Переживём. Не сорок первый

Глава 1.

   Сыро и холодно. Хочется скорее домой. Кончик носа стал красным и как будто стеклянным. Я поминутно шмыгаю носом. Вцепилась в ручку коляски озябшими руками. Витюша дремлет, свесив голову на бочок. Бросаю взгляд на манжеты куртки. Фу, как истрепались. Стыдно, ей - богу. А ничего не поделаешь. Нет у меня денег на новую куртку. Нет, и не будет в ближайшее время. Поэтому лучше об этом не думать. Лучше думать о горячем чае. Его -то можно себе позволить буквально через какие - то минуты. Захожу в подъезд. Втаскиваю коляску вверх по ступеням. Честно признАюсь, забористо матерюсь про себя. Растираю замёрзшие руки и вызываю лифт.
   
    Дома достаю Витюшку из коляски. Медленно, тихонько, чтоб не разбудить, раздеваю, уложив его на кушетку в спальне. Потом так же тихо раздеваюсь сама и иду пить чай.

   Окидываю взглядом кухню. Старенькая моя, небольшая кухонька в типовом панельном доме. Старые обои отошли в углах. Плитка... Такой, пойди, уже и не продают. Шкафчики покосились грустно от времени... А ещё..., от меня ушёл муж. Загулял и ушёл. И я осталась тут вдвоём с Витюшкой, свидетелем, который никому пока не может рассказать, как я рыдала по - бабьи, навзрыд, и кусала губы до солёного красного сока. Ничего, переживём, не сорок первый.

   Витюша просыпается и плачет. Я отставляю чашку с недопитым чаем и иду в комнату.

   Вечером, лёжа одна в постели, я думаю о том, что мои дни похожи один на другой, они почти одинаковые. И от этого жизнь кажется бесконечно длинной, только не в хорошем смысле. Не такой бесконечной, как искрящаяся на солнце поверхность океана, не такой, как летнее небо, с подмигивающими тебе звёздами, или, как убегающая вдаль тропинка через пшенично - золотое поле в родном краю... А такая бесконечная, как разбитая серая дорога, по которой не знаешь куда едешь, как скучный урок в школе, с которого не удалось сбежать, такая, как затяжной проливной дождь, когда сыро и зябко, и как будто не только снаружи, но и внутри.


   Утро. Я мешаю ложкой молочную кашу в маленькой кастрюльке. Для сына. Признаться честно, я ненавижу запах молочной каши. Потому что я варю её каждый день. Варю, и ненавижу.

   - Лариса! - громкий окрик из общего коридора. Это моя соседка Ниночка. Молодая, красивая, со счастливыми глазами. Я ей не завидую, я греюсь подле неё.

   Каждое утро Ниночка ходит в кондитерскую напротив и покупает там пирожные и булочки. Она берёт и на мою долю. Мне невероятно стыдно. Потому что она никогда не берёт с меня денег, но всегда зовёт пить вместе чай по утрам. И я соглашаюсь. Прячу свой стыд в карман и пью чай с пирожным или с булочкой.

   - Лариса! - ещё раз кричит Нина. И я открываю дверь в общий коридор.

   Я ловлю её молодую улыбку. Ловлю запах выпечки из пакета. И наслаждаюсь горячими мгновениями чая, пока Витюшка спит.

   Днём мне некогда носиться со своей болью. Потому что мне опять нужно сделать сто одно насущно - важное и двести два промежуточных дела. Хлопает дверца старого холодильника; хлопают двери магазинов с продуктами и детским питанием; хлопают створки лифта: вверх - вниз, на прогулку - обратно; хлопает крышка мусорного ведра, пряча в себе грязные подгузники, салфетки, обёртки, огрызки...; хлопает мокрая тряпка по углам и уголочкам, липко подбирая собой пыль; хлопает сердце о грудную клетку: раз - два, раз - два, давай, давай, надо успеть ещё вон то и вот это.
   А по ночам, когда засыпает своим беспокойным сном Витюша, я снова таращу воспалённые и уставшие свои глаза, ёрзаю беспокойно похудевшими коленками по старенькой серой простыне, комкаю в уголок одеяла свою боль одиночества, прячу в самый тёмный угол тоску и нужду (не скучно вам там вдвоём, тоска с нуждою?)... И тихо шепчу сама себе: "Ничего. Переживём. Не сорок первый".

