Моя жизнь. Курган

(Воспоминания)

              Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
              Два важных правила запомни для начала:
              Ты лучше голодай, чем что попало есть,
              И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
                (Омар Хайям).

    Оглавление

Мы
Двор, хозблок, сад, огород
Дом
Бабушка Анна
Дед Алексей
Дед Павел и бабушка Наталья
Перед войной
Война
После войны
 Перечень имён (Курган)
Приложение. Анна Лазаревна Шлейпак

              Человеку мало надо.
              Лишь бы дома кто-то ждал.
                (Роберт Рождественский).

        Мы

Я, Панкратова Нина Сергеевна, родилась 24 апреля 1935 года в 6 часов утра в роддоме маленького сибирского городка Кургана. Роддом располагался сзади нашего дома на параллельной улице Пушкина. Домашние телефоны были тогда крайней редкостью в городе, и дед побежал узнавать. А потом стучал в окна соседям и извещал, что – появилась на свет внучка.
Я родилась крупным ребёнком, в рубашке, но у родителей вызвало беспокойство маленькое родимое пятнышко в средине лба у самых волос в виде звёздочки. Родителям говорили, что его надо удалить, так как оно будет расти, но им не захотелось мучить такого маленького ребёнка, и меня стригли, оставляя чёлку. О пятне вспомнили, когда я, уже учась в школе, стала растить косы. Пятна уже не было.
Но, всё равно, мне была дарована необычная судьба.
Для начала, мне при оформлении свидетельства о рождении в ЗАГСе ошибочно вписали 24 апреля вместо 23-го; сразу не заметили; мама рванулась исправлять, но папа очень покладистый остановил её, «пусть будет так».

Через полтора года, 10 декабря 1936 года родилась Ольга, а ещё через полтора года, 18 мая 1938 года – Галина. И опять дедушка стучал в окна соседям и извещал их о том, что у нас внучка и, конечно же, уж больно хороша.
Очень любил он нас всех троих до самого своего последнего вздоха.

Семья наша состояла из папы, мамы, дедушки и бабушки и нас девчонок; и ещё с нами жила нянька, которую привезли из какой-то деревни.


        Двор, хозблок, сад, огород

Дом наш был крепкий пятистенок с русской печкой, на огороженном дворовом участке приблизительно соток 20.
В доме были кухня, большая комната с обеденным столом, комната деда и бабушки, спальня родителей, детская, веранда.
Во дворе устроили сад, огород, хозблок с сеновалом и коровник, колодец один общий с соседями.

Когда-то на этом месте был кирпичный заводик с производственным помещением. Чтобы приобрести этот надел, бабушка продала свою каракулевую шубу, купленную за границей. Дед сам создал наше жилище из какого-то сарая, где хранился кирпич; делал он это, как и всегда и всё, с истинной любовью, поэтому усадьба наша получилась удобной и функциональной, а дом очень уютным. Получилось замечательное семейное гнёздышко.

Дом выходил четырьмя окнами на улицу, без палисадника. На окнах были ставни, которые на ночь обычно закрывались. Особенно зимой или в непогоду.

За домом был замечательный двор. Это хозяйственный блок, сад и огород – всё вместе.

    Хозблок

Посреди нашей усадьбы располагалось хозяйственное строение (хозблок), где было зимнее и летнее помещение для коровы и телят (стайка) и навес с качелями для детей. Ещё было обустроено что-то вроде погреба (понятия холодильника тогда не существовало). Зимой в этот подпол сбрасывали снег, и продукты там сохранялись в течение всего лета.
А над всем этим делом воздымался сеновал. Летом его загружали сеном. Дед и бабушка брали в лесу участок под покос, сами скашивали траву, сушили её, и когда мы подросли, брали нас ворошить сено. Прекрасное занятие! Замечательно пахло сено, в свежескошенной траве мы собирали крупные ягоды земляники.
На сеновале потом мы валялись на свежем, пахучем сене, баловались, или фантазировали.

