Сомнения

ДОГМА ПЕЧАЛИ


Я рожден из кладбищенской мглы и капельки пота. Порою кто-то — то один, то другой — задает мне вопрос, не смущает ли меня родство с Носферату? И мне трудно понять удивление их, когда я отвечаю, что нет.

Отчего ж мне печалиться тем, что совсем не мешает?

Я стою по колено в морской воде, ставшей розовой от капель крови, просочившихся из неплотно закупоренной бочки, что кровью полна до краев и спокойно покачивается на ленивой волне. Каждый может сполна зачерпнуть оттуда. Но зачем? В самом деле, зачем?

За мною мурена следит одним глазом. Ее ненависть вязнет в песчаной отмели между мной и остальным миром. И мне до сих пор не понять, чего она от меня хочет.

Притаившись, я выжидаю момент, чтоб схватить ее. Но она умна. Ох! Умна! Она пялится водянистым глазом и ныряет под воду. Но у меня есть время. Много времени. Минуты, бегущие с сегодняшнего дня до вчерашнего, замедлили ход, рассматривая скопище свирепых эльфов, танцующих свое последнее танго.

Чокнутый Нострадамус постоянно пугает и пугает, а тут — черт возьми! — ничего не происходит. В самом деле, а что должно происходить? Мы всегда ненавидели. Нас всегда ненавидели. Мы всегда будем ненавидеть. Всегда будут ненавидеть нас...

И так повелось... С незапамятных времен...

Я стою по колено в морской воде, розовой от крови...

И что с того? И никому до этого нет дела.

Но там вдали, откуда-то из-за горизонта сквозь шелест нетопырьих крыльев ко мне стремится Лучший Друг — Закат Последнего Дня.

В приветствии машу ему рукой, боясь, что может он меня и не заметить. А потому кричу ему и бью открытыми ладонями по поверхности кровавых волн. Мурена отчаянно шевелит губами, а потом ныряет вглубь чернеющего сотнями забытых жизней чернильного океана.

Пришло время для совместной трапезы — моей и его. Шелест крыльев все яростнее над моей головой, а в ушах клокочет стон неудовлетворенного наслаждения. Мурена, притаившись за следующей волной, на мгновение замирает с открытым ртом, также высматривая нечто, что могло бы ее удивить. Но все напрасно. Перепончатые крылья даже не коснулись моей макушки. Поэтому я снова стою по колено в морской воде — в липкой слизи всего, что изливается из сердец и умов, притворяясь невинностью, и мудростью, и честностью.

Никого не обманет эта песнь сирены, что льется от начала времен и вплоть до нынешнего дня.

A может.... может... все-таки обманет?

Ведь нам милее слушать голос сирены, нежели вглядываться в тучи, несущиеся по мрачному небу. Это всегда приятнее. Неправда ли? И что?

Я рожден из кладбищенской мглы и капельки пота...

Посмотри! И кто бы мог подумать, что можно так!

Ну и что? Слишком много искренности на сегодня? А на завтра?

На завтра ее тоже хватит. Я возьму ту, что была вчера...

Мурена ехидно улыбается. Розово-серый шмат легкого — останки какого-то моряка, разорванного на куски акулой.

Я выловлю это легкое. Возможно, оно мне пригодится, когда мне и правда не будет хватать дыхания...

Горсть увесистых соплей, горсть клыков, две пуговицы от парадного мундира...

Горсть богохульств...

Горсть гордыни...


В ДВИЖЕНИИ…


Алый отблеск на мгновение пробил пустоту бархатной черноты — где-то, далеко, неизвестно где. Может, за дальней складкой каменистого склона? В пустоте мрака, мягкого на ощупь, словно плюшевая штора, заслонившая окно. Я тяжело поднялся, с трудом сохраняя равновесие. И хотя ноги отказывались уже повиноваться мне, я устремился к этой вспышке красного света. Ночь была бесконечной, такой тяжелой от желания ухватить призрачную вспышку, такой липкой от вздохов...

Когда же я миновал последний камень, преграждавший мне путь, а ночь посерела, так что можно было различать силуэты, я не увидел ничего, кроме этих размытых контуров скальных обломков, которые скатившись с горных склонов, засыпали овраг, по которому я без устали двигался вперед. Неутомимо, упорно пытаясь схватить эту каплю сияния и навсегда слиться с ним в цельном единстве, из которого никто, и ничто, и никогда не сможет вырвать меня. С которым никто, и ничто, и никогда не сможет разлучить меня.

Туман наплывал неизвестно откуда. Я шел почти наощупь, то и дело спотыкаясь о камни. Я вздохнул с облегчением, когда под ногами заскрипел гравий. Теперь я мог ускорить шаг, не опасаясь снова упасть, споткнувшись о камень. Мои руки, колени и лицо были содраны в кровь. Я остановился на мгновение, вглядываясь в серость уходящей ночи. Мне показалось, что где-то передо мной, совсем близко, рассыпались золотисто-красные искры. Я ускорил шаг. Вот они на расстоянии вытянутой руки — еще шаг, еще шаг! Липкая тьма внезапно схлынула откуда-то сверху, вынырнув из-под моих ног. Моя стопа попала в выбоину в гравийной дорожке, и я рухнул лицом вниз.

