О себе, от себя

                Руководитель литературного объединения попрекнул меня за пассивность на собраниях. Молчун я стал последнее время, двух слов связать не в силах. Так проще – слушать с умным видом о чём говорит собеседник.
   Не я тому виной, время. Люди стали такими - не признают чужого мнения, а начальство и вовсе придавливает языки подчинённым своим: «Делай, что говорят, и не суйся с пустыми рассуждениями». Что-что, а оправдать мы себя всегда сумеем.
   Как бы там ни было, внял я претензиям Алексея и подготовился к будущему собранию, обдумал темы, могущие заинтересовать наших городских поэтов и писателей. Алексей старается объединить нас неформально, и встречи наши никак не назвать «собранием». Скорее – застольем, располагающем к дружеской беседе.
   Разговаривать я не разучился, практикуюсь в общении с внуком. Шучу, сочиняю глупости всякие. Так что возврат мой к званию штатного балабола не отметён окончательно.
 
   Коль примерил высокое звание писателя, придётся приучать себя к известности. Без вытканной популярности не завоевать читательских симпатий. Кто-то должен сказать, что слово твоё должно быть услышано и принято к осмыслению и распространению. Так Высоцкий – редко расставался с гитарой и при каждом удобном случае нажимал на лады. Кумиру «шестидесятников» было важно знать, что думают о его творчестве люди, к которым он обращал своё слово, закованное в металл.
   Самому гению не будет дано быть признанным, если не заручится он поддержкой близких по духу людей, славящих его имя. Писателем без имени не стать, и заполнить его одними своими высокими мыслями одному не по силам.
   Можно прослыть весельчаком средь друзей, балагуром в деревне. Имя народного писателя за письменным столом не заслужить. Приходится разговаривать с армией литературной братии, доказывать своё красноречие, пытаться понравиться профессионалам от пера.

   Нашёлся я, чем бы мог поделиться на литсобраниях со своими новыми друзьями, заражёнными красотой слова. Подготовился. Только вот напасть такая случилась непредвиденная – карантин, и собрания наши были отменены по беспрекословному указу медиков.
   Вертятся у меня в голове все эти надуманные мысли, выхода не найдут, текущим помыслам мешают. Алексею по телефону о том не рассказать, да и не нужно оно ему всем скопом разом, сколь собралось. У каждого писателя свои трудности, не до чужих. Не угадать, что может быть у нас общего в этом плане, и чем мы в силах помочь друг другу, делясь личным опытом.
   Вот так и решился я записать всё это и поделиться с читателем. Может и сгодится что из моих разрозненных сомнений, найдутся общие проблемы, мешающие дальнейшему развитию писательского мастерства. Вместе проблемы решаются проще.

                1.Главный герой.

   Слышал я, некоторые бийчане были в обиде на Шукшина за то, что прописал он их ложно. Мы представляем себя несколько иначе, нежели окружающие, да и мнения каждого об обсуждаемом индивидууме частенько разнятся до прямо противоположного. Как тут описать характер человека, чтоб не обидеть никого?
    Вспоминаю по этому поводу, как я в далёкую пору юности удивил отца заявлением: «я знаю людей». Отец только усмехнулся тогда. Смешливым он был, любил пошутить…
   Такая большая жизнь прошла, а сомнения в понимании самых близких мне людей так и не проходят. Да и люди всё чаще недопонимают меня, надоедаю я им своими нескончаемыми заумными высказываниями. Где шучу, где правду режу – не разобрать.

   Я знаком с Георгием Андреевичем. Общительный мужчина. Он первым подошёл ко мне на бульваре, как помнится. Руку протянул, поинтересовался как работа идёт, не сильно ли мастера-надсмотрщики наседают на нас, работяг. После мы частенько встречались в городских парках, которые наша организация обслуживала, а мой новый знакомый зажигал здесь движением свой новый день, дабы старческое тление души не вогнало остаток его жизни в диванные потёмки. Такая активная жизненная позиция сложилась у Георгия Андреевича – не хватало ему отмеренных радостей, искал их ещё, пил соки жизни сверх нормы.
   Не мог я оставаться безучастным при встречах с Георгием Андреевичем, всякий раз отвлекался от работы и выслушивал его нескончаемые разговоры о днях ушедших и сегодняшних. Память у него сохранилась, как у молодого, и не мог он себе позволить сойти с курса нашей неуёмной российской жизни. О войне от него я не слышал ни слова, только о жизни мирной, созидательной и счастливой.
   Сам я не раз получал разгоны от надзирательниц за неуместные разговоры во время работы, терял в зарплате, принижал свою трудовую активность в глазах начальства.  Начальство, которое уже успело растерять весь свой авторитет, мало меня беспокоило. Главным для меня стало получить заряд энергии от неунывающего знакомого и научиться от него жить в полную силу.

   Ближе к весне я задался целью написать о знакомом ветеране. В те года признанные писатели ещё считали, что из меня может получиться что-то, и всячески поддерживали мои литературные увлечения, ширя во мне веру в свои способности.
   Я легко нашёл информацию о Георгии Андреевиче, коей в городской библиотеке и в интернете оказалось предостаточно. Городские СМИ не забывают о ветеранах, надо бы отдать им должное в этом плане. Жизнь Георгия Андреевича оказалась переполненной, есть о чём рассказывать, примеры выставить для поколений грядущих.
   Для меня существуют запреты, и не берусь я рассказывать о том, что не прочувствовал, что сам не пережил. Один из таких запретов – война. Не принимал я никогда участия в боевых действиях, слышал мало из первых уст об ужасах войны. Неведомы мне скупые радости воина, отдыхающего от нескончаемых взрывов и атак.
    Случаются на войне минуты затишья. О том я и хотел узнать от Георгия Андреевича: что вспоминал он в тишине, о чём мечталось уставшему солдату? О тех минутах не нашлось ничего в многочисленных публикациях о нашем герое, а повторять прописанное я не посчитал для себя должным.

   Война для меня святое, и сочинять о ней что-либо я не имею никаких моральных прав. Не осуждаю режиссёров, снимавших комедии о войне. Они делали своё дело, скрашивали нелёгкую службу воинов своими состоявшимися шедеврами, доказанными временем. Сам бы я на такое сочинительство не пошёл. На войне, безусловно, было место шутке, но основой военных произведений должна стать историческая правда. Так говорит моя совесть, спорить с которой у меня нет никакого желания.
   Будь на то моя воля, я бы запретил снимать фильмы о советском прошлом современным режиссёрам, для которых великая страна представляется сплошным ГУЛАГом, а в войне по их мнению победили зэки и штрафные батальоны.
   
   Заряженный писательским азартом я в свободный выходной вышел в город на встречу с Георгием Андреевичем. Мой славный знакомый был на посту как всегда, прогуливался по городским паркам. Не разрушил он моих ожиданий, хоть и не была наша встреча заранее спланирована.
   Георгий Андреевич уже не рисковал выходить из дому в одиночку, и велосипед свой вывесил в коридоре на гвоздике – смазанный и обслуженный, как он мне рассказывал. Прогулки же его ежедневные страховала дочь, поддерживала старого отца за руку. В такие годы всякое может случиться, любой выход на улицу может быть чреват непредвиденными последствиями. В старости любое передвижение опасно, как на войне.
   Старый воин стал разговаривать хуже меня, всё тряс мою руку, вспоминая слово «здрасти». Улыбался только, радовался, как радуется он любому встречному. Провожатую свою представил, однако: «Дочка моя».
   Дочка, одного со мной возраста, оказалась общительной. Рассказала, что вышли они в город первый день. (Повезло же мне)! За Георгием Андреевичем месяц медсёстры ходили с Алтайского санатория. Поражались его отменному здоровью.
   И тут я решился. Сознался, что пишу, и намереваюсь рассказать читателю о славной жизни Георгия Андреевича. Тут его и прорвало, стал рассказывать без запинки, как строили они переправу, как простыл он в ледяной воде. Болел долго, лёгкие испортил. После войны уже – врачи не в силах были восстановить повреждённые на войне дыхательные пути. Помог спорт, активный образ жизни.
   Георгий Андреевич устал, замолчал, улыбался только своим воспоминаниям. Дочка обдумала мою просьбу и… отказала:
   -О нас уже много написано. Репортёры один за другим к отцу подходят. Дети сочинения о нём пишут. Известности нам с лихвой хватает, большей не надо.
   Я оставил ей свои данные с пожеланиями познакомиться с моими сочинениями и распрощался, не смея дольше смущать семейную идиллию. Встретимся ещё, в одном городе живём. Георгий Андреевич улыбался всё, прощаясь…

   Глупо всё вышло. Ну кто я такой? Выставился своими бредовыми писательскими увлечениями. «Дворник отставил метёлку к урне, достал перо из-за уха и записал на ладошке умную мысль, залетевшую в голову невесть откуда». Смех, да и только.
   Не стал писать о знакомом фронтовике. Не решился без разрешения. Оттого и не называю здесь его фамилии, описал всё более чем пространно.

