Всему своё время

                1.
               

                Веру, всей комнатой на свидание одевали.
    — Нет! Эта кофта, под эту юбку не идёт. — Скидывай! — рулит ситуацией  волевая баскетболистка Ирка.               
Та, покрутившись у зеркала, кривит личико, что-то наперерез бросает. Но бесполезно! 
    — Моя… вот эта… больше подходит. 
Снимает, натягивает.    
    — Ну-у, а что я говорила! Глаз алмаз. Прям фрезой точёна.   
Флегматичная Катя, сидит на краюшке кровати, держится за душку, раскрасневшимися глазами завидно смотрит на фигуристую Веру, вздыхает:
    — А мой, на неделю на сборы уехал. Так скучно сразу стало… куда б сходить, куда податься?.. (трёт простывший нос, берёт тазик с девичьими «постирушками», лениво выходит из комнаты)      
    — Мою сумочку возьми, а то, со «своей» всех женихов распугаешь…       
    — Люсь, а можно твои часики, а?
Та, зубрит «спецуху», равнодушно переносит весь этот маскарад с преображением самой красивой девочки в студенческой комнате.
    — Бери!
    — Вер! Только следи за свое спиной и его руками. Не сутулься! Ты на первое свидание идёшь. Поняла?.. И пожалуйста, контролируй язык… никогда не жалься… не ной. Мужики это на дух не переносят (смотрит на дверь) — Я не знаю как нашу Катьку, «ейный» терпит. Она с нами: «Б-б-б-б! Всё не так, всё плохо… тоска…» Думаю, и ему мозг засоряет, выносит...
               
                2.

              Маки, грустными красными глазами смотрели с клумбы за одинокой, хорошенькой девушкой, погружённой в печаль, в раздумье, в платье из нейлона, в её любимый «горошек». Избранник опаздывал, и уже, на много. Под расстроенной студенткой, лавочка казалась холодной и совсем неудобной.
 
Юная особа, ещё раз глянула в крохотное зеркальце, тонким мизинчиком, коснулась краешков ярких губ, ещё, в общем-то, никогда искусно не целованных. Так… было что-то в «десятом». И то, не зацепилось за сердечко, не легло на душу. В общем — ни запаха, ни ощущения, так…

Вера, обиженно хмыкнула, и пошла к автоматам с газированной водой. Напилась. Много обидного подумала. Глянув через плечо на свою лавочку, на бесплодно утерянные минутки, потухнувшие уже надежды, — оживила каблучки, удаляясь прочь.  В сторонке вдруг выкатилось, что-то жёлтое. Это боковое зрение заметило, голову заставив, вновь назад посмотреть. 

Жёлтое «такси», колёсами тихонько приютилось, застыв на обговоренном углу. Торопливо выпустила молоденького «патлатого» пассажира. Тот — счастливым орлом, мечтательным ястребом, устремился к точке обещанной радости, возможно, и предтеча уже будущего счастья, с густым букетом хризантем наперевес. С бумажным пакетиком сладостей, и конечно-конечно, широкой улыбкой на приятном лице.

Парень спешил к месту встречи, не замечая «её» в стороне, поглядывая на холодно-угрюмое здание горкома партии, на стенды стареющих «членов», и кандидатов в вечные «члены». На фасаде выцветали, под солнцем тлели гербы пятнадцати  республик, а ещё огромные часы. Они уже неумолимо отстучали, «отжили» 50 минут его опоздания.

На одинокой, безлюдной площади, в луже игриво купались голуби. В тополиной сторонке, не молодая уже мамочка, читала «Евгения Онегина», «выгуливая» коляску с «маленьким».

На ветру, его клеша, бились как парус. Густые волосы до самых плеч, летели следом, еле касаясь жилистого тела. Вера замерла, запустив в своё, слегка обиженное сердечко, букет всяких уже прощений, воспроизводя музыкальные фантазии от музыки из магнитофона «Комета» на соседней лавочке. Куда счастливая парочка вот-вот, только сейчас «голубками» приземлилась, защебетала, дербаня фольгу горькой шоколадки.