Мне казалось, что у всех тогда были коровы.
Если у кого-то корова в определённое время не доилась, то другие соседи обеспечивали эту семью молоком.
Так же и мы получали молоко, когда у нашей коровы должен был появиться телёнок. Это было важное и радостное событие. Если отёл случался зимой, телёнка приносили домой, устраивали его на коврике в кухне, и мы, конечно, торчали возле него.

Коров у нас всегда звали Манька. Но однажды привели новую корову при мне. И я назвала её Ирка. Меня спрашивали, как ты её зовёшь, и я говорила: Ирочка.
Подросла, научилась доить. Доила.

Корова хорошо выручала и в войну, и после войны.
Бывало, бабушка запрягала корову, и мы ехали, как говорилось, «в поле»; там нам выделили участок земли, под картошку; мы бегали вокруг, играли, иногда пололи.
Дед в свои выходные тоже ездил на участок, помогал ухаживать за картошкой.

    Сад

Между хозблоком и домом, в правой части двора, невысоким штакетником был огорожен небольшой сад.

Вдоль правого забора возвышались жёлтые акации, а у левого забора рос громадный куст сирени.
Когда мы уже учились в школе, то во время экзаменов цвела, бушевала сирень, и когда нам надоедало зубрить, мы забирались на заборчик, выискивали соцветия с пятью лепестками и, чуть морщась, съедали их. Считалось, что чем больше ты их съешь, тем лучше сдашь экзамен... Времени на это тратили много, просто таким способом успокаивали нервы. Позже я узнала, что сирень в некоторой степени и лечебна, и ядовита.

А у дальнего забора, который отделял двор от параллельной улицы, росли громадные кусты ирги, очень сладкой ягоды, и мы частенько торчали на заборе. Именно торчали. Со стороны сада доски забора были скреплены горизонтальными брусками, и нам не нужна была лестница.

Посредине сада благоухал громадный куст шиповной розы, а вокруг него были разбиты цветочные клумбы в виде пятиконечных звёзд.

В общем, сад был богатый. Не зря дед Алексей ездил в своё время к Ивану Владимировичу Мичурину в город Козлов, набраться опыта.

Летом в сад выносили большой стол. Завтракали обычно в саду. Собиралось за столом много народу. Только наша семья состояла из семи человек – деды, родители и нас трое, а также нянька, да ещё приходила прачка и кто-нибудь из знакомых.
Выносили самовар, который нагревался на углях. Когда снимали верхнюю крышку, под ней по окружности лежали яйца. В белом эмалированном тазике выносили винегрет. Были какие-то и другие завтраки, но мне особенно запомнились такие, потому что нравились тёпленькие и вкусные яички.
За столом всегда было шумно и весело. Главную толику веселья вносили дедушка и папа. Оба они в моей памяти навсегда остались голубоглазыми до самых последних дней, глаза с какой-то необыкновенной лукавинкой. За всю свою жизнь я более не встречала таких глаз. Нет, пожалуй, ещё у сестры Ольги да у сына Димки.
В нашем доме мы никогда не слышали ссоры или грубости.

В правой части сада был ещё выгорожен для нас, детей, маленький садик с избушкой. Дверью избушки был ставень от окна, маленькое окошко было затянуто тюлевой занавеской. Мы честно делили эту избушку с нашими курами: днём куры гуляли на улице, а мы в это время играли в домике.

Однажды я увидела в дровянике новенькую кадку. Я быстренько сняла с неё металлические обручи, а из досочек получился прекрасный паркет. Хорошо помню, как долго и недоумённо смотрел на этот паркет дедушка. Он, оказывается, специально купил эту кадку для засолки огурцов.