   Прав ли я был, или нет? Писательского мастерства во мне не хватает, о чём говорит статистика и слабые конкурсные выступления. Или веры в себя во мне нет, как приметил то Алексей?
   Всегда стараюсь прийти к правильным решениям, и частенько это у меня получается, подтверждается временем. В данном случае верного решения не находится.
   Фантастику писать проще. Насочинял что ни попадя, и не в обиде на тебя никто. Когда берёшься писать «за жизнь», ложиться на плечи неподъёмным грузом ответственность за невымышленных героев. Не выдержать той ответственности без должной подготовки. Проще колуном махать, чем делать правильные выводы о людях живущих. Так что пойду-ка я лучше дров поколю. Чурки у меня во дворе припасены на тот непредвиденный случай. Дерево не даст ходу сомнениям, подстроит разболтанные струны души.
   Ну, а вы, дорогие мои читатели, подождите пока. Я непременно продолжу рассказывать о своих муках в творчестве. Поделюсь сомнениями. Я из рабочих, и дело начатое бросать не приучен. Нам, работягам, результат важен.

                2. Орфография.

      «Не хватает мне признанья. Многого ещё чего не хватает для совершенного моего писательского мастерства. Не учён я, университетов не кончал и уроки литературы прогуливал. Два раза. Эту нехватку мне самому восполнять. Признание самому себе не приклеить. Признание от людей получают. Спасибо вам, люди. Принимаю ваши поздравления авансом».

   Это выступление я готовлю к итоговому собранию по поводу завершения регионального литературного конкурса. А то вышел в прошлый раз и промямлил нечто несуразное. А грамоту мне сам мэр вручал.
   На конкурсах я середнячком прохожу, незаметно. Оно так и должно быть. Куда мне до акул пера, выросших на высоком литературном слоге? Мы грамоте на уличных сходках обучались, по заборной клинописи, по заводской техдокументации.
   Так что мне не хватает? Прежде всего знания орфографии. Это основа основ. Коль взялся писать всенародно, освой первым делом правописание, непреложные законы его. Это вполне возможно при должном упорстве – изучить и запомнить.
   Был у меня напарник по работе, кровей алтайских, так он всё хвастал знанием русского языка. «У меня врождённая грамотность», - говорил. Наверное, бабушка ему так сказала, учительница литературы. Говорил он и впрямь чисто, за словом в карман не лазил. А вот в правописании его я сильно сомневаюсь. Куда нам со среднетехническим образованием с филологами тягаться.
   Русскому литературному учатся всю жизнь, и не у всех это получается чисто. Даже президенту требуются референты, дабы не совершал он ошибок в докладах, вес которых не сравним по значимости с простеньким письмецом «на деревню дедушке». Сам Сталин оттачивал каждое своё слово, советуясь со своими советниками и не стесняясь грузинского акцента. Иначе «вождю народов» не удалось бы завоевать людского доверия, которое было у него в действительности.

     Писать без ошибок вполне возможно, пользуясь современным электронным редактором и обладая элементарными знаниями русского языка из школьной программы. Не стоит при этом пренебрегать советами профессионалов и простых читателей. Со стороны виднее. Если своя мысль кажется ясной и отточенной, то к собеседнику она может прийти недосказанной, а то и вовсе крамольной из-за втесавшегося невзначай перевёрнутого слова.
   Всё правильно и просто в правописании, как показалось бы в начале. Так почему же по сегодняшним дням в интернете признанные писатели пестрят ошибками и незнанием пунктуации? Зайдёшь с центральной страницы к рекомендуемым авторам, а там сплошной частокол из запятых, многоточий и тире. Да раз ты автор названный, будь добр уметь правильно составлять предложения!
   Помнится, ещё учительница русского учила нас, школяров, располагать определяемое слово как можно ближе к деепричастному обороту. А тут читаю у детского писателя:
  «Дед, сидя на крыльце и поглаживая кошку, которая мурлыкала от ласки тёплых солнечных лучей, был сед и стар».
   Это я ещё запятые правильно расставил. А как такой шедевр понять ребёнку несмышлёному?
   Соглашусь с авторитетным писателем, который считает, что «Проза» - полигон, зарождение идей будущих произведений, черновик. Будет книга, будет и редакция. Соглашусь с оговоркой: а где же, уважаемый автор, прячется в вас, простите, пресловутое уважение к читателю?
   Редакция необходима, несомненно. Даже великого Толстого редактировали, и не раз, как мне это говорили. Только по сегодняшним временам книга вполне может выйти и без редактирования текста, ради экономии средств. Плати и хвастай – я писатель. А твой любимый читатель голову ломает с излишних восклицательных знаков и перемешанных слов. Так и видится методика написания тех нетленок: стоит гениальный писатель с взъерошенной шевелюрой в потёмках, в углу, и выстреливает из рогатки по тексту запятыми и точками - куда попадёт.

   С орфографией понятно всё. Это как та же машина – будет она смазана и заправлена, гайки на ней все подтянуты, заведётся с полуоборота. Так и текст – будет он правильно составлен, появится у него право быть прочитанным. Может быть… На то ещё много чего потребуется: заслуженное имя писательское, мысль мудрая, необходимая в жизни, духовное слово, наполненное.
   Талантливо вписанное слово. Как достичь того мастерства? Даже сам гениальный Рязанов терзался в сомненьях в каких красках дойдут до читателя его замечательные стихи. Он, кстати, публиковался на портале «Стихи РУ», и заинтересованный читатель может легко найти и ознакомиться с его творчеством, простым и доступным любому читателю.
   Да что там Рязанов. Сам гений Лермонтов искал красоту в слове, точности передачи чувств и пейзажей. Искал и сомневался. Предлагал читателю перевернуть несколько страниц, дабы он скорее узнал об окончании истории о Белле. Предлагал и тут же не советовал делать этого: «…потому что переезд через Крестовую гору достоин вашего любопытства».
   Я не стал перелистывать. Мне это надо. Скачкообразно всё как-то у Лермонтова. Много пояснений, вкраплений разных. Мысли скачут, будто на лошади, галопом. У Пушкина повествование плавное, переходы ожидаемы и понятны разом. Плывёшь по тексту, будто по глади озёрной.
   Был я на Кавказе. Крестовый перевал увидать не довелось. Побывал там с Лермонтовым, прочувствовал суровость скал. Люблю я горы!

