Татуировка

Лиза.


Лизе было пятнадцать. Она сидела в парке. Читала Мольера. Тёплое весеннее солнце одело деревья в зеленые платья, рассыпало разноцветные бутоны цветов по газонам, пускало солнечных зайчиков по прохожим. Лиза разулась, положила согнутые в коленях ноги на скамью, облокотилась на спинку, отвлеклась от скучного чтения, закрыла глаза и подставила лицо солнцу и лёгкому ветру. Это были редкие приятные лёгкие минуты среди забот, ссор, волнений, сопротивлений и натяжений её жизни. Всего пятнадцать, а всё уже так сложно. И этот ненавистный Мольер со своим Тартюфом. Но задание есть задание, и приходится с ним справляться.
Открыв глаза, Лиза увидела на своей левой ноге, у самых пальцев, красивую бабочку. Она сидела, пучеглазила крыльями, то раскрывала, то складывала их. Сидела довольно долго. Лиза сначала боялась пошевелиться, а потом решила поиграть с неожиданной гостьей. Стала выпрямлять ногу – бабочка осталась на месте. Лиза поворачивала стопу то в одну, то в другую сторону. Бабочка держалась крепко. Тогда Лиза стала рисовать ногой в воздухе разные фигуры, улыбалась и смеялась, потому что бабочка словно приросла к её ноге. И когда Лиза взяла пальцами ноги валявшийся у скамьи мелок и нарисовала на тротуаре силуэт бабочки, та словно с интересом  наблюдала за происходящим, сохраняя спокойствие и равновесие на дрожащей ноге. В итоге Лиза выставила выпрямленную ногу, несколько минут любовалась новой подружкой, пока та вдруг не вспорхнула и не  скрылась среди веток деревьев.
В этот день Лиза уже не боялась возвращаться домой, потому что душа её была похожа на лёгкую пучеглазую бабочку, потому что радость и чувство прекрасного вдруг поселились в её сердце. Потом, дома, спустя всего два часа, от этой лёгкости и приятных чувств уже ничего не осталось, но осталось воспоминание.
В этом парке и на этой скамье, но уже без Мольера, Лиза оказалась месяца через два. Сидела, ждала подругу, курила. Настроение было преотвратное. Погода чудесная. Летнее солнце. Мягкий ветер. Поющие птицы в кроне дерева над головой Лизы. Но ничто не разгоняло туч над её головой. Туч отчаяния и душевной боли. Когда тебе пятнадцать, тебе полагается испытывать совершенно другие чувства.
Новые туфли натёрли ноги. Лиза скинула обувь, подставила солнцу затекшие пальцы. Оценила облупившийся лак на ногтях. Скривилась.
Перед её носом пролетела бабочка. Простая коричневая бабочка. Лиза вся подобралась. Стала следить за насекомым. А та будто играла с Лизой, летая довольно близко. Тогда Лизе вспомнился Мольер, пучеглазая подружка этого игривого крылатого создания. Лиза поспешила забраться на скамью босыми ногами, положила их, как тогда, согнув колени. Бабочка еще какое-то время полетала рядом, даже присела на край скамьи секунд на двадцать, а потом улетела. Сигарета, брошенная Лизой под скамью, молча тлела.
Минуты две Лиза смотрела вслед улетевшей бабочке, потом посмотрела на свою левую ступню, вспомнила тот весенний день и ту красивую бабочку, которая своими маленькими крылышками сотворила большое волшебство в жизни Лизы. И Лизе захотелось повторить это волшебство. Она достала из сумки шариковую ручку и нарисовала  на ноге бабочку. Получилось не очень качественно и красиво, но главное – глазастые крылья бабочки снова красовались на ступне Лизы. Настроение улучшилось и держалось еще тех же два часа.
После этого в какие-то особенно плохие моменты жизни Лиза стала рисовать на клочках бумаги, на полях в тетради, в специально заведенном блокноте и просто на любых подходящих для этого поверхностях разного вида бабочек. Натренировать настолько хорошо, что нарисованные ею насекомые казались почти что живыми.
