Мальчик, который верил

Петр Петрович Ларин стоял в поселковом магазинчике, пытаясь сфокусироваться на ценниках, написанных с варварским старанием дурой Надеждой. Хозяйкой этой жалкой лавчонки… Высмотрев и вроде поняв витиеватые цыфири, Петр в ту же секунду забывал, сколько у него наличности. Пересчитав деньги и держа в голове полученную сумму, он принимался снова мучительно шарить слезящимся взглядом по идиотической каллиграфии ценников

– Надежда, как надо ненавидеть людей, чтоб так писать, а? – не выдержал он.
– Заливать надо меньше глазенки свои! А у меня красиво в магазине, ясно?
– Чего красивого? Закорючки одни, не поймешь ничего.
– А нечего таскаться в таком виде, что не видишь ничего. У меня культурный магазин. У меня дачники из Москвы приезжают. Мне скоро вывеску неоновую привезут.
– Я тоже дачник... – угрюмо бубнил Петр, – из Москвы твоей...
– Да. Знаем. Только у нормальных дачников еще и дом есть!
– И у меня имеется… Не волнуйся.

***
Дом есть… Дом всегда был для Петра дорогим местом. Он вдруг вспомнил, как в детстве впервые осознал это.
Петю первый раз привели в детский сад, и он страшно испугался. Воспитательница, целясь в него колючими черными ресницами, сказала ужасную вещь:
– Заходи, Петя, вот наша группа. Теперь это твой родной дом!
При виде родного дома с орущей толпой соседей Петя провалился в состояние тихой паники. Он в ужасе понял, что оставил в прежнем родном доме все самое ценное – коробку с камнем и засохшего жука. Он даже с бабулей не попрощался. Мальчик метнулся обратно к уходящей маме, вцепился ей в юбку и долго, отчаянно кричал.
Постепенно детский сад стал все же терпимым местом. Петя сообразил: если не злить воспитательницу Эллу Евгеньевну, то все-таки можно каждый вечер уходить в прежний родной дом.

А позднее и вовсе выяснилось, что Эллу Евгеньевну устраивают только совсем маленькие дети. Она стала все чаще повторять, что они уже вырастают и скоро должны куда-то уйти. Эти разговоры тоже оставляли горький след в душе. Петя не понимал, как можно оставить столько людей без родного крова, пусть даже не первого, а второго.
 – Мама, а я когда-нибудь уйду из нашего родного дома? – дрожа подбородком, опасливо спрашивал Петя.

Маме подобные вопросы казались забавными. Она улыбалась и не чувствовала трагичности ситуации.
– Конечно, мой котик. Ты вырастешь и покинешь наш дом, чтобы строить свой собственный.
– Зачем, мама?.. – холодея шептал Петя, с ужасом представляя, как он неумело возится с камнями и кирпичами, пытаясь создать подобие жилища.

***
– Ну чего тебе не видно, чего? – нервно вскидывая голову, тарахтела Надежда, – показывай, сколько у тебя денег, а я покажу, на что хватает. Арифметика простая. И давай быстрей, у меня алкоголь до десяти, сам знаешь.
Петр нерешительно колебался. Показать, сколько всего денег было унизительно, а продолжать сопоставления товара и бюджета – чрезвычайно муторно.
– Ну? Давай гляну? – переходя на тон заботливого раздражения, предложила Надежда, – че думаешь, украду что ль миллионы твои? Обману тебя? Совсем ты… У меня культурный магазин! Сроду никого не надувала.

 ***
Петр не думал, что она обманет. Совсем не думал. Петя с детства обладал удивительной способностью – он верил всему, что говорят.
Слова, фразы и реплики, бесконечно вливавшиеся в его детское сознание, – все представлялось абсолютно истинным. Особенность психики такая. Петя слышал – и сразу видел, как будто так оно и было в реальности. И как только видел – безоглядно верил. То есть вера Пети в чужие слова была не слепая, а подтвержденная, аргументированная визуальным рядом.