   Что такое гениальность? Не понять. «Читайте и перечитывайте классику», - советуют. Читаю я. А как мне уяснить всё это, если сами гении понять не могут, откуда берётся в них эта искра? Это всё одно, что нас на работе заставляют работать хорошо. Женщины нами командуют по сегодняшним временам, такая мода пошла на производствах: мастера – женщины. Как работать «хорошо», непонятно. Это раньше все работы были отнормированы, и отклонения операций от техпроцессов не допускались. Вряд ли кто разъяснит сегодня, как это «хорошо» работать. Не видят женщины огня любви в глазах рабочих, вот и не нравимся мы им. Дошло искусство до масс, да как-то с боку прошло оно в народ, с другой стороны.
    А Эльдару, коль слышит он меня, я бы ответил: слово должно исходить просто и легко. Когда слово понятно и чисто, люди примут его и заполнят. Слова люди заполняют, не автор.
   И вообще, этично ли это - сравнивать творческую личность с машиной, что проделал я здесь? Далеко мне до гениев. Но пообщаться бы хотелось.
 

                3. Продвижение и публикация.

   Рабочие на время простоя осели в прокуренной каптёрке. Им можно было и домой уйти, да за простой в те времена деньги платили, хоть и небольшие. А потом, вместе-то оно веселее. Разбегутся все по домам и будут гадать как день прожить, на диване перед телевизором сидючи.
   В состоявшейся бригаде все проблемы решаемы. Мужики самолёты в воздух поднимают, неужто какие-то там бытовые неувязки придутся им не по зубам?
   Не в наших правилах чесать языками весь день напролёт, конторские сплетни перемалывать. Нам, работягам, действие нужно: где достать, что спрятать. Выпить в запретном месте – самое приключение для нас.
   Витька проносит спиртное через проходную. У него в охране земляк служит, друга не проверяет. Да Витька в долг не даст. А денег нет ни у кого. Заначки поскончались, жёны же выделяют только рупь на обед. Вот такие проблемы. Неразрешимые. Только не для нас.
   Тут Мишка Пришвин вылез с предложением, опытом своим делится, чушь всякую несёт нерациональную…   

   -Ты, Игорёха, задолбал всех своими фантазиями. Мелешь что ни попадя, а мы читать должны твою галиматью. Какой Мишка? Какой Пришвин? Он жил-то когда? И никогда не якшался он с работягами, по заводам не шастал. Книжки свои сочинял, по лесам бродил. С охотниками.
   -Ничего я не сочиняю. Пошутил чуток. Это чтоб до вас дошло лучше. Не хотите, не слушайте. Сами все свои проблемы решайте.
   -Да рассказывай уже раз начал. Фантазёр!

  Давно это было. До революции ещё. Михаил Михайлович колесил по России на паровозе, с людьми новыми знакомился, искал сюжеты для будущих повестей и рассказов. В дороге всегда друзья отыщутся. Вот и в эту поездку вокруг притягательного публициста собралась весёлая компашка. Вместе дорога не такой скучной окажется.
   Сошли на станции в городке провинциальном. Прошлись по вокзалу шумной братией, себя показали – столичники приехали. Подались прямиком в кабак, стосковавшись в дороге по еде цивильной, застольной. И тут только открылась эта непредвиденная каверза: поиздержались все в пути, ни у кого в карманах денег не нашлось.
   Пришвин, недолго думая, пристроился за угловым столиком и в полчаса записал случившиеся в пути приключения. В редакции местной газетёнки писателя знали, приняли со всеми подобающими почестями и оплатили каждую буковку, записанную им на помятом листе из кабака.

   Невероятная по сегодняшним дням история приключилась с русским писателем. Рассказать её молодым ценителям слова печатного – не поверят. Фантастика, да и только. А ведь даже при моей жизни такое было возможно, и получал я гонорар за единственную свою публикацию.
   В армии ещё, собрали наше отделение на политинформацию и приказали написать сочинение о недавно прошедших учениях. Я рассказал о механике со своего танка. Танк был комбатовским, и механиков на него отбирали лучших. Мою заметку в газете Дальневосточного Военного Округа ладошкой можно было прикрыть, но за те деньги, что получил я от редакции, наше отделение неделю обкуривалось моими сигаретами. Сказки моих однополчан в газету не прошли, среди нас я оказался единственным удачным сочинителем.

   Писать фантастику я умею, нафантазировал с публикациями, как то заметил, наверное, мой дорогой читатель. Такого по сегодняшним дням провернуть не удастся. Плати за славу и печатай хоть надписи с забора. Свобода слова, понимаешь. Только вряд ли всё это будет прочтено, а все риски за провальное издание редакции перекладывают на главного виновника – несостоявшегося писателя.
   Читатель не станет ворошить горы книг в поиске чтива, способного закрепить в нём человеческие достоинства. Читателю надо подсказывать, что многочасовое знакомство с рекомендуемым автором не встанет для него временем потерянным. Обмана читатель не стерпит. Проще забросить всю эту печатную лабуду и перестать читать вовсе, учиться жизни с действительности. Потому и читают в наше время всё меньше. Не модным это стало – книжка на скамеечке. Пивная бутылка в руке выглядит круче.

   Читают больше с интернета. Сам Президент признался, что в редкие минуты досуга открывает планшет в поиске сочинений полюбившихся авторов. А кто может служить лучшим примером, как не Президент? Да и публиковаться в интернете проще простого. Редко кто из самочинных авторов чувствует здесь ответственность за высказанное слово. «Попробуем», - главный стимул, толкающий к известности. О читателе редко кто думает, и продвижению на сайте способствует автомат. Плати и властвуй над душами. 
   Вот так и ваш покорный автор решил «попробовать», увлёкся магией сплетения слов и мыслей. Похвастаю, есть у меня читатель. Не массовый, единичный. Нашлись единомышленники, согласившиеся с моими приобретёнными принципами и видением жизни.
   Как-то зашёл ко мне автор-фантаст: «Мне понравилась Ваша фантастика. Сегодня так никто не пишет». Я понял, с кем он меня хочет сравнить – с авторами фэнтези, в которое я не верю и на дух не переношу этот современный жанр. Не привнесёт ничего хорошего «война миров» и киборги, убивающие человечество. Мои герои – люди простые, настоящие. Мирный космос – мой девиз. Сотрудничество и дух исследования потворствуют космическим романтикам, а никак не жажда победы над внеземными цивилизациями. Цивилизации, не справившиеся с жаждой массовых убийств, в Космос не допускаются.   
    Меж нами завязалась переписка, и у меня не нашлось причин сомневаться в искренности моего нового друга из интернета. Он пригласил меня на сайт, где можно не только заявить о себе, но и заработать. Автор выбрал за меня понравившееся ему произведение. Свои детища все любимы, и выбирать из них выдающиеся непросто.
   Я зарегистрировался и стал ждать… За полгода на моей страничке не объявился ни один читатель. Затерялся я средь армии молодых авторов, передвигающих в виртуальном пространстве «покемонов» и динозавриков. Не проявил я активности, а за каждое прочтение и знакомство там принято платить. Платить за навязанною вещь меня никто не заставит. Так я и остался «обнулённым», чем теперь могу гордиться. С новым другом больше не общаюсь. У него и без меня хватает забот в поиске новых авторов.

   Как бы там ни было, а интернет хорошее подспорье в становлении начинающих авторов. Здесь можно найти хороших учителей, если рядом с тобой удача ходит и не заражён ты чрезмерно раздутым самомнением. Интернет способствует заявке на писательское звание, но состоявшийся писатель тот, чьё имя осело на устах читателя, чьи книги по рукам ходят.
   Книга – святое. Ей тысячу лет, и предрекать ей скорое забытье я считаю делом кощунственным.
   Авторская книга для меня мечта несбыточная. Да и не соглашусь я публиковаться без профессионального редактирования. Каким буду выглядеть я, неучёный, в глазах продвинутых внуков? Без должного анализа своих работ и одобрения я на заведомое осмеяние не решусь.
   Никто по сегодняшним дням не возьмётся корректировать меня бесплатно. Сколько набралось нас, писак самозванных! За всеми не уследишь. Прошли времена, когда приветствовали каждого нового автора и указывали ему верную дорогу к признанию и известности.
   А ведь мы имеем право на высокое писательское звание, как имел его Чехов, считающий себя врачом. Книги геолога Ефремова стояли в одном ряду с профессионалами пера – А. Толстым и А. Беляевым. И из «Прозаровцев», взявшихся за перо на склоне лет, вполне можно выделить авторов талантливых, достойных к всенародной известности.
 
