Жизнь продолжается

   

Выражаю сердечную    благодарность компании
ПАО «РУССКИЙ ПРОДУКТ»
за финансовую поддержку данного издания



Сборник рассказов


Калуга – 2018


РЕДАКТОР ГОЛОВАНОВА М.Н.




ВЕРА
Пожалуй, больше всего Вера не любила ранее утро и раннюю весну. Казалось, что природе тоже не хочется просыпаться и вылезать из-под своего толстого снежного одеяла. Но обеим приходилось, сделав над собой усилие, двигаться вперёд. Вера смывала остатки сна под душем, а природа под безрадостным дождём. Справившись, одна с дремотой, а другая с грязным снегом, начинали улыбаться солнышку и спешили в новый день. У каждой была своя работа. Природа трудилась над новым урожаем, а Вера над новым проектом. У природы рабочее место было везде, а вот Вере до него приходилось добираться на маршрутке. Но сегодня было такое замечательное прозрачное утро, что ей захотелось, подышать им, напиться всласть свежестью.  И она решила идти пешком.
Вдоль проспекта тянулся бульвар. По нему и пошла Вера. Снега под ногами совсем не было. Только небольшие, с чёрным налётом сугробики, угрюмо лежали под липами. Начало марта, а зима напоминала о себе только лёгкими морозцами по утрам, да голыми ветками деревьев. Она залюбовалась синевой неба. Спохватившись, что идёт всё-таки на работу, а не просто так гуляет, Вера прибавила шаг и достала из кармана телефон – хотелось узнать время. Но не успела: мобильник разразился весёлой мелодией, оповещая о новом входящем звонке. Этого номера в записной книжке не было – на экране высветились только цифры. Удивлённо пожав плечами: «Кто бы это мог быть так рано?» – соединилась.
– Алё.
– Верунчик, здравствуй!
Вера встала, как вкопанная. Так её называл лишь один человек. Но лет десять назад он уехал. Бессмысленно таращась на тонкий ледок небольшой лужицы, она в её замысловатых трещинках, словно увидела своё прошлое. Их прошлое…
Вера уже была не рядовым сотрудником компании, когда Андрей пришёл в их коллектив сразу после института. Её тогда вызвал начальник и поручил взять над молодым специалистом шефство:
– Введите в курс дела, помогите на первых порах. Заодно присмотритесь: стоит его оформлять постоянно или после испытательного срока попрощаться.
Андрея оставили:
– Хваткий парень. Будет с него толк, – убедила Вера начальника.
 Потом не раз об этом жалела, но было поздно.
Когда она обучала его, как-то не бросалось в глаза, что тот ходит за ней по пятам. Объясняла это тем, что он хочет всё познать. Потом стало настораживать. На работе Андрей ничего лишнего себе не позволял. А недели через две дождался её на улице, и пригласил на свидание. Вера возмутилась:
– Молодой человек, вам надо бы сначала подрасти. У меня дочь скоро на свидания бегать начнёт, – потом улыбнулась какой-то неискренней улыбкой и продолжила, – мне, конечно, льстит, что вы не заметили разницы в возрасте, но обратите своё внимание на кого-нибудь помоложе, – и ушла, даже не попрощавшись.
Андрея после этого разговора, словно подменили. Он теперь мог ни с того, ни с сего в самый разгар работы подойти к окну и сообщить всему отделу, что на улице прекрасная погода, или, наоборот, идёт дождь. А в курилке вообще рассказать анекдот. Причём, совершенно не смущаясь, что никто не засмеялся. Все смотрели на него, как на помешанного, и первое время шарахались. Замолкали, как только он появлялся. Бросали едва прикуренные сигареты и уходили. Но потом привыкли. А немного погодя, стали слушать, и до такой степени расслабились, что смех был слышен даже в коридоре.
Веру по этому поводу несколько раз вызывал начальник. Проводил с ней беседы, чтобы она урезонила своего подопечного. В первый раз от растерянности Вера пообещала поговорить с Андреем. Но потом заявила, что у них здесь не детский сад, и он сам должен отвечать за себя и, что она ему не нянька. Начальник тогда вызвал и Андрея. Никто из сотрудников не смог узнать, о чём они говорили, но поведение своё парень не изменил.
Потом был новогодний корпоратив. Андрей принял самое активное участие в его подготовке.  Практически организовал. До этого всё всегда сводилось к банальному поздравлению и фуршету с бокалом шампанского. На этот раз были и музыка, и конкурсы, и даже дед Мороз. Коллеги веселились, как дети. А уж после коньячка, вообще забыли, что потом придётся снова ходить с серьезными лицами и делать вид, что не видели друг друга бегающими, прыгающими и зажигающими рок-н-ролл между своими рабочими столами. Андрей так всех расшевелил, что никто не сопротивлялся, когда он приглашал к участию в очередном конкурсе.
В конце вечера разыгрывали фанты, получился импровизированный концерт. Бумажки с заранее заготовленными заданиями из коробки доставал сам начальник. Поэтому Вера и подумать не могла, что Андрей подстроил их приватный танец. А он приложил максимум усилий, чтобы не показать своей радости от свалившейся на него удачи. Настроение у обоих было весёлое, поэтому танец никак не мог быть серьёзным. Но, несмотря на всю карикатурность и комизм приватности, они всё же сблизились. Вернее, Вера расслабилась. Причём настолько, что позволила проводить себя домой.
Они шли по бульвару возбуждённые, не остывшие от веселья. Андрей продолжал шутить, а сам лихорадочно соображал, как сменить тему разговора. Ему хотелось обнять Веру, но боялся спугнуть её, и наткнуться на те колючки, что она выпустила в прошлый раз. Ему на помощь пришёл снегопад. Пушистый, густой, медленный…
Вера сняла перчатки и подставила одну ладошку под огромные хлопья. Они падали и тут же таяли. Андрей взял её руку в свои:
– Пить очень хочется, – и, глядя в глаза, поднёс к своим губам.
Делая вид, что собирается выпить образовавшиеся капельки, поцеловал её ладонь. Вера не отвела глаз, не отняла руку.
– Мало. Не напился, – как-то хрипло сказал Андрей.
Она подставила под снегопад вторую ладонь и, не дожидаясь, когда в неё нападают снежинки, ответила:
– Пей.
– Пью, – прошептал Андрей, притянул её к себе и поцеловал.
Сначала осторожно, будто горячего чая отхлебнул, а потом жадно, словно путник, несколько дней блуждавший по пустыне и вдруг нашедший колодец. Вера ответила почти сразу. Ей почему-то стало всё равно, что он моложе, что они работают в одном отделе, что стоят сейчас посреди ночного города и вокруг них в этой снежной непроглядности всё ещё ходят редкие прохожие. Потому что город никогда не спит. Даже не дремлет. Просто начинает жить немного медленнее.
Оторвавшись от терпких, нежных губ, Андрей поправил упавший ей на плечи капюшон:
– С кем сегодня твоя дочка?
 Вера молчала, пытаясь заставить вернуться в свой разгорячённый мозг, заблудившееся где-то благоразумие.
– Она не одна? – Продолжал расспрашивать Андрей.
 Вера отрицательно покачала головой:
– Нет.
– Пошли, – потянул он её за руку.
– Куда?
 Андрей посмотрел на неё, хитро улыбаясь:
– Ты хочешь, чтобы я сказал общепринятую в таких случаях банальность или всё же правду?
– Не могу определиться. Озвучь оба варианта, – подхватила она игру.
– Хорошо. Выбирай. Я тут недалеко живу и приглашаю тебя на чашечку кофе.
– Неееет, Андрей.  Так поздно пить кофе… будет бессонная ночь.
– Тогда я предлагаю пойти ко мне в гости, чтобы в бессонной ночи кофе был не виноват.
– Я, как приличная женщина, должна ответить отказом, ну, или для вида немного посопротивляться, – кокетничала Вера.
– Ты полгода сопротивляешься, поэтому смело пропустим этот момент. Пошли, Верунчик, – посмотрел он умоляюще, – а то скоро утро.
– Еще и двенадцати нет…
– Вот именно! Скоро полночь – времени почти не осталось.
Андрей обнял её и повёл сквозь снежную пелену.
Утро действительно наступило очень быстро. Будильник в его телефоне сработал как раз в тот момент, когда она падала с очередной высоты. Звуки рингтона перемешались с блаженством и затихли в густой черноте зимнего утра.
– Это что сейчас было? – Уткнувшись в его плечо, промурлыкала Вера.
– Труба, – обнимая её крепче, словно боялся, что она сейчас исчезнет, ответил Андрей.
– Какая труба? – Безразлично поинтересовалась она.
– Та, которая на работу зовёт, – вздохнул он.
 Вера даже не шелохнулась:
– Шутишь? Мы же только пришли.
– Угу, – блаженно промычал Андрей, вдыхая нежный аромат её волос, – ночь действительно была какой-то короткой, а утро наступило подозрительно быстро.
– В котором часу поёт твоя труба?
Андрей не успел ответить, зазвенел будильник и на её телефоне. Вера подскочила:
– С ума сойти! Уже и, правда, утро.
 Душ, в целях экономии времени, они принимали вместе. Потом, обжигаясь кофе, Вера ворчала:
– Ускорили, называется, процесс. Лучше бы по очереди ополоснулись.
 Андрей довольно улыбался:
– По очереди скучно.
 Подкрашивая ресницы, Вера бросила:
– Высадишь меня возле остановки.
– Хорошо, – скрывая разочарование, ответил Андрей.
 Она повернулась к нему, закрутила тюбик с тушью и поцеловала в щёку:
– Не сердись, так будет лучше.
Он помог ей надеть пальто. Окинув себя взглядом в зеркало, Вера пришла в ужас:
– Я не могу пойти на работу в этом платье. Все сразу поймут, что я не ночевала дома.
– Да брось ты. Никто и внимания не обратит, – успокаивал Андрей.
– Ты не понимаешь! – Начинала кипятиться Вера.
Тогда Андрей обнял её и шепнул в ушко:
– Не хочешь, чтобы узнали, значит, никто не узнает.
– Но…
– Никаких «но». Поехали.
Он подвёз её прямо к подъезду:
– Беги, переодевайся.
 Сменив платье на привычный костюм, Вера вернулась в машину, и они поехали на работу. Никогда в это время не было пробок. Сегодня же, как назло, они потеряли десять драгоценных минут. И теперь, если бы Андрей высадил её на остановке, опоздание было бы гарантировано.
– Что особенного: я мог тебя подобрать по дороге, – успокаивал он Веру, – нам же по пути.
– Ага. Раньше не мог, а сегодня смог. Нам вдруг именно сегодня стало по пути добираться до работы, – съязвила Вера.
– Верунчик, а что тебя смущает? Мы взрослые люди. Имеем право не отчитываться в том, где и с кем проводим ночи.
– Ты не понимаешь!.. – Попыталась она возмутиться.
– Понимаю, – перебил Андрей, – что сегодня, завтра и потом ты не сможешь оставлять дочь одну дома. Что будет дальше, Вера? – Спросил он, останавливая машину на парковке.
Вера улыбнулась, вздохнула так, словно долго сомневалась, а теперь вдруг решилась, и сказала:
– Начались зимние каникулы. Дочка их проводит с отцом.
– Вера! – Андрей задохнулся от счастья, потянулся, чтобы поцеловать её, но она рассмеялась и выпорхнула из машины.
 Целый день Вера старалась не смотреть в его сторону. Но Андрей, будто специально, маячил перед глазами. А в обед подсел к ней за столик, и возвращались в кабинет они вместе. Но это было просто ерундой по сравнению с тем, что он сделал вечером.
 Вера вышла на улицу вместе с женщинами из соседнего отдела. Машина Андрея уже стояла возле проходной. Он распахнул перед ней дверцу:
– Поехали, Вера!
Она колебалась всего одно мгновение. Какую-то долю секунды решала послать его к чёрту, или на глазах у обалдевших коллег сесть в машину. Изголодавшееся за целый день по его рукам тело, отвергло все доводы разума. Понимая, что окончательно снимает завесу секретности с их отношений, шагнула к нему, и с уверенным спокойствием села на сиденье. Пока он обходил машину и усаживался на своё место, краем глаза наблюдала за лицами женщин. «Надо было всё же поцеловать его», – улыбнулась она, видя их недоумение.
Все зимние каникулы дозвониться до Веры можно было только на мобильный. На домашний телефон она отвечала лишь в те несколько минут, что проводила в своей квартире, переодеваясь перед работой. Сослуживцы вовсю судачили об их романе. Кто-то осуждал Веру: «Куда её понесло!» Кто-то защищал: «Он не пацан. Знает сколько ей лет». Кто-то злорадствовал: «Ничего у них не получится. На что она надеется?»
А она ни на что не надеялась. Просто наслаждалась своей желанностью. За несколько зимних дней не просто похорошела – расцвела. Светилась счастьем. Её походка стала такой лёгкой, что, когда шла по коридору, казалось ещё чуть-чуть и взлетит. После окончания каникул Андрей сник. Теперь она принадлежала ему только по выходным. Все попытки убедить её познакомить с дочерью были тщетны:
– Нет, Андрей. Не проси. Слишком мало времени прошло – мы совсем не знаем друг друга.
А ему было всё равно, знает он её или нет. Он любил. И не понимал, как выдерживает без неё от выходного до выходного. Уговорил позволить подвозить её на работу и домой только для того, чтобы побыть наедине несколько минут. Чувствовал, что Вера тоже скучает. Да она и не скрывала этого. К концу зимы им уже казалось, что они задыхаются, когда находятся далеко друг от друга. Бесконечные разговоры по телефону, как только засыпала её дочка, перестали спасать. Они были нужны друг другу ежесекундно. И вот Андрей решился.
На 8 марта он пригласил Веру в ресторан. После очередного медленного танца, разлив шампанское, протянул алую бархатную коробочку и сказал:
– Верунчик, я хочу, чтобы всю оставшуюся жизнь ты была рядом со мной. Чтобы у твоей дочки был не только воскресный папа. Чтобы у неё появились братик и сестрёнка, – раскрыл коробочку, – выходи за меня замуж.
Вера на колечко даже не взглянула:
– Андрей, это невозможно.
– Не торопись с ответом.
– Это ты торопишься. Пройдёт совсем немного времени, и ты успокоишься. Увидишь меня без ореола любви и вот тогда поймёшь… почувствуешь разницу в возрасте. Прости, я не должна была тогда, после корпоратива…
– Вера!
– Нет.
Она прикрыла коробочку с колечком, встала, взяла свою сумочку:
– Прости, – и пошла к выходу.
Он догнал её в вестибюле:
– Не уходи. Давай забудем об этом разговоре. Пусть всё останется по-прежнему. Я не могу без тебя!
– Нет. Всё кончено. Я не хочу воровать у тебя время.
На следующий день Андрей уволился и уехал.
Долгих десять лет он не звонил и не писал. Не только Вере, вообще никому. А она с тех пор никогда не отмечала 8 марта. Запиралась одна в квартире, отключала телефон и пила коньяк. Вера не жалела о своём решении, а вот себя жалела. Больше ни один мужчина не любил её так беззаветно и отчаянно. И её сердце больше ни разу не раскрылось нежным бутоном навстречу солнцу. Случившиеся пара романчиков, были не в счёт – в них Веру толкнуло одиночество.  Особенно остро она стала его ощущать после поступления дочери в институт, который находился хоть и не за тридевять земель, но всё же в другом городе. Вера убеждала себя, что Андрей давно женился, и ей пора всё забыть. Почему-то не получалось. 
И вот он позвонил. Вынырнув из своих воспоминаний, она прислушалась к тишине в трубке. Испугавшись, что это была галлюцинация, спросила:
– Андрей? Ты?
– Я очень хочу с тобой поговорить.
Не понимая, где он – рядом или, где-то далеко, там, куда уехал много лет назад, Вера неуверенно продолжила:
– У тебя что-то случилось?
– Я встречу тебя после работы.
Если бы Андрей попросил разрешения, всего скорее она бы отказала. Но он просто поставил перед фактом.  И Вера согласилась. Пожалуй, слишком легко. Сначала сказала:
– Я заканчиваю в пять, – и только потом выругала себя: «Раньше бы я его послала, а сейчас даже радость скрыть не получается».
 После паузы Андрей вдруг сказал:
– Верунчик, тебе третий раз загорается зелёный. Иди, а то опоздаешь на работу.
Взглянув на светофор, она шагнула на «зебру», одновременно закрутив головой:
– Ты где?
– Я сначала хотел тебя подвезти до работы, но потом передумал. Побоялся, что украду.
– Андрей, это не честно.
– Я не могу предстать перед тобой в таком виде – сутки за рулём. Хотел сначала выспаться, а потом вечером встретить. Не удержался.
Вера возмутилась:
– Значит, ты сейчас спокойно заснёшь, а я…
– А ты будешь работать. Правда, глядя на тебя, мне почему-то кажется, что сегодня тебе будет не до работы.
Вера почувствовала, что он улыбается. Нестерпимо хотелось увидеть его. Шагнув с проезжей части на тротуар, она остановилась и потребовала:
– Андрей, немедленно покажись мне!
– Я не бритый и даже не умытый…
– А я из-за тебя опоздаю на работу.
Где-то совсем рядом хлопнула дверца автомобиля, и через несколько мгновений она услышала и в трубке, и за спиной одновременно:
– Оглянись.
Он стоял так близко, что, поворачиваясь, Вера задела его рукой. Она толком не успела рассмотреть ни того, что он возмужал, стал шире в плечах, ни того, что на висках появились едва заметные серебринки, а возле глаз лёгкие паутинки морщинок. Подчиняясь какой-то неведомой силе, она подалась вперёд, обняла его и уткнулась в плечо. Андрей откинул капюшон и вдыхал знакомый запах её волос. За годы разлуки он не сумел забыть неповторимый аромат тёплого лета с его цветами и травами и с лёгкой, едва уловимой, горчинкой полыни, потому что, как бы нелепо это не звучало, этот запах снился ему. Всё ещё боясь поверить в происходящее, Вера сказала:
– Андрюша, мне пора.
Резко отстранив её, он смотрел так, будто видел впервые.
– Постарела? – смутилась Вера.
– Я так долго этого ждал… Ты никогда меня так не называла. Ни разу.
– Как?
– Андрюша…
Он целовал её, забыв о времени, месте… обо всём. Потом, буквально потащил за руку к машине. Вера совсем не сопротивлялась. Только, когда он завёл мотор и рванул с места, сказала:
– У меня будут неприятности на работе.
Когда он подвёз её к проходной, попросил:
– Обещай, что возьмёшь отпуск. На две недели.
– Я поговорю с начальником. Но даже, если он согласится, уйду только с завтрашнего дня. Сегодня ты должен выспаться. Обещаешь, что будешь спать до пяти?
– Нет. Только до четырёх. В пять я буду ждать тебя здесь.
К начальнику Вера пошла сразу, не заходя в свой кабинет. Видимо у него было хорошее настроение. Заявление он подписал сразу, даже не спросив о причинах, которые заставили её перенести свой отпуск. Работа на ум не шла – всё валилось из рук. Коллеги недоумевали, но с вопросами не лезли. Еле дождавшись окончания рабочего дня, Вера сдала ключи, оделась и выпорхнула на улицу. Андрея не было. Она растерянно озиралась по сторонам. На глаза навернулись слёзы. Решив, что всё-таки, наверное, утром у нее была галлюцинация, начала медленно спускаться по ступенькам. Пять шагов. Что только за это время она не придумала! «Сон? Авария? Розыгрыш? Месть?..» Вдруг в кармане ожил мобильник. Андрей почти кричал в трубку:
– Верунчик, прости идиота! Проспал. Уже одеваюсь. Только не уходи!
Улыбаясь сквозь слёзы, Вера уговаривала его:
– Только не лети, как сумасшедший. Я дождусь.
Андрей разговаривал с ней всю дорогу. Отключил телефон только, когда вышел из машины:
– Прости, не слышал будильник. А потом вдруг увидел тебя. Во сне. Ты стояла и говорила мне: «Ты мне приснился утром, а я тебе сейчас приснюсь. В последний раз». Я рванулся к тебе. Чуть с кровати не упал. От этого и проснулся.
Вера, улыбаясь, смахнула выбежавшую всё-таки слезинку, поцеловала его в щёку и пошла к машине. Всю дорогу она не сводила с него глаз. Было всё равно, куда ехать – главное, что он будет рядом целых две недели. Когда машина остановилась, Андрей сказал:
– Мне так стыдно: там после квартирантов…
Посмотрев в окно, Вера поняла, что он привёз её к себе. В ту самую квартиру.
– Вот глупый! Поехали ко мне. Хоть поешь нормально.
– Вера, я не успел в магазин заехать. Я не могу…
– И я не могу. Тратить время на магазины и готовку я сейчас не в состоянии. Поэтому мы едем ко мне. А потом… завтра или ночью, когда захочешь, съездим и купим всё, что ты считаешь нужным.
В её тесной прихожей осталась вся их одежда. Очень медленно двигаясь к спальне, они запинались то за стул, то за журнальный столик, то за пуфик. А потом время и пространство перестали существовать. Голод они почувствовали только утром. Силы и желание на поход за продуктами нашлись лишь к вечеру. В своих разговорах они старательно обходили тему прошедших десяти лет. Но обоим было понятно, что ничего не изменилось. Любовь была жива. И она их не отпускала.
Вера проснулась от странного звука. Ей показалось, что хлопнула входная дверь. Резко открыв глаза, она повернула голову – Андрея рядом не было. Она даже не успела испугаться того, что Андрей ушёл, как дверь в спальню распахнулась, и в неё ввалился сначала огромный букет роз, а вслед за ним он:
– С праздником, любимая!
В ответ на её удивлённый взгляд, он рассмеялся:
– Восьмое марта.
Вера зажмурилась, чтобы не показать охватившую её тревогу. Андрей, свалив охапку цветов рядом с ней, подхватил её на руки, усадил к себе на колени:
– Сегодня всё будет по-другому.
– Правда?
– Да. Никаких ресторанов. Ты будешь нежиться в ванне, а обед за мной.
– И ты не будешь?..
– Вот этого обещать не могу, – игривым тоном прервал он её.
Андрей понял, что Вера имела в виду. Просто не стал раньше времени начинать разговор. Вся надежда была на то, что идти ей из собственной квартиры некуда, а раз она не сбежит, как в прошлый раз из ресторана, он сумеет её убедить выйти за него замуж.
Когда они сели за накрытый стол, и выпили за праздник, Андрей начал свой рассказ. Без утайки рассказал, как жил все эти десять лет. Он честно пытался её забыть. Поначалу было очень тяжело. Потом вроде даже отпустило, и он начал встречаться с хорошей женщиной. Даже предложение ей сделал. Но чем ближе подходил день свадьбы, тем тоскливее становилось на душе. В итоге вечером, перед днём бракосочетания, пришёл к невесте, и всё рассказал. Свадьба не состоялась. Больше Андрей не пытался устроить свою личную жизнь. Просто жил. А в этот Новый год к друзьям приехала племянница. Симпатичная молодая девушка. Она откровенно его кадрила. Когда стало невозможно тактично избегать намёков, Андрей ей рассказал о Вере. Зачем? Надеялся, что та всё поймёт, и отстанет. Она поняла. Но вместо того, чтобы просто оставить его в покое, обозвала трусом. Заявила, что вместо того, чтобы добиваться женщину, он просто сбежал и даже ни разу не поинтересовался, как этой женщине живётся. Выбрал позицию несчастного отвергнутого гордеца, жалеющего себя. Андрей рассказывал долго и подробно, а закончив, наполнил бокалы шампанским:
– Как ты жила без меня, расскажешь, если захочешь. Для меня важно не это. Я вижу, чувствую, что не забыла. Что не просто рада моему приезду, а любишь меня. Верунчик, если ты не смогла вытравить из своей крови нашу любовь, есть ли смысл сопротивляться дальше? Имеет ли такое серьёзное значение возраст?
– Имеет. Через несколько лет я стану бабушкой, а ты…
– А я тоже не молодею. Мы потеряли десять лет. Из-за твоих предубеждений и страха, и моих дурости и гордыни. Я не намерен и дальше прожигать свою жизнь бессмысленно. Без тебя. Я хочу заботиться о тебе. Я хочу жить с тобой и тобой.
– И всё же…
– И всё же мы должны попробовать.
– А, если не получится?
– Поговорим об этом через десять лет.
Он достал из кармана бархатную коробочку, вынул колечко, и надел его любимой на палец:
– Вера, выходи за меня замуж, – и не давая ей ответить, продолжил, – завтра идём в ЗАГС, подаём заявление, а потом выбираем тебе платье.
– Нет.
– Пожалуй, ты права. Платье купим послезавтра. Завтра купим кольца.
– Андрей!
– Андрюша мне понравилось больше.
– Меня дочь не поймёт…
– Кстати, о дочери. Завтра она приезжает знакомиться со мной.
– Чтоооо?
– Она тебя любит и желает счастья. А ещё она любезно согласилась быть твоей свидетельницей на нашей свадьбе.
– Как ты мог! – Вера задыхалась от негодования.
– Я знал, что тебя это очень беспокоит. Поэтому и нашёл её. Если бы она была против, я никогда не встал бы между вами.
– Как ты мог? – Устало повторила Вера.
– Правда, твоя дочь согласилась не бескорыстно. Она потребовала очень дорогой подарок ко дню своего рождения.
– В смысле? Ты её подкупил что ли?
– Я не обещал, что мы непременно исполним её желание, но заверил, что приложим все усилия.
– Господи, что хочет моя дочь?
– Она безуспешно просила у тебя сестрёнку. Надеюсь, ты не будешь это отрицать?
– Ну, это же было…
– Правильно. Давно. Но не исполненная мечта остаётся мечтой. До её дня рождения осталось не так много времени. Но, если мы постараемся, то ещё можем успеть.
– У меня возраст, уже не подходящий для таких подарков.
– А ты пореже в паспорт смотри. И почаще в зеркало.
В день бракосочетания Вера выглядела уставшей и немного бледной. Андрей беспокоился:
– Ты как себя чувствуешь?
– Нормально. Просто волнуюсь немного и жарко сегодня.
Церемонию Вера выдержала с трудом. А вот в ресторане стало немного легче. Правда только после того, как съела всю красную рыбу и все до единого ломтики лимона.

ГРАМОТНАЯ КОШКА
Маша вошла в подъезд, и нерешительно направилась к лифту. Там уже стоял в ожидании мужчина. Серый плащ полнил его ещё больше, а круглые очки добавляли сходства с Пьером Безуховым. В общем-то, вид у него был добродушный, но наслушавшись разных страшилок, боязно было ехать с незнакомым человеком. Только и подниматься пешком на девятый этаж, перспектива малозаманчивая. Маша уже хотела свернуть к лестнице, но тут распахнулись двери лифта. Мужчина, заходя в него, обернулся:
– Едете?
Шагнув в тесную кабину, подумла: «Может, он сосед, а я паникую». За неделю, что прошла с момента переезда в этот дом, она успела рассмотреть лишь пару старушек, да молодую мамочку с малышом в синем комбинезончике. Потом она никого не видела. Рано утром – на смену, поздно вечером – домой. Все по своим квартирам сидят в это время. «В любом случае, – предположила она, – ехать нужно на последний этаж, значит, попутчик выйдет раньше».
– Вам какой? – Спросила Маша, поднимая руку к панели с кнопками.
– Девятый.
Не сдержавшись от удивления, или от вновь всколыхнувшегося чувства страха, она оглянулась. Но быстро взяла себя в руки и нажала на девятку. Теперь была его очередь удивляться. На площадке всего две квартиры. В одной живёт он, а в другой Васька. Такие дамы любителя зелёного змия своими визитами не балуют.
– Вы к кому-то в гости? – Не сдержал мужчина любопытства.
– Домой.
– Странно, – задумчиво произнёс он, перекладывая пакет из одной руки в другую, – или вы адрес перепутали, или я домом ошибся.
– Почему вы так думаете?
– Я хорошо знаю своего соседа.
Поняв, что так смутило мужчину, Маша улыбнулась:
– Теперь я там живу. Вы дома-то вообще бываете? У вас за стенкой целый месяц ремонт делали. Грохот стоял такой, что не услышать трудно. А на прошлой неделе вещи затаскивали. Тоже шумно было.
– Я только сегодня утром из командировки прилетел. Правда, соседка с низу, Глафира Сергеевна сообщила, что у нас новая соседка, но я не уточнял в какой квартире. Думал, наконец, на пятом этаже покупатель нашёлся.
Он ещё хотел что-то сказать, но лифт дёрнулся и встал, не доехав полтора этажа.
– Поздравляю. Приехали, – он вздохнул и полез в карман куртки за мобильным, – ничего не меняется.
– Часто у вас так?
– Привыкайте.
Потыкав кнопки в телефоне, мужчина соединился с диспетчером. Разговаривал, как со старой знакомой. Даже адрес не уточнил, по которому нужно ремонтника прислать. Отключившись, сообщил:
– Минут сорок ждать придётся. Позвоните своим, чтобы не волновались.
– Это не обязательно, – ответила Маша.
Не хотелось почему-то рассказывать, что волноваться некому. Но тут сосед спохватился:
– Простите, забыл, что вы одна живёте, – и, улыбнувшись в ответ на её удивлённый взгляд, добавил, – Глафира Сергеевна рассказала.
– Похоже, она знает про меня всё.
– Не знаю, успокоит ли это, но не только про вас.
Маша попыталась улыбнуться непринуждённо:
– И что она ещё про меня сообщила?
– Думаю, что всё остальное, следствие просмотра бесконечных сериалов.
– Тааак… Интересно, почему вы сделали такой вывод?
– Потому что писатели в нашем доме квартиры покупать не станут – не престижно.
– А причём здесь писатели? – Удивилась Маша.
– Так наша всезнающая Глафира утверждает, что вы писатель.
– Вот как? С чего же она решила? – Рассмеялась Маша.
– Ну, этого я знать не могу, – и внимательно посмотрев на неё, заключил, – а может, я чего-то не понимаю? Только мне кажется, что писатели какие-то … не обычные, что ли.
– А я обычная?
Маша смотрела на него в упор, изучающе и проницательно. Он ответил вопросом:
– Хотите сказать, что Глафира не обманулась?
Маша совсем не была расположена говорить на эту тему. Во-первых, она действительно не писатель. Просто иногда что-то придумывает, записывает и выкладывает в интернете. Во-вторых, под своими рассказами никогда не ставит настоящее имя – стесняется. Правда, совсем недавно один из читателей убедил её вместо аватарки поставить настоящую фотографию. Она поразмышляла немного, и решила, что из её городка вряд ли кто-то заходит на этот сайт, а, если всё же случается такое, то никак этот человек не может быть с ней знаком. Видимо, ошиблась. Неужели бабушка из её теперешнего дома интересуется не только сериалами, а ещё и в интернете шарится? Новый сосед теперь тоже смотрел на неё изучающе. Нужно было отвечать ему. И Маша сказала:
–  Я работаю на заводе. Обменять свою коммуналку на отдельную квартиру смогла только благодаря тому, что продала родительский дом. Но могу вас огорчить. Писатели не настолько богаты, как вам представляется.