Способность эта доставляла Пете много незабываемых мгновений. Самый обыденный день мог расцвести волшебными красками и подарить новые впечатления.
Бабушка, к примеру, говорит за обедом:
– Без меня вы бы все передохли давно. Потому что вы все мягкотелые!
И вместо кислых щей – перед Петиными глазами опасное приключение. Он видит, как они с мамой, ватные и обессиленные, валяются на полу и ждут бабулю-спасителя. Их бесформенные туловища мягкие и невесомые. Прибегает бабушка и причитая, легко закидывает их с мамой себе через плечо и тащит в безопасное место.

– А у нас сегодня Зыкина с цепи сорвалась, – повествует мама.
И Петя натурально представляет себе виденную не раз и без того жуткую Зыкину, с ее короткой стрижкой и бычьей шеей. Видит, как она вбегает в мамин кабинет с металлическим ободом вокруг мощной шеи, а за ней, бряцая по полу, тащится сорванная цепь… Пете было совершенно понятно, что в таком состоянии человек ничего доброго сделать не может. Он зажмуривает глаза от ужаса, закрывает уши руками и старается дальше не слушать.

***
–  Господи, что с людьми алкоголь делает… Хоть вообще убирай из ассортимента… – Надежда, печально сдвинув карандашные брови, с тревогой наблюдала покупателем. – На чем только выручку делать буду… Никакой культуры у народа нашего.

Колокольчики над дверью звонко брякнули, и в магазин вдруг стали бодро набиваться люди. Болтая и смеясь, они стремительно распределялись по торговому пространству. Надежда засуетилась.

– Ой, мамочки… Автобус что ль какой остановился… Добрый день. Вода. Мороженое есть. Перекусить. Пожалуйста, спрашивайте, подходите к кассе. – улыбалась она посетителям, наклоняясь то вправо, то влево и стараясь выглянуть из-за Петра.
– Послушай, друг мой любезный, -– воткнулась она взглядом в него как в помеху, – Давай вот сюда в угол у окна присядь. Посиди, посчитай свои деньги. Видишь, покупатель пошел. Отдохни, а я людей нормальных обслужу.
Надежда суетливо обогнула прилавок и встала в центре зала с видом обладательницы несметных сокровищ, поглаживая каждого любезным взглядом.

Петр Петрович обреченно плюхнулся на стул. Автоматически он снова сосредоточился на мятых бумажках и медяках у себя в руке. Как вдруг до него донесся голос, показавшийся настолько знакомым, словно был его собственным. В верхней части стеллажа позади прилавка, висел телевизор. Борясь за звание самого культурного магазина на дороге, хозяйка включала исключительно телеканал «Культура». Так что частенько пиво и орешки отпускались под конкурс юных музыкантов «Щелкунчик», ведерки шашлыка бодро шли под постановку Малого театра «Волки и овцы», а шампанское и конфеты – под гала-концерт Пласидо Доминго.

Сам Петр постоянно попадал под одну и ту же передачу, где на слепящем белом фоне сидела чересчур умная женщина с непроницаемым лицом и допрашивала очередную знаменитость о его месте в искусстве. Сколько ни бывал при этом священном действии Петр, ему еще ни разу не удавалось услышать ответ допрашиваемого, ибо вопрос умной ведущей был всякий раз не короче процесса покупки чего-нибудь спасительного для организма.

Но сегодня все шло не так. Надежда вывесила свои иезуитские ценники. А он не помнил, каким бюджетом располагает после вчерашнего эээ… ужина. И Петр задержался в магазине до того момента, как испытуемый в стерильно светлой студии подал голос. И этот голос… знакомый… будто его собственный…
Петр прищурился и какое-то время, застыв, таращился на экран. И вдруг кривая, безобразная улыбка поползла по его лицу.

