Про Нетфликс и толерантность 2

Часть 2.
1.
Однажды утром король Генрих Восьмой проснулся, вышел в тронную залу и задумался о своих семейных обстоятельствах.

“Советники и приближенные! - позвал он советников и приближенных. - Где вы там, дармоеды, прячетесь? Вылезайте, я сегодня добрый”.

“Знаем мы вас, Ваше Величество, - отвечали советники и приближенные, - у вас настроение меняется, как английская погода у беременной королевы. Не вылезем, пока не пообещаете, что никого казнить не будете”.

“Сволочи вы, а не приближенные!” - выругался король Генрих Восьмой.
Но семейные обстоятельства отлагательства не терпели, и король пообещал: “Никого казнить не буду”.
 А про себя подумал: “Лишь бы поверили, а там и передумать недолго”.

“Советники и приближенные, - начал король Генрих Восьмой, - пришла беда, откуда не ждали…”
“Беда пришла, пришла беда! - закудахтали советники и приближенные. - Неужто француз опять войной пошел?”
“Хуже, - печально сказал король. - Вы жену мою помните, которой голову отрубили?” - “Помним, а которую из?” - “Анну мою Болейн, которая такого модного цвета была. Помните?”
“Помним, помним, - сказали советники и приближенные. - А в чем беда-то?”

“Она же мне дочь родила - Марию. Которая потом станет королевой по прозвищу Кровавая Мэри. Хорошая девочка, вся в папу, есть чем гордиться! - умилился король Генрих Восьмой. - Так у меня вопрос: какой масти кобылка вышла при такой маме, как та моя Анна Болейн, и таком папе, как я? Ежели в маму, то как за ней католики пойдут? А ежели в папу, то как мы народу объясним, что у модной женщины немодный белый ребенок? Толерантность толерантностью, а биологию еще никто не отменял”.
“Так Анна родила не Мэри, а Лизу…” - заикнулся один из приближенных.
“Самый умный? - зловеще ухмыльнулся король. - Я король, мне лучше знать. А этого - казнить!”
Король встал и прошелся по тронной зале.

“В общем, так, - сказал он сурово, - решайте, кого перекрашивать будем: маму или доцю. И про будущее династии тоже не забывайте, сценаристы хреновы. А то поотрубаю вам всем бошки, как курям, и бульону наварю. Мое слово тверже гороху!”

И тут у советников и приближенных случился когнитивный диссонанс.
А потому что думать надо головой, а не толерантностью. А если головой не думать, так ее и отрубить недолго. Король сказал - король сделал.


2.
Однажды граф Каренин и молодой граф Вронский сидели вдвоем и гадали, что им делать с доставшимся от Анны Аркадьевны наследством, то есть с детьми.

“Граф, - говорил Каренин, - сами подумайте, как я буду растить наследника русского дворянского рода, когда он личиком один в один - молодой Пушкин. И ладно, если еще писать будет “У Лукоморья дуб зеленый”, а если он в рэперы, не дай бог, подастся? Что делать-то?”

“Граф, - отвечал ему Вронский, - очень вас понимаю и сочувствую, но у меня ситуайен еще трешовее. У меня девочка. Как я ее буду ко двору представлять и на балы вывозить, когда она, во-первых, внебрачная, а во-вторых, сами знаете, какая? Что делать-то?”

“Эх, граф, - тосковал Каренин, - вот как Лев Николаич нам подсуропил. Написал бы роман без детей, без страстей, - попала бы Анна под паровоз в первой главе и никакого геморроя,  - дешево и сердито”.
“Точно, граф, точно, - поддакивал ему Вронский, - это все граф Толстой виноват. Это все он написал”.

“А ну, - раздался над головами графьев мощный бас, и рядом появился граф Лев Николаич Толстой, - это что еще за бунт в отдельно взятом романе?”

И оба графа, Каренин и Вронский, заливаясь соплями, упали на грудь графу Толстому и стали жаловаться на сценаристов, перекрасивших Анну Аркадьевну в модный оттенок.

“Ишь, какие неприятные люди, - сказал Лев Николаич, употребив запрещенные цензурой слова, - морду бы им набить за нашу Анну. Ладно, графья, не плачьте. Говорите, что вы хотите? Вернуть вам Анну в оригинальной версии?”

“Верните, Лев Николаич, Христа ради, верните, родимец, век за вас будем бога молить!” - взмолились граф Каренин и граф Вронский.