– Ну, наверное, всё же не бедствуют? – Произнёс он с сарказмом.
– Практически все издаются на свои средства. Причём небольшим тиражом.
– И почему же?
– Редактура, корректура, издательство – это всё деньги и не малые.
– А гонорары?
– Представьте, вы получили стопочку своих книг. Например, пятьдесят экземпляров. Где и кому вы будете это продавать?
– Я не умею.
– Вот в этом-то и вопрос. Можно продать близким друзьям. А скорее всего вы их просто подарите.
– Странно. Ведь это большой труд.
– Знаете, сейчас рыночная экономика. Все издательства коммерческие. А раньше книгоиздание было государственным, оно и платило гонорары. И ваша бы книга пошла большим тиражом во все магазины страны. В наше время всё замыкается на узком круге знакомых, почитателей. Поэтому распространять свои книги вы будете сами.
– Откуда вы можете это знать, если не писатель?
– Да можно просто иметь к этому отношение.
– Вы же на заводе работаете.
Маша поняла, что практически проболталась. Начала лихорадочно соображать, как выпутаться из этого тупика. Но в этот момент в лифте погас свет.
– Только этого не хватает, – вздохнул мужчина.
– Что теперь? – Испуганно спросила Маша.
– Ничего. Ждать.
– Но мы уже давно здесь.
– Тут два варианта: или всё гораздо серьёзнее, или пришёл монтёр.
– Будем надеяться на второе.
Он не дал ей договорить:
– Если бы монтёр, он сначала к нам бы подошёл.
– Может, снова диспетчеру позвонить?
– А смысл?
Какое-то время они не разговаривали. Потом мужчина спросил:
– Вы, наверное, с работы возвращаетесь? Устали?
– Ещё и есть хочу.
– Сейчас домой придёте…
– И встану к плите. Пока приготовлю…
– Посветите телефоном.
– Куда?
– Вот сюда, – он показал на свой пакет.
– Что вы хотите?
– Держите, – оторвал одну сосиску и отломил от батона горбушку.
– Я не буду, – смутилась Маша, – спасибо.
– Не могу же я один есть, – возмутился он, отрывая от длинной цепочки другую, – выручайте, а то я или подавлюсь, или умру голодной смертью.
Маша улыбнулась, понимая, что он хитрит:
– Этого я допустить не могу, – и, взяв предложенный перекус, вежливо пожелала соседу приятного аппетита.
– У меня минералка ещё есть. Были бы стаканчики, чокнулись бы за знакомство. Меня Пётр зовут. Среди друзей Пьер. Надеюсь, что с вами мы тоже подружимся.
– Мария. Для друзей Маша, – она ещё хотела добавить, что друзья неспроста назвали его Пьером, но тактично промолчала. 
Жевали молча. Она думала: «Вот интересно, он такой же увалень, как и толстовский герой?» А он предположил, что Глафира Сергеевна теперь приложит все усилия для того, чтобы свести его с новой соседкой: «Вот почему ей кажется, что она лучше знает, что мне действительно нужно?» В это время по двери лифта загрохотал ботинок монтёра:
– Жив, что ль? Или всё, кранты уже?
– Не дождёшься, – дружелюбно ответил Пётр, – вызволяй давай, Коля, а то на твоей совести две смерти будут. Есть очень хочется.
– Так ты чо, не один там? – Удивился Коля.
Вооружившись инструментами, и приложив усилия, раздвинул двери кабины. Свет с лестничной клетки проник в лифт. Коля встал на колени и заглянул в него:
– Эх, Пётр Иваныч, ты чо ж весь мужской пол позоришь? С тобой дама, а ты помирать собрался. Да ещё и с голодухи. Я бы…
– Ты бы лучше лифт отремонтировал так, чтобы он регулярно не ломался.
– После нового года. Запчасти, наконец, получили, – посерьёзнел Коля, – давайте девушка руку, выбираться будем. Спасу я вас от этого маньяка, пока у него обострение не началось.
Маша растерянно смотрела то на Петра, то на Колю:
– Не шутите так. – И оценив высоту, на которой оказался пол лестничной площадки, растерялась. – Да я никогда не смогу отсюда вылезти.
– Ага, – подтвердил Коля, – не сможете. Только я ведь щас уйду, двери захлопнутся и… ночевать здесь будете.
– Хорош, Коля, – оборвал речь монтёра Пётр, – а то перепугаешь нашу новую соседку. Она ведь тебя шутника не знает, подумает, что правда.
– Так вы теперь живёте в нашем доме? – Разочаровано заныл Коля, – тогда точно придётся вызволять. Я просто не могу допустить, чтобы соседка в лифте осталась. Да ещё на пару с Петром Иванычем.
Пётр подал свой пакет Коле:
– На. Отвечаешь головой за содержимое.
– Ага. Стеречь буду, как зеницу ока, – продолжал балагурить Коля, – а ты сам вылазь.
Поставив пакет на пол, протянул руку:
– Давай, соседка, не боись.
Пётр сложил руки в замок, наклонился, подставляя их Маше:
– Я подсажу.
Она протянула руки Коле, а коленом встала на руки Петра. Мгновение, и она уже стояла на площадке между этажами:
– Ребят, вы, что в МЧС работаете? Я ойкнуть не успела, как вы меня уже вытащили.
– Да нет. Просто опыт большой. С вами-то вообще легко, а вот, когда бабульки застревают… и Петя им снизу не помогает, вот тогда целая эпопея получается.
В это время, подтянувшись на руках, выбрался Пётр:
– Хоть бы помог, – ворчал он.
– Не маленький, сам умеешь.
Отряхнув колени, Пётр повернулся к Коле:
– Спасибо. Можешь идти к жене и детям.
– Не могу – дежурство у меня сегодня. Ты, чо думаешь, я с третьего этажа, что ли так долго шёл сюда?
– Да помнится мне, что ты из дома-то ещё и дольше однажды добирался, – игриво подначил соседа Пётр.
Коля расплылся в улыбке:
– Ну, было разок. Теперь всю жизнь весь дом помнить будет, – и, пряча улыбку, нахмурил брови, – ух, завистники.
На этом они расстались. Коля пошёл в диспетчерскую, а Маша с Петром стали подниматься на свой этаж.
– Вы не обижайтесь на него, – заступился он за соседа, – Коля работящий и жену любит, просто язык у него без костей.
– Да я не обижаюсь. По нему видно, что балагур, – ответила она, доставая из сумочки ключи.
– А знаете, Маша, пойдёмте-ка ко мне в гости, – вдруг заявил Пётр, отпирая свою дверь.
– Да поздновато уже для гостей.
– Ну, хорошо – не в гости, – легко согласился он, – по-соседски чайку попьем, я со своими вас познакомлю.
– А у вас не будет неприятностей, если вы домой явитесь с опозданием, да ещё и с женщиной?
– Заходите, – распахнул он дверь.
 Как только Пётр включил в прихожей свет, послышался топот. Скорее топоток.
– Мяу, – ворчливо провозгласил дымчатый пушистый котяра, и начал усиленно тереться о ногу хозяина.
Улыбнувшись, тот поднял его на руки:
– И тебе, здравствуй. Вот, знакомься, это Маша. Наша соседка, – и, уже, повернувшись к ней, добавил – а это Пух.
– Пух? – Удивилась она.
– Ага. Был когда-то маленький Пушок. Теперь же… как-то не солидно его так называть.
Маша протянула руку, чтобы погладить кота:
– Пух, ты не кусаешь новых соседей?
– Вообще-то может, – ответил за кота хозяин.
Но Маша всё же погладила его. А Пух, разомлев, стал усиленно крутить головой, прижимаясь к Машиной ладони. Ластился и мурлыкал.
– Ничего себе, – удивился Пётр, – такой реакции я никогда не видел. Обычно на незнакомых он шипеть начинает. Вы любите кошек?
Маша, забирая у хозяина кота, рассмеялась:
– Только чужих. За своими ухаживать надо, а я… сама, наверное, кошкой была когда-то. Люблю, когда за мной ухаживают. А ваш Пух, видимо, во мне родную кровь почуял.
Кот уютно устроился на Машиных руках. Прижался тёплым животом к груди, а голову положил на плечо и от удовольствия заурчал.
– Пойдёмте, с остальными познакомлю, – повёл её в комнату Пётр.
Щёлкнул выключателем, и направился к дальней стене:
– Эй, карасики-проказники, я пришёл. Почему не вижу радости?
Подойдя к аквариуму, он побарабанил пальцами по стеклу. Рыбки подплыли, но через мгновение уже не проявляли никакого интереса к тому, что происходит вне их стихии.
– Вот за что их любят? Они же эмоции проявляют только, когда корм видят, – с досадой произнёс Пётр.
– За умиротворённость. А вам они зачем?
– Внук отдал. Он сейчас в студенческом общежитии живёт в другом городе. Не тащить же их туда. А родители наотрез отказались за ними ухаживать.
Сыпанув рыбкам корм, Пётр пригласил Машу на кухню:
– Присаживайтесь пока с Пухом вот сюда, – вытащил из-под стола табурет, – а я сейчас… Один момент.
Поставив на плиту чайник, достал сковородку. Пока на ней разогревалось масло, порезал ветчину. Через пару минут, источая аромат, уже шкворчала яичница, а Пётр намазывал масло на батон:
– Ну, вот, всё готово, – разложил он ужин по тарелкам, – мойте руки и отметим наше знакомство.
– Как-то неудобно…
–  Сегодня неудобно вам до полночи готовить, а мне ужинать в одиночестве. Правда, кроме холостяцкого меню, тоже ничем не могу удивить. Но зато быстро.
Пока Маша мыла руки, он плеснул в рюмки коньяка и, подавая одну Маше, спросил:
– Переходим по-соседски на «ты»?
– Переходим, – ответила она, чокаясь.
Дальше разговор как-то не клеился. Может, смущались, а, может, не было общих тем. Маша хотела помочь помыть посуду после ужина, но Пётр возмутился:
– Ты и так устала, а мне не тяжело.
На том и попрощались.
Несколько дней они не виделись. Случайных встреч не было, а в гости зайти не находили повода. На улице похолодало, зарядил нудный дождь. Приходя домой, Пётр устраивался уютно с котом на диване, вооружался пультом и привычно скучал.
В этот вечер он задержался на работе. Потом ещё в магазин заезжал – все продукты разом закончились. Выйдя из лифта, он непроизвольно бросил взгляд на соседскую дверь. Из замочной скважины торчал ключ, а на нём тихонечко покачивалось сердечко-брелок:
– Что за чёрт? – Удивлённо воскликнул Пётр. – Ушла или пришла?
Занёс пакеты в свою квартиру. Подбежавшему Пуху, строго наказал:
– По сумкам не шарить. Я к Маше на минутку зайду. Проверю всё ли там в порядке, – и вышел на площадку.
Нажал на кнопку звонка и, не услышав за дверью никаких звуков, снова чертыхнулся: «Ремонт она делала. А звонок новый поставить не догадалась». Выругав себя за то, что при знакомстве не догадался обменяться с соседкой телефонами, толкнул дверь. Она оказалась не запертой. Посреди прихожей валялись сапоги, сумка и перчатки. Он позвал:
– Маша, ты дома?
Не дождавшись ответа, пошёл дальше. В спальне горел свет. Заглянув, в открытую дверь, увидел, сидящую за компьютером и что-то сосредоточенно печатающую соседку:
– Маш, ты чего двери не запираешь? – Окликнул с порога.
Она, не поворачивая головы, сказала:
– Ага.
– Что «ага»? – Удивился Пётр.
Больше Маша не отвечала. Он подошёл, положил на стол её ключи и взглянул на монитор. Прочитал: «Листья на берёзе зябко подрагивали от каждого дуновения ветерка. Дождь обволакивал своей занудной моросью каждую ветку. Полина промокла насквозь, но упрямо стояла возле калитки. Ждала. Сама уже не понимая, чего или кого».
– Маш, так ты всё-таки писатель? – Не дождавшись ответа, задал следующий вопрос. – О чём пишешь?
– Да, – коротко бросила она, продолжая стучать по клавиатуре.
– Ясно, – вздохнул Пётр, – ты хоть ела?
Маша промычала что-то нечленораздельное и снова замолчала. Потоптавшись ещё немного, Пётр пошёл на кухню. Картина была не радостной. В раковине пара тарелок, на плите сковорода и кастрюля. Пустые. Тоже не мытые. Он хотел было уйти домой, но удивляясь самому себе, встал к мойке и начал мыть посуду. Потом заглянул в холодильник. В поддоне для овощей лежала луковица. На нижней полке – горбушка батона в полиэтиленовом пакете. На средней – малюсенький кусочек сыра, а на верхней сиротливо засыхала сосиска. Разрезав сосиску вдоль, он расположил ее на куске хлеба, прикрыл сыром и отправил в микроволновку. Вскипятил чайник, сделал свежую заварку. Когда принёс это всё Маше, она даже не взглянула ни на бутерброд, ни на чай, просто буркнула: «Угу». А потом, прикурив, всё же отхлебнула из чашки. Пётр, ругая себя за инициативу, отправился домой. Запер Машину квартиру, ключ положил в карман: «Вот сиди теперь пока не выпущу», – подумал обиженно.
Разложив покупки по местам, накормил своих домочадцев, и отправился на кухню. Хотел было по-быстрому соорудить яичницу, но вдруг достал картошку и начал чистить. Ещё не сознавался себе, что готовит и для Маши тоже, но уже ворчал: «Кошкой, блин, она была. Любит, чтобы за ней ухаживали. А я-то здесь причём?» Подмывало сходить в соседнюю квартиру и посмотреть, что там происходит. Но он старательно оттягивал этот момент. Очень старательно. На часах уже было начало одиннадцатого, когда выключил газ и сел есть. Но кусок не лез. Выругавшись в очередной раз за сегодняшний вечер, переложил половину приготовленного в другую кастрюльку, и пошёл к Маше. Там было всё по-прежнему. Она стучала по клавиатуре. Пепельница на половину заполнена окурками. Чай выпит. Бутерброд даже не надкусила.
– Маш, ну, нельзя так, – попытался отвлечь её Пётр.
– Щас... Абзац…
– Что, абзац?
– Угу.   
– Понятно, – вздохнул он разочарованно.
Приготовил ей ещё чай, проветрил комнату, вытряхнул пепельницу. В надежде, что последний абзац – это не долго, сел в кресло и стал ждать.
Когда Маша встала из-за стола, то от неожиданности чуть не вскрикнула. Но сообразив, что это не какой-то чужой мужчина спит в её кресле, а сосед, немного успокоилась. Похлопав его по плечу, спросила:
– Пьер, ты как сюда попал?
Он открыл глаза:
– Закончила?
– В общем, да… Надо ещё перечитать… Что ты здесь делаешь?
– Не поверишь, за кошкой присматриваю.
– За кем? – Растерялась Маша.
– За одной грамотной кошкой, которая совсем не писатель, но любит, чтобы за ней ухаживали.
– Я тебя не понимаю. Пьер, не говори загадками.
– Пошли, я тебя покормлю сначала, – потянул он её на кухню, – а то на голодный желудок кошка плохо соображает. А у меня теплится надежда: если вдруг ей стряпня моя понравится, то, эта самая кошка, перестанет фырчать и начнёт мурлыкать.
ПИРОГ
Иван чувствовал, что с Соней происходит что-то странное. В силу определённых обстоятельств они никогда не виделись. Общались только в интернете и по телефону. Их случайное знакомство в роман не переросло, но отношения были дружескими и доверительными. Подруга недоумевала:
 – О чём можно часами разговаривать с малознакомым мужчиной, заранее зная, что у вас нет будущего? Ты не боишься, что он аферист какой или, того хуже, альфонс?
– Нет, не боюсь. Если бы он был таким, не сказал бы, что женат, в гости бы набивался. И уж точно закрутил бы со мной романчик.
– Может, у него тактика такая? Наверное, рассказывает тебе какая у него плохая жена, собирается развестись с ней, а тебя про запас держит. Чтобы было, куда от жены уйти.
– Нормальная у него жена. А ссоры в любой семье случаются. Он не жалуется на жизнь и ничего менять не собирается. Наоборот, пытается разобраться и наладить отношения.
– Тогда тем более непонятно, что вас связывает, – растерянно пожимала плечами Таня.
– Мы с тобой обе женщины. На любую ситуацию смотрим с одной позиции. А с Ваней у нас разные взгляды, и мы помогаем друг другу разобраться в своих проблемах.
– Да в чём вообще могут мужчины разбираться? – Таня, склонив голову на бок, ехидно продолжила, – Если только в футболе, бабах и алкоголе. Одним словом – одноклеточные.
– Ну, не все же.
– Конечно не все. Ваня вот твой не такой, – съязвила Таня.
– Да. Не такой. Хотя и не мой.
А Иван беспокоился всерьёз. Он вдруг отчётливо понял: что-то не так у Сони. В последнее время сама ему не звонила. А когда он, набрав её номер, спрашивал, занята ли она, неизменно отвечала, что свободна. До него вдруг дошло, что уже несколько дней, разговаривая с ней по сотовому, он не слышит звуков льющейся из крана воды, вечно падающей из её рук ложки, только щелчки зажигалки. Раньше Соня говорила ему: «Всё. Посуду помыла, пыль вытерла, теперь можно и перекур устроить». А сейчас перекур стал вечным. Когда он это осмыслил, то чуть было не позвонил, чтобы прямо в лоб задать вопрос, когда она в последний раз ела. Но потом решил не спрашивать, а просто накормить. Дождавшись обеденного перерыва, позвонил:
– Привет, как дела?
– Нормально.
– Чем тебя сегодня в столовой кормили?
– Я не ходила.
– На диету села? – Шутливо задал вопрос.
– Просто не хочу, – не поддержала она шутку, – кофе пью.
– В курилке под сигарету?
– Угу.
Иван знал об этой Сониной слабости и уже не удивлялся. Но сегодня это только подтверждало его опасения. Он заранее знал, что она ответит на следующий вопрос, но всё же спросил:
– Кофе в таких количествах спать не мешает?
И услышал именно то, что ожидал:
– Всё равно бессонница. Чашкой больше, чашкой меньше…
Иван понял, что у Сони депрессия. До причин он вряд ли сможет докопаться. Как вытащить её из этого состояния, тоже не знал. А вот заставить поесть – это ему было под силу. Но пока надо было её отвлечь:
– А я с женой поссорился, – пожаловался он.
– Помиритесь. Не впервой.
– Вечером попробую.
Они поболтали ещё немного, и разъединились.
А позже, подгадав по времени, когда у неё закончится рабочий день, Иван снова позвонил. Соня уже ехала в маршрутке. Короткий декабрьский день давно уступил место темноте. Она отрешённо смотрела в окно. В соответствии с новой модой, деревья были обвешены лампочками, и сияли синим мистическим светом, ещё больше погружая её в странное состояние то ли тоски, то ли пустоты.
В кармане затренькал телефон. Вынырнув из невесёлых размышлений, Соня посмотрела на экран мобильного: Ваня. Она всегда радовалась его звонкам, но сегодня не хотелось с ним говорить. Понимала, что придётся, если не разбираться в причинах его ссоры с женой, то искать пути к их примирению. А не ответить было нельзя – Ване нужна помощь. Горько усмехнувшись: «Мне бы кто помог», – ответила:
– Привет.
– Сонь, ты где? Говорить можешь?
– Не очень. Ещё еду.
– Ясно. Тогда слушай. Я придумал, как помириться с женой. Нужно сделать что-то необычное. Чем-то приятно её удивить. Сначала хотел купить цветы.
– Это банально, хоть и приятно.
– Так и знал, что ты именно это скажешь. Поэтому придумал кое-что другое. Тебе это должно понравиться.
– Главное, чтобы ей понравилось.
– Даже не сомневаюсь. Только без тебя не справлюсь. Поможешь?
– Каким образом? – Напряглась Соня.
Они жили не просто в разных городах, а чёрт знает на каком расстоянии. Чем тут можно помочь? Но Иван уговаривал:
– Сонь, я понимаю, что у тебя могут быть запланированы какие-то дела, но, если ты откажешь, мне кранты.
– Да не тяни ты. Говори, что нужно делать.
– Сонечка, хорошая, помнишь, ты рассказывала про какой-то супер вкусный, быстрый и лёгкий в приготовлении пирог?
– Ты хочешь, чтобы я его испекла и на самолете с ним прилетела? Даже, если на метлу сяду, всё равно быстро не получится.
– Сонь, научи меня его печь.
– Ты будешь печь пирог?
– Только боюсь без тебя не смогу.
– Ну, он, конечно, совсем простой, но как я тебе по телефону… Ты же совсем не готовишь. У тебя на кухне жена командует. Сам говорил, что она хорошая хозяйка.
– Сонь, а давай вместе. Ты будешь мне рассказывать, что делаешь, а я всё в точности повторять.
Она немного помолчала, а потом не уверенно сказала:
– Вань, на это всё равно время нужно. Ты до прихода жены не успеешь.
Это была победа. Она не сказала «нет», а убедить её в том, что времени достаточно, дело не хитрое:
– Жена сегодня поздно придёт. Какой-то аврал на работе. У нас есть минимум часа три-четыре. Хватит?
– Но ещё продукты надо купить.
– Так пошли в магазин.
– В какой? – Окончательно растерялась Соня.
– В ближайший. Вообще-то я уже полчаса брожу с корзиной по супермаркету и тебя жду.
– Ты где вообще?
– Сонька, не тупи. Выходи из маршрутки и рули в магазин.
Она вышла на остановке и через несколько минут уже ходила вдоль стеллажей, складывая в корзину всё необходимое, а по телефону давала указания:
– Вань, яйца дома есть? А мука?
– Понятия не имею.
– Тогда придётся брать, чтобы потом ещё раз не идти.
– Ага. Беру. Что ещё нужно?
Накидав в корзины всё необходимое, они уже шли к кассам, как вдруг Соня скомандовала:
– Стой!
– Стою. Мы что-то забыли?
– Возьми вино, какое жена любит. Желательно белое.
– Почему именно белое?
– Вань, пирог-то рыбный.
– Аааа… Сонь, а ты, какое любишь?
– Не обо мне сейчас речь. Выбирай быстрее.
– Всё. Взял. Что ещё?
– Ещё… Жаль, что цветы нельзя в супермаркете купить.
– Ты же сказала, что это банально.
– В придачу к пирогу, испечённому собственноручно, к вину и свечам… у тебя свечи-то дома есть?
– Есть. А на выходе из магазина ещё открыт цветочный киоск.
– Пошли туда.
– Щас, сдачу только возьму.
Потом они немного поспорили, выбирая цветы. Соня настаивала на одной розе, а Иван хотел непременно пять:
– Ну, что такое один цветочек? – Бубнил он.
– Как ты не поймёшь, что один намного выразительнее, – пыталась убедить его Соня, – огромный букет просто неуместен сейчас. Впрочем – твоя жена, бери, сколько хочешь. Только давай быстрее, мне ещё минут десять по гололёду идти.
– Сонь, а цвет какой?
– Какой она любит?
– А тебе какой нравится?
– Вань, ты, что мне цветы покупаешь? Главное, выбери самую большую и красивую.
– Всё. Взял. Пошли.
Придя домой, они быстро переоделись и взялись за дело.
– Сонь, может, хоть чаю попьём? – Просительно спросил Иван.
– Некогда. Мой руки, бери кастрюлю и доставай миксер.
– А у нас нет миксера, – расстроился Иван, – без него не получится?
– Всё получится. Венчиком взбить можно.
– Эту штуку я видел. Где-то должна быть.
– Посмотри в ящике, где ложки лежат или в соседнем.
– Нашёл, – обрадовался он.
Соня терпеливо объясняла, что и как делается. Когда они дошли до соды и уксуса, снова возникла заминка.
– Нет их нигде.
– Ты же сказал, что это дома есть, – Соня напряглась, думая, что ему придётся сейчас снова бежать в магазин.
– Да есть. Видел я их. Только где не помню.
– Посмотри в шкафчике или в столе, где хранятся крупы и макароны.
– Вот они. Нашёл. Сонь, а ты откуда знаешь, где и что у нас лежит?
– Ты чудной. Это лежит там, где удобно взять. У меня тоже в этих местах всё хранится.
Наконец пирог был отправлен в духовку.
– Что теперь? Мы заслужили перекур? – С надеждой спросил Иван.
– Теперь вымоем посуду. Она у тебя ещё под кран помещается или уже рядом с раковиной ставишь?
– А это обязательно? – Спросил он как-то расстроено.
– Вань, ну, вот представь: приходит жена, ты её встречаешь с шикарной розой, ведёшь к столу, на котором пирог, вино, свечи…  Да она как увидит эту гору посуды, так сразу и пошлёт тебя со всеми твоими свечами и цветами. Пока ты собирался и раздумывал, я уже всё помыла.
– Ну, ты же не будешь без меня курить?
– Да, подожду я. Мой уже, – успокоила его Соня.
Иван загремел посудой и вдруг заявил:
– Ты пока тоже займись делом.
– Это каким же?
– Ну, я уже не школьник, немного изучил женскую психологию. Точно могу сказать, что ты никогда не согласишься на свидание, пока не наведёшь в квартире порядок и не приведёшь себя в надлежащий вид.
– Что ты хочешь сказать?
– Убираться сегодня не обязательно, а вот собой займись.
– Зачем?
– Тебе сегодня предстоит встреча с мужчиной.
– Я никуда не собираюсь и никого к себе не жду.
– Фактор неожиданности ещё никто не отменял.
– Не говори загадками.
– Так я тебе и сказал прямо: готовься к свиданию.
Недовольно ворча, Соня пошла к зеркалу. А Иван подсмеивался над ней:
– Скажи спасибо, что я не заставил тебя наводить чистоту в доме.
– С чего ты решил, что у меня бардак? – Возмутилась Соня.
– Если мы общаемся по телефону, это не говорит о том, что мне не понятно твоё недельное сидение за столом с пачкой сигарет.
– Я всё равно никуда не пойду, – ответила она, закручивая тушь для ресниц.
– Ммм… пахнет как вкусно, – сообщил Иван.
– Пирог! Я с твоими дурацкими тайнами забыла о нём напрочь.
Метнувшись на кухню, она открыла духовку:
– Слава Богу, вовремя, – и растеряно добавила, – сыр не купили. У тебя есть сыр?
– Был вроде небольшой кусочек.
– Потри его на тёрке прямо над пирогом.
– А где у меня тёрка лежит?
Соня рассмеялась:
– Логичнее хранить её рядом с кастрюлями, но мне там неудобно. У меня она на полке рядом с кофемолкой и миксером.
– Нашёл.
– Быстро натирай. Равномерно распределяй. Сделал?
– Ага.
– Ставь снова в духовку.
– Так он уже готов был.
– Ты вроде покурить хотел? Вот тебе время для перекура.
Потушив докуренные сигареты, они достали пироги каждый из своей духовки:
– Соня, красота какая! Мы с тобой молодцы! Спасибо, что не отказалась со мной возиться.
Решив, что для семейного ужина пирог из сковороды можно и не доставать, они начали накрывать на стол. Когда оставалось только зажечь свечи, Соня выдохнула:
– Успели.
– Тащи на свою кухню ноутбук, – заявил Иван.
– Зачем?
– Я тебе через скайп покажу эту красоту.
– Не стоит, – голос у неё сразу сник, – я тебе и так верю.
– Ты не привела себя в порядок? Я же просил.
– Так это для этого нужно было? Вот ненормальный.
– Сонечка, пожалуйста.
– Да несу уже.
Она на ходу скинула халат. Натянула джинсы и футболку. Выдернув адаптер из розетки, понесла ноутбук на кухню. Иван все это время улыбался и молчал. Не мешал ей, точно зная, что Соня волнуется за свой вид. До этого дня они никогда не говорили в скайпе. То некогда, то жена Ивана находилась дома. Их вполне устраивали переписка и телефон.
Настроив камеры, они разглядывали друг друга. Он оценивающе, она смущенно. Соне придраться было не к чему:
– Молодец! Всё хорошо сделал. И роза очень красивая. Я не люблю белые, но эта просто шикарная.
Иван отметил, что в сравнении с фото она осунулась. Под глазами залегли чёрные круги.
– Сонь, прости, но я тебя обманул, – она напряглась, пытаясь угадать, какой кроется за этим подвох, – жена сегодня совсем не придёт.
– Всё так серьёзно? А зачем тогда пирог?
– Мы вообще не ссорились. Просто она на выходные к маме поехала. А пирог для тебя. Я хочу с тобой поужинать. Вот только не смог придумать, как заставить тебя вино купить. У тебя ни каких запасов нет?
– Где-то водка была, – растерянно ответила Соня.
– Тащи. Это ещё лучше.
Недоумевая, она достала из холодильника бутылку. Иван тоже заменил вино. Выпили.
– А теперь ешь, – скомандовал он.
Отщипнув немного от куска пирога, Соня, нехотя прожевала, и замерла.
– Наливай, – не давал он опомниться.
Опять выпили. И снова он заставлял её закусывать. Только после третьей рюмки она начала нормально есть. Иван дождался, когда Соня расправится со своим куском, и снова скомандовал наливать.
– Я не хочу больше. Правда, – запротестовала Соня.
– Тогда рассказывай, что с тобой происходит.
– Если бы я знала. Словно за глухой стеной нахожусь. И не хочу искать выход.
– Я завтра прилечу, и будем искать вместе.
Соня даже не испугалась:
– С ума сошёл? – Сказала спокойно и безразлично.
– Ты зря думаешь, что я не сделаю этого.
– А жене, что скажешь?
– Тогда уже ничего не нужно будет говорить. Она всё равно не поверит. Соня, давай вместе подумаем. Вспоминай, что могло стать причиной депрессии.
– Не было никаких поводов и предпосылок. Всё шло, как обычно.
– У тебя просто накопилась усталость. Ты весь год из одной беды падаешь в другую. Я смотрел на тебя и думал, что ты железная. Теперь вижу, что живая настоящая.
Соня молчала. Боялась расплакаться. А Иван ломал голову над тем, что сказать ей такого, чтобы, наконец, хлынули слёзы. Помаячив перед камерой пачкой сигарет, спросил:
– Покурим?
Соня, взяла сигарету, щёлкнула зажигалкой. С первой струйкой дыма её лицо снова стало отрешённо-безразличным. Непроницаемым. Она, будто не в камеру смотрела, а в себя заглядывала.
– Эй, Соня, не уходи! Говори со мной, – забеспокоился Иван.
– О чём? – Ответила она, сбрасывая оцепенение.
– Ответь, почему ради меня, ты нашла в себе силы не просто встряхнуться, а даже испечь пирог? Когда мы это делали, я слышал твой обычный голос.
– А до этого он был другой?
– Тусклый.
– Не придумывай.
– Не уходи от ответа.
– Ты мой друг. Тебе была нужна помощь. Я, что не должна была тебе помогать?
– Сонька, – Иван удивлённо таращился на неё из монитора, – я понял! Ты способна заботиться обо всех родных, друзьях. Близких и дальних. А вот себя ты не любишь.
