Братишка

«Уж сколько раз твердили Миру…»
                И. А. Крылов.


     Неожиданно-негаданно у меня появился брат. Поселившись в Екатериновке, я пошел в сельсовет прописываться, а там мне был задан вопрос:
----  К брату приехали?
----  К какому брату? – удивился я.
----  Валерий Николаевич Тихонов разве вам не брат?
    Я несколько секунд молчал озадаченный.
----  Здесь живёт такой? – спрашиваю.

----  Да, - отвечает мне секретарь, ответственная за прописку.- Вот его все данные в домовой книге. И живёт на той же улице, куда вы  прописываетесь. Почти рядом.
    Секретарь, полуседая, пятидесятилетняя женщина с накрашенными губами, подчернёнными бровями, с накрученными на макушке волосами с усмешкой открыла нужную страницу похозяйственной книги:

----  Вот: Тихонов Валерий Николаевич 1956-го года рождения, уроженец города Боготола прописан по улице Комсомольская 46. Не работает. Жена Тихонова Галина Петровна 1946 года рождения работает бухгалтером, детей нет, – выложила всю информацию о «брате» секретарь. – Разве Вам они не знакомы?

         Деревенская секретарша была так откровенна, видимо, по деревенской привычке всё выкладывать на всеобщее обозрение. В деревне никогда, ничего и ни для кого не было тайной. Да и как не обговорить такой факт, что вдруг появляется новый житель с фамилией и даже отчеством как у здешнего!

----  Нет, я с ними не знаком, - отвечаю я, - хотя мы, можно сказать, земляки. Он боготольский, я назаровский, а Назарово от Боготола не так уж и далеко. Буду рад познакомиться.

    Через несколько дней проживания в Екатериновке мне представилась возможность и познакомиться с моим новоявленным братом.
----  Привет! – как закадычного друга  поприветствовал меня мужчина   примерно пятидесяти лет, крупный, ладный, широкий в плечах, черноволосый, с вздёрнутым носом, выдающимся вперёд подбородком. Его серые глаза вприщурку, пытливо заглядывали в мои. Губы были  растянуты в широкой улыбке.

     Я остановился в недоумении. Брат, как я сразу догадался, перегораживал мне дорогу.
----  Привет, братишка! – повторил мужчина.
    «Братишка» был пьян, благодушно настроен и, видимо, желал общения.
----  Здравствуйте, - ответил я и пожал протянутую мне руку. – Но я вас не знаю.
    Он несколько развязно откинул голову, осмотрев меня как будто со всех сторон.

----  Да, мы не знакомы, но, надеюсь, будем роднёй. Пойдём за магазин, побеседуем, поговорим по душам. У меня бутылка шмурдяка есть. Ты Тихонов, я Тихонов, ты Николаевич, я Николаевич. Это о чём-то говорит!?
     Мне показалось, что какое-то зерно истины в его словах есть, да и нельзя же отталкивать от себя человека сразу, не узнав его хотя бы чуть-чуть. И я послушно последовал за «братишкой».

    За магазином, заброшенным ещё со времён перестройки, ещё не сгнила лавочка, где раньше частенько восседали выпивохи или бабушки. Первые судачили о погоде, рыбалке и бабах, вторые о деревенских новостях и мужиках. Теперь лавочка использовалась редко так как магазин в деревне остался один, в центре, а этот на краю Амура (как называли Комсомольскую) пустовал, постепенно разваливаясь.

    Валерий Николаевич по-хозяйски примял крапиву вокруг лавочки, установил на неё пластмассовую полторушку, пластмассовый стаканчик, положил на лопуховый лист ломтик хлеба и свежий огурец, подмёл голой рукой место для меня и пригласил:

----  Прошу!
    Я хоть и избегал пить спирт, тем более под забором, но уж очень мне захотелось познакомиться с новоявленным «братом». За несколько дней жизни в деревне я успел кое-что услышать от своей строптивой супруги, которая была из местных и знала о деревне многое. По её словам мне не стоило даже знакомиться с Валеркой.

 Но уж такой я человек: всё хочется посмотреть самому, потрогать своими руками, что я согласился на такое подзаборное знакомство. Я уже давно усвоил, что и среди людей спившихся и опустившихся есть достойные личности, когда-то, возможно, вершившие жизнь не только свою.  Я сел на предложенное место. Я понял, что Валерий неспроста встретил меня, видимо решил прощупать, что я за человек.