И граф Лев Николаич взял свое гениальное перо и все переписал, как было. Потому что гений и зеркало русской революции.

Так Анна Аркадьевна благополучно родила наследника графу Каренину и дочку графу Вронскому, и жили они долго и счастливо.
Потом, конечно, пути Анны и паровоза опять пересеклись, но это уже совсем другая история.


3.
Однажды король Людовик Тринадцатый проснулся и заплакал, узнав про модные тенденции в современном кинематографе.

“До мушкетеров добрались, Д’Артаньяна меня лишили, свиту перелопатили, уже не разберешь, где герцоги с виконтами, а где лакеи с горничными, все в одинаковых костюмах, морды у всех на один манер, только по цвету и различишь! - рыдал король Людовик Тринадцатый. - Да еще эта потетень (король употребил запрещенное слово) с Аннами пошла по всем эпохам. Каждый день бегаю, проверяю, не превратилась ли моя Анна Австрийская в какую-нибудь Анну Ангольскую, устал я, устал!”

“Ваше Величество, - умоляли его приближенные. - Не убивайтесь вы так! Вы же так не убьетесь, только расстроитесь! Все в порядке с вашей Анной Австрийской, сами с утра видели, вот вам и герцог де Шеврез подтвердит!”

Увидав протолкавшегося к королевскому ложу огромного герцога цвета спелой сливы, король закатился в истерике.

“Ааааа! Уберите, немедленно уберите!”
Герцога убрали.

Король Людовик Тринадцатый вдруг успокоился.
“Лекаря ко мне позовите!” - потребовал король.

“Скажи мне, ученый ты человек, что за напасть с моим двором приключилась? Глазом моргнуть не успеешь, как опять кто-то цвет поменял, не королевский двор, а аквариум с осьминогами”.

Лекарь важно поправил очки: “Это ученая вещь, называется мутация. Британские ученые открыли. Британские ученые, конечно, сволочи еще те, но в мутациях толк знают. Ежели мутатор не мыть каждый день с мылом, вот такие получаются результаты мутаций”.

Король испуганно схватился за штаны.

“Пишите мой королевский указ! - закричал он. - Мыть королевский мутатор ежедневно! Мне же им еще наследника делать, Короля-Солнце, а какое же он будет Солнце, если на нем будут пятна? Мыть! Всем мыть!”

Так при французском дворе прекратились неуправляемые мутации.

Остались только сценаристы да британские ученые. Хрен редьки не слаще.


4.
Однажды фашисты захватили в плен партизанского разведчика. Того самого, кого в темноте не видать.

Луна подвела. Ночь темная, ни куста не видно.
Снял он на минуточку черные очки, чтобы осмотреться, тут его по ноге и признали.
Как Жизель.

Схватили фашисты партизана и потащили его в свой фашистский штаб, а по дороге кричали: “Русиш швайне, партизанен, пиф-паф, мы тебя будем расстрелять и повесить”.
А гордый партизан сверкал замазанными сажей зубами и ничего не говорил, кроме “Гитлер капут”.

Притащили фашисты партизана в свой фашистский штаб и повели его к самому главному своему обербанненфюреру (ну как-то так).

И вот вам картина угольным маслом, сами фашисты присомлели: в кабинете за столом в высокой фуражке и мундире сидит точная копия партизана, только без черных очков и зубы не в саже.

“Пошли вон, а то пристрелю!” - приказал обербанненфюрер своим фашистам. И те послушались. А куда деваться? Он же обербаннен, начальство, захочет кого пристрелить - пристрелит.

А потом они с партизаном долго чай пили, разговаривали, родину вспоминали, рэп друг другу читали и даже поплясали.

“Удачи тебе, бро,” - сказал обербанненфюрер три часа спустя, выводя партизана на крыльцо, и обнял его троекратно по русскому обычаю.
А партизан подарил ему свои валенки. А обербаннен ему свои сапоги.

Потому что свой своему поневоле брат.


5.
Однажды на съемочной площадке Голливуда стояли по обе стороны фронта афрофашисты и афроостальные. Пока сценаристы себе головы ломали, что дальше делать.

Народ уже привык.
Экскурсии водить стали, как к отцу Федору на вершине Кавказа. Граффити на них рисовать. Кто-то бельевые веревки натянул - удобно.
Ларек поставили, пиво продают с таранькой. Жизнь идет своим чередом.
А они все стоят.
Потому что стойкие.
(с) Анна Чадвик