– А себя можно любить?
– Нужно!
– Это называется себялюбие. Плохая черта характера. Неприятная. Сродни эгоизму.
– Не путай эти два понятия. Эгоисты только о себе думают. А люди, которые любят себя, могут и другим сопереживать.
– Наверное, ты прав…
– Вот сейчас и начнём учиться любить себя.
– Хорошо. Учи.
Иван задумался. Легко было объяснить, а вот, как подсказать? Соня, видимо, поняла причину его молчания, усмехнулась:
– Вот видишь, сам не знаешь.
– Просто у нас с тобой не принято разбирать полёты, а сейчас без этого никак.
– Давай, разбирай. Только сначала я чайник поставлю.
– Никакого кофе! – Запротестовал Иван.
– А чай можно? – Улыбнулась Соня.
Сделав свежую заварку, они снова уселись перед мониторами. Закурили.
– Я понял, почему ты ни с кем не делилась своей болью.
– Она никому не нужна.
– Если бы это было так, я бы не искал глупых отговорок для жены, а поехал вместе с ней к тёще.
– Ты из-за меня? – Удивилась Соня.
– И, если ты мне скажешь, что больше никто тебе всё это время не звонил, не приходил, не пытался расшевелить, я не поверю.
– Не скажу.
– Вот видишь! – Он немного помолчал, а потом озадачил её. – Какой из этого следует вывод?
– Какой? – Растерялась Соня.
– Оберегая дорогих тебе людей от своей боли, ты заставила их страдать от бессилия и непонимания, как тебе помочь. Девочка моя, даже мне, имеющему возможность только слышать твой голос, было неспокойно. Я представить боюсь, что испытывали твои друзья, общаясь с тобой в реале.
– Я дура. И эгоистка, – расстроилась Соня, поняв, что Иван прав.
– Будем работать над ошибками?
– Думаешь, ещё не поздно?
– У нас в запасе почти двое суток. Успеем.
Соня улыбнулась:
– Я не об этом.
– Да понял я, о чём ты. Думаю, что не поздно. Начинай!
– Что начинать?
– Рассказывать. Всё, как на духу.
Соня задумалась. Иван не торопил, давал возможность собраться с мыслями. Вздохнув, она растерянно сказала:
– Даже не знаю с чего начать… Что обозначить причиной.
– А ты начни издалека. Например, со школы. Тебя там не обижали разве?
– Это давно отболело.
– А ты забудь, что мы работаем над ошибками и ищем причину. Может, тогда она легче найдётся.
– Хорошо. Попробую.
И Соня начала рассказывать. О школе, об отношениях в семье, о первой любви… Иван старался не перебивать. Лишь иногда вставлял краткие определения. Как правило, относящиеся к мужчинам. И самым мягким из них было: «Вот козёл!» Она уже не сдерживала слёз. Под утро они все были выплаканы. Докуривая последнюю сигарету из пачки, Иван сказал:
– Как же твоё сердце всё это выдержало? И душа не зачерствела, не обозлилась на весь белый свет?
– Разве это не одно и то же: сердце и душа?
– Абсолютно разные понятия. Сердце – это орган. Его можно не только чувствовать, но и слышать. И даже увидеть. Прооперировать можно. Все знают, где оно находится. А душа… Её никто не видел. Она вроде и болит, и летает, но кто может утверждать, что она существует? На переживания они реагируют вроде и одинаково, и в то же время по-разному. Сердце сгорает в инфаркте, а душа… это только сказать можно, что она почернела от горя. Душа – лишь образ. Религиозно-поэтический образ.
– Ого! Да ты философ!
– Как мне тяжело чувствовать своё бессилие, и понимать, что я идиот. Придумал этот дурацкий пирог. Думал, что ты поешь, и все пройдёт, наладится. Надо было ещё утром к тебе лететь. Сейчас не в монитор смотрел бы на тебя, а сидел рядом и обнимал за плечи.
Соня, улыбнулась:
– Я бы со стыда сгорела, если бы ты увидел мой беспорядок.
– Странный вы народ. Мужчина для чего напрашивается в гости к женщине? Думаешь, чтобы чистоту оценить? Нет. Чтобы без платья её увидеть. Ласкать кожу не взглядом, а руками. Чтобы не говорить слова утешения и поддержки, а пить со щёк всю соль и отчаяние души. Посмотри на меня. Я хочу глаза твои увидеть.
Соня подняла голову и почти простонала:
– Я устала быть сильной. Устала…
Больше всего ему сейчас хотелось усадить её к себе на колени, обнимать и целовать. Понимая, что бороться с собой сил уже нет, вдруг сказал:
– Скайп – это, конечно, хорошо, но лучше бы его не было. Что мне теперь делать с желанием раздеть тебя?
– Ванька, не надо об этом. Потому что у меня нет ни малейшего желания сопротивляться.
– Я хочу, чтобы ты мне помогала.
– А я бы помогла, Вань. Но тогда нашей дружбе пришёл бы конец.
– Да. Это была бы уже не дружба. Ты думаешь, нам от этого стало бы хуже?
Соня молчала. А Иван думал о том, что Бог, наверное, специально делает так, что люди, необходимые друг другу рождаются в разных концах земли и в разные времена. Почему? Ограждает обоих от чего-то? Проверяет: будут они бороться за своё счастье или остановятся на работе над ошибками? Соня, будто, прочитала его мысли:
– В жизни ничего случайного не бывает. Мы нужны друг другу именно, как друзья. Поэтому и живём в разных концах света.
И снова они молчали. Только думали теперь об одном и том же: как бы не пришлось потом снова работать над ошибками, исправляя сегодняшнюю нерешительность. Обоим было абсолютно всё равно, что сейчас рвётся на части, сердце или душа. Унять желание было нечем.
ВЫХОДНЫЕ
На работе Ольга ещё как-то держалась. Но стоило переступить порог квартиры, как она позволила усталости навалиться, и плюхнулась на стул. В окно кухни уже начали заползать сумерки, а она всё смотрела в одну точку. Вернее, в никуда. Накануне, утром, проводив детей к отцу, строила планы: и генеральную уборку нужно успеть сделать, и бельё с двух стирок перегладить, и книгу дочитать, и, хоть немного, выспаться. У неё впереди были целых два дня и ещё сегодняшний вечер. Но сейчас не находились силы даже чайник поставить. «Сначала в душ, а потом чай», – лишь подумала Ольга, и не шевельнулась. Тут в дверь позвонили. «Меня нет», – прошептала она, и пошла в ванну.
Легче после душа стало ненадолго. Пока закипал чайник, сделала бутерброд. Тут же его съела, а чай даже заваривать не стала. Взяла книгу и пошла в спальню. Устроившись поудобнее, нашла нужную страницу и… тут же заснула.
Когда Ольга открыла глаза, было позднее утро. Она откинула одеяло и села. Но, вспомнив, что детей дома нет, снова легла. В непривычной тишине слышалось тиканье часов. Взяв книгу, начала читать. Поняв, что уже в который раз читает одно и то же предложение, встала: «Интересно вроде, а не читается».
Доедая вчерашнюю кашу, размышляла с чего начать: бельё погладить, или всё же навести порядок в шкафах. Помыв посуду, достала гладильную доску и утюг. Чтобы как-то скрасить нудную работу, включила телевизор. Пощёлкав кнопками на пульте, нашла любимый сериал.
Утюг так и простоял на доске не включенным целый день. Только, когда закончилась последняя серия, Ольга сказала сама себе: «А гладить всё равно придётся». Попутно разложив всё аккуратно на полках, побрела на кухню. Поужинала яичницей и отправилась спать. Выключила ночник и дала себе твёрдое обещание встать пораньше, чтобы кроме уборки что-нибудь приготовить – вечером приедут дети.
Проснулась Ольга ещё позже, чем вчера. О генеральной уборке пришлось забыть. Ограничилась обычной. Приготовив любимые блюда детей, переоделась и побежала встречать своих сорванцов. «Словно и не было выходных», – подумала она, глядя на подъезжающий автобус. Отдохнула или нет, пока не понимала. Запланированные дела сделаны частично. «Что мне мешало?» – Начала ругать себя Ольга.
Оба дня её не покидало чувство опустошённости. Она бродила по квартире, словно искала что-то, но никак не находила. Пыталась оправдать себя хроническим недосыпанием и усталостью, но понимала, что причина не в этом. Иногда хотелось плакать, то ли от бессилия, то ли от жалости к себе. Но этого позволить Ольга не могла – иначе совсем могла расклеиться.
Подъехавший автобус распахнул двери, выпуская пассажиров. Ольга не волновалась – остановка конечная, высадят всех. Но её мальчишки выскочили почти первыми, и с радостными воплями кинулись обнимать. Расцеловав их в загорелые щёки, и в выцветшие за лето макушки, она впервые за эти выходные улыбнулась и облегчённо вздохнула: «Ну, вот и нашёлся ответ на все мои вопросы».
Без этих непосед Ольга теряла смысл жизни. Переставала чувствовать её вкус. Они были не просто счастьем и надеждой, они были её воздухом, без которого жить просто невозможно.
ЭГОИСТ
Почему-то в последнее время Николай часто вспоминал детство. Он тогда жил у бабушки в деревне под Ростовом. Дядя Саша катал его на мотоцикле. А маленький Колька, обхватив его руками, выглядывал из-за широкой спины и ловил лицом ветер. Красная «Ява» пела на всю округу. Именно пела, а не тарахтела, потому что «Явы» не тарахтят.
Кольку просто распирало от гордости, когда ловил на себе завистливые взгляды пацанов. Мотоциклы в деревне, конечно, были у многих, но такой, как у дяди Саши – единственный. Рычащие «Уралы», трескучие «Ижи» использовались местными мужиками чаще всего для хозяйственных целей, ну, или для поездок на рыбалку. А просто так прокатиться по вольным лугам, никому и в голову не приходило. Никому, кроме дяди Саши.
Частенько, заехав за Колькой, он вёз его к реке смотреть, как солнце, зардевшись, падает прямо за дальний край огромного пшеничного поля. Или, разбудив ранним утром, говорил: «Хочешь, в туман съездим?» Колька готов был ехать куда угодно – с дядей Сашей везде интересно. Даже виденная много раз полянка на краю леса, становилась необычной, если Колька приезжал сюда на «Яве». Поставив мотоцикл в тенёк, дядя Саша падал в высокую траву и показывал, пристроившемуся рядом Кольке, целый мир:
– Кузнечик травинку пилит – трудится.
– А для чего она ему?
– Не знаю… Смотри, муравьишка чего-то тащит.
Присмотревшись, Колька удивлялся:
– Да это же хвоинка. Где он взял-то её?
– В лесу, конечно.
– Ага, – недоверчиво качал головой Колька, – лес-то вон где.
– Ну, здесь же ёлок нет. Значит, оттуда и тащит.
Постепенно Колька сам начинал замечать необычное в самых обычных вещах:
– Как думаешь, божья коровка доползёт до самого верха?
Какое-то время они наблюдали за красным с чёрными точками жучком, молча. Потом дядя Саша сообщал:
– Всё, щас улетит.
– А, как она знает, куда ей надо лететь?
– Ну, ты спросил? – Смеялся дядя Саша. – Разве ж я понимаю её язык…
– А она говорить умеет, что ли?
– Все умеют, только мы бестолковые да глухие – то не слышим, то не понимаем.
Колька ещё много чего помнил из своего детства. Но больше всего, пожалуй, сами поездки на мотоцикле. Это ощущение даже по ночам иногда снилось. Николай просто физически чувствовал тепло дядиной спины и свежий, пахнущий только что скошенной травой, поток воздуха. Скорость была такая, что даже ресницы заворачивались, и приходилось щурить глаза. Когда дыхание перехватывало, и он просыпался, то потом ещё долго лежал, улыбаясь в темноту. Счастливое блаженство во сне было настолько реальным, что однажды, много лет спустя, ему захотелось испытать его снова.
Вспомнилось, как перед школой родители забрали его к себе на север. Он тогда и не понял, что это навсегда. Даже с друзьями толком не простился:
– Гляну, чо там, и назад приеду. 
Правда, велик с удочками всё же занёс в сарай – так надёжнее. А то мало ли что. Ищи потом ветра в поле. Заметив возле качелей мячик, бабушкин подарок, пнул по нему со всей силы, отправляя в неприкрытую дверь сарая, словно в ворота. Довольно хмыкнул, радуясь тому, что не промазал, и пошёл в дом.
Бабушка, складывая его рубашки, то и дело вытирала глаза. Колька удивлялся: «Чего она плачет? Я же ненадолго уезжаю. Даже соскучиться не успеет». Если бы знал он тогда, как будет скучать сам. И по бабушке, и по друзьям, и по дяде Саше с его мотоциклом.
Школьные будни тянулись бесконечно. А летние каникулы в деревне у бабушки пролетали так быстро, что казалось, будто вот только приехал, поспал ночку, а утром уже снова надо улетать домой, к неуютным холодным пейзажам.
В один из своих приездов Колька долго упрашивал дядю Сашу разрешить ему самому прокатиться на мотоцикле. Обидевшись из-за отказа, следующим летом ни разу не зашёл к нему. Как только бабушка не убеждала, как только не уговаривала, Колька упрямо обходил дом дяди Саши стороной. А ещё через год, обида забылась, но поездок по округе больше никогда у них не было.
Колька так сильно скучал по деревне, что после окончания школы поступил в ростовский техникум. Но к защите диплома, мечта остаться навсегда в Ростове, растаяла. Он даже на выпускной вечер не остался. Сразу после получения заветной корочки рванул в аэропорт и улетел. Домой. К нефтяным вышкам, ставшими родными. Понял, что успел полюбить север с его клюквой на болоте и белыми ночами.
Годы в молодости летят настолько быстро, что на воспоминания времени почти не хватает. В голове лишь мечты и планы на будущее. Но иногда всё же случаются такие дни, когда не хочется никуда спешить. Тогда, отгородившись от всех проблем и забот какой-нибудь придуманной причиной, Николай мысленно улетал в далёкую деревню своего детства.
Лишь повзрослев, он осознал всю неприглядность своего поведения по отношению к дяде. Как ни старался, оправданий для себя не находил. Слабым утешением мелькнула мысль о том, что случилось всё во время, которое можно посчитать переходным возрастом. Но тут же осадил себя: «Эгоизм в любом возрасте эгоизмом и останется». Наверное, именно в этот момент появилось желание повиниться перед дядей Сашей, показать, что помнит их поездки и понимает, что они для него значат. Но просто сказать об этом словами, Николай не хотел – не интересно. А, вот, если бы…
Идея самому прокатить дядю Сашу на собственном мотоцикле, вспыхнув в подсознании Николая, переросла в мечту. Он отчётливо видел, как подкатывает к дому, на точно такой же красной «Яве», сигналит, а потом едет вместе с дядей по знакомым, и таким любимым местам. Здорово! И слов никаких не надо – без них всё ясно.
 «Ява» нашлась быстро. Совсем не разбитая. Лишь мотор перебрал да покрасил. Оставалось сдать на права и можно ехать. Но, как говориться, долгий загад не бывает богат. Закрутился Николай с разными проблемами и не успел заняться правами. Можно было, конечно, и на машине поехать. В дороге даже удобнее на ней. Только эффект будет не тот. И поездка была отложена до следующего отпуска. А последние недели этого, он проводил с друзьями на речке. Благо погода выдалась, как никогда жаркая – никакого юга не надо.
Целыми днями из воды не вылезал. Даже с Алисой познакомился во время очередного заплыва. Думал, так, пофлиртует немного и всё. Но чем-то его зацепила эта девушка. Было в ней что-то такое, от чего Николай потерял голову. С Алисой было интересно, весело и в то же время спокойно. Можно часами разговаривать или молчать. Понимали друг друга не только с полуслова, но и с полу вздоха. Легко становились спокойными и здравомыслящими, если она приходила на свидание с сыном-дошкольником. И также легко впадали в безрассудство, когда оставались одни.
Алиса, не задумываясь, приняла приглашение Николая на ночную крышу. Романтический ужин удался на славу и плавно перешёл в завтрак, когда, встречая рассвет, они допили, наконец-таки, шампанское. У Николая кружилась голова. Вовсе не от алкоголя или высоты. От её близости. Немного побаиваясь, что спугнёт, всё же поцеловал. Неожиданно Алиса ответила. Страстно и откровенно. Но, когда он попытался расстегнуть пуговки на блузке, уперлась руками в его грудь и запротестовала:
– Нет.
Николай начал оправдываться, но она его перебила:
– Всё нормально. Я тебя понимаю. Но и ты пойми меня…
Он понял. И его стало тянуть к ней ещё сильнее.
На следующий день они не встречались. К Николаю из Ростова прилетала бабушка. Его родная, любимая бабушка. И, хотя лет ей было уже не мало, чувствовала она себя замечательно. На подъём лёгкая, на ногу шустрая. О старости ей напоминало лишь зрение – читала в очках, да нитку в иголку без них уже продеть не получалось. Вместе с ней прилетал племянник Николая – сын двоюродной сестры. Мальчик рос без отца, и за те несколько дней, что они собирались погостить, нужно было хоть немного заполнить эту пустоту. Как он это сделает, Николай даже не задумывался: «Получиться – хорошо, а – нет… На нет и суда нет». Главным для него было вернуть бабушке хоть немного того тепла, которое она щедро дарила всем своим внукам. Вот к её встрече он готовился. Заранее договорился с мужичком о покупке барана. Его бабушка достойна не магазинного шашлыка, а настоящего, из парного мяса. На этом фантазия закончилась, но Николай не расстраивался – по ходу что-нибудь придумается. 
В аэропорт он приехал вместе с мамой. Татьяна специально взяла отпуск по случаю приезда своей матери и внука сестры. Надеялась, что Егорка не забыл её, хотя со времени их встречи прошло уже больше года. Они тогда подружились, и мальчик никак не хотел отпускать свою новую бабушку. А вот Николая он вряд ли помнил, потому что едва ходить научился, когда Николай приезжал в гости в родную деревню.
Егорка, едва увидев Татьяну, сорвался с места и кинулся ей навстречу, оглашая зал прилёта радостным криком:
– Бабушка Та-а-аня-я-я-я!
Нацеловавшись с ней, повернулся к Николаю, который обнимал свою бабушку и, уткнувшись той в плечо, вдыхал родной запах молока, ватрушек и полыни. Бабушка пахла ещё чем-то. Много лет Николай не мог объяснить, чем. А сейчас вдруг понял – она пахла его детством. От этой догадки почему-то защипало в носу и, чтобы удержать совсем не мужские сентиментальные слёзы, он отстранился от неё и повернулся к Егорке и матери. Мальчик степенно по-взрослому протянул руку:
– Здравствуй, Коля!
Пожимая протянутую руку, Николай удивился: «Неужели помнит? – Но потом догадался. – Бабушка рассказала». Закончив с приветствиями, и получив багаж, Николай предложил Егорке:
– Пойдём, машину подгоним, а то бабушкам тяжело вещи нести, а мы с тобой сразу всё не возьмём.
Пока шли к машине, Егорка болтал без умолку. Сообщил, что в этом году пойдёт в школу, что уже умеет читать и считать, что пишет не очень красиво, но зато быстро. А когда Николай завёл машину, спросил:
– А чем мы с тобой заниматься будем?
Немного растерявшись, Николай ответил:
– Придумаем что-нибудь.
Сказав эту, ничего не значащую фразу, посмотрел на Егорку. А, встретившись с ним взглядами, почувствовал, как по спине побежали мурашки. Глазами племянника смотрело его собственное детство. Что-то во взгляде мальчугана было такое, что Николай увидел, как в зеркале, себя семилетнего. Память услужливо подсовывала одну за другой, полустёртые временем, смешные картинки. Вот он прячет за спиной лягушонка и говорит соседской девочке: «Хочешь, я тебе что-то подарю?» А вот они с бабушкой бегают вокруг яблони. Что он такого натворил, забылось совсем. Вспомнилось только, как бабушка, сорвав пучок крапивы, пыталась его догнать. Вдруг Егорка подмигнул. От неожиданности Николай сделал то же самое и, рассмеявшись, наконец-то тронулся с места.
День пролетел в радостной суете, в разговорах о житье-бытье и воспоминаниях. Вечером, когда все устали и немного угомонились, Николай хотел улизнуть. Хотя бы пару часов побыть с Алисой. Отправил смс и незаметно нырнул в прихожую. Он уже обулся и собирался тихонько открыть дверь, как вдруг перед ним, словно гриб, вырос Егорка:
– А ты куда?
– Прогуляюсь немного…
– Я с тобой, – радостно выпалил мальчуган, а потом осёкся, как-то сник и, вздохнув, закончил, – если только ты возьмёшь.
Он смотрел так умоляюще, что отказать было трудно. Как за соломинку, уцепился Николай за последнюю надежду:
– Так поздно уже. Бабушка, наверное, не разрешит.
– С тобой? Ещё как разрешит, – и снова подмигнул.
Николай рассмеялся, взъерошив русые вихры на его макушке:
– Обувайся! – Заглянул в комнату. – Бабушка, мы прогуляемся, – и, не дожидаясь ответа, они выбежали из квартиры.
Выруливая со двора на дорогу, Николай ломал голову над тем, как теперь поступить: просто покататься по городу и вернуться домой, или всё же поехать за Алисой? Решив, что не сможет объяснить пацану присутствие девушки, припарковался на обочине, достал телефон и начал набирать смс – надо предупредить, что свидание отменяется. Вдруг Егорка спросил:
– Коля, а что такое романтика?
Опустив телефон на колени, Николай недоумённо смотрел на племянника: «Ничего себе вопросы у ребёнка! – Но надо было как-то выпутываться из этой ситуации и, выигрывая немного времени на обдумывание, собрался ответить вопросом. – А ты сам, как думаешь?» Однако Егорка не стал ждать:
– Подожди. Я знаю. Сейчас объясню.
По-детски наивно Егорка изложил свою версию этого понятия, и не давая Николаю вставить хоть слово, поинтересовался:
– У тебя девочка есть?
Николай заморгал, не зная, как разговаривать с ребёнком на такие темы. Но тот понял молчание по-своему:
– Ясно. Это секрет. Да? – Пристально, как-то не по-детски посмотрел, и продолжил. – Ты уже большой, тебе можно.
Николай стряхнул оцепенение:
– Конечно, есть.
– Красивая?
– Мне нравится.
– Познакомишь?
– Если она согласится.
– А ты ей скажи, что я хороший.
Николай набрал смс и, не дожидаясь ответа, снова завёл мотор:
– А знаешь, что мы с тобой сделаем, друг мой Егорка? Мы её украдем.
– Как это? – От удивления серые глаза мальчугана расширились и стали, как пятирублёвки.
– Купим цветы, подъедем к ней, посадим в машину и увезём.
– Думаешь, не обидится? – Недоверчиво качнул головой Егор.
– Надеюсь, – улыбнулся Николай, и остановился возле цветочного магазина.
Повода для цветов не было никакого. Но ему так хотелось подарить Алисе розы! Белые. Большие. Штук пять. А лучше тринадцать.
Но Егорка запротестовал:
– Коль, вот ты большой, а не знаешь – белые цветы невестам дарят. Ты, чо жениться собрался?
– Пока нет, – вздохнул Николай и расплатился за пять бордовых роз, выбранных Егоркой.
Его удивляло, что семилетний ребёнок разговаривает и рассуждает, как взрослый. Остановив машину на очередном светофоре, Николай спросил:
– Друзей -то у тебя много?
– Ни одного, – вздохнул Егорка.
Не дожидаясь следующего вопроса, продолжил:
– Не с кем дружить. Во всей деревне из детей только я и брат.
Николай снова вспомнил себя. Они носились по деревне, поднимая пыль босыми ногами, целой ватагой. И в футбол погонять набиралось пацанов на две небольших команды, и болельщиц было не меньше. Подумал: «Надо его с мальчишками познакомить». Егор, будто мысли его прочитал:
– Вот учиться начну, может, и подружусь с кем, – и меняя, видимо, не очень приятную тему, спросил, – ты лучше скажи, как мы её воровать будем?
Николай улыбнулся:
– Подъезжаем. Выскакиваем из машины. Вручаем цветы, – чуть помолчал, раздумывая, как сказать помягче, – берём за руку и ведём… – затормозил и скомандовал, – пошли.
Алиса ждала их в условленном месте. Стройная, красивая. Ветерок шевелил медные волосы и слегка приподнимал подол лёгкого платья. Егорка застыл перед ней, не решаясь даже заговорить, не то, что взять за руку. Николай подтолкнул его:
– Действуй!
Но Егорка не двигался и молчал. Николай лихорадочно соображал, как ускорить события.
– Она тебе не нравится? Поехали другую поищем, – подначил он племянника и пошёл к своей машине.
– Ещё чего, – ожил Егор. – Это тебе, – протянул розы Алисе, а когда она осторожно взяла букет, схватил её за руку и потянул к машине, – Коля, дверь открывай!
Алиса рассмеялась и послушно села на сидение.
– Ты нас не бойся, мы хорошие, – продолжая рассматривать девушку, успокоил её Егор.
– Я это вижу. Только зачем нужно было меня воровать? С вами я и так бы поехала.
Алиса склонила голову к цветам и вдохнула их аромат. Волосы прикрыли лицо. Егор несмело протянул руку и заправил прядки ей за ухо:
– Не прячься.
– От вас, пожалуй, спрячешься, – посмотрела в окно и удивлённо спросила, – а мы куда едем?
– За Павликом, – Николай уже припарковался возле подъезда, – думаю, что с нами ему будет веселее, чем сидеть дома с твоей сестрой.
Он обернулся к Алисе и строго произнёс:
– У тебя пять минут.
Та выпорхнула из машины и исчезла в подъезде. Егор приступил к расспросам:
– Кто такой Павлик? Почему он с нами поедет? Мы же с тобой только Алису хотели украсть.
– Это её сын. Почему он должен скучать с тётей дома?
– А нам теперь с ним нянчиться, – насупившись, пробурчал Егор.
– Зачем с ним нянчиться? – Удивился Николай. – Он большой уже. Как и ты, в первый класс осенью пойдёт.
– Ну, тогда ладно, – согласился Егор, – пусть едет. А куда мы теперь?
Ответить Николай не успел. Распахнулась дверца и в машину сели Алиса с сыном.
– Здравствуйте, я Павлик, – смущённо сказал мальчик, глядя на Егорку.
Тот, по-взрослому, протянул руку:
– Егор. А это, – кивнул в сторону Николая, – Коля – мой дядя.
Дальше разговор не клеился. Мальчишки украдкой рассматривали друг друга. Алиса крутила ручку магнитолы, пытаясь найти радиостанцию с хорошей музыкой. Николай сосредоточился на дороге. Но скоро он припарковался и сообщил:
– Приехали. Выходим.
В кафе «Мороженое», куда они приехали, из посетителей была лишь одна юная пара. Официант стоял у стойки и вместе с барменом смотрел по ноутбуку какой-то матч. Когда Николай со своей командой разместился за столом, один из работников кафе, не подходя к ним, крикнул:
– Мы закрываемся.
– У нас есть полчаса, – ответил Николай.
Официант нехотя подошёл и с недовольным видом поинтересовался:
– Что будете заказывать?
Николай, не глядя в меню, сказал:
– Четыре больших ассорти, густо политых сиропом и обильно посыпанных шоколадом.
– Двойные? – Уточнил официант.
– Да.
Уплетая мороженое за обе щёки, Егорка осматривал помещение. Явно, в таком заведении он был впервые.
– А чо, они взаправдашные? – Показал глазами на люстру, с которой свисали дополнительные лампочки, стилизованные под сосульки.
– Неа – это такие гирлянды, – пояснил Павлик, – они, когда включены, кажется, что вода с них течёт.
– Да ладно, – недоверчиво склонил голову на бок Егорка, – таких гирлянд не бывает.
– Ещё как бывает, – не уступал Павлик, – я сам видел, когда раньше сюда приходил.
Николай, молча, встал из-за стола и снова подошёл к стойке:
– Ребята, – дружелюбно обратился он к официантам, – спасибо огромное, что согласились обслужить нас. У вас мороженое просто обалденное. Можно еще одну просьбу?
– Вторую порцию съесть не успеете, – съехидничал один из них.
– Да нет, я о другом, – не обращая внимания на колкость, продолжил Николай, – включите, пожалуйста, иллюминацию. Племянник в гости приехал, говорит, никогда такой не видел.
 Официант попытался, было, протестовать, но напарник улыбнулся:
– Сейчас сделаю.
– Спасибо, – ответил Николай и попросил счёт, давая понять, что просьб больше не будет, и задерживаться дольше они не собираются.
Когда он садился на своё место свет в зале медленно потускнел. Егорка беспокойно вскинул голову:
– Закрываются? Уходить надо?
– Нет-нет, – успокоила его Алиса, – пока не съедим, никто нас не прогонит.
Но Егорка к мороженому больше не притронулся. Сначала, заворожено смотрел на включившиеся гирлянды, а потом встал под одной из люстр и пытался поймать в ладошки, стекающие капли.
– Не капают, – удивлялся он, перебегая от одной люстры к другой, – Павлик, куда капли деваются?
– Да я сам не понимаю, как это получается.
И они уже вдвоём бегали между столами, пытаясь поймать капли с сосулек.
Когда снова сели в машину, скованности никто не чувствовал. Мальчишки, перебивая друг друга, восторженно рассказывали о сказочных сосульках, о том, что по-настоящему, в жизни, свет так не гаснет и не загорается. Остановив машину возле подъезда, Николай спросил:
– А мороженое-то понравилось?
– Ага. Особенно зелёное. Я бы одного его десять таких вазочек слопал, – и в доказательство своих слов Егорка облизнулся.
– А я фисташковое не очень люблю. Мне клубничного бы побольше, – Павлик откинулся на сидение и погладил живот, – вот это вкуснотища.
Но тут же спохватился:
– Все вкусные были. Спасибо, дядя Коля.
Когда, попрощавшись с Алисой и её сыном, ехали домой, Николай спросил:
– Егорка, а ты секреты хранить умеешь?
– Спрашиваешь, – обиженно протянул мальчик, – я же не девчонка. Это они сразу всё выбалтывают.
– Тогда, дома о сегодняшнем вечере молчок.
Егорка уточнил:
– Совсем-совсем ничего нельзя рассказывать? Ни про мороженое, ни про сосульки? – Хитро прищурился, – или только про Алису?
Николай заглушил мотор, рассмеялся и, взъерошив вихрастый чуб племянника, добавил:
–  И про Павлика. А то непонятно будет, что за мальчик и откуда взялся.
– Ну, да, – задумчиво протянул Егор, – про Павлика тоже секрет. Коля, а мы ещё с ними поедем куда-нить?
Николай встрепенулся от звука полузабытого словечка:
– Понравились?
– Ага. Особенно Алиса. Красивая. Павлик тоже нормальный. Так поедем, Коль?
– Обязательно. Вот только тебя к школе оденем.
– Я чо без одежды? У меня и так всего полно.
– Бабушка Таня хочет школьную форму тебе купить.