   Неправильно, когда власть над искусством берут деньги. Деньги – зло. Как только наши прославленные деятели искусств встали на извилистый путь лёгкой наживы и популизма, культура в России резко деградировала. Это не я сказал, о низком уровне российской культуры всех уровней говорят отовсюду.
   А российский книжный рынок в то время заполонили книжонки сомнительных авторов, способных проплатить свои издания. Читает читатель свидетельства о том, как русские русских убивают, как полиция советуется по понятиям с ворами в законе, и добрые фашисты спасают от расстрела обворожительную партизанку.
   Самое страшное – учат родители своих чад по книжкам привилегированных авторов. Элитная детская писательница училась мастерству на одних одобрениях, словно та зазнайка-принцесса. И детишки с восхищением читают её гениальные сказки о приключениях бедной кокашки. Ту сказку ей няня рассказывала, пока папа с мамой по заграницам деньгу сшибали. Такое дети примут без каприз. Притяжение к плохому сильнее, чем к хорошему.
   В походах с внуком я учил его туристическим песням: «Пусть дорога вдаль бежит», «Как хорошо, что все мы здесь сегодня собрались», «Штормовать далёко море»… Запомнилась проказнику одна – «сидели мы у речки, у вонючки». Мы с ним друзья, и внук обещался не петь плохих песен маме.
   
   Грязь липнет к нам без особых усилий, оттого и пользуются тем качеством недалёкие популисты. А мы ещё сомневаемся, что произошли от обезьяны. Привить человеку человеческое трудно, и труд настоящего писателя, несущего в своих творениях доброе и вечное, достоин нашего восхищения.
   Вообще-то, в наше время бытовало разделение на трудящихся и служащих. Так вот, писательский труд – это служение. Служение людям, стране, всему человечеству.

   Перекошено как-то стало в России с делом писательским. Был же у нас опыт издательский, и неплохой, с дореволюционных времён родом. Так почему же мы свернули с пути проторенного, отмели всё хорошее, наработанное? Повелись на заграничные соблазны, переняли у них всё самое худшее.
   Если мы хотим строить великую Россию, придётся нам возрождать русскую культуру, отказываться от алчных редакторов и продюсеров. Всякий труд должен быть оплачен, как нас учили в стране другой, справедливой. А писательский труд не из лёгких. Отчего же он не достоин сегодня даже простого одобрения и поддержки?
   Где нам только настоящих профессиональных редакторов и критиков сыскать, могущих оценить душевные порывы автора и подсказать ему о допущенных ошибках? Как нам читателя возвратить - массового, увлечённого, умеющего найти между строк что-нибудь для себя – Человека? Как возвратить настоящую Книгу?

    Перепуталось у нас всё с приходом пустой тяги за прибылью. Куда ни глянь – недостатки, безрезультатное шуршание купюр. Недостатки – это те, что исправляются. Когда они врастают в систему, жизнь в стране покрывается неизлечимыми язвами.
   Впрочем, это уже политика. А высокое искусство вне политики, как мне говорили. Или всё же имеет место быть политизированная литература? Поговорим о том в следующей главе.               
          
                4. Искусство вне политики.   

   Хочется писать о хорошем. О людях добрых, работящих. О лесе, его запахах хвойных. О горах неприступных. О море, которое не видел никогда.
   Легко писать про добрые человеческие качества, притягательные отношения. Трагедии, устремления, души порывы. Человеческое всегда воспримется как должное, и не поспорит с тем никто. Вечная любовь – верный признак взлёта искусств данной эпохи. Ромео и Джульетта, Руслан с Людмилой; Женя с Надеждой, наконец. В современном мире такого не примут, любовь по нашим временам деньгой измеряется. Муж обанкротился, и ушла его благоверная. Такой любви никакое будущее не поймёт, и не будет у нашего времени вечных шедевров.
   Хочется. Хочется мечтать, но жизнь показывает другое. Такого бедлама, что творится в стране и мире, Россия не видела со времён Ивана Грозного; и болью сердце разливается, когда я слышу от нашей обласканной элиты, как плохо жилось им в великой стране, СССР, и как не дозволяли им воровать и принижать людей, хлеб им дающих. А ведь ничего прогрессивного для величия российского не выдали они. Все блага для себя тащат из-за границы и пользуются советскими достижениями, сохранёнными случайно после разрухи и грабежа на переломе веков.

   Политика грязна, и далеко ей до общепринятых человеческих законов. Искусство по сути своей возвышено и чисто, и самые лучшие проявления его не примут никакого очернения, политики – в том числе. Искусство без политики имеет право быть, несомненно. Пробовал я обходиться без нападок на несовершенное общество. Писать о листиках-цветочках легко, и душа радуется с того прикосновения к красоте и свежести. Только вот не по-мужски как-то отдавать всего себя любви без остатка, предаваться, единственно, женским романам «мальчик девочку любил».
   Приход к идеальному обществу через добрые помыслы – та ещё утопия, большая, чем недостижимый коммунизм, попранный и низложенный. Не сломить разнузданную алчность людскую добрыми посылами. Розгами и словом матерным она исходит, общественно-полезным трудом излечивается, принудительно.

   Кто-то, быть может, попрекнёт меня: не любит автор, мол, Россию. Новые патриоты изощрились в умении бить оппонента словом дерзким. Приехал я в Россию с какого-то там захудалого Узбекистана, и нет у меня никаких прав насаждать чуждые нравы в приютившем меня племени. Статус вынужденного переселенца – моё пожизненное позорное клеймо.
   Так разложу я все их доводы по понятиям, которые им ближе нежели моральный кодекс строителя коммунизма. Начну с главного – с осквернения ими достижений советской эпохи.
   Нравится им костерить кого ни попадя. Весь мир с их мнения одно большое недоразумение, и живут люди не так, не по-русски. Проверенная тактика – унизь иноверца и сам возвысишься. Я же слушаю про несчастную Украину и вокруг оглядываюсь – о нас говорят, о России. Украина, сестрёнка наша, вырвалась вперёд, и впервые идём мы за ней, по пути украинской деградации. Элита наша давно уже срослась с украинскими упырями, не могут они друг без друга. Учатся, советуются, обманывают.
   По всем понятиям негоже осквернять память отцов, уважать старость, уважать прошлое. Ты смелости наберись подвергнуть осуждению своё время, на себя посмотри изначально. Забыли они о том, неподражаемые. Да и нет для беспредельщиков никаких законов. Оттуда они – победители криминальной революции, и командуют нами, кто во что горазд, душами питаются, защищая свою несостоятельность. Унизь и властвуй – их единственный закон, вынесенный с дикого мира.

   Кто «мы», а кто «они»? – частенько слышу провокационный вопрос от «них», допущенных к распределению благ. Мы – остатки советского прошлого. Нас можно было поднять на дело правое, и любые проблемы великой страны были решаемы с заряженных энтузиазмом советских людей. Оплата труда для нас была делом вторым, первое – результат.
   Они – бывшие братки, выжившие в криминальных разборках. Победители конкурентов, их потомки и приспешники, избравшие для себя курс на примерах бесконтрольного обогащения. Об их невосприятии результата говорят незаконченные дела, фальсификаты, слабое технологическое оснащение их производств. Доказательств их несостоятельности множество, главное же – Россия, превратившаяся в сырьевой мировой придаток.
   Меж нами огромная пропасть, две страны в одной. Эти границы меж людей выстроили они, презрев добрую часть огромной страны, выдавили обездоленных в презренный отстой. Да и мы, бесправные ныне, не особо восхищаемся российской элитой. Лично я не сяду с ними за один стол. Делить трапезу с врагами не советуют, еда там ненавистью отравлена.
   Откуда скопилось во мне столько ненависти? Люди хвалят то время, в котором им жилось лучше. «Им» нравится сегодняшнее, беззаботное, вседозволенное. Кто прав из нас? Тут уместно немного рассказать о себе.