***
Мама привела Петю в хор, когда он пошел в школу. А все потому, что учитель музыки чуть ли не в первый же месяц сказал, что у мальчика исключительные способности. Петя видел, как Тофик Ибрагимович подошел к маме, пока он искал в раздевалке мешок со сменкой, и долго объяснял ей что-то, торжественно воздевая руки кверху и закатывая глаза. Мамино лицо сначала было отстраненно улыбающимся, потом серьезным и немного испуганным, а под конец беседы приняло столь же торжественный и глубоко впечатленный вид. Учитель музыки числился таковым только два раза в неделю, а всю остальное время сидел, это Петя представлял точно, в большом симфоническом оркестре.

Вечером мама сказала бабушке загадочную фразу:
– Тофик Ибрагимович считает, что мы зароем талант в землю, если ничего не предпримем…

Бабушка поджала губы и сосредоточилась. Петя задумался, можно ли что-то зарыть, ничего при этом не делая.
– Тофик Ибрагимович сказал, что Петю в этом случае ждет большое будущее, – взволнованно продолжала мама, надавив на слово «большое».
– Значит, мы должны прислушаться, – решительно кивнула бабушка. При этих словах обе женщин повернулись к Пете и уважительно посмотрели на него.

Петя нервно сглотнул, чувствуя, что он избежал какой-то страшной опасности. Возможно, он мог не поместиться в свое будущее, поскольку раньше оно было маленьким. А ему срочно требуется большое. Все это, видимо, от того, что он растет «не по дням, а по часам», как говорит бабуля. Но теперь, благодаря Тофику Ибрагимовичу, его будущее станет нужных размеров, и он в него благополучно влезет.

Нужно заметить, что в школе Петина способность верить всему, что он слышит практически не доставляла ему хлопот. Он удивительно быстро прижился в школьной жизни. Ибо в школе почти любые слова взрослых означали именно то, что и надо было сделать. Пете оставалось только слушать и выполнять.
«Рты закрыли. Смотрим на меня!»
«Учитель заходит – вы встаете!»
«Поднимите руки те, кто меня слышит»
«На счет три – в классе полная тишина. Раз…»
Пете нравилось в школе. И вот с легкой руки Тофика Ибрагимовича наступили перемены.

Дабы урегулировать размеры Петиного будущего, мама повела сына в хор. Большой, престижный. Самый лучший. Который и по телевизору, и по радио, и на дне рождения Пахмутовой. Словом, серьезная организация. Тофик Ибрагимович сказал, что прием окончен, но можно сослаться на него и настоять на прослушивании.

***
– Вы понимаете, на чем держится этот мир? Что самое главное для нас, для меня… – протяжно и сочно выговаривал знакомый голос, – Это благодарность. Умение быть благодарным – это дар. Есть такое слово «благодать». И важно, чтобы она передавалась, понимаете. От меня моим педагогам. От моих учеников ко мне. И дальше. Так заложено богом – делиться. Делиться всегда, передавать дальше. Иначе дар будет исчерпан.

Глаза интеллектуально-одаренной ведущей светились огнем проникновенного экстаза, наполнялись живительной влагой искусства.

Глаза Петра тоже заискрились: «Ах, ты падла… Сколько тебя помню…»

Но телевизор продолжал:
– … ради чего все происходит, вы же понимаете… Самое главное, это когда здесь, (рука легла на сердце) так тесно от чувств, что не высказать словами. Когда перед зрителем стоит хор из пятидесяти человек, и охватывает волна единения. Идет волна. Идет волна! Идет волна!!! И что чувствуют зрители? Что чувствует каждый ребенок в хоре? Трепет! Трепет души. Вот ради этого стоит жить. Невероятный трепет и единение.

***
Мама держала Петю за руку перед кабинетом с табличкой «Художественный руководитель хора, дирижер Ростислав Глебович Славин». Мамин трепет передавался через ее пальцы прямой наводкой в Петю и возвращался обратной тем же путем с удвоенной силой.