Они уже поднимались на свой этаж, когда Егор спохватился:
– Так ты мой размер не знаешь, как покупать-то будем?
Поход по магазинам Егора совсем не радовал, и он всячески пытался избежать этой неприятной процедуры.
– Не отвертишься, – рассмеялся Николай и подтолкнул племянника к двери.
Егорка, скинул сандалии, и с порога завопил:
– Бабушка, а где мы с Колей были!
Николай затаил дыхание: «Проболтается». Но Егорка, с восторгом рассказывая о том, что было в мороженице, ни разу не упомянул о своих новых знакомствах. Хранил секрет.
На следующий день, едва проглотив завтрак, все отправились по магазинам. Костюм выбирали долго. Нужно было купить такой, чтобы Егор был самым красивым мальчиком в школе. Пришлось ему не один раз примерять то, что бабушке Тане казалось подходящим. Но каждый раз, то велик, то цвет не тот, то ещё что-нибудь. Пока нашли то, что надо, Егорка устал и начал ныть:
– Купите уже хоть какой-нибудь.
Пока бабушка Таня рассматривала очередной костюм, Николай шепнул племяннику:
– Если не будешь ныть, покатаю на мотоцикле.
Глаза у пацана загорелись, он хотел что-то спросить, но Николай приложил палец к губам:
– Тссс, это секрет. Бабушка Таня не разрешит.
Егорка зашептал:
– А у тебя и мотик есть?
Николай успел только кивнуть, как подошла бабушка Таня и началась новая примерка. К счастью, этот костюм был именно таким, какой был нужен самому лучшему первокласснику. Причём не только в будущей школе Егорки, но и во всём свете. Рубашки купили без примерки. Просто приложили одну к спине, и по этому размеру взяли несколько штук разного цвета. А вот в обувном отделе бабушка Таня снова долго ходила вдоль полок. Сначала просто смотрела, потом о чём-то разговаривала с продавцом. Но Егорка ни проронил ни слова. А когда перед ним поставили несколько пар туфель и ботинок без единого вздоха обувался-разувался и послушно прохаживался вдоль скамейки, спокойно отвечая на вопросы: «Не жмут? Велики? Удобно?» Бабушка Таня забеспокоилась даже:
– Егорка, сынок, что с тобой? Пока костюм выбирали ныл не останавливаясь, а тут… Устал? Голова не болит?
– Что ты, баба Таня? Всё нормально. Просто я понял, что это очень нужные вещи, а ты не можешь знать какие малы, а какие велики – ноги-то мои. Повернулся к Николаю, так, чтобы бабушка не видела его лица, и подмигнул. Николай сделал то же самое и рассмеялся.
Бабушка Таня только руками развела и поставила на прилавок, то, что, по её мнению, подошло больше всего.
А вот в отделе, где продавались ранцы, Егорка растерялся от разнообразия форм, расцветок и главное рисунков. Каких только не было! И Микки Маусы, и Спайдер Мэны, и просто мячики разные. Но глаза никак не хотели смотреть ни на что, кроме красной машины. Темно-синий рюкзак с сетчатыми кармашками по бокам, с двумя отделениями на «молниях» и такой яркой спортивной машиной был пределом мечтаний. Егорка крепко держал его в руках, пока ему показывали другие ранцы и боялся, что этот не понравится бабушке Тане или окажется слишком дорогим, и Коля его не купит. Но как только понял, что никто не собирается переубеждать, а Николай пошёл к кассе, сразу надел его и не снимал до самого дома. Когда вышли на улицу, бабушка Таня сказала:
– Ну, теперь можно и домой.
Егорка обрадовался, но Николай сказал, что надо ещё в один магазин. Незаметно вздохнув, Егорка пошёл следом, даже не спрашивая, что ещё надо покупать, и почему бабушка Таня не пошла с ними. Николай вдруг начал задавать вопросы:
– Значит, говоришь, читать умеешь?
– Угу.
– И цифры тоже знаешь?
– Ага.
– Следовательно, смс отправить сможешь?
– Не смогу.
– Почему, – растерялся Николай.
– Потому что для этого телефон надо. А у меня его нет.
Николай остановился перед какой-то дверью, распахнул её перед племянником:
– Сейчас будет. Заходи.
Не веря в происходящее, Егорка вошёл в магазин.
– Выбирай, – подтолкнул Николай племянника к витринам.
Егорка не успел рассмотреть ни одного телефона, как к ним подошёл какой-то парень в белой рубашке:
– Вам помочь?
– Нужен телефон вот для этого молодого человека, – показал на Егорку Николай.
Пока мальчик рассматривал аккуратные мобилки, взрослые говорили какие-то непонятные слова. Егорка их и раньше слышал, но что такое блютуз, микросиди и аккумулятор пока не знал. А парень в белой рубашке вдруг исчез. Но Егорка даже не заметил этого. Только удивился, когда тот появился снова. На этот раз в его руках были две коробочки. Вытащив из каждой по телефону, положил их на небольшой столик. Обратился не к Николаю, а к Егорке:
– Выбирай.
Мальчик растерянно переводил взгляд с одного на другой:
– Коля, а они взаправдашные?
– Конечно.
– И ты правда хочешь мне купить мобильник?
– Да.
– Почему? Я же маленький ещё.
– Ну, – немного растерялся Николай, – ты уже почти первоклассник. А потом… ты скоро уедешь. Я буду скучать. А так мы сможем созваниваться или смс писать друг другу. Ты будешь мне звонить?
В носу у Егора щипало. Он готов был расплакаться. От счастья, конечно. Но он же не девчонка. Чтобы скрыть набежавшие слёзы, мальчик обхватил Николая руками, прижался к нему крепко-крепко:
– Я тебе буду звонить каждый-прекаждый день.
Николай улыбнулся и, разжимая руки мальчугана, сказал:
– Ну, тогда выбирай.
– А ты бы, какой выбрал?
– Я бы взял этот, – показал Николай на тот, что был слева.
Егорка нерешительно переминался с ноги на ногу. Продавец сказал:
– Я бы тоже взял этот. У него камера лучше и заряд он держит дольше.
И Егорка сделал свой выбор.
Вручая коробочку, продавец спросил:
– Это первый твой телефон?
Егорка от счастья не мог даже говорить, лишь кивнул утвердительно.
– Мы очень рады, что эту покупку вы сделали именно в нашем магазине. Примите в подарок сим-карту и брелок для телефона.
Плотный конверт интереса у Егорки не вызвал. А вот маленький серебристый медвежонок на цепочке очень понравился. Николай попросил продавца сразу прикрепить его к мобильнику. Из магазина Егорка вышел, сияя, как начищенный самовар.
Бабушка Таня ждала их в машине:
– Устал, мой хороший? – Обняла она мальчика.
– Нисколечко, – прижался он к ней, – смотри, что у меня есть! Это Коля подарил. Я теперь каждый день ему звонить буду.
Когда приехали домой, Егорка наскоро проглотил еду и уселся изучать кнопки в телефоне. А после того, как Николай записал ему номера всех родственников, усердно писал эсэмэски. Еле спать уложили. Зато утром подскочил ни свет, ни заря. Забрался к Николаю под одеяло и зашептал в ухо:
– Ты про секрет не забыл?
Не понимая спросонья о чём речь, Николай пробубнил:
– Какой?
– Мотоцикл, – ещё таинственней шепнул Егорка.
– А-а-а-а, – протянул, потягиваясь, Николай, – помню, конечно.
– Ну, так… это… когда поедем-то?
– Беги, умывайся, чисть зубы. Позавтракаем и в путь, – откидывая одеяло, скомандовал Николай.
Егорку, как ветром сдуло.
За столом с набитым ртом он пытался говорить:
– Баб-Тань, какие блины вкусные!
Та смеялась:
– Прожуй хоть, торопыга! Никто же не отнимает.
Проглотив, Егорка потянулся за следующим блином:
– Да мы спешим. Вот, я и…
Снова набил рот и забубнил. Николай не выдержал:
– Будешь глотать нежёваные, не возьму.
Егорка усердно заработал челюстями, а Татьяна насторожилась:
– Куда это вы собрались спозаранку?
– Это наш с Колей секрет, – как-то солидно ответил Егорка, и подмигнул Николаю.
Отодвинул тарелку, допил залпом молоко:
– Спасибо, баб-Тань, – вытер ладошкой белую полоску над верхней губой, – вкуснотища!
До гаража идти спокойно у него не получалось. Всю дорогу, то подпрыгивал, то забегал вперёд и всё торопил Николая:
– Что ты плетёшься, как старый дед? Быстрее не можешь, что ли?
Николай посмеивался:
– А куда спешить? Без нас мотоцикл не уедет.
Войдя в ворота, Егорка задохнулся от восхищения:
– Ух, ты! – Обошёл вокруг «Явы», потрогал блестящий бок. – Твоя-то покруче дядь-Сашиной будет!
– Это чем же? – Довольно улыбнулся Николай.
– Так у него старая, облезлая вся. Он её, наверное, последний раз знаешь, когда заводил?
– Когда?
Вместо ответа, помогая закрывать ворота, Егорка спросил:
– Коля, а царь Горох, когда жил? А то я спрашиваю у всех, спрашиваю, а они только ржут надо мной.
Николай тоже рассмеялся. Егорка обиженно пробубнил:
– Вот, и ты…
– Поехали уже, любознательный мой.
Второй раз приглашать Егорку необходимости не было.
Он ловко запрыгнул на сидение и обхватил Николая руками, хотя так хотелось подначить: мол, сами вы никто не знаете, когда этот Горох жил, а только говорите. Но прокатиться хотелось больше. А у Николая защемило в груди. Снова вспомнилось, как хотелось самому подержаться за руль. Он был уверен, что удержит его, но дядя Саша не разрешал. Представив Егорку управляющего мотоциклом, понял причину, по которой дядя был непреклонен. Понимая, что сейчас творится в душе племянника, свернул к выезду из города. Там, на безлюдной луговине, заглушил мотор, пересадил Егорку на своё место, и разрешил:
– Рули!
Счастливый мальчишка крутанул ручку газа:
– Тр-р-р-р-р… 
Николай уселся на траву – терпеливо ждал, когда племянник «накатается».
– Ты самый лучший на свете! – Обнимал Егорка Николая, когда они устроились в теньке, чтобы съесть по яблоку.
Но Николай видел: что-то не так.
– Егорка, ты боишься что-то спросить?
– Нет, – выкидывая огрызок, вздохнул мальчуган.
– А чего не весёлый?
– Да разве мне кто-то поверит?
– А хочешь я тебя сфоткаю?
– Как? Фотик-то не взяли.
Николай покрутил мобильником:
– А это что?
– Телефон, – начиная догадываться, протянул Егорка, а потом, запрыгав от радости, заорал, – ура! Коля, ты – супер!
Снова надев шлем, Егорка забрался на мотоцикл и вцепился в руль:
– Давай!
– Так в шлеме не понятно, что это ты. Сними его.
– Нет, – протестовал Егорка, – без шлема нельзя. Я правила знаю. Лучше ты потом ещё раз сфоткаешь.
Домой они пришли оба довольные. Николай видел, как Егорку распирало от желания похвастаться. Но он молчал. Ходил, словно неприкаянный, от одной бабушки к другой, прижимался к ним и загадочно улыбался.
После обеда Николай скомандовал:
– Переодевайся. – На удивлённый взгляд племянника ответил лаконично, – плавки, шорты, майка, кепка.
– Мы купаться? – Обрадовался Егорка.
– Пока не знаю. Но на всякий случай…
Уже в машине Николай спросил:
– Может, Алису с Павликом позовём?
– Давай, – радостно согласился Егорка.
Алиса ответила сразу, словно сидела с телефоном в руках, ожидая звонок Николая. А он, без лишних разговоров, сразу озадачил:
– Собирайтесь на речку, мы уже выехали, – молча, выслушал ответ и отключился.
Где-то в глубине души, ругал себя за то, что даже не поинтересовался, может, они заняты чем-то или заболели. Но тут же сам себя оправдал: «Ну, не могу я при Егорке с ней разговаривать. Глупо, конечно, но стесняюсь. Больно он умный, да понятливый». И, надеясь, что Алиса всё понимает, поехал.
Как только въехали во двор, сразу увидели Павлика, радостно прыгающего рядом с Алисой. Егорка высунулся из окна и помахал им:
– Привет!
Те в ответ тоже помахали: Алиса сдержанно, а Павлик, не скрывая эмоций, аж двумя руками.
В машине мальчишки сидели, обнявшись, видимо, успели соскучиться. Болтали без умолку, что особенно радовало Николая. Он боялся, что Алиса начнёт выговаривать ему за то, что в последние дни, он слишком раскомандовался. Ни разу не поинтересовался, что хочется ей. Делал только то, что считал нужным и тогда, когда это было удобно ему. Так в своих мыслях и ехал. До самого перекрёстка не проронил ни слова. А на светофоре, повернул. Только не к речке. Алиса удивилась:
– Ты же сказал…
Он не дал ей договорить:
– Сначала сюда.
И снова замолчал. Алиса тоже не уточняла, куда и надолго ли. Поняв свою очередную оплошность, Николай помрачнел: «Вот, дурак! Ведь знаю, что так нельзя…»
Припарковался около входа на рынок и повернулся к мальчишкам:
– Будете баловаться, развезу по домам и… – помолчал, придумывая наказание пострашнее, – придётся мультики весь день смотреть, – повернулся к Алисе, – пошли.
На рынке он сначала купил минералку и лимонад, а потом подошёл к прилавку с фруктами. Выбрал огромный арбуз, длинную жёлтую дыню, от которой шёл такой сладкий аромат, что хотелось прямо сейчас съесть. И уже, достав портмоне, вдруг ухватил за хвостик большущую гроздь винограда. Солнце, казалось, насквозь пронизывало крупные ягоды. Отщипнув пару штук, одну отправил себе в рот, а другую поднес ко рту Алисы. Она улыбнулась и взяла виноградину. Губами. «Не сердится», – обрадовался Николай и положил гроздь на весы.
От самого выхода, Николай вдруг снова пошёл назад. Алиса, удивлённо пожала плечами, и последовала за ним. Николай остановился у прилавка с игрушками:
– Дайте нам вон тот мяч, – кивнул подбородком на яркий надувной разноцветный шар.
Продавец, прежде чем встать, озвучила цену. Поднялась лишь после того, как Николай, нагруженный арбузом и дыней, повернувшись к Алисе спиной, сказал:
– Достань портмоне.
Когда мяч оказался в руках девушки, улыбнулся:
– Теперь можно и на речку.
В машине было тихо. Мальчишки изучали возможности новенького телефона Егорки, и даже не заметили, когда подошли взрослые. А увидев покупки, пришли в восторг:
– Ничего себе!
– Это всё нам? Мы же лопнем.
– Я вас зашью, – рассмеялась Алиса.
Все решили, что вот теперь-то уж точно они едут на речку. Но не тут-то было. Николай опять свернул не в ту сторону. Мальчишки, увлечённые своими разговорами, этого даже не заметили. Алиса, удивлённо смотрела на Николая, но молчала.
– Хочу Егорке кое-что показать. Думаю, Павлик тоже не видел.
Они подъехали всё же к реке. Только здесь пляжа не было. И вообще берега были с обеих сторон крутые, заросшие кустарником. Речка, совсем узкая в этом месте, текла где-то внизу и была больше похожа на шумный, беспокойный ручей. Но зато здесь был мост. Подвесной. Такие только в горах бывают. Мальчишки стояли притихшие. Алиса восторженно оглядывалась:
– Я и не знала, что у нас такая красота есть. А там что? – Показала на другой берег.
– Дачи, – ответил Николай и позвал всех, – пошли.
Пока спускались к мосту, инструктировал:
– Держаться за поручни обеими руками. Не прыгать. Не раскачиваться. Вниз не смотреть.
Николай шёл первым, за ним мальчишки, Алиса последняя. Дойдя до середины, сфотографировались и вернулись назад. Только возле машины Егорка сказал:
– Круто.
– Ага, – поддержал Павлик.
– Ну, слава Богу, заговорили. Я уж думал, онемели от страха.
– И ничего не онемели.
– И не страшно совсем было, – насупились мальчишки.
– Конечно, – подтвердил Николай, скрывая усмешку, – здесь все смелые. Поэтому домой никто не едет. Все будут купаться.
– Ура!
– Наконец-то! – Окончательно пришли в себя мальчишки.
А на речке их ждало новое испытание. Николай никак не хотел мириться с тем, что ни Павлик, ни Егорка не умеют плавать. Они доверчиво и с удовольствием ложились животами на его ладони, остервенело лупили по воде руками и ногами, но стоило ему убрать руки, тут же шли ко дну. Была сделана не одна попытка. Съедены наполовину все припасы, но пока никто не продержался на воде даже минуту. Николай применил последнюю хитрость. Они с Алисой закапывали мальчишек в песок. Те блаженствовали, согреваясь от него. Вдруг Николай разворошил обе берлоги и заявил:
– Кто первый научиться плавать, тот будет рулить.
– Чо, прямо по-настоящему? – Недоверчиво склонил голову на бок Егорка.
– Я буду на педали нажимать и скорости переключать, а к рулю даже не притронусь.
– Пошли, – решительно поднялся Егорка с песка, – как, ты говоришь, надо делать-то?
И Николай, наверное, в сотый раз терпеливо объяснял, как надо плыть и держаться на воде. Потом сам лег на спину и, чуть покачивая ступнями, продолжал убеждать:
– Видите? Я же почти ничего не делаю. Научитесь лежать на спине – пропадёт страх. Начинайте с этого.
И чудо свершилось. На спине держались оба хорошо. Теперь нужно было научиться работать руками и ногами. У Егорки совсем ничего не получалось. А вот Павлик, вроде бы и плыл, но не более метра.
– Пальцы не растопыривай. Плотнее сжимай ладошку, – подсказывал Николай, – как вёслами греби.
Ничего не получалось. Снова вышли на берег. Алиса предложила поиграть в мяч, но никто её не поддержал. Едва согревшись, снова полезли в воду. И вдруг Егорка поплыл. Его радости не было предела. Только чему радовался больше, понять было невозможно: то ли тому, что плавать научился, то ли, что будет сам рулить. А вот Павлик сник совсем:
– Я домой хочу, – ныл, почти не переставая.
Николай не знал, что делать. На помощь пришёл Егорка:
– Как это домой? А плавать учиться?
– Так ты уже научился. Рулить мне всё равно не дадут.
– Если не научишься, конечно, не дадут.
– Так дядя Коля сказал: кто первый, тот и рулит.
– А разве я сказал, что кто второй, тот рулить не будет? – Подавая надежду, спросил Николай.
Павлик встал и пошёл к реке.
– Сынок, ты ещё не согрелся.
Мальчик не обернулся. Алиса, умоляюще посмотрела на Николая:
– Верни его. Он тебя послушается.
Павлику уже было по пояс, когда Николай его догнал. Собрался, было, позвать, но слова застряли в горле. Павлик сосредоточенно смотрел на воду – то ли размышлял, то ли решался. Потом поднял ладошки и стал их разглядывать. Растопырил пальцы, плотно сжал… и вдруг оттолкнулся ото дна и поплыл к берегу. Когда ногти начали загребать песок, развернулся и поплыл в обратную сторону. Николай всё это время шёл рядом, готовый в любую минуту подхватить мальчишку. А тот медленно, но уверенно плыл. В какой-то момент усталость всего длинного дня всё же заставила остановиться. Павлик встал и… ушёл под воду с головой – ноги до дна не достали. Испугаться он не успел. Николай подхватил его и прижал к себе:
– Молодец, Пашка! Ты сделал это, – старался говорить спокойно Николай, – настоящий мужик.
Павлик обхватил руками шею Николая:
– Это совсем не страшно. Надо только понять, как сквозь воду не провалиться.
– Конечно. И ты это понял. Поэтому поплыл, – постепенно двигаясь к берегу, говорил Николай.
Мальчишка устало улыбался.
А на берегу, радуясь победе друга, прыгал и размахивал над головой руками Егорка:
– Ура! – Кричал он во всё горло, – Павлик, ты научился!
Алиса стояла неподвижно, обхватив себя за плечи. Она плакала. От счастья и от радости. «Как это здорово, что рядом с нами такой замечательный мужчина! Смелый, решительный, заботливый и главное добрый», – думала она, глядя сквозь туман слёз на сына. А Николай в это же самое время думал иначе: «Может, теперь она простит мой эгоизм? Господи, пусть она меня простит! А я научусь, прежде чем сделать что-то, спрашивать хочет ли она этого».
Северное солнце долго ещё не решалось упасть в горизонт, давая возможность мальчишкам покрутить руль машины. Алиса терпеливо сносила все кочки и ухабы на пустынной лужайке за городом. Радовалась вместе с мальчишками, словно это ей привалило такое счастье.
Прощались долго. Завтра Егорка уезжал домой. Он обнимал то Алису, то Павлика:
– Приезжай ко мне теперь ты, – предложил он другу.
– Мама одного не отпустит.
– Так ты с мамой.
Павлик умоляюще взглянул на Алису:
– Поедем, мам?
– Я дорогу не знаю, – придумала она отговорку для детей.
– Коля, – повернулся Егорка к дяде, – ты покажешь им дорогу? А то и вправду заблудятся.
Николай мог так же, как Алиса, сказать что угодно, чтобы успокоить мальчишек. Но в его голове мелькнула мысль: «Как же я с ними на мотоцикле поеду? Опять дядя Саша останется без сюрприза». Покачал отрицательно головой:
– Я сам плохо помню, как ехать. Сначала один приеду, а потом уже вместе с ними. Ладно?
– Это долго ждать, – вздохнул Павлик.
– Всё лучше, чем никогда, – резонно заметил Егорка.
На следующий день Николай, приехав из аэропорта, лежал на диване и изучал потолок. Пытался найти среди его белизны хоть какие-то оправдания себе. Ничего не получалось. Настроение было настолько мрачным, что даже небо потемнело. Набежали откуда-то тучи, затянули серостью голубизну и спрятали солнце. Разговаривать ни с кем не хотелось, поэтому, когда телефон запел, сообщая о входящем звонке, Николай подумал: «Нет меня», – и, для большей убедительности, отвернулся к стене. Мобильник немного помолчал, а потом коротко пиликнул – пришла смс. «Кто там такой настойчивый?» – Буркнул Николай и потянулся к телефону. Провёл пальцем по экрану и открыл новое сообщение. Оно было от Алисы. Всего несколько слов: «Спасибо за прекрасные дни». Николай перечитал несколько раз. Ошибки не было. Алиса не сердилась на него. Это уже радовало. Значит, он не обидел её. А, может, это она из вежливости? Или просто ехидничает, чтобы уж точно сделал выводы. Николай собрался с духом и позвонил:
– За какие такие прекрасные дни ты меня благодаришь? – Спросил он, не совсем уверенный, что это правильное начало.
– Ты подарил нам праздник. И мне и Павлику.
Николай даже по телефону ощущал её тепло, чувствовал, что Алиса улыбается. И совсем не ехидно, как он придумал себе, читая смс. Растерявшись окончательно, продолжил расспросы:
– Ты называешь праздником, то, что я отвлекал тебя от дел, не поинтересовавшись, свободна ли ты, можешь ли отложить дела на потом? Алиса, я вёл себя, как последний эгоист, вовлекая тебя и Павлика в свои развлечения, да ещё в удобное мне одному время.
Он хотел ещё что-то сказать, но она перебила:
– Ты лучший эгоист во всём мире!
Николай не совсем понял – это она успокаивает его или комплимент делает. Но на душе посветлело. Солнце разбило, тучу вдребезги, и засияло, согревая весь мир и, озябшую мужскую душу.
Прошёл год. До осуществления своей мечты о том, чтобы прокатить дядю Сашу на мотоцикле, осталось лишь въехать в деревню. Сердце подпрыгивало в груди, словно щенок за кусочком колбасы. Николай волновался: «Простил ли дядя Саша мою ребяческую выходку?»
Наконец, подъехав к знакомой калитке, заглушил мотор. Не снимая шлем, посигналил три раза, выдержал паузу, и снова посигналил. Теперь один раз. Совсем, как раньше это делал дядя Саша, когда заезжал за ним. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел седоватый мужчина. Внимательно прищурился, не понимая, что за гость стоит у его калитки. Николай ждал около мотоцикла. Снял шлем лишь, когда дядя Саша подошёл совсем близко. Улыбался и молчал.
– Колька, ты? – Удивлённо выдохнул дядя Саша.
– Я, дядя Саша, я!
Они стояли, обнявшись, и молчали. Вдруг дядя Саша, неуклюже шаркнув рукавом по щеке, шмыгнул носом:
– А я знал, что ты приедешь.
– Я даже бабушке не сообщил, – недоверчиво покачал головой Николай.
– Сон недавно чудной видел. Я вроде такой, как щас, а ты, как раньше – мальчишка. Едем вдоль речки на мотоцикле, а я себя ругаю, что разрешил-таки тебе за руль сесть.
– Дядь Саш, поехали. Я такую же «Яву», как твоя, купил.
Свежий ветер, пахнущий только что скошенной травой, летел им навстречу, как и в те годы, с такой же скоростью, что приходилось щурить глаза. Всё было, как и раньше, в те счастливые времена. И пусть мотоцикл был другой. Главное, что он пел ту же песню.   
ТИМКА
Он сидел в спальне и читал, а точнее прикрывался книгой. Из кухни доносился запах чего-то вкусного. Чувство постоянного голода уже давно не мучило, но страх остаться без еды, прочно засел в каждой клеточке. Он был уже совсем взрослым: всё-таки восемь лет. Даже звали его теперь все Тимка, а не Тимоша. Правда, бабушка и старший брат называли по-прежнему. Видимо, по привычке. А он и не спорил: пусть, если им так нравится. Лишь бы больше ничего не менялось. Нет, если бы Захар жил с ними, Тимка, конечно, только бы радовался. Но это было невозможно, и пришлось смириться.   
Тимка не завидовал Захару из-за того, что тот жил с отцом, а его, отец бросил. Просто однажды понял, что тому повезло больше, и принял это, как само собой разумеющееся. Но и сейчас до конца не осознал, почему у родных братьев отцы могут быть разные. Бабушка однажды попыталась объяснить, но потом махнула рукой: «Мал ещё. Подрастёшь – поймёшь». А ей Тимка доверял. Бабушка никогда не обманывала. Правда требовала, чтобы и ей говорили только правду. Он честно пытался не быть лгуном, только получалось это не всегда.
Вот недавно, например, был случай. Бабушка купила ему дорогую шариковую ручку: «Береги. Потеряешь, больше не куплю». Через три дня Тимка наступил на неё. Нечаянно. И ручка сломалась. Рассказать об этом было страшно. И он промолчал. Это же не ложь – не сказать правду. Но бабушка всё равно поняла. Она всегда обо всём как-то догадывалась, и была очень недовольна из-за того, что не признался.
Тимка понимал, что, если бы накануне не обманул её, она бы в этот раз так не рассердилась. Но он же не специально это сделал. Всё как-то само получилось. Сначала к Тимке пришла одноклассница, чтобы поиграть вместе, пока он один дома. По телефону спросил разрешения. Бабушка позволила, но напомнила, чтобы не забыл помыть посуду. Про немытые тарелки Тимка больше не вспомнил. А когда бабушка вернулась домой и позвала его к раковине, только и смог сказать: «Упс!»
Страшнее того наказания, которое он получил, изобрести было невозможно. Бабушка посадила его на табуретку и заставила смотреть, как она, уставшая на работе, стоит, переминаясь с одной больной ноги на другую, и моет эту злосчастную посуду. Лучше бы накричала или даже отшлёпала. А она молчала. Только вздыхала иногда. Тимке было так стыдно, что он заплакал. Но бабушка терпеть не могла слёз: «У тебя, что горе, что ли какое? Как девчонка-плакса разнылся. Ты мужик – должен отвечать за свои поступки». Но Тимка разревелся ещё сильнее. Он вдруг вспомнил, что не заполнил дневник, хотя сказал, что и это сделал. Надеяться на то, что бабушка не станет проверять уроки, было глупо. Понимая, что взбучка неизбежна, зарыдал. Но, заглянув в дневник и в тетради с несделанными домашними заданиями, бабушка лишь головой покачала, и сказала: «Это твоё дело – учиться или нет. Если хочешь стать дворником, то ты на правильном пути». А потом целый вечер молчала. И ужинали, и спать ложились в полной тишине. Даже спокойной ночи не пожелала. А, когда Тимка подошёл, чтобы обнять её, просто отвернулась и выключила свой ночник.
На следующее утро, по дороге в школу, Тимка позвонил брату и, глотая слёзы, рассказал всё, как есть. Захар сочувственно вздохнул, и сказал:
– Это ты круто попал. Извиняться не советую – только хуже сделаешь. Бабушка словам не верит – нарвёшься на неприятный разговор об обещалкиных.
– А это кто такие?
– Не важно. Потом как-нибудь расскажу. Сейчас, главное, придумать правильный ход.
– Поможешь?
– Могу рассказать, что я в таких случаях делал.
– Ты что тоже бабушку обманывал? – Тимка от удивления даже остановился.
Захар рассмеялся:
– Ты думаешь, я маленьким не был?
– Я не маленький, – надул губы Тимка и поплёлся дальше.
– Конечно, ты уже большой. Только почему тогда идёшь так медленно? В школу хочешь опоздать?
Тимка встал, как вкопанный, и закрутил головой во все стороны:
– Ты где?
– Подхожу к своей школе, – продолжал веселиться по телефону Захар.
– А как тогда?..
– Бабушка в таких случаях говорила, что у неё есть волшебная подзорная труба. Я не верил, но теперь она и у меня есть.
Захар вдруг понял, что повзрослел. Желание не посмеяться над младшим братом, а помочь исправить положение, было настолько приятным, что разлилось по телу тёплой волной. Прислушиваясь к новым ощущениям, Захар едва расслышал из трубки голос:
– Ты меня разыгрываешь?
– Нисколечко, – и серьёзным тоном продолжил, – ты с бабушкой помириться хочешь?
– Больше всего на свете.
– До её прихода моешь посуду, полы, вытираешь пыль и делаешь все уроки. Причём так, чтобы придраться было не к чему.
– Я не сумею. Особенно полы и уроки.
– Ничего невозможного нет, братишка. Захочешь – сможешь.
– Я тряпку не умею выжимать, – опять заныл Тимка.
– Я тоже когда-то не умел, – и без перехода закончил разговор, – всё, Тимош, я в школе. Пока.
Тимка немного послушал короткие гудки, и тоже открыл дверь. В свою школу.
С бабушкой он тогда помирился благодаря советам брата. А с враньём покончил навсегда. Как бы страшно не было сознаваться, говорил только правду. И не переставал удивляться тому, что бабушка не ругает, а наоборот, успокаивает и объясняет, как поступать лучше.
Тимка так глубоко задумался, что уронил книгу. Аппетитные запахи вернули его в действительность. Бороться с соблазном заглянуть на кухню больше не было сил. Тимка уже понял, что готовит бабушка – на обед будет борщ и котлеты. А, вот, что ещё, никак не улавливал. Сглотнув, всё-таки пошёл:
– Чем у тебя так вкусно пахнет?
