Отличница

Шёл 1960 год.
Дневник с пятёрками из школьного портфеля Клавка достала и мамке с папкой показала, но родители были сдержанны и похвалу успехам дочки не расточали: мамка погладила по голове, папка сказал: «Ну, дочка, надо и дальше так учиться!»
Скоро Клавкин дневник перекочевал на чердак дома и лежал там рядом с мешочком сухой жердёлы для компотов и рассыпанным на старой клеёнке репчатым луком. Летом на чердаке было жарко. Нагревалась шиферная крыша  дома под солнцем сильно. Но Клавка любила чердак; пристраивалась с книжкой у открытой дверцы, где её обвевал ветерок, смотрела с высоты чердака на огороды и деревья, читала и опять смотрела. И небо было близко и мечталось хорошо.
О чердаке Клавка вспомнила на берегу пруда, когда после купания, сидя  на корточках, пыталась согреться, дрожа от озноба так, что клацали зубы. Рядом с ней клацала зубами Верка, её подружка. На дне пруда били родники, вода и летом была довольно холодная, но Клавка и Верка не особо это замечали и всегда болтались в воде до посинения.
Девчонки купались у высокого берега, а на противоположном низком берегу пруда колыхалось белое облако из множества белых уток. За облаком, как картинка в мультипликационном кино  – утиные домики: низкие саманные сараи, колхозный птичник.   
После купания всегда хотелось есть. Клавка встала и потянулась к платью:
– Верка, айда на тютину!
– Прям счас? Мокрые ещё!
– Обсохнем по дороге.
А сохнуть-то надо было одним ситцевым трусикам.
           Еда росла недалеко. Как утки паслись на молодой траве, так и Клавка с Веркой паслись в тутовнике. Созревшей тютины в лесополосе, выходившей одной стороной к пруду, было море разливанное: белая, розовая, чёрная. Рви с веток и отправляй в рот. Испачканные соком ягод ладошки легко отмывались мокрой глиной.
Худышки обе, подружки третьеклассницы, наедались тютиной так, что животы округлялись. А есть всё равно хотелось и Клавка с Веркой засобирались домой.    
    Можно пылить босыми ногами по пустой дороге, идущей от пруда к хутору километра два, да по жаре, а можно идти и огородами вдоль камышей. Но в обоих случаях проходить сквозь утиное облако им не надо было. Девчонки пробежали ложбинку, поросшую камышом, обежали кусты дикой маслины  и вдруг у них из под ног вывернулись две утки. Белые, с колхозного птичника.
К уткам Верка метнулась первая. Схватила одну за лапы, обжала её, трепыхающуюся у неё в руках платком, и зашипела на Клавку:
–  Чо думаешь! Догоняй свою!
Догнать   улепётывающую от них неуклюжую утку не составило много трудов. Утке по высокой траве бегать трудно и вот уже и она трепыхается в Клавкиных руках. 
Уток прижали к себе как могли крепко и, не оглядываясь, помчались к огородам. Ноги девчонок цеплялись за корни камыша, утки были тяжёлые и хотя они присмирели и больше не пытались вырваться из их рук, но эти ноши очень скоро заставили Клавку с Веркой остановиться. Обе с растрёпанными волосами, измазанными зеленью трав ногами были похожи на маленьких ведьмочек.    
– Верка, а мы с тобой воровки.
– Ой, воровки! Прям мы воровки! А хоть бы и так! – и опять зашипела. – Ты мне говорила, что вы бедные, потому что твой папка ничего в колхозе не ворует! Забыла или как?
Клавка насупилась. Она действительно так говорила. У них в доме не часто водились конфеты, у неё было всего три простых платьишка, а туфелек не было. Она носила тапочки, сшитые из остатков брезента, раздобытого по случаю хуторскими умельцами.  Но подумалось, что никакая она не отличница, а всё таки – воровка! И предательница своего папки.
          Круто развернувшись, Клавка пошла обратно и отпустила утку у тех кустов, где поймала её. И в ладошки похлопала, чтобы она пошустрее ковыляла к облаку, состоявшему из уток, чьи перья были ослепительно белоснежными.
 Верка приплелась следом, отпустила свою утку и тоже похлопала в ладоши