Избранные рассказы, ТОМ 12-й

 










Рисунокimage002











Лев Михайлович Гунин


ИЗБРАННЫЕ РАССКАЗЫ

 






В 12-й книге избранных рассказов (и повестей) Л. М. Гунина, охватывающих обширный период его творчества, представлены 3 ранних рассказа: «Русалка» – где эротика не самоцель, а лишь канва социально-психологической драмы; «Гришкины интервью», где «спецлексика» персонажей и прочее: гротеск, убийственная сатира, не имевшая аналогий в советской литературе того периода; и «Песня, которую ты слышал». Всем 3-м возвращён их первоначальный текст.
Изощрённая ненормативная лексика, «запретные» темы и «аморальное поведение» за гранью дозволенного - жанровый приём для метафорического изображения власти со всей её грязью, от политических убийств и коррупции, до разврата и вседозволенности.
 С точки зрения героев, всё, что с ними происходит: «прикольно» и «забавно», а ведь это срез ствола неизлечимой общественно-социальной болезни. Во всех 3-х рассказах присутствует «скрытая» тема: проблема гуманизма в современных обществах, поражённых недугом ханжества, цинизма, лжи и подмены ценностей. Падшие женщины, деклассированные элементы – это тоже люди, и среди сотрудников «органов» встречаются те, что без рогов и копыт. В мире, где мы живём, ни у кого нет права осуждать других. Осуждаются лишь символы, такие, как Власть и Сила.
Несмотря на собственный негативный опыт, автор понимает, что самые бесчеловечные социальные отношения отнюдь не в континентальной Европе и не в СССР 1970-х, но на других географических широтах.



© Л.М. Гунин, 1980 – 2000 (2012);
© Парвин Альмазуки, заглавное фото, 1999;
© Лев Гунин, дизайн обложки, 2012;
© Л. М. Гунин, художественное оформление, 2012.




All rights reserved. No part of this publication may be reproduced or transmitted in any form or by any means electronic or mechanical, including photocopy, recording, or any information storage and retrieval system, without permission in writing from both the copyright owner and the publisher.
Requests for permission to make copies of any part of this work should be e-mailed to author.






ISBN: 9780463705728







СОДЕРЖАНИЕ
 
   

    ОБ АВТОРЕ

АВТОР И ЕГО РАССКАЗЫ
        

РУСАЛКА
ГРИШКИНЫ ИНТЕРВЬЮ
ПЕСНЯ, КОТОРУЮ ТЫ СЛЫШАЛ


КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ




    
 











ОБ АВТОРЕ
       Это произведение открывает серию публикаций избранных рассказов одного из самых необычных писателей современности – Льва Гунина.
       Он не только особенный автор, но и человек с необычной судьбой.
       В 9-м классе школы совершенно случайно и без всякого основания попадает в поле зрения "гиен" из партаппарата и "органов", и с того момента начинается жестокая травля. Молодой человек принимает вызов, в одиночку идёт на неравную дуэль с нечестными сотрудниками КГБ.
       Не являясь частью диссидентского движения и не поддерживая преклонения перед Западом, он вёл свою собственную игру, по своим собственным правилам и понятиям. Будучи скромным педагогом детской музыкальной школы и ресторанным музыкантом, добывал информацию, какую затруднялись получить даже сотрудники местных силовых органов или иностранные разведки. Достаточно сказать, что Лев Михайлович составил обширный справочник руководителей и сотрудников горкома и горисполкома, КГБ и милиции, директоров школ и руководителей местных предприятий Бобруйска и Минска, с указанием адресов и номеров телефонов, номеров служебных и личных машин, имён секретарш и любовниц. Это беспрецедентный случай за всю историю СССР, страны, где засекречено было всё, не говоря уже об адресах и телефонах должностных лиц и сотрудников КГБ.
       Этот уникум знал коды так называемых военных "вертушек" и другие секретные коды для бесплатных звонков за границу и по межгороду; собрал буквально "тонны" всякой засекреченной информации. Он не извлекал из этих сведений никакой личной выгоды, ни с кем не делился ими. В последние годы существования СССР Лев Михайлович был уже связан со многими известными деятелями, такими, как супруга Сахарова Елена Боннэр, Валерий Сендеров, Владимир Батшев, и др. Не будучи членом НТС, он оказывал известное влияние на руководство Народно-Трудового Союза, участвовал в легендарном съезде НТС в Санкт-Петербурге. Представитель НТС в Париже и легендарной семьи, Борис Георгиевич Миллер, стал его старшим другом, опекал его в Париже, выделил среди других в Петербурге, и даже приезжал к нему (вместе с женой, известной переводчицей и литератором) в Бобруйск.
       В те годы Лев встречался с корреспондентами зарубежных газет (таких, как Chicago Tribune и New-York Times), с заместителями послов Великобритании, США и ФРГ (Дарья Артуровна Фейн, и др.), со специальным посланником американского президента, Николаем Петри. Этим людям он не выдавал никакой секретной информации, не предавал национальных интересов страны, в которой родился и жил. В беседах с ними он неизменно заводил речь о подрывной деятельности одного карликового государства, действующего (по его мнению) против интересов как СССР, так и Запада. Он пытался обратить их внимание на диверсии и провокации спецслужб этого мини-государства на советской территории, но неизменно натыкался на глухую стену "непонимания". Та же реакция высших советских руководителей (с которыми удалось наладить телефонную связь) натолкнула Льва Михайловича на догадку о международном межгосударственно-корпоративном сговоре, о котором, по-видимому, знали настоящие патриоты России и советских республик, Франции, Польши, Германии, и США. Если бы таких патриотов не было в правительствах и силовых органах СССР и других стран, то уникальные "шалости" Льва Гунина обошлись бы ему, вероятно, гораздо дороже. Более того, национальные интересы даже того самого мини-государства, о котором шла речь, по идее, вступают в противоречие с его же ролью как важнейшего плацдарма упомянутого мирового заговора, со всеми соответствующими выводами.
       Лишь через пятнадцать лет после развала СССР, когда это уже не могло никому и нечему повредить, Лев Михайлович вбросил в Интернет часть собранной в советское время информации, и опубликовал в Сети свой двухтомник Кто Есть Кто в Бобруйске, с подробными сведениями об элите города прошедшей эпохи, об авторитетах и видных фигурах уголовного мира и дельцах теневой экономики, о руководителях предприятий и ведомств, о высших должностных лицах и сотрудниках КГБ.
 
       Лев Михайлович составил Антологию русскоязычной поэзии Бобруйска 1970-1980-х, с добавлением стихов связанных с Бобруйском авторов из Минска, Бреста и Гродно.
 
       Одной из главных целей той же международной клики было (и остаётся) уничтожение традиционных религий, исторически сложившегося общества (в первую очередь - традиционной семьи), и всего культурно-исторического наследия, начиная с архитектуры. Отсюда иррациональные и не объясняемые никакими "причинами" (даже "борьбой с религией") варварские разрушения церквей и в целом исторической архитектуры. Бесценные памятники были разрушены в Москве и в других городах СССР (в первую очередь – в Беларуси и на Украине, где уничтожено почти всё!). По той же схеме и с тем же остервенением методично уничтожалось наследие прошлых веков в главных городах США. (Сегодня разрушительство уже захватило пол-Европы, Ближний Восток и Канаду. Ни одна цивилизация не разрушает себя саму. Это дело рук невидимых врагов, интригами и террором захвативших главные рычаги). В период жизни в СССР, Лев Гунин пытался противодействовать варварскому сносу целых кварталов в городах Белоруссии, в первую очередь: в Бобруйске. Не случайно именно эта его деятельность вызвала наибольшую злобу могущественных сил и самую интенсивную травлю, вплоть до фактической депортации из СССР.
       Получив известные гарантии от иммиграционных властей 2-х западноевропейских стран, Лев Михайлович был вынужден выехать с семьёй к родственникам и друзьям в Польшу, где планировал остаться, либо перебраться в ФРГ. Однако кому-то очень не хотелось, чтобы он задержался в Европе… Гунины были по факту похищены и силой доставлены на Ближний Восток, откуда удалось вырваться лишь через три с половиной года, не без косвенной помощи Международной Амнистии.
 