Глава 2.

   Ох уж эти супер -  и мини - маркеты. С коляской ходить по ним неудобно, а на руках таскать Витюшку тяжело. И хоть глаза зажмуривай от всех этих конфет, и «печеньев», и аппетитной рыбки в прозрачном вакууме, и кусков сочного мяса в подложках, и стеклянно подмигивающих бутылок шампанского, и неестественно – красивых фруктов, баночек с творожками и йогуртами, со сладкой сгущёнкой… Потому что ничего этого мне не купить.

   Я стараюсь идти продуктовыми рядами с независимым лицом, тихонько сглатывая слюну и постоянно складывая в уме циферки с ценников. Я прекрасно понимаю: нужно взять только самое необходимое, и в первую очередь , необходимое Витюшке. Кладу в корзинку творожок, молоко, хлеб… Кусочек курицы, дешёвые макароны, манную крупу, масло, яблочное пюре… Как бы невзначай задерживаюсь у прилавка с конфетами. Две моментально исчезают у меня в рукаве. Ещё одна, большая, с вафлей внутри. Кручу её в руках и незаметно бросаю в сумку. Стыдно ли мне? Нет, ничуть. И, идя по улице, я лелею в себе маленькую радость от того, что сегодня у меня к чаю будет сладкое, будут конфеты. А ещё, я думаю о том, что творожка я взяла побольше, и смогу съесть несколько ложечек, когда буду кормить им Витюшу. Желудок начинает больно реагировать на мои мысли, и я стараюсь не думать больше о еде. Зато, сейчас я очень стройненькая! Ничего, переживём, не сорок первый!

Глава 3.

    Сегодня воскресенье, у меня большая стирка. Я меняю постельное бельё каждое второе воскресенье месяца. Витюшкино - то, конечно, чаще, он - то его регулярно пачкает, потому что спит без подгузников, почти всегда.  Сейчас рассматриваю, верчу в руках его чистые маленькие простынки. Они пахнут необъяснимо: родным и милым. Только вот местами безжалостно прохудились. У некоторых обтрепались края. Сажусь с нитками и иголкой, тоненькими, аккуратными стежками зашиваю детские простыни: снежно – белые; с мишками и мячиками; с синими сердечками и загогулинками. Я зашиваю их не так, как своё бельё, я стараюсь делать «шовчики» гладкими, почти незаметными, даже если они у самого края и потом будут спрятаны, заправлены под матрасик. Это от того, что мне стыдно перед Витькой, за то, что его простынки штопаные, за то, что я не могу их просто выбросить и купить новые… Я зашиваю. Зашиваю, любовно разглаживая материал и немножко напрягаясь, чтобы не расплакаться. Потому что, если я расплачусь, то могу рыдать часами, я себя знаю. А мне ещё обмётывать обтрепавшиеся краешки, а это мне даётся тяжелее всего.
   
   Недавно Ниночка, моя соседка, подарила мне целых два комплекта детского постельного белья! Белое и голубое! И то и другое с оборочками. Как всегда, мне было приятно и стыдно. Я постелила в тот же вечер Витюшке одну голубую простынку, не удержалась, так мне хотелось, чтобы он спал на этой новенькой красивой простыне. Залюбуешься. А остальное я всё пока припрятала. Ведь, я то знаю, что совсем скоро его штопаное бельишко не выдержит, износится вконец, вот тогда я и достану новое. Которое, возможно, потом тоже придётся штопать.

   Я старательно застилаю свежим бельём постели, свою и маленькую – Витюшкину.

Глава 4.

   День. День холодный и пасмурный, отвратительно промозглый и хмурый. А дома тепло. Но, кажется, как будто кто - то серый и неприветливый таращится во все мои окна, заглядывает упрямыми и злыми глазами серьёзно, неотступно, колюче.