Колодец был общий с левыми соседями. Он был окружён квадратной изгородью с двумя калитками – к нам и к соседям. Из колодца воду брали только для хозяйственных нужд, а питьевую воду приносили из водопроводной колонки, которая находилась на территории того роддома, где вся наша троица появилась на свет.

Колодец был виден из окна кухни; правда, летом его закрывала яблоня-дичок с яблочками величиной с горошек. В тёплое время года яблочки были несъедобны, но после первых морозов они становились необыкновенно вкусными, и тут начиналось серьёзное соревнование с птицами; оказалось, что они тоже их любят.

Помню, как копали колодец. Я сидела на кухне у окна и внимательно наблюдала за всем происходящим. И вдруг я увидела, как из колодца с помощью верёвки вытаскивают киргиза, которого нанимали копать колодец. Он был в дождевике с капюшоном, который назывался башлык. Киргиз был весь в песке, да ещё эта необычная внешность в капюшоне... Увиденное произвело на меня такое впечатление, что я отказывалась выходить во двор очень долго. А туалет-то был – “на улице”...

Возле левого угла дома, где кухня и где колодец, оставался небольшой закуток двора. Там ставили телегу.
Такая дразнилка для сердитых была: И в телегу не легу, и пешком не пойду.

    Огород

Всё что за хозблоком называлось: огород. Обширный, площадью соток 15.
Чего там только не росло.

Бабушка здесь выращивала всевозможные овощи. У деда там были посажены яблони, но в то время не было ещё морозоустойчивых сортов. Нам надо отдать должное – мы не дожидались высокого урожая яблок. Мы съедали их зелёными.

Рано весной, а, может быть, и в конце зимы бабушка начинала выращивать рассаду помидоров в ящиках, которые стояли в нашей детской, самой светлой комнате в доме. Как наступало потепление, ящики переносили в парник в огороде. Это такое углубление в земле, обшитое досками. В него ставились ящики, а сверху всё укрывалось застеклёнными рамами. На ночь рамы заворачивали ещё и матами.
Когда окончательно устанавливалась тёплая погода, помидоры высаживали в грунт.

У колодца стояли кадки с водой, и мы все втроём очень любили поливать огород. У нас были маленькие ведёрки и даже коромысла. Всё это мастерил для нас дедушка.

Значительную часть огорода занимал малинник. Малина была красная, белая и жёлтая. Конечно, мы паслись там всё лето, но и хватало малины на варенье, которое варила бабушка.
Во время войны, когда сладостей было мало, варенье приберегали на случай болезни. Но я родилась артисткой. Куда там Карлсону до меня! Я разыгрывала такого тяжело больного, что бабушка тут же лезла в подпол и доставала полулитровые баночки с заветным вареньем. Нынешних шикарных крышек тогда не было и в помине, баночки закрывали пергаментом, пропитанным спиртом, и перевязывали цветными бечёвками. Бабушка накладывала варенье на три блюдца – и тяжелобольным и здоровым. И надо сказать, что болезнь проходила моментально. Но и бабушка была хорошей артисткой – она по достоинству оценивала способности внучки. Бабушка в молодости играла на сцене.


        Дом

Дом стоял в начале участка, окнами на улицу. То есть с тротуара улицы можно было постучать в любое из наших четырёх окон.
Левый угол нашего дома являлся левым краем нашего участка; левее уже начинался соседский участок с двухэтажным домом на несколько семей.
С правой стороны дома находились калитка и ворота, дальше правее шёл уличный забор до правого края нашего участка. Ещё правее от нас размещался двор соседей Никитиных.

Бабушка рассказывала, что дед и его друг Пётр Гаврилович Никитин давно мечтали о собственном жилье и, собравшись вместе, обсуждали, какими у них будут дома.
Пётр Гаврилович построил себе очень хороший дом, рядом с нашим домом, и семьи наши дружили, пока было живо старшее поколение и их дети. Внуки знали друг друга, но уже не общались.