       Оказавшись в Квебеке, Лев Михайлович не стал марионеткой властей и спецслужб Запада, не вписался в общество двойных стандартов и лицемерия. Его открытые и прямые высказывания, и отказ от лживых показаний в Иммиграции привели и тут (где самая невинная  критика "неприкасаемого"-неподсудного мини-государства [см. выше] – и ты уже в чёрном списке) к злобной травле. В нарушение международных законов об апатридах, его и членов его семьи около 10 лет держали без какого-либо гражданства, что разрушило все перспективы на лучшее будущее и достойную жизнь. Вопреки владению в совершенстве английским языком и быстрому освоению французского, перед ним искусственно закрыли все двери.
       Серьёзный музыкант высокого уровня, прекрасный педагог, неплохой фотограф и программист-любитель, эксперт по компьютерным технологиям, человек с множеством других знаний - Лев Михайлович оказался в плену заколдованного круга прозябания. Престижные работы в начальный период жизни в Монреале, участие в музыкальных фестивалях, и допущение его к другим – позже наглухо захлопнувшимся – возможностям имели место вопреки установке властей, исключительно за счёт помощи "упрямых", благородных и честных канадских граждан, отважно вставших на защиту несправедливо пинаемого талантливого человека. Но и тогда, на фоне гонений со стороны иммиграционного ведомства, все эти достижения не значили ровным счётом ничего.  Ни участие в известных музыкальных коллективах, ни интересная работа не могли рассеять кошмар репрессий силовых структур. Вся зарплата Льва Михайловича уходила тогда на оплату иммиграционных процедур и адвокатов. А после того, как в начале 2000-ных в Канаде произошёл негласный реакционный переворот, частная инициатива ради помощи и спасения таких преследуемых праведников, как Лев Гунин, стала либо слишком опасна, либо невозможна по определению.
       Вопреки получению канадского гражданства, он так и остался "невыездным", не имея возможности посетить родную Беларусь, могилы родных и близких. С 2004 года живёт под негласным домашним арестом, и, стоит ему выйти за пределы некой воображаемой границы (ближайших кварталов, своего района), как его задерживает и допрашивает полиция, и возвращает домой.
 
       С 2001 года стартовала травля в медицинских учреждениях Монреаля. Иммиграционное ведомство сфальсифицировало флюорографию, чтобы, под предлогом мнимого "туберкулёза", силой упрятать на принудительное "лечение" в закрытое инфекционное отделение, и, одновременно, заблокировать получение гражданства. (Только вмешательство честных врачей и ООН сорвали планы моральных уродов). Анализы, сделанные в местных лабораториях, систематически пропадают; ему отказывают в медицинской помощи; охранники и полиция демонстративно и с вызовом сопровождают до дверей больниц и обратно, цепляются и третируют. Несколько раз в кабинетах поликлиник и в отделениях Скорой Помощи местных больниц отказывались лечить травмы, полученные в результате нападения "хулиганов". Приёмные (триажные) медсёстры неоднократно устраивали преступные провокации. Даже тогда, когда его сбили машиной, его не стали лечить, и - в резкой форме - отказались направить на УЗИ повреждённых сосудов. Когда, вопреки медицинской администрации, УЗИ всё-таки сделали, и выявился травматический тромбоз, лечения и дальнейшего наблюдения врачей (follow-ups) всё равно не предоставили, тем самым обрекая на смертельный риск попадания одного из тромбов в сосуды головного мозга или сердца, и на нечеловеческие пытки жуткой болью. Чуть ли не 3 месяца пострадавший был прикован к постели, и встал на ноги лишь благодаря настойчивому самоотверженному самолечению, с использованием нестандартного подхода и не конвенциональных методов. Но угроза рецидива не исключена. Не предоставив лечения, умышленно заложили долговременную бомбу с часовым механизмом.
 
       К 2016 году десятки (если не сотни) задержаний и допросов полиции, и отказ в элементарных анализах, антибиотиках и диагностических процедурах, окончательно подорвали его здоровье, осложнениями раздув незначительные проблемы до масштабов катастрофы. Один из врачей косвенно признался в том, что намеренно подрывал здоровье Гунина: тот, мол, виноват в финансовых потерях этого эскулапа и, заодно, канадской казны. Разве это не отдалённые последствия канонады периода конфликта с иммиграционным ведомством, и не месть за устные высказывания и за критику неподсудного мини-государства?
 
       На целый год жизнь Льва Гунина превратилась в ад. И, если бы его не спас врач, в силу своего происхождения и принадлежности к "не титульным" группам, по определению не состоящий в силовой "тусовке", и, если бы Лев Михайлович не обратился в больницу за пределами Монреаля, его бы так и угробили.
       Этой катастрофе сопутствовала трагедия резкого изменения внешности, иллюстрацией которой может служить пример другого преследуемого: Юлиана Ассанджа.
       После нескольких кризисных моментов и чудовищных происшествий в отделениях Скорой Помощи, серии вспышек опасных инфекций и трёх операций, его жизнь висит на волоске, напрямую завися от прекращения травли. Но нет и близко указаний на то, что наблюдение полиции за ним прекращено, что слежка снята, и что ему позволят спокойно зализывать раны. Его продолжают искусственно изолировать и, одновременно, окружать стукачами; его телефонная линия и Интернет систематически отключается; ему перекрывают любые возможности заработка.
       Эпохи, когда борьба идей и мнений проходит в рамках джентльменских соглашений, и когда тот, кто наступил кому-то на больную мозоль, не получает гирей по затылку, измеряются всего лишь годами или десятилетиями.
       А этот человек умудрился разозлить опасных змей даже в такую эпоху.
       Что уж говорить о глобальном наступлении реакции после 2001 года: когда на каждого, кто приходится не ко двору, спускают всех собак?

       Тем временем варварское разрушение Монреаля – города, который Лев Гунин полюбил с первого взгляда, - вступило в свою наиболее оголтелую, злокачественную фазу. Антихристианские, антиклерикальные и антиевропейские устремления всецело подчинённых тайным организациям, интересам карликового государства и доктрине "Нового Мирового Порядка" местных и федеральных кругов привели к сносу десятков старых церквей, среди которых были монументальные памятники прошлого неописуемой красоты, к исчезновению целых кварталов и даже огромных районов с исторической застройкой, фактически – целых городов (до того, как они влились в Монреаль): таких, как Ville-Marie, Pointe-St.-Charles, St.-Henry, LaSalle, Griffintown, и т.д. Была разрушена вся дававшая вдохновение и стимул к существованию жизненная среда, подрывая устойчивость внутреннего мира (и, соответственно – здоровье) тысяч монреальцев. Репрессии против всех, кто осмелился встать на пути экскаваторов и тракторов разрушителей, коснулись и Гунина, тем самым повторяя и копируя "бобруйскую модель". 
 
       Трудно не согласиться с тем, что автор, продолжавший в подобных обстоятельствах интенсивно заниматься творчеством и вложивший столько напряжённого труда в создание достойных самого взыскательного читателя произведений – совершил подвиг.
 
           





АВТОР И ЕГО РАССКАЗЫ


I
       Несколько критических работ, посвящённых своеобразной манере и литературно-философской концепции Льва Гунина, сосредотачиваются на исторических параллелях, литературных предшественниках и влияниях, и на социально-общественном резонансе вокруг этого – ни на кого не похожего – автора.
       «Если XIX век потрясал запоздалым триумфом героического, то следующее за ним столетие дебютировало манифестом антигероя. Уже Ubermensch Ницше с точки зрения тогдашнего societe actuel воспринимался untermensch’ем, поправшим рыцарский (героический) постулат. Апофеоз героического у Ницше: это лента Мебиуса архетипа, завершение его конечной логической эволюции (finale mortalis). Характерно, что не сам герой, но пьедестал, фон его высших деяний (война) - развенчан Мандельштамом и Ремарком. Стержневой персонаж Владимира Набокова, Аполлинера, Франца Кафки, Патрика Зускинда: типический антигерой, не снисходящий до критики своей полярности из-за ее тотального опошления (mauvais ton!).» (Орлицкий, Клемент Николаевич, «Альтернативная составляющая, или глобальный анти-герой», 2011).
       «Интересная деталь. – пишет тот же критик. - На том, раннем, этапе новый heros сосуществовал с положительным типом (антагонистом), подававшимся как несомненно полезный и состоявшийся (позитивный) характер. Судья, Полицейский, Бургомистр, Полковник, Губернатор подавляли своей адекватностью, но, вопреки отсутствию в их адрес какой-либо критики, пугали, отталкивали».
       «За пределами философии, искусства и литературы такое сосуществование продолжалось (уже в XXI веке), противопоставляя отщепенцам-художникам квакеров и банкиров, руководителей спецслужб, политиков, генералов, тюремщиков, палачей. Претендуя (вслед за Ницше) на упразднение шкалы нравственных ценностей, культурологический мейнстрим на самом деле уцепился за альтернативную шкалу, пусть лишь подразумеваемую. Практика неназывания породила ее изуродованную тень, в черни каковой прячутся аферисты и манипуляторы, главы профанативных музеев, обласканные властью модные критики, советники президентов и лауреаты престижных премий. Еще более исковерканная проекция той же тени отражена в кривом зеркале политики, где образ антигероя становится образом маленького человека, ефрейтора с характерной челкой или президента с лицом дебила (словно в доказательство того, что и макака может управлять государством), уже без всякой связки с антитезой.»
       Расщепление категориальных сущностей-единиц в обход дихотомической основы подметил другой критик, усмотревший в «волшебном зеркале» прозы Льва Гунина ретроверсийные построения по принципу законов обратной связи (И. В. Лупов. «На стыках иллюзионизма. О прозе Л. М. Гунина»).
       Этот автор замечает, что разрешение диссонансной напряжённости дихотомичности монад не просто отрицается у Гунина, но оспаривается на уровне альтернативных законов. Его героями, их поступками и связью событий управляет не формальная логика, и даже не кафкианская внешняя «антилогичность», но «целая вселенная иных, не осознаваемых нами, законов» (конец цитаты).
       Если классическая диалектическая модель придерживается схемы, по которой «Движение и развитие в природе, обществе и мышлении обусловлено раздвоением единого на взаимопроникающие противоположности и разрешение возникающих противоречий между ними через борьбу» (И. Ф. Зубков. Курс диалектического материализма. Москва, Издательство Университета Дружбы Народов, 1990.], то ход развития наших мыслей и мотивация поступков у Гунина частично основаны на синкретной логике (И. В. Лупов).
       Орлицкий прослеживает историчность , заложенную в качестве фундамента-основы источников, из которых возникли такие произведения, как Петербург, Записки Лысого Человека, или Парижская любовь:
       «Такой этический дуализм в форме расщепления морали мог существовать бесконечно, вплоть до «конца цивилизации», если б не... Впрочем, и без этого НЕ эра пост-героя есть и будет, поскольку знак препинания (запятая или многоточие) состоялся в единственном экземпляре, не поддающемся тиражированию, рациональному осмыслению. Гунина нельзя воссоздать, как нельзя воссоздать инопланетный космолет со всем его персоналом; ему нельзя подражать, как нельзя подражать всему, что не удается рационально осмыслить. Только ему, единственному, выпало совместить в себе антигероя с анти-антигероем, что не удавалось никогда и никому (...)».
       И далее:
       «Еще один парадокс: при всех издержках авторского великовозрастного бунтарства, если и существует визитная карточка нашего времени – это рассказы и романы Гунина. В них самый нерв эпохи, ее неприкрытая суть».
        