   Витя спит и я хожу на цыпочках, потому что он и так мало спит, мало и не по - детски чутко. Вдруг я остановилась посреди комнаты, будто поймала себя на чём - то. Так и есть, поймала. Поймала себя на мысли, что хочется помолиться. И не просто прочитать заученную молитву, нет, не то. И не просто прошептать: «Господи, помилуй…», или «Господи, прости…», или «Господи, спасибо…», так я делаю по сто раз на день. Захотелось стать перед иконой на колени и молиться. Обычно, когда Витюшка спит, я стараюсь опрометью сделать то, что не удастся сделать, когда он проснётся. Но, сейчас… Я подумала, что это и моё время. Встану на колени и буду молиться. Икона в углу. Старая. Рама ничем не украшена, изображение слегка потускнело. Я люблю эту икону, на ней Божья Мать с Младенцем, и лицо у неё не строгое, как на других иконах, а просто доброе. Рядом вторая иконка, маленькая, с Иисусом Христом… Я стою на коленях. Почему - то глаза застят сразу же слёзы. Я шепчу…

   Шепчу: «Господи, Матерь Божья, простите меня. Я совсем не умею молиться. Простите. Примите мою молитву, как есть. Сберегите моего сыночка. Заберите у меня хоть всё, только, сберегите моего сыночка. Помогайте ему. Не дайте ему узнать моих бед и слёз. Подарите ему радости, счастья, веселья, здоровья, покоя побольше, чем мне, много больше. Пощадите его от злых людей, от напастей.  Дайте судьбу полегче… Молю. Умоляю.

   Простите мне грехи мои многие и не наказывайте только его за них. Да и его грехи прощайте ему тоже, по милосердию своему… Не гневайтесь на меня за мою дурость, за мои мысли порой унылые, за неумение моё сделать жизнь моего родного сына лучше, такой, какой я должна была бы её делать. Простите и отца его. Я молю за него. И я прощаю его. Пусть будет он здоров и счастлив.

   И… Я не знаю, как попросить о том, Господи… Пошли нам, пожалуйста, чуть – чуть побольше денег…Чтобы мы просто могли жить чуть – чуть, совсем чуть – чуть, получше… Если можно. Прости за эту просьбу.»

   Встаю, размазывая по лицу слёзы. Глупость какая. Кто ж об этом Бога просит? Но, как будто легче стало. И даже взгляд серого дня уже не так тревожит.

   Лежу на диване и смотрю в окно. Не сплю. И ничего не делаю… Это так на меня теперь непохоже… «Но, это же и моё время», - повторяю опять себе. Просто лежу. Просто смотрю. Просто размазываю по щекам остатки слёз.

Глава 5.

   Ко мне приехала сегодня тётя. Она одна у меня. Мамы и папы нет. Вернее, они, конечно же, есть, они существуют в природе, просто их не существует в моей жизни, а ещё точнее, меня – в их.

   Папа ушёл от нас с мамой, когда я была совсем маленькой, его я почти не помню. А мама вышла во второй раз замуж, когда мне было тринадцать, и ей было чуть - чуть не до меня, а потом ещё чуть - чуть, а потом ещё больше… И я так и осталась жить у тёти, всё это старо, как мир. Мама появлялась всё реже, затем уехала куда - то со своим мужем, и больше я её никогда не видела… Тётя Даша, родная мамина сестра, одна тянула дочку, что на год моложе меня, но поднатужилась и вырастила нас двоих. Я очень ей благодарна. Но Машке, её дочке, моей двоюродной сестре, я всегда немножко завидовала. Хоть тётя Даша и любила меня, и покупала всё, как Машке, и целовала, и крестила нас одинаково пред сном… Но Машка могла сказать ей «мама», а я – нет. Слишком взрослая я уже была, чтобы назвать тётю, пусть и любимую, мамой.

   Сейчас, постаревшая тётка приезжает ко мне раз в две недели, таская мне банки с консервациями, плюс тёплые ползунки. Машка уехала далеко, в другой город, с мужем. Тётка ездит и к ним. Мне тоже очень хочется, но, пока что… Тётка ворчит на меня за беспорядок на кухне и суёт мне в карман мелкие деньги, то сто рублей, то двести. «Спасибо». Она таскает на руках Витюшку и строго заглядывает мне в глаза: «Звонит папаша?». И я киваю, мол, да. Всегда киваю, когда звонил, и когда, на самом деле, нет.

