90 год. Гл. 18. Почему так несправедливо!!!

Глава 18. Почему так несправедливо!!!

Два слова обрушили небо. Оглушили, ввели в оцепенение, припечатали зловещим своим значением, воплощающем в себе истинную Правду. Правду, которая, вне зависимости от особенностей и личных пристрастий, одинаково воспринимается на земле всеми без исключения людьми. Их произнёс Макарычев, уведя в сторону взгляд, не свойственным ему глухим голосом, уже воспринявший в себя силу содержавшейся в них фатальной неисправимой реальности
– Умер Висящев… 
– Как… он же в Алма-Ате…
Оцепенение, оно сковало все мои мышцы, на мгновение парализовало разум, и лишь язык по инерции выдал первое начавшее формировать протест – движение души. А роковое слово, произнесённое Макарычевым, всей мощью несокрушимой силы, заключённой в нем, уже повело мысли, отталкиваемые от безоговорочно воспринятой, жестокой правды, в единственно правильном направлении.

– Да, конечно, в Алма-Ате. Он же на операцию туда уехал, на тяжёлую операцию, с крохотными, очень и очень шаткими, надеждами на благополучный исход. Он же не зря прощаться, приходил – ещё недавно совсем. Он же понимал и чувствовал всю весомость риска, на который пошёл…
Но держался-то он молодцом, и всем своим видом – поддерживал оптимистичность надежды, голос правда выдавал, что – побаивается он операции. Но это, же естественно, – побаиваться! Первоклассная клиника, в которую ехал Александр Дмитриевич на операцию, современные технологии, опытные врачи… это ведь всё – довольно весомые аргументы, питающие надежду.
Это для меня – не желающего с ним тогда прощаться – были они аргументами. А  для него…

Боже, да он уже тогда чётко понимал неизбежность того, что сейчас случилось…
А держался молодцом. Из бодрого его вида, из-под брони непроницаемости пробивались и всё-таки, сквозили тогда нотки какой-то убаюканной печали, которую я невольно улавливал и всё пытался развеять, своим неудержимым оптимизмом. Но я же хотел укрепить его Надежду.
– …надо что-то делать, – из оцепенения вырывает меня и вталкивает в реальность всё тот же голос Макарычева
– Да-да, конечно... 
Мы пока не знаем подробностей. О случившемся горе, сообщила Вера Семёновна – жена Висящева своим товарищам по работе в Линейно-аппаратный зал. Сообщила по телефону, а они уж – Макарычеву. Она же одна там, в Алма-Ате, что же она может…
Помощь, надо срочно организовывать помощь…
Не мешкая, иду в Управление связи к Фенину.

Быстро распространяются вести среди связистов. Андрей Алексеевич уже всё знает, он уже созванивался с Министерством связи. Всё, что необходимо сделать в Алма-Ате, Министерство берет на себя. Они организуют отправку тела Александра Дмитриевича самолётом в Синегорск – первым же рейсом. Они уже созвонились с Верой Семёновной.
«– Тела…» – меня встряхивает это слово Андрея Алексеевича, отдающее жестоким, суровым практицизмом. Я, оказывается, в душе ещё не смирился окончательно, что нет Александра Дмитриевича в реальности, что умер Висящев. И вот сейчас, через это слово – очередной виток возвращения в действительность. Умер… он же и вправду – умер.
– Как же так, Андрей Алексеевич… язык выходит из подчинения, голос перебивается каким-то стоном, неудержимо рвущимся наружу, меня начинают душить рыдания и слезы, они уже льются по лицу, и я уже не управляю эмоциями.

И неудобно как-то перед Фениным за свою несдержанность, но сил нет, удержать в себе чувство какой-то несправедливой безысходности и боли. Испарились силы, и хватает меня лишь на то, чтобы трясущимся голосом уведомить Фенина, что мы будем к прилёту самолёта в аэропорту, встретим Висящева и сопроводим домой…
Меня трясёт, я размазываю по лицу слезы, выскакиваю из кабинета в холл, отворачиваясь от редких сослуживцев, утыкиваюсь взглядом в окно и плачу, плачу, и нет сил, остановиться. И хорошо, что вокруг меня никого нет…
Во второй половине следующего дня, под вечер, встречаем самолёт и из него с трудом переносим скорбный, тяжёлый груз, добротно укрытый в огромном стандартном ящике, в автомобиль. Размещаем в радиоузловский ЕРАЗ, привычно принимавший участие во всех связистских похоронных церемониях, и сопровождаем его к дому Висящева. Там в его квартире, среди его детей, среди его родственников уже хозяйничает горе…

