Эльза или Впечатление

Экскурсовод в картинной галерее, переходя от картины к картине, рассказывал о том, что Ван Гог не любил подсолнухи. Многократно писал именно их на протяжении недолгих десяти лет своей жизни в живописи, но не любил. Он предпочитал плющ. На этих словах Эльза улыбнулась едва заметной, но такой ощутимой только ею сейчас иронии: её фамилия Плющ, она любит подсолнухи, но долгие годы чувствовала себя Ван Гогом, который наполняет свою жизнь не тем, что любит. Например, кто-то сказал, что по утрам нужно есть овсянку, и ты ешь овсянку, хоть она тебе в горло не лезет. Позже Эльза заменила опротивевшую кашу ягодными овсяными мюсли - нашла компромисс. И так во всём.
Сейчас экскурсовод рассказывал о картине «Едоки картофеля». Эльза смотрела в эти унылые лица, и ей казалось, что картина о её семье. О том, какой была её семья еще недавно: каждый сам по себе, никто не смотрит в глаза друг другу, уставшие, замученные, словно живущие в тёмном подземелье, жена беспрекословно подчиняется мужу и заведенному порядку вещей – жизнь беспросветна и уныла. В ту пору Ван Гог старался отобразить реальную жизнь крестьян. Он видел её в тёмных тонах, но  Эльза почему-то была уверена, что эта реальная жизнь была не только такой. И как замечательно, что Ван Гог в итоге перешел к ярким краскам. Эльза тоже однажды просто разрешила себе разноцветить свою жизнь смелыми решениями, яркими впечатлениями, всей палитрой эмоций. Если представить, что сейчас она в галерее собственной жизни, то буйство красок очень радует, а сюжеты…
Эльза искала себя.
На картинах Ван Гога её не было.
Ни среди подсолнухов, ни среди других цветов в вазе.
Один поклонник как-то сказал Эльзе, что она прекрасный цветок, благоухающий так сильно, что этот манящий запах неодолимо влечет к ней разномастных мотыльков. Эльза такому комплименту заливисто смеялась. И старалась не вспоминать слова Роберта, её мужа, повадившегося после нескольких первых ссор называть её «плющом обыкновенным», а спустя годы бесконечных ссор и взаимных претензий «ядовитым плющом».
- С виду хрупкая и беззащитная, милая, тонкая и женственная, нуждающаяся в опоре и защите, а на самом деле запросто обовьет и сильное дерево, и большой дом, и маленький сарай, да всё, что угодно! Так крепко затянет свои ручонки в узлы на шее, что по этому плющу можно лазать, как по веревочной лестнице, а через заросли не проберешься, руками не разорвёшь, - говорил Роберт.
- А зачем меня рвать руками? – спрашивала его Эльза. – Если уж ты сравниваешь меня с растением… Давай представим дом. Он стоит и сереет своими блеклыми стенами. Или даже если он покрыт приятной глазу краской. Это просто стена. А стена дома, увитая плющом, - это красиво и уютно.
- А стена дома, увитая ядовитым плющом, - это камера пыток, - возразил Роберт.
- Ядовитый плющ опасен, только если его трогать, - напомнила Эльза.
- Ты предлагаешь мне тебя не трогать? – спросил Роберт.
- Когда ты меня уже рассердил и довел до состояния гнева, то лучше не трогать – и тогда всем будет хорошо, - ответила ему Эльза.
- Ты слишком многого хочешь! – бросил он ей.
- Я хочу, чтобы ты уважал меня и любил, а не унижал и обзывал обидными словами.
- А что обидного в том, что я назвал тебя девичьей фамилией? – ухмылялся Роберт.
- В моей фамилии нет прилагательных ядовитый и обыкновенный.
- Они подразумеваются, - утверждал Роберт.
- Только в твоем воспаленном сознании, - не соглашалась с ним Эльза.
- Ты очень рискуешь, Эльза, разговаривая со мной так.
- Я очень рискую, даже просто разговаривая с тобой. Но ты же не хочешь отпустить меня по-хорошему.
- Плющ собрался покинуть дом? – рассмеялся Роберт. – Потянул свои хищные стебли к другому строению или растущему рядом дереву? Так я тебе быстро все стебли-то пообрезаю. Помни, где твои корни, - грозно стоял над миниатюрной  Эльзой рослый Роберт.
- Я помню, - тихо ответила ему Эльза.