   А потом она уезжает, несколько раз чмокнув меня в нос, в лоб, в щёку.  Я закрываю за ней дверь, и наступает пустота. Такая пустота, что хочется завыть в голос.

   Иногда, после её ухода, набираю мужу: «Ты когда зайдёшь?» - спрашиваю ровным голосом. Он приходит иногда. Но почему  - то никогда не зайдёт именно в этот день, когда я звоню вот так, когда хочется выть в голос, и когда больше всего нужно, чтобы пришёл.

Глава 6.

    Шесть тридцать утра. «Мама.  Ма - а. Ма – ма – ма – а.» - писк Витюшки из соседней комнаты. А под одеялом так тепло, так уютно. А это уже шестое «Ма» за сегодняшнюю ночь. Недавно он научился звать меня, а не просто орать «а –а –а!» И выдёргивая меня из сна, всё ещё удивляет в первое мгновение своим «ма – ма…». Потом в голове щёлкает: «Беги! Что случилось?!» Ещё доля секунды, и «А – а, да он просто орёт». Быстро ёжишься под одеялом: «Да заткнись же ты, наконец!!», и тут же: «Так нельзя. Это ребёнок. Иди! А ты как хотела?», и холодный пол под босыми ногами.

   Достаю хнычущего Витюшку из кроватки. О - о – о. Да мы горяченькие и нос уже потёк. Ёлки – палки.

   Холод. Этот промозглый холод. И ветер, лезущий бесцеремонно в щели старого дома; заглядывающий нагло в коляску на прогулках; сующий свои длинные пальцы в рукава и за воротник… Витёк заболел. Простыл мой маленький.

   Качаю одной рукой, целую лобик, нашариваю в ящике детские капли в нос, нурафен… Всё на исходе. Надо в аптеку. Надо вызвать доктора. К каждодневным непеределываемым делам, переживаниям, тяжким вздохам тут же добавилась ещё одна печаль, для большего веса.

   Когда ушёл доктор, а Витька задремал, попросила соседку присмотреть, а сама помчалась за продуктами и за лекарствами.

   Стоя в аптеке и подсчитывая сумму за намеченную покупку, невесело улыбаюсь сама себе. Не хило! «Рожайте, женщины, бл…, детей!» Ну, что ж? Говорят, на здоровье не экономят (тем паче, на здоровье детей). Не поспоришь. Но на чём же тогда экономят? Нормальные-то люди?

   Вот, можно же, например, наверное, сэкономить на сношенных почти до дыр сапогах. Ну, носила же два года со сломанным хлястиком и вытертым голенищем, и ещё поносишь. Можно, наверное, когда покупаешь сыну бананы или яблоки, перестать брать 1 – 2 на свою долю (что за необходимость?). Можно выбросить из головы покупку того, такого красивого, свитерка в детском магазине. Ну и что, что в старом Витьке уже рукавчики коротки? Под низ – другую кофточку, сверху – куртку. Тепло и не видно. Ничего. Ещё раз прикидываю сумму за лекарства. Шампунь сегодня тоже не стоит покупать. Если флакон перевернуть, то ещё на пару раз хватит. А то ещё набраться… наглости? Смелости? Пойти попросить у соседки чуть – чуть в колпачок, тогда точно хватит.

   А впереди меня женщина берёт лекарства для ребёнка, и ещё уточку для ванны (из экологически чистого материала), сок (сразу в удобной упаковке – поильничке) – 10 штук, разного, и зубную пасту себе (супер – дорогую, с обещанным супер – эффектом). «Да, точно!» - думаю я. Можно же ещё не покупать пасту несколько дней, потому что я сохранила не полностью выдавленные тюбики! Вот и повыдавливаю их теперь. И тогда, получится, что мы вкладываемся, как будто почти и не тратились на лекарства, до следующего перевода на сберкнижку. Вот и придумала! Облегчённо вздыхаю. Переживём, не сорок первый.