Входили в дом со двора через сени. Пол в сенях был настелен из каких-то широких половиц, гладкий-гладкий, некрашенный. Летом было очень приятно ходить по нему босиком, а в жару просто поваляться на нём.

Рядом на стене была прилажена длинная вешалка. На ней можно было видеть всякие интересные вещи: дедушкин овечий тулуп, полушубок из волчьей шкуры, чепан – длиннополое пальто на вате с бархатным воротником. Тут же висела длинная артиллерийская папина шинель. Он воевал на нескольких войнах, и она периодически была востребована.
Под вешалкой стояли три ночных горшка. Сидя на них, мы прятались за одеждой. Бывало, засыпали, и падали с горшка.

Из сеней вход вёл прямо в кухню, а по левую руку там была оборудована кладовка. Зимой в ней хранились скоропортящиеся продукты, в белых холщовых мешках лежали пельмени.
Пельмени стряпали в неимоверных количествах; бывало, приходили помогать и соседи. С соседями водили дружбу. Делая пельмени, пели, разговаривали, много шутили. Не помню, чтобы с соседями ссорились.

Кухня была отгорожена перегородкой, которую называли заборкой.

Основное место в кухне занимала русская печка с плитой.
В обычные дни еду готовили на плите, а русскую печку топили по воскресеньям. Тогда там готовили еду в специальных сосудах-чугунах, естественно, сделанных из чугуна и внутри облицованных эмалью. Они были разных размеров. Ставили в печь и вынимали их ухватами. Это такое приспособление в виде длинной палки, с двумя рогами на конце. Ухватов было несколько – в зависимости от размеров чугуна. На плите готовили еду либо в чугунах, либо в кастрюлях. Плиту и печь топили дровами. Печь задней стенкой, как бы спиной, выходила в большую комнату.

Кухонное окно выходило во двор.
Под окном во всю ширину кухни была установлена широкая лавка, прикреплённая к стене. Перед ней торцом к перегородке стоял кухонный стол, за которым завтракали, обедали и ужинали в обычные дни. Мы три девчонки сидели за столом на лавке, замыкал ряд дедушка, мама и папа сидели напротив. Рядом с ними было место для няньки или для гостя. Во главе стола сидела бабушка, главная хозяйка в доме.
В праздничные дни обедали в большой комнате.

Большая комната была действительно огромной. Три окна выходили на улицу. Между двумя окнами стоял солидный письменный стол с настольной лампой под зелёным абажуром и письменным прибором с хрустальными чернильницами.
Слева на стене висел репродуктор – чёрная “тарелка”, просто “радио”. Рядом специальные крючки на деревянной пластинке; на них накалывались газеты. Обязательно “Правда”, “Красный Курган”, а позже “Пионерская правда” и “Комсомольская правда”.

Посреди комнаты стоял большой обеденный стол, покрытый очень красивой скатертью ручной вышивки с кистями. На полу лежал обширный ковёр, а в углу стояла кадка с экзотической пальмой.

У стены слева, на некотором расстоянии от угла, стоял платяной шкаф. На стене за шкафом на крючке висел мамин длинный цветастый байковый халат.
Вот в этом прекрасном углу мне приходилось бывать частенько. Это уже во время войны, когда папа был на фронте. Я, конечно, не помню, из-за чего меня наказывали, но, естественно, считала, что несправедливо. Хорошо помню, что прощения не просила, и это удлиняло мой срок пребывания в этом месте. Я вспоминала, как героически вела себя Зоя Космодемьянская в плену у немцев, и молчала, завернувшись в халат. Иногда я там засыпала и падала. Тогда приходила бабушка, брала меня на руки, хотя мне было уже 8-9 лет, сонную меня раздевала и несла на кровать, укутывала моим любимым одеялом. Бабушка называла меня «милая моя доченька». Наказывала меня обычно мама; не помню, чтобы наказывала бабушка, тем более дед – никогда.

