Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 24

– Луна это пупок красавицы, – страстно декламировал Бергер, – Ей нравится принимать ванну из молока. В молочном пару ей нежиться нравится, мочить в белом чёрные косы и пенные в небо сдувать облака. Ловить золотых в молоке рыбок – стремительно гибок зигзаг их спин и хвоста паутина скользит невинно охристой глиной в молочных глубинах, где капризная скрыта её нагота. Луне тепло в молоке и за облаками, ей хорошо без нас, а не с нами – не очень-то мы ей  нужны. А может быть, нет никакой Луны. Нет и никогда не было – просто дырка в небе, через которую мы кому-то видны.

– И это всё, что он по твоей просьбе записал? По моим наблюдениям, Тёмушка думает стихами всякий раз, как возникает просвет между делами. – Вий ожесточённо, рывками срезал картофельную кожуру – даже стихи его не умиротворили, но говорил вполголоса, потому что на лавке у печки дремал укрытый хозяйским тулупом Тёма.

– Ну, я не так давно с ним работаю. – Бергер поправил очки ребром ладони, и продолжил тереть щёткой овощи, облепленные комьями земли. – И в основном мы как раз таки завалены делами по самую маковку, так что на стихи времени не остаётся. – Кирилл выудил из зачернённой землёй воды толстенькую морковку и отколупнул налипшие на неё куски чернозёма.

– Как ты вообще там оказался? При Рашидовском сыне, в стане врага… – Вий кинул очищенный клубень в тазик с чистой водой.

– Рашидов и попросил.

– Радзинского?

– Да.

– И ты согласился?

– Как видишь, – максимально ехидно выцедил Бергер.

Вий обмахнул его снисходительным взглядом и продолжил скрести картошку.

– Тебя ничего не смутило в сегодняшнем приключении? Раньше мы всегда оставались собой.

– Оставались. Когда ходили по твоим старым картам, то есть по мирам сугубо символическим. Но когда ты вспоминал дона Висенте (без моей помощи, заметь!), ты в этих воспоминаниях становился им.

– Тогда понятно, почему в этот раз ты был Розенбергом.

– Я не Розенберг.

– Правильно. Ты только половина Розенберга. Но там ты был им. Целиком. Поверь, я видел именно этого человека, когда писал.

– Я не Розенберг! Если хочешь, могу рассказать все свои жизни с первой до последней!

Виев лик расцвёл ядовитой аспидной радостью.

– Да, лапочка, конечно хочу. Рассказывай.

– Но ты тоже расскажешь! – Бергер немедленно загорелся этой идеей: и взглядом, и голосом, и струнным натяжением тела внутренний огонь обозначил. Бросил и щётку, и оттираемую картофелину. – Только надо Артёма разбудить. Если будут расхождения между устной версией и архивными записями, он сразу заметит.

Вий с сожалением огладил Тёмушку взглядом, но вытер руки о лежащий возле тазика комок полотенца и подкрался к лавке. Присел на корточки, прилизал пальцами размахрившуюся чёлку.

– Тём, – шепнул он и потёрся носом о кончик тёминого носа.

Будить сладко спящего Тёму сердцу казалось предательством. Вию хотелось наоборот: беречь его, голубить и баловать. Чтобы спал подольше, ел побольше, а читал поменьше и вместо архивной пыли дышал бы свежим воздухом. Никогда прежде у Вия не было сомнений, чем пожертвовать – делом, важным для судеб человечества, или чьим-то покоем. Тёма оказался особенным.

– Артём, просыпайся! – бодро позвал Бергер. Голос у него был отвратительно звонкий, и Артемий Иванович сразу подскочил как от будильника.

– О, Господи! Я уснул? Извините. – Он спустил ноги с лавки, но глаза снова закрыл и тулуп потянул на себя, продолжая спать сидя.

Вий умилился. Устроился рядом, дублёнку придержал, Тёму за плечи обнял.

– Прости, что разбудил. Я не хотел, честно. Но мы тут подумали, что, если сейчас перескажем коротенько свои жизни, то сумеем найти лакуну, в которую вписался Розенберг. Но может так случиться, что мы помним одно, а в архиве записано другое. Понимаешь? Поэтому нужно, чтобы ты послушал.

– Хорошо.

Артемий Иванович зевнул и умостил голову на виевом плече так доверчиво, как никогда не делал в полном сознании. Если бы не присутствие Бергера, Вий переплавил бы своё умиление в нежный секс. Но Кирилл был тут. И он с ехидной вежливостью постучался в виеву голову как в дверь, молча напоминая: «Начинай. Только без подробностей и покороче».