Время организации ритуальных мероприятий, время прощания пролетело стремительно. Сопровождало Александра Дмитриевича в последний путь огромное количество знавших его людей. Похоронили Висящева на новом участке стремительно разраставшегося городского кладбища. Произнесли речи, попрощались…
И… – не стало светлого человека…
Я, конечно, держал себя в руках. Во время траурных мероприятий больше не позволял проявляться эмоциям. Но неожиданный, совершенно неожиданный уход Висящева глубоко потряс меня.
Я потерял человека, которому глубоко симпатизировал, которому безоговорочно доверял в процессе совместной работы. А связывала нас только работа – одна работа, и ещё раз – работа. В том деле, за которое мне, когда-то, поручили взяться, он был важнейшим и надежнейшим моим помощником. Был Александр Дмитриевич знатоком своего дела, вдумчивым и талантливым специалистом, руководителем – от Бога, скромным и непритязательным в жизни, ответственным перед людьми и чутким, к сопереживающим ими нуждам, надёжным до такой степени, что трудно оценить. Был…

Он ушёл в сорок пять лет, в самом расцвете мужского возраста. Просто и буднично, не привлекая внимания к своим проблемам, сам с ними – один на один разбиравшийся, так и не заметив, как всего себя отдал работе, всего – без остатка.
Наверное, до последних минут, пока его не припечатала к себе надёжно больница, считал, что там внутри себя, ещё достаточно сил, чтобы, когда сильно напомнит о себе сердечко, остановиться, оглянуться, и успеть принять единственно правильное решение, сделать последний выверенный шаг. Что имеет запас времени, которого хватит, чтобы уйти от напряга телефонной работы, ослабить её невероятную нагрузку на организм – успокоить его, набраться новых сил, и пожить ещё, пожить во благо семьи, в своё человеческое удовольствие.
Пожить в интересах своей души, как и у любого человека, нуждавшейся в простом, размеренном течении будней. Пожить без непрерывных стрессов, встрясок, без бесконечной, будничной необходимости, латать, латать прорехи, и постоянно бороться с бесконечными дырами телефонного производства, плодящимися, как снег на голову, от видимых и невидимых, самых невероятных, причин.

И не успел, не заметил Висящев, как перешагнул тот порог невозврата, за которым уже не принадлежал себе, и когда стали управлять уже им, его судьбой, высшие, неподвластные ему, неумолимые силы. Вероятно он, в какое-то время  всё-таки почувствовал, что силы покидают его, – мне врезался в память тот крик его души, который я случайно подслушал в подвале весной, год назад
– Брошу всё, уйду, уйду подальше от этой проклятой связи…
Тогда он так и не принял решения – отделить себя от проблем телефонной сети, дать шанс перенапряжённому организму отдохнуть, прийти в себя, восстановиться.
Хотя – сейчас понятно, что тогда весной, он уже опоздал, впрочем, так и не решившись на решительный шаг, вступивший в противоречие с его жизненными принципами.
И вот, – ушёл. Не с работы ушёл – совсем…

А ведь всё могло быть совершенно иначе. Тогда, в начале 1986 года, он уже находился на грани срыва. Ко времени, когда он впервые встретился со мной, и уже разуверившийся во всем, положил на стол заявление об уходе. И тоже видимо не решившийся – меня, тогда ещё ему совершенно не знакомого человека, – нет, не предать, просто, обидеть отказом, на предложенное сотрудничество. Взял себя в руки и всё-таки продолжил, перешагнув через накопившееся разочарование, безнадёгу, непонимание и безысходность, выполнять в оговорённое для принятия окончательного решения время, опостылевшую работу.
Он всегда трезво смотрел на жизнь. Ещё до моего назначения руководителем Телеграфно-телефонной станции понимал, что, переходя из благополучного радиоузла в проблемный линейно-кабельный цех, взваливает на свои плечи тяжелейший и, может быть, непереносимый груз, суливший в перспективе, с высочайшей степенью вероятности, явно вырисовывающееся бесславие.  Понимал и очень отчётливо видел Висящев что цех заражён бестолковостью царивших там, при организации работы, порядков, раздирается противоречиями требований, и приевшимися нескончаемыми претензиями к связистам. Претензиями, по большому счету справедливыми, но очень уж болезненными для нормального человека. Не мог не понимать всего этого Висящев. Не мог...

Но и отказаться от предложения не мог. Помимо собственных ощущений и представлений он был ещё облачен ощущениями настоящего коммуниста, и не мог отстраниться от чувства долга перед страной, перед людьми, к исполнению которого, эта принадлежность обязывала. Людям, не смог, отказать, которые его мобилизовали на вытаскивание отстающего цеха из затянувшегося прорыва. Не мог отказать потому, что не причислял себя категории людей, которые в силу своих приоритетов, – вот, не хотят выполнять то, что им лично не надо – и все! И хоть трава не расти! Но ведь кто-то, же должен…
Вот Александр Дмитриевич и был по своим внутренним ощущениям – «ДОЛЖЕН»…
Соглашаясь на трудную работу, он надеялся на помощь, на поддержку руководства, на нормальное понимание, того, что та проблема, за решение которой он решился взяться – не его личная проблема, что она может поддаться решению только при тесном взаимодействии коллектива единомышленников.