Прошло еще несколько месяцев. В том же парке, но на соседней скамье Лиза сидела с парнишкой лет семнадцати и выслушивала его отповедь по поводу того, что Лиза в его глазах очень сильно упала и не поднимется уже никогда. Что он рассчитывал на другое и не видит смысла продолжать общение дальше. Что, может быть, спустя годы он сможет простить её и тогда, возможно, они снова станут друзьями. А сейчас, увы, ему пора идти. И он просит больше не звонить ему. Да, писать тоже не нужно. Конечно, это всё. И разговаривать больше не о чем.
Парнишка ушёл. Лиза осталась сидеть, подобрав колени к подбородку и обнимая собственные ноги. Нет, слёз не было. Обиды тоже. Даже злость не формировалась. Было просто пусто. Гулко. Ветер задувал в ухо, а шапка осталась дома.
Лиза посмотрела на ту скамейку, на которой сидела весной, а потом летом. Вспомнила бабочек. Улыбнулась. Осмотрелась по сторонам и поняла, что ни одна сумасшедшая бабочка не прилетит спасти Лизу – в такой-то холод. Но ведь она может спасти себя сама.
Лиза скинула с ноги кроссовок, сняла носок, достала ручку и мастерски нарисовала рядом с пальцами левой ноги красивую бабочку. Если вместо синего чернильного цвета представить нормальные цвета, то в какой-то момент бабочка начинает казаться живой. Этим представлением Лиза и занималась до тех пор, пока и сама ступня её не стала синеть от холода. Лиза с силой растерла её двумя руками, чтобы нога согрелась. Вернула на место носок и кроссовок. И пошла домой. С бабочкой. На ноге. И в душе – с бабочкой. И уже было не так пусто, не так страшно.
Прошло два года. Много экспериментов. Много разных вариантов. На ступне Лизы почти всё время красовалась цветная красивая бабочка – Лиза рисовала её ручками. Одна смывалась – появлялась другая. Через месяц у Лизы День рождения. И она уже решилась. Уже нашла хорошего мастера. Ни у кого не спрашивала разрешения. И не потому, что никто не одобрит и не даст на это денег, а потому что это же совершеннолетие, и Лиза сама вправе решать, что ей делать со своей жизнью. Да, вот так глобально. Татуировка - это только начало.
Через полгода на пояснице Лизы появилась маленькая, аккуратная и, конечно же, очень красивая змейка. Да, вот такой банальный символ искушения. Но Лизе хотелось искушать, и таким милым жестом, этим волевым решением она позволила себе это.
Потом на запястье появился цветок. Как знак того, что она раскрывается как женщина. Красивый раскрытый бутон цветка. Еще через год на ключице – сережка с черным агатом. Это был подарок. Реальные сережки были дорогим подарком. Потом в драке серёжку сорвали с уха, порвав мочку. Лиза приходила на следующий день на место драки, искала сережку в траве. Нашла много окурков, порезалась о кусок стекла. Серёжку не нашла. Набила татуировку. Мочку зашили. Некрасиво получилось. Но мастер уже стал для Лизы другом и сделал ей красивый цветочный узор – от мочки и по всей ушной раковине. Красиво сделал и оригинально: со специально отведенными местами для новых серёжек. Всё вместе потом смотрелось очень эффектно. А быть эффектной Лизе нравилось.
На плече появилась молния. Но не та простая, что красуется на электрощитах, а природная, настоящая, сложная, с грозовыми тучами и речной гладью внизу. Бабочка у пальцев на ноге в трудные моменты жизни уже не спасала, а эта молния давала силы: если Лиза выстояла в такой сложный момент жизни, если справилась тогда, теперь она заряжена на всю жизнь и преодолеет всё, что угодно. А жизни было угодно, чтобы Лиза преодолевала всё новые и новые препятствия. Так на икрах появились мифологические сандалии с крылышками. Наивно? Нет. Символично. Ведь Лиза выше всего происходящего. Она умеет летать. У неё на втором плече щит. А на бедре след от раны. Сначала это был реальный след от реальной раны. Некрасивый шрам. Мастер предлагал сделать на его месте красивый рисунок, но Лиза отказалась. Сказала, что шрам некрасивый, а рана на этом месте в первые часы была очень красивой. Сама нарисовала эскиз и попросила мастера повторить. Потом, спустя три года, когда маленький сын стал переживать и плакать, видя у мамы на ноге капающую кровь, Лиза пришла к мастеру и попросила перекрыть этот рисунок другим. Красивым. Ветви деревьев и летящие птицы заменили кровоточащую рану. На другом бедре появился красивый лев. «Это я!» - тыкал пальцем в мамину ногу и хвастался окружающим мальчонка.