----  Пьёшь шмурдяк-то, не брезгуешь? – спросил он, снова оглядывая и оценивая меня.
    А я был одет в простую рубаху, не заправленную в брюки. На голове фуражка видавшая виды, кирзовые сапоги на ногах, в руках метла, так как я мёл улицу напротив своих ворот. Видимо моя внешность пришлась по нраву моему новому знакомому. Он удовлетворённо крякнул, ещё шире осклабился.

     Магазинчик, заросший буйной крапивой и располагался - то напротив моей усадьбы. У меня закралось подозрение: а не подкарауливал ли меня мой «братишка»?

----  Бывает, - чистосердечно признался я, и не досказал: - «Куда, мол, от вас деревенских «товарищей» денешься. Попал в волчью стаю – вой по-волчьи». – Только, Валера, мы устроились как раз напротив моих окон. Сейчас выйдет моя «Кобра» и устроит нам «концерт». – предупредил я «братишку» - Давай перенесём лавочку дальше, чтобы не видно нас было. – Не хотелось отказываться от «братишки» сразу, хотя чувство такое у меня после появилось: придётся отказаться.

    Мы перетащили скамью подальше, выпили по сто граммов разведеного.
----  Как ты попал в Екатериновку-то? – начал серьёзный разговор Валерий.
----  Очень просто, - ответил я. – Вот вышел на пенсию и решил сменить городскую жизнь на деревенскую. Что в городе на пенсии делать-то? А тут усадьба, хозяйство, огород… Работы – непочатый край! Всему этому надо уделять внимание, время, силы. В городе что – диван, кровать, телевизор. Ну, побродишь по городу, иногда с друзьями, сослуживцами встретишься. Только и всего. А здесь всласть наработаться можно. Вон  какую усадьбу мы приобрели: полный развал! Вот и работа! И всего-то стоит 20 тысяч. А земли возле неё все 40 соток!

----  Согласен, - наклонившись и качнувшись из стороны в сторону, как-то даже обрадовано подтвердил мои слова Валерий. – Я тоже вон какой домину отгрохал! Казарма на целый взвод! А для кого я его построил? Нас двое – я да жена. Детей совместных нет. У меня дочь. У Галины - никого.
 
     Я понял, что у них, как и у меня, – семья, так сказать, сборная, то есть не родная, не первая.
----  И давно вместе живёте?

----  Пять лет. Она меня сманила в деревню из Красноярска. Я там на Бадалыке работал могильщиком. Поедем, говорит, в деревню, построим  дом, разведём хозяйство, огород будем сажать… А для кого хозяйство и огород? Для перекупщиков? Мясо за бесценок сдаём, картошку тоже. Она в Красноярске по 20-30 рублей продаётся, У нас принимают по 5-10.

 Картошка ещё хоть сама растёт, а свиней-то кормить надо. Они съедают вдвое больше, чем того стоят. Вот тебе и деревня… Вот тебе и хозяйство… А я городской. В Боготоле родился, потом в Красноярске окончил механический техникум, работал на заводе химпрепаратов слесарем-инструментальщиком. Дошел до высшего разряда. На моих приборах кандидатские и докторские защищали. Был в большом почёте.

 Жить бы да жить: квартира, дача. Машину не покупал по причине выпивки. По этой же причине жена ушла к другому. На даче росли три куста ранеток. Куда их девать? Заводил брагу, гнал из неё самогонку. Потом-то я эти кусты вырубил, да уж поздно – пристрастился к вот этой вот гадости – ткнут он пальцем в полторушку. С работы уволили, завод прикрыли. На работу никуда не берут: возраст.

  Пристроился на кладбище. С Галиной познакомился, думал наладится жизнь. Она хорошая, терпеливая, да я-то вот дерьмо!  Я даже не понял как мы с ней спелись. И вот живём. Здесь мне тоже некуда пристроиться работать. Вот занимаю место главного могильщика деревни. Где кто помрёт, ко мне  в первую очередь бегут: Валера выручай. Галина думала, что я в деревне хозяйством займусь, пить меньше буду.

----  Да, от себя не убежишь… - согласился я. – Другие специальности имеешь?
----  Шофер, но практики никакой.
----  Тракторист?
----  Нет.
----  К скоту тяга есть?

