Сорок восемь двести. Из цикла рассказов про Ваську

   В Черноярском лагере Васька ещё не бывал. Да и никто из ребят не бывал, потому что его впервые открыли этим летом. В двадцати километрах от города, посреди степи, рядом с дорогой Павлодар – Омск, стояла небольшая рощица. Берёзы, тополя и клёны были посажены курсантами лётной школы, среди этих деревьев и находившейся, и состоявшей из двух десятков щитосборных домов казарменного типа. Лётную школу куда-то перевели, а домики решили приспособить под пионерский лагерь. О прежнем назначении посёлка напоминали бетонные площадки, которые были разрисованы цветными красками, как географические карты, и изображали излучины и рукава Иртыша и прилегающую местность.
   Тринадцатилетнему Ваське и его десятилетнему брату Антошке лагерь сразу не понравился. Они привыкли проводить лето в Баянауле – живописной долине на берегу лазурного озера. Там были горы, долины, перевалы. В тенистых ущельях журчали ручьи с прозрачной водой. Там дети ходили в походы, купались в озере, удили рыбу, играли в футбол и волейбол. Там днём стояла жара, а на вечернем киносеансе под открытым небом ребята кутались в прихваченные с кроватей одеяла. Там по утрам густые травы гнулись от росы, а воздух был хрустальным.
А здесь среди пыльной степи стояла чахлая роща. До Иртыша оказалось больше трёх километров. Ходить в походы было явно некуда. Про рыбалку, грибы и ягоды можно было забыть. Одно только радовало – до города близко, и родители будут навещать каждое воскресенье.
   Детей распределили по отрядам и расселили по домикам. Васька попал во второй отряд, а Антошка в четвёртый. На следующий день была первая линейка, на которой директор пообещал много развлечений: кружки художественной самодеятельности, хор, шахматный турнир и прочую ерунду. Было сказано, что в особо жаркие дни будут водить купаться на реку.
   Потом началась процедура измерения роста и взвешивания детей. В своём отряде Васька оказался по росту пятым из двадцати мальчишек, а по весу – первым. Васька был широковат в плечах и бёдрах и, хотя был спортивным и подвижным, его тело покрывал жирок. Не рыхлый, а такой – тугоплавкий, но всё же повышенная упитанность была заметной. Ваське своя комплекция доставляла немало неприятных минут перед зеркалом. Но что было делать, коли у парня был всегда замечательный аппетит. Васька любил всё: овощи, фрукты, макароны, хлеб, мясо, сладкое и горькое, молоко и соленья, поэтому никогда не вставал из-за стола голодным, если на нём что-то было. При этом он клал в карман что-нибудь съестное – конфеты, печенье, яблоко, на худой конец, кусок хлеба, и съедал это в перерывах между приёмами пищи. Отсюда и вес. Стрелка показала 48,200. Самый высокий в отряде Андрей потянул на сорок один килограмм. У других ребят вес колебался от тридцати пяти до сорока трёх. Сведения о Васькином точном весе моментально распространились по всему лагерю. И хотя в первом отряде, где ребята на год и на два старше, были и потяжелее, цифру запомнили все.
   Уже после обеда у столовой случился первый конфликт.
- Ты, толстый, - окликнул его долговязый Андрей, - В футбол играешь? Пойдёшь после тихого часа играть?
- Ты, длинный! – ответил Васька, - В футбол я
играю получше тебя. А если еще раз обзовёшь толстым, получишь в глаз!
- Ну, ладно, не жирный, а сорок восемь двести, - с ехидной улыбкой сказал Андрей. Стоявшие рядом ребята заржали. Этот смех был до того обидным, что в глазах у Васьки на мгновение потемнело. Он подскочил к Андрею и двинул ему кулаком в лицо. Андрей отлетел и едва не упал. Окружающие ребята притихли, а Андрей с рёвом побежал в сторону домика второго отряда.
Тихий час Васька провёл не в кровати, а в кабинете директора. Владимир Сергеевич был строг, он всё знал.
- За что ты ударил мальчика? - Он обзывался.
- Как он тебя обозвал?
- Жирный.
- Но ведь и ты его обозвал длинным.
- А он еще сказал сорок восемь двести.
- Ну, и что? – Владимир Сергеевич недоумевал, -
Причём эти цифры?
- Это мой вес, - произнёс Васька сквозь зубы.
- Ну, и что? Из-за этого, что Андрей назвал твой
вес, ты его избил?
Васька промолчал. Ну как объяснить ему всю обидность этих насмешливо произнесённых цифр. Директор долго читал нотации о том, как надо себя вести с ребятами и девчатами, о силе дружбы, о пионерских традициях и прочей муре. Под конец пригрозил, что в случае повторения драки будет вынужден собрать педсовет. Васька пообещал, что драться больше не будет, но добавил, что пусть они тоже не обзываются.
Прошло несколько дней. Синяк у Андрея побледнел и стал желтяком. Васька стал сначала барабанщиком, а затем, научившись дудеть в трубу незамысловатые пионерские мотивчики, - горнистом. Утром дудел побудку, днём – призыв на обед, вечером отбой. Но самая главная работа – горнить, шагая под знаменем лагеря при его выносе на линейку.