       II
       Любопытно, что и Марина Тарасова, с её пересекающимися с вышеприведенной оценками, излагает свои суждения тоном неоднозначного и противоречивого отношения (Марина Тарасова. «Феномен Гунина». 2006):
       «Парадоксально, но именно Гунин оказался тем человеком, на которого массы стали смотреть с обожанием и надеждой. Пренебрегая опасностью, личными интересами, выгодой и всем остальным, он продолжает говорить то, что считает нужным. Он оказался на месте Салмана Рушди, но только без поддержки и защиты государства. Живой и на свободе только за счет того, что пока еще в нейтральной Канаде, он прозябает, подвергается гонениям и травле, но упрямо стоит на своем. Соответствует ли эта картина действительности - не суть важно. Враги и недруги Гунина, сами того не осознавая, сформировали именно такой образ оппонента, который теперь не выжечь и каленым железом (...)».
       «Уязвимость деспотических форм мышления как раз в том и состоит, что "пресечение дискурса, альтернативных этических высказываний автоматически означает неправоту". Только спустя годы мы стали понимать, что не все, о чем писали советские газеты, было ложью (...)».
       Тут, не так тонко, как у Орлицкого, и всё же весьма наблюдательно, подмечено нечто особенное: произведения Гунина: это глоток свежего воздуха в атмосфере неофеодальной (термин, пущенный в оборот именно Львом Гуниным, и, как ни странно, прижившийся и в России, и на Западе) тирании и драконовских запретов, но, если бы не эти глобальные табу, их ценность и значение, возможно, имели бы иной формат или масштаб.
       И для неё непохожесть, равно как известность и значение творчества Гунина: из области парадоксов. Насколько повлияла на это суждение политизированная компания дискредитации этого автора всеми вменяемыми и невменяемыми способами – покажет время.
       При всём достаточно критическом отношении Орлицкого, его анализ и суждения дают точную и объективную картину:
       «В прозе малых и средних форм он не успевает разогнаться для удара о стену головой, оставляя на беговой дорожке чистого листа достаточно цельные, отточенные тексты. И вдруг – совершенно ошеломительный вопрос: что считать его авторскими текстами? По утверждению его адвокатов, десятки (или сотни) версий рассказов генерированы недругами, вслед за которыми почин подхватила толпа. Сформировался целый народный жанр, своеобразная гуниана. Знатоки сообщают, что единственное собрание подлинников находится на сетевом портале balandin.net , но странно: ни в одной из крупнейших электронных библиотек (либрусек и прочих) этих подлинников не отыщешь. Вместо них там размещены карикатуры на его рассказы и романы: то ли древние докомпьютерные версии, то ли искусственно составленные пародии. Не будем гадать, по каким законам на запрос о его поэзии Гугл впереди всех 26 тысяч файлов выплевывает «Стихи в прозе» – письмо безумной девушки из рассказа «Треугольник», составленное (по сюжету рассказа) в психбольнице; или какими тегами в исходнике заставили Яндекс и Гугл вместо ссылок на подлинники у Баландина отсылать на страницы растиражированных кем-то фальшивок (...).
       «Никто не может открыто высказаться о нем не под псевдонимом, без гарантии быть табуированным, и в первую очередь собратьями по цеху. Лишь знатоки в курсе, что это происходит не спонтанно, а по воле нескольких авторитетов, от которых, как круги по воде, расходится всеобъемлющий остракизм. Откуда такая стойкая травля? Кто ей дирижирует? (...)»
       О том, что происходит что-то из ряда вон выходящее, говорит уже хотя бы то, что Орлицкий так и не называет этих «авторитетов», хотя их имена известны всем...
       И, словно ускользая, от этого называния, он «убегает» в анализ конкретных произведений:
       «Вторая Трилогия несет скрытые знаки того, что является «продолжением», или, скорее, расширением Первой. В ней: та же идея перерождения платоновского универсалия, или, если угодно, псевдоуниверсалия. Как и в Первой Трилогии, где воскрешение Лауры не реинкарнация душ (как многие думают), возникает феномен «перерождения» одних персонажей в другие, и разворачивается монументальное эзотерическое действо, пугающее своей реальностью. Эротизм и политика: всего лишь приправа к эзотерическому яству, способ объяснения сложных для понимания вещей. «Парижская любовь», где город и персонаж ошеломляют идентичной неповторимостью, раскрывает целые «черные дыры» психологических загадок, шокирует каскадами подсознательных комплексов, о которых большинство из нас даже не догадываются. Нами правит бессознательное: это всего лишь фон произведения, внешний его слой, флер. Чуть глубже коренится вывод о том, что нами правят не индивидуальные комплексы, но во взаимодействии индивидуальностей. (Пара / несколько личностей / масса («массовые психозы»). Механизмы координации бессознательного Я, пары и социума тайно доминируют над рациональным и рассудочным. Еще глубже очерчена догадка, что за стеной сознания с нами соседствует совершенно иной мир, с его немыслимыми законами. Индивидуальное и общественное безостановочно латает эту условную перегородку, что то там, то сям дает течь, но в ходе нескончаемого марафона «антимир» неизбежно хлынет в какую-нибудь брешь: и, не замеченное никем, перерождение нашего мира начнется уже сегодня».
       «Патриотка» - о том же, не о политике. Это «выверт» сознания, или, скорее «реальности», где четырехмерное пространство «зачесано» под ковер одномерности. Трехступенчатое падение в бездну деградации (отсюда по-видимому выбор трилогии) сопровождается скрытыми астрофизическими параллелями, вызывающими в памяти свежие теории Никодема Поплавского. Политическая плоскость, как одномерное пространство (своего рода «черная дыра»), поглощает многомерность живого бытия. За описанием Катара и Палестины наверняка кроется личная тайна. За глубоким знанием арабской письменности тоже что-то стоит».
       «Последняя часть Трилогии 2 – «Пассия» – переносит эпопею упрощения в бытовую (личностную) плоскость, сплющивая ее на манер политической и добавляя детективно-фантастический вектор. Здесь фантастика призвана выделить прозаичность деградировавшего бытия: тем, что не раскрашивает, а лишь затемняет его. И тут автор интригует «внелитературными» моментами. Произведение появилось в Сети не позже 1996 г. (первая или вторая версия), на бесплатном сайте top secrets американского министерства обороны. Островное государство Тринидад и Тобаго описано слишком живо, чтобы не заподозрить осведомленности из эксклюзивного источника. Проблема вопиющего самоуправства нефтедобывающих компаний, их статуса государства в государстве – о которой до сих пор не так много написано, – подается со знанием дела. На ум приходят разоблачения Форсайта, едва ли не первым вскрывшего злокачественные язвы таких явлений как наемнические армии и «стратегическая» промышленность. В «Пассии» эти проблемы объединены выводом о процессе необратимого феодального дробления современных государств, обреченных на гниение заживо. Если сопоставить последние части обеих трилогий («Шоу» и «Пассию»), то, при всей кажущейся разнохарактерности (разножанровости), в них замечается много общего. Как Станислав Лем в «Футурологическом конгрессе», Гунин заглянул в недалекое, но все-таки будущее, поразительно верно очертив его страшилки. Напрашиваются параллели и с рассказом «Страж-Птица» Роберта Шекли. Сегодня, когда беспилотные дроны вот-вот начнут пикировать на нас в наших же городах, эти предупреждения больше не кажутся чистым вымыслом («бредом»)».
       «На противоположном полюсе отдельным явлением высится «Треугольник» (1990-1997). Этот эпистолярный мини-роман удачно соединил прошлые и будущие находки . Как у Хемингуэя, характеристика персонажей встает из прямой речи, и, тем не менее, изображает их точней любой описательности. Индивидуальность героев очерчена на грани невозможного, что относится и к их неповторимой манере. Если костяк не основан на подлинных документах (что вовсе не умаляет авторского таланта), из подобного рода перевоплощений веет чем-то запредельным. Пожалуй, это первая в истории литературы художественная «экранизация» электронной переписки. Этот рассказ: о пустоте современного мира, о его элитах, о дилемме нравственного выбора (...)».
       «Другой пример подобного авторского перевоплощения: рассказ «Петербург» (1986 – 1995, С.-Петербург – Монреаль). Одновременно это образец зрелой и совершенной стилистической цельности: один из немногих в прозе последних десятилетий. Процесс медленного перерождения Аркадия Дмитриевича в «человеко-город» сопровождается целой сагой о Городе на Неве, с прихотливыми изгибами-искажениями больного сознания. В этой расфокусировке вся суть эзотерической природы сравнительно молодой метрополии. И опять, как практически везде, автору посчастливилось создать аутентичную атмосферу, неповторимую, самодостаточную (...)». /конец экстракта/
        
