У гроба

       Похороны были людными. Взрыдал оркестр и процессия двинулась по проспекту. Я старался идти рядом с гробом и осторожно всматривался в лица родственников.
- Вот его мать..,- прошептал над ухом чей-то голос. Я обернулся и увидел долговязого старика.
- А это отец,- продолжал он же. Я всмотрелся в траурную толпу. Двое мужчин вели под локти маленькую женщину в чёрном. Она еле переступала. Из уст её вырывались то хрипящие, бередящие душу рыдания, то бессильные пессимистические похожие на обрывки фраз выдохи.
- Сколько умершему лет?- спросил я.
- Двадцать,- ответил шёпот.
Оркестр взвыл на самой высокой и трагичной ноте. У меня в горле сдавило. Я хотел что-то сказать, но не смог…
Глаза остановили взгляд на гробе. Он был высоко, и покойного видно не было. Лишь красная обивка да, похожие  на сугробы, складки белого тюля.
Кто он? Как погиб?
Нет, не эти вопросы занимали меня в ту минуту, хотя и это тоже было немаловажным. В этой ситуации, в ситуации, когда умер, быть может, центральный человек в родственной связи, и когда родственников, которых раньше разобщали конфликты, нелюбовь к друг  другу, соединила теперь эта процессия, соединила потому, что все они, несмотря на то, что имели разные отношения между собой, одинаково, и в то же время по-особенному каждый, любили того, кого провожали теперь навсегда…
Эти мысли пробежали у меня в тот момент, когда я переносил свой взгляд с гроба на траурные мантии родственников.
Рядом с матерью умершего (один из тех, кто держал под локоть) шёл отец. Волосы его растрепал ветер. Белизна их резала взор. Глаза отца остановились в какой-то непонятной точке, неизвестной, наверное, и ему самому. Он никогда не любил эту маленькую женщину, свою жену. Уже несколько лет он не касался её руки, и теперь вот поддерживал  слабое качающиеся тело бывшей жены…
Он любил своего сына, но и, как некоторые из нас порой, был часто далёк от него и делами и интересами. Теперь пусто на душе. И только боль и горькие муки дум…
Только теперь жизнь, наконец, заставила по-настоящему задуматься над собой. И ему хотелось вдруг закричать как мальчишке. А ведь раньше он называл в ссорах сына мальчишкой, уповал на свой опыт и кричал, чтоб тот не спорил  с ним умудренным опытом. Почему-то только сейчас он вдруг подумал, что сын был во многом прав.
Но зачем?.. Зачем нужны эти споры? Его нет… Нет родного человека…
Нет… Кому нужен этот опыт? Для чего прожита эта жизнь?
Так думал отец, и слёзы стекали по его осунувшемуся небритому лицу.
Процессия двигалась медленно. За время всех моих дум мы прошли не более пятидесяти – восьмидесяти метров. Оркестр играл спокойную часть похоронного марша. В ней звучали отрешённость, примирение, безысходность, музыка как бы предвещала конец, приближение к могиле.
Улица немного сузилась, толпа сомкнулась. И я невольно оказался в толпе. Стороннее моё наблюдение кончилось. Я шёл рядом с родственниками. Или вернее прямо за их спинами. На миг мой взгляд остановился на гробе, и я углубился в размышления о судьбе умершего. Не знаю, сколько бы продолжались бы мои раздумья, если бы вдруг я ни услышал слева от себя тихие, но полные горечи и отчаяния всхлипы. Я осторожно посмотрел и увидел красивую девушку в траурной вуали.
- Кто это? – спросил я того худощавого старика, который по воле случая оказался также рядом со мной. Старик прищурил глаза:
- Это его невеста.
Я всмотрелся в лицо девушки. Припухшие веки, круги под глазами, впалые щёки на некогда цветущем лице – всё говорило о большом неутешном горе.
О чём думала она в этот момент, сказать трудно, но некоторое мне стало известно уже позже…
Мать умершего не любила свою будущую невестку. В этом и был весь конфликт положения. Из-за этого сын не всегда был с матерью, потому что очень любил свою преданную подругу.
Он любил мать, но, порой, расставался с ней, зная, наверное, что мать всегда поймёт, всегда простит.
Девушка гордилась своим другом. Она день ото дня жила его улыбками, его словами, его жизнью. А теперь? Что значит для неё его смерть?
Это не поддаётся перу.
Да и сама она не знала, куда идти теперь и что делать. Этот мир для неё теперь не существовал. Я шёл рядом с ней и меня бил озноб, мою душу разрывала неизъяснимая жалость к девушке, которая потеряла друга, настоящего друга, а вместе с ним – счастье и радость.
       Толпа остановилась. Гроб занесли в автобус. Родственники сели у гроба.
Мне удалось сесть рядом с ними. Остальные сели в следующие автобусы. Машина набирала скорость. Мимо проносились магазины, ларьки, скопления народа, улицы чередовались одна за другой. Холодное лицо водителя подрагивало от тряски. Он давно привык к постоянному рейсу: город – кладбище.