  Васька был ершистым, конфликтов не избегал, а они возникали то и дело. Во время игры в баскетбол Сашка Бойков саданул Ваську локтем в лицо.
- Ты, дурак! – заорал Васька, - ты смотри, куда локтем двигаешь! А то я так двину, что мало не покажется!
- Сам наскочил, а на меня орёшь! – огрызнулся Сашка. На этом конфликт, казалось, был исчерпан. Договорились, что Васька сделает штрафные броски. Но Сашка опрометчиво бросил негромко в сторону и, как бы ни к кому конкретно не обращаясь:
- Сорок восемь двести.
- Что? – взревел Васька, выпустил из рук мяч и заехал кулаком Сашке в ухо. Сашка ответил, началась драка. Обе команды превратились в заинтересованных зрителей и наблюдали, кто победит, изредка для проформы покрикивая: «Пацаны, хорош махаться, давайте играть!».
  Драка остановилась, когда у Сашки из носа пошла кровь. В те времена у мальчишек было принято драться до первой крови или пока один не попросит пощады. Сашка жаловаться не ходил, но нашлись стукачи, доложили воспитательнице и вожатой. Они провели внутриотрядный разбор полётов и пришли к выводу, что Васька беспричинно затеял драку. Не могут же быть причиной какие-то произнесённые цифры.
Но цифры были не просто дразнилкой. Васька мгновенно вспыхивал и от окликов «толстый», «жиртрест», «кабан». Из-за этих слов, бывало, отвешивал оплеухи младшим пацанам и ровесникам. Не раз лез в драку со старшими ребятами. Но мог и огрызнуться, прилепить сравнение обидчику. Кто скелет, кто рыжий, кто косой. У каждого можно было подметить недостатки. Васькина реакция зависила от интонации и намерения обидчика. Ведь большая, согласитесь, разница крикнуть во время игры в футбол: «Кабан, пас» или в присутствии девчат бросить: «Ты, жирный! Наш разговор тебя не касается!». Но эти цифры 48,200 казались не просто обидной кличкой. Это было оскорбление в математически чистом виде. Это был аргумент убийственный, неоспоримый как аксиома. Это был приговор. И, главное, возразить нечего! Ведь не крикнешь в ответ: «А ты – 39,800!». Но как это объяснить взрослым? Такое объяснение – еще одно унижение, более тяжкое и невозможное.
Так и продолжалось Васькино пионерское лето. Всё хорошо несколько дней, потом драка. Ваську уже вызывали на педсовет, отстранили от почётной должности горниста, предупредили, что исключат из лагеря. Смена подходила к концу. Лагерь сильно надоел своими однообразными развлечениями, и Васька ждал отъезда домой.
Осталось два дня, когда заболел Антошка. Кто-то из мальчишек сказал, что Антошку положили «карантин». Так называлась отдельная палата при медпункте, куда помещали серьезно заболевших детей. Васька любил Антошку, и, хотя, сам его нередко «шпынял», как говорила мама, но другим его в обиду не давал и много раз дрался, защищая его. Встревоженный, Васька побежал в медпункт. Антошка лежал на кровати, скрючившись и держась руками за живот.
- Где болит, Антоша? – участливо спросил Васька. Брат показал на правую сторону низа живота.
- А тебе таблетки давали?
- И таблетки, и грелку прикладывали, а болит ещё сильнее, - заплакал Антошка.
- Ладно, потерпи, это у тебя, наверное, аппендицит. Помнишь, у Вовки также болело? Хочешь, я принесу тебе с обеда своё яблоко и компот?
- Не надо, здесь всё дают, но я ничего не ем.
- Потерпи еще один день, а послезавтра с утра нас отвезут домой.
- Так болит, что я не вытерплю, - у Антошки снова потекли слёзы.
- Сейчас я найду врачиху, пусть что-то сделает или везёт тебя в больницу. С этими словами Васька пошёл искать по лагерю Нину Ивановну, врачиху или фельдшериху, или кем там она была. Встретив её возле столовой, Васька сказал:
- Нина Ивановна, у Антошки, наверное, аппендицит, его нужно отвезти в больницу.
- Какой ещё аппендицит? С чего ты взял? У Антоши болит желудок и понос. Он вчера ел дыню и виноград, вот его и прохватило.
- У моего старшего брата Вовы в прошлом году был гнойный аппендицит, и у него также болело, а потом ему сделали операцию.
- Надо же, какой доктор нашёлся. Иди играй, я сама знаю, что делать.
Слова Нины Ивановны немного успокоили Ваську, и он пошёл по своим делам.
У пионерской комнаты его встретил Остап Бадера, пятнадцатилетний заносчивый парень, председатель совета дружины лагеря.
- Эй, Васька, я тебя ищу. Куда ты дел мундштук от горна?
- На фиг он мне сдался? Я его положил вместе с горном и уже неделю не горню, так что спрашивай у горниста.
- Когда тебе давали горн, то давали и запасной мундштук, а теперь его нет, - повысил голос Остап.
