомощью!

- Бегаешь за голодными с ведром икры, умоляешь, попробуйте — а они от тебя!

- Мне уже все гхавно!

- Не нравится, не ешь!

- Нам самим больше достанется!

Чу! Загудели, заурчали, завизжали пески: к Лобному месту подъезжал эскорт автомобилей невиданной красы.

Из передового смарт-вояжера высадился трехметровый Прохор в подлинном, музейном камзоле Петра I (рукава и штанины были

либертэну, даже такому долговязому, длинны):

- Наш путь по пустыне окончен, господа.

Путь сей был страшен и велик.

И безнадежен изначально.

Но, подобно Моисею, завершившему великую миссию, мы не поражение свое признаем теперь, а празднуем свободу.

Со свободой вас, друзья!

Выскочил из бронированного джипа красавчик Отвальный в латексной телогрейке от Живанши, вместо галстука на шее петля

висельника.

Как всегда, при виде этой удавки вспомнился лимерик:

Отвальный в блатной телогрее
Тусился с петлею на шее.
Отнюдь не грустил он,
А петлю носил он
В дань памяти русской идее.

- Кто со мной, на Москву?

В среде интеллигенции послышались аплодисменты, сперва робкие, потом все уверенней.

Алик и Эдик осведомлялись уже, где можно записаться в очередь на выход с вещами.

Загремела овация.

Но ее заглушили новые звуки: рев турбин, урчание пропеллера.

С небес на песок опустилась, как огромное насекомое, амфибия-седан («Эвакуатор-люкс»).

Выскочивший шофер откинул трап, распахнул дверцу кабины: по лесенке сошел сам Хоррор, в арестантской полосатой (но не

бязевой, а натурального японского шелка) пижаме от-кутюр, на ноге стильная каторжная колодка:

- Угодно вам, господа, сегодня вечером выпить шампанского в Булонском лесу?

Кто со мной? На запад?

Немалая часть интеллигенции переметнулась на его сторону.

Либералы обступили своих Моисеев.

Плакали.



Гуманитарный конвой разъехался: половина в одну сторону, а половина в другую.

А кто и в третью.

Пора-валисты.

Перетерписты.

И всё-пропальцы.

Одни на запад, другие на восток.

Третьи…

А, на юга!

Где вместо снегов — жемчуга.

И лепестков пурга.

И нету врага, чтобы взять на рога (а шкура тебе дорога).

Просто жить!

Жизеньке радоваться.

У жизнюры учиться.

Жизнецой спасаться.

Кой-кого на север отправили, выловив на протестах.

Четыре стороны света были исчерпаны.

Оставались два направления: вверх и вниз.

Кто в небо, в Шамболу, в философский парадайз.

А кто в сыру землю.


Разорвалась белая ленточка.

Глянь-ка в соли англицкой кристалл:
Полный пестель!
Писарев настал.

Прощались они зло:

- А, Джигурду вам в глотку!

- Артемия Лебедева – в темя!

- Прохорова — в потроха!

И смахивали слезы.

Они любили друг друга.

Но не могли ужиться в одном пространстве-времени.

Цветы эмиграции, белой акации гроздья душистые, как и следовало ожидать, по месту прибытия, составили 33 отдельных букета.

В 33-х отдельных стеклянных флаконах, вазочках, кувшинах,корзинах, бутылях и бутылочках.

Оставшиеся в Москве также продолжали делиться на группы и подгруппочки, кружки и направления, партии и движения, верования и философии, клоны и кланы, ментальные штаммы и соматические клетки.

На секты, как в религии. И секции, как в Доме пионеров.


А верблюды - ну, что им сделается! У них горбы есть.

- Верблюды? Вы им льстите! - кричал Алик Тюкавкин. - Это простейшие! Амебы! Инфузории- туфельки!

Либеральная туса откликалась дружным хором:

- Анчоусы!

- Крысы!

- Дворняги беспородные!

- Рептилоиды!

- Планктон!

- Биомасса!




.............................



Послесловие-1.