Вий энергично продемонстрировал ему средний палец и обнял Тёму под жарким тулупом.

– Я, Роман Аркадьевич Князев, по матери Шойфет, по братскому прозвищу Вий, впервые явился на этой земле среди народа, который жил на реках Вавилонских задолго до всяких империй, – актёрствуя, с пафосом начал он. – Я помню тебя. – Рукой, которой обнимал Тёму за плечи, он указал на Бергера. – Мы всегда вместе росли, вместе жили и вместе умирали.

Стоило начать вспоминать, как привычные когда-то запахи, мысли и состояния дохнули на Вия из той двери, что он мысленно приоткрыл. Настройки выцвели, из обжитых мест он давно уже вырос, но тело всё равно помнило каждую историю наощупь и на вкус слишком живо. В каждой жизни были свои яркие чувственные моменты и озарения, которые теперь накатывали как штормовые волны на низенький плот, накрывали с головой и уступали место следующим. Вию стоило серьёзных усилий, чтобы удержать лицо: за пару минут на нём сменился десяток странных гримас – неуловимых как тени, но жутких для случайного зрителя, который не успел бы испугаться и просто впал бы от этого зрелища в ступор.

– Сначала я просто наблюдал – десяток жизней, может, больше. И даже тогда я не знал, но чувствовал, что делаю это не для себя. Мне всегда казалось, что кто-то за мной следит. Теперь я знаю, что не за мной, но через меня.

– Амальгама. Я же говорил, – сонно вздохнул в виеву шею Артемий Иванович. – Вы двое вместе, чтобы отражать. Но для зеркала нужно ещё стекло, нужен Сатурн. Помещение в тело – это ограничение. Вас заперли вместе в теле, ограничили этим миром, чтобы сделать из вас зеркало.

– Хочешь сказать, что мы вдвоём просто были функциями чьего-то тела? – Вий скосил глаза, чтобы взглянуть на Тёму, но увидел только румяное от жары ухо и аккуратно постриженные тонкие волосы на виске.

– Не знаю, – пробормотал Артемий Иванович, – я уже ничего не знаю.

– Лично я был отдельным телом, – встрял Бергер. – И прекрасно помню того типа, которым был Шойфет. Характером он всегда отличался едким, языком дерзким и амбициями размером с гору. Он постоянно меня пугал, потому что вечно нарывался и жутко этому радовался. Короче, как был маньяком, так им и остался.

– Подтверждаю, что с личными делами это описание совпадает, – бормотнул Артемий Иванович. – Оба были и долгое время составляли кармическую пару, пока не разделились во времена вавилонского царства.

– Да! – возбуждённо закивал Бергер. – Он сказал, что станет богом и свалил в столицу.

– Там я встретил остальных, – согласился Вий.

– Дальше можешь не продолжать, – весело подсказал Бергер. Он закончил отмывать овощи и взялся за нож, чтобы почистить оставшуюся картошку, но вовремя сообразил, что руки его слишком грязны. – Потом несколько тысячелетий одно и то же: тайные учения, злые наставники, политика, чёрная магия и дрожащая чернь вокруг, – перечислил он, пока шёл к умывальнику. – Обычно его боялись даже родители.

– Вообще-то, не всегда они были, – оскорблённо заметил Вий. В основном, чтобы очеловечить себя перед Тёмой, который уже окончательно проснулся, но продолжал кайфовать в его тёплых объятиях.

– Потому что никто не хотел иметь с тобой дела и подписывать секретный протокол, – ехидно напомнил Бергер.

– Дурачок. – Вий одарил Бергера липким взглядом полным ядовитой сладости. – Для дельной карты нужны напряжённые аспекты. А это почти всегда аховые условия жизни. А если говорить о маньяках, то больших маньяков, чем литераторы, я не знаю. Недавно встретил в конторе чувака, который решил проверить разовьётся ли сильнее правое полушарие мозга, если не иметь правой руки и всё делать левой.

– Ну и как? – заискрился интересом Бергер. – Работает?

– И кто здесь маньяк? – скривился Вий. – Ты хоть понимаешь, что, если дело выгорит, они поставят это на поток и будут всем желающим развить одно из полушарий больше, чем другое, предлагать включить в карту сюжет, по которому натив в процессе проживания карты лишается руки?

– Но если это окажется эффективно, то почему бы и нет?

Вий вложил в свой тяжёлый взгляд всё отвращение, которое испытывал в данный момент к литераторам, и уронил его на Бергера медленно и драматично.