В течение нескольких лет, в условиях не состоявшихся надежд, брошенный на произвол судьбы, безуспешно боролся с попытками псевдопомощников, продолжающих настойчиво и его, по примеру своих предшественников, тоже превращать в вечного козла отпущения за теперь уже «его упущения в работе», намучался, разочаровался окончательно – и положил мне, не вовремя подвернувшемуся, новому «организатору производства», на стол заявление об уходе.
И… остался. И всё у него стало получаться. Надо было только его поддержать, нормально поддержать. Не деньгами дополнительными, не льготами и созданием тепличных условий для работы, а просто участием, заинтересованностью, в том числе и в его успехе, советами на первом этапе, поддержкой истинно профессиональных и абсолютно правильных намерений. Поддержать верой в его силы. И защитить от штатных критиканов ничего в его работе не смыслящих, не умеющих и не имеющих желания помочь, а лишь имеющих право на оголтелую, по поводу и без повода, критику, критику как средство собственной зарисовки, критику ради критики, как право на расстрел…

И вывел Висящев, в кратчайшие сроки, самый сложный из всех, имевшихся в отрасли связь, цехов на единый для всех путь успеха и поставил этот цех на достойное и заслуженное место в ряду своих, всегда благополучных соседей. И людям в своём цехе вселил уверенность в собственном человеческом достоинстве, дал им возможность почувствовать ИХ действительную силу, дал возможность ИМ почувствовать уверенность в правильности ИМИ избранной профессии.
Какой ценой всё это ему далось… – Вот, нет его сейчас, всего через сорок пять лет жизни, и понятно – какой ценой…
А ведь он, Настоящий Герой, не получил за свою работу ни званий, ни наград, ни весомых прибавок к зарплате. И семье своей – жене и трём дочерям, ничего не оставил, кроме старенького изношенного Запорожца. Довольствовался принятой у истинных связистов самооценкой
– Всех участников общего дела награждают – и хорошо, а меня связиста – не ругают при этом и это – тоже, хорошо…

Человек с психологией капитана Тушина из известного романа Льва Толстого. 
А если бы я его отпустил тогда, в 1986 году, не уговорил составить мне кампанию?..
И нет ответа на этот вопрос. Вернее он есть и он очевиден, но я боюсь на него отвечать, и – вроде бы, и не виноват, – сам ведь не щажу живота, и… – виноват.
Говорят – нет незаменимых людей. Блеф это и откровенный цинизм, ибо нет повторяющихся людей. Все они в принципе – разные, в принципе, неповторимые. Одни – более заметные, другие – незаметны совсем.
Александр Дмитриевич был заметен – особенно – казалось бы, незаметными делами своими. Незаметны дела, а без них – совсем туго, как без воздуха. Сколько такого «телефонного воздуха» выработал Висящев для людей…
А ведь пройдёт совсем немного времени и имя его начнут вспоминать всё реже и реже.  Как его же товарища по работе Ларионова Валентина. Тоже, ушедшего из ЕГО цеха, и тоже – в сорок пять лет.

И вряд ли, это простое совпадение. Наверное, всё-таки, по-особому вредно как-то воздействуют линейно кабельные цеха на работников. И подсознательно понимая это – не шибко рвутся сюда люди «зашибать большие деньги»…
Работа, она опять выдвинет на первый план свои проблемы. Она очень быстро отодвинет в самые дальние уголки память о Висящеве и на освободившемся от его присутствия месте окажется новый человек.
Новый человек, но не Висящев, и это на работе обязательно отразится, и я нутром чувствую, что – в худшую сторону. Ибо такие люди, как Висящев – это – штучные люди, и… нет им той цены, которую они реально заслуживают. А они… и не нуждаются, и не осознают своей исключительности, считают что все – также на их месте и поступали бы, и… просто живут. 
Без малого год, как потеряли мы инженера-измерителя Ларионова, и человек новый на его место пришёл. Андрей Беккер – бригадир, вполне ответственный и работящий человек. Работу Ларионова принял.

Но почему я не могу обрести покоя от осознания несоизмеримости замены, и в подтверждение своей обеспокоенности вижу, что отыскивают свои повреждения кабельщики не с помощью прибора Беккера в последнее время, а по интуиции. По памяти, хранившей в голове допущенные ранее в работе грешки, и может быть – просто не надеясь на прибор – наугад, в поисках повреждения, кабель режут кабельщики – авось и попадут в «занозу».
Инерционна сеть в своей надёжности, не сразу изъяны выплёскивает, но вот он, паводок очередной – впереди, по сути уже начинается, и мы увидим, и убедимся на все сто – повлиял ли уход измерителя Ларионова на сеть?

Как на деле сейчас измерения проводятся – боюсь спросить. И так понятно. И ответит на вопрос паводок, не спрашивая – желаю ли я слышать этот ответ, или нет – ответит, так как есть…
Уход Висяшева из жизни, с нашего предприятия – тяжелейший удар по сети. Хуже будет без Висящева, однозначно – хуже. Не в сиюминутной, – в длительной, во времени, перспективе. Потеря Александра Дмитриевича тяжела – последствиями. И они обязательно проявятся. И надо что-то предпринимать…
Люди, пользующиеся связью в городе – они наши беды знать не должны. И это правильно.