В некоторых ситуациях она предпочитала перестать спорить и доказывать свою точку зрения, считала, что нужно объяснять человеку ситуацию, исходя из его картины мира. Но сейчас она с Робертом не была согласна. Если уж представлять её растением, то Эльза была, скорее, цветком в горшке. Небольшим домашним растением, многолетним, цветущим, но уже выросшим из того горшочка, в который его посадили. Корневая система разрослась, взяла всё из той земли, которую поливали и удобряли, но которой стало мало.
Тесно жить. Это ощущение преследовало Эльзу несколько последних месяцев. Внешне всё выглядело очень благополучно: буйная листва, красивые яркие цветы, а внутри, в глубине, которая никому не видна за красивым вазоном, Эльза чувствовала себя связанной по рукам и ногам, и хотела освободиться. Во что бы то ни стало, освободиться. Она не знала, что жизнь воспримет всё так буквально и исполнит её давнее желание именно так.
Однажды сильные руки внешних обстоятельств разбили ставший тесным вазон. Эльза освободилась. Добилась своего. Наконец-то радовалась свободе и тому, что это можно причислить к числу её жизненных достижений, ведь теперь она самостоятельна и независима.
Но вазон разбит. Он приносил ей столько мучений, но и был её домом, основой, защитой. Эльза чувствовала себя виноватой и не могла простить себе именно того, что разбитое нельзя сделать вновь целым. Да, иначе в тот момент было невозможно, но сейчас безумно жаль, что только так.
- Это только кажется, что причинять боль другому не так уж страшно, - сообщала Эльза коробке конфет, лежащей на столе, а ранее подаренной очередным кавалером. – Делать больно другому и понимать, что ты делаешь ему больно, если только ты не психически ненормальный садомазохист, означает делать больно себе самому. Потом. Многократно. Делать на себе маленькие насечки от чувства вины. Но ведь нельзя было иначе! – доказывала Эльза сама себе.
- Нельзя, - соглашалась с ней её собственная вступившая в диалог совесть. – И как, легче тебе от этого «нельзя»?
- Нет.
- Прекрасно. Значит ты еще человек, а не монстр.
- И сколько это будет длиться?
- Что именно?
- Чувство вины. Сколько ты еще будешь меня мучить? – вопрошала Эльза у своей собственной совести.
- А сколько ты считаешь достаточным?
- Ты торгуешься со мной? – спрашивала Эльза.
- Это ты со мной торгуешься, - отвечала совесть.
- Что это значит?
- Это значит, что ты придумала себе такую игру, в  которой я тебя мучаю. И я вынуждена делать вид, что в эту игру играю.
- А ты не играешь? – удивлялась Эльза.
- Нет. Ты просто не умеешь со мной договариваться, - отвечала совесть.
- Только беспринципные люди умеют всегда договариваться со своей совестью, - с вызовом сказала Эльза.
- Вот именно. Очень хорошие люди. Я им очень симпатизирую. Сговорчивые. Лояльные. Не требуют много от других. Не требуют многого от себя. Хорошо понимают человеческую природу. Не завышают ожидания. Не боятся реальности. Трезвомыслящие и понимающие. Ты же предпочитаешь держаться за поношенный, я бы даже сказала, уже изношенный костюм хорошей девочки. Ты уже выросла из этого детского костюмчика. Кем ты там была в детстве? Снежинкой? Лисичкой? Зайчиком? Котиком? Всё, выросла. Для всех хорошей девочкой быть невозможно. Даже если ты в костюме снежинки. И я, твоя совесть, прекрасно это понимаю. А ты нет.
- Я нет, - согласилась Эльза. – Я не хочу быть плохой.
- А ты не плохая. Ты настоящая. Разницу чувствуешь?
- Разницу? – переспросила Эльза.
- Да, - подтвердила совесть. – Что важнее: быть настоящей или хорошей?
- Смотря для кого. Относительно чего, - уклонилась от прямого ответа Эльза.
- Хочешь обсудить теорию относительности? Общую или специальную? Всё, масса изгибает окружающее её пространство. Все мы влияем друг на друга. Ты с этим ничего поделать не можешь. Так сложились обстоятельства. Всё произошло так, как произошло. Сейчас, в этой точке пространства и времени ты наконец-то свободна и счастлива, ты рада себе, рада жизни, несешь радость другим. Да, что-то разбито. Зеркало, в которое ты смотрелась и ненавидела себя и всё окружающее, что отражалось в этом кривом зеркале, теперь разбито на множество осколков, и осколки эти, разлетаясь во все стороны, ранили многих людей. Но ты не злой тролль, осколки твоего зеркала не превращают хорошего мальчика в Кая. Не нужно брать на себя слишком много!