   А потом две ночи Витюшка температурит, дышит тяжело, и даже рвёт его… И он плачет  и плачет, цепляясь за меня ручонками. И я пичкаю его лекарствами, глажу, ношу на руках, жалею и реву вместе с ним.

   А когда начинает выздоравливать, радуюсь, шепчу: «Спасибо, Господи». И всё равно реву. Потому что помню, и как плакал, и как рвало ночью… И как чувствовала себя беспомощной, от которой одной только и может получить помощь вот этот вот, ещё более беспомощный человечек.

Глава 7.

   Сегодня папа пожелал повидаться с Витюшей. Я везу ребёнка на колясочке в парк. Сыплет первый снежок, а мои руки красные, распухшие и шелушащиеся, и это отвратительно; но я потеряла последние перчатки.

   А- а, вон и наш папка, машет рукой с дальнего конца аллеи.

   Я приближаюсь к нему. Сердце выстукивает неприятные гулкие удары в животе, а не там, где ему положено. Почему? Потому что он всё так же хорош собой, потому что он улыбается как – то заискивающе, потому что, когда я смотрю на него, то всё время думаю о той, другой женщине, которая с ним теперь?

   - Привет.

   - Привет.

    Неуклюже сую ему коляску.

   Витька радостно смеётся, папа берёт его на руки…

    Сейчас разревусь, твою мать!

   Поэтому поворачиваюсь и ухожу.

   - Я буду дома, - бросаю через плечо.

   Моргаю, моргаю изо всех сил, чтобы не потекли слёзы. Хотя, казалось бы, какая разница? Он уже всё равно не увидит. Но, нет. Упрямо твержу себе: «Не плакать, не плакать». И моргаю.

   Дома пью очень сладкий кофе и стараюсь не думать о Витюшкином смехе и о заискивающей улыбке Жени, мужа. Наверное… Теперь уже бывшего…

   Когда он приводит ребёнка, спускаюсь вниз. Очень хочется пригласить Женьку зайти. Ну, уж нет. Заталкиваю коляску в лифт и холодно: «Пока». Нажимаю кнопку. Вот теперь. Всё. Не удержать. Слёзы льются по щекам, грудь сдавливает от сдерживаемых рыданий…

   Дома Витюшка тих, как никогда. А мои плечи не переставая трясутся, подпрыгивают в плаче. Не могу остановиться, не могу успокоиться. Больно. И всю губу уже искусала в кровь. Дурная привычка.

   Спустя полтора часа затихаю. Нет больше сил надрываться.

   Смотрю на Витьку. Он уснул на диване. Щёчки розовые, реснички едва заметно подрагивают… Хватит себя жалеть! Одёргиваю сама себя. Ну! Чего тебе ещё?! Здоровый, полноценный малыш. Многие бы отдали жизнь за это! Своя квартира. Здорова. Руки, ноги целы. Молодая. Ты оглянись вокруг - то! Люди голодают, теряют близких, их и их детей преследуют страшные болезни! Некоторые лишены возможности видеть или слышать, возможности иметь детей… А – а. Ну, конечно. Тебя бросил муж.

   Улыбаюсь спящему Витюшке. Да я счастливый человек! Нет, правда. Жизнь впереди, славный сыночек, жить есть где, подрастёт, пойду работать! С голоду пока не пухнем. А любимый мужчина… Ну, что ж? Вдыхаю как можно глубже: «Переживём. Не сорок первый».

   
   Ночью, засыпая, думаю: «Как слепы мы, люди. И за что только Господь нас терпит? Все мы неблагодарные. Вечно нам чего – то мало, чего – то недостаёт. Не ценим мы своего счастья, не осознаём, что, вот оно, прямо здесь и сейчас. Хорошо мечтать, хорошо к чему – то стремиться! Но, не менее важно радоваться тому, что есть! Понимать, что это – уже много! Сберечь. Сберечь… Ценить…»

   Засыпаю.


   Глава 8.