----  Нет. Пастьба – это не моё. День - деньской на коне в поле, один…
----  Мда… - вымолвил я. - незавидная судьба. Но, увы, каждый сам творец своего счастья. У меня вот тоже судьба – не позавидуешь. Похожа на твою. – Признался я. – Тоже не первый брак. Вот нашел в Екатериновке злючку. Она уже четвёртая у меня. Родом я из Назаровского района. Село Алтат, не слышал? В Боготоле бывал. У меня в Красной Речке дядюшка и тётушка жили, оттуда я и в Боготол ездил с ними.

    Валерий оживился:
----  В Красной Речке на винзаводе работал мой дядька. Епифанцев. Может быть слышал?
    Долго мы перебирали краснореченских жителей, каких знали, пока не нашли общих знакомых.  Даже в моём родном Алтате нашли среди моих дальних родственников общих знакомых, которые когда-то жили в Боготоле. После этого мы стали друг для друга как-то ближе, если не родней. Этому же способствовала наполовину опорожненная полторушка.
 
    Полтора часа мы беседовали с «братишкой», и разговор действительно был по душам. Трижды звякала на моих воротах железная щеколда. Как догадался я, это моя злючка выходила меня искать, в недоумении: куда же это я подевался. «Вот только что мёл за оградой – и нету!». А сидели бы мы на виду, она бы давно нас разогнала.

----  Напрасно ты связался с Катькой. – посочувствовал мне Валерий. – Злая она. Она с мужьями не живёт. Они у неё умирают.
    Я удручённо развёл руками:
---- Поживём – увидим. Я ведь тоже не лыком шит.
----  Да она задавит!

   Я оставил его реплику без ответа. Мы выпили ещё по прощальной, и я засобирался продолжить начатое дело.
----  Надо закончить, - показал Валерий на бутылку.
----  Не хочу, - отказался я
----  Катьки боишься?
----  Не боюсь я её. Не хочу. Пусть останется тебе завтра на опохмелку.

    «Братишка» усмехнулся:
----  А когда-нибудь у меня оставалось?
    Я только плечами пожал. Я взял метлу и вышел из-за магазина. Валерию пришлось тоже встать. Он, покачиваясь и запинаясь, побрёл к своей «казарме». А я, как ни в чём не бывало, взялся мести улицу.

    Катька наконец-то, обнаружила меня, вышла за ворота и увидела удаляющегося Валеру.
----  Это ты с ним пил!? – закричала она.

    Катька стала похожей на нахохлившуюся курицу. «Перья дыбом!» - так я говорил ей, когда она пускала в ход свою неудержимую напористость. Коротышка, она и в самом деле была в такие моменты похожа на злую курицу.

    Я молчал: «Кричи, кричи – ветер унесёт».
----  Чтобы ноги его в моём доме не было. И чтобы ты с ним больше не выпивал! – заявила он категорически.- Алкаш проклятый! Жена его из города увезла, думала он здесь пить перестанет. А он то и дело под забором валяется. И ты туда же?!!!

    Я молчал. Метла так и шоркала по дороге, поднимая пыль, которую несло ветерком в катькину сторону. Она постояла какое-то время, сурово сверля меня своими глубоко сидящими  крысиными глазками, громко хлопнула воротами и скрылась в ограде.
 
    На этом и закончилось моё знакомство с «братишкой». И не потому, что Катька запретила, а потому, что мы, всё-таки, оказались разными людьми. Валерий часто напивался, а я избегал частых выпивок. Да и говорить нам больше было не о чём, что нас друг в друге интересовало, мы узнали, общих дел не находилось, да и возраст был разный. О почти годился мне в сыновья. Однажды он попытался «прорваться» ко мне в дом, когда меня дома не было, но Катька так «отшила» его, что он больше таких попыток не повторял. Больше мы с ним не выпивали. Я купил у торговки бутылку шмурдяка и отдал «братишке», чтобы не быть у него в долгу.

     Работа в деревне для него находилась и, довольно, частенько. Люди мёрли, можно сказать, как мухи. В деревне и остались-то в основном старики да старухи. Молодые стремились уехать в город, подальше от деревенской рутины, в которой кроме почти бесплатной работы в колхозе или на собственном подворье, никакой перспективы не было.