Вообще с рождением сына характер рисунков на теле Лизы очень изменился. А с появлением дочки изменился ещё раз. Внизу живота появился цветок лотоса, словно выросший из лона. Маленькие пальчики водили по телу мамы, повторяя изгибы линий. В области сердца появились две буквы – начальные буквы двух имён, перетекающие друг в друга. Маленькой дочка очень удивлялась, когда не находила на телах других мам красивых и страшных рисунков. Как только научилась держать в руках фломастер, без конца рисовала на себе узоры. Потому ей стали предлагать рисовать на листах бумаги, на асфальте, на планшете. И она рисовала везде. «Художницей будет!» - говорили все. Рисунок пятилетней дочки – остроконечное солнце с птицей внутри - Лиза попросила мастера перенести на солнечное сплетение – в отраженном виде. Тогда, глядя в зеркало, Лиза могла видеть его таким, каким его нарисовала дочь.
Потом была авария, содравшая с тела Лизы многие татуировки. Портрет льва срезала напрочь. Тяжелейший процесс реабилитации. Пришлось долго восстанавливаться и физически, и морально, и эмоционально, и душевно. Казалось, что тело едва живёт и делает это отдельно. Дочь очень просила Лизу больше не делать татуировок, потому что то, что уцелело и то, что погибло, в своей комбинации с истерзанной кожей Лизы представляло собой устрашающее зрелище. Но Лиза была закалённым бойцом на поле битвы под названием«Трудная жизнь» и спустя семь лет после аварии пришла к мастеру снова. Работа длилась долго. В несколько заходов. Лиза старательно прятала от дочери свою спину, пока там не закрепился во всей своей красе прекрасный феникс.
Дочь красоты почему-то не оценила. Бросила живопись и уехала в другую страну: сначала на обучение, а потом там и осталась. Работала врачом. Вышла замуж. Родила сына. На родину никогда не приезжала. Лиза этого не понимала. Ходила на могилу сына раз в месяц и рассказывала ему о новых татуировках. Он разделял увлечение матери. Не всё уже задуманное успел, поэтому Лиза некоторые его задумки набила себе – в миниатюре. В области солнечного сплетения горел поврежденный рисунок дочери. Пыталась его восстановить, но с трудом зажившая кожа этого не дала. Из двух букв в области сердца не уцелела ни одна.
Однажды, придя в парк, Лиза нашла ту скамью, на которой сидела когда-то. Несмотря на мороз, она села на неё снова, сняла сапог, стянула дрожащими от какого-то внутреннего волнения руками носок, взяла ручку и нарисовала бабочку поверх изуродовавшего ногу шрама. Рисунок получился немного кривым на бугристой коже, но из-за этого еще больше напоминал тот первый, тоже чернильный рисунок. Лиза мысленно вернулась в тот момент, когда она была пятнадцатилетней, когда ей на ногу села красивая бабочка и тем самым дала надежду на то, что всё сложится хорошо.
Надежда эта, как и сама бабочка, прожила недолго.
А Лиза всё ещё жива.


Феликс.


Феликсу было сорок четыре. Он сидел у себя в мастерской. Читал новости с телефона. Был обычный будний день. В комнате пахло хорошим кофе, а также антисептиком, чернилами, кожей, деревом и кровью. Некоторых с непривычки эти запахи отталкивают, а Феликсу они доставляют удовольствие.  Убирает в мастерской он всегда сам. Ему важно, чтобы вещи лежали на своих местах. Важно быть уверенным, что везде всё чисто, почти стерильно. Он знал, что не все в его ремесле такие же приверженцы чистоты, но это был его персональный пунктик.