   Когда-то давно, во времена былинные, определили меня в только созданную бригаду по сборке АВАКСа. Доверили. Эта та тарелка, что красуется сегодня над самолётом «А-50 ЛИСКА». Я вёл сборку пилонов (тогда их было два под "тарелкой"). Это была первая машина, опытная. Помню, дали нам на эту работу три дня. Спешили. Три дня домой с завода не уходили. В Афгане наши пацаны гибнут, а мы тут в быту прозябаем. Мастер предлагал нам поспать часок-другой под стапелями. Мы не отказались. Нагородим ещё чего ни попадя с недосыпу.
   Машина была сдана в срок. Денег было получено немеряно! Да что там деньги? Семья моя не бедствовала. Деньги придут и уйдут. Главное – доверие.
   Я уезжал в Россию уверенный в себе. Документы у меня были – любой позавидует. Подниму семью, подниму разваленную страну – родину предков. И хоть родители мои волжане были, не чувствовал я, что еду на чужбину в Сибирь далёкую. Страна одна, и дел неотложных повсюду много. Руки у меня с того места растут, любую профессию осилю, раз на Алтае авиации нет.
   Звёзд с неба не хватал, не верил, что мне здесь «деревней дом построят». Но того, как меня не приняли, я ожидать не мог. Как мог измениться человек за какое-нибудь раздорное быстротечное десятилетие?!
   На всех местных заводах мне отказали в приёме на работу: «Что есть за такая специальность – сборщик-клёпальщик? Нам такие не нужны». «Так это ты самолёты делал? Вот почему они падают». «Уметь делать всё, значит ничего не уметь делать».
   И не нужна никому встала моя трудовая книжка с заслугами. Любой документ подделать можно, и невдомёк было кадровичкам, что разряды по блату не получают. Ни к чему это. За десяток лет мою никчёмность эти деятели мне вполне доказали. Я ничего не умею – так удобней и не беспокоишь никого.
   Приняли дворником, городские парки обслуживать. И на том спасибо. Семью как-то надо содержать.

   В доказательство своей правоты надо бы сравнить красного директора с новым буржуем – бизнесменом, что мы и проделаем с вами сейчас.

   Рабочие с авиазавода Атабаева не любили. Карьерист он. В кратчайший срок прошёл путь от рабочего до директора многотысячного завода. Я познакомился с ним, когда он ещё в мастерах ходил. В рабочих я его не застал. Мужики рассказывали, он и работал-то всего неделю, дрель у него в руке прижиться не успела. Блат был всегда, и в советские времена эта бацилла бытовала во всех своих ипостасях, хоть и осуждаема была. Когда я выезжал с Узбекистана, Атабаев уже был хакимом (мэр) Ферганы.
   Чересчур высокомерен я был тогда, верил, что любая работа будет мне по плечу. Выкрали у меня дрель с инструменталки. В отместку за мою заносчивость, наверное. Выдали временно старую, не отценрованную. Да я любым инструментом работать смогу! 
   Насверлил же я со своей самоуверенностью! Царапин понаделал в самом ответственном месте, где им быть не положено. Снял меня начальник с ответственной сборки, перевёл в бригаду на элероны, на повышение квалификации. Новая работа всегда интересна. Бригадир – уйгур. Подружился я с ним. Научил он меня элероны балансировать. Многому научился я в этой многонациональной бригаде – уйгур, кореец, татарин. Не всё нам, русским, поучать. И у них порой поучиться стоит.
   Всё бы хорошо, да зарплата там была ниже. Оно-то хватало, да всё равно обидно. Потом ребята с моей прежней бригады звать меня обратно стали. Год уже, как я на элеронах. Пора возвращаться. А начальник цеха всё держит меня в опале. Запал я ему в душу чем-то. Не понравиться надо тоже уметь. В общем, написал я на начальника кляузу в партком. Тогда парторгом завода как раз Атабаев был.
   Вызвали. В кабинет захожу, а там сидят оба - начальник мой и Атабаев. Разозлился я – сейчас поносить будут, воспитывать. Ну и выдал им обоим по всей Семёновской: «Не буду вас слушать»! Развернулся и ушёл.
   На следующий день меня перевели в родную бригаду. А начальника того я в Россию провожал в 90-х, сдружились с ним. Каким бы не был человек, в то время над любым начальником довлела справедливость, и носителем её была партия. Такая система была выстроена в стране – на справедливости основанная. В одного к справедливости не прийти, потому по сегодняшним дням у каждого царька она своя, и чаще всего несправедливая.

   Первым директором на Алтае у меня был Юрьев - мужчина достойный уважения. И высшее образование у него в багаже, и защита Отечества, и опыт в общении с нами, забулдыгами. Трёх человек вывел Юрьев из запоя, я – в их числе. А как не запить с такой жизни? Не пьём по сей день. Я отслеживаю старых друзей, не забываю. По всем понятиям Юрьев мужик правильный. Они сегодня по понятиям живут.
   К директору от работяг уважуха была. И с праздниками он нас поздравляет, и отдохнуть даёт – посылает лучших работников на дачные заказы, в места загородные, живительные. Что может быть лучше, чем отдых на природе, вдали от суеты городской? И не мешает здесь работа опротивевшая, сеется-копается по заведённому.
   Была уважуха у директора, пока не раскусили его. У каждого работяги свои обиды накопились, мелкие, но нестираемые.
   Мне в тот день полвека исполнилось. Не справляю я день рождения – напоминание о приближающемся старении. Сижу на обеде, помалкиваю, болтовню мужиков слушаю, шуткам их посмеиваюсь. Заходит босс, Димку вызывает. Он на неделю старше меня, на три года младше. Поздравили именинника, хоть и запоздало. Следующий – Сашка. Этот мой ровесник, через неделю после меня на свет божий вылез. Поздравили Сашку, чтоб не забыть о нём за новогодними праздниками. Руки пожали, бумажку в ладошке у именинников оставили. Меня будто и нет вовсе. Я помалкиваю. Не выставился, и ладно. Так спокойней. Всяко бывает, забылось за суетой директорской. Только у меня не забылось отчего-то, остался осадок сомнениями о директорской честности.
   С тех пор избегать я стал директорских праздничных застолий, потому и премию перестал получать. Любил он мужиков лично одаривать, из кармана. Бахвалился.
   Со временем начал я понимать, отчего у директора отношение ко мне такое. Блюдут за нами женщины, с ними директору легче, чем с мужчинами-склочниками. Нет ничего разорительней для работы, чем наставления бабы за спиной: «Работай хорошо! Не работай плохо». Наташка выдала как-то мужикам: «Я обучена гнусностям, со мной не спорь». Такие взаимоотношения мне встречались в армии – неуставные. Принижение человека грязным пустоплётством. От женщин такого слышать не приходилось. Сидельцы говаривали, в тюрьмах одурманивают первоходков пустой болтовнёй с неожиданными вопросами по понятиям. Оттуда и берутся новые трудовые отношения, с которыми я встречался во всех организациях, где пришлось мне поработать. О профобучении не слышал нигде ни слова. Привилегированный рабочий - избранник, а коль показал себя изначально учеником, то ввек останешься прозябать в подсобниках. Росту в трудовых коллективах нет.
   Не стал я терпеть болтовню мастериц, огрызался. Оттого и прослыл у директора никчемным. Бабы ему так меня охарактеризовали. Не пришёлся я им. Выжили меня понемногу. А уходить мне было некуда.