В спальне родителей стояла кровать с пружинной сеткой и двумя подушками, лежащими друг на друге, за которыми мы прятались, играя в прятки.

Стоял высокий комод, на нём стояло зеркало и лежали какие-то мамины вещички.
Один из двух верхних ящичков, правый, почему-то закрывали на ключ, который лежал за зеркалом. Конечно, мы знали, что там лежит, но ничего интересного там не было. Но однажды я обнаружила там книгу. Мопассан “Милый друг”. Интересно!!!
Стоя у раскрытого ящичка, я эту книгу прочитала от корки до корки, готовая мгновенно закрыть ящик в случае внезапного прихода родителей, но этого не случилось ни разу, так как мама приходила вечером в одно и то же время, а папино расписание мы хорошо знали.
Книгу прочитала и так и не поняла, почему её прятали. Что там такого?

Недавно я прочитала книгу Андрона Кончаловского “Низкие истины” и была совершенно потрясена. В спальне родителей стоял такой же комод и за зеркалом лежал ключик, а в ящике лежали книги, которые детям читать было нельзя, но Андрон и Никита тоже читали Мопассана и другие подобные книги.

Проходная комната была маленькой. Слева стояла кровать бабушки и дедушки с пуховой периной и пуховыми подушками, за которыми мы прятались, когда играли в прятки. Справа от входа почти во всю стену стоял старинный шкаф, в котором мы тоже прятались. В углу стояла ножная швейная машина “Зингер”, подаренная бабушке на свадьбу.
На стене висел персидский ковёр. На нём была изображена часть веранды, на которой стояло кресло с прислонённым к нему красным зонтиком. Рядом был бассейн, а за ним кусты и деревья. От бассейна к крыльцу собака гнала белого гуся. Это был кусочек чьей-то жизни. Эту картину можно было рассматривать бесконечно и фантазировать.

Детская была самой солнечной комнатой в доме. Там было великолепное, чуть не во всю стену окно, которое называли итальянским. У окна стоял квадратный стол, покрытый белой льняной скатертью, а поверх – очень красивой вязаной дорожкой. За этим столом мы обычно играли, рисовали.
Зимой, когда заканчивались работы в саду и огороде, стол застилался клеёнкой, и бабушка доставала из чемодана ткани и раскраивала их. Я всё время торчала у стола в ожидании кусочков ткани.
Потом стол выдвигался на середину комнаты, к окну ставили швейную машину.
Бабушка была портнихой высокого класса. Она шила маме очень красивые платья, иногда соседи просили её сшить что-нибудь необыкновенное. Я помню, она шила юбку из чёрного панбархата, так называемую “солнце”, то есть полный круг.
Весной стол снова придвигали к окну и на него ставили ящики с рассадой помидоров. Мы не страдали от того, что стол в детской был занят, и использовали стол в большой комнате, а чаще всего писали и рисовали за столом в кухне, где бабушка готовила еду.

В нашей комнате слева стояла моя кровать. На стене – коврик-аппликация. Девчонка в шапочке и красном сарафане против ветра тащит зонтик, ветер раздувает сарафан, и на ветер лает чёрная собачонка. Мне особенно нравилось ложиться спать и укрываться атласным белым в мелкую красную розочку стёганым одеялком.

Справа, торцом к боковой стене стояли ещё две, одна параллельно другой, кровати моих сестёр, Оли и Галки.
Я также помню белую металлическую кроватку-качалку, в которой спала Галка. Говорят, что в этой кроватке выросли мы все трое.

В правом заднем углу нашей комнаты была печка-голландка, как её называли. В доме было печное отопление. Эта печка обогревала нашу комнату и спальню родителей.
Печь начинали топить к вечеру, чтобы было тепло ночью. Сначала в печь клали дрова, потом лучину – специально наструганные из сухого дерева палочки, которые быстро разгорались. Затем, когда дрова хорошо разгорятся, на них клали уголь. Бабушка сидела перед печкой на низенькой скамеечке и подбрасывала в огонь дрова. Электрический свет обычно не включался. Дверца печки была открыта. Было приятно смотреть на огонь, и комната казалась таинственной.

