Приду сюда, где белые ромашки - Село Георгиевское

Рукой раздвинув
Темные кусты,
Я не нашел и запаха малины,
Но я нашел могильные кресты,
Когда ушел в малинник за овины...

Н. Рубцов

На всю жизнь запомнил поэт Александр Романов свое первое причастие,  полученное из рук отца Владимира, священника храма села Георгиевское.
Шел он тогда, пяти лет от роду, с дедом Александром Никаноровичем. Шел под наплывы колокольного звона семь верст от родной деревни Петряево к церковному взгорью на реке Двиница. Село встретило мальчика цветущим черемушником, игрою речки в золотистых камешках, древними липами, старинными домами и сиянием церковных окон и золотых звезд на голубых куполах храма. После завершения службы и получения святого причастия мальчик и дед отправились в долгое гостевание по своей родне, разбросанной по окрестным деревням...
А через несколько лет появилась в Петряеве блаженная Аннушка. Она предсказала этой деревне скорое явление «огненных мечиков».
«Прорежутся они из оболоков и красно замреют над крышами».
Увидела она такие «мечики» и над домом Романовых. «Не к пожару ли?» - похолодела мать Саши, Александра Ивановна. Аннушка в ответ перекрестилась и прошептала:
«Огненные мечики, Олексанушка, они солдатиков ищут... У тебя трое деток. Ими и спасешься... Бог к сиротам милостив».
Слова блаженной Аннушки сбылись. Началась война, и Сашин отец, учитель, ушел на фронт. Мать горячо молилась. Однако же в самый канун Победы огненный мечик все-таки настиг ее мужа — в дом пришла похоронка.
Четырнадцатилетний Саша остался в семье за старшего. Опыт «старшинства» пригодился ему в 1965 году, когда он был избран секретарем Вологодской писательской организации. Хлопот прибавилось.
И чаще стал сниться ему в городской жизни рубленный дедом пятистенок в Петряеве, пахнущий вениками и сенокосом. Устав от разлуки, он приезжает к себе на родину, к знакомому крылечку, поднимается наверх по широкой лестнице и погружается в накопившуюся тишину дома. Он проходит босиком по прохладным свежевымытым половицам, не спеша умывается в сенцах и берет в руки выбеленное на мартовских снегах, расшитое матерью льняное полотенце...
Утром 5 мая 1999 года Александр Александрович Романов переписал набело свою статью «Здравствуй, племя младое!», написанную им по следам состоявшейся встречи с юными читателями, затем вышел на улицу и... упал.

Похоронили его на кладбище села Георгиевское — рядом с храмом, где он получил первое свое причастие, недалеко от дома священника, отца Владимира.
Этот старинный двухэтажный деревянный дом с мезонином и поныне первым встречает всех, кто поднимается в село от реки Двиницы.

...У батюшки было десять детей, но к началу тридцатых годов почти все разъехались по городам. Кто в Вологду уехал, кто в Сокол, а кто и в Нижний Тагил.
С родителями осталась лишь младшая дочь Лиза.
«Край наш богатый был, — вспоминает Елизавета Владимировна Сибирцева, — возили по деревням товары разные. Было мне шесть лет, и купил мне отец зеркальце — никогда с ним не расставалась. Отца я любила безумно. Помню, как брал он меня на руки и ходил по коридору, напевая мне песенку: «Вырастешь большая - будешь ходить в злате-серебре...» Однажды летом  пришли  уполномоченные. Ходят по дому, и я с ними. Один   подошел   к   этажерке,   а   там - книги. Духовные, конечно. Полистал и спрашивает: «Девочка, ты эти книги читаешь?» — «Нет» — «И правильно делаешь, девочка...»
Отца увезли в конце декабря по зимней дороге в Вологду, на улицу Герцена. Там оставались монастырская стена и подвалы. Туда и свозили арестованных.
И там же расстреливали...
Имущество наше было продано, а дом заселен чужими людьми. Но к нам они хорошо относились. Много лет прошло, и дом уже рушится - зады стали падать».
— А в церковь, говорят, молния попала?
- Молния попала в колокольню. Вот она какая была, — показывает на фотографию. — Загорелись деревянные настилы, и скоро она упала. А храм сам разрушился. Правда, и люди «помогали» — выдрали рамы, сняли железо, стало протекать. А теперь вот и купола уже падают.
Скоро о том, как выглядело когда-то село Георгиевское, можно будет узнать лишь по старой фотографии из семейного архива Сибирцевых да по картинам вологодского художника Константина Воробьева.
Две эти фамилии оказались связанными через семью Анисима и Анны Уровых, высланную в период раскулачивания из Поволжья.
Четверо ребятишек выросли уже в Вологде. Девочки так и остались здесь. Старшая из них, Мария, вышла замуж за вологодского художника и бывшего фронтовика Константина Воробьева, а младшую дочь Валентину взял в жены военный человек - Юрий Любомиров, внук священника Георгиевской церкви. В летние отпуска оба семейства приезжали в село Георгиевское.
Однажды сюда нагрянули долгожданные гости: братья Марии и Валентины - Александр и Николай. Оба уже седые. Насобирали большим семейством много грибов и при их' сушке извели все имевшиеся дрова. По этому случаю отправились братья вверх по реке Двинице на лесозаготовки. Нарубили дров, сколотили плотик и поплыли вниз по течению.
Это было счастье... Николай стоял босым на плоту, слегка поправляя шестом его неторопливое движение, и вспоминал плоты своего детства...
Раннее детство его прошло в селении Удельная Маянга, что стояло на судоходной в те времена реке Иргиз в двадцати верстах от реки Волги. С трех сторон деревня была окружена бескрайними степями, но зато в сторону Волги шли пойменные заливные луга с мелкими речушками и протоками, заросшими красноталом. Весной, в половодье, луга заливались водой, а после ее спада оставались многочисленные озерки,

