Относительное бессмертие

Монаха Лаврентия братия монастыря считала не только весьма грамотным, но и прозорливым. Недаром князь и настоятель монастыря доверили ему вести летопись. Князь стремился обзавестись своим летописанием, чтобы обеспечить себе предсказуемое будущее не только на земном поприще, но и на Страшном суде. Всё свершалось по княжьей воле – как в жизни, так и в летописи.
Более семи лет Лаврентий аккуратно вершил историю, продолжая записи почившего монаха Ипатия. Тщательно отражал рождение и смерть князей, военные походы, поставление и смерть епископов, игуменов, строительство храмов, неурожаи, голод, эпидемии и особые явления природы. При этом Лаврентий умудрялся незаметно для светского и монастырского начальства вставлять свои скромные суждения о происходящем. Когда он узнал об очередном нашествии полчищ тёмника Золотой Орды Едигея, предсказал разорение монастыря и собственную гибель.
Предвидя надвигающиеся беды, Лаврентий решил как следует спрятать плод своих многолетних трудов. Прощаясь с летописью, написанной на «телятине» – особом пергаменте, сделанном из телячьей кожи, в последний раз полистал её страницы. Отметил аккуратное написание чёрными чернилами основного текста и заглавных букв – киноварью. На последней странице Лаврентий не удержался и дописал: «Аз худой, недостойный и многогрешный раб божий Лаврентий мних». Подумалось, не найдут вороги – и прочитают тогда дети и внуки, и узнают, как жили мы и наши предки.
Лаврентий истово перекрестился, завернул книгу в толстую холщёвую ткань и положил её в специально изготовленный дубовый ящик, обитый железными полосами. Вместе с молодым монахом закопали они его в землю недалеко от монастырских стен и положили сверху несколько крупных камней.
– Если спасёмся, то откопаем, а если нет, то… Другим он не должен достаться, – сделал наставление молодому помощнику Лаврентий, и они направились в монастырскую церковь.
Через несколько дней ордынцы захватили и разграбили город и монастырь, перебив многих жителей.

***
Писатель Вячеслав Василевский смотрел телевизор и, не скрывая эмоций, комментировал происходящее на экране:
– Удивительно, откуда такие люди берутся? Этому негодяю нужно каяться, а он собственную философию рекламирует!
В сюжете рассказывалось, о том, как молодой преподаватель детской художественной школы, узнав случайно, что их солидный и респектабельный с виду директор пристаёт к его малолетней ученице, сумел записать на диктофон диалог директора с девочкой. Тот, вызвав ученицу в свой кабинет, недвусмысленно предлагал ей избавиться от некоторых элементов одежды. Преподаватель знал, что у шкодливого руководителя были покровители и в администрации города, и в городском управлении МВД, но, несмотря на это, собрал коллег, прокрутил им запись и заявил, что передаст её в местные и федеральные СМИ, если директор тут же, в присутствии коллег-педагогов, откажется написать заявление об уходе. Во избежание скандала директор школы тихо оставил свой пост.
Через день бывший директор позвонил своему обидчику.
– Ты на собрании спрашивал, зачем мне это надо и чего мне не хватает? Так я тебе отвечу! Меня лишили нормального детства: унижали, били. Я хочу поквитаться. Ты ещё молодой, жизни не знаешь. Запомни: в памяти людской чаще всего остаются великие негодяи: Чингисхан, Гитлер, Пол Пот и им подобные. Страх – вот что уважают люди. Он в них живёт столетиями. Его трудно изгнать из сердец. Я хочу бессмертия, пусть даже относительного. Такие, как ты, правдолюбы забываются быстро. А обо мне вы ещё долго будете вспоминать!
Писатель выключил телевизор.
– Нет, старый развратник, ты не прав! – воскликнул Василевский, обращаясь к директору-педофилу. – Все убийцы похожи друг на друга. Разница лишь в количестве их жертв. И ты должен знать, что в истории, кроме великих злодеев, остаются ещё и произведения искусства, которые надолго переживают своих создателей. Они обогащают картину Бытия, помогают людям взглянуть на себя со стороны, чтобы стать лучше. Уверенность в этом позволяет мне стремиться вперёд и совершенствоваться.
Увиденный сюжет заставил писателя в очередной раз задуматься о проблеме людской памяти и бессмертия. Диктаторы и тираны не могут влиять на будущее. Террор помогает им лишь при жизни. А произведения искусства воздействуют и на современников, и на потомков. В этом Вячеслав был абсолютно уверен.
Через неделю после сюжета, так взволновавшего писателя, тот решил навестить профессора Бориса Григорьевича Агишева, преподававшего в годы учёбы Василевского в литературном институте. Вячеслав решил подарить любимому преподавателю свою новую книгу.
Когда-то Агишев был известным литератором, и его рассказы, повести и романы издавались большими тиражами. Бывший наставник Василевского был уже давно на пенсии, часто болел и из дома почти не выходил. Произведений молодых литераторов не читал – они были ему не интересны.