Еще одним его пунктиком было то, что не всех клиентов он принимал и не за каждую работу брался. За это его прозвали «Феликс-Чистюля». К нему бесполезно было ломиться, если ты в этот момент пьяный, обдолбанный или просто сильно накурился. Феликсу было важно, чтобы с клиентом было приятно работать. Или хотя бы не было противно. А запах перегара он не выносил. Сам Феликс предпочитал пить дорогой коньяк. Редко, но с колоссальным удовольствием. Один или в им самим избранной компании. Обязательно тщательно выбритым при этом и в свежей одежде. Вот такой очередной пунктик. Женщины его за это не любили. Поэтому когда нашлась та одна, которая сумела и тонкости взаимодействия с Феликсом принять, и соответствовать его требованиям, то он не стал дожидаться того эфемерного чувства, которое люди называют любовью, и спешно отвёл девушку в ЗАГС, а потом поселил у себя. Сейчас у них уже двое сыновей. Подростки. С ними нелегко. Но авторитет Феликса незыблем. Ногти всегда подстрижены. Запаха сигарет от них не было, спиртного тоже. Старшему позволили отрастить волосы и даже выкрасить их в белый цвет. Жена убедила Феликса, что лучше позволить это. Волосы отрастут.
Все вокруг удивлялись, как с таким характером Феликс стал мастером тату. На что он всегда отвечал, что он художник и просто выбрал в качестве полотна человеческое тело. Именно поэтому и брался не за все заказы. Если кто-то приходил к нему и просил набить крест или «купола», то он отправлял к «ремесленникам». И, как ни странно, его за это уважали. Не спорили, не настаивали. Возможно, шкафоподобный вид Феликса останавливал желающих предъявить ему претензии. Но он чувствовал себя весьма гармонично, когда рисовал маленькую изящную бабочку на почти детской ноге юной девушки. И большие руки ему в этом совершенно не мешали. «У тебя тонкая душа, Феликс,» - говорили ему часто.
Лизу он запомнил сразу. И даже знал наперед, что она еще не раз к нему придёт. Они подружились после пятой татуировки, той, что на мочке уха. Лиза позволила проявиться художественному таланту Феликса в полную силу. Они бы с удовольствием подружились семьями, но между детьми была слишком большая разница в возрасте, да и жене Феликса не нравилась эта молоденькая всегда «обветренная жизнью», как говорила о себе сама Лиза, девчонка. Разница в возрасте и привычках самого Феликса и Лизы их никогда не смущала. Она относилась к нему как к старшему товарищу. Извинялась, что не зовёт его другом. Говорила, что товарищ всегда надежней друга, потому что ждёшь от него меньше. И меньше обещаешь сама. Лиза себя надежным человеком не считала. Действительно, пропадала надолго, могла не приходить, не звонить, даже не отвечать на звонки, а потом вдруг появлялась веселая или сердитая, как стая голодных волков, рассказывала о своей жизни, о том, почему сейчас «будем рисовать именно это». Феликс работал, а Лиза забалтывала боль. У неё оказалась повышенная чувствительность. Бить тату ей было очень больно. Но она терпела и порой, как признавалась сама, даже получала удовольствие от этой боли. Только от этой – настаивала Лиза.
Однажды она совсем перестала приходить. Очень долго от неё ничего не было слышно. Случайно Феликс встретил в магазине дочь Лизы, узнал про аварию, про тяжелое состояние, про горькую потерю. Просил передать соболезнования. Дочь Лизы лишь отвернулась. Она была в этот момент очень похожа на свою мать, когда та впервые пришла к Феликсу. Внешне – похожа. Внутренне – противоположность той счастливой девчонке(если ты имеешь ввиду противоположность кому? Девчонки, если ты имеешь ввиду кого?).
Феликс очень удивился, когда однажды в дверях салона – да, мастерская за годы превратилась в салон! – появилась Лиза. Он уже почти не делал тату сам. Только руководил работой остальных. Брался только за исключительные заказы. И этот оказался именно таким. Феликс с болью смотрел на то, что жизнь сделала с красивым женским телом Лизы, с его рисунками на её теле. Живым и почти нетронутым местом оставалась только спина. Он очень удивлялся, как в той мясорубке пострадало почти всё, но спина, единственное место, где Лиза почти ничего не «нарисовала», потому что не могла видеть рисунков, осталась почти невредимой.
Над эскизом феникса они трудились долго. Спорили, обсуждали. Забраковали несколько вариантов, но всё же пришли к общему решению: большой, цветной, красочный, очень красивый, очень изящный и очевидно восставший из пепла. Хвост перекрыл уже неактуальную змейку-искушение. За несколько сеансов Феликс создал свою лучшую работу. Даже попросил Лизу обратиться в фотостудию и сделать художественный снимок её обнаженной спины с этим рисунком. Он потом распечатал этот снимок большим плакатом и повесил на самом наиболее обозримом месте в салоне. А маленький вариант хранил у себя дома, в полке с личными вещами.