"Очень скрепоносный праздник в России считается Днем Победы. Граждане ходят колоннами с портретами людей, которые, в том числе, и даже преимущественно погибли по вине бездарности советского командования и такой вот необычайной щедрости Сталина на солдатскую кровь.

Меня немножко смущает фальшь этого мероприятия, но это мои личные представления. И мне казалось, что, наконец, эта

инициатива схлопнется, потому что она оказенилась. Но вот о том хорошем, о чем я хотел сказать. Добавляется в эту инициативу удивительная, прекрасная, свежая струя. Изумительная инициатива высказана в Саратове.Высказана инициативной дамой, патриоткой, причем это всё оформлено в запрос на имя депутата, и очень многие поддержали.

Поскольку тема деликатная, я здесь вынужден всё сразу оговаривать, что это не мои фантазии. И местная активистка обратилась с предложением помимо обычных портретов на шествии нести еще и портреты собак…

Да, которые погибли во Второй мировой войне. Это официальное обращение к депутату. Это обращение поддержано. Я надеюсь, что эта прекрасная инициатива получит продолжение, потому что на портретах во время шествия «Бессмертного
полка» будут не только собаки. Ведь очень многие животные участвовали.И в боевых действиях и в тыловых работах. Олени, например, на севере таскали орудия. Там в составе 14-й армии, Карельский фронт. Оленно-санные экипажи. И был даже такой
олень Абрам, который рекордное количество снарядов перевез. И представьте себе, как прекрасно будет выглядеть портрет среди прочих портретов «Бессмертного полка». Он впишется в общий контекст. И, действительно, будет воистину никто не
забыт.

Но потом, не забывайте, были еще верблюды. И сколько их было на дорогах войны. Вот в 28-й армии в 177 артполку, например, были сотни верблюдов и только двое дошли до Берлина. Под Астраханью есть даже такой военно-верблюжий мемориал.
И вот есть предложение вспомнить каждого. Потому что верблюды тысячами трудились, погибали от артобстрелов. Только непонятно, вот с портретами верблюдов — это будет какое-то отдельное шествие или это будет, возможно, в общих колоннах, и
какие должны быть — поясные или ростовые портреты верблюдов?

Вот с оленем Абрамом там все понятно: олень Абрам. Но вот мне интересно, эти портреты понесут родственники, потомки или кто-то другой понесет? Но я понимаю, что это, в общем, оргвопросы, которые при соответствующем финансировании, конечно, будут решены, и я надеюсь, что эта прекрасная инициатива получит ход. И вот это шествие с портретами еще и верблюдов будет гораздо эффектнее."

А. Невзоров.




Послесловие-2


Два верблюда, большой и маленький, мама и сын шли по пустыне.

Привычный пейзаж:

раскаленные барханы,

караван тяжело нагруженных горбатых рабов,

погонщики с хлыстами,

черные, четкие тени от пальм «Вашингтония»,

сонные серые вараны, то ли камни, то ли чудища,

пестрые тарантулы, резво, как дроны-разведчики, на восьми парах ног пробегающие по песчаным маршрутам.

- Мама, а правда скоро будет Великая Сушь? Я по радио слышал.

Пустынный мор.

Черный вихорь.

Самум.

- Нет, неправда! - отвечала мама.

- А они говорили, что будет.

Что все сгорит в пыль.

Выживут одни гады.

Да сухие колючки.

- Нет, нет! Не бойся!

Они остановилась, в удивлении.

Пустыня внезапно кончилась.

Зазмеилась, зазвезилась и пропала, растворилась в текучем воздухе.

Мать смотрела.

И сын смотрел.

Все оказалось дешевой декорацией.

И барханы, и вараны, и змеи, и погонщики. И собственные горбы, шкуры, верблюжьи морды  - исчезли.

Они стали просто — мать и сын.

И глазам их предстала Россия.

С предгрозовым, но не тревожным, не мрачным, веселым небом.

С живым воздухом.

С дорогой, ручьем, мостом через ручей.

С домом у дороги.

С зеленым садом.

С радугой над горизонтом.

Нежная.

Сильная.

Настоящая.

И многие, не только они двое, увидели ее.

Люди, а не верблюды.

И уже и но никогда потом не смогли вернуться к прежнему.