– Что?! – пафосно возмутился Бергер. – Не вижу особой разницы между этим экспериментом и рождением посредством кесарева из чрева умершей женщины ради нужного положения в гороскопе Плутона!

– Да это когда было?! – взбесился Вий. – Тогда постоянно в родах умирали и в таком рождении не было ничего экстраординарного! Когда ты маг, приходится подбирать момент рождения потяжелей и поэкстремальней, чтобы вместиться со всей своей силой в карту. Это совсем другое, ты не находишь? Подбирать момент рождения под свои данные или дурацкие эксперименты для уточнения настройки.

– Да как бы тебе могли подобрать нужный момент, если бы настройки были не изучены и срабатывали бы вовсе не так как предполагается?! Литераторы работают и для вас, магов в первую очередь!

– Не надо называть нас магами, – зловеще прошипел Вий.

– Да ты сам…

Тут уж не выдержал Артемий Иванович. Сел прямо, стряхнул с плеч тулуп и сунул его Вию в руки.

– Слушайте, вы всегда так общаетесь? Это же с ума можно сойти. Очень напоминает твои пикировки с Розеном, – добавил он уже лично для Вия.

– Вот! – с отвращением признал Вий. – Я и говорю, что Розенберг это их общая суть: Розена и Бергера. А Кирюша взялся мне доказывать, что он не такой и никаких Розенбергов не знает. Но ведь ты тоже видел, что Розенбергом был он? Так, Тём?

– Пожалуй, что так, – честно признал Артемий Иванович, с сожалением глядя на Кирилла.

– Но это не моя жизнь! – возмутился, краснея от гнева Бергер. – И не твоя! – он ткнул ножом в сторону Вия. – Ты помнишь себя этим безымянным прелатом?

Вий вынужден был согласиться, что не помнит.

– Рассказывай тогда, что помнишь сам. Чем занимался ты, пока я жертвовал собой на благо оккультизма?

– А я, мой дорогой друг, всё это время держался тех, кто знал, что мы и так боги, и сыны Всевышнего все мы.

– Короче, ты был душкой, лучшей овечкой в стаде и жил исключительно по заповедям, – желчно подытожил Вий.

– Именно! И ты решил, что овечка сгодится для жертвоприношения!

– Я так понимаю, что речь зашла уже о доне Висенте? Притормозите на этом моменте, пожалуйста. Похоже, именно с него начинается путаница, – серьёзно как учитель в младшей школе рассудительно сказал Артемий Иванович. – Где мои очки? – заморгал он.

– У меня. – Вий выудил из нагрудного кармана окуляры и аккуратно водрузил их Тёме на нос.

– Спасибо. – Артемий Иванович всё никак не мог привыкнуть к виевой тактильности и его привычке публично выражать свою привязанность откровенными прикосновениями и поцелуями. Хотя лапал ли он кого-нибудь ещё, кроме Тёмы? Чтобы вот так вот, на людях? Отчего-то никто не припоминался. – А где хозяева? – Артемий Иванович встряхнулся, прогоняя ужасающую догадку.

– В летней кухне. Обед готовят, – охотно отозвался Бергер. – Кстати, надо картошку туда отнести. Помоги. – Он подхватил тазик и кивнул Вию на дверь.

Тот вежливо дверь придержал, плотно её прикрыл, повернулся и по его голодному взгляду Артемий Иванович сразу понял, что будет дальше. Он успел только привстать, как Вий уже оказался рядом, впечатал его в шершавый печной бок и жадно присосался к губам.

Очки жутко мешали и Вий снова спрятал их к себе в карман. Тёма беспомощно распластался по стене. Сплюснутый виевым телом, он очень хорошо чувствовал, насколько тот возбуждён, и краснел от мысли, что Вий тоже не мог не заметить тёмин стояк, который крепко упирался ему в бедро. Артемий Иванович внутренне метался между телом и разумом. Его темперамента не хватало на должный чувственный ответ, он был уже выпотрошен настойчивой виевой страстью, но тут вдруг с ужасом обнаружил, что виев огонь всё равно заставляет тлеть и его. Залежи чувственного торфа, наслоившиеся внутри за века неиспользования соответствующей функции тела, оказались настолько велики, что грозили великим пожаром. Тёме ещё показалось, что он слышит виевы мысли – дикие и какие-то сказочные – про то, что освобождённая сила сотворит его магом, как до;лжно. Это окончательно испугало его.

– Ром! – Артемий Иванович забарахтался в своём испуге как в паутине и  нечеловеческим усилием отлепил от себя Вия. – Ром, пока Бергер не вернулся, хочу тебе сказать…

– Внимательно тебя слушаю.