От вспыхнувших потаённых мелодий в сердце, от контрастного воображения, Вера представляла избранника, красавцем Трубадуром, из музыкального мультфильма: «Бременские музыканты».
               
                3.
               
         Как и обещали, с неба приготовился долгожданный дождь. Люди заспешили под укрытия, за зонтиками. Студентка, спряталась за крону клёна. Выпустила над своей юной жизнью скучный цвет защиты, вдруг, уже со сломанной одной спицей. Трепетно смотрела на место своего первого свидания, считывая, и предугадывая избранника действия. «Пусть постоит, подумает, как я думала и ждала» — ещё раз глянула в зеркальце, успокоительно поглаживая своё горячее сердечко, выговаривая: «Ну, всё-всё!.. Успокоились... в ручки себя взяли! Назад пошли!»

Небо было светлое, радостное, с шуткой. Оно разрождалось слепым дождём, самым красивым и приятным из всех на земле дождей. Светило солнышко, а на голову одинокого парня горохом сыпалась мокрота, небесная капель. Студент был без зонтика, уже без настроения, с потухшими плечами, грустными глазами, с «буреломом» в голове от всяких дум и решений. Только радостный букет хризантем, уже как час, мёртвый, последний раз напивался живительной влаги, сгорая в трепетном желании вечно жить.

Город жил своей жизнью, как и памятник, великому Ильичу. Парень, последний раз глянул на горком, на его большие часы, двинулся к постаменту, к вождю, с каменной кепкой в правой руке. На ней сидели деловые голуби, и гадили тому на каменные пальцы, на козырёк.
 
Она не сразу поняла, что он хотел сделать: к каменным ботинкам великого учителя растения возложить. Вере, деревенской вчерашней девчонке, никто в жизни не дарил таких. Испугавшись, громко вскрикнула: «Костя! Кость!» — своего звука стеснительно забоялась, выплывая чёрным «горошком» из-за старенького сторожила клёна, необычной встречи, – единственного свидетеля. «Верочка!.. Вер!.. Дождалась!?» — в ответ, уже к ней прилетело, на донышко сердца хрустально упало, без эха по скверу разнеслось.

На лавочке, влюблённая парочка, прикрываясь грибочками-зонтами, в какой уже раз перематывала плёнку, воспроизводя свой любимый «Клён», искоса поглядывая на такое необычное свидание поодаль.

                4.

             На каменной площади бушует народ, митингует, в микрофоны слюнями брызжет, срывая голосовые связки, овации. Остервенело, сбивает вывески с угрюмого здания. Букашками возятся, суетятся с верёвками, пытаясь вечному из вечных, – Ильичу, на шее, потуже завязать узел, тяжёлой технике подсобить, спихнуть, угробить… «Ух, раз! Ух, два, — взяли! Пошёл-пошёл… «родимый» наземь, где и должен быть!» — вошла в сатанинский раж опьянённая толпа, подогреваемая самыми хитрыми, коварными перевёртышами, очередными правдолюбами, спасителями горемычной Россеи.
 
Взывают к обновлению, переменам, будущему непременному хаосу, — валяя в грязь многолетнее гранитное изваяние. С ним, оказывается, историю, эпоху, память в клочья, в куски, на помойку! В освободительном танце мщения, достаётся и скромной лавочке. С «корнем» вырвали, перевернули, сожгли. А когда-то, на ней сидела скромная женщина, и читала «Евгения Онегина», качая детскую коляску, с тихим мальчиком, с жёлтой сосочкой во рту.

Этот мальчик, уже мужчина, в первых рядах «патриотов», под новыми флагами горло дерёт, в небо перстом тычет, счастья всем в ближайшем будущем обещает.