- Я начинаю сомневаться, что ты моя совесть, - поёжилась от неприятного чувства Эльза.
- Просто я озвучиваю все доводы, которые ты могла бы привести мне, если бы я включилась в твою игру, стала упрекать и давить на тебя.
- Странный подход, - удивилась Эльза.
- Парадоксальный, да, - подтвердила совесть. – Просто я уже знаю, зачем ты затеяла этот разговор.
- Правда? – еще больше удивилась Эльза.
- Конечно, - подтвердила совесть. – Тебе нужно мое разрешение на то, чтобы быть счастливой. Так вот, давай не будем долго пререкаться. Я тебе разрешаю. Так просто. Разрешаю тебе быть счастливой. Быть настоящей. Живой. Живи. У тебя для этого не так уж много времени – всего лишь человеческая жизнь. Нужно успеть. Иди. Тебя ждут новые возможности. Бесконечно отдавать долги невозможно. Не так уж много ты задолжала. Больше придумала себе. Раскормила меня чувством вины. У меня от твоей кормёжки уже изжога.
Эльза заварила себе ароматный кофе, с удовольствием выпила его, запивая им сладкие конфеты из подаренной коробки.
Позже, ощущая себя цветком, оставшимся без горшка, она примеряла к себе и пластиковое ведро, и большой глиняный африканский вазон, расписанный большими яркими цветами, и изящный фарфоровый китайский вазончик. Все годилось для временного пристанища, но не подходило для жизни.

- Мам, а зачем мы пришли на эту выставку? – потянул Эльзу за подол платья сидящий на пуфе, уставший от долгой экскурсии сын Ник.
- Хороший вопрос, - ответила Эльза. – Зачем?
Почему они пришли, она хорошо понимала. Разве можно пропустить выставку картин Ван Гога? Конечно, нет. Побывать в интересных местах, изведать новые тропы, посетить культурные мероприятия, съездить  посмотреть отдалённые города или живописные ландшафты – это то, что досталось в наследство от уже разбитого горшка. Но вот зачем они пришли именно сюда и именно сегодня, Эльза себе ответить не могла. Она себя искала. В картинах голландского художника она себя не нашла. И с легким сердцем порадовалась этому.
- Мы пришли, чтобы понять, что постимпрессионизм был, он был вот таким. И то, что остаётся от нашего «послевпечатления», во многом зависит от того, в каких красках мы это изобразим и какими мазками.
- А можно то же самое, но по-русски? – смотрел исподлобья на Эльзу Ник.
- А я сейчас не по-русски сказала? – удивилась Эльза.
- Нет, мам, - ответил ей сын.
- Вот тебя вчера огорчил друг тем, что предпочел поехать с друзьями  покататься на электросамокатах, а не складывать с тобой «Лего». Твоё впечатление от такого его поступка – это огорчение и даже обида, и даже чувство, что ты сам недостаточно хорош для того, чтобы другие дети хотели с тобой играть и выбирать тебя, а не кого-то еще. Если бы мы выбирали для этого цвет, какой бы ты выбрал?
- Зеленый.
- Почему?
- Не люблю зеленый цвет.
- Но у тебя такая классная футболка, любимая твоя зеленого цвета.
- Футболку люблю, но она не вся зеленая. Там рисунок классный. Спанч Боб – желтый, веселый. Вот из-за него мне футболка и нравится.
- Вот и прекрасно. Давай теперь представим, как на этой зеленой картине впечатления ты рисуешь то, что остаётся после этого впечатления. Что ты нарисуешь и какими цветами?
- Я нарисую себя желтым цветом. И я буду с улыбкой.
- Надеюсь, ты не вырастешь Ван Гогом, - улыбнулась Эльза сыну, краем глаза посмотрев на многочисленные автопортреты художника, развешенные по стенам. – Но из всего этого мы можем сделать вывод, что человек, который нарисовал так много именно таких картин, был не очень счастлив.
- Потому что он не улыбается на своих портретах?
- Ты заметил, да?
- Конечно, заметил.
- А ты бы нарисовал себя улыбающимся или грустным?
- Сначала грустным, а потом улыбающимся. Ведь ты же подошла ко мне и похвалила моего Капитана Америку, которого я собирал весь вечер.
- У тебя получился шикарный Капитан Америка! – снова искренне похвалила сына Эльза.
- Вот. Я тоже так думаю. А мальчишки вчера электросамокат один разбили и им здорово влетело. Так что я даже рад, что меня с ними не было, - сказал Ник.
- Вот и хорошо.