       III
       В свою очередь, Марина Тарасова сосредотачивает своё внимание на всей совокупности деятельности Льва Гунина как особом феномене, «обогнавшем» своё время и предвосхитившем особенности грядущей эпохи:
       «На Восьмое марта получила открытку от подруги. К ней был приаттачен весьма искусный стишок. Взлянула мельком на фамилию автора. Нет, подумала, мне она ни о чем не говорит. А вот приклеилась к языку, как банный лист к... Не давало покоя ощущение, что имя автора я где-то уже видела. В памяти вертелись ассоциативные цепочки, как цепочки рибонуклеиновой кислоты.
       Что ж, Маринка, сказала я себе. Зайдем в Сеть. И зашла. И о... остолбенела. Заграничный Гуглик выплюнул столько электронной макулатуры, будто вся информация на свете была только о Гунине. Наш Рамблер постарался переплюнуть английскую поисковую машинку. И - надо сказать - постарался на славу. Самые популярные имена, от Павлика Морозова до этой дрючки-сердючки, чья дача затмила пугачевскую, позавидовали бы рейтингу Гунина. Просто лопнули бы от злости. Его имя повсюду торчало из Сети, как селедка из кармана выпивохи. Его подавали на завтрак, ужин и обед, на праздники, дни рождения и свадьбы под разным соусом, но больше ругали. Оно и понятно: чем больше ругают, тем шире известность.
       Одно я никак в толк взять не могла: кто такой этот Гунин. Что он такое? Очередная виртуальная личность, ловко сработанная московскими шутниками? Псевдоним известного лица, задумавшего грандиозную и веселую профанацию? Признаться, я была разочарована, когда узнала, что он реальный тип, да к тому же немолодой.
       А вот картина до конца не прояснилась. Можно было подумать, что тут не один Гунин, а целая их тройня, утихомирить которую не удалось ни одному "мировому правительству" (...).
       Мне все-таки кажется, что настоящая причина царствования Гунина в РуНетах и в КаНетах запрятана глубже. Задолго до вэб камер, "блогов-эклогов" и повального эксбиционизма он один из первых изобрел его вербальный суррогат (...).
       В своих, распахнутых напоказ дневниках, где юный Лев описывал себя и свою жизнь со всеми ее подробностями, он прилюдно раздевался гораздо откровеннее, чем это принято у московских концептуалистов. Профессиональный стриптизер никогда не снимет с себя все до ниточки. Он остается в невидимой "одежде", состоящей из мышц, тела, которое он "носит" с достоинством. В бесчисленных автобиографиях, дневниках, записках и мемуарах Гунин раздевается безыскуснее, бесстыднее, без напускного достоинства. Именно это и сделало его самой известной неофициальной фигурой русского и канадского Интернета. Это не литература как таковая, а потайное окно в чужую квартиру. Через него возможно подсматривать сейчас, сию минуту. Иначе говоря, не читать, а владеть. Отсюда и размноженное сотнями "биографов" житие Гунина, новый и быстро набирающий обороты популярный жанр.
       В том же направлении работают бесчисленные версии гунинских сочинений. Я насчитала 15 версий трилогии "Парижская любовь" и целых 25 - "Снов профессора Гольца". То ли сам автор с любовью "обнародывает" каждый свой черновик - любую промежуточную редакцию, - год спустя заявляя, что стал жертвой врагов и провокаторов, то ли это, как и его биографии - народное творчество. Миф о Гунине, как и ряд версий его работ - убеждена - создает народ. "Феномен Гунина" - это мощное народное движение, которое спонтанно возникло в ответ на усиливающиеся по обе стороны океана репрессии (...).
       Легенда Первая: Гунин - гений, которого не издают из-за того, что он смелый правдолюб, неугодный влиятельным людям. Поэзия. Прежде, чем понять, что она такое, толковый редактор должен выбросить за борт балласт не убедительных или просто слабых стихов. Иначе при всем обилии "перлов" читать невозможно, раздражает (...).
       Легенда Вторая: Гунин знаменит по праву. Он - один из звезд. "Среди них вращался, с ними дружил и пил". Его приятели, друзья, знакомые: Игорь Корнелюк, Ирина Отиева, Лариса Долина, Валентина Толкунова, Лев Лещенко, Владимир Сорокин, Эдуард Лимонов, Андрей Вознесенский, Ноам Чомский, Григорий Свирский, Сергей Саканский, Никита Михалков, Леонард Коэн, Целин Дион, Святослав Рихтер, и т.д. Имен страницы на две. Правда ли это? Из биографических данных выясняется, что Корнелюк был знаком Гунину по музыкальному училищу в Бресте, где оба учились. Встречались, когда первый перебрался в С.-Петербург. С Отиевой Гунин мог познакомиться во время ее гастролей в Бобруйске и в Минске, или через Мишу Карасева ("лабал" в его группе), или через вокалистку Олю Петрыкину. С Долиной его свел композитор Анатолий Крол - как и сам Гунин, бобруйчанин. Другие звезды советской эстрады попадали в рукопожатия или объятия Льва только потому, что его брат Виталий, как мне объяснили, был умным, деловым и предприимчивым человеком, и с помощью знакомств старшего брата организовал широкую антрепризу. Сам Лев там присутствовал постольку поскольку. И так с любым из длинного списка. Не было его в жизни этих людей. Он упустил возможность постоянного общения с ними, не заинтересовал или оттолкнул от себя сварливым характером, болтливостью и подозрительностью. Промелькнул на их горизонте кратким эпизодом - и скрылся. Его учили знаменитые музыканты, выдающиеся композиторы? Тем хуже для него, значит, он ничему от них не научился. Иначе его биография сложилась бы не так, как сложилась (...).
       Легенда Третья: Гунин - борец за свободу и справедливость, ставший жертвой всемирного заговора, преследующего "борца" за его убеждения. Правда ли это? В моем понимании борец за свободу - это тот, кто, обладая чувством реальности, добивается возможных в данной ситуации положительных сдвигов. Явилась бы я на работу к обеду, осыпая бранью работодателя. Можно подумать, что назавтра меня не вышвырнули бы за порог! Гунин сочинил оскорбительную для Алексея Алехина статью. После нее не только в "Арионе", но и в других изданиях его имя сделалось нежелательным. Он рассердил двух критиков, людей очень влиятельных в литературных кругах (...). При всей эфемерности его общественного статуса, он обладает неординарной способностью задевать людей за живое. Обиды, наносимые им, не заживают многие годы (...). Защищая своего друга К. С. Фарая, он задрался с Быковым (...) и с Костей Шаповаловым. А ведь не кто иной, как Костя - единственный, кто, несмотря на оппозицию, опубликовал его стихи (...).
       Несмотря на все это человек в центре мифа оказался идеальной фигурой для стихийного народного движения, у которого не осталось других героев. Так называемые либеральные круги (Новодворская, Явлинский и другие) на самом деле - "слуги американского империализма", с потрохами, как любили говорить Повзнер и Зорин (...). Вчерашние диссиденты - Боннэр, Синявский, Бродский, и, возможно, сам Сахаров - хотели, как выясняется сегодня, свободы не для всех, а только для [избранных] (...). /конец экстракта/
       Оспаривать эти суждения не имеет смысла: перед нами образ, метафора. И сама эта оценка из далёкого уже сегодня 2006 года – как будто «неактуальна». Но – странное дело – чем больше проходит времени, тем работы Льва Гунина становятся всё более и более современными и своевременными: не потому ли, что, по каким-то неведомым законам, они предсказали (невероятно!) и наше сегодняшнее, и наше будущее…









________________________________



 