 Умирали престарелые, умирали молодые, травясь шмурдяком, гибли от несчастных случаев, автоаварий. За три года жизни в Екатериновке я похоронил двоих катькиных престарелых родственников, зятя, впавшего в длительный запой, и закончившимся смертью.

  Ежемесячно, а то и по два три новых «дежурных» в месяц, сменялись на деревенском кладбище. Оно росло и расширялось на глазах. И почти всегда Валерий Николаевич был бригадиром похоронщиков.

    Среди могил, выкопанных Валерием, была и могила  катькиного дядьки, умершего в начале весны. Зима тогда выдалась морозная, но из-за глубокого снега земля глубоко не промёрзла, всего на полметра. Я тогда  оказался среди могильщиков не только как наблюдатель, но и как участник копки. Пробив мерзлоту и углубившись на полтора метра, Валерий сказал:
----  Хватит. И с этой глубины не вылезет!
----  Не менее двух! – настоял я.

    Могильщики не осмелились меня ослушаться, и копка продолжалась, пока мы не наткнулись на гнездовье суслика. Глубоко под землёй, на глубине почти двух метров, суслик спокойно спал в своём мягком гнезде, свернувшись калачиком. Когда мы взяли его в руки, он был словно деревянный.

----  Поди, проснётся в руках-то? – гадали могильщики. – уже весна.
----  Ага, проснётся и замёрзнет. Куда его теперь?
----  В машину его. – предложил я – Там тепло. По крайней мере теплей чем на улице.

----  Вот бы человеку так! – размечтался Валерий Николаевич. – Проспал зиму, а весной свеженький, как огурчик, новенький и чистенький как натёртый самовар - в новую жизнь.
----  А главное – трезвенький!!! – добавил я.
----  Да! – подхватил «братишка», - И нет в тебе тяги вот к этому дерьму, - ткнул он лопатой в сторону лавки, где стояли бутылки с «дерьмом» и нехитрой закусью, без которых могильщики отказывались копать.

----  Да, за полгода-то, поди, и вправду отвыкнуть можно? – вставил кто-то из могильщиков.
----  Ага, отвыкнешь… - возразил другой. – Лучше бы к ней вообще не привыкать. Да мы разве понимаем, когда привыкаем? Я вот три года не пил вовсе. И вот пью опять. А некоторые и через десять лет снова начинают, притом ещё больше чем раньше.

----  Вот же гадость – то!!! – И ведь  понимаем, что нельзя, что не надо! Но ведь он, зараза, просит, организм-то, прямо-таки требует, и голова в такие моменты отключается… - произнёс третий. – Убить надо было Ломоносова за то, что придумал водку.

----  Да причем здесь Ломоносов? – Вставил слово я. – На Руси бражничали задолго до Ломоносова.
----  А вообще-то напиваться до чёртиков хотя бы раз в месяц даже медицина рекомендует – Продолжал размышлять Валерий Николаевич. – Это, так сказать, чистка организма от шлаков…
 
----  При условии: весь этот месяц – ни капли! – поправил  «братишку» я. – Медицина твердит: НЕЛЬЗЯ!! НЕЛЬЗЯ!!

----  Твердит, а все лекарства на спирту… - парировал «братишка». - И ведь он, организм-то, требует! Он уже не может без этого  допинга нормально работать! Просит чуть ли не ежедневной добавки. Нет уж Богу – богово, Кесарю – кесарево. Если уж ты спился – тебе конец! – Пророчески закончил наш «диспут» Валерий Николаевич. – Суслик – это предзнаменование. Уж я-то знаю! Сотни могил на моём счету. Уж лучше бы я сюда не приезжал, копал бы себе и копал на Бадалыке. Там копают экскаватором.

 Лопатой только подчищают да подравнивают. И что хорошо – не знаешь, кому копаешь. А тут за каждого переживаешь: все свои, деревенские. А сколько там безвестных могил!!! Ребята, вы уж меня не оставьте поверх земли.
----  Что ты запаниковал Николаевич!? – принялись уговаривать его компаньоны. – Ты ещё молод и здоров. Чего засобирался в землю-то?!
    Валерий Николаевич замолчал.

    Закончив копку, могильщики ещё добавили «этого дерьма», отчего едва не уронили дядьку в могилу, запутавшись в полотенцах.
     А суслик, отогревшись в машине, ожил. Когда мы. забыв о нём, открыли машину, он шмыгнул мимо нас в снег.
----  Пропадёт теперь зверюга! – ругнулся один из могильщиков.
----  Поймать его!