- Я тебе ещё раз говорю, я всё положил в пионерской комнате. По твоему я горн отдал, а запасной мундштук оставил. Куда мне его вставлять? В жопу, и горнить?
- Ты, жирный! Ты не шути, а отдавай!
- Ты, Бандера недобитый, на себя посмотри, - стал заводиться Васька.
- Сорок восемь двести, - выпятив нижнюю губу, с презрением бросил Остап.
- Что ты сказал? – взвился Васька, - Повтори!
- Что слышал! – с наглецой произнёс Остап, - Ты жирный кабан, сорок восемь двести!
- На! – прорычал Васька, с размаху нанося левым кулаком удар в правый глаз Остапа. Остап вскрикнул, руками прикрыл лицо и сел на ступеньки крыльца пионерской комнаты. Потом он заголосил, открыл лицо.
- Ты, гад! Мне глаз выбил! Тебя из лагеря выгонят и в тюрьму посадят!
Глаз Остапа мгновенно заплыл, верхнее веко превратилось в огромную шишку, но крови не было.
  Не выбил, успокаиваясь, подумал Васька и пошёл в сторону своего отряда, стараясь унять дрожь в руках и ногах.
Директор был в городе, вернулся вечером, поэтому педсовет собрали после ужина.
- Седловский, отвечай! За что ты покалечил мальчика? – голос директора был суров и звенел.
- Ничего себе, мальчик, - криво усмехнулся Васька, - да он меня почти на три года старше и выше ростом.
- Это не имеет значения. За что ты его покалечил?
- Пусть не обзывается.
- Но ты его тоже обозвал. Недобитым Бандерой. Ты хоть знаешь, кто такой Бандера? – вмешалась старшая пионервожатая Зина. Васька прекрасно знал, кем был Степан Бандера, но решил схитрить.
- Я сказал не Бандера, а Бадера, а кто такой Бандера я не знаю.
- А как он тебя обозвал? – директор продолжал давать металл.
- Жирным кабаном и сорок восемь двести, - глухо сказал Васька.
- Ну, жирный кабан, это, конечно, нехорошо, - сказал физрук, - но какие-то цифры здесь причём? Разве за это избивают?
- Всё, Седловский! Это предел. Сколько раз мы с тобой говорили, что больше не будешь драться. Сколько раз мы выслушивали от родителей жалобы и упрёки, что ты терроризируешь лагерь! Я ставлю перед педсоветом вопрос о твоём исключении! – Владимир Сергеевич обвёл взглядом членов педсовета. – Кто за то, чтобы исключить Седловского Василия из лагеря, прошу поднять руки.
- Может, не будем исключать? – примирительно спросил физрук, - Завтра конец смены. Всё равно все домой разъедутся. Да Вася и не такой уж плохой. И спортсменом был, и горнистом, и стенгазету помогал выпустить.
- Нет! Это вопрос принципиальный. Предлагаю исключить. Кто за? – не унимался директор. Члены педсовета с явной неохотой, но подняли руки. Все, в том числе и физрук.
  А Васька стоял у дверей комнаты и молча плакал. Он не знал, как объяснить взрослым людям, что такое гордость и достоинство, да и не думал этими словами. Просто он понимал, что вина его не так велика, что виноваты и обзывальщики, побитые и не побитые им. Он не мог принять совета ходить жаловаться на тех, кто его дразнит. Васька чувствовал, что с ним поступают несправедливо. А ещё ему было жалко больного Антошку, который остаётся здесь один.
- Что расплакался, как девчонка? – насмешливо спросил директор, - Раньше надо было плакать, а ты заставлял плакать других. Всё. Можешь идти. Завтра утром поедешь домой.
Васька пошёл к медпункту, заглянул в окно палаты и увидел, что Антошка спит. Будить его Васька не стал.
Наутро Васька забежал к Антошке, которому стало чуть полегче. Затем завхоз лагеря велел ему забираться в кузов «газона», сам сел в кабину к шофёру, и через час машина остановилась у Васькиного дома. Васька спрыгнул с борта и пошёл домой.
- Вы же завтра должны были приехать, - удивилась мать, а где Антошка?
- Меня выгнали из лагеря и привезли одного.
  Узнав подробности, мать принялась ругать Ваську, причитая, что по нём тюрьма плачет, и как только он повзрослеет его обязательно посадят.
- Ма, Антошка, болеет, у него наверное аппендицит. Болит живот, как у Вовки в прошлом году.
- А почему его не отправили в город вместе с тобой? Ведь ему ж нужно в больницу, может операцию надо, - всполошилась мать.
- Не знаю, наверное, не захотели, чтобы он трясся в кузове, а в кабине места не было.
  Мать тут же позвонила отцу на работу, тот примчался через двадцать минут. Затем, поймав такси, помчался в Черноярку. Оттуда отвёз Антошку прямо в больницу. В тот же день Антоше удалили гнойный аппендикс.
  А на следующий день приехали дети из лагеря. И один мальчишка, учившийся в параллельном классе, рассказал Ваське, что видел, как вчера в лагере его отец дал директору в морду.
  Судя по отсутствию последствий директор жаловаться не стал.