РУСАЛКА

"Смотрись в зеркало, - шептал ей какой-то внутренний голос. Она подошла к трюмо и принялась осматривать свое чистое, розовое тело. Лицо у неё было заспанное: она ещё не умывалась. В глазах светилась ленивая прохлада. Она потянулась. Рдяные кончики грудей приятно выделялись на розоватых кружках вокруг них. Гладкие, покатые плечи и нежная, в белых пятнышках, кожа удачно гармонировали с ровным подбородком и чуть выделявшимися ключицами у плеч.
Она осталась довольна собой. "Если бы Марик увидел меня такой", - подумала она. Она повернулась спиной и, запрокинув голову, окинула взором свои ноги, придирчиво посмотрев на округлые бёдра, на ямочку ниже спины.
Однако, пора умываться. Она, задумчиво погладив зеркало рукой, словно нехотя, оторвалась от него и пошла в ванную. Она понравилась себе сегодня! Тёмные длинные волосы рассыпались по плечам - она не хотела их убирать.
В ванной она всё время думала о том, что Марик был бы потрясён, увидев её без одежды, и при мысли об этом по телу разливалась приятная истома. Она пыталась представить, что на неё смотрит мужчина. Душ давно валялся в ванне без дела. Струи воды били вокруг, а она стояла и с немым отупением смотрела на кафель. "Представь, что тебя гладит рука", - шептал голос. И её рука уже незаметно ощупывала живот, хватаясь за курчавые волосы, ползла выше, массажными движениями сгибала и разгибала прямые соски так, что они становились упругими, "распускаясь" под рукой Татьяны.
Вдруг что-то больно кольнуло в груди. Она стала, широко расставив ноги, и опустила руку между ног. Пальцы её нервно теребили жёсткую кожистую перепонку, всё ближе придвигаясь к той заветной черте, которую каждый мужчина считал бы верхом земного блаженства. Пальцы у неё были холодными и чужими, и это было ещё приятней. Она вздрогнула, когда пальцы её уткнулись в отверстие. Оно было влажным и горячим. Ещё минута, и низ живота стал бы конвульсивно сжиматься. Она бы согнулась в пояснице, обмякла, начала бы безумно держаться за стены...
Но она вовремя сдержалась. Убрав руку, она отвела её перед собой, и, не в силах унять дрожь, смотрела, как та мелко-мелко дрожит и трясётся. Руки её сильно дрожали. Дыхание у неё спёрло. Она тяжело и часто дышала, чувствуя, что кровь ударила ей в лицо. Постепенно посторонние предметы начали возвращать её к жизни. Сначала она услышала журчание струй, потом ей бросился в глаза металлический, блестящий обод душа, и, наконец, она поняла, что стоит в ванне и что ей становится холодно. Тогда она подняла душ и снова принялась мыться.

 
Марик был ее первой мечтой. Стройный, красивый (к тому же спортсмен) он возымел на неё влияние, какое обычно оказывает заразительно весёлый характер на заразительно красивую девушку. В школе они сидели за одной партой, но она не могла сказать ему просто, что даже такой близости ей недостаточно. А Марик, почему-то, сам не признавался ей ни в чём.
 
С ним она познала первые прелести реальной физической близости. Не раз под партой она осторожно дотрагивалась до его ноги. Марик сидел прямо, глядя на доску, и его внимательный взгляд, казалось, отсутствовал здесь, за партой. Их колени были рядом, касаясь друг друга. Её - в узорчатых чулках, - и его в наглаженных брюках. Ей это было приятно. Она пыталась придвинуться ближе, но боялась, чтобы соседи не заметили этого. И она сидела тихо, стараясь нажать коленом на его ногу, потереться о неё. Но он, казалось, был безучастен.
С каждым днём она познавала всё новое. Теперь прикосновение к его ноге уже не представлялось ей таким захватывающим и не вызывало тот лёгкий трепет, который был у неё вначале. Она хотела с каждым днём узнавать всё больше, но ей с трудом удавалось добиться этого. Она клала руку рядом с собой на сидение, надеясь, что он вдруг придвинется ближе. Её рука чуть касалась его руки, её взгляд ловил его взгляд, надеясь уловить в нём влечение. Она каждый раз принуждена была проявлять всё больше изворотливости, прежде, чем изобрести новый способ извлечения наслаждений. Ночью ей снился тот же Марик; она была в его объятиях. Он шептал ей слова любви, целовал её алые губы. Она вспоминала - и не могла вспомнить, каким путем они оказались вместе.

Минуло время. Таня всё также ходила в школу. И её любимым занятием стало смотреться в зеркало. Она по-прежнему сидела рядом с Мариком и каждый день мечтала о том, чтобы он проводил её из школы. Она думала о том, что надо переходить к решительным действиям, но откладывала их со дня на день, ожидая чего-то от Марика. Она хватала у него с парты ручку, но он не гнался за ней, как сделал бы любой другой парень в их классе. Она заигрывала с ним на переменах, не вставая с парты и желая, чтобы он сам столкнул её. Но он оставался сидеть и не пытался применить к ней насилие. Проходило время, и, чем сильнее он сопротивлялся, тем больше ей хотелось соблазнить его.

В тот день проводились общешкольные соревнования по лёгкой атлетике. Она знала, что Марик должен принять участие в них, и потому решила остаться. Она смотрела, сидя на перекладинах заграждения, как разноцветные спортсмены разминаются на беговых дорожках. На стадионе почти никого не было, и, когда соревнования окончились, только они вдвоём остались в дальнем конце стадиона. Он подошел к ней и увидел, что они одни. Она встала и посмотрела ему в глаза. Он приблизился к ней и вдруг обнял её. Их губы встретились, и она почувствовала непреодолимый жар его губ. Она на минуту испуганно высвободилась, опасаясь, как бы их не заметили вместе. Но никого не было рядом, и они пошли вдвоём, держась за руки. Жёлтый песок со стадиона на его футболке испачкал ей рубашку, но она не обращала теперь на это внимания. Он купил для неё мороженое, и они слизывали верхний растаявший слой. Он вдруг взял её под руку, и они засмеялись. Он наклонил к ней голову, и не удержался, чтобы не поцеловать её снова. Она почувствовала на его губах вкус мороженого и прижалась к нему. Они остановились посреди тротуара, покачиваясь в долгом поцелуе. Затем в подъезде какого-то дома он принялся дрожащими пальцами расстёгивать ей рубашку. Они вышли из подъезда, зашли за угол и оказались у его дома. "У меня никого нет, - прошептал он. - Идём ко мне". Она не могла сдержаться и тесно прижалась к нему...

Они лежали вместе в постели, и её плечи, выглядывая из-под одеяла, оказывались темнее его. Марик спал, уткнувшись лицом в подушку. Носом он приткнулся к её плечу. Она хотела погладить эти белые кудри, но, почему-то, сдержалась. Ей было как-то комфортно, тепло и уютно. Её нога под одеялом прикасалась к ноге Марика, и ей было приятно об этом думать. Она вспоминала события нескольких прошедших часов, которые, наконец-то, привели её к тому, о чём она тайно мечтала.

Ей было сначала стыдно раздеваться, хотя тогда, перед зеркалом, всё было так просто и обыкновенно. Сначала она расстегнула юбку и медленно опустила её на пол. Затем отстегнула чулки и принялась стягивать их за носок. Потом, когда на ней осталась только одна рубашка, не доходившая ей до колен, так, что из-под неё виднелись её чёрные, курчавые волосы, Марик подошел к ней и с силой обнял её. Она ухватилась за его шею, и они вместе откинулись куда-то вбок, как бы инстинктивно стремясь к какой-то опоре, которая поглотила бы обоих. Теперь быстрей, быстрей раствориться в нём, забыть про свою наготу! Он поднял её на руки - и перенёс на кровать. Рубашка потянулась кверху, и она не заметила, как, уже совершенно голая, она оказалась под Мариком. Они долго-долго целовались, и потом, положив ладони у неё на груди, он припал на её тело. Она сначала слабо стонала, а потом всё громче и громче. Она кричала, рвалась из стороны в сторону, стонала взахлёб. Спина её прилипла к простынке и волосы слиплись от пота. Она взахлёб и уже со срывом выла, подобно тому, как иногда воют собаки. Рот её в это время расплывался в полуулыбке; она кричала и захлёбывалась то ли болью, то ли смехом. Смех душил её, и боль душила её. Это было странное, противоречивое блаженство. Она смеялась, как смеются только раз в жизни, когда впервые пробивается зов всепоглощающей страсти.
Она смеялась, повернув вверх своё мокрое лицо, смеялась, открыв рот, который, казалось бы, должен был разорваться. Марик мычал в такт, когда его мокрое тело поднималось и опускалось вниз. Она не видела ни Марика, ни его лица; она была занята тем, что происходило в ней самой. Какое-то окошко словно бы приоткрылось в ней, в её теле, и всё её "Я" перетекало в него, улетало, отчего она чувствовала странное освобождение, невиданную, невероятную свободу...
Она лежала рядом с Мариком и испытывала гордость за то, что это тело, которое она недавно сжимала в своих объятиях, оказалось сильнее других тел и было лучшим на соревнованиях. Она повернулась к нему, почувствовав, как одеяло мягко скользит по её плечу. Марик повернулся на другой бок, открыв свой крепкий волосатый торс. Тогда она встала, слезла с постели, и, собрав свою, разбросанную по полу, одежду, начала медленно одеваться. Она подошла к окну и увидела там всё ещё яркое, весеннее солнце.