Бабушка улыбнулась и приоткрыла поочереди все крышки.
–Ты будешь пюре делать? – Обрадовался Тимка.
Обняв, и чмокнув внука в макушку, бабушка подтолкнула его к двери:
– Иди, читай. Скоро всё готово будет.
Тимка снова засел за книжку. Но опять никак не читалось, хотя запахи из кухни больше не отвлекали. Теперь ему захотелось просунуть голову под бабушкину руку, как под крылышко, и сидеть долго-долго. Больше всего на свете он любил такие вот моменты. После того, как их с Захаром увезли из дома, где они жили с мамой, в центр реабилитации, Тимку очень долго никто не обнимал и не целовал. А этого очень не хватало. Он тогда был совсем маленький. Даже шести лет ещё не исполнилось. К тому же и Захар всё время молчал. Даже играть не хотел. Правда, виделись теперь братья редко – их поселили в разных комнатах. Захар жил с мальчиками постарше, а Тимка с такими же малышами, как и сам. Но вечерами им всё же разрешали посидеть в холле вдвоём. Как-то Тимка спросил Захара:
– А когда мама за нами приедет? Я соскучился.
Но вместо ответа брат вдруг вскочил, и каким-то странным, визгливым голосом крикнул:
– Отстань ты уже! Без тебя тошно, – и убежал.
Тимка не стал его искать. Теперь уже не помнил почему. Может, обиделся, а, может, почувствовал что-то такое, почему не надо сейчас надоедать брату.
А потом случилась новая беда. Только Тимка пока не знал, что и эта будет не последней. Да и не беда это вовсе, а только большая неприятная проблема.
Был выходной, и Захару не надо было идти в школу. А Тимка и так ещё туда не ходил. Они сидели, обнявшись в холле, и, как всегда, молчали. Теперь они почти всегда молчали. Вернее, это Захар не разговаривал, а Тимка просто боялся, что опять скажет что-то не то и брат снова убежит. А оставаться без него было грустно. Вдруг Захар обхватил голову руками и сказал:
– Какой же я идиот!
– Нет, ты хороший, – прижался к нему Тимка.
– Ага, – подтвердил Захар, – хороший идиот. Причём дважды.
– Почему?
– Во-первых, не надо было маму слушать, а всё-таки рассказать бабушке. Но тут, ладно… Мама сказала, что, если у бабушки случиться инфаркт…
– Чего случиться?
– Инфаркт. В общем, я боялся сказать бабушке правду о маме. Но не взять мобилу, когда нас из дома увозили… Это надо быть последним идиотом.
– Ты же сказал, что в телефоне денег нет, – продолжал Тимка успокаивать брата.
– Бабушка сама звонит, стоит мне один день не набрать её.
– А, что бы ты ей сказал?
– Тимош, не глупи! Надо было давно рассказать всё. А теперь… Отсюда нас может вытащить только бабушка.
– А почему нас надо тащить?
– Тебе здесь нравится? Ну, и оставайся. А я всё равно убегу.
– К маме? – встрепенулся Тимка.
– К бабушке. К маме нельзя.
Тимка задумался: «Почему нельзя к маме, а к бабушке можно?»
Но найти ответ на этот вопрос не успел. К ним подошла какая-то тётя – их здесь было так много, что Тимоша не мог всех запомнить, и увела Захара к директору. Тимка хотел тоже пойти, но его отправили в комнату. Захара не было долго. Потом он пришёл и обнял Тимку:
– Пока, братишка. Я уезжаю.
– Сбегаешь? – Вспомнил Тимка недавний разговор.
– Нет. За мной папа приехал.
– А за мной?
Тимка чуть не плакал. Никак не укладывалось в голове, почему забирают только Захара. Наверное, он в чём-то провинился. Только вот в чём? Хоть бы объяснили, что сделал не так. Но то, что сказал Захар, запутало Тимку ещё больше. Именно тогда выяснилось, что папа Захара, Тимке вовсе не папа. Но он же прекрасно помнил, как тот, который теперь только Захаркин папа, приезжал к ним в гости каждое лето вместе с их бабушкой. И всегда привозил Тимке подарки: игрушку, свитерок или брючки и обязательно сладости. А потом они все вместе – Захар, Тимка, бабушка, и этот, который теперь только Захаркин папа – ходили то в парк, то в музей, то в кино.  А теперь-то что изменилось? Только брату отвечать на вопросы было некогда – они спешили на поезд.
– Тимоша, – обнимая братишку, сказал Захар, – ты не расстраивайся. Папа сказал, что бабушка там не сидит, сложа руки. За тобой тоже скоро твой папа приедет.
– А мама?
– Маме тебя не отдадут.
– Почему?
– Тимоша, мне некогда. Я тебе потом объясню.
– Когда?
– Потом, – повторил Захар и ушёл.
Тимка сел на краешек дивана и начал ждать это самое «потом». Раньше оно наступало быстро. Надолго Захар уходил только в школу. Но сегодня Тимка уже успел пообедать и, даже, поужинать. Еда почему-то оказалась не вкусной. Даже добавки не хотелось. Вечером он снова сидел в одиночестве на том же диване, но «потом» так и не наступило.
Когда детей отправили спать, Тимка не выдержал и незаметно выскользнул из комнаты, пробежал до конца коридора и приоткрыл дверь, за которой была спальня брата. На кровати Захара матрац был свёрнут валиком. Тимка точно знал, что так делают, когда кто-то уезжает навсегда. У них в комнате так было, когда уехал Коля, а утром пришёл Саша. 
Тимка вздрогнул. Сначала стало больно под веками. Заволокло глаза туманом, и он стал вытекать. Сев возле двери на пол, зажал глаза ладошками. Он точно знал, что это не слёзы. Потому что, во-первых, он не плакал, а, во-вторых, у слёз другой вкус – солёный. То, что текло по щекам сейчас, было горячим и до тошноты горьким. Когда к нему подошла воспитательница, он так устал, что едва смог подняться. Безропотно позволил довести себя до кровати, раздеть и уложить. Заснул Тимка сразу.
Ему приснилась мама. Она спала на диване, а Тимка сидел рядом и ждал, когда она встанет и приготовит кушать. Прошло уже много времени, а мама в Тимкином сне никак не вставала. Он начал плакать и теребить её за руку. Мама, которая снилась, рассердилась:
– Что ты разнылся? Щас Захар придёт из школы и покормит тебя.
Видимо, он заплакал на самом деле. Потому что воспитательница разбудила его и, не понимая, от чего мальчишка плачет, принесла хлеб, молоко, и стала кормить. Он ел, а сам вспоминал, как однажды ему на самом деле, а не во сне, захотелось есть. Мама тогда и вправду спала, а долго ли ждать Захара Тимка не знал. Поэтому громко заплакал. Мама спихнула его с дивана и велела встать в угол. Тимка послушался. Он всегда слушался маму. Уткнулся носом в оторванный клок обоев и дышал на него. Тот от дыхания шевелился – это было весело. А на маму он не обиделся. Тимка знал точно: она его любит. Он это чувствовал. Да и мама, когда просыпалась, всегда плакала и жалела Тимку:
– Прости меня, сыночек. Ты у меня замечательный. Это я плохая.
Тимка обнимал маму:
– Нет, мамочка, ты у меня самая-пресамая хорошая.
Но в тот день, который сейчас вспомнился Тимке, мама всё спала и спала. Папа с работы должен прийти поздно, когда уже будет темно. Оставалось одно: ждать Захара.
Брат вошёл в дом вместе с морозом, а у Тимки и так уже ноги и руки заледенели.
– Захар, – позвал он из угла, – мне холодно и есть хочется.
– Мама где? – Откликнулся брат.
– Спит, – вздохнул Тимка.
– Ясно. Опять пьяная?
– Нет, наверное. Я не знаю, когда она пьяная.
– А ты чего там стоишь?
– Мама наказала.
– Выходи, давай, и одевайся.
– Мы гулять пойдём? – Обрадовался Тимка. – Только давай сначала поедим.
– Сначала мы воды принесём – вёдра все пустые.
– А мне разве можно из угла выходить?
– Можно. Я разрешаю.
– Мама ругать будет. Она же наказала, а не ты.
– Тимош, ты есть хочешь?
Дальше уговаривать необходимости не было. Тимка оделся, и они принялись за дела.
Пока принесли воды, помыли посуду и сварили последнюю горстку макарон, на улице стало совсем темно. Папа пришёл, когда они допивали горячую воду вместо чая.
Проснулась мама, и тут же начала ругаться с папой. Захар увёл Тимку в их маленькую комнатку. Они прямо одетые залезли под одеяло и обнялись. Дрожа от холода, Тимка спросил:
– Когда ты научишься печку топить?
– Я умею.
– А чего не топишь?
– Не разрешают. Боятся, что дом сожгу.
– Как это?
Но тут начался скандал и больше они не разговаривали.
Вспомнив всё это, Тимка чуть не заплакал. Без Захара было очень плохо. И по маме с папой он скучал. Хотелось втиснуться между ними и смотреть мультики. У них был телевизор. Правда, показывал он очень плохо, не так, как здесь.
В один из дней Тимка вдруг вспомнил, что Захар хотел сбежать отсюда, и стал размышлять, как это можно сделать. На прогулках он видел калитку. Она была не запрета. Значит, надо всего лишь выбрать момент, чтобы воспитательница отвернулась. Это он сможет сделать. А дальше? Дорогу-то он не знает. И, вообще, зачем куда-то бежать? Надо только потерпеть немного, и мама или папа за ним приедут. Здесь, конечно, не как дома – всё нужно делать по времени, и спать заставляют рано ложиться. Зато еды сколько хочешь. В первый день, как их сюда привезли, он боялся добавки просить – и так полную тарелку супа дали. Но потом всё же решился. Так даже сосисок дали целых три штуки – не пожалели. А в следующий раз были котлеты. Всем дали по одной, а ему сразу две положили. Но Тимке всё равно хотелось добавки, чтобы спрятать и съесть потом, когда проголодается. Только тётенька (ну, никак он их по именам не мог запомнить) сказала:
– Ты, если что, воспитательнице скажи, что кушать хочешь. Она тебе с кухни разогретое принесёт.
И Тимка не стал прятать котлетку. Поверил, что дадут.
Он ел всё, что давали, кроме гречневой каши. От неё всегда отказывался. Воспитатели удивлялись, а Тимка не рассказывал о причинах. Ему было стыдно. И ещё боялся, что будут смеяться. Когда-то, когда мамы не было дома, папа принёс гречку. То ли пакет был рваный, то ли папа пьяный. Только крупа высыпалась на пол. Тимка с Захаром растерянно смотрели на коричневую кучку. Есть-то дома больше нечего. Папа смёл гречку веником в совок и высыпал в кастрюлю. Вместе с мусором и грязью. Захар попытался отказаться от такой еды, но папа сказал:
– Не хочешь – не ешь. Нам больше достанется.
И все ели эту грязную кашу, вытаскивая из неё, то волосинку, то ещё какую-нибудь соринку. Потом, когда легли спать и выключили свет, Тимке показалось, что Захар плачет. Он хотел обнять брата, но тот отвернулся:
– Отстань, я спать хочу.
Тимка больше не приставал. Он любил Захара и не хотел хоть чем-то его обидеть или мешать.
Иногда братья оставались дома совсем одни. Это были настоящие праздники. Никто не ругался. Они наслаждались этим покоем на всю катушку: бегали, прыгали, щекотали друг друга. А потом залезали на верхнюю, Захаркину кровать, и он рассказывал младшему брату, как они жили раньше, когда мама ещё не пила. Тимка совсем не помнил это время. Хотя и не маленький был: Захар говорил, что он уже в детский сад тогда ходил. Но, как ни старался Тимка, ничего не вспоминалось. Зато представить всё, что брат рассказывал, мог легко. И как на речку ходили, и как мама доставала из духовки пиццу, и как пили чай с пенками от клубничного варенья, и как Тимка испачкался так, что даже волосы были розовые. Мама его тогда прямо в одежде в ванне замочила и совсем не ругалась. Наоборот, смеялась:
– Зачем я тебя мою? Такого сладкого нужно кушать.
От этих воспоминаний Тимке захотелось плакать. Он залез под кровать и уже собрался дать волю слезам, как вдруг услышал:
– Тимофей, пошли к директору за тобой родители приехали.
Родители – это значит и мама, и папа. Он пулей выскочил из-под кровати. По коридору бежал вприпрыжку. Чуть дверь не проскочил. Влетел в кабинет, готовый кинуться маме на шею и остолбенел. Вместо мамы и папы его ждали чужие тётя и дядя. Он уехал с ними, но вспомнить их так и не смог. Уже потом, когда бабушка забрала его жить к себе, узнал правду. Папа действительно был его папой. Бабушка фотки показывала, где Тимка на руках у этого папы. А вот тётя его мамой никогда не была. Она всего лишь жена папы. Свою маму он никогда бы ни с кем не спутал. А тот дядя, которого Тимка считал папой, всего-навсего мамин новый муж. Но это стало понятно лишь потом. А тогда…
Тогда его привезли в дом папы. Теперь у него были брат и сестра – дети новой мамы. Они вечно насмехались над Тимкой, ломали игрушки, подаренные бабушкой, и все свои проделки сваливали на Тимку. Доставалось ему регулярно. Однажды новоявленная мама так оттаскала его за ухо, что в том месте, где ухо из головы вырастает, появилась трещинка. Она болела, но никто кроме воспитательницы в детском саду ни разу не помазал эту ранку. Зато, иногда его на выходные приводили к бабушке. А она устраивала так, что в эти же дни к ней приезжал Захар. Какое же это было счастье! Тимка настолько радовался этим встречам, что тут же забывал о том, как, свернувшись калачиком под одеялом в своём новом доме, плачет по ночам от обиды и тоски. Он представлял, что обнимает свою родную маму, а не подушку и, уткнувшись в неё носом, шептал:
– Мамочка, пожалуйста, приезжай за мной поскорее. Я всегда-всегда буду тебя слушаться, – и обязательно добавлял, – научусь посуду мыть, и буду во всём тебе помогать.
Наплакавшись вволю, засыпал, и ему снилась мама. Теперь ему всегда снился один и тот же сон. В нём мама почему-то была такая, о какой Тимке рассказывал Захар: красивое платье, пушистые волосы волнами лежали на плечах и он, даже во сне, чувствовал аромат нежно-сладких духов. Мама доставала из духовки огромный пирог и, улыбаясь, говорила:
– Сыночек, ты руки помыл?
Тимка показывал ей свои ладошки:
– Чистые.
Мама гладила его по голове и целовала в макушку:
– Тогда давай скорее кушать. Нам ещё за Захаром ехать нужно, боюсь не опоздать бы на поезд.
Тимка бежал к столу, спотыкался и падал. Он помнил этот сон наизусть. До малейшего движения и слова. Зная, что сейчас упадёт, старался бежать осторожнее, но всё равно каждый раз спотыкался. Только, когда ночевал у бабушки, ему ничего не снилось.
Утром он просил:
– Давайте, маме позвоним.
Захар сидел, молча, пока они набирали мамин номер телефона и долго слушали, как из трубки доносилось: «Абонент временно недоступен. Перезвоните позднее». А потом, также молча, усердно мыл посуду, долго и тщательно намыливая три тарелки и три чашки, не откликаясь и не оборачиваясь, если его звал Тимка.
Когда наступила зима, Тимка что-то натворил. В чём он провинился, уже забылось, а вот наказание помнится до сих пор. Папа, с которым он теперь жил, долго кричал на него, а потом поставил в угол и сказал:
– Раз не умеешь себя вести, больше к бабушке не пойдёшь.
Тимка надеялся, что потом его простят и всё будет, как обычно. Но прошёл Новый год, а к бабушке его так и не отвели.
Однажды за обедом в детском саду воспитательницу кто-то вызвал в коридор. Она вышла из группы, и дети сразу начали баловаться. Тимка смотрел на них и думал: «Глупые – сейчас всех отругают и оставят без компота». Он вёл себя хорошо, но воспитательница, когда вернулась, почему-то подошла именно к нему:
– Ты уже покушал?
Тимка залез рукой в стакан, вытащил последний кусочек яблока, сунул его в рот и качнул головой:
– Угу.
– Иди, мой руки.
Вытирая лицо мягким розовым полотенцем, удивлялся: «Чего это она не ругает никого?» Дети продолжали баловаться, но воспитательница, не обращая на них никакого внимания, повела Тимку в коридор. А там…
– Бабушка-а-а-а, – заорал Тимка во всё горло, и повис на ней, обхватив руками и ногами.
Бабушка, гладила его по голове, целовала и плакала:
– Ты чего ко мне не приходишь?
– Бабушка, миленькая, хорошенькая, забери меня к себе. Я всё-превсё буду делать. И слушаться тебя буду. Ну, пожалуйста!
– Тимоша, родной мой, я без папиного разрешения не могу. Ты попроси папу и скажи ему, что я очень по тебе скучаю.
– Лучше ты его сама попроси. Он меня не будет слушать.
– Солнышко моё, он трубку не берёт и телефон отключает, когда я звоню.
Они просидели на скамейке в раздевалке весь тихий час. Воспитательница закрыла глаза на все правила. Лишь попросила:
– Вы только не уводите его, а то меня уволят.
Бабушка приходила ещё несколько раз в детский сад. А потом папа отвёз Тимку в больницу. Вроде бы он и не болел ничем, но его почему-то переодели и отвели в палату. Теперь Тимка жил здесь. Всех детей навещали, приносили гостинцы. К нему никто не пришёл ни разочка. Во снах мама по-прежнему каждую ночь пекла для него пирог и каждый раз торопила, чтобы успеть на поезд. А Тимка всё также спотыкался и, не успев упасть и удариться, просыпался.
В один из серых дней какая-то тётя помогла ему одеться, посадила в машину и привезла к незнакомому дому с табличкой. Что на ней было написано, Тимка не знал. В шесть лет ещё не все умеют читать, а ему даже буквы никто не показал.
В новом центре реабилитации было почти так же, как в том, куда их вместе с Захаром привезли, когда забрали от мамы. Только телевизор стоял прямо в комнате. Чтобы посмотреть мультики, не надо было спрашивать разрешения и идти в холл. Хочешь включить – бери пульт и садись. Хоть сколько можно смотреть. Лишь бы другим не мешал. Играть Тимке ни с кем не хотелось. И он садился перед телевизором, делал вид, что смотрит, а сам думал.
Теперь, чтобы представить маму и папу – не того, который взаправдашний, а тог который жил с ним, с мамой и Захаром – не нужно было закрывать глаза. Тимка научился разговаривать с ними, даже не шевеля губами. Он каждый раз уговаривал их приехать за ним: «Я бы и сам к вам приехал, да дорогу не знаю. И денег на билет у меня нет. А на поезд без билета не пускают».
Как-то раз к нему подошёл мальчик:
– Меня Алёша зовут. А тебя?
Тимка насупился, глянул на того и отвернулся – не хотел он ни с кем дружить. Но потом подумал, что так себя ведут только невоспитанные мальчики и сделал, как учил Захар: протянул руку и назвал своё имя. Алёша, видимо, не знал такого правила, потому что сначала внимательно посмотрел-подумал, а лишь потом ответил рукопожатием и сказал:
– Пошли играть.
– Не хочу, – отвернулся Тимка.
– Ты знаешь кто такой Бог?
Вопрос был настолько неожиданным, что Тимка, забыв про мультики, уставился на Алёшу. А тот уточнил:
– Совсем-совсем не знаешь?
– Бабушка сказала, что он на небе, – немного помолчал, вспоминая, и добавил, – и всё про нас знает. У неё дома есть картинки про него, забыл, как они называются.
– Иконы.
– Ага. Иконы.
– Вот и попроси у Бога, чего хочешь, а то уставился на мультики…
– А откуда ты знаешь, что я…
Тимка замялся, не зная, как сказать, так, чтобы не выдать свои мечты. Но Алёша и не ждал этого. Вытащил из-под футболки верёвочку с крестиком:
– У тебя есть такой?
– Бабушка крестик давала мне, только он потерялся.
– Плохо, – вздохнул Алёша, – мне тоже бабушка крестик дала. Велела Бога просить, чтобы мама пить вино перестала.
– И чего?
– Я попросил его очень-очень хорошо, и теперь мама совсем не пьёт. Мне сказали, что скоро я домой поеду.
– Здорово! Я тоже домой хочу.
– А хочешь, я маму попрошу, и она тебе тоже крестик принесёт? Тогда Бог тебя лучше слышать будет.
– Хочу.
Алёшина мама крестик Тимке не привезла, потому что когда она в следующий раз приехала, то увезла Алёшу с собой. Навсегда.
Тимка попробовал представить, как поднимается по высокой лестнице на облако. Получилось. Он подошёл к большому седому дедушке в длинной-предлинной белой рубахе с палкой в руках, похожей на посох Деда Мороза. У него над головой была большая белая тарелочка с золотым кружочком по краю. Бабушка говорила, как она называется, только Тимка не запомнил. Зато было сразу понятно, что не ошибся облаком – это был Бог. В первый раз у него получилось только посмотреть на него. А разговор Тимка представить не успел – позвали обедать. А вот, когда все легли спать в тихий час…
Сначала Тимка стеснялся, но потом вспомнил, что бабушка, если он долго молчит, говорила: «Нельзя отнимать у других время. Скажи, что считаешь нужным, а потом разберёмся прав ты или ошибся». Он подошёл поближе, и начал:
– Здравствуйте, Бог!
Не дождавшись ответа, Тимка продолжил:
– Мне сказали, что Вы всё можете. Помогите, пожалуйста. Я хочу жить с мамой и папой. И ещё с Захаром. Это мой старший брат и я его тоже очень люблю. Он, правда, сейчас живёт со своим папой.
Тимка немного помолчал, а потом осмелился и посмотрел на Бога:
– Если честно, то я запутался в папах. Может, Вы сможете мне объяснить?
Бог молчал, но смотрел на Тимку ласково, и тот продолжил:
– Вот, если Захар мой брат, то его папа должен быть и моим папой. Так?
Бог едва заметно кивнул. Тимка заговорил увереннее:
– Тогда почему на фотках, где я совсем маленький, у меня другой папа – тот, с которым я жил, пока он меня не отвёз в больницу? И почему этот папа Захару совсем не папа? Мне так бабушка объяснила.
Бог снова молчал и Тимка опять заговорил:
– Может, бабушка, что-то напутала и этот папа вовсе чужой дядя?
Бог покачал головой, как бы говоря: «Нет». Тимка вздохнул:
– Но у нас же с Захаром был общий папа. Мы жили все вместе, и он нас любил и совсем не обижал. Вот я и хочу, чтобы мы опять так жили.
Бог молчал. Тимка не понял, исполнит он его просьбу или нет. Решил, что недостаточно хорошо попросил, приблизился к нему на один маленький шажок, сложил ладошки вместе и посмотрел умоляюще:
– Боженька, миленький, хорошенький, сделай так, чтобы мама за мной приехала.
Тимка совсем не хотел плакать, но слёзы сами собой текли из глаз. Ему было очень стыдно, что он расплакался, как маленький. Стараясь не разреветься ещё сильнее, крепко зажмурился и глубоко вздохнул. Успокоившись, снова посмотрел на Бога:
– Пожалуйста!
Но Бог не произнёс ни слова. И даже головой не покачал. Вдруг Тимке стало ясно, что мама за ним никогда не приедет. Будто кто-то шепнул ему об этом. Он даже оглянулся, но на облаке никого больше не было – только он и Бог. От этой новости глаза снова начали наполняться слезами, а сердце так сильно застучало, что даже в ушах отдавалось: «Бум-бум, бум-бум». Тимкины губы сами собой скривились, и он уже собрался, не стесняясь, зареветь, как вдруг его окутало каким-то ласковым теплом. Он помнил это ощущение: так мама его обнимала, когда он был совсем маленьким. Она прижимала к Тимкиной щёчке свою ладонь и шептала в ухо: «Ш-ш-ш, мой сладкий, всё пройдёт». Тогда, давно, и, правда, всё проходило. Прошло и сейчас. Тимка с надеждой взглянул на Бога: вдруг передумает. Но Бог снова молчал.
Открыв глаза, Тимка осмотрелся – все дети спали, а воспитательница сидела за столом и что-то писала в толстой тетради. Он перевернулся на другой бок, закрыл глаза и заснул. После тихого часа Тимка впервые за всё последнее время улыбнулся и стал играть с детьми.
А ночью ему снова приснилась мама. Сначала всё было, как обычно. В нарядном платье, с красиво уложенными волосами, мама достала из духовки пирог. Повернулась к Тимке и, как всегда, улыбаясь, спросила:
– Руки чистые?
На одну минуточку Тимке показалось, что у мамы сегодня грустные глаза. Но потом он вспомнил, что это сон, и в нём до сих пор ничего не менялось, облегчённо вздохнул и протянул маме ладошки. А дальше всё пошло не так. Раньше мама гладила его по голове и целовала. А сегодня Тимка почему-то стоял от неё далеко. Знал, что должен сейчас побежать, но ноги, словно приросли к полу. Тогда он протянул к маме руки. Она медленно отвернулась и пошла прочь. «Мама», – негромко окликнул её Тимка, но та вдруг исчезла, словно и не было её в этом сне никогда. Тимка испугался только на минутку, а потом со всех ног бросился вдогонку:
– Ма-а-а-а-ма-а-а-а…
И, вот, тут он запнулся и со всего размаху шлёпнулся на пол. Больно ударился и… проснулся.
Оказалось, что он свалился с кровати. Воспитательница подняла его, снова уложила под одеяло, но он никак не мог успокоиться. Тогда она взяла его на руки и укачивала, приговаривая:
– Ш-ш-ш-ш, это всего лишь сон. Это не правда. Расскажи мне, что ты видел.
Тимка наотрез отказался говорить об этом. Тогда она сложила свою ладошку лодочкой и подула на неё:
– Сделай вот так и сон улетит.
Тимка затих, но повторять за воспитательницей не спешил. Она убеждала:
– Я точно знаю – сама так всегда делаю, когда не хочу, чтобы сон сбывался.
Тимка подул на свою ладошку и окончательно успокоившись, заснул. Больше мама ему не снилась. Никогда.
Через несколько дней к ним в комнату зашла заведующая:
– К тебе гости.
– Кто?
– А кого ты хочешь увидеть?
Тимке очень хотелось, чтобы пришла мама. Но, вспомнив разговор с Богом и недавний сон, почувствовал, что это не она. Вдруг само собой у него вырвалось:
– Бабушку.
– Ну, тогда идём.
Пока они шли по длинному коридору Тимка размышлял: «Может, я всё-таки зря сказал, что бабушку хочу увидеть? Может, всё-таки надо было сказать: маму?» Но тут они вошли в большой холл. Забыв обо всём на свете, Тимка выдернул ладошку из руки заведующей, что привела его сюда и, крича во всё горло: «Ба-а-а-бушка-а-а-а!» – побежал. Та едва успела его поймать. Потом, когда, нацеловавшись, они сидели на диване, спросил:
– Ты меня заберёшь отсюда?
– Заберу, мой хороший, только не сегодня.
– Почему?
– Для этого нужно много специальных документов. Как только я их соберу, мы сразу поедем ко мне.
– А Захар? – Тимка спросил и посмотрел на бабушку.
Только сейчас он заметил, что она всё-таки старенькая у него. Раньше ему казалось, что она совсем не бабушка, а просто тётя. Потому что у всех знакомых детей бабушки были с морщинистыми лицами, ходили как-то тяжело, некоторые даже с палочками. Да и одежда у них была… Захар называл её старушечьей. А, может, это из-за того, что сегодня на ней всё чёрное одето? Ещё и платок на голове. Тимка даже хотел сказать, что в шляпе она красивее. Но промолчал. Главное, что она у него есть, и то, что теперь ей известно, где он живёт. То, что она заберёт его к себе, сомнений не вызывало – она же пообещала. А ей Тимка верил.
Время тянулось очень медленно. Пока бабушка добивалась какого-то глупого разрешения от папы, Тимка часто стоял у окна – ждал. И вот, наконец, она приехала за ним. Правда, пока забирала не навсегда. Но неделя – это тоже хорошо. Всю дорогу Тимка болтал не переставая. То рассказывал бабушке, как сильно скучал по ней, то расспрашивал про Захара, то уговаривал приезжать к нему чаще. И всё порывался попросить, чтобы она больше не надевала этот ужасный платок, но почему-то так и не сказал. Когда смотреть на него становилось невмоготу, отворачивался к окну:
– Бабушка, а почему вон то дерево такое чёрное?
– Сгорело.
– Как?
Не получив ответ, продолжал расспросы:
– А зачем траву жгут?
За окном действительно стелился дым над остатками выжженной травы.
– Чтобы новой расти не мешала.
Тимка тогда удивлялся, что бабушка, как-то коротко, не интересно отвечает. Ему нравилось, когда она на любой вопрос целую историю рассказывала. Поэтому, увидев обугленные брёвна дома без окон и крыши, с надеждой спросил:
– А этот дом сгорел, да?
Но бабушка только головой кивнула:
– Да.   
Обдумывая, что бы такого ещё спросить у бабушки, Тимка не заметил, как подъехали к нужной остановке. А дома он сразу увидел перемены. Возле картинки, на которой нарисован Боженька (Тимка так и не запомнил, как она правильно называется) в маленькой чашечке горел огонёк.
– Это что? – Спросил он у бабушки.
– Лампадка.
– А зачем она нужна?
Но бабушка отправила его переодеваться. В комнате на телевизоре стоял мамин портрет. Раньше его здесь не было. И ещё рядом стояла рюмка, накрытая куском чёрного хлеба. Мамин портрет Тимке очень понравился. Она на нём была такая красивая! Даже лучше, чем во сне.
– Бабушка, а зачем рядом с мамой хлебушек? И что это за полоска чёрная на фотке?
– Иди сюда, – позвала бабушка и села на диван.
Тимка пристроился рядышком.
– Солнышко моё, – начала бабушка, – ты у меня уже большой мальчик, всё поймёшь.
Тимка насторожился. Что-то неприятное и страшное закружилось вокруг него. От нехорошего предчувствия во рту сделалось горько, почти так же, как в тот раз, когда он глотнул из папиного стакана. Сердце забухало в ушах «бум-бум, бум-бум». Он почему-то догадался, что с мамой что-то случилось. Но не хотел сам говорить об этом. Ждал. Посмотрел на бабушку. Она смахнула со щеки слезу, судорожно вздохнула и обняла Тимку:
– Мамы больше нет.
– Как это?
– Она умерла?
Тимка не знал, что значит, умерла, но, если бабушка плачет, наверное, это очень плохо. Хотел попросить бабушку, чтобы та объяснила, но вместо этого спросил:
– Почему?
– Она сгорела.
Ответ его поразил так, что некоторое время он молчал. Потом стал расспрашивать:
– Как это?
– Дома был пожар.
– Наш дом теперь такой, как тот, что мы видели?
– Да.
– А папа? – Цеплялся он за последнюю надежду.