На обочинах, в тополиных рядках, где освещения меньше, кто-то «пойло» «палёнку» разливает. Тут же рыгает, за истину, за неё, – суку, и правду-матку озверело кулаками дерётся. А вот, под стареньким клёном, где когда-то Вера, своё первое свидание пережила, угрюмая троица притулилась. Под длинный «освободительный» тост, «буроет» своё: «Вот счаса, Васёк, заживём!.. — Наливай!» — елозит слюнявый рот оратор, нарезая «докторскую» на истерзанном, с вырванными листами «Онегине»

А кто-то, от перемен, захлёстнутый волной будущих возможностей, из горла на радостях хлыщет, прячась за спинами тёмных безучастных масс, равнодушных ротозеев с флажками, с лозунгами, глазея на очередной слом, бардак, беспредел…

                5.

     — Мам! Не надо так… не красиво будет. Мам! Сейчас не модно так… мне же видней.
     — Жаки! Не спорь с матерью. Грудь я закрою косынкой.
     — Мамуль! Зачем? Красиво же… и ты же у меня ещё молодая. Он должен видеть всё, сразу оценивать.

Жанна, прильнув к Вере, смотрит в зеркало. Там мать и дочка.
     — Мам! А почему он тогда так долго тебя заставил ждать?
     — Старичку одному плохо стало на остановке. Вот… такси поймал, в больницу его отвёз, родным дозвонился.
     — Я так и не поняла… а почему расстались?
     — Мне приятно, Жаки, что ты у меня умничка, не эгоисткой выросла. Сколько в жизни случаев, когда дети после смерти отца, на штыки любого нанизывают, кто смеет в жизнь матери просочиться. У нас на работе, Тамара Олеговна... так и прожила до старости одна. А ведь сорок пять было, когда... Так, дочь и сын ревностными хранителями были её покоя и одиночества, помогая всем, кроме…  Был, говорила: один. Сердце по нему болело. Домой только раз привела. Так бедный мужик… больше и не пошёл. Помыкались, помучились, расстались. Сейчас старая уже... на пенсии... куча болячек. Бывало в гости зайду, проведаю... в окошко, похудевшая смотрит, на свои израсходованные уже годочки, плачет… а что ты скажешь?
 
Вера обнимает дочку:
     — Я премного тебе благодарна дочурка, что ты меня во всём поддерживаешь. Вот, помогаешь, через столько лет, на первое своё свидание пойти. Честно… я очень переживаю… узнаю ли? Столько годочков минуло.
     — А всё ж… почему?
     — Виновата я, Жанночка. Ему по распределению, выпал Крымский полуостров.
     — Д-а-а! Как здорово раньше было… мам! — искренне удивляется дочка, застёгивая той молнию на спине. — Раз! И нате вам, курорт, нате вам, работу!  — И что?
     — Мы раньше другими были! Наивные максималисты, верили в идеалы, стремились своими ручками всего достичь.

Вера, заливая причёску лаком, усмехается:
     — А Костя сказал, хочу на Колыму! Оттуда начать свой научный путь, познание полевой жизни, профессии. Я даже и не знаю, Жаки… кто-нибудь идёт в археологи, геологи в наше время, аа? А раньше, знаешь, какой конкурс был… у-у! Не пролезть! Он рубанул… я сразу в слёзы: «Хочу на море купаться, хочу и всё! В деревне все обзавидуются: «Верка в Крыму живёт, работает, детей растит!» А он оказался совсем скала. Ну а потом... ты уже знаешь, я встретила твоего покойного папку.
     — Мам! А он... какой тогда был? Ну, вид… одёжка... Хочу просто образно представить.
     — Жаки! Он очень красивый был, стремительный. Ему никогда не хватало время. Всегда возмущался, почему в сутках 24 часа, а не 34. Он многое тогда уже умел, торопился больше сделать. Сейчас видишь кем уже… А так, поджарый, хлёсткий был, с густыми чёрными волосами по самые плечи. Сухоногий, и вот такой ширины клеша, и такая талия, затянутая широким ремнём. И туфли на платформе, и каблук — во! (показывает двумя пальчиками) Зимой армейский полушубок, йодом окрашенный, и вот такая убогая цигейковая шапка (глазами очерчивает размер)