Лиза настаивала на мелких татуировках и после феникса. Феликс сначала отказывался за них браться, но кода дочь Лизы уехала, оставив ту наедине с её горем, Феликс больше не смог ей отказывать. Делал эти мелкие заказы и даже денег не брал. Утверждал, что именно так поступают настоящие товарищи. Лиза плакала и благодарила, благодарила и плакала.
Феликс перестал браться за заказы, но руководил салоном весьма успешно. Ни у одного из его сыновей так и не появилось тату.



Илона.


Ей было пятнадцать дней, когда среди общего разноцветия вокруг Илона стала различать контуры матери. Очень долго они оставались для неё просто радужным свечением, меняющим свои цвета. Как и все другие люди. Пока однажды Илона не начала различать в общем цветовом свечении мамы темные дорожки и целые рисунки. Сумев контролировать свои маленькие пальчики, она стала водить ими по этим дорожкам и рисункам. Рисунки становились всё чётче и темнее, нарушая общее радужное свечение. Постепенно Илона к ним привыкла. Но следующим её удивлением стало то, что другие люди не обладали такими рисунками. Удивление длилось недолго и перешло в стремление украсить себя саму такими же узорами. Илона очень старалась, но её собственные рисунки, даже нанесённые на тело черным фломастером, радужного свечения не перекрывали. Эксперименты на бумаге добавили недоумения: там черный был такой же частью общего, как все остальные цвета. У мамы же свечение в местах черноты обрывалось. Постепенно Илона привыкла и к этому.
О том, что не все люди видят это свечение, она узнала неожиданно и больно. Ей тогда было восемь. Дети громко и как-то неестественно смеялись. Неестественно и зло. Особенно, когда она рассказывала им, у кого какие цвета преобладают. Она еще не могла как следует сформулировать свои мысли, поэтому просто говорила «У тебя вот здесь красный, а здесь грязно-коричневый». Над ней смеялись, называли почему-то дальтоником и обзывали дурой. Старшему брату рассказывать об этом она не решилась. Пошла к маме. Мама обняла, сказала, что всякое бывает, что ей тоже частенько мерещится «всякая ересь» и не стоит придавать этому большое значение. У самой мамы тогда радужные цвета были грязных и темных оттенков. Восьмилетняя Илона больше ни с кем этого не обсуждала. Только видела. Что там, где мама сделала новое тату, почему-то даже грязного оттенка свечение пропадает, уступая место чёрному рубцу. Говорить об этом матери она не решалась. Но на других людях с татуировками рассмотрела то же самое. Беспокоилась об этом недолго. Ведь внешне всё выглядело почти также: на светлой коже темные рисунки – на светящемся человеке те же тёмные рисунки.
После аварии Илона долго не могла ни на кого смотреть. Близкие, вместе с ней переживающие горе и невыносимую внутреннюю боль, светились каким-то болезненным для глаз синим, бордовым, почти чёрным. На матери, в прямом смысле слова, почти не было живого места. Но, когда тело её стало заживать, и радужное свечение возвращаться, Илона увидела его и на содранных участках бывших татуировок. Говорить об этом она не решалась. Тихо радовалась. Сама не зная, почему.
Однажды вечером мать вернулась домой с горящими глазами и затаённой радостью. О причинах рассказывать не стала. Ушла в спальню. Глядя в спину уходящей мамы, Илона вместо сияющей хотя бы слабым, но светом спины, увидела зияющую чёрным парящую на месте птицу.
Она уже много лет занималась рисованием. У неё был хороший педагог. Илона смогла оценить красоту этой работы – с художественной точки зрения, но не могла удержаться на этой точке. Не могла внутри себя простить другому художнику этой черноты на спине мамы. Не могла простить этого матери. И принять не могла. Собрала вещи. Приняла предложение, от которого долго отказывалась и уехала.
Там, где она поселилась, ей встретился человек, которому она смогла рассказать и о свете, который видит, и о черноте, съедающей свет. И он не смеялся, не предлагал не обращать на это внимание. Напротив, помог ей использовать это виденье во врачебной практике. Стал её мужем, отцом ребенка. И всегда светился ярким радужным светом, особенно рядом с Илоной. Так она научилась распознавать свет Любви.



06.08.2020