– Он был на работе.
– А сейчас, он где?
– Уехал к своей сестре.
– А, когда он к нам приедет?
– Думаю, что никогда.
– А мама? Она где сейчас?
– Мы её похоронили.
– Там, дома?
– Нет. Я её привезла сюда.
Тимка обрадовался – значит, его мама где-то рядом:
– Мы пойдём к ней?
– Да.
– Когда?
– Завтра.
– Бабушка, можно мне этих конфет взять? Для мамы.
– Конечно, бери.
Утром Тимка поднялся ещё затемно:
– А когда мы к маме пойдём?
– Как только рассветёт.
Едва за окном посветлело, они вышли из дома. Тимка всю дорогу крутил головой, и гадал: в какой же дом они войдут, где мама ждёт его? Но бабушка почему-то зашла туда, где не было ни каких домов вообще. На огромном поле за маленькими заборчиками стояли рядами плиты с портретами и кресты. Тимка забеспокоился:
– А куда мы пришли?
– На кладбище.
– А мама где?
– Потерпи, уже не далеко.
– Она нас здесь ждёт?
– Да.
– А что она тут делает?
– Она здесь похоронена.
– А что значит похоронена?
– Когда люди умирают, их хоронят.
– Как?
– Закапывают в землю.
– И маму закопали?
Бабушка открыла маленькую калиточку и прошла через неё к земляному холмику:
– Вот здесь мама.
Тимка уставился на крест с маминой фотографией:
– А как я конфеты ей отдам?
– Просто положи вот сюда, – показала бабушка на блюдце.
– Она потом придёт за ними?
– Нет, Тимоша, ей их вон те птички отнесут, – показала бабушка на ворон, что кружились над кладбищем.
– А куда они отнесут? Давай сами туда сходим.
– Мамина душа теперь на облачке. Мы же с тобой летать не умеем.
– Ты сказала, что её закопали, – совсем запутался Тимка.
– Закопали мамино тело, а душа улетела на небо.
Тимка так ничего и не понял. Стало ясно одно – маму он больше никогда не увидит. Ему очень хотелось её обнять. И, чтобы она его обняла. Он посмотрел на небо:
– Мама на том облачке или вон на том?
– Ты её не видишь?
– Нет.
– Я тоже не вижу. Но она нас видит. Это я знаю точно.
Тимка поверил – бабушка никогда не обманывает. Если сказала, что мама его видит, значит так и есть. Подошёл к могиле, погладил фотографию и… обнял крест. Очень хотелось расплакаться. Слёзы клокотали где-то в горлышке, но до глаз никак не могли добраться. От этого было так плохо, что у него заболела голова. Тимка положил её на перекладину креста и замер. Бабушка воткнула в землю принесённые с собой цветы и подошла к Тимке:
– Солнышко, давай положим маме конфетки.
Тимка не шелохнулся. Бабушка погладила его по голове:
– Родной мой, не надо расстраивать маму. Она видит, как ты грустишь, и ей от этого плохо.
Тимка снова посмотрел на небо:
– Мамочка, я не буду грустить, – и начал доставать из карманов конфеты.
Положив их на блюдце, вздохнул:
– Надо Захару позвонить, рассказать про маму.
– Он знает. Папа с ним приезжал на похороны.
И вот тут Тимка заплакал:
– А меня, почему не взяли?
Бабушка обняла Тимку:
– Нельзя маленьким на похороны, хороший мой.
– Я не маленький.
– Да, сынок, теперь ты большой.
– Бабушка, ты, правда, заберёшь меня к себе?
– Обязательно. Только не сразу. Нужно сначала документы оформить, чтобы всё было по правилам.
– По каким правилам?
– По взрослым.
Теперь бабушка забирала Тимку к себе часто. У Захара начались летние каникулы, и он тоже гостил у неё. А на день рождения, поздравить Тимку, приехал папа Захара. Сначала они все вместе отправились в парк. На каких только каруселях не катались. Но больше всего понравилось колесо обозрения – вот это верхотура! А ещё на батуте прыгать здорово. И на машинках тоже классно гонять. В общем, когда возвращались обратно, Тимка не мог решить, что было самое лучшее. А дома был праздничный стол. Такого дня рождения с шариками на стенах и тортом со свечами у Тимки никогда не было. Но закончился этот радостный день слезами.
Когда их с Захаром отправили спать, Тимке зачем-то понадобилось на кухню. Может, пить захотел, может, что-то вспомнил и хотел рассказать бабушке, а терпеть до утра было долго. Дверь была закрыта не плотно. Тимка увидел, что взрослые пьют чай. Он уже протянул руку к двери, чтобы войти, но тут услышал такое!.. Тимка знал, что подслушивать нехорошо, но ноги его не слушались. Папа Захара спросил у бабушки:
– К школе-то Тимошку успеешь забрать?
– Нет. В первом классе придётся ему там учиться.
Тимка закусил губу, чтобы не закричать: «Ты же обещала забрать меня!» Слёзы душили. Он из последних сил сдерживал их. Даже голова закружилась от напряжения. А они продолжали:
– В чём загвоздка?
– Так его отец и не забирает пацана, и отказ не пишет.
– В смысле? Какой отказ?
– Чтобы мне, как бабушке, разрешили забрать ребёнка, у него не должно быть обоих родителей.
– Ну, и закон!
– В принципе ждать осталось не долго. У органов опеки тоже есть определенные сроки. Вчера мне оттуда звонили, сказали, что при последнем разговоре, отец пообещал приехать в ближайшее время и написать отказ.
– Не понял… От своего сына отказаться?
– Если он сделает это, то в ближайшее время состоится суд по лишению родительских прав, и я смогу заняться оформлением документов.
Тимка из всего услышанного понял только, что своему отцу он не нужен. Ему стало одновременно обидно и стыдно. Он, что такой плохой?! Папа Захара, словно мысли Тимкины услышал:
– Как такое ему вообще в голову пришло? Он, что кретин?
– Да был бы Тимошка разгильдяй какой! Мальчишка-то замечательный: добрый, ласковый, заботливый. Я обязательно добьюсь, чтобы мне его отдали.
Тимка на цыпочках вернулся в спальню, залез под одеяло и дал волю слезам. Незаметно провалился в тяжёлый сон.
А бабушка всё-таки сдержала своё слово – теперь Тимка жил с ней. Иногда они ссорились. Обычно, когда он её обманывал или начинал лениться. Ну, расслабился он после расписаний больниц и центров. Дома было так тепло и спокойно, что хотелось иногда побыть маленьким. Но это случалось всё реже. Потому что ему уже целых восемь лет! Да и некогда теперь заниматься ерундой и баловаться – кроме школы нужно успевать на тренировки по дзюдо ходить. Ещё они с бабушкой часто в музеи ездят. Тимка даже не догадывался сколько там всего интересного. Никак не мог решить, что круче: танки с самолётами взаправдашние, или самовары, лапти и сундуки резные? Ещё недавно Тимку приняли в театр. Детский, конечно. Но это так здорово изображать на сцене другого мальчика. А лучше всего было сидеть рядом с бабушкой на диване и смотреть телевизор. Она всегда находила такие классные фильмы, что, когда Тимка рассказывал про них в школе, все завидовали – никто их почему-то не видел. Бабушка говорит, что такое кино снимали, когда она была девочкой. Тимке эти фильмы очень нравились. И книжки, которые советовала почитать бабушка, тоже были классные.
Вынырнув из своих горестных мыслей, Тимка закрыл книжку и пошёл на кухню. Бабушка оглянулась:
– Всё готово, сынок. Мой руки, будем кушать.
Тимка обнял её крепко-крепко:
– Бабушка, я тебя очень люблю.
– И я тебя очень люблю, – погладила она его по голове.
Они, наверное, ещё долго бы так стояли, но в прихожей задинькал звонок:
– Кто бы это мог быть? – Удивилась бабушка, и они вместе пошли открывать.
В распахнутую дверь влетел радостный Захар:
– Сюрприз!
– А папа где? – Выглянула на площадку бабушка.
– Он мне разрешил одному к вам приехать, – приподнял Захар брата, обхватив его руками.
Бабушка удивлённо уточнила:
– Правда?
– Мне уже 14 лет, – сказал он, раскачивая Тимку, – Забыла?
– Да помню – месяц назад отметили.
Поставив брата на пол, Захар достал из кармана паспорт и протянул его бабушке:
– Вот, смотри, вчера получил!
Бабушка внимательно пролистала все странички:
– Регистрация есть, жениться пока не успел, детьми тоже не обзавёлся, – заулыбалась она и вернула паспорт, – поздравляю тебя! Пошли отмечать. Правда, пирог у меня сегодня не запланирован, так что…
– А вечером? – Хитро прищурился Захар.
– Ну, если только вечером.
Пирог пекли все вместе. Бабушка командовала, Захар, вооружившись миксером, смешивал продукты, которые ему подавал Тимка. Чай пили в тишине. Каждый думал о чём-то своём. Но, если бы они умели читать мысли то, наверное, удивились бы – мысль была у всех одна: какое это счастье, что мы вместе.

ноябрь 2016 г.
НОВОГОДНЕЕ НАСТРОЕНИЕ
Бесконечная декабрьская ночь никак не сдавалась. Стрелки подобрались к восьми, а небо не посветлело даже с восточной стороны. Если бы не приближающийся новый год, Лиля ни за что не вышла бы из дома. Но дети ждали Деда Мороза. Дотянув чуть ли не до последнего дня, она, выгребла последнюю заначку, решив, что сапоги ещё немного подождут, и поехала за подарками. Дождь начался еще вечером. Сейчас он что-то тихонько нашёптывал зонтику, а, не дождавшись от того ответа, нехотя стекал, падая крупными каплями. Фонари устало роняли тусклый свет в грязные мутные лужи, а возле дома культуры сияла разноцветными огнями высокая кривобокая ёлка. Она упрямо убеждала прохожих, что, несмотря на запоздавшую зиму, новый год наступит в соответствии с календарём.
Лиля вдруг вспомнила, что дождливый декабрь в этих местах случается не впервой. Лет двадцать назад уже такое было. Она бы и не запомнила ту ночь, но уж больно нелепо посреди огромной лужи тогда выглядела ёлка. Вспомнилось, как дружные соседи трёх многоэтажек, каждый год наряжали её в одном общем дворе между домами. Тракторист Васька привозил зелёную красавицу из леса. Мужики с сыновьями-подростками ставили её, накрепко прикрутив проволокой к одному из столбов для баскетбольной сетки. А потом мамы и бабушки выдавали детворе заготовленные впрок мишуру, дождик и даже игрушки.
Девчонки и мальчишки в руках с этим богатством нетерпеливо топтались возле ёлки, ожидая, когда электрик дядя Коля с сыном Игорьком повесит гирлянду. И только после его слов: «Валяй, мелюзга!» – Кидались украшать ёлочку. Всё, что было принесено, развешивалось на нижние ветки, до куда могли дотянуться детские руки. А утром оказывалось, что ёлка блистает мишурой до самой макушки. Никого это не удивляло – чудеса в Новый год нормальное явление. И только бабушки, страдающие бессонницей, перешёптывались днём между собой:
– Вот тебе и хулиганьё.
– Кто бы подумал, что они так ловко да красиво всё сделают.
– А главное тихо, чтоб никто не видел и не слышал.
Дело в том, что как только в домах гасли окна, пацаны постарше притаскивали стремянку и, стараясь не шуметь, распределяли ёлочные украшения по всей высоте.
В новогоднюю ночь, почти сразу после курантов, народ из квартир стекался к ёлочке. Несли с собой всё, что осталось на праздничных столах. И, как только из своего подъезда выходил гармонист Витька, обо всём забывали напрочь. Играть он начинал прямо от дверей, а бабы, не дожидаясь, когда тот подойдёт ближе, начинали сначала притопывать, а потом устраивали такой перепляс с частушками, что детвора с хохотом разбегалась. В те годы детей ещё смущали откровенные словечки, без которых этот вид народного творчества представить просто невозможно.
В тот Новый год снег так и не выпал. Ёлку нарядить успели. А вот к праздничной ночи зарядил дождь. И она оказалась в центре огромной лужи. Народ столпился на её краю в ожидании гармошки. Витька подошёл с инструментом под мышкой:
– Ну, чо плясать-то будем?
Посовещавшись, бабы решили начать с песен. Витька развернул меха. Заиграл. Немного попели, но плясать так и не решились. Потихоньку все разбрелись по домам...
Пока Лиля вспоминала давний дождливый Новый год, автобус подъехал к городскому торговому центру. Она нырнула в огромные стеклянные двери и принялась рассматривать игрушки. Ей нравилось всё: и машины, и танки, и самолёты. Не нравились цены. От количества нулей настроение испортилось окончательно. Но уйти с пустыми руками было нельзя. Лихорадочно подсчитывала в уме, насколько можно урезать праздничное меню. К ней подошла девушка-продавец с вопросом: «Вам помочь?» Лиля разочарованно ответила:
– Боюсь, что не сможете. Пойду, наверное, что-нибудь другое посмотрю.
Но продавцы, видимо, привыкли к тому, что в этом году у народа туго с финансами. Девушка вздохнула:
– Да, здесь дороговато. А Вы вот сюда подойдите, может, что-то подберёте, – и подвела Лилю к стеллажу в противоположном конце отдела.
От цен, которые были написаны прямо на коробках, голова перестала кружится:
– А почему такая разница? Может, это бракованные игрушки? – Засомневалась Лиля.
–  Упаковки нарушены. Где-то порваны, где-то помяты, – объяснила продавец.
Выбрав то, что было написано сыновьями в письмах Деду Морозу, Лиля поблагодарила за подсказку и довольная отправилась к кассе. А там ждал её приятный сюрприз. Вместе с чеком перед ней положили двух маленьких обезьянок – символ приближающегося года:
– С наступающим Вас, – мило улыбаясь, сказала кассирша, – пусть обезьяна принесёт Вам удачу.
Лиля понимала, что в магазине, все выполняют требование своего начальства, но это было так приятно, что настроение сразу улучшилось. Ей тоже захотелось сказать в ответ что-нибудь приятное:
– И Вас с наступающим. Любви Вам и счастья. Спасибо.
На улицу она вышла улыбаясь. Какая разница дождь идёт или снег? В этом месяце она купит себе сапоги, или в следующем году? Главное, что настроение, наконец, стало новогодним. И почему-то вдруг вспомнилась ей частушка, не раз слышанная под той давней ёлкой:
Не сиди подолгу дома.
Лучше выйди, погуляй.
Даже если денег нету,
Всё равно не унывай.
ЛЮБОВЬ И ВЕРА
В общежитии царила предпраздничная суета. Большинство студентов разъехались по домам. Остались только дальние и те, кто хотел встретить Новый год с любимым человеком. Сначала собирались отмечать каждый в своей компании, но потом решили объединиться – вместе веселее. Распределили обязанности: юноши должны были принести продукты и ёлку, а девушки приготовить всякие кушанья.
Магомед вытащил самый сложный жребий – купить ёлку. Подняв воротник, шагал по московским метельным сумеркам в поисках ёлочного базара и ворчал: «Попробуй в последний день декабря найти её. Все уже давно нарядили».
Но своё задание он всё-таки выполнил. Купил у промёрзшего насквозь мужичка, два последних кривеньких, совсем не пушистых деревца. Соединённые вместе, они имели не такой удручающий вид. Немного поторговавшись, лишь для вида, Магомед отсчитал нужную сумму, подхватил ёлки и отправился назад, в общежитие.
А там музыка гремела на весь этаж. Двери в комнаты были открыты настежь. Парни носили из них стулья на кухню. Стол в ней был один, и использовался для готовки. Ели обычно у себя, но сегодня решили не занимать ничью комнату.
Магомеда встретили радостными криками:
– Ура! Ёлку принёс!
– Мага, молодчина!
– Всё-таки нашёл!
Бросив все дела, парни скрутили проволокой два ствола и стали переглядываться:
– Дальше что?
– Игрушек-то нет.
– Так что ли стоять будет?
Тут на кухню вошли Гуля с Таней:
– Ух, ты! Здорово! – Обрадовалась Гуля. Поставила на стол стопку тарелок и снова обернулась к ёлке, – жалко, что нарядить нечем.
Таня поставила кастрюлю с салатом и выбежала:
– Я сейчас, – крикнула она уже из коридора.
Вернулась с небольшой пачкой открыток и яркой косынкой. Платочек протянула ребятам:
– Вместо макушки привяжите, – а сама начала прокалывать открытки канцелярскими скрепками и вешать на ветки.
Взял косынку Магомед:
– Молодец!
Таня давно ему нравилась: скромная, вежливая, добрая. Магомед был не робкого десятка, и опыт общения с девушками у него был не маленький, а перед этой терялся. Уже не раз собирался пригласить на свидание, но так и не осмелился.
Гуля, оценив придумку подруги, побежала по комнатам, собирать косынки и шарфики. Девушки заходили на кухню, расставляли на столе то, что сохранилось из привезённых домашних припасов: огурчики, помидорчики, капустка и, конечно, сало. Оставалось нарезать, купленную парнями колбасу и почистить мандарины. Магомед окинул взглядом стол, посмотрел на плиту:
– Девчата, а картошку сварили?
– Блин! Забыли, – сокрушённо хлопнула себя по бёдрам Гуля.
Магомед поглядывал, то на одну, то на другую:
– Чего ждёте-то? Варите скорей.
Собрали по всем комнатам ножи, высыпали в раковину картошку. Пока Таня её мыла, остальные взялись чистить. Лейла оглянулась:
– Ребята, помогайте! Ножи ещё есть. А то не успеет свариться.
– Это не мужское дело, – резко ответил Магомед.
– Ну, вы же всё равно ничего не делаете, – не унималась Лейла.
– А танцевать ты под ля-ля-ля будешь? – Горячился парень. – И приёмником нужно заняться, чтоб под бой курантов шампанское выпить.
– Ох, бедная твоя жена будет, – вздохнула Лейла, но Магомед уже вышел с кухни.
Пока девушки колдовали над картошкой, парни принесли транзистор и магнитофон. Радиоприёмник на кухне не хотел ловить ни одну волну. Куда только его не ставили. В конце концов, повесили на ручку оконной рамы, прикрутили один конец проволоки к антенне, другой к батарее и смогли-таки поймать «Маяк». К этому времени подоспела картошка.
– Целиковую оставить или пюре сделать? – Обернулась ко всем Гуля, сливая из кастрюли жидкость.
– А ты пополам раздели. Сразу два блюда получится, – посоветовала Таня.
– А у нас не один праздник без шашлыка не обходится, – вздохнула Лейла.
Гуля поставила кастрюлю и, закатив глаза, поцокала языком, а потом сказала:
– Ммм… Какой вкусный бешбармак мама делает! Язык можно проглотить.
– А я бы сейчас гарбуза солёного съела, – размечталась Олеся, – ну, или холодца, да с горчичкой или хреном.
– А мы всей семьёй перед Новым годом лепим много-много пельменей. Потом только вари и ешь, – подхватила Таня.
– Девчонки, хорош про еду, – взмолился Ваха, – и так живот свело.
– Правда, – поддержал Серёга, – радуйтесь, что не за пустым столом сидеть будем. А то в конце семестра, как всегда, ни денег, ни харчей.
Все расселись. Проводить старый год не успели. Генеральный секретарь, заканчивая свою праздничную речь, уже поздравлял всех с наступающим 1978-м годом. Пока звучал гимн, играли куранты, успели разложить по тарелкам закуску, откупорить шампанское и разлить его в чайные чашки. Часы на Спасской башне начали отсчёт последних мгновений, уходящего года. Все замерли в ожидании последнего удара. Вдруг кто-то вполголоса, словно боясь спугнуть Новый год, сказал:
– Желания загадывайте.
Перед тем, как все закричали традиционное «ура», начали чокаться и поздравлять друг друга, Магомед успел подумать: «Всемогущий Аллах! Пусть она будет моей». Что почувствовала в этот миг Таня? Почему она вдруг посмотрела ему в глаза, а потом, вспыхнув, словно рябина поздней осенью, опустила ресницы? Она никогда не смогла бы признаться в своих мыслях Магомеду. Да и себе вряд ли могла их объяснить.
Этой ночью он танцевал только с ней. Под утро, когда все начали расходиться по комнатам, Магомед позвал её пройтись по Москве:
– Только оденься теплее.
Целоваться с ней в заиндевевшей аллее было приятно и изумительно. Такого полёта он не испытал ни разу за все свои 20 лет. Согревая дыханием Танины пальцы, Магомед ругал себя, на чём свет стоит: «Что я делаю! Отец и мама никогда не позволят на ней жениться».
Его родители были довольно современными людьми, и на дворе было не средневековье. Как и во всём Советском Союзе, представителей любой национальности в его семье считали братским народом. Но традиции предков всё же чтили. Дело было не только в том, что он аварец, а она русская – невесту сыну выбирали родители. Но отказаться от этой девушки Магомед не мог.
Чем больше проходило времени с той сказочной новогодней ночи, тем сильнее он к ней привязывался. Ему нравилось в Тане всё: как она по-детски восторженно рассматривает снежинки, как, смутившись, опускает ресницы, как грызёт колпачок шариковой ручки, когда они вместе делают курсовую, как спокойно и тактично убеждает, если он в чём-то ошибается. Правда, такое случалось крайне редко. Таня, почти всегда, была с ним согласна. Но что особенно нравилось Магомеду, так это её покорность. Любое решение, касающееся их двоих, воспринималось Таней, как единственно приемлемое и верное. Противилась она только в одном – не допускала близости. Не объясняя, не оправдываясь, твёрдо говорила: «Нет». Поэтому, боясь потерять её, Магомед не настаивал.
Расставание на каникулы было очень тяжёлым. Магомед успокаивал себя лишь тем, что дома, у него появится возможность поговорить с родителями. Как будет доказывать, что Таня единственная девушка, которая нужна ему, не знал. Но откладывать разговор не собирался – нужно было успеть уговорить их принять Таню, как невестку, чтобы летом сыграть свадьбу. 
В первый же день приезда домой, Магомед сразу после ужина завёл, волновавший его разговор. Как и ожидал, родители были категорически против. Все каникулы убеждал их в своём выборе, а они – в абсурдности такого поступка. Но перед самым отъездом Магомеда в Москву, отец сказал:
– Я могу позволить тебе жениться на этой девушке, но при одном условии: она примет нашу веру.
Откуда у Магомеда была уверенность, что это не станет серьёзным препятствием? Может, он слишком надеялся на преданность и покорность Тани? Или просто не задумывался о серьёзности этого вопроса. Но совершенно счастливый, от того, что отец согласился с его выбором, стараясь не выказать радостного волнения, сказал:
– Спасибо.
– Если твоя Таня согласится, то на майские праздники приезжайте вместе. Посмотрим на неё, поговорим. Может, и впрямь достойная девушка.
– Она вам понравится.
– Если так, то быть летом свадьбе.
Всю обратную дорогу Магомед прокручивал в голове разные варианты разговора с Таней. Он не сомневался в том, какое решение она примет, но нужно было преподнести всё так, чтобы девушка сама изъявила желание стать мусульманкой. А для этого необходимо, как можно больше рассказать об исламе.
Несколько дней, оставшись с ней наедине, Магомед говорил только об этом. Рассказывал об обычаях, для сравнения спрашивал Таню о том, как принято в её православной семье. И однажды, она сделала вывод:
– Мне кажется, что Бог один. Просто люди почему-то молятся по-разному, и называют Его каждый по-своему.
Решив, что настал самый удобный момент для разговора, Магомед спросил:
– А ты смогла бы поменять свою веру? – Ему хотелось добавить «на мою», но пока решил не уточнять.
– Зачем? – Искренне удивилась Таня.
– Мои родители не фанатики, но у нас так заведено. Я, конечно, могу жениться на тебе без благословения, но тогда потеряю их навсегда. Они не просто перестанут со мной общаться – я для них перестану существовать.  Ты же не хочешь, чтобы я при живых родителях стал сиротой?
– Конечно, нет! – Воскликнула девушка. – Только мне не совсем понятно… Ты мне предложение делаешь или… Магомед, ты решил проверить меня? Если соглашусь, женишься, а если откажусь… Что тогда?
Такой реакции он не ожидал. Заготовленного заранее ответа не было. Поэтому сказал то, что рвалось из сердца:
– Я тебя очень люблю. Хочу, чтобы каждый день, каждую минуту, ты была рядом. Чтобы ты родила мне сына, а потом дочку. Таня, выходи за меня замуж.
– Я тоже тебя люблю, – ответила девушка.
Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Он не торопил её – знал, что не оставит без ответа самый главный вопрос. И Таня решилась:
– Я приму мусульманство.
В этот момент Магомед осознал, что абсолютно никакой уверенности в таком ответе у него не было. Оказалось, он просто успокаивал себя, стараясь даже мысли не допустить о том, что придётся делать выбор между любимой девушкой и родителями. Не хотел заранее признаться, пусть лишь самому себе, кто для него важнее. А сейчас счастье заполнило всю его душу, и было настолько огромным, что с трудом помещалось в груди. От радости он боялся дышать: вдруг выдохнет этот восторг. Взял её лицо в ладони, покрывал его поцелуями. Немного успокоившись, посмотрел в глаза:
– Ты никогда не пожалеешь, что согласилась стать моей женой. Верь мне.
– Я тебе верю. – Таня прижалась к нему и вздохнула – Только не знаю, как мама с папой отнесутся к этому.
– Думаю, вдвоём мы сможем их убедить. Но теперь для тебя станет важнее моё мнение: слово мужа, а не родителей, закон для женщины.
Внимательно посмотрев ему в глаза, Таня спросила:
– Ты запретишь мне даже видеться с ними?
– Как ты могла такое подумать? – Магомед взял её руки в свои. – Я всю жизнь буду уважать твоих родителей, и заботиться о них так же, как о своих. Но слушаться отныне ты будешь только меня.
Таня, улыбнулась:
– Пока я не стала твоей женой. Значит, у меня есть время на раздумья.
– Нет, моя хорошая, ты уже дала согласие. Для меня и для Аллаха уже стала женой. Это перед людьми ты будешь моей только после свадьбы.
Конечно, он лукавил. Их традиции, даже после того, как родители жениха и невесты обо всём договорятся, не позволяли не то, что прикоснуться к руке девушки, остаться с ней наедине было нельзя. Но, испугавшись, что Таня действительно может передумать, и, воспользовавшись её незнанием обычаев, Магомед решил отрезать все пути к отступлению:
– Что-то стало прохладно. Пойдём домой, а то ещё простудишься.
Таня не спорила. У неё и впрямь замёрзли ноги, да и поздно уже, а завтра на занятия.
Но спать этой ночью не пришлось. Проводив её до дверей комнаты, Магомед снова вышел на улицу. До закрытия магазинов оставалось совсем мало времени, а ему нужно было успеть купить цветы и шампанское. В цветочном магазине особого выбора не было. Купив три слегка подмороженные гвоздики, Магомед отправился в «Гастроном». Как только он встал в очередь, кассирша крикнула:
– Больше не занимайте. Вон тот парень с букетом последний.
В комнате его встретили с ехидным удивлением:
– Мага, жениться, что ли собрался?
Ребята хотели уколоть его таким вопросом, но Магомед, совершенно не смутившись, ответил:
– Летом свадьба.
– Ты серьёзно?
– Нам ещё год учиться, а потом армия.
– А, если ребёнок родиться? Хоть доучиться Таньке дай.
Выслушав всех, Магомед спокойно ответил:
– Мне всё равно, какое образование будет у моей жены. Если она забудет буквы, я сам стану читать ей книги.
– А работать она кем без диплома будет? Дворником?
– Работать она будет моей женой и матерью моих детей, – обвёл взглядом друзей, – ребята, я вас очень прошу, переночуйте сегодня в других комнатах.
– Мага, ты наглеешь, – возмутился Саша, – нам, что теперь ради твоего удовольствия весь год по общаге скитаться?
– Я прошу только на сегодня, – стараясь не взорваться, ответил Магомед.
Серёга, взял учебники, конспекты, сложил всё в сумку:
– Одежду брать, или пустишь утром переодеться?
– Спасибо, друг, в семь утра можете заходить в комнату.
– Гыыы, если что разбудим, – миролюбиво сказал Ваха и, повернувшись к остальным, добавил, – ну, чо сидите-то? Видите, Мага уже извёлся весь.
– Да мы, чо…
– Не понимаем, что ли?
– Пошли, пацаны.
Магомед сунул цветы в графин и побежал на этаж, где жили девушки. Постучал в дверь, чуть приоткрыл её и громко сказал:
– Таня, выйди.
Она появилась в цветастом коротком халатике:
– Ты чего, Мага? Забыл, что?
Схватив любимую за руку, он потянул её за собой:
– Пошли.
– Куда?
Он не остановился и не ответил. Заговорил лишь в комнате, вручив ей цветы:
– Пусть сегодня счастливым будет не только день, а и ночь тоже.
Таня решительно упёрлась руками в его грудь, не позволяя поцеловать себя:
– Мага, пожалуйста, не надо. После свадьбы… Не хорошо это… Да и грешно...
– Самый большой грех – не позволять мужу любить свою жену.
Больше Магомед её не слушал. Совершенно не заботясь о цветах, прижал к себе и целовал. Но не так, как всегда, нежно и целомудренно. Сегодня поцелуи были страстными, разжигающими в неискушённом девичьем теле огонь желания. Таня покорилась...
Зима, собрав последние силы, занавесила влюблённых от всего мира пушистым снегопадом. Он был настолько густой, что сквозь окна с трудом пробивался свет фонарей и разноцветье неоновых вывесок. После того, как страсть, достигнув пика, задремала в юных телах, Магомед, устраивая голову Тани у себя на груди, подумал: «Это добрый знак – значит, Аллах не гневается на меня. Специально зашторился снежной занавеской, словно и не видит вовсе, как я невинную девушку соблазнил». Какое-то время он мысленно благодарил его, и обещал быть достойным мужем для своей избранницы. Потом вдруг почувствовал, что Таня стала дышать ровнее и начал тормошить её:
– Эй, ты что, спать собралась? Нет, моя красавица, ночь ещё не кончилась, – и, пробуждая её тело своими поцелуями, шептал, – не бойся, боли никогда больше не будет. Иди ко мне, я покажу, какое наслаждение ты будешь испытывать до конца своих дней.
Заснули они перед самым звонком будильника. Перестав дребезжать, он привычно затикал в сумрачной тишине комнаты. Таня попыталась высвободиться из объятий Магомеда, но он удержал:
– Запомни, не поцеловав меня, никогда не вставай.
Таня закрыла глаза и подставила ему губы.
– Э, нет, – рассмеялся Магомед, – утром твой поцелуй.
Она, смущённо и неумело чмокнула щёку любимого и выскользнула из-под одеяла. Магомед смотрел, как Таня, торопливо накинув халатик, застёгивает пуговицы:
– Потом научишься – не всё сразу. А сейчас, как настоящая жена, приготовь для нас завтрак.
Когда они пили свежезаваренный чай с бутербродами, он спохватился:
– Про шампанское совсем забыл. Ну, да ладно, выпьем восьмого марта с твоими родителями.