Жанна удивлённо качает головой, пучит глаза, выдаёт:
     — В этом убожестве, прямочки не отразим, что ль?
     — Жаки! Ты ведь понимаешь, одевали то, что было в продаже. И это внешнее, – мишура! Я ценила его ум, и природную порядочность. Он был человек слова и дела, правда, всегда без денег. Знаешь… отец твой, уже не был таким.
    — Мам! Парень с волосами до плеч…  прям дичь… баба…

Вера подошла к окну, с лёгкой «саркастинкой» дёрнула улыбку:
    — Ты можешь своего Лёшика лысого представить таким. Только прошу, правильно пойми, и не обижайся. Сейчас сплошь молодёжь «плешивой» ходит. А раньше, завидев лысого, первое, что сразу прилетало в голову: «Или с тюрьмы только, или из больницы, из «дурки!».

Вера подходит к тумбочке, к фотографии. Это для дочки — ценный снимок. Там бритоголовый молодой человек с бычьей шеей, с цепью на шее, напротив дорогой машины, с лёгким, уже сытым «передком».
 
     — Мам! Давай не будем об этом. Мне жуть как интересно... Мама… мам! Выходит ты его не любила… ну, так же получается, а? Люди же и на Колыме живут…
     — Выходит так!.. (совсем задумчиво) — Только вышло совсем по-другому…
     — Мам! И следи за своей осанкой. Не сутуль плечи, неси себя по ветру, раскрепощённой, слегка ветреной, с душком авантюристки. Не выпячивай из себя саму серьёзность и гордыню — подбородком, взглядом. Думаю, это его напугает сразу, приостановит. Он может тебе хочет многое сказать… а ты будешь источать холод и независимость. Вот, что есть на душе, таким светом и светись, без всяких примесей. И увидишь… он перед тобой весь раскроется... и его понесёт! Я не знаю, конечно… может он сам будет зажатой «фанерой»... В общем, смотри по обстановке… тащи сразу к нам, домой. Я сегодня у Лёши.

                6.
               
               
         Нет тех уже лавочек, памятников, угрюмых серых зданий. Там клумбы,  зона отдыха, для мамаш с детками любимое пристанище. Сохранился только старый клён. Около него двое ютятся, друг перед другом млеют, всё навалом вспоминают, в душе, в который раз надеясь на чудо.
 
В её тонких руках букет хризантем, она периодически его нюхает, небольшие морщинки закрывает, пытаясь всё понять в его живых и цепких глазах. Вера чувствует, воздух вокруг них правильно расшифровывает. Константин хочет ей что-то важное сказать, но боится.

    — Вер! Мне предлагают возглавить один из горно-обогатительных комбинатов в «Северовостокзолото».
    — Вновь, Колыма!?..  — запечалились её губы в несмелой улыбке. Она мягонько трогает клён, ломает его сухую веточку, подносит к погрустневшему рту, шмыгает носом.
    — Я предлагаю тебе стать хозяйкой Колымы, моей интересной остаточной жизни, — владычицей. Подумай… с ответом не торопись.

Поседевший мужчина, смотрит в небо, провожая взглядом редкие паутинистые ватные облака, кораблями-парусниками проплывающие на северо-восток, в задумчивости качает головой, вздыхает:
      — А там сейчас голец пошёл… знаешь Вер, какой он вкусный и полезный... 
               
                7.

               Пролетело времечко. Вновь на старом месте закипают массы. Скандирует народ, кричит, пытаясь назад вернуть монументальное изваяние из мрамора, с обгаженной голубями кепкой в руке, требуя обещанного равенства и порядка. Как всегда в сторонке, где лохматых тополей рядки живут, всё те же люди, только постаревшие, откупоривают очередную бутыль, нарезая «докторскую» на «жёлтой» брехливой газетке. Опрокинули. Слюни, дух задержали, крикнули: «Ну, счаса-то, Васёк, уж точно заживём!»