Разговор зашёл о творчестве современных писателей.
– Слава, о чём ты говоришь? – возмущался профессор. – Какая сейчас литература, когда все помешались на деньгах и на политике? Нужно писать душой, а не ради заработка и пиара. Необходимо творить для вечности, а не кропать для сиюминутного успеха. Сейчас никто никого не читает, кроме себя любимых. Разве это писатели?
Василевский одобрительно покивал.
– Лет тридцать назад меня приравнивали к классикам и мои книги переводили на разные языки – и что? Теперь меня не печатают. – Агишев печально улыбнулся. – Сейчас на потребу невзыскательной публики издательства издают пустышки. Почти сплошной криминал и мыльные оперы. Судьбы простых людей-созидателей никого не интересуют. А ведь молодым у нас есть чему поучиться!
– Да, вы правы Борис Григорьевич. Видимо, государству не до литературы.
– Вот именно! Раньше тиражи книг исчислялись десятками, сотнями тысяч, да что там говорить – миллионами экземпляров! Писателей ценили и уважали. Власть и народ прислушивались к их мнению.
– Борис Григорьевич, вам за книги платили, а мы сейчас предоставлены самим себе. Напиши, издай, да ещё сам и продай! – пожаловался в свою очередь Василевский.
– Слава, я понимаю. Появились новые герои, и читателей интересуют другие темы. Мой внук купил на днях толстенную книгу «Александр Грин. Избранное». Она пролежала в магазине семь лет. Её уценяли три раза. И это произведения Грина! Зато книгу «Жизнь без трусов» расхватали за два дня. Так, по крайней мере, мне доложил внук, а он обманывать не привык.
Агишев закашлялся. Чтобы успокоиться, выпил таблетку.
– Василевский, даже когда ты учился в институте, литературные герои для многих были примерами. Их любили и старались им подражать. А знаешь почему? Потому что они были созданы настоящими писателями, а сейчас остались либо графоманы, либо лауреаты.
– Что говорить, если даже в библиотеках стали повсеместно изымать и списывать издания пятидесятилетней давности, – подытожил разговор Василевский.
Писателя неприятно поразила мысль, которая прежде его не посещала: «Я всегда думал, что творения, созданные нами, продляют наше существование. Но вот – пример Агишева. Его книги уже никто не читает, хотя они хорошо написаны, интересны и познавательны». Недавно один знакомый, узнав, что Василевский дружит с Агишевым, попросил: «Будешь у него в гостях, передай: есть человек, который никогда не читал производственных романов, но прочитав роман Агишева о металлургах, понял, что значит красота горящего металла». А кто теперь знает об Агишеве?
Неужели бессмертие творчества, в котором писатель был так уверен, – только миф? Неужели он столько лет занимался самообманом, создавал красивую легенду, в которую поверил сам и которой старался увлечь других? Неужели большинство творческих людей этого не понимают? А может, уже узнали эту горькую тайну, но делают вид, что всё в порядке? Василевский поделился своими горькими размышлениями с профессором. Агишев задумался.
– Знаешь, я понимаю твои сомнения. Когда-то подобное волновало и меня. Но апостол Павел сказал: «И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков». Пока будут читать «Трёх мушкетёров», Дюма будет жив. А роман «Война и мир» Толстого (хотя автор, кстати, был не очень высокого мнения о своём произведении) никогда не даст забыть о Льве Николаевиче. Так что не переживай. Я вот не переживаю. Пусть мои книги сейчас не популярны, но, я убеждён, наступит время – и их всё равно кто-то прочитает, а значит, вспомнят и обо мне.
Слова Агишева показались Василевскому не совсем убедительными. Ни он, ни профессор не были Александром Дюма или Львом Толстым. А то, что книги Агишева кто-то ещё прочтёт, воспринималось как оправдание профессором своего существования. Чем больше Василевский размышлял на эту тему, тем горше становилось у него на душе.
Несколько дней Вячеслав находился в депрессии. Всё ему было безразлично. «Зачем мучиться, переживать, создавать образы и произведения, если через несколько лет тебя не будут читать и забудут так же, как и других, даже более достойных людей?» – вопрошал он себя и не находил ответа.
Как-то утром Василевский решил посмотреть новости на канале «Культура». Шёл сюжет о древнем городище, где был найден клад – кованый сундук с вложенной в него ранее неизвестной книгой. Удивительно было и то, что в летописи, написанной несколько веков назад русским монахом, автор указал и своё имя, и город, где жил. Историки и литературоведы ещё не знакомы с его творчеством, но надеются узнать много нового о той эпохе, в которой творил свой бессмертный труд монах-летописец Лаврентий.
– А всё-таки Агишев был прав! – обрадовался Василевский. – Талант дарит бессмертие! Летописец наверняка не думал, что его имя дойдёт до потомков через многие века. Значит, нужно творить! А судьба сама определит, как и когда мои произведения прочитают те, кто придёт мне на смену.