   Просто удивительно, как у меня всё ладится и получается в последние дни! Словно, приняв решение быть счастливой, словно, решив, что я уже счастлива, я одним только этим решением волшебным образом изменила… всё!

   После бессонной ночи я вскакиваю, как солдатик, и с улыбкой заглядываю в кроватку к Витюше. И он как – то и быстрее успокаивается, и лучше кушает, и легче укладывается… И уборка идёт куда веселее. Конечно, ведь теперь это скучное занятие сопровождается весёлой музыкой. Витюшка смеётся, я подпеваю… Денег всё так же не хватает. Но голодными мы не сидим. Мне кажется, я даже стала выглядеть куда лучше!


   Зимним утром я варила на кухне «ненавистную» кашу, только теперь, с совсем другим настроением:

   Теперь я каждое утро готовлю манку, как раньше, но в гораздо большем количестве. В предвкушении вкусного завтрака. Да – да. Покормив Витюшку, я наливаю оставшуюся кашку в две самые красивые тарелки, добавляю в них замороженную клюкву и чернику, их заморозила и привезла моя любимая тётя. А потом… Я бодро выкрикиваю в общий коридор: «Ниночка! Завтракать!» И ко мне прибегает Ниночка с пакетом неизменной выпечки. И мы завтракаем. Теперь мне уже не неловко. Ведь я тоже могу угощать Нину!

   Каша весело булькает в кастрюльке, тарелочки уже на столе, а Витюшка ещё дремлет…

   Звонок в домофон. Странно. Нина всегда просто кричит из коридора, а больше я никого не жду.

   - Да? – бодро говорю в трубку домофона.
   -  Лариса. (Пауза). Лор, это я. Женя.
  - О! Витёк! Папка заглянул! – выкрикиваю я захныкавшему сыну и нажимаю кнопку . А палец - то, дрожит, чтоб его!

   Бегом выключаю газ, бегом открываю дверь, бегом к Витюшке, подхватываю на руки, сухой, бегом на горшок.

   Когда выхожу их комнаты, вижу, Женька уже вошёл и топчется на пороге.

   - Что ты? Заходи, - удивлённо хлопаю я на него глазами. Поправляю волосы. Он как – то медленно раздевается.

   - Случилось что? – спрашиваю.

   Молчит. Целует Витьку. Смотрит странно, прямо мне в глаза. И бровь у него дёргается…

   - Я поговорить (севшим голосом).

   - Ну… - киваю на кухню.

   Прошли. Стоит спиной ко мне. Смотрит в окно. И я молчу. Витюшка удивительно тихо сидит на руках. Смешно всё как - то. Будто сцена из кино.

   Женька поворачивается… И бухается передо мной на колени!

   Я бестолково моргаю. Витюшка продолжает молчать.

   - Прости… Простите меня, - голос у Женьки срывается. – Покажешь на дверь, я пойму. Но… Я ненавижу себя. Я больше не могу… Я люблю тебя! Я люблю вас.

   - Расстались что ли? С той – то, - не удержалась я.

   - Что? А. Нет. Да бог с ней. Ну, не надо.

   Обнимает мои колени.

   И я снова, снова беззвучно рыдаю. И не могу, не могу сказать: «Уходи». Не могу, потому что люблю, потому что помню ещё счастливое время, потому что жалею… Да! Жалею ЕГО. Рука уже гладит Женькины волосы. У меня коленки мокрые, там, где его лицо. Плачет… что ли?

   Дверь распахивается.

   - Лариска! Завтракать?! Ой! Простите. (Хлоп). – Нина.

   Коленки мокрые. Витька лопочет…


    А теперь, плевать! Пусть шепчутся за спиной или открыто крутят у виска. Пусть посмеиваются: «Ну – ну!» Пусть сочувственно улыбаются и смотрят сверху вниз: «Бедная жёнушка. Приняла после другой бабы.» Пусть! Потому что я счастлива! И мы завтракаем теперь втроём: Я, Женя и Ниночка! И заболевший Витюшка вопит ночью: «Па – па – па!» И муж хватает его на руки! И у меня новые куртка и сапоги, и… Идите вы все в ж…! Потому что я счастлива!!