– Как это?
– На праздники к ним поедем – буду просить руку и сердце их дочери.
Таня лишь в последний день, перед самым отъездом, отправила телеграмму родителям, предупреждая, что едет домой с женихом. Она долго колебалась, нужно ли вообще это делать, но страх поставить маму в неловкое положение пустым столом, победил. Теперь, даже если они с папой и не собирались устраивать праздник, пирогов напечь и холодец сварить время есть.
На Николая Петровича и Тамару Ивановну Магомед произвёл хорошее впечатление. Сначала, правда, насторожились, что дочь привела в дом кавказца. Но потом, поговорив с будущим зятем, успокоились – уважительный и рассудительный парень. Авось не пропадёт за ним дочка. Провожая молодых на поезд, спросили у будущего зятя:
– Родители-то твои, когда сватать приедут?
Магомед извинился за то, что сватовства не будет, а познакомиться они смогут лишь на свадьбе. Николай Петрович заволновался:
– Может, они и не знают совсем о твоих планах? Или того хуже – не хотят Таньку нашу в снохи?
– Нет-нет, – заверил Магомед, – просто очень далеко. В мае мы с Таней туда поедем, чтобы мои родители с ней познакомились, а сразу после сессии зарегистрируемся.
– А свадьба? – Всплеснула руками Тамара Ивановна.
– Свадьба будет в Москве. Мы, как заявление подадим, сразу вам сообщим о дате.
В поезде ему долго не спалось. Всё размышлял, как встретят Таню у него дома. То, что она такая молчаливая им придётся по нраву – женщина много говорить не должна. Но своим незнанием их порядков, она может всё испортить. Как научить этому Таню, придумал почти у самой Москвы. Только после этого заснул.
В общежитии, едва распаковав сумки с домашними гостинцами, сразу убежал на переговорный пункт. Дождавшись соединения с отцовским рабочим телефоном, зашёл в кабинку, вздохнул, и взял трубку:
– Здравствуй, папа.
Времени на намёки не было. Поэтому Магомед честно и открыто рассказал отцу о том, что его беспокоит. Тот, выслушав, спросил:
– Девочка станет мусульманкой?
– Да.
– Остальному научится – привыкнет. Где собираешься деньги брать на съемную квартиру?
– Мы с ребятами по выходным вагоны разгружаем. Теперь буду работать каждый вечер.
– Что ж, по-мужски поступаешь. Молодец!
В скором времени Магомед с Таней переехали в очень скромную однушку, где ежеминутно она познавала нравы и обычаи семьи мужа. Училась Таня прилежно. Поэтому, когда они приехали на родину Магомеда, за несколько дней сумела расположить к себе не только родителей, но и всю многочисленную родню, которая каждый день приходила в их дом в гости. На третий день Таня призналась:
– Я не смогу всех запомнить.
– Это ничего, – успокоила будущая свекровь, – будешь чаще общаться, запомнишь.
В день отъезда гостей не было, обедали по-семейному. Магомед обратился к родителям:
– Я жду вашего решения.
Ответил отец:
– Сын, ты выбрал достойную девушку. Да благословит вас Аллах.
– Я знал, что Таня вам понравится, – сдерживая радость, сказал Магомед, – поэтому мы уже подали заявление на регистрацию. Свадьба в июне. Вы приедете?
Повисло молчание. Магомед волновался: если откажутся, значит, не принимают его выбор, а лишь соглашаются с ним. Мать сидела с каменным лицом, и Магомед понял, что она ещё не смирилась. Теперь всё зависело от отца. Как он скажет, так и будет.
– Ты хочешь позвать нас, чтобы мы пели и плясали вместе с вашими друзьями-студентами?
– Нет. Приедут родители Тани. Из друзей мы пригласили только двоих – они будут свидетелями.
– Что ж, – отец утвердительно кивнул головой, – тогда и мы приедем. Надо обязательно познакомиться со сватами. А сразу после свадьбы – домой. Я уже договорился с муллой. Сначала он должен познакомить девочку с основами ислама и самыми необходимыми сурами.
Сказав это, Адилхан испытующе взглянул на Таню. Но она, уверенная в своём решении, ответила:
– Как скажете.
Теперь и Малика улыбнулась:
– Вот и славно. Пойдём, дорогая, сложим вещи.
Когда женщины ушли отец объяснил:
– Мать сомневалась: одно дело, ты говоришь, что Таня согласна, и совсем другое, услышать от неё самой.
– Отец, она честная девушка.
– Честная девушка до свадьбы не станет с мужем ложе делить, – вспылил Адилхан.
– Зато теперь она моя, – не сумев сдержать улыбку, ответил Магомед.
Отец, почему-то сразу смягчился и, тоже улыбнувшись, с гордостью в голосе сказал:
– Мой сын, – немного поколебался, но всё же продолжил, – всё правильно сделал. Только теперь ты за неё в ответе. Она ради тебя от всего отказалась. Не дай Бог обидишь – покарает Аллах нещадно. Думаю, родители не знают, что она решила стать мусульманкой?
– Нет. Мы не говорили с ними об этом.
– А почему? – И не дав сыну ответить, продолжил. – Боялись гнева? Только он всё равно будет. Если не сумеют её понять и простить, у девочки кроме тебя никого не останется.
В Москве на молодых навалилось множество хлопот: нужно купить платье, костюм, кольца. А ещё и сессия приближалась. К приезду родителей, они устали так, что мечтали об одном: скорее бы прошёл день бракосочетания. Сначала Магомед с Таней хотели отметить это событие дома, но потом решили заказать столик в ресторане:
– Думаю, отец поможет, если у нас денег не хватит.
Таня покачала головой:
– Неловко как-то. Он и так много помогает.
– Тебя это не должно волновать. Деньги – забота мужчины. Твоя обязанность следить за домом, чтоб муж всегда был чисто одет и накормлен. Я в любой момент могу прийти с гостями. Мне не должно быть стыдно.
– Я помню, – ответила Таня, закончив мыть посуду. Вытирая руки, повернулась к Магомеду, – можем идти встречать родителей.
Напряжение между сватами стало спадать только в ресторане. Выпив, расслабились, и разговор пошёл сам собой. К концу вечера они наперебой приглашали друг друга в гости. На следующий день все поехали на вокзал. Первым отходил поезд на Кавказ. Танины родители еле сдерживали слёзы. Перед тем, как отпустить дочь в вагон, отец обнял её и шепнул:
– Мало ли чего, в жизни всяко бывает: помни, у тебя есть родительский дом, где тебя всегда примут, что бы ни случилось.
А на Кавказе, Таню ждало новое испытание. Никак не запоминались суры из Корана. Она совершенно не понимала, о чём там говорится. Даже, когда Магомед перевёл их на русский язык, они звучали, как абракадабра. Когда мулла сообщил, что завтра состоится торжественный день, до конца каникул оставалась лишь пара недель. Свекровь обрадовалась:
– Слава Аллаху! Я боялась, что не успеем свадьбу сыграть.
– Так у нас она была, – удивилась Таня.
– Э! Что это было? Так. Штамп в паспорт поставили и всё. Нет, дочка, для нашей родни, ты пока никто.
Свадьбу гуляли по Кавказским законам, целую неделю. Уставших молодожёнов отпустили лишь потому, что перед новым учебным годом, нужно было хоть ненадолго заехать к родителям новобрачной.
Волновались перед встречей с ними оба. Таня вошла в родной дом в мусульманском платке и не сняла его. Отец, ничего не подозревая, заботливо предложил:
– Сними платочек-то, дочка, жарко, поди, в нём.
Таня встала рядом с мужем, как бы ища поддержки и защиты:
– Мусульманки всегда ходят в платках.
– Так ты же вроде… – отец не закончил фразу, сел на табурет, внимательно посмотрел на дочь, – или?..
– Да, папа, я приняла веру мужа.
В комнате надолго повисло тягостное молчание. Потом отец подошёл к дочери и, глядя в глаза, спросил:
– Как ты могла?
С какой-то брезгливостью, стараясь не прикасаться, обошёл её, и вышел из дома.
Мать покачала головой:
– Эх, дочка-дочка, – и ушла следом.
Таня растерянно посмотрела на мужа:
– Что делать-то?
– Накрывай на стол.
Таня быстро достала все привезённые гостинцы, разложила по тарелкам:
– Звать?
– Я сам.
Магомед вышел на крыльцо. Тесть с тёщей сидели на приступках.
– Мама, отец, пойдёмте к столу, поговорим обо всём спокойно.
– Да чего тут говорить-то, – отмахнулся от него Николай Петрович.
Тамара Ивановна потянула мужа за рукав:
– Пойдём, она наша дочь.
Магомед заверил:
– И всегда ею останется.
За столом он пытался объяснить и оправдать поступок жены:
– Муж и жена должны быть одной веры. Ради наших будущих детей.
– Ну, так ты бы и крестился, – горячился Николай Петрович.
– Первым был сотворён Адам.   Ева из его ребра. Поэтому жена идёт за мужем, а не наоборот.   
Николай Петрович наливал себе одну рюмку за другой. Когда Тамара Ивановна попыталась урезонить мужа, цыкнул:
– Не мешай дочь пропивать.
Он не просыхал три дня. А Магомед в это время, старался разговорить тёщу:
– Раньше, в древности, и мы были православными. До сих пор в горах сохранились церкви.
– Отчего же сменили веру? – Не глядя на зятя, спросила Тамара Ивановна.
– Когда Пророк  Иса покидал нас, сказал, что после него придёт Пророк Магомет и, велел слушаться, и верить Ему. Но и, когда был Иса, и потом, при Магомете, мы всегда молились Аллаху, потому что Он, а не Пророки – Бог.
Тамара Ивановна недоверчиво покачала головой:
– Причём здесь Иса?
– Вы Его зовёте Иисус.
 Спорить она не решилась – боялась сказать, что-нибудь не так. В знании вопросов веры была далеко не сильна, а у Магомеда, похоже, был на всё ответ.
Наутро четвертого дня, выпив полбанки рассола, заботливо поднесённого женой, Николай Петрович сказал:
– Это наша вина – везде твердили, что Бога нет, а мы молчали. От церкви тебе, дочка, конечно, прощения не будет, но мы… Ты плоть и кровь наша. Не могу выгнать и проклясть, хотя поначалу чуть было не сделал этого. Не знаю, как мать, а я принимаю тебя и такой – повернулся к Магомеду, – только не жди, что мы в своём дому ваших икон понавешаем.
– У нас нет икон, – вставил Магомед.
Но отец, словно не услышал:
– И есть здесь нашу еду будешь, русскую. Эти гостинцы, – кивнул в сторону оставшихся фруктов и сладостей, – не выкину, вижу, старался. Но в другой раз, как поедешь к нам в гости, не привози своего. Лучше с пустыми руками, коль нашего не найдёшь.
Магомед ответил:
– Там, где я вырос, много русских. У нас и церкви ваши есть. Во всех домах – и в православных, и в мусульманских – на Пасху яйца красят и куличи пекут. А в Ураза Байрам…
– А вам-то, зачем наша Пасха? – Перебил его Николай Петрович.
– В гости могут православные соседи зайти. А детям так вообще всё равно, какой ты веры. Главное – угощение получить. Я сам видел, как моя бабушка с детьми Христосовалась.
– Ты даже слова такие знаешь? – Удивился Николай Петрович.
Магомед улыбнулся:
– Бабушка научила, что нужно говорить в таких случаях.
И, когда он совершенно спокойно произнёс «Христос воскресе» и «Воистину воскресе», отец окончательно успокоился. Взял из вазы грушу и, откусив, сказал:
– Вкусная. Отцу с матерью спасибо передай, – посмотрел на жену, – чего застыла-то? Дети, небось, голодные, а у тебя и кастрюли все пустые.
– Ну, слава Богу, знать отошёл, – подошла к плите Тамара Ивановна, – и щи сварены, и картошку уже потушила.
Оставшиеся дни прошли в мирных семейных разговорах. Больше тему религии и Таниного поступка никто не обсуждал. Никогда.
Годы бежали, обгоняя друг друга. Родился Тимур, а следом за ним и Залина. Глядя на их семью, многие завидовали таким отношениям. Магомед за всю жизнь ни разу не пожалел о своем выборе. Да и Таня считала себя счастливой женщиной. Из неё получилась хорошая жена, заботливая мать и добрая мусульманка. Коран она знала, пожалуй, лучше мужа.
Незаметно дети выросли. Залина, однажды поехала погостить на Кавказ к бабушке, да и осталась там навсегда. Украл её сердце местный джигит. В прошлом году она родила ему сына. А Тимур, привел в дом русскую девушку Машу. Такую же скромную и покладистую, как свекровь.
Наступил день, когда Магомед с Таней, безуспешно прождав минут тридцать скорую помощь, отвезли невестку в роддом. Пока метались по коридору в ожидании новостей и приезда с работы Тимура, Тане стало плохо. Испугавшись не на шутку, Магомед поднял такой шум, что сбежалось пол больницы. Прямо из коридора её отправили в операционную. Хорошо, что приступ аппендицита случился именно сейчас. Если бы они уехали домой, врачи могли бы не успеть.
Совершенно измученный переживаниями, Магомед, едва переступив порог дома, рухнул на диван. Слышал, как пришёл сын, как он разговаривает по мобильному с Машей, но окончательно проснуться не смог. Встал лишь утром, когда Тимур уже ушёл. То ли на работу, то ли в больницу. Наливая кофе, Магомед улыбнулся: «Пожалел отца – не стал будить. Только мне всё равно пора вставать – Тане одежду надо отвезти».
Закончив завтракать, пошёл в спальню. Открыл шкаф: «Где, что у неё лежит?» Магомеду приходилось самому искать её белье, полотенца и всякие женские нужности – целый список в отделении дали. Он выдвигал ящики и снова задвигал – всё не то. Поискал на полках – и там ничего не нашёл. Подошёл к комоду: «Слава Аллаху!» Стал складывать бельё, сверяясь со списком. Ночные сорочки обнаружились в нижнем ящике: «Какую взять? Она вот эту вроде любит», – подумал он. Как только потянул ткань, на пол что-то упало. Когда поднял выскользнувший из ночнушки предмет, от удивления даже дышать не смог: в руках у Магомеда была православная икона. «Что она тут делает? Как попала в комод жены?» Наспех засунув бельё в пакет, положил туда же икону: «Сейчас поеду и спрошу».
Руки тряслись – только с третьего раза смог вставить ключ в зажигание. Ехал на предельной скорости, забыв о правилах. Припарковался и бегом побежал в отделение. К жене его не пустили. То ли вид у него был слишком возбуждённый, то ли действительно Таню ещё не перевели из реанимации. Забрав икону, Магомед отдал пакет и уехал домой. Перед приходом сына лёг в постель и сделал вид, что спит – не мог он сейчас ни с кем разговаривать. А к утру, успокоился: «Приедет жена домой, тогда и поговорим».
Через несколько дней Таня уже сидела за столом на кухне:
– Как хорошо дома.
– Главное, что ты здорова.
Магомед посмотрел на часы – Тимур придёт не скоро. Положил перед женой свою находку:
– Таня, это что?
Она посмотрела ему в глаза:
– Икона Казанской Божьей Матери.
– А, как она оказалась в твоём белье?
Таня не отвела взгляд:
– Я там прятала её от тебя.
– Зачем и почему?
Его обескуражила Танина смелость. Он думал, что она начнёт оправдываться, готов был даже ко лжи. Но она не испугалась. Говорила с каким-то вызовом.
– Если бы я тебе призналась, что в душе осталась православной, что бы ты сделал?
Магомед задумался:
– Попытался бы понять тебя.
– Вот именно – попытался. Ты всегда только пытался меня понять.
– Таня!
В голосе Магомеда были тысячи эмоций: гнев, удивление, предостережение…
– Мага, родной, помнишь наш разговор, тогда, давно, в общежитии? Мы с тобой пришли к выводу, что по-разному молимся единому Богу. Называем Его разными именами, видим разные лица, но Он един для всех.
– Помню. Тогда почему ты скрывала от меня, что в душе так и не смогла принять ислам?
– Боялась потерять тебя. Я видела, как для тебя это важно, как ты гордишься этим. Но с чего ты взял, что я не приняла мусульманство? Я верю и в Аллаха, и в Христа.
– Это невозможно!
– Почему? Для меня не пустые слова, что Бог един.
Странное чувство шевельнулось в душе Магомеда – перед ним сидела другая, не знакомая ему Таня. Он, привыкший к её покорности, увидел способную дать отпор и отстоять свои убеждения женщину. Она ему не нравилась? Наоборот – он боялся, что она исчезнет. Страх потерять её, липкой паутиной опутал сердце, стало трудно дышать:
– Таня!
Посмотрев на мужа, она всполошилась:
– Мага, тебе плохо?
– Мне страшно.
Эти слова вырвались помимо воли. Ему стало стыдно за минутную слабость, но Таня поняла всё по-своему:
– Вызвать скорую?
– Нет. Просто посиди рядом.
– Магомед, – её голос дрожал, – от этого сердце болеть не перестанет.
– Глупая, – он уже взял себя в руки, – у меня душа болит.
– Ты так расстроился из-за иконы?
Магомед решил, что она заслужила честный ответ:
– Я испугался, что ты уйдёшь. Только сейчас понял, как тебе нелегко жилось.
– Да я не смогу без тебя и одного дня!
Магомед хотел поцеловать жену, но в это время в прихожей хлопнула дверь – вернулся сын.
– Ты у Маши был? Как там она?
– Замечательно. Завтра выписывают, – буркнул Тимур и хотел уйти в свою комнату.
Отец строго окликнул его:
– Подойди сюда! Что случилось?
Поняв, что от разговора не уйти, Тимур ответил:
– Поссорились.
– Рассказывай, – велел отец.
– Маша не хочет назвать сына Заидом.
– А, какое она выбрала имя?
– Роман.
– По-моему хорошее.
Тимур удивлённо смотрел на отца:
– Она должна меня слушаться.
– Она должна быть любящей и заботливой женой и матерью. А больше ничего и никому не должна.
– Но, отец!
– Учись уважать не только свои желания, но и жены. Тогда в семье всегда будут мир и любовь. Если хочешь, чтобы Маша тебе доверяла, и ей не приходилось лгать, прислушивайся к её душе.
Магомед подошёл к окну. За чёрным стеклом мелькали огни фар, проезжающих машин. Весь город куда-то спешил. Никому в нём не было дела до его переживаний. Он задумался: а здесь, в собственном доме, он нужен? Повернувшись к жене и сыну, внимательно посмотрел на них. Таня не могла скрыть удивления, а сын взгляд прятал. Магомед спросил у него:
– За что ты полюбил свою жену?
Тимур, не понимая, к чему клонит отец, пытался подыскать подходящий ответ. Но Магомед продолжил:
– Думаю, что не за имя. Если бы её звали Катя, Света, или ещё как-то, ты бы не женился на ней?
До Тимура начал доходить смысл разговора с отцом:
– Я понял.
– Вот и хорошо. Не важно, как будут звать твоего сына, главное, каким он будет человеком. А это зависит от тебя.
Тимур улыбнулся:
– Папа, можно я позвоню Маше?
– Давно надо было это сделать. Ей переживать нельзя – она ребёнка должна кормить.
Прижав телефон к уху, Тимур вышел с кухни. До родителей долетела лишь одна фраза:
– Маша, я согласен – пусть будет Ромкой.
Потом сын, видимо закрыл дверь в свою комнату, и стало тихо.
Магомед сел рядом с женой:
– А ты сможешь меня простить?
Она положила голову на его плечо:
– Мы оба виноваты.
– В чём, Таня?
– В том, что были молодыми.
– Тебе было очень тяжело?
– Нет. Потому что ты всегда был рядом – вместе легче.
Магомед хотел сказать, что сейчас так не поступил бы, но промолчал, неуверенный в этом. А Таня, взглянув на мужа, продолжила:
– Мы были другими. Да и время тоже – то, что тогда нам казалось незначительным, сегодня стало недопустимым.
Магомед вдруг отчётливо вспомнил программу новостей, в которой рассказывалось о русском парнишке. Он запомнил его имя навсегда. Оказавшись в чеченском плену, тот под страшными пытками не снял православный крестик. Не воспользовался возможностью сохранить свою жизнь ценой отречения от веры. Гордость и уважение переполняли тогда сердце Магомеда за геройский поступок русского солдата несмотря на то, что тот не принял ислам. Снова разглядывая ночь за окном, Магомед задумался: «Почему я в тот момент не подумал о Тане? Что почувствовала она, увидев этот выпуск? Она-то предала. Или то, что сделано во имя любви, не грех? Что ждёт её после смерти – вечная мука в аду? Но моей вины, в случившемся с ней не меньше».  К горлу подступил комок. Чтобы проглотить его, пришлось сжать кулаки. Справившись с волнением, повернулся к жене:
– Когда-нибудь был такой момент, чтобы ты пожалела о содеянном и проклинала меня?
– Не проклинала, но жалела.
Таня вспомнила, как после похорон отца стало невыносимо тяжело от того, что не смогла пойти в храм и помолиться о его душе. На девятый день отец приснился ей: «Что терзаешься, дочка? Бог слышит любую молитву, а литию ты читаешь, или суру Ихлак ему всё едино. Главное – сама вера». С тех пор она не задумывалась: в мечеть идти или в храм. Об этом и поведала Магомеду. А тот, всем сердцем соглашаясь с женой, вслух сказал другое:
– Думаю, что такие речи не понравятся ни мулле, ни православному священнику.
– Лишь тем, которые живут по законам, написанным людьми, а не по Божьим.
– В чём они?
Таня улыбнулась:
– Всё очень просто: возлюби ближнего своего, как самого себя.
– Мне бабушка часто говорила, что Бог – это любовь. А я, глупец, думал, что она имеет в виду плотскую.   Хорошо хоть, дожив до седых волос, понял истину.
– А мне бабушка рассказывала, что два крыла ангела – это вера и любовь.
Сложный был у них разговор. Раньше они никогда не затрагивали эти темы. Магомед серьёзно задумался и стал искать ответы на множество вопросов: захочешь ли ты себе лгать, причинять боль, предашь ли самого себя? Обнимая жену, сделал вывод: прежде чем что-то совершить, примерь на себя последствия, а, если кто-то обидел, прости, не размышляя, нечаянно это сделано или умышленно.
Вдруг Таня перебила его мысли:
– Помнишь наш первый Новый год?
– Как будто он был вчера, – улыбнулся Магомед.
– Я часто думаю о ёлке, которую ты тогда принёс.
– Хочешь, угадаю твои мысли?
Глядя жене в глаза, продолжил:
– Это был знак свыше. Два слабеньких, неказистых деревца, соединённые вместе, стали сильнее и красивее.
Она подтвердила:
– Так и мы с тобой – накрепко связанные самой жизнью, выстояли под всеми её ветрами.
За окном забрезжил рассвет. Магомед и Таня, сидели, обнявшись, на маленькой уютной кухоньке. Аварец и русская. Мусульманин и женщина, ради любви снявшая православный крест. Семья, в которой несмотря ни на что, жили любовь и вера. А значит, была надежда, что счастье никогда не покинет их дом.
ДОМ
Жильцов расселили. Вчера увезли вещи из последней квартиры и сразу подписали приказ о сносе. Уже утром бригада ждала стенобитную машину. Сквозняки гуляли по пустым комнатам, покачивая незапертые двери. Дом тихонько вздыхал скрипучей лестницей, и бессмысленно смотрел пустыми, без занавесок, окнами во двор. Он знал, что сегодня его не станет. Чувствовал это каждым кирпичиком, каждой прогнившей половицей. Страдал? После того, как он простился с любимой жиличкой Валентиной Петровной, ему стало всё равно, что будет дальше.
Дома, они, как люди. Умеют чувствовать, и всё помнят. Когда из-за угла показалась странная машина с тяжёлым шаром на стреле, память услужливо вернула его к самому началу.
Был ещё только фундамент, а будущие жильцы уже приходили посмотреть на него. От людей исходило столько радости и надежды, что дом старался расти быстрее. Очень переживал, когда строители уходили домой чуть раньше или в обеденный перерыв засиживались за домино. Зато, когда у дома появилась крыша, дела пошли быстрее. Будущие жильцы приходили помогать строителям: красили рамы и полы, клеили обои, белили стены в подъезде. Он уже знал их по именам. И любил.
В день заселения соседи дружно таскали узлы, чемоданы, мебель. Смеялись, если по ошибке заносили, что-то не в ту квартиру. Кричали на весь подъезд:
– Кресло красное чьё? А то, может, я себе оставлю?
– Неси к нам, у нас только табуретки.
Кто-то спросил у Петра:
– Жену-то, где потерял?
– В роддом отвёз.
Дом пока не знал, что это такое, но переживать за Катерину не стал, потому что все кинулись к Петру с поздравлениями.
На следующий день мужчины сколотили перед домом длинный стол и вкопали рядом с ним скамейки. Женщины за это время наготовили кто что мог, и уставили стол вкусностями.
– Ну, давайте уже, садитесь, что ли, – поторапливал соседей Василий, – и так вчера ещё новоселье-то надо было справлять.
Его жена, Ольга, ворчала:
– Успеешь. Тебе лишь бы хлебнуть. Видишь, ещё не все собрались.
Мужики молча курили в сторонке. Женщины переставляли с места на место салатники и бутылки.
Наконец к дому подъехала машина. Дом впервые видел такую: с чёрными квадратиками на боку. Детвора радостно закричала:
– Ура! Дядя Петя с тётей Катей приехали.
Из машины вышел Пётр, снова нырнул внутрь салона, а распрямился уже со свёртком в руках. Дом удивлённо рассматривал, как Катерина бережно поправляет бантик на этом кулёчке. А соседи окружили их и на перебой поздравляли:
– С прибавлением вас.
– Пусть растёт здоровой и красивой.
Тут к ним протиснулся сын Степана и Натальи:
– Тёть Кать, как назвали-то? – Совсем по-взрослому спросил Валёк.
– Валя.
– Как меня? А чо бантик красный завязали, если мальчик?
– Она девочка, – улыбнулся Пётр, – Валентина.
– А-а-а, – потерял интерес к ребёнку Валёк.
Василий потёр руки:
– Ну, дорогие соседи, давайте выпьем за здоровье новорожденной и за новоселье.
– Погоди-ты, торопыга, – снова заворчала Ольга, – небось перепеленать, да покормить дитё надо.
Катерина улыбнулась:
– Через час только положено. Пусть спит.
Наталья выкатила из-за дерева коляску:
– А вот первенцу дома карета. Катайте свою Валюшку.
Пока соседи праздновали, дом рассматривал свою новую жиличку. Сквозь тюль, которым прикрыли коляску от мух, ребёнка было плохо видно. Но дом уже её любил – она же теперь будет жить в нём.
Потом началась обычная жизнь. Взрослые старели и умирали. Молодёжь влюблялась и создавала семьи. Дети росли.
Катерина часто просила:
– Валёк, присмотри за Валюшкой, пока я стираю.
– Тёть Кать, мы в футбол играть собрались, – пытался отвертеться Валёк.
– Так ты играй. Я коляску вот здесь за деревом поставлю. Если заплачет, просто покачай. Ладно?
– Ладно, – нехотя соглашался Валёк.
Потом, когда Валюшка подросла, Валёк командовал:
– Валюха, кинь мяч, – и она послушно семенила за укатившимся мячиком, а потом несла его мальчишкам.
Ещё через несколько лет дом наблюдал, как Валюшка стоит в воротах. И вздыхал: «Ей в куклы надо играть, а не мячи ловить».
Дом видел всех своих жильцов. Знал, кто о чём думает. Вот Клавдия, одинокая баба со второго этажа, тайком вечерами молилась. Дом не знал, что такое заключённый, не понимал, в какой такой тюрьме сидит, но видел, как горько плачет Клавдия, умоляя невидимого Господа, вразумить и оградить от новых напастей сыночка. Потом, когда сын Клавдии вернулся, переживал за бедную женщину, не спал вместе с ней ночами, и успокоился лишь после нового ареста её непутёвого сына.
Ещё он жалел Василия. Дому казалось, что никто не понимает, почему тот стал алкоголиком. У мужика были золотые руки и такое же сердце. Он из обычных брёвен и коряг, собственноручно, без чьих-то просьб или приказов, украсил двор разными фигурами. Никто не похвалил. Только за спиной у Василия крутили пальцами у виска: «Заняться мужику нечем. Лучше бы дельное чего сделал». А дому нравилась эта Васильева сказка. И детям было интересно. Даже из соседних дворов прибегала детвора полюбоваться. У Василия было ещё много всяких задумок. Только стеснялся он их воплощать – и так дурачком считают. Поэтому и пил – глушил водкой свою неуёмную фантазию.
И про Наталью со Степаном дом знал больше, чем соседи. Ругались они тихо. Не то что в квартире за стенкой не слышно было, Валёк в своей комнате не знал, что родители поссорились. Наталья плакала:
– Хоть сына пожалей. Как он без тебя будет?
– Не он первый, не он последний. Не одни мы с тобой разведёмся. Вон сколько народа так живут.
– Потерпи хоть до армии, – просила Наталья, – коль и вправду у вас с ней любовь, так несколько лет ничего не изменят.
Дом понимал, что Наталья надеется: перебесится муж, остепенится, глядишь, и семья не распадётся.
Степан вроде согласился:
– Но сразу после проводов, уйду. – А сам возвращался всё позже.
Дом вместе с Натальей прислушивался к каждому шороху за своими стенами. Успокаивался вместе с ней, лишь под утро, когда, негромко хлопнув, подъездная дверь впускала загулявшего Степана.
Припомнил дом, как Валюшка пошла в первый класс. Пётр тогда был в командировке, а Катерину не отпустили с работы, чтобы проводить дочь в первый раз до школы. Она просила:
– Валёк, ты уж не оставляй её одну – всё-таки первый раз страшновато в незнакомое-то место идти.
На что Валёк совсем по-взрослому ответил:
– Не переживай, тёть Кать, мы же не чужие.
А через несколько лет, к Катерине подошла соседка с первого этажа. Дом не то чтобы не любил Галину, просто старался её не замечать – больно уж нравилось ей посплетничать. Вот и на этот раз ехидно посоветовала:
– Ты бы присматривала лучше за дочкой-то.
–  А, что не так? – Всполошились Катерина.
– Дак возле неё постоянно этот Валёк крутится. Как бы не вышло чего.
– Галя, – начала сердиться Катерина, – он с пелёнок возле Валюшки. Они, как брат с сестрой всё равно.
– Ну-ну, тебе виднее, – покивала Галина и ушла.
Настроение у Катерины было испорчено на целый день. Дом видел, чувствовал, что она собирается серьёзно поговорить с дочерью, как только та придёт из школы. Старался не скрипеть ни половицами, ни ступеньками, и дверью в подъезде хлопал сдержаннее. К приходу детей из школы она немного остыла. А дом не знал, как подсказать Вальку и Валюшке, чтобы не стояли, долго прощаясь на площадке перед дверьми в свои квартиры. Он так старательно притягивал ветер в щель на окне, что банка из-под консервов, служившая Василию пепельницей, всё же упала. Но намёк понят не был. Валюшка строго спросила, продолжая начатый разговор:
– Ты хоть начал что-нибудь учить? У тебя же скоро выпускные экзамены.