Прошло какое-то время, и Таня почувствовала себя странно. Ещё через две недели она решила переговорить с Мариком. Она подошла к нему после уроков и сказала, что им надо поговорить. Идя с ним рядом и заглядывая ему в глаза, она старалась говорить как можно спокойнее. "У нас, наверное, будет ребенок", -приступила она. - "Что?" - опешил Марик, но через минуту уже овладел собой и принял свой прежний непробиваемо-насмешливый вид. "Уже две недели, как у меня ничего нет - продолжала она. - Раньше было, как по часам. Боюсь, что мама начала кое о чём догадываться."-"Идём ко мне", - только и ответил на это он. Дома он угостил её виски, которое привёз его отец из заграничной командировки.
Он отпил глоток из рюмки и продолжал со своим громоздким "техническим", "математическим" юмором: "Столько лет прожил человек на свете и до сих пор не умудрился узнать, что для этого существуют аборты". Она испуганно отшатнулась. "Это же надо, - продолжал он, - отрывать человека от занятий, а потом ещё заявлять, что у неё будет ребёнок, и, вообще, почему тогда ты не проглотила пилюли? Мне пришлось долго возиться, чтобы забраться в папину тумбочку". - "Ты даже это помнишь?!" - уже со злом сказала Татьяна. - "Ну.., - он подошёл к ней и небрежно обнял её. - Ты ведь знаешь, что мне надо поступать в институт,- это было сказано наставительным тоном. - У меня на счету теперь каждая минута." - "Почему ты целовал меня тогда, на стадионе. Я ведь не просила об этом..." - "Но ты сама приставала ко мне всё время. Я хорошо это видел..." Она подошла к окну и распустила по плечам волосы. Трудно сказать, чего ей теперь хотелось. Может быть, ей хотелось осознать, испить до дна своё унижение, последний раз вновь утолить нестерпимую жажду наслаждений." Делай со мной всё, что хочешь", - тихо сказала она. В этот момент она была прекрасна. "Русалка, - шепотом, восхищённо сказал Марик. - Русалка!" И она с готовностью дала ему себя раздеть.

 АВГУСТ. 1974. БОБРУЙСК.




______________________________________




ГРИШКИНЫ ИНТЕРВЬЮ



Григорий Пинкус (автор),
Лев Гунин (редактор)




                (1984)




ГРИШКА

Гришка обожал брать интервью. Перед каждой попойкой он включал магнитофон, заглушая его стрекотанье шипением вечно бормочущей радиолы. Кассетник был подарок американского дядюшки; один-единственный такой в городе, и помещался в серванте, откуда выводился прикреплённый к задней стенке изолентой микрофон. Уровень записи приходилось выкручивать до конца, отчего шумы и треск заглушали голоса, но Гришка с упорством и охотой тренировал своё ухо, выуживая сквозь помехи еле различимые фразы.

Особенно любил Гришка усаживать кого-нибудь в кресло подле серванта, вручать старый железный микрофон с обрывком никуда не ведущего провода-шнура, и брать свои «радиоинтервью». Это могла быть Стёпкина подруга Маринка, жопа которой пользовалась в городе большей известностью, чем лицо Первого Секретаря горкома  (Зинаиды Порфирьевны Стаканчик), или кикимора Хрюша, неразлучная тень Маринки, или Петька-Палёный-Глаз. Каждый, кто садился в кресло, полагал, что Гришка придуривается, и тоже придуривался, выдавая в бутафорный микрофон всю свою подноготную. Никому и в голову не приходило, что хозяин излюбленной ими квартиры только притворяется, что всё это понарошку, а на самом деле подло пишет их разговоры на плёнку. Запись таких «интервью в кресле» получалась вполне членораздельной: не то, что спонтанные разговоры, и даже не требовалось напрягать слух, чтоб разобрать слова.

Сам «ведущий программы» ещё не решил, что будет делать с этими опусами. Он с детства мечтал стать знаменитым писателем-журналистом, только вот таланта кот наплакал, а лени полный кубышек. Больше всего Гришка любил в свободное от работы время (и даже на работе) лежать на спине и смотреть в потолок, представляя, как будет выступать на радио и телевидении, как будет ездить с официальными визитами за границу, как сам будет давать интервью задыхающимся от счастья увидеть вблизи такую знаменитость молоденьким журналисточкам.

Работал Гришка киномехаником в ЦДК - Центральном Доме Культуры; работа - не бей лежачего, да и все сцыкухи с танцулек бегали за ним хвостом. И вот лежит теперь Гришка не на спине, а на брюхе, почёсывая задницу и перелистывая страницы своих «Тайных Записок».



ЛЮБКА

Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять... Как приём? Алло, алло! Осто****ела мне твоя палёная водка, Гришка. Сходил бы к Барсу, попросил б вынести нормальной «Столичной». Или очко слабо? А я и вправду в эфире? И меня слушает весь Севецкий Союз? Сева! Куда ты выщурился?!.. Дорогие радиомудаки! Кому не *** делать, тот слушает советское радио. Все другие - умные - слушают «голоса». Я понятно выёбываюсь? Ну, вот, спасибочки, все согласны, что у меня классный трёп. А тебе, Сева - штрафную, за то, что меня недоебал. Вот завтра у нас что?.. Праздник Октябрьской Революции, мудаки! Все советские люди строятся в колонны, как зэки; только вы, сачки, с вашими заумными специальностями... Ну, что за профессии: киномеханик, экспедитор... Не то, что у меня... Да, самая древняя в мире... Воспитатель. Музыкальный работник… Да, в детском саду. А что? Не только у экспедиторов скользящий график. За какие такие красивые глазки? А за то, Недоебаша, что сам Пётр Анисимович Заноза, зав. Отделом Культуры, меня барает. Ах, куда барает? Рассказать или показать? Да, канешна, показать лучше. Для наглядности. У меня ж жопа не на весь горизонт, как у Хрюши. В моей жопе ваши гладелки не утонут. Ну, смотрите, если хатите.



ВЕРКА

У меня ****а на все случаи жизни. Когда не знаю, что сказать, ****ой прикрываюсь. Кому хочу - тому даю. Кто палец засунет в ****у, кто ***. Кто в жопе ковыряет, кто ****у мою лижет. А когда станет приятно, то белое и прозрачное вытекает из ****ы. Бывало, что и два хуя тыкали в ****у, а третий в рот, и четвёртый в жопу. Но я только потыкать давала, и всё. Губу раскатали!   



РИТКА

В пятницу... нет, вру, в субботу... завалились мы, от нехуй делать, втроём - Защёкина, Хрюша и я, - в клуб железнодорожников, и там упились до чёртиков. Идём назад, через парк Культуры и Отдыха имени Ленинского Комсомола, и тут Хрюша по пьяне уселась под кустиком. Не успела второй раз обгадить кустик, как из-за стенда менты. Тут как тут, легки на помине. Повязали нас, так, мол, и так, не хрен, мол, Ленинский Комсомол обсирать. Привели к ментовозу. А из нас троих ни одна лыка не вяжет. Еле я из себя выдавила, что, мол, давайте как-нибудь уладим дело по-мирному. Нет, говорят, по-мирному не получится, только по-военному. А сами гогочут. Ну, я тут смекнула, что к чему, и давай жопой вилять. А они уже в ментовоз нас толкают. Пацаны, говорю, постойте, я тут место одно знаю, где можно часик перекантоваться и расслабиться. Остановились. Задумались. «Не хрен думать, - говорю про себя, - второй раз предлагать не стану». Тогда толстый прыщавому подмигнул, а тот ещё нос воротит, как будто в два часа ночи у него есть лучший выбор. Потом всё ж снизошёл до нас, поехали, говорит, показывайте. А мы и рады, что повезли не в ментовку. Пришли в конференц-зал профкома, где у Костика репетишки, он мне месяц назад ключи дал. А чьо? Попользовался, дай другому! Я отд'лась прыщавому, Хрюша жирному. Мой ментовские брюки спустил, вместе с трусами, уселся на стул, а у него уже торчком. Насадил меня, без предисловий, на шомпол - длинный, но худой, - и давай толкать, да ещё так быстро, ну, просто как поршень работает. У меня аж и полилось на все его причендалы. Когда вынул из меня, Защёкина завершила дело минетом. А жирный ещё минут двадцать над Хрюшей пыхтел, да так и не кончил. А та всё хрюкает, когда её взасос, и тащится. Чуть второй раз не обосралась. Ну, кончили мы, смотрю, на красной бархатной обивке стульев всё наше искусство осталось. Вот, думаю, что я надел’ла! А потом... Пусть Костик расхлёбывает. Хоть языком вылизывает. Не хрен было со мной связываться.



МАРИНКА

Знаете, девки, самый ебучий в горкоме партии - это хрен такой старый, зам. Второго Секретаря, кажется, бывший зав. отделом Пропаганды и Агитации. Сам весь седой, а стояк у него что надо. По два часа корячится с двумя ****ями, пока кончит. Да и то Защёкина, как Скорая Помощь, не раз приходила на выручку. Говорят, он и голубой тоже, по совместительству. Вроде как у него любовь с майором КГБ, Сашкой Ахреневским. Он Ахреневского по два раза в неделю в жопу ****. Но, ходят слухи, недавно его самого в жопу выебали. Кто-то сердитый прилетал из Москвы, и этого хрена на аморалке взял. Теперь, вроде, даже КГБ разбирается. Только бы нас, девочки, по судам не затаскали. А что? Я так готова на следственный эксперимент. Для судей. У меня ж самая красивая в городе попка. Пусть вызывают. Да-да. Я ж по вызову...      