   Рассказал, и стыдно стало за себя, никчемного. Будто завидую я тем, для кого жизнь удалась. Да вот так жизнь нашу выстроили – на самых низменных взаимоотношениях - на склоках, на зависти, на самолюбовании. Удачливому потворствует успех. Улыбнулся своевременно, похвастал наружностью, понравился – будет тебе покровительство. Профессионализм – вопрос второстепенный. Только «успех», свойственный артистам. Успех в политике, бизнесе, труде физическом. Результата никто ни от кого не требует.
   Вот таким образом обласканный государством средний класс и сжирает немеряно самое дорогое достояние страны - людей труда. Рвут души принижениями, тупостью, бесперспективностью. Да и сами они звереют в дикой конкуренции, расшибают лбы друг о друга в игрушечных тендерах и не ведают, как извращает их адский капитализм, когда единственной целью для них остаётся прибыль.

   Юрьев «отжал» муниципальное предприятие у городской администрации. У каждой сферы жизнедеятельности города должен быть свой хозяин, как посчитала это новая власть. Штат работников предприятия сразу же уменьшился вдвое, ненужный контингент был уволен. Часть постоянных работников заменили на сезонников – уже экономия! Парки обслуживаются, тем не менее.
   На заказах городского бюджета состояния не нажить, дом не построить. А без престижа и лоска никто не признает тебя состоявшимся руководителем.  Потому Юрьев акцентировал деятельность предприятия на частных заказах, более выгодных. Парки не забросил, уж таковых его действий точно никто бы не одобрил. Жаль только, что парков новых в городе не прибывает, хотя места под них появляются из года в год на неубранных свалках снесённых ветхих домов.
   Текучка на его предприятии зашкаливает, что не удивительно по нашим временам. Мастера не успевают запоминать имена новых работников, а их уже увольнять приходится. В том сами они виновны – ни дисциплины нет в мужиках, ни умения работать. Никчемные они. Остаётся костяк из десяти самых преданных и умелых. Им и лопаты в руки.
   Одного не понимает Юрьев: ниже той работы, что он предлагает людям, больше нет ничего. Если ты уж и землю копать не способен, кто ты есть такой? Медведь косолапый? Вот так наши славные бизнесмены и истребляют народ российский – самое ценное наше достояние.
   А ведь на наш авиационный завод когда-то приглашали узбеков из самых дальних кишлаков. Автобус за ними специально ходил каждый день за добрых полсотни километров. Дехкане и по-русски толком не говорили, а через пару лет уже носили гордое имя самолётостроитель.
   Так чем же те дехкане были лучше наших русских мужиков, которым и лопаты доверять не желают? Водки не пьют? Или всё же их заинтересованность в работе от руководства зависит?
   Бегаем мы, никчемные, от одного бизнесмена к другому, родственную душу ищем, никак не работу. Жизнь наша – «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там». Россия – держава морская. Самые герои из нас на трёх работах работают. Интересно, как мог бы я ещё одну работу осилить после авральной смены на авиазаводе?

   Правительство буквально на днях обратило, наконец, внимание на этих неуправляемых новых буржуев. Так-то все эти разорительные для России 30 лет именно средний класс слыл опорой и надеждой обновлённой России. Это мы, рабочие, были во всём виной. Безответственные, неучёные быдла, расплачиваемся по сей день за свою семидесятилетнюю гегемонию.
   Не буду спорить, инициативный предприниматель, несомненно, человек многих достоинств. Руководство – дело, не всем подвластное. Я не берусь вести за собой людей. Пробовал, не вышло. Их бы только выправить чуток, к людям лицом обратить, от алчности отвадить. У каждого руководителя своя зацепина в голове, кою вытравить бы надо, прежде чем допускать их к руководству. Почему учителю непременно надо иметь специальное образование, а предприниматель, окончивший сельхозакадемию, может руководить промышленным производством? Почему не существует руководящих курсов, свидетельство об окончании коих они должны иметь на руках, прежде чем брать на себя ответственность за людей им приданных?
   Власть мозг набекрень сносит, и никто по сегодняшним временам тот изъян в руководстве не правит. Свобода у бизнеса безгранична, твори с людьми, что хошь! Раньше партия этими перегибами занималась, сегодня до людей работных дела нет никому.
   К справедливости в одиночку не прийти.

   Устал я подбирать слова цензурные. Исписал целую кучу букв, а недостатков, сопутствующих русскому бизнесу, и десятой доли не выявил. Наверное, журналисты не устают так со своих статей критических. Учат их не накручивать себя, душу не вкладывать.
   Насколько прав я, защищая своих, обездоленных? Ведь они, богатеи, так же считают себя правыми. Где же правда? Посередине, меж «их» и «нас»?
   У правды нет места расположения. Правда есть, и необходимо следовать за ней, коль взялся за слово. Правда результатом отмечается. А результата от «них» не видать, живём мы всё хуже. Потому они и отодвинули правду на задворки, отдали её, опозоренную, на совесть сошедших с пути коммуняк. Так до каких же времён мы будем делиться на белых и красных?

   Сколько бы не требовали с меня не политизировать свои произведения, не смогу я воздержаться от критики власти. Непременно вскрою язвы этой лукавой политики без правды. С глубоким уважением к сочинительницам женских романов смею заявить гениям от пера – я другой. И не доказать рабочему, из Союза родом, преимущества капиталистического строя.
   Так ведь во все времена вечные авторы призывали читателя изменить тот прогнивший мир, и указывали нам дорогу в светлое будущее. Политика в литературе присутствовала всегда.               

                5. Фантастика и правда жизни.

   К фантазёрам, к коим я себя причисляю, настоящие писатели относятся снисходительно. Насочинять может всякий, ты попробуй правду рассказать, разложить её по косточкам, да так, чтоб интересно было.
   Соглашусь с маститыми. Не мне, любителю, спорить с признанными талантами. Правильнее будет прислушаться к критике и поучиться у них. Только вот почему фантастику читают чаще, чем исторические романы и мемуары? Умом читатель не дорос? А для кого мы тогда пишем?
   Рассказать о дне прошедшем не сложно. Зачем только? Перед женой отчитаться? «Зачем» - этот вопрос всегда стоит передо мной, когда выставляю свои нетленки на суд читателя. Что сказать хотел, к чему отвлёк. Словом своим похвастать, так оно на мониторе у всех одинаковым выглядит, печатным.
   Интересный рассказчик тот, у кого жизнь насыщена, кто за день по много километров накручивает, для кого день – одно сплошное приключение; у кого рыба ловится, и зверь на выстрел идёт. А тут пришёл с работы и – в огород.
   А как же Шукшин? Рассказывал ведь о простых людях, и читали его. Читали семьями. Мне говорили: вся семья за столом и отец во главе с книжицей в руках. Не какая-то там интеллигентная семья – колхозники! Читали Шукшина, жизни учились. Любил Василий Макарович людей, оттого и читали его. Людям любовь нужна.
   Читали Шукшина, да время другое пришло. Сегодня интересны истории про то, как бабла накосить без существенных усилий, да избежать при этом осуждения: всё по-честному у нас, и замок я свой непосильным трудом отстроил.
   Что ж, попробую и я рассказать о людях простых, о днях текущих. Поучусь у старшего товарища по перу, благо, живу я на родине его, и люди рядом со мной те же – алтайские. Те же, да не совсем. Время меняет людей, остаётся в них основа. Душа, что ли?
   Пробовал я уже описывать, как картошку сажал на работе новой, сторожевой. Писал, не прошло. Да перо отточить никогда лишним не встанет. Тем более, идей к сочинительству у меня пока не находится. Пиши о том, что за окошком видишь, чего уж проще.

                ***

   Людей к работе не отбирают. Приходится работать с теми, кто пришёл, кто на помощь откликнулся. Встаёт необходимость притираться к напарникам, подстраиваться как-то. Работа – не спорт, не театр, где проводится жёсткий отбор по характерам, предпочтениям, талантам.
   А работа у меня на конец моей трудовой деятельности выдалась несложная, хоть и ответственная – сторожевая. Лёгкая работа, скажу: спи себе вдоволь и просыпайся вовремя, по звонку. Охраняют сегодня автоматы. Мы так, с боку-припёку. Вышел с грозным видом на злодея, бородой потряс, рогатку из заднего кармана достал для острастки – вот и вся наша обязанность.