Я с трудом поднялся, присел на корточки, прислонившись спиной к твердой поверхности базальта. Пронзительная боль на мгновение заставила меня забыть о цели похода. Я тяжело дышал, пытаясь подняться, но не смог. Я почувствовал жажду. Язык распух, а губы потрескались. Я закрыл глаза в надежде на окончательное освобождение. Но вот лицом я вновь ощутил вспышку света, на сей раз сильного, как молния, связывающая небо с землей в грозовую осеннюю ночь.

Забыв о жажде, я поднялся с земли и с болью поплелся туда, где вспыхнул этот свет…


НАДЕЖДА?


Дождь стекает по стеклу, холодный ветер внезапно срывает последний пожелтевший лист, цепляющийся за бурую веточку. Смеркается...

Чем ближе осень, чем ближе «другой берег», тем больше думаю, как будет там... Меня с детства кормили верой в нечто, практически не оставлявшее мне шанса обрести хотя бы тень счастья...

Бог суровый, праведный, карающий, грозный, Бог гневный, Бог-судья, Бог громогласный, грозящий перстом... Бог так далек от меня, что я, жалкий червь, не смел и во сне допускать, что он захочет взглянуть на меня... Таков Бог... взирающий на толпы, роящиеся в аду, с каменным лицом, без намека на сострадание...

Бог столько требовал, что лишь немногие сумели оправдать его ожидания — бичеваниями, постами, молитвами от рассвета до сумерек и от заката до восхода солнца.

А я?

Куда мне до них, святых и избранных? В трудах добывающих эту святость, сотканную из одних отречений и трудов?

Эту святость, полную каторжных мук, преодоления шага за шагом пути, ведущего к спасению?

Куда мне до них, протискивающихся сквозь евангельское игольное ушко?

Высохших от сокрушений и слез, проливаемых из-за истинных или мнимых грехов?

А я? Я не хочу такого Бога. Не я один. Мне не нужен Бог, оттого лишь зовущийся отцом, что дает наказание; мне не нужен Бог, окружающий меня и пристально следящий, не споткнусь ли я, чтобы затем с садистской ухмылкой «вершить правосудие».

Мой Бог — мой отец — это Любовь, Доброта и Тепло. Тот, кто страдает вместе со мной, когда я страдаю, кто протягивает руку, чтобы поддержать меня, когда я падаю, кто понимает мои падения, наконец, тот, кто умер в муках, чтобы я мог жить... Мой Бог — моя цель, и для того, чтобы ее достичь, мне не нужны никакие человеческие посредники, ибо Он сам есть и цель, и путь, и посредник...

А потому если так, то где-то жажда жизни слабеет, страх перед могилой слабеет, сердце замолкает в ожидании встречи, потому что...


... даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся… (1 Кор. 4:11)


И теперь я уже не со страхом, а с надеждой взираю на могилы и надгробья, на усыпанные листьями кладбищенские холмики и испытываю уже не печаль, а надежду, так как...


...и будешь спокоен, ибо есть надежда; ты огражден, и можешь спать безопасно. (Иов. 11:18)


Но... но ... в самом деле?...

Мне приснился настоящий Бог?...

Любовь, милосердие, прощение...

А где правосудие?...

Я забыл...

И что?...



Я иду по кладбищенской аллее. Листья липнут к ботинкам. Они спят, лежат рядами, и под каменными надгробиями, и в обычных земляных могилах. Теперь это действительно не имеет никакого значения. Они спят, ожидая: «одни — воскресения жизни, другие — воскресения суда»...

Наши шаги все больше приближают нас к ним, к «воскресению жизни или к воскресению суда»... Правда, мы не желаем помнить об этом. Мы предпочитаем верить, что все еще впереди...

Я иду по кладбищенской аллее. Моросит дождь. Листья липнут к ботинкам. Они молчат, так пронзительно молчат, что дрожь бежит по спине.

И все же в нас есть надежда. Надежда на то, что это мистическое причастие между нами, живыми, и теми, кто умер, позволит сквозь эту завесу пробиться силе нашей любви...

Любви, что связывает нас с ними до конца нашего странствия по жизни...

В конце концов, мы идем одной и той же дорогой, не имея шансов попасть в иное место... И есть в этом некое утешение, что когда-нибудь мы снова встретимся...


...с тех пор идти мы будем рядом.
Дни будут незаметно уплывать,
И ночи ярые и пьяные от трепета желаний
Откроются непостижимой глубиной
До самой сути бессознательных стремлений.
Пунцовой лилии открыта будет чаша,
И пухлый шмель вкусит ее нектар,
Мохнатой лапкой с нежностью лаская
Тот бархат, полный сокровенных вздохов.
Восторги в утренних туманах разольются,
И блеск очей, смотрящих вдаль, на тихую зарю,
Столь сладок будет, как твой голос,
Несущийся над ледяной пустыней...

пер. с польск. М.В.Ковальковой