НАТАШКА

А помнишь, Севка, как с Ахреневским киряли? Там ещё жена евоная была, дылда такая крашеная. И жопа у неё как подушка. Виляет ею во все стороны, как будто ей жопу в швейном цеху пришили. И Сашку Ахреневского за локоть всё дёргает: пошли, мол, не хрен тут делать, среди этих ****ей. А тот всё искоса и исподлобья поглядывает, и в кармашке что-то сжимает. К Маринке подвалил, ей за плечо уцепился. Откуда, говорит, тебе известно, что я в КГБ работаю? А та: мне, это, Пётр Петрович Кулич посоветовал к тебе обратиться; говорит, поможешь. Ну, отвечает, если ты у Кулича на заметке, значит, вступаешь в аморальную связь с иностранными гражданами, а это очень плохо, Марина Ивановна. А что, отвечает Маринка, я должна только вам давать? Вот интересно, спрашивает Ахреневский в ответ, остался ли кто ещё в этом городе, кому ты не давала? Остался, нашлась Маринка, вот он, стоит рядом со мной, не считая, конечно, воспитанников детских садов и яслей. Жена его лыбится, и всё жопой виляет. "А это потому, что я морально устойчивый и ответственный работник". - "А другие, что, не такие стойкие?". – "Ты мне это прекрати. Иначе, за пропаганду аморального образа жизни, ты у меня загремишь по полной". - И к Коле-гаишнику с мусорами из горотдела за столик. Опрокинули, закусили; смотрю: дылда крашеная уже на пяточке перед эстрадой, и всё на Севу поглядывает, больше на его штаны, туда, где ширинка. Тут все перемешались, и первые, и последние столики. Праздник всё-таки. А дылда уже возле Севки трётся, а тот то бледнеет, то краснеет, не знает, что с этим делать. Тут и Сашок, лёгок на помине, со своим одеколоном на все салоны. Терпеть не могу эту вонь. Орешки себе в рот кидает, как мячики в сетку. Идёт так, вразвалочку, и орешки в рот закидывает. Ну, Севка перетрухал, счас, думает, ему ****ец настанет. Ан-нет. Сашка его по плечу хлопает, дружески так, будто подбадривает, а дылда его уже возле Севки так и трётся, задом вихлячим его ширинку отирает. У Севки там сразу Джомолунгма оттопырилась. А Сашка смеётся. Со мной столкнулся; я его под руку к столу отбуксировала. Сели. Кирнули. К нам и Маринка подлетела. А вы знаете, говорит Сашка, что я в Москве работал? Меня, вместе с Ямпольварским, сюда из столицы прислали. Прям из столицы? Маринка притворилась, что не верит, сощурила глазки. Так, слово за слово, дошли до нижнего белья. Никогда не видел, говорит Сашка, какое там у этих, у враждебных нам жён капиталистов, бельё под подолом. "Так могу показать". - "Откуда?" - "От верблюда. Иностранный гражданин подарил". - "А-а-а…". - "А ты думал, украла, или у фарцы заняла?" - Тут кто-то на стул к Сашке свалился, а это его дылда крашеная. Упилась до чёртиков. Потащили мы её в номер на третий этаж. Там уборщица молоденькая прибирается. Ножки точёные. И глазки по нам и по углам так и шастают. Сашка говорит: оставайся. Поможешь потом бардак запудрить. А та краснеет и бледнеет, ну, прям как Севка. И вот Севка, лёгок на помине, пыхтит, трудится над крашеной дылдой, а та ноги раскорячила - и воет как милицейская сирена. Ахреневский меня в жопу ****, а Маринка языком лижет. Потом поменялись, только Маринка свой передок подставила. Извивается, как змея, на постели. Видно, понравилось ей, как Сашка работает. А девчонка-уборщица: с ногами на стуле, коленки к подбородку, глядит вся не своя, и на видном месте у неё Азовское море образовалось. Так и светит этим тёмным пятном.



ГРИШКА

Хм… Хм… Кха… Дайте прочистить горло. Что-то мешает говорить. Прямо горло сдавило… Да я пью из стакана, пью, товарищ майор. А в горле всё равно першит. Поймите, это всё получилось нечаянно, обычное баловство. Не больше… Вы говорите: за нечаянно бьют отчаянно. Только не надо бить. Я всё сделаю, как прикажете. Честное слово, больше не буду. Хулиганство? Злостное хулиганство? Антисоветчина? О чём Вы говорите? Это просто обычная шалость. М…м…м…ммммм… Зачем на бумагу переносил? Ну, не знаю. Как говорили в книжках, бес попутал. Ну, сам не знаю, зачем. Клянусь всем, чем только можно: всё, больше не буду. Можете конфисковать магнитофон. Я выброшу в мусорку все микрофоны. Клянусь, на этом поставлю точку. …Не надо точку? Нужна запятая?..  …Мои таланты? Пропадают? Объясните, что Вы имеете в виду, товарищ майор. Да, конечно. Буду писать для вас. Всё, что захотите. Обделался? Я обделался? Нет, я совершенно добровольно. Готов помочь всем, чем умею. Прямо-таки сегодня? Нет-нет, я ничего. Ни капли не возражаю. Последний вопрос? Читать вслух? Ну, хорошо, уже читаю:

У власти дум высоких нет.
У Власти свинство на обед.
Чем выше Власти ближний круг,
Тем больше мерзости вокруг.
А перед высшим эшелоном
Власть измеряется… гандоном.

Нет-нет, разве я так напишу? Это Вовка Паричский привёз из Ленинграда. Или из Москвы. У меня с собой кассетника не было, вот я и записал на бумагу. Теперь будет? Такой… миниатюрный? Вот это да-а-а-а… Тэхника на грани фэнтастики. То ли ещё будет!


РАЗГОВОР НА УЛИЦЕ

     - Как там ваш Гришка-сосед. Всё выпендривается?
     - А, этот озабоченный, киномеханик? Так он свалил за бугор.
     - А что он там делает?
     - Как, что? Берёт интервью…


                1984 год, Бобруйск.



____________________________________________






         ПЕСНЯ, КОТОРУЮ ТЫ СЛЫШАЛ…

Митра был худым мальчиком с тёмными большими глазами. Родители его давно умерли, и он работал прислугой у одного богатого землевладельца. По утрам он должен был чистить обувь господина Рамхтчамадани, а по вечерам натирать паркет в спальне и гостиной своих хозяев. У него имелось ещё множество других обязанностей, но ему жилось при этом всё равно несравнимо лучше, чем его сверстникам из бедных многодетных семей, по двенадцать часов работавшим на грязных, закопченных фабриках и подвергавшимся ежедневным побоям, или ютившимся под открытым небом бездомным. Его били не часто, но хозяева умели так изощрённо унижать его достоинство и так тонко издевались над ним, что в отдельные моменты, когда он задумывался, застывая с какой-нибудь вещью в руках, он готов был бежать оттуда куда угодно.


*                *                *

Вечером, когда прибыла корреспонденция, миссис Луиза Чамплер, ведущая голландского радио, стала разбирать очередную почту. На конвертах стояли штемпеля почтовых агентств с разных концов света. Среди писем были аккуратные, с тщательно надписанными адресами, и небрежные, наспех подписанные, опущенные, как говорится, по случаю. Но одно письмо не было похоже ни на какое другое, ни на одно в этой огромной пачке. Пожелтевший конверт, весь заляпанный какими-то чёрными пятнами, с помарками написанный адрес, где на месте "кому" значилось "аnувоdу", загнутый уголок, вероятно, разглаженный отнюдь не на почте, вызвали у Луизы скрытое недоумение. Её большой опыт подсказывал ей, что конверт был подписан в какой-то южной стране, однако, опущен в Голландии. Она вскрыла конверт и пробежалась глазами вдоль строчек.
Множество грубых ошибок, почти в каждом слове; какой-то - то ли двойственный, то ли искусственно-простодушный - тон письма, и, главное, название этой совершенно неподходящей для их передачи песенки неожиданно отозвались в её душе глухим раздражением.
"Что за болван надумал предложить эту дурацкую песенку, - подумала она с неудовольствием. Желая на чём-нибудь выместить своё раздражение, она снова принялась перечитывать письмо, делая акценты на грамматических ошибках и, особенно, на названии этого нелепого шлягера. Желая ещё чем-нибудь досадить воображаемому корреспонденту, она уставила свой взгляд в пространство, решив представить себе этого чурбака, чтобы иметь больше удовольствия утрировать раздражившие её черты. Она решила, что это какой-нибудь воняющий рыбой мускулистый парень, едва научившийся писать по-английски и таскающий мешки где-нибудь на Гаваях. Она, почему-то, видела его улыбающимся, стоящим на солнце с развевающимися на ветру волосами.
Она хотела было уже приняться за другие письма, но это всё никак не выходило у неё из головы. Взгляд её случайно снова упал на конверт. Может быть, за отсутствием возможности приобрести новый конверт, он где-то добыл этот потрёпанный старый? Или, может быть, это всего лишь следствие грубой невежественности толстокожего типа, не имеющего понятия, что значит хороший тон.
Луиза взяла письмо - и снова взглянула на адрес. Старательно выписанные на конверте буквы с помарками - похожими на помарки в ученических тетрадях, - выведенные допотопными чернилами, отнюдь не соответствовали её представлениям о небрежно-ветреном чурбаке, пославшем это письмо. Образ смеющегося молодого человека начал отступать куда-то в небытие. Ей вдруг стало жалко его, человека, написавшего это письмо. Может быть, его писала умилённая чем-то старуха, или, возможно, оно было написано старательной детской рукой. Как бы там ни было, её гнев сменился на сострадание, и на неё повеяло чужим горем. Она аккуратно сложила письмо в конверт и решила сыграть эту песенку для него.