   Буквально недавно похвастал перед соседом слаженностью нашей охранной бригады. Сосед ровесник мой, тоже сторожит. У них там, на Водозаборном острове, собралась сторожевая команда из забулдыг. Кто проспит с похмелья, кто вовсе не выйдет. Приходится за них по второй смене кряду стоять. А то, случается, и на службе кого потянет к змею зелёному. Вызывают, бывало, на подмену, от дел домашних отрывают.
   У нас в магазине мужики ответственные. Не сказать, что непьющие, но ни одного нарушения за ними не наблюдалось, пока я тут работаю.
   Только разговор тот соседский случился, в следующую смену Колька сменщик ко мне в сторожевую каптёрку вваливается – никакой весь. А мне ему на следующий день дежурство сдавать. Да тот инцидент без последствий прошёл. Колька вышел с утра как огурчик, будто и не пил накануне весь день напролёт.
   Посидели мы тогда, познакомились. Он про себя много чего интересного рассказал. Я даже записал его рассказ и предоставил ему рукопись с просьбой о публикации. Редко кому сознаюсь о своём писательском увлечении. В нашем кругу такого не поймут, не примут. Рыбалка – это дело другое. Рыбалка – по-мужски.
   В тот день мы мирно разошлись. Полмесяца не прошло, заявляется – трезвый, как огурчик, и шкалик за пазухой прячет: «Жена дома пить запрещает». А как не пустить? Друзья как-никак. Напарники.

   Уселись с напарником в тесной каптёрке, отхлебнул Колян горючки и язык развязал. Вспомнил, как он отару овец до тысячного поголовья довёл. Здесь уже, на Алтае, в Красногорском районе. Я молчу, слушаю, жду, когда он что интересное расскажет, чем после с читателем поделиться можно будет.
   Про службу свою в спецназе он не рассказывает, вспоминать не хочет. А этого я больше всего от него добиваюсь. Говорит, напоишь меня, тогда, может быть, и расскажу. А как разговорить его под дело такое, где подловить? Разве что на рыбалке, чем он бредит больше всего. Я бы и сам ради того хлебанул бы граммульку, на природе-то. В здоровье своё верю, не пил-то сколько.
   -У меня КАМАЗ личный был, - похвастал Коля. – Я тогда ещё в Киргизии жил. Фрукты по всей Сибири развозил. Челночил.
   -Стреляли? – поинтересовался я, прикрываясь шуткой.
   -Не-е. Угрожали только, - завёлся Коля на всём серьёзе. – Меня подстраховывали. Друзей после войны много осталось. Боевики на нас не рыпнутся. В Казахстане, кстати, с рэкетом спокойно всё было. Плати и езжай куда надо. Не трогал никто. Это в Киргизии менты обуревшие насквозь, да в России – бандиты беспредельные. Этим имя скажешь, они и отстанут. Я имён много знаю, меня все поддержат.
   Как-то иду я с Бишкека с дынями. В Ленинском меня останавливают, на границе с Казахстаном. Борзые такие киргизята, маленькие. Я вышел, они мне в пупок своими глазками тычат. «Документы (говорит) давай». Я им все документы предоставил, свою правоту доказываю. Они: «Это не те документы. Нам цветные нужны. Тугрики. Понимаешь»? Как не понять. Я в Киргизии родился, всё здесь знаю, понимаю с полуслова. «Сейчас, - говорю, - позвоню. Подвезут скоро». И громко так, в рацию: «Жасорбек Мурадович? А где товарищ Османов? Трубочку ему передайте». Это начальник их. Мы с ним ещё в Афгане пересекались. Менты скукожились разом, примолкли. Один подошёл ко мне, шепчет «не звони» и руку мне в карман суёт. У меня в кармане столько отложилось, сколько просили они за проезд. Вот такие дела, Игорёха. А ты говоришь «стреляли». Пацан ты ещё!

   Колька заграбастал моё плечо своими лапищами, загундосил что-то несуразное:
   -Я любого на руках уложу. Веришь? – Завертел своим кулачищем у меня под носом. – Я в армии центнер весил. Ни грамма жира, одни мышцы. Это после тюряги никак вес не наберу. А так – мне любой замызганый каратишка пофиг. Уложу, как пить дать – уложу!
   Я увернулся от его привязчивых движений, взглянул на бутылку, почти опорожненную. Дошёл Колян до кондиции. Меру свою знает. Это сколько ж он выпил досель? Литра этому бугаю точно будет мало.
   -Да ты не обижайся, Игорёха, - не унимался Коля. – Сейчас посижу маленько, допью и домой пойду.
   -Мне к печке пора, - вывернулся я из неприятных объятий и вышел на воздух.

   Ох и достал же меня этот пропойца! Как устал я от него! Верно говорят – трезвый пьяному не товарищ.
   Прошёл к печке, проверил термометр, рукояткой сброса золы пошевелил. Делать в кочегарке было нечего. Солнце светит, магазин греет. Ни к чему лишний уголь тратить. Я сюда по целым дням не подхожу, у меня в каптёрке термометр стоит, по нему за топкой слежу. Вышел, чтоб от Кольки отдохнуть.
   Закурил, а он – тут как тут! Улыбается за спиной, сигареткой цыкает: «щас покажу, как печку топить надо». Вскрыл котёл, промял кочергой тлеющий уголь и – бухнул туда угля ведро, ненужное никому. Я сплюнул вгорячах: куда лезет?! Кого учить вздумал? Все планы мои порушил. Теперь придётся котёл в ночь вычищать, когда мне уже отдыхать положено. У меня опыт в кочегарке – дай боже! Огня хранитель – моё присвоенное самочинно звание.
   Я схватил снежную лопату и ткнул ею в снежный сугроб, с крыши нападавший. Лишь бы Коля отстал. Занят я!
   -Ты бы железную лопату взял, - продолжал наставлять меня Коля из-за спины. – Этой не возьмёшь. Снег взрыхли, а потом уже перекидывай.
   Я только цыкнул по злобе, промолчал. Прав Коля. Только не надо мне такими мелочами тыкать. Отбросил снежную, взял совковую лопату.
   -Вот, правильно, - удовлетворённо выдал Коля. – Быстро схватываешь. Молодец.
   -Я вот что тебе скажу, - не смолкал Колян, пока я снег через забор скидывал. – В Бога надо верить. Тогда всё у тебя пучком будет, и душа на место встанет. Бог поможет. А то ты вёрткий какой-то, всё не по тебе. С людьми ладить надо, слушать, что говорят. Я вот войну прошёл, в тюрьме два года отсидел. Все университеты жизни во мне отложились. Потому и жизнь моя цельная. Всё видел, всё состоялось, что в жизни быть положено.
   Я отставил лопату, закончив со снегом, и взглянул на напарника без грамма одобрения:
   -Знаешь, Коль. Тюрьма ничему хорошему не научит. Потерянные годы за решёткой. Знавал я сидельцев. Разные они, одно отличие в них общее – серость угрюмая, даже за улыбкой. Чтут они воровские законы выше общечеловеческих. Не нужно это меж людей никоим образом.
   Что войны касаемо… Писал я в армии согласие на добровольца. Нам на политинформации всем взводом предложили – добровольно, без принуждений. Написали все. Я рад, что не отправили, не понадобились мы в Афгане. Рад, что не убил никого. Надеюсь, до конца жизни выдержу, не загублю ни единой души – ни звериной, ни человеческой. Вам же, воинам, защитникам Отечества – моё уважение безмерное. Если Родина пошлёт…
   И последнее – атеист я. Когда я вижу, как наш Президент в церкви крестится, понимаю, отчего Россия неизвестно куда катится, по одному благословению Божьему. И ты хочешь сказать, что церковь способна исправить весь тот разброд, что сегодня в России творится? Да в кои то веки такое сплоченье от церкви ожидалось?
   Колька замолчал, перемалывал услышанное проспиртованным мозгом: то ли принять меня, то ли лопатой огреть для лучшего взаимопонимания. Решал недолго, бросил докуренную сигарету под ноги (мне убирать за ним):
  -Так я пошёл. Бывай, Игорёха. И не обижайся. Я правду говорю.
   У меня как камень с души упал – уходит, наконец. Сдержал эмоции, попрощался как положено, проводил и закрыл за гостем калитку на ключ, чтоб не совался ко мне больше. А этот в магазин попёрся! Я по монитору следил, как он с продавщицей ещё полчаса о чём-то беседовал. Благо, в магазине клиентов не оказалось. Выгонят забулдыгу! Нам потом с Вовкой вдвоём придётся дежурства делить, через день. А оно мне надо?   