заполненные рыбой, которую ловили здесь накрывашками. В отдельные годы большая вода доходила и до деревни. Для взрослых это была беда, а для детворы — великая радость, потому что можно было плавать по собственным дворам на всех подручных средствах, собираемых в плоты.
И был другой плот. Жалкий, неуправляемый плот на чужой реке, разбуженной весенним половодьем 1932года.
Коле было тогда тринадцать лет. Вместе с другими ребятишками из «земляного поселка», в котором жили семьи «раскулаченных», он возвращался с котомкой, заполненной кусками хлеба, сухарями и картошкой — милостыней из окрестных деревень.
Большая река, которую ребятишки, уходя, пересекали по льду, через несколько дней неожиданно вскрылась и разлилась. Лодок и переправ не было. Пришлось связать из подручных средств плотик. Поплыли. Когда шесты доставали до дна, все шло хорошо, но на большой глубине утлое суденышко стало неуправляемым. В любую минуту его могли опрокинуть или смять огромные проплывающие мимо льдины. На берегу ребятишек уже заметили. Люди бежали вслед за плотиком и что-то кричали, но помочь ничем не могли. Переживать было некогда. Шесты были превращены в весла. Ими же отталкивались от надвигающихся льдин...
...Наконец добрались до берега. Запомнились Николаю слезы матери и разъяренное лицо коменданта лагеря, размахивавшего наганом и грозившего устроить нарушителям режима Варфоломеевскую ночь. Что это такое, мальчик не знал, и от этого было
еще страшнее - гораздо страшнее, чем во время опасного приключения на холодной реке.
Через десять лет будет у Николая еще одно холодное зимнее плавание
- близ селения Невская Дубровка перед прорывом блокады Ленинграда. Это будет один из рядовых эпизодов его фронтовой жизни. В той войне ему было суждено уцелеть: «бог к сиротам милостив».
О скрещенных на реке Двиница сиротских судьбах повествуют старые семейные фотографии.
Некоторые из них довелось рассматривать Николаю Рубцову, когда он за год или два до своей кончины, в предзимье, гостил в деревне Петряево у матушки поэта Александра Романова.
Александр Романов описал ее воспоминания в книге «Искры памяти»
«Только    ты    укатил    в    Вологду, - рассказывала сыну Александра Ивановна, - а к вечеру, смотрю, какой-то паренек запостукивал в крыльцо. Кинулась открывать. Он смутился, отступил на шаг.
«Я к Саше, - поздоровался, - Рубцов я». Ведь я его не видала, а только слыхала о нем от тебя, и то, думаю, догадалась бы, что это он.
Стоял на крыльце такой бесприютный, а в спину ему снег-то так и вьет, так и вьет. Ну, скорей в избу. Пальтишко-то, смотрю, продувное. Расстроился, конечно, что не застал тебя. А я и говорю ему:
«Так и ты, Коля, мне как сын. Вот, надень ко с печи катанички да к самовару садись...»
Глянула сбоку, а в глазах-то у него - скорби. И признался, что матушка его давно умерла, что он уже привык скитаться по свету...
И такая жалость накатила на меня, что присела на скамью, а привстать не могу. Ведь и я в сиротстве росла да вот во вдовстве бедствую. Как его не понять!...
А он стеснительно так подвинулся по лавке в красный угол, под иконы, обогрелся чаем да едой и стал сказывать мне стихотворения.
Про детство свое, когда они ребятенками малыми осиротели и ехали по Сухоне в приют.
Про старушку, у которой ночевал. Вот, поди-ка, как у меня.

Про молчаливого пастушка, про журавлей и про церкви наши Христовые, поруганные бесами...
Я вспугнуть-то его боюсь: так добро его, сердечного, слушать, а у самой в глазах слезы, а поверх слез - Богородица в сиянье венца. Это обручальная моя икона...
А Коля троеперстием своим так и взмахивает над столом, будто крестит стихотворения...
Теперь уж не забыть его... Перед сном все карточки на стене пересмотрел да и говорит:
«Родство-то у вас какое большое!» Будто бы позавидовал. «Да, - говорю, - родство было большое, да не по времени. Извелось оно да разъехалось». «Везде беда», - только и услышала в ответ...»

...Так много желтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне и поразил
Сиротский смысл семейных фотографий...

«...Поутру он встал рано. Присел к печному огню да попил чаю и заторопился в Воробьево на автобус. Уж как просила подождать горячих пирогов, а он приобнял меня, поблагодарил и пошел в сумерки.
Глянула в окошко - а он уже в белом поле покачивается. Божий человек...»


Aвторы благодарят за гостеприимство
и предоставленные фотографии
 семьи Романовых, Сибирцевых, Уровых,
Воробьёвых и Любомировых.
Текст ©Марина Кошелева
E-mail: kosheleva@zelnet.ru
Фото© Андрея Кошелева.
E-mail: МАК5348@yandex.ru

Зеленоград 2006