А там, за невообразимой толщей расстояния, за реками, лесами, пустынями и горами, в страшно далёкой стране, в другом климате и пространстве, с приемником на полу, на коленях стоял мальчик, только-только кончивший натирать паркет и застывший там в нерешительной, изломанной позе. Он слушал песню, предназначенную для него и посланную ему чьим-то добрым и сильным духом. По щекам его текли слёзы. В его широко раскрытых глазах светилось блаженство. Он был счастлив в эту минуту. Эта песня пришла издалека, оттуда, где всё было по-иному, где жили довольные, большие и душевные люди. Он сейчас впервые почувствовал себя человеком и понял, что это специально для него поет та невидимая, далёкая леди. А в ушах его звучала песня, посланная именно ему, и её звуки, пробуждая его неокрепшую детскую душу, вселяли в него бодрость и надежду, радость и веру в то, что будет потом, и согревали его прохладой и сладким трепетом пробудившееся жизни, вечной, солнечной и мятущейся, как прохладные волны бесконечного и великого океана.

Весна, 1975. БОБРУЙСК.

















КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ
Лев Гунин (1955 года рождения) - профессиональный музыкант и преподаватель. Литературной деятельностью занимается с юных лет. Автор повестей и рассказов, 12-ти романов, поэтических циклов, книг стихов и поэм, пьес и сценариев. В писательских кругах известен как литературный критик, работы которого опубликованы в книгах, газетах и журналах. Известен и как переводчик с польского, средневековой латыни, немецкого, французского, белорусского, украинского, итальянского, и английского языков. С латыни перевёл алхимический трактат Марсилио Фицино; 2 стихотворения Марциала. С французского - ряд стихотворений де Нерваля, Римбо и Вийона; статьи Шанталь Дельсоль и Мари ЛёПен; с немецкого переводил Рильке и Гюнтера Грасса; с германско-славянского диалекта "идиш" - стихи бобруйского поэта Пинхаса Плоткина. Перевёл с польского книгу стихов Ярослава Ивашкевича "Карта погоды"; стихи Мицкевича, Норвида и Стаффа; сказки Роберта Стиллера; роман "Робот" Адама Вишневского (Снерга). На английский язык перевёл с русского, белорусского и украинского языков, а также с английского на русский ряд своих собственных работ; стихи и эссеистику своих друзей и приятелей: Евгения Алмаева, Мигеля Ламиэля, Юрия Мищенко ("Шланга"), Фарая Леонидова, Алексея Дроздовского, Израэля Шамира, Дэйвида Дюка, Джона Брайанта ("Бёрдмана"), книгу стихов приятеля своего близкого друга - Мигеля Ламиэля: Леонарда Коэна (совместно с Михаилом Гунином). С английского - почти все поэмы Джима Моррисона (в соавторстве с М. Гуниным); переводил Одена, Блейка, Байрона, Кольриджа, Элиота, Китса, Мильтона, Паунда, Спенсера, Шекспира, Уайльда, Йитса. Совместно с Фараем Леонидовым издал книгу избранных переводов Эзры Паунда, в том числе несколько кантос.
Его индивидуальная стилистика впитала особенности бытования русского языка в Беларуси, неповторимые жанровые колориты и традиции. Ранние рассказы основаны на сюжетах из местной жизни, описывают города республики, её пейзажи и быт.
Другие отражают многочисленные путешествия, записки и наблюдения. Особое место занимает Петербург, где автору довелось часто бывать и жить. Неоднократно наведывался в Москву, где как-то провёл почти год. Есть рассказы и циклы стихотворений, посвящённые Минску, Одессе, Могилёву, Вильнюсу, Гродно, Бресту (тут окончил музыкальное училище), Тбилиси, Риге, Парижу, Варшаве, Берлину. В этих и др. городах и странах побывал не как турист, что позволило увидеть "изнанку жизни", запечатлеть уникальный личный опыт.
Работал преподавателем в музыкальной школе, руководителем художественной самодеятельности, музыкантом в ресторанах и кафе, выезжал на гастроли с рок-группами. Наиболее длительное и плодотворное сотрудничество связывало его с известными в Беларуси музыкантами Михаилом Карасёвым (Карасём) и Юрием Мищенко (Шлангом). Гастрольные поездки и своеобразная музыкальная среда (академ. и поп-рок-сцена) давали пищу и стимул рассказам. Трагическая смерть брата Виталия, талантливого художника и разностороннего человека, повлекла за собой тяжёлый психологический и духовный кризис, негативно отразившийся на процессе художественной эволюции. 
В первой половине 1991 г. Лев Михайлович вынужден был покинуть родную Беларусь, СССР - и переехать в Варшаву, где он и его близкие планировали остаться. Однако, не по своей воле они (Лев, его мать, жена и две дочери) оказались на Ближнем Востоке. Целых три года (в течение которых делались безуспешные попытки вернуться в Беларусь или Польшу) "выпали" из творчества: за это время не написано ни одного литературного произведения. Тем не менее, и эти впечатления позже нашли отражение в разножанровых текстах. Рассказ "Патриотка" был задуман и схематично "расчерчен" (составлен план) именно в те годы. Изучение двух семитских языков (в том числе арабского) - зачлось в достижения тех лет.
Бегство с Ближнего Востока удалось лишь за океан, и беглецы оказались в Квебеке (французская часть Канады). Привязанность к Монреалю можно охарактеризовать как "любовь с первого взгляда". С 1994 г. Лев Михайлович безвыездно (с выездом имеются проблемы) проживает в Квебеке. Тут самостоятельно изучил компьютер, работал зав. компьютерным отделом телефонной компании, тестером военно-прикладных программ; ночным аудитором; аккомпаниатором; преподавателем фортепиано в элитном колледже; разносчиком прессы; в телемаркетинге (продажа французских и английских газет населению); был хористом в широко известном хоре Сан-Лоран (дирижёр: Айвон Эдвардс), участвовал в концертах с Монреальским Симфоническим оркестром (дирижёр: Шарль Детуа), и т.д.
В Монреале много лет сотрудничает с местными музыкантами: инструменталистами и вокалистами; записал несколько альбомов своих песен; участвовал в четырёх монреальских фестивалях; выступал в концертах и с концертами; получал отличительные знаки и награды. Воспитал двух дочерей, таких же разносторонних: старшая окончила элитный колледж по кл. фортепиано и музыкальное отделение университета, затем: переводческий факультет; младшая - балерина и психолог.
С Монреалем связано продолжение литературного и музыкального творчества. Тут написаны, отредактированы, или закончены десятки произведений. В них отражена особая концепция автора, которую можно назвать "эзотерический историзм". Гунин: автор обширных и хорошо документированных работ по Великому княжеству Литовскому (см. ссылки сетевых энциклопедий). Вероятно, его деятельность как историка как-то перекликается с литературной манерой.
Активный член литературной среды, связан (или был связан) дружбой, творческим сотрудничеством, публикациями, знакомством или полемикой с Андреем Вознесенским, Владимиром Батшевым, Ноамом Чомским, Никитой Михалковым, Павлом Мацкевичем, Ю. Мориц, Борисом Стругацким, Е. Боннэр, Новодворской, Сергеем Саканским, Владимиром Сорокиным, Дмитрием Быковым, Григорием Свирским, Фараем Леонидовым, Олегом Асиновским, Евгением Алмаевым, Владимиром Антроповым, Ларисой Бабиенко, Борисом Ермолаевым, Юрием Белянским, Кареном Джангировым, Мигелем Ламиэлем, Джоном Брайантом (Бёрдманом), Дэйвидом Дюком, Мишелем Хоссудовским, Агнешкой Домбровской, Савелием Кашницким, Даном Дорфманом, Исраэлем Шамиром, Сергеем Баландиным, Мани Саедом, Карен Ла Роза, Владимиром Податевым, Ольгой Погодиной, Екатериной Шварц, и др. литераторами и общественными деятелями. 
Автор предлагаемых вниманию читателей рассказов: разносторонняя личность. Он полиглот, талантливый пианист, одарённый фотограф и создатель музыкальных видеороликов, тонкий переводчик, признанный историк (специалист по ВКЛ), знаток древних языков. Он коллекционер; музыковед; литературный критик; композитор (автор сочинений в жанрах инструментальной, симфонической, вокальной, хоровой и электронной музыки); философ; полит. журналист; автор политико-исторических работ.
О том, какая из его ипостасей наиболее яркая: судить читателям.

А. М. Левицкий