  С посещением Николая спокойствие во мне растаяло, будто и не было его. Так-то я отдыхаю в каптёрке с домашних забот, от попрёков жены в вечной домашней нехватке. Вот надо было ему заявиться, будто друзей не нашлось кроме меня!
   Атеист. Какой из меня атеист? Атеист – это тот, кто не верит в сверхъестественное, с суевериями борется. Я же крещёный и помню о том. Бабушка моя верующей была, светлая ей память. И что мне теперь, бороться с ней?
   Не могу я поверить в Бога, который не присутствует в жизни. Ничто не подтверждает его явления, когда всё в мире подчиняется природным законам и научно объяснимо. Слепая вера не по мне, и с недоверием посмеиваюсь я над теми лжеучёными популистами, которые утверждают, что Стивен Хокинг под конец своей жизни допустил божественное участие в создании нашей Вселенной.
   Не могу поверить, потому что жил средь двух религий, и знаю, как прямо противоположные ортодоксальные мировоззрения могут разделять людей. Ничто в России не работает на единство кроме названия правящей партии. Это в СССР прилагались громадные усилия по воспитанию гражданина страны. Разнузданность и вседозволенность среднего класса нисколько не способствуют гражданскому единению. Каждый сам по себе, недоверие и ненависть захватили Россию смрадным дыханием.
 
   Раскол заметен и в нашей сторожевой бригаде. Про магазин я промолчу. Ни для кого не станет новостью, если я расскажу, какой рассадник интриг заложен в офисных коллективах. Разобщённость в рабочей среде только начинается, мы защищены от той заразы делом и результатом. Но и в наши бригады этот вирус начинает проникать ударными темпами. Болезнь в обществе сродни болезни медицинской. Если не лечить её, хворь разовьётся и станет хронической.
   Когда я устроился на эту работу, средь сторожей царил раздор, сравнимый с Думой РФ образца 90-х. Самый старший из наших – Вовка, пользующийся поддержкой директора, подмял под себя всё сторожевое хозяйство, и без его ведома шага нельзя ступить. Вовка и по сей день командует нами, но гонор свой ему пришлось приструнить под тяжестью Колиного авторитета. А тогда от Вовки ушли двое напарников, и это только те, с которыми мне довелось познакомиться.
   Директор магазина старается выглядеть заботливым и премирует нас за некоторые побочные работы. Вовка на правах старшего забрал себе всю эту подработку: уголь заказывает и принимает в свою смену, в самый буран, котёл в морозы чистит по заведённому самочинно графику. Деятельность его сквалыжная не может не раздражать проживших жизнь мужиков. Взрываются они, уходят с полоумного обращения. Директор раскусил Вовку-рвача, уяснил, наконец, причину текучки в охране, приструнил Владимира, наделив того нелицеприятным званием «вымогатель». Бригадир остепенился, но делиться с нами директорскими премиальными не стал. Алчность, осевшая раз в душе человеческой, неистребима.
   Мне те мелкие премиальные погоды в доме не сделают. Пенсии вкупе с зарплатой на жизнь хватает. Лично я примирился с рвачеством бригадира. Да и Коля особо не кидается за каждой мелочью. Вовку уже не исправить по его преклонному возрасту, пусть доживает уже как есть. А нам спокойней, нет авральной работы на смене.

   Я попытался прекратить склоки в бригаде проверенным «ребята, давайте жить дружно». Мужики согласились, вроде. Пожилые уже все, всяко в жизни испробовали. Понимают. За зиму притёрлись, вроде, здороваемся на пересменке, текущими проблемами делимся.

   Когда Коля только устроился в наш магазин, я ему рассказал первым делом, как в армии у нас посты принимали: до обеда сменщики по мелочам гоняли, уставную приёмку-сдачу не подписывали. «Мы с тобой, Коля, уже не молоды (говорю). Мурыжить нас не по рангу. Каптёрка в чистоте содержится, по совести. Температура в отопительной системе в норме. Что ещё надо»? Не знал я тогда ещё, что Коля в звании офицерском, хоть и отставном. Он же на мои предложения откликнулся молчаливым согласием, с претензиями на будущее.
   В ту ночь в мою смену буран случился. Территорию занесло под самое «не могу». Я три часа проходы к магазину разгребал. Перекурил только раз, у котла, когда температуру до нормы нагонял. К приходу Коли успел только половину автопарковки у магазина расчистить. Николай скинул в каптёрку свой дневной паёк и – ко мне, приказным тоном:
   -Не уйдёшь, пока не расчистим всё. Мне поможешь. Я дома снег всю ночь разгребаю, если приспичит. Вы же на работе только и делаете, что спите.
   Я оторопел от той наглости. Как поступить? Бросить лопату, плюнуть на всё. За это меня никто не осудит. Что мог, то сделал. У Коли весь день впереди, а буран уже кончился.
   Сдержался. Помог напарнику. За час с небольшим закончили всё. Вместе-то, оно сподручней. После оказалось, правильно поступил. Сдружились мы с Колей, общий язык нашли.

   Замучили меня мысли о разнокалиберных напарниках. Как с ними работать? Вот тебе и спокойная смена! И к чему это Коля в пьяном виде в магазин попёрся? Уволят! Как пить дать – уволят. Придётся с Вовкой вдвоём смены делить, пока Кольке замену найдут. И кто подвернётся ещё – не угадать. По сегодняшним временам какого только деятеля не встретишь.
   Когда я магазин закрывал уже, продавщице Лене удивился – весёлая такая, как никогда. Коля, говорит, насмешил. Весельем поделился. «Хорошие же вы, мужики, когда под мухой, да в меру».

   Коля подошёл на смену удивительно свежим. Помалкивал, правда. Болел, но скрывал. Мне это знакомо: когда здоровье поправить удалось, а психика нарушена ещё. Стыд берёт за то, что сотворил по пьяне.
   -Ты что Ленке наговорил вчера? – Нашёлся я чем Николая поддержать. – Она сегодня именно с тобой дежурить желает. Ждёт. Ты заходи к ней почаще.
   Расплылся Коля в улыбке! Доволен. Провожал меня как гостя дорогого.

   Всё в порядке у нас на работе. Магазин в тепле, территория чищена, охрану не видно, не слышно. Клиент идёт, торговля процветает.

                ***

   Вот – рассказал, как просили. Всю правду, ничего не приукрасил. Законы жанра сохранил, как мне это видится. Только вот, кто это всё читать станет? Соседу рассказать, тот выслушает разок. Читатель такое не оценит, хоть книжку ему в золотой переплёт предложу. Читателю приключения нужны, убийства, любовь.
   А как же Шукшина читали, вопрос напрашивается? Так то - Шукшин. Я кто такой? Да и Шукшин сколько лет по районным газетам печатался, пока себе имя известное по фильмам не слепил. Сколь помогали ему, рекомендовали, пока рассказы его до народа не дошли.
   Время тогда другое было. Пытались человека воспитать из каждого, а на читателя мода была. Потому и добро в ту пору в цене было, что Шукшин его в народ засылал немеряно. Сеял добро средь людей рассказами своими примерными, своими мыслями:
   «Не было бы добрых людей, жизнь бы остановилась».