----  Ага, поймаешь! Под черёмуху вон нырнул. Пропадёт! Замёрзнет!
    После этих похорон Валерий Николаевич так напился, что, если бы не жена, Галина Петровна, замёрз бы «братишка» мой прямо на крыльце своей «казармы». Хорошо, что жена раньше времени пришла с работы. Валерий Николаевич лежал в стельку пьяный не в силах отомкнуть замок. Ключ от замка лежал за надбровником  двери, а Валерий Николаевич был не способен выпрямиться во весь рост и дотянуться до ключа. Когда она пришла, Валера уже спал крепким сном, и не проснулся бы. На улице-то был ещё только ранний март, и морозец стоял под двадцать.

    Пронесло в этот раз «братишку» мимо смерти. Но не пронесло тёплым июльским  днём. И не от мороза умер Валерий Николаевич, а от самого банального перепоя. И не после очередных похорон. Предзнаменование ли сыграло роковую роль или очередной запой,  длившийся две недели, или то, что торговка не дала ему опохмелиться в очередной раз в долг, никто и гадать не стал. Скорее всё это, вместе взятое. «Всё к этому шло!» - было сделано всеобщее заключение.  У «братишки» остановилось сердце прямо под забором у этой самой торговки. И пролежал он под забором полдня. Люди проходили мимо. Кто-то подходил и произносил какие-то слова и уходил, качая головой. А «братишка» лежал в крапиве, свернувшись калачиком, словно суслик в норке.
 
     Жена, Галина Петровна не дежурила возле него. Когда ей сообщили, она пришла, посмотрела и ушла обратно в колхозную контору на работу. Слёз было мало. Да и откуда им было взяться, если они были выплаканы все задолго до его смерти?

----  Перенести бы его домой, - предложил я Галине Петровне.
----  Нельзя его трогать пока участковый не составит акт, - ответствовала она.
    А участковый жил в другой деревне, и находился где-то вне зоны досягаемости современных средств связи.
     На похоронах она, конечно же, плакала. Все смотрели на молодую ещё женщину, красивую и статную, жалели не Валеру а её. «Ещё одна молодая вдовушка появилась в деревне - говорили досужие старушки, - Господи, сколько их уже в Екатериновке! Мужики-то гибнут от беспутной жизни. Где вот она найдёт теперь мужика? Хорошие-то все живут в семьях».

    Я слушал старушек, шедших за гробом, и мне стало обидно за Валерия Николаевича.
----  А чем Валерий Николаевич был плох? – задал я вопрос старушкам. – Пил – да. Но видели какой дом построил!? Один! Без помощников.
----  И кому он теперь достанется? – старушек волновали обыденные вопросы.
    Я не стал продолжать с ними разговор.

     Через полгода Галина Петровна похоронила родную сестру, умершую от рака. Освободился достойный мужчина – зять, и Галина Петровна заняла место своей сестры, вышла замуж за зятя, и уехала в Красноярск, оставив построенную в Екатериновке «казарму» на произвол судьбы.

 Вот так, просто и обыденно, даже, можно сказать «счастливо» решился для Галины Петровны вопрос бабьего одиночества. А «казарма» скорее  всего попадёт под разборку и перевозку в более перспективное место. Жаль будет «казарму», если она сгниёт так же, как гниют многие екатериновские добротные дома, покинутые хозяевами.
 
     А ещё через полгода мне снова пришлось участвовать в похоронах. Умер после месячного запоя зять, муж катькиной племянницы, допившийся до того, что его родная собака перестала узнавать. Он «выгонял шлаки» целый месяц, находя неизвестно где «допинг», и умер в бане на полке, так как в дом его перестали пускать жена и дети: от него  за версту несло перегаром и мочой. Место мы нашли невдалеке от могилы Валерия Николаевича.

 Я с горечью смотрел на его могилу, обустроенную по последней моде. С мраморным памятником, ажурной оградкой и с красивой фотографией, выбитой в мраморе. «Хорошая память у Галины Петровны – подумалось мне, - Вон какая красивая надпись на мраморе: «Любим, Помним, Скорбим». – Молодец Галина Петровна! Но что это теперь для Валерия Николаевича по сравнению с жизнью, даже если она была непутёвой?»