- Я уже устал от этих картин, мам. Пойдем домой. Или в кафе.
- Давай просто съедим по мороженому, - предложила Эльза.
- Я согласен, - ответил ей Ник.
Эльза в такие моменты чувствовала себя хорошей мамой. Иногда успевала осознавать, что определение «Хорошая» снова повисло люминесцентной табличкой у входа в сознание, переворачивала её, заменив словом «Настоящая» и сама себе улыбалась.
Мороженое было вкусным, но быстро таяло на жарком полуденном солнце. Так же быстро, как надежды Эльзы найти в проживаемом дне время для самой себя. А ей срочно нужно было себя найти.
Настоящую себя – мать, женщину, дочь, подругу, коллегу, соседку – она уже нашла. А вот своё призвание, свою реализованность в профессии всё еще искала. Порой Эльза была даже не рада тому, что так одарена в разных областях жизни. Это как в сапожной лавке тебе подходят и красивые изящные босоножки на высоком каблуке, и кроссовки, и сапоги на широкой платформе, и туфли «лодочки» - что ни примерь, всё в пору. Но второй обуви, второй половины этой пары ты никак не находишь, и уйти далеко не можешь, так и ходишь в стоптанных домашних тапках.
Доедая мороженое, Эльза вдруг увидела вывеску: «Сапожная мастерская. Индивидуальный пошив». Войдя в мастерскую, Эльза увидела полки, заставленные разных фасонов и размеров обувью, и мастера – средних лет мужчину приятной наружности, сидящего на стуле с туфлей в руках.
- Вас интересует что-то конкретное? – поднял на неё глаза мастер.
- Нет, - ответила Эльза. – Меня просто заинтересовала ваша мастерская. Я не знала, что сейчас еще кто-то вручную шьет обувь.
- Я шью, - улыбнулся мастер. - Вам для чего нужна обувь?
- Для работы, - после короткого замешательства ответила Эльза.
- А что за работа?
- Я пока не знаю, - стушевалась Эльза. – Я еще не нашла дело своей жизни.
- Тогда давайте подберем вам самую лучшую обувь, а уж потом к ней и дело жизни найдется, - предложил мастер.
- Давайте, - радостно согласилась Эльза.
- Тогда так. Возьмите лист бумаги и напишите мне подробно, какая обувь вам нужна: открытая, закрытая, на каблуке или без, цвет, фасон, застежка. Если умеете рисовать, то нарисуйте. А потом представьте, как вы эту уже сшитую пару надеваете утром, выходя из дома, и посмотрите, куда вы в этой обуви идете. Уверен, вы придете именно туда, где и есть ваше место.
- Вы волшебник? – улыбнулась Эльза.
- Нет, всего лишь сапожник, - пожал плечами и хитро улыбнулся мужчина.
- Я приду к вам, с рисунком, - пообещала Эльза.
- Я буду ждать, - улыбнулся ей мастер.
Выйдя из мастерской сапожника и забрав сына со спортивной площадки, Эльза вернулась домой.
Она больше не ощущала себя цветком, которому нужен горшок. Она вдруг осознала, что корнями ушла в землю, не ограниченную стенками вазона. Ощутила, что под ногами её вся планета: соки плодородной почвы, земляные черви, жучки, личинки, зарытые кости и прорастающие семена.
Стукнула дверь в прихожей: домой вернулась Лиза, дочь Эльзы. Подошла, поцеловала в щёку, спросила, как выставка, посмотрела рисунок Ника, сделала несколько критических замечаний, порадовалась, что из-за дополнительных занятий посетить выставку не смогла, не переодеваясь, улеглась на диван.

Эльза ощущала, что всё в её мире гармонично, не хватает только нужного мужчины рядом, но этот мужчина в её представлении уже присутствовал: стоял за спиной Эльзы, обнимал её за талию, смеялся шуткам Лизы, знал, сколько ложек сахара нужно класть в чай и кофе Эльзе, какого цвета её любимая ночная майка и какой марки автомобиль нужно ей подарить на следующий день рождения, от всей души подарить и не пытаться забрать, даже если между ними произойдет ссора.
Ссориться нестрашно. Главное – чтобы хотелось помириться. Почти осязаемый прекрасный мужчина нежно шептал Эльзе на ухо: «Любимая, ты прекрасна!». Эльза улыбалась, еще не зная, что через несколько недель встретит его – настоящего, реально существующего – войдет в открытые им двери и останется в его жизни навсегда, чтобы уже больше никогда не сомневаться в том, что каждый сделанный шаг на трудном пути нужен и важен.


20.09.2020