Бабушка часто пела; особенно мне нравилась песня на стихи Пушкина, но об этом я узнала после, а тогда думала, что это просто песня и всё.
        Буря мглою небо кроет,
        Вихри снежные крутя.
        То, как зверь, она завоет,
        То заплачет, как дитя.
        То по кровле обветшалой
        Вдруг соломой зашуршит,
        То, как путник запоздалый,
        К нам в окошко постучит.
Или рассказывала сказки, часто Пушкина. У неё была хорошая память, и она очень хорошо изображала персонажей.

В дальнем углу нашей комнаты размещались игрушки. Это место почему-то называлось “клетка”, хотя игрушки стояли или лежали просто на полу.
Игрушек было много, почти все были куплены до войны.
Помню свою любимую куклу, звать Света. У Светы была кровать, как настоящая. На кровати лежали матрац и стёганое одеяльце. Смешно, на эту игрушечную кроватку мы пытались укладывать Галку, но она помещалась лишь от затылка до попки, а ноги лежали на полу. С куклой мы играли и во время войны, я для неё шила и вязала крючком много нарядов – пальто, шляпы и что-то вроде сапожек.
Пришло время, и бабушка реставрировала лицо куклы Светы с помощью чулка телесного цвета, а мы раскрашивали губы и глаза.
И ещё помню Мишку, сшитого из папиной гимнастёрки. То есть, так называемого “защитного” цвета.
Но зато у нас было много кукольной мебели. Дедушка выпиливал из фанеры почти как настоящие диваны, кресла, столы. Однажды в аптеке он купил шкафчик для лекарств – это был замечательный кукольный гардероб.

Я и тогда и до сих пор люблю тот мир, ту обстановку в доме. Какое-то необыкновенное тепло. Всё мне кажется совершенным, и когда я вспоминаю дом и то время, и всех, кто меня окружал, тогда становится тепло и на душе, и вокруг. Жалко, что сейчас редко вспоминаем об этом, а заняты текущими проблемами…

Вот в таком доме жила наша семья.
Его главой и хранительницей была бабушка.


        Бабушка Анна

Анна Михайловна Панкратова, в девичестве Желякова, родилась 7 апреля 1892 года в Мокроусовском районе ныне Курганской области в крестьянской семье, многочисленной и дружной. В семье было семеро детей – три девочки и четверо мальчиков, наша бабушка была старшей из них.
Семья была грамотной. Все дети и взрослые читали и писали. Где и как они учились – не знаю. Судя по тому, что после революции почти все семьи братьев и сестёр были раскулачены, семья была зажиточной. Отец бабушки был найден убитым, по неизвестным мне причинам.


        Дед Алексей

Я не знаю точно даты рождения деда. Когда его спрашивали, он темнил, что-нибудь придумывал. Просто я знаю, что когда поженились бабушка с дедом, ей было 18 лет, а ему – 16. Через год, 18 сентября 1909 года родился папа. Получается, что год рождения деда 1894, а бабушки – 1892 год, и к началу войны в 1941 году им было соответственно 47 и 49 лет.