Однако они зря волновались: молодой, амбициозный руководитель хора Ростислав Глебович прослушал мальчика (хоть и не очень охотно). И оказалось, что он невероятно любезный, безбрежно добрый и душевный человек. Человек с огромным сердцем. Через пару месяцев посещения хоровых репетиций Петя стал ему как родной:

– Петр, подойди ко мне, – проникновенно начинал Ростислав Глебович, – посмотри мне в глаза. Я хочу, чтобы ты знал, что это… – он показывал рукой куда-то параллельно над полом, – теперь твой дом. А это, – его рука летела в сторону мальчиков, – это твои близкие. И ты должен знать, что мы одна семья. Мы – единое целое. Ты понял?

Петя обреченно кивал. Но каждый раз его охватывал ужас, что он больше не увидит маму и бабушку и вообще никого, кроме пятидесяти хорошо поющих юнцов. Однако Ростислав Глебович был настолько добр, что принял в семью к пятидесяти мальчикам бабулю и маму Пети. Они ездили на его концерты, подбегали к дирижеру с охапками сирени, знали весь репертуар хора наизусть и тихо плакали от счастья в зрительном зале. Вскоре Петю поставили в солисты, доверив одну песню, потом вторую, третью… И постепенно к Пете перекочевал весь репертуар хора.

Ростислав Глебович в одном из интервью той поры, задумчиво вскинув профиль, сказал, что дело в парадоксальной способности Пети Ларионова… Даже не вокального, а актерского или даже природного порядка. Он удивительно честно доносит до зрителя содержание музыкального произведения. Ему – Пете – невозможно не верить. А ведь исполнительское искусство – это многогранный процесс. Здесь все очень важно…

К девяти годам Петя был настоящей звездой. Дошло до того, что композиторы, предлагая песни хору, уточняли в разговоре со Славиным, что это для Пети. Теперь он обладал двумя исключительными талантами одновременно: прекрасно пел и верил всему, что ему говорили.

А когда Пете исполнилось 13 лет, в один прекрасный день, Ростислав Глебович представил хору нового мальчика. Новый мальчик уже откуда-то знал весь Петин репертуар и пел также прекрасно, звонко и чисто.
– Ты вырос, Петя, – убедительно сказал Ростислав Глебович, – смотри, какой ты дылда. Ничего не поделаешь, голос скоро начнет меняться. Пора уступить дорогу другим. – он весело хлопнул мальчика по плечу.
– Но мы же должны быть вместе… Мы же семья…
– Ты можешь приходить и сидеть на репетициях. Тебя будут всегда пускать – я предупрежу внизу. Но на гастроли, конечно, не получится. Извини, старик.
Так Петя стал стариком. Как и все старые люди, он долго топтался мыслями в своем прошлом. Долго не мог отпустить его. Ходил на репетиции. Старался поймать взгляд Ростислава Глебовича, но теперь это было сложно. Видимо, в силу своего возраста, Петя стал малозаметен.

Как и все старики он ворчал, жаловался, плакал, искал справедливости, ждал помощи…

Как и все старики он, в конце концов разочаровался. И тогда у Пети, вместе с голосом, пропал его главный дар – способность верить всему, что говорят.
Как-то проснувшись утром, Петя понял, что Ростислав Глебович ему не родственник, что трепет возникает только при овациях; что мама мягкотелая, потому что не может постоять за себя; что в большое будущее может влезть кто угодно; что дом бывает только один и его надо беречь и прочее, и прочее.

***
Петр Петрович Ларионов сидел на стуле поселкового магазина, сжимая в руке мятые бумажки и медяки. Голос был знаком. Этот голос не изменился.
– … ведь надо понимать, – Славин задумчиво вскинул заметно поплывший от возраста и времени профиль, – хор – это не коллектив случайных людей. Это семья!.. Мы – единое целое. И разделять нас нельзя. В этом наша сила. Только тогда зрительный зал будет чувствовать самое главное – трепет наших сердец. Только тогда люди будут верить нам. Верить в наше искусство. А вера – это самое главное.