    — Баб! А зачем ты это… не надо… не красиво. Лучше эту одень.
    — Алиночка! И что… на кого я буду похожа? Зачем смешить народ... Ты посмотри, сколько мне лет.
    — Ба-аб! Года определяются не графой в документе, а светом в глазах. А у тебя его ещё достаточно, чтобы на первом свидании друга молодости к себе расположить. И пожалуйста, попроси кого-нибудь, чтобы вас двоих сфоткали у вашего любимого клёна. На память!

В квартиру, с сумками, вваливается дочка, устало выпрямляет спину, свою уже сколовшуюся жизнь. 
    — На машине отвезти, или сама?.. — Алин! Твой отец просил свидания. Хочет тебя на свою фазенду взять. Поедешь?..
    — Если его манекенщица-мегера будет там — не поеду!
    — Позвони… — спроси!
    — Ну,  как? — подмигнула дочке Вера Петровна, — думаю, с пивом сойдёт? Надо было чёлку чуть подрезать… да ладно. Переживаю страшно… прям дрожь пробивает… не дай бог стрелка пойдёт… опозорюсь.
    — Мам! Только духами не заливайся. Эти сильные! Шлейфа одного хватит. И как всегда веди его к нам! Ну, с богом, мам! И я тебя прошу. Не будь в очередной раз неумной, боязливой, неправильной... Я бы за таким мужчиной хоть на Колыму, хоть в жерло кратера… по мне… честно! С таким и старость будет в радость…
    — Непременно-непременно, Жаки! В этот раз я шанс не упущу! Ух... как горят щёки...
               
                8.   
               
       Грустно кружит пожелтевший кленовый листок. Через много лет, в очередной раз, падая рядом со знакомой парой. Троллейбус задумался, вроде как на ходу уснул, свои длинные рожки, искря в стороны уронив. Вагоновожатая натягивает верхонки, хватает веревки, восстанавливает движение, возвращая в салон всеобщие настроение и интерес к немолодым уже людям у одинокого погрустневшего дерева.

     — Вот такие дела, Вера Петровна! Такие!.. Пора… пора окончательно якориться, хорошую дачку заводить, цветочки сажать. Вот думаю... воспоминаниями заняться. Как думаешь, Вер?
     — Конечно-конечно… мемуары это надо… у тебя такая насыщенная жизнь была.  Это я в одном городишке трусливо прожила… и на страничку не накарябаешь. Всегда боялась с места стронуться, рискнуть, блага потерять, в успех поверить…
     — Мне пенсии хватит… да, ещё просят консультантом в министерстве поработать два дня в неделю. Ничего… и к Москве привыкну. Хотя не знаю, Верочка…

Седой мужчина замолчал, взял женщину за ладонь, с тоскливой ноткой из себя выдавил:
     — Не знаю, как без своей Колымы буду… Понимаешь… Колыма — это состояние души, зов сердца и любовь на всю жизнь. Ну, ничего… где наша не пропадала! Прудик выкопаю… рыбок заведу… и обязательно, чтобы много деревьев было на участке… и ёлки под самые звёзды. Представляешь… на Новый год, напьюсь… лестницу поставлю… и на самую макушку игрушек навешаю. Соседским детишкам на игривую радость, которых обязательно приглашу, вокруг ёлки покружить под ручки…

Подъехала равнодушная машина с лестницей. Вышли люди в спецовке с пилами. Подошли к паре, к старому клёну, закурили, заговорили:
     — С этого сука начинай, так до макушки дойдёшь. А потом мы его вот так, по частям почикаем…
     — Что... всё?.. — спросил седой мужчина, отходя от родного дерева-старика, бережно тронув последний раз его морщинистую крону.
     — Да, отжил своё… — хватит! — пуская дым, отозвался рябой рабочий, прося удалиться на безопасное расстояние.
     — Всему своё время — добавил другой, настраивая пилу на уничтожение ещё живой жизни.
     — Это точно, — сухо выдохнул мужчина. Поправив кепку, без лишних слов и эмоций, немногословно попрощался с напряжённой женщиной, и заспешил на остановку. Устанавливался долгожданный тёплый сентябрь.
               
                19 февраля 2021 г.