Только здесь, в автобусе, я разглядел умершего. Белое стройное лицо, строгий с небольшой горбинкой нос, усы, совсем ещё негустые, что выдавало  небольшой возраст, большой открытый лоб и глаза закрытые веками так естественно, что казалось, он спит, что вот-вот проснётся…
Что это за человек? Чем он жил? Во что верил?
Жизнь его была довольно полна. Его ныне мёртвый мозг запечатлел и красоту морей, и великолепие городов. Но самое главное, что унёс с собой – это большие впечатления от встреч с людьми. Его жизнь – естественная коллекция характеров, мнений, дум, переживаний, стремлений человеческих. Он был художник. Нет, его имя не было столь известным, чтобы называть его, но одно неоспоримо – то, что независимо  от  узнаваемости имени в каждом художнике живёт особенная душа. Посредством этой души он мог воспринимать мир и таким, каким он есть и мог приукрасить или видоизменить его своей фантазией, добавив лишь нужный штрих или мазок.
Его этюды – стремление к доброте, свету, стремление разобраться в лабиринтах этой жизни…
Автобус подъезжал к кладбищу.
Плач, наполнявший салон, усилился. Гроб понесли к могиле. Оркестр словно заговорил хрипло и отрешённо. Толпой меня вытеснили, и я оказался в хвосте. Вскоре все остановились. За спинами стоящих впереди я не видел ничего, до меня доносились лишь обрывки фраз, произносимых над гробом. Наконец толпа зашевелилась и стала вытягиваться. Я понял, что гроб опустили, и все проходят бросить горстку земли.
Вот она его могила, гроб почти засыпан. Чуть-чуть лишь видна красная материя.
Я взял горсть слегка сыроватой земли:
-Земля тебе пухом..,- сорвалось с губ моих.
Вереница людская несла меня среди могил, и я не сопротивлялся, пока не заставил себя оглянуться. Вдали, там где кончался людской поток, я разглядел три точки. Я отступил в сторону и остановился, всматриваясь в эти три чёрные фигурки. От толпы отделился человек и подошёл ко мне. Это был тот самый старик. Молчание продолжалось несколько минут. Он тоже напряжённо смотрел туда, куда и я и, наконец, произнёс:
- Да… Им теперь нелегко…
- Кому? – словно не понял я.
-Да им, родным его,- и он указал на тех троих.
Я хотел что-то сказать, вернее, спросить, но только взгляд мой выполнил это.
- Трое их у него...,- старик вздохнул и опять слился с толпой.
Я пошёл снова туда, где теперь возвышался свежий холмик земли. На кладбище стало тихо, все ушли. Солнце скрывалось наполовину за макушками деревьев. Я уже подошёл довольно близко. Самое меньшее от меня до могилы было метров восемь, а значит, я мог вполне отчётливо видеть всё.
Руки отца беспомощно свисали вдоль тела. Пальцы были разжаты и вздрагивали еле заметно.
Девушка стояла недвижно. Глаза неотрывно смотрели на холмик. Волосы разбрасывал ветер, сорвав и повесив на плечи чёрную вуаль. На холмике, раскинув руки и уткнувшись лицом, лежала мать…
Стало быстро темнеть, и я не мог рассмотреть её руки как ни старался. Лица я её не видел. Может быть это и правильно: нет большего испытания, увидеть лицо матери, когда она скорбит по умершему сыну…
Это был единственный сын. Её кровь текла в его жилах. Ему была отдана её молодость, ему была посвящена её жизнь.
        Было тихо. Не слышались стоны и рыдания. Настала кульминация трагедии, когда стоны смолкают, и наступает разрывающая душу тишина, тишина мук, тишина полного отчаяния. Уже совсем стемнело. Ветер крепчал. Я медленно двинулся к воротам кладбища. И сколько я ни оборачивался, пока было ещё различимо хоть что-то, видел у могилы всё ту же картину…
Я вышел из ворот, ночь скрыла могилы.
Вскоре  добрался до города. Жизнь была наполнена привычной суетой. «А завтра снова,- подумал я,- взойдёт солнце, запоют птицы… И все забудут о боли. Не забудут о ней только те, кому не забыть о ней никогда…».
А кто я? Почему и зачем  оказался на этом скорбном мероприятии?
Даже самому непросто ответить на этот вопрос. Хотя с другой стороны всё просто. На случайных выставках-вернисажах меня привлекли необычные сюжеты и способы выразительности на холстах некого художника. Появилось желание познакомиться с ним. Побеседовать. Проникнуть в тайны его художественного восприятия.
Но судьба не предоставила такой возможности… Ей почему-то надо было сделать всё вот так: чтобы я лишь попрощался с телом художника…
      … Прошло уже немало времени с той поры, а в сознании моём – три силуэта как символ негасимой человеческой любви…