Восхищение мудростью болезни

Восхищение мудростью болезни

Не буду больше постить море!
Сколько можно!
Хотя оно раскинулось сегодня перед моими жаднючими глазами полосами разных красок, играя переходами от синего, фиолетового до бирюзового.
И  россыпи  белых жасминовый звёздочек не буду снимать.
И обилие роз, вьющихся по заборам, залезающих на деревья, стремящихся заполнить собой пустоты, не буду фотографировать.
И эту розу, величиной с мою голову! Не буду!

Но я вхожу в аромат этого города, этого времени, когда только отцвела акация.
Когда я искала прославленные белые гроздья глазами, откликаясь на заманивания их запахов.
Маета, майя этого мая передалась дальше цветущим розам, жасмину, лоху серебристому.
С запахами хочется слиться, раствориться в них, стать ими.

Вот так всегда со мной: вляпываюсь с потрохами в ситуацию, в тексты, в человека.
Например, готова вслушиваться в красоту мелодии, не утоляя  порывов голода по ней.
Снова и снова.
Пока не затошнит.

 Я не смотрю сериалы. Только в исключительных случаях и только, когда накопится их последовательная законченность. Всю ночь.
Так я заглотила" Ликвидацию" и " Оттепель", а потом могла замереть и пересматривать на любом открывшемся кадре, радуясь повторам.

Трудно,  почти невозможно остановить сюжет, оставив чтение на другой день.
Только книги по специальности читала много дней.
И удерживала напряжённую переемственность мыслей.
И переплетала со своими открытиями, подтверждениями, опровержениями.
 И анализировала с этой новой точки сборки знакомые события.

Долго учила себя не затягивать, не протягивать по времени энергию контакта.
Выходить на пике интереса. Или на первых проявлениях его спада.

Но, боже мой, как я залипла в подругу! Мы не виделись лет тридцать, потерявшись  в периодах выживания и переездах.
Но плотность наших отношений в студенчестве была такой тугой, что быстро сменила осторожность на жадность: знать все, что произошло, все ,что чувствовалось за эти годы! Пересказать жизнь.
Неделю мы разговаривали почти сутками, с малыми перерывами на сон.
- Наташка, ты со мной сейчас продолжала мысленно объясняться?,- спросила я, выходя из под душа.
Она удивлённо подняла глаза от книги,-
- Нет.
- а я вела и вела диалоги с тобой из ванны!

И закончилось это приступом капризной поджелудочной.
Ну, что ты будешь делать?
А делать можно только одно - лежать, не есть, ассимилировать то, что во мне осталось.
В последний день её пребывания у нас я рвала и бегала в туалет, рвала и ползла, а потом лежала пластом.

И это как раз закономерно. Меня всегда выдергивала из очередного залипания боль.
Боль, как регулятор. Она переключала, давала возможность освободиться от слияния.
Начать новое.
Так же я влипала и в работу. Неделю вести группу, а в выходные пропадать от мигрени- самое привычное дело.
Боль играла в моей жизни роль исключительную. И неблагодарную.
Только она имела шанс снять возбуждение, перевести в глубокое торможение.
Но как же я не любила это торможение!
Как отрицала!
"Ещё один бессмысленный день прожит",- резюмировала я с отвращением.
Считая осмысленным день , полный результатами, преодолением, напряжением.
И опять болела. И злилась на боль, как на препятствие.

Но только она научила определять границы моих возможных усилий.
Только она, призывая и погружая в расслабление, учила пользоваться тишиной.
Тишиной для себя.

Ну, а что теперь?
Теперь очень уважаю свою боль.
Благодарна, что не дала надорваться.
Учу её уроки.
Она стала часто покидать меня, очевидно откликаясь на призывы других людей.
Ну, чтож пришло время других учителей.