Мутный взгляд Вия говорил об обратном и Артемий Иванович мысленно перекрестился, потому что не знал, что с ним будет дальше, если Вий из его жизни не исчезнет.

– Ром, у Розена много дел, но обрывочных и мелких. Он, как бы это сказать, эпизодически появлялся то тут, то там. И стабильным его пребывание в теле становится только после того как исчезает Бергер. Я это сейчас понял.

– Исчезает? В каком смысле?

Вий сразу встряхнулся, переключился на дело и немедленно вернул Тёме очки.

– Ну, после дона Висенте он не возвращался до самого последнего времени. А это, извини, с семнадцатого по двадцатый век!

– Любопытно. – Вий с нажимом огладил тёмины скулы. – Считаешь, что Розенберг это он?

– Наверняка, – выдохнул Тёма.

Возбуждение давно уже стало болезненным. Вий, похотливая тварь, знал ведь, что Бергер вернётся с минуты на минуту, но всё равно полез целоваться, как будто это единственная возможность для них побыть наедине.

– Там на втором этаже есть ванная, – светским тоном сообщил Тёме Вий и красноречиво сжал ладонями его ягодицы. – Пойдём?

***
– Куда они подевались?!

Розен почти не отличался от своей прежней версии. Он был высок, плечист, но всё равно не казался грозным. Слишком много интеллигентности в лице, слишком тонкие руки-ноги, выдающие человека кабинетного, слишком длинные пальцы, от которых должно «пахнуть ладаном», а уж никак не порохом. Он нервно вышагивал по отцовскому кабинету долгими журавлиными ногами и, психуя, кусал губы.

– Иван Семёныч отвёз их за город. Скорее всего, – хмуро отвечал Розен-старший. – Впрочем, это уже неважно, потому что куратор заменён законно, по уставу, и нам совершенно нечего Шойфету предъявить, чтобы запереть его в удобном месте.

– Послушай. – Розен остановился посреди комнаты, прямо в центре медальона расстеленного на полу ковра. – Я не говорил тебе, но Вий перед тем, как его закрыли прошлый раз, передал мне свои записи. Обставил всё крайне секретно. Я не подумал тогда, но теперь опасаюсь, не сочинил ли он свою нынешнюю проблему? Ведь те тексты, что успел выжать из него Гранин, ничего не содержали сверх того, что Вий обычно из человека выковыривает. Понимаешь?

– И что было в тех записях, что он передал тебе раньше?

– Психоделия на три тома. – Розен снова принялся расхаживать по кабинету, по-детски бесцельно размахивая руками. – Магический поток сознания, который выносит мозг напрочь. Весьма забористая дурь.

– Ты говорил, Вера Павловна тоже по твоему поручению что-то пишет?

– Да. – Розен споткнулся на ровном месте и остановился, сосредоточенно разглядывая раму окна. – Она собирает для меня… послания… отовсюду. – Розен изобразил руками весьма неопределённые жесты, напоминающие протирание оконного стекла. – Я хотел… – Он снова замолчал, а потом забегал по комнате уже совсем несолидно. – У Рашидова ведь дом есть. Так? Неподалёку от Радзинского. Они там всей своей магической тусовкой окопались.

– Есть. Но зачем тебе? – Розен-старший с тихим плеском наполнил свою чашку чаем.

– Они что-то замышляют. Не зря они все там собрались. Там ведь ещё зять Радзинского живёт…

– Сыны давно там отшельничают. В этом нет ничего криминального, – попытался урезонить сына Лев Евгеньевич. – Этот дом принадлежал ещё его учителю.

Розен плюхнулся в кресло напротив и, прищурившись, поглядел на отца.

– А ты знаешь, что в конторе работает комиссия, которая рассматривает жалобу двух священников на эзотерический центр? С дальним прицелом создания гетто для всех бесхозных теософов и экстрасенсов.

– Знаю, – солнечно улыбнулся Лев Евгеньевич.

– И ты не видишь связи?! – поразился его сын.

– Герман, вот прищемит тебе Рашидов хвост! Жаловаться прибежишь. Надо сказать Петру Яковлевичу, чтобы получше за тобой смотрел.

– Он смотрит. – Розен при упоминании супруга сразу сменил тон и заговорил игриво. – Смотрит, никак наглядеться не может.

– А тебе, как я вижу, уже скучно от этих гляделок. Шойфет отбыл, жизнь стала пресной.

– Вот не надо фантазий! – обиженно запротестовал Розен. – Налей-ка мне лучше чаю.