– Неа. – Беспечно ответил Валёк. – За мои спортивные медали тройки мне и так обеспечены.
– А в институт ты тоже медалями экзамены сдавать будешь?
– А я не собираюсь никуда поступать. Закончу курсы шофёров от военкомата и осенью в армию пойду. А, вот, ты, Валюха, учись. Не подведи. Кто-то из нас двоих должен быть образованным. Моя мамка, знаешь, как мечтает, чтобы ты учительницей стала?
– Я тоже хочу быть учителем, только не знаю пока, какой предмет мне больше нравится.
– Ну, пяти лет тебе определиться хватит.
Дом понимал, что Валёк смотрит на свою подругу уже не детскими глазами, но также он знал, что парень никогда не сделает девочке ничего плохого. А вот мама её после разговора с соседкой будет зорче следить за дочерью-подростком. Поэтому надо было сделать так, чтобы сейчас они всё-таки разошлись по своим квартирам. Не придумав ничего лучшего, дом напрягся и со всей силы хлопнул дверью. Благо ветер сегодня сильный. Валёк посмотрел сквозь перила вниз и, решив, что кто-то вошёл в подъезд, попрощался:
– Давай, Валюха, иди, учи уроки. Смотри, я завтра дневник проверю.
Девочка тряхнула косами:
– Ой, скажите, пожалуйста, проверяльщик какой нашёлся.
– Нашёлся. – Протянул ей портфель Валёк. – Ты за нас двоих должна матерей оценками радовать, – и вошёл в свою квартиру.
Катерина попыталась тогда поговорить с дочкой. Но увидев, что та ещё на всё реагирует по-детски наивно, замолчала.
А осенью были проводы. Собрался весь дом. Снова накрыли стол перед подъездом. Пока не расселись, Валёк сказал тем пацанам, что оставались дома:
– Узнаю, кто Валюху обидит, приеду, собственноручно ноги выдерну из того места, откуда растут.
Пацаны без тени иронии ответили:
– Да уж поняли, что не для нас ягода зреет.
Дом был очень тронут тем, что Валёк и с ним попрощался. Повернулся, помахал рукой и, словно другу, сказал:
– Не скучай, я скоро вернусь.
Дом растрогался, захлопал форточками. Если бы умел плакать, обязательно бы всплакнул от умиления. А так… только скрипнул ступеньками, будто ответил.
Потом он вместе с родителями и Валюхой ждал писем от Валька и считал месяцы до его возвращения. Радовался за Наталью – права оказалась женщина. Степан и вправду перебесился, и остепенился. В тот вечер, когда он сказал жене:
– Лучше тебя не найти, – дом готов был пуститься в пляс.
Два года пролетели быстро. Сейчас дом даже не вспомнил ничего интересного из того времени. А вот день, когда Наталья, готовясь к возвращению сына затарилась продуктами, помнил хорошо. Вернувшись из магазина, заглянула в почтовый ящик: «Молодец сынок – не сегодня, завтра приедет, а писать мамке не забывает».  Не разбирая сумки, прямо в прихожей, надорвала конверт. Дом весь в комочек сжался от того, как мать голосила, прочитав его.
Степан молча курил. Даже не пытался успокоить жену. Дом притих, старался не пропустить ни слова, чтобы понять, на какую такую сверхсрочную службу остался Валёк. В какой такой Афган он теперь поедет воевать. Прибежала Валюшка – она тоже сегодня письмо получила. Бросилась на шею Наталье:
– Тётечка Наташечка, это он зачем сделал?
Наталья обняла плачущую девочку, гладила её по голове и утешала:
– Героем хочет вернуться. Думает нам с тобой он простым Вальком не нужен.
– Как это не нужен? Да он мне больше всех нужен.
– Терпи, дочка, – окончательно взяла себя в руки Наталья, – доля наша женская такая.
И тут у дома всё сложилось. Обрывки фраз рыдающей Натальи выстроились в связную цепочку. Валюхе нужно ещё три года в школе учиться, потом в институте, а Валёк уже взрослый мужик. Вот, чтоб не сотворить греха и пошёл он в школу прапорщиков. Давал Валюшке время подрасти. Осталось дому понять, что такое война. Раньше он не очень обращал внимание на телевизоры. Теперь смотрел все новости. Во всех квартирах. А, когда осознал, как-то вдруг постарел. Стали резче видны трещины на стене в подъезде. Порог на крыльце одним боком просел. И на крыше лист железа проржавел, как раз в том месте, где был прибит гвоздями. Теперь ветер постоянно грохотал этим, загнувшимся листом.
Три года тянулись бесконечно долго. Но вот наконец подошла пора Валюхе сдавать выпускные экзамены. Дом гордился своей любимицей – школу она заканчивала с золотой медалью. Это теперь точно известно – последний экзамен она сдала тоже на пятёрку. Забежала на минутку к Наталье, поделиться радостью, но застала ту в слезах. Наталья упаковывала чемодан.
– Тёть Наташ, а ты куда собралась-то?
Наталья села на диван. Протянула Валюхе письмо:
– Вот, сегодня пришло.
– А мне нет письма, я сейчас только в ящик заглядывала.
– Мне из военкомата, как матери прислали.
Валюха не взяла конверт:
– Что с ним?
– В госпитале. В Москве.
– Тёть Наташ, уговори маму, чтоб она меня с тобой отпустила. Она тебя послушает.
– Валюша, доченька, как же я просить её стану – у тебя завтра выпускной.
– Я всё равно поеду с тобой. Дядя Степан едет?
– Так ведь в письме написано, что пустят к нему только мать.
– Ну, и ладно. Я у двери тебя подожду.
Дом улыбнулся вспомнив, как Валюха доказывала матери с отцом, что Наталью нельзя отпускать одну в Москву. Убедила. И они уехали.
Через несколько дней Наталья вернулась одна. Пришла к соседям и упала на колени:
– Простите меня. Виновата я перед вами.
Катерина с Петром переглянулись, не понимая, что имеет в виду Наталья, молчали. А та, заплакала:
– Не отговорила я Валюшку. Твердит: белый свет без Валька моего ей не мил, и точка.
Первым пришёл в себя Пётр:
– Эку новость сообщила. Весь дом давно знает, что промеж нашими детьми любовь.
– Петя, Катя, – подняла глаза Наталья, – разве о такой судьбе мы все мечтали для наших детей?
– Да говори ты толком, что стряслось, – заговорила Катерина.
– Сыну моему ампутировали ногу, а Валюха ему сказала, что пока тот не научится ходить на одной ноге, она в институт поступать не будет. Говорит, мол, если хочешь, чтоб твоя жена работала техничкой в школе, а не учителем литературы, так прямо щас поедет и инвалидную коляску ему купит.
– Прямо так и сказала? – Вскинулась Катерина. – Разве можно так? Надо как-то с подходом, аккуратнее. А она прямо так с плеча и ляпнула про одну ногу-то?
Наталья замерла на мгновение, а потом удивлённо сказала:
– Кать, ты меня не слышишь? Вальку ногу отрезали, а Валюшка замуж за него собралась.
Пётр не дал жене сказать, подошёл к Наталье, поднял её с колен:
– Чай не в церкви, иди за стол садись. Я щас за Степаном схожу. – И, усаживая соседку на стул, улыбнулся, – эх, Наташка, плохо ты нашу дочь знаешь. Она бы твоей снохой стала, даже, если бы у Валька, не приведи Господи, обе ноги отрезали.
Поняв, наконец, весь смысл разговора, дом охнул: отвалилась-таки крышка люка, что вела на чердак. Покатились, впервые за всё его существование, слёзы. Дождь по окнам и раньше, бывало, струился. Но сегодня… хорошо, что он с самого утра моросил. А то удивились бы жильцы – не может ведь обычный дом плакать.
Когда пришёл Степан и все расселись вокруг стола, Пётр достал из серванта припрятанную женой, и давно им обнаруженную бутылку водки. Поставил на стол:
– Как знал, что нельзя её просто так выпить. Вот для дела пригодилась. – Повернулся к жене, – хоть хлеба с салом порежь.
Степан, не понимая, поглядывал, то на соседей, то на жену. Все молчали. Пётр откупорил бутылку, наполнил стопки:
– Ну, дорогие соседи, у нас товар, у вас купец – сватайтесь, что ли уже.
Степан обхватил голову руками, стиснул зубы, сдерживая рыдания, застонал. Никто даже не пытался его успокоить – дали возможность выплеснуть, сдерживаемую боль. Взяв себя в руки, Степан посмотрел на Петра и Катерину:
– Да я за вас, родные мои, не то что глотку любому перегрызу, я за вас смерть приму.
– Бог с тобой, Стёпа! – Воскликнула Катерина. – Нам теперь долго жить надо. У нас скоро внучата, надеюсь, появятся. Так что помирать никак нельзя.
Степан серьезно посмотрел на Катерину:
– Ты права. Только вот, Валюшку надо сменить. Нечего ей сейчас в Москве возле Валька делать. Девочке к вступительным готовиться, а она там утки таскает.
– Надо-то надо. Только, думаю, рядом с ней Валёк быстрее встанет. А с нами, боюсь, раскинет парень, – задумчиво ответил Пётр.
– Я знаю, чем его взять. Поэтому и ехать мне, – стукнул Степан ладонью по столу.
Дом хорошо помнил, как мужики этим вечером напились. Хихикал, поскрипывая половицами, когда те обнимали друг друга:
– Ты меня уважаешь?
– Дай, я тебя поцелую.
А, глядя на женщин, вздыхал: то заплачут, то запоют, прижимаясь друг другу плечами.
Через неделю Степан получил отпускные и поехал в Москву. Что за разговор там произошёл между ним и детьми дом не знал. Но очень скоро приехала Валюшка, а следом за ней вернулся и Степан:
– Теперь поеду, когда выписывать будут.
– Может, лучше я? – Засомневалась Наталья.
– Ага. Чемодан его потащишь. И ещё не известно, как он к этому времени ходить будет.
– Так мы же вроде оплатили протез.
– Эх, и быстрая же ты, Наташа. Хоть бы готов он был к выписке. А то, может, ещё и не сделают.
Протез сделали быстро. Вскоре от Валька пришла телеграмма: «Выписывают. Приезжай».
Провожая Степана, договорились, что на вокзал их встречать никто не пойдёт, чтобы меньше смущать Валька. Ночь перед прибытием дом не спал. Все шуршал чем-то по углам. Пугал скребущихся под полами мышей. Волновался. Утром у всех соседей нашлись какие-то дела перед домом: кто-то вдруг решил листву сгрести, кто-то вспомнил, что качели надо бы починить, Василий красил свои сказочные фигуры. То и дело посматривали на дорогу: не появились ли отец с сыном. Катерина с Валюшкой помогли Наталье накрыть на стол и тоже вышли на улицу. К остановке подошёл автобус. Из него вышли двое и направились в сторону дома. Соседи, забыв о своих делах, замерли в ожидании. Степан шагал с небольшим чемоданом чуть позади сына. Валёк, опираясь на тросточку, сильно хромая, шёл один. Чем ближе они подходили, тем больше все волновались. Вдруг Василий стянул с головы кепку и ударил ею об колено:
– Мать честная! Вот вам и Валёк!
На груди у парня блестели несколько медалей и орден Славы.
– Что же ты молчала-то, Наташ?
– Так и я только сейчас увидала, – вытирала Наталья слёзы радости и гордости.
Василий обернулся к соседям:
– Кто посмеет хоть раз назвать парня Вальком, будет иметь дело со мной. – Шагнул навстречу к парню. – Здравия желаю, товарищ старший прапорщик! – Протянул руку, – с возвращением в родной дом, Валентин Степанович.
Валёк смутился:
– Да ладно тебе, дядя Вася, какой я ещё Степанович.
– А вот такой, – Василий смахнул набежавшую слезу, и порывисто обнял парня, – горжусь, – и отошёл, давая возможность остальным поздороваться.
Как же было дому приятно, когда Валентин Степанович – да-да, теперь дом так его звал – подошёл и приложил ладонь к стене:
– Ну, здравствуй, родной! Как же ты мне часто снился.
Дом вздохнул и приоткрыл дверь, мол, заходи. Он бы её пошире открыл, да силы уже были не те – постарел.
С этого дня годы для дома понеслись вскачь. Валюшка уговорила мужа поступить в институт. Через несколько лет Валентина Петровна и Валентин Степанович вернулись в родную школу. Только теперь в качестве преподавателей. В ожидании их с работы, дом помогал бабушкам нянчить внука Никиту.
А потом к его стенам зачистила смерть. Первым овдовел Василий. Дети, приехав на похороны, звали отца с собой:
– Как ты тут один будешь?
Но он, непривычно трезвый, наотрез отказался:
– Виноват я перед Олей – намаялась она со мной. Может, простит, если за могилкой следить буду. Уеду – зарастёт крапивой-лебедой.
Пережил он жену на несколько месяцев – не смог без неё.
За несколько следующих лет отнесли на кладбище всех, кто праздновал новоселье за тем, сколоченным перед домом столом. Их, опустевшие квартиры, заселили новые жильцы. Из старожилов остались только Валентин Степанович с женой Валентиной Петровной. У остальных дети разлетелись по стране. Стареющий дом, старался любить и новых своих поселенцев. Да только не получалось между ними взаимности. Несколько раз супруги-старожилы пытались добиться капитального ремонта в своём доме, уговорить соседей сделать его своими силами, раз у властей денег не находилось. Да только всё зря. В каждой семье мечтали об одном: признают дом аварийным и дадут новые квартиры.
Несколько лет этого ожидания состарили дом окончательно. Да и его любимые жильцы за это время поседели и вышли на пенсию. Их сын Никита, закончив московский ВУЗ, остался работать в столице. Женился, и теперь каждое лето привозил к бабушке и дедушке внучат. Благо отпуск у них всегда летом. Валентине Петровне даже на пенсию не пришлось уходить. А в прошлом году похоронили Валентина Степановича. Ему бы жить и жить ещё, да видно, не прошла бесследно война для его сердца – оставила свои глубокие зарубки. Больше не могли помочь его медали в борьбе с властью за существование дома. Началось расселение. Валентине Петровне предлагали множество вариантов: и не очень хороших, и таких, что любой бы позавидовал. Любой, но не первенец этого дома, которая никак не хотела с ним расставаться. Сын постоянно звал мать к себе:
– Ну, не хочешь ты переезжать в другой район – понимаю. Поехали к нам. Тебе не придётся видеть, как на этом месте появится новое здание.
– Нет, сынок, – вздыхала Валентина Петровна, – я родилась здесь – здесь и умру.
Последний месяц дом и Валентина Петровна жили одни. Электричество пока работало, а воду отключили. Поднимаясь на свой этаж с полным ведром, женщина уговаривала скрипучий дом:
– Не ворчи, старый. Мне тоже нелегко.
Дом вздыхал, старался из последних сил держаться, но тем утром…
Валентина Петровна плохо спала ночью: то ли мыши мешали, то ли дверь в подъезде хлопала громче обычного, то ли ожидание нового дня не давало сомкнуть глаз. Не могла представить Валентина Петровна, что приедет завтра эта злополучная комиссия, и её вещи просто вынесут во двор. Не верилось ей в то, что такое возможно. Поэтому ничего не упаковывала.
На рассвете ей захотелось пить. Прошаркала на кухню, зачерпнула кружкой воды. Не торопясь, выпила. Вернулась в спальню. Задремала. Дом, успокоившись, тоже провалился в сон. Проснулся, словно от толчка, когда солнце только показалось из-за горизонта. Насторожился. Какая-то странная была тишина. Дом совсем перестал скрипеть, вслушивался, всматривался. А когда понял, что сердце Валентины Петровны, его любимой Валюшки, не выдержав нервотрёпки последних месяцев, перестало стучать, судорожно вздохнул. Потеряв над собой контроль, позволил-таки обрушится небольшому кусочку потолка в её спальне. Куски штукатурки рассыпались по письменному столу, покрыли пылью страницу книги, раскрытой на любимом стихотворении. Только вчера вечером она его читала. Дом очень любил слушать, когда Валентина Петровна читала стихи…
Мужики закончили перекур и поднялись из-за того самого стола, что столько лет стоял перед домом. Шофёр странной машины с большим шаром на стреле сел в кабину, завёл мотор. Стрела медленно потянулась вверх. Дом вздохнул. Ему было не страшно умирать – потому что жить было больше не для кого.
КАДЕТСТВО
Отзвучали приветствия, поздравления, напутствия, и первокурсники разбрелись по аудиториям. У пятнадцатилетних мальчишек началась новая жизнь. Им предстояло освоить не только школьную программу, но и получить профессию.
Колька, как и большинство его ровесников, ещё не очень понимал, чем хочет заниматься в этой жизни. На семейном совете долго думали, перебирали разные варианты. Но решение принял он сам. Как только узнал, что в этом колледже есть кадетство, слышать больше ни о чём не хотел:
– Я буду учиться здесь.
Теперь каждый день после занятий он с другими мальчишками учился ходить строем. Было непросто выполнять различные команды так, чтобы вся рота была как единый организм. Не роптал. Недоумевала бабушка:
– Господи, да что там уметь-то?! Вас на физкультуре разве не учили этому?
– Тут другое.
От усталости Колька совсем не был расположен к разговору. А та не унималась:
– Да, что же у вас смотров что ли не было в школе?
– Чего? – Удивился Колька.
Бабушка, поняв свою оплошность, посмотрела на него с сочувствием:
– Смотр строя и песни, – сказала и вздохнула, заранее зная ответ.
Колька тоже вздохнул, и терпеливо, как ребёнку, объяснил:
– Это ты была пионеркой и комсомолкой, у нас ничего подобного уже не было. Скажу тебе больше: мы даже…
Бабушка махнула рукой:
– Да знаю: металлолом-макулатуру вы тоже не собирали, турслётов и Зарниц у вас не было – И уже себе под нос заворчала. – Бедные дети! Ничего-то у них не было.
Но вот прошёл торжественный день присяги. С каждым годом, вернее с каждым новым Днём Победы, Колька всё чаще задумывался о судьбе троюродного прадеда. Жадно, словно губка, впитывал в свою память всю информацию о нём. К сожалению, известно было совсем немного: дата призыва и дата гибели. Место захоронения не найдено. Лишь в этом году бабушка смогла найти документы, по которым стало возможно отследить путь полка, в котором воевал героический прадед. А больше о нём ничего не знали. В последнее время к уважению стало робко примешиваться чувство любви. Колька удивлялся: «Разве можно любить человека, пусть и родного, если ты его никогда в своей жизни не видел?» Колька родился через шестьдесят с лишним лет после его гибели, знал только по рассказам бабушки о его существовании. Да и бабушка могла лишь воспоминаниями своего отца поделиться. А, вот, поди ж ты – полюбил Колька своего прадеда.
Может, именно из-за этого, а, может, по другой причине, но туманная, расплывчатая мечта, вдруг стала чёткой. У Кольки появилась цель: какую бы он не получил профессию, его жизнь будет связана с защитой Родины. Пока он не знал, как это будет происходить. Служба по контракту, или поступит в военное училище, но то, что кадетство, лишь первый шаг к цели, однозначно.
Вскоре подошла очередь Колькиной группе дежурить. Одним из пунктов в перечне дел, была вахта у знамени колледжа. Для несения караула кадетам выдавался автомат. Возвращаясь после занятий домой, Колька не выдержал, позвонил бабушке:
– Представляешь, с настоящим автоматом, у настоящего знамени стоял.
По этому поводу дома устроили чаепитие с тортиком. Бабушка улыбалась, глядя на повзрослевшего внука, а тот гордился, что с честью выстоял целый час:
– Автомат, вообще-то, не лёгкий, и стоять надо навытяжку.
– А, если бы с патронами, да бежать по полю?
– А ещё и с боевым комплектом, да не просто бежать, а в атаку идти?..
Колька замолчал и уставился в одну точку. Бабушка не мешала, понимала, что внук примеряет на себя солдатские будни. Вдруг он словно очнулся от своих мыслей:
– Представляешь, у нас сегодня с поста автомат украли.
Бабушка взглянула на Кольку поверх очков:
– Ученья, что ли такие были?
– Нет. – Колька разочарованно покачал головой. – Прошляпили.
– Автомат? Вместе с кадетом?
– Не пришла смена караула вовремя, пацан положил автомат на подоконник, и пошёл искать следующего.
– Вот это да! Только ушёл с поста не пацан, а кадет. Это разные вещи.
Бабушка отодвинула чашку, скрестила руки на груди:
– А, если бы он не знамя охранял, а границу?
– Это ещё не всё…
– О, Господи! – Всплеснула руками бабушка. – Что же ещё можно сделать после такого?!
– Автомат забрал офицер-воспитатель. Кадет заработал выговор.
– Ну, это ерунда. Главное, что остальные получили хороший урок.
– В том-то и дело, что нет. У следующего караула украли знамя.
– Чтоооо? – Бабушка даже вперёд подалась.
– Та же история: не явилась смена. Кадет, теперь уже не оставляя автомат, пошёл её искать. А в это время пришёл старший офицер с проверкой. Ну, и...
– Да разве можно оставлять пост?! Не важно, что ты охраняешь: знамя, вход в штаб, секретный сундук… Ты стоишь в карауле! – Бабушка в возмущении ходила по кухне. – В афганскую засыпали на посту, и это целым ротам стоило жизни… В любой войне знамя – это святыня! Солдаты прятали его на груди, спасая от врагов. Знаменосца от пуль заслоняли своими телами, наперёд зная, что погибнут. Главное – сохранить знамя. А тут… Просто взяли и ушли. Ничего себе защитники у нас растут.
– Я помню ещё, когда маленький был, рассказ какой-то читал. Там мальчишки в войну играли и забыли сменить часового. Так он дотемна стоял, пока какой-то офицер не отдал приказ оставить пост.
– «Честное слово».
– Что? – Непонимающе смотрел Колька на бабушку.
– Рассказ называется «Честное слово». Пантелеев написал. Видимо, твои новые друзья его не читали.
Немного успокоившись, села рядом с внуком:
– Это серьёзный залёт у кадетов.
– Да, как дети всё равно, – согласился Колька.
– Вот только кадетство и детство слова не однокоренные. Конечно, если верить Далю, то с французского оно переводится, как недоросль, дворянский сын. Но тут же, и у него же – ученик кадетского корпуса. А, если почитать историю, так это воинское звание, которое в русской армии соответствовало подпрапорщику. Так что решайте сами кто вы: недоросли или младшие воины.
Колька сидел, опустив голову. Он даже не пытался оправдываться, хотя его несение караула и прошло без происшествий. Понимал, что также, как и его друзья, сейчас стоит перед выбором: стать настоящим защитником Отечества, или остаться недорослем.
Бабушка обняла его:
– Надеюсь, вы все сделаете правильные выводы из этих уроков.
Колька кивнул. С этой минуты он был уверен – нет такой силы, которая заставит его покинуть свой пост. Неважно мирная жизнь идёт, или грохочет война. Он родился мужчиной, а значит защитником всего, что ему дорого.
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
В ожидании священника, я сидела рядом с маминой кроватью. Тишину нарушало только её неровное дыхание да шелест затяжного осеннего дождя за окном. Несколько жёлто-оранжевых листьев упрямо цеплялись за ветки клёна. Вдруг один, видимо намокнув и отяжелев, оторвался, и плавно закружил, никак не желая падать. Или просто ветерок его качал, убаюкивая перед неизбежным концом. Неожиданно лист прикоснулся к мокрому оконному стеклу и прилип. Я залюбовалась золотым осенним кружевом и не заметила, что мама открыла глаза:
– Ждут…
Она сказала это чётко и внятно. Совсем не так, как разговаривала в последние дни. Не понимая, что она имеет в виду, проследила за её взглядом – смотрит на тот самый лист. Не дождавшись больше ни слова, уточнила:
– Кто?
Мама ответила, не задумываясь:
– Родные. Вон, листочком машут.
Принимая это за больное воображение, или даже бред, я поднялась, чтобы поправить подушку. Мама посмотрела совершенно осмысленно:
– Ты разве не видишь их?
Я не успела даже обдумать, как лучше ответить – в дверь позвонили.
Приходской священник читал положенные перед соборованием молитвы, исповедовал, причащал маму. А я всё смотрела в окно. Вспомнились рассказы подруг, успевших проводить родителей в вечность. Многие так же, как моя мама, видели уже умерших родственников. Некоторые перед кончиной даже разговаривали с ними.
Кого могла увидеть моя мама? Наверное, родителей и мужа. Или видят только родных по крови?
Проводив священника, пошла на кухню. Воспользовавшись тем, что мама заснула, решила выпить чаю. Он остыл не тронутым – слишком далеко унесли меня воспоминания.
Бабушек-дедушек я не помнила. Впервые узнала, что такое потерять близких, похоронив отца. Это было очень противоречивое чувство. Я, если так можно сказать, радовалась, что папа теперь не чувствует мучительной боли, которой его долго терзал безжалостный рак. Но, как же мне было жалко себя! Я не могла представить, как буду жить без его любви. Лишь благодаря заботе мужа и дочери, смогла не только выдержать это испытание, но и поддержать маму. Ей было тоже нелегко – пятьдесят три года вместе.
Через несколько лет, морозным вечером, муж попросил:
– Посиди со мной.
Не успела я опуститься рядом с ним на диван, как он умер. Я не верила в происходящее, кричала, чтоб он не пугал меня так, что это плохая шутка. Но он не шутил. От сумасшествия меня спасла дочь. Она приняла верное решение – почти постоянно со мной был внук. Младшему было несколько месяцев – его оставить со мной дочь не могла. А вот старший, практически жил у меня.
А ещё через несколько лет… Тот страшный звонок в предрассветной мгле поставил на моей жизни жирную, чёрную точку. Выслушав то, что мне сказали, я повесила трубку, и долго сидела, не понимая, что делать с этим известием. Убеждая себя в том, что это ошибка, я зачем-то вымыла полы, поставила чайник, заварила свежий чай. Глотнув, обожгла губы. Боль вернула меня в действительность – дочери у меня больше нет.
Теперь меня спасали подруги. А я, понимая, что чужое горе никому не нужно, что у всех свои семьи и проблемы, замыкалась всё больше и больше. Находила спасение в интернете – огромном сообществе одиноких душ. Выложив несколько стихов, по комментариям поняла, что в мире миллионы таких матерей, как я. Вот с ними я могла общаться ночи напролёт. Выплакивая своё горе, утешая их, я жила… как бы это странно не звучало, наслаждаясь своим страданием. Чем бы всё это закончилось, не знаю. Но Бог сжалился надо мной. Правда, эта история на другую тему, но, благодаря ей, внуки стали жить со мной.
Младший наивно расспрашивал, где теперь мама. Никак не мог понять: если на небе, то почему её в землю закопали. А старший, стесняясь в свои четырнадцать плакать, отгородился от всего мира стеной под названием «не помню». Он не помнил себя ни в пять, ни в десять лет. Забыл, что было прошлой весной, пару недель назад, вчера. О том, чтобы его приласкать не могло быть и речи. Мальчишка сразу превращался в ёжика, с торчащими во все стороны иголками.
Мне тогда так хотелось поскорее отправить их спать, сесть за компьютер, и плакать, плакать, плакать… реветь с такими же несчастными матерями, размазывая своё горе по щекам и тетрадным страницам с новыми стихами. Но я скомкала это своё желание и засунула на самое дно истерзанной души. Буквально по капельке собрала остатки сил, и занялась детьми.
Впиваясь ногтями в ладони, объясняла младшему, что в земле лишь тело, а мамина душа, хоть и далеко в небесах, но видит нас и расстраивается, когда мы грустим. Стиснув зубы, чтобы не разрыдаться от отчаяния и бессилия, стучалась в наглухо закрытую душу старшего.
Мы выжили. Пару месяцев назад старший внук, впервые за два с лишним года, произнес слово «мама». Мы все вместе пили чай, а он вдруг сказал:
– Помните, как мама однажды... – И рассказал, одну из историй своего детства.
Оттаяли мои мальчишки.
Всё это время я усиленно избегала общения на сайтах. Только с теми вела переписку, кто не касался больной темы – мне нельзя было растрачивать силы на жалость к себе. Почему же сейчас снова всплыли эти комментарии? Может, Господь проверял меня? Значит, я не выдержала Его испытания. Как иначе можно объяснить мой поступок?
Дело в том, что недавно, очередная мать сообщила в интернете о своём горе. Наткнувшись на скорбный пост, я написала комментарий. Обычные слова поддержки. Завязалась переписка, в ходе которой выяснилось, что у женщины есть ещё один сын. На мой вопрос: «Вы его поддерживаете?», – Убитая горем мать, ответила молчанием. Я развила тему: «Он брата похоронил – ему тоже сейчас тяжело». Ответ пришёл моментально: «Этот живой». Я не нашлась сразу с ответом. А потом, мысленно, столько наговорила, что посчитала невозможным всё это написать. И просто закрыла тему вместе со всеми обсуждениями. Ушла от спора. Смалодушничала.
Нужно было вытаскивать женщину из захлестнувшей пучины горя. Объяснять очевидную лишь для постороннего истину до тех пор, пока чёрная пелена не спадёт с её глаз. Несчастная мать, фактически признав смерть ребёнка, смириться с ней не смогла. Беда окутала её разум плотным туманом, и она не понимала, что мёртвому сыну нужна память, а, вот, живому не хватает любви. Она пока не задумывалась, что младший ребёнок для того, чтобы его тоже любили, может захотеть уйти вслед за старшим, потому что мама любит мёртвого, а живого и не вспоминает.
Я повела себя, как эгоистка: жалея свои нервы, не стала вступать в спор. Вместо того, чтобы объяснять горем убитой женщине её ошибку, я прекратила общение. Простит ли меня Господь за это?
Мои раздумья внезапно прервал какой-то звук. Я прислушалась. Тишина. Заглянула в комнату – мама проснулась. Я села рядом и взяла её за руку. Она заговорила тихо, но вполне разборчиво:
– Жизнь у меня была длинная. Много всего случалось. – Помолчала, видимо собираясь с силами, и снова заговорила, – Прости, если чем-то обидела.
У меня невольно покатились слёзы:
– Мам…
– Я на тебя зла не держу ни за что. Прости и ты, а то тяжело на душе.
Мне прощать было нечего. Но всё же я сказала то, что мама хотела услышать. Она улыбнулась:
– Вот и хорошо. Запомни, дочка, как ты будешь прощать людям, так и Бог простит тебе.
Видимо, устав, мама закрыла глаза. За окном, впервые за долгие дни, выглянуло солнце. Слабые, холодные лучи рассыпались мелкими искрами на промокших листьях клёна.
– Жизнь продолжается.
Это были последние мамины слова. Она ещё не ушла к тем, кто встречал, ещё дыхание приподнимало тонкое одеяло, но голоса её, я больше не слышала. Никогда.

16.10.2017г.