Деда не взяли на фронт из-за ранения в ногу, полученного в гражданскую войну. И всю Отечественную войну он проработал начальником багажного отделения при вокзале. Я бывала у него на работе и удивлялась, что там не было ни чемоданов, ни тюков, которые обычно сопровождают пассажиров, а я к этому времени попутешествовала предостаточно.
Дед как железнодорожник имел право на бесплатные билеты на поезд для себя и жены, и они каждый год куда-нибудь ездили, естественно, со старшей внучкой. Я начала путешествия в 3 года.
Только позднее я узнала, что через багажное отделение во время войны шли военные грузы. Дед работал по графику: день, ночь, отдыхаю, то есть формально, он дома был два дня. Когда приходил с ночи, то первым делом убирал снег на тротуаре перед домом. Зимы были снежные. Я спрашивала, почему он это делает в первую очередь, он отвечал: «А как же? Людям ходить неудобно, да и квартальный удивится: что это у Ильича непорядок?»
Квартальный выбирался жителями квартала и следил за порядком на вверенной ему территории. Только после уборки снега дед завтракал и ложился спать, накрыв голову громадной подушкой. Мы в это время старались не шуметь даже в своей комнате.

Зимой вдоль садового штакетника дедушка устраивал ледяную горку, которую называли “катушкой”. Сначала горка сооружалась из снега, а потом заливалась водой. Я сейчас с ужасом и восторгом думаю, сколько нужно было вытаскать из колодца вёдер воды, чтобы залить лёд, а потом его систематически реставрировать. Это как нас надо было любить!

После отдыха дед шёл катать нас на “катушке”. Во время войны стояли страшные морозы. Мы надевали шубы, тёплые шапки, тёплые рейтузы, валенки. Тёплые рукавицы, скреплённые между собой длинной лентой, продевались в рукава шубы, так что потерять их было невозможно. В случае потери рукавиц можно было обморозить руки.
Дед садился в санки, а мы висели на нём – кто сзади, обхватив руками за шею, кто на коленях, кто пристраивался в ногах. Надо было съехать с горки так, чтобы проехать весь двор и удариться ногами о ворота.

Обычно мы ждали деда с работы у калитки, поминутно заглядывая за неё. Он появлялся из переулка, и мы с визгом летели его встречать. И всегда он доставал из кармана три “подушечки” – леденцовые конфетки с фруктовой начинкой внутри.
А когда мы получали “аттестат” – деньги через военкомат, папину зарплату, мы с дедушкой шли к заветной голубой тележке, которая обычно стояла на пересечении улиц Коли Мяготина и Красина. Её каждое утро из дома напротив вывозила мороженщица, и мы наблюдали за этим из окна и, во всяком случае, я очень жалела, что мама не мороженщица. Я шла самостоятельно, Олю дед вёл за руку, а Галку дед нёс на руках.


        Дед Павел и бабушка Наталья

Дедушка Павел Семёнович Чернаков и бабушка Наталья Антоновна, по маминой линии, жили в лесу, как говорили, «на кордоне». Дедушка работал лесничим, хозяином леса, следил за лесными угодьями, что вокруг Кургана. Жили они одни в добротном доме – избе. Ездил на коляске, запряжённой лошадкой. Командовал лесниками и объездчиками. Была там высокая пожарная вышка, откуда пожарники следили, нет ли где дыма. Лицо у деда было красное-красное от мороза; в шутку называли его пьяницей, хотя он в рот не брал спиртного.
Волосы чёрные-чёрные. Его всё спрашивали:
– Пал Семёныч, Вы случайно не еврей?
– Нет, случайно я русский.

Хозяйство у них было знатное. Лошадь в конюшне, корова в коровнике, куры по двору гуляют. И небольшая пасека, ульев 20. Снабжали нас мёдом, вкусным и душистым.
Мы ездили к ним «на кордон». Я любила лес, природу, маленькая хорошо ориентировалась в лесу; помнила, как вошли в лес, где повернули, как выходить из леса, всё-всё.

Бабушка Наталья навещала нас в нашем доме, всегда с гостинцами; мы её любили, говорили: «Бабушка Наташка – сладкая кулажка». (Кулага – вид мучной каши).


        Перед войной

В 1932 году папа закончил годичную артиллерийскую школу в Казани. Прекрасная кузница кадров, толковые преподаватели, современная техника, свой полигон для стрельб за городом. По окончании школы 23-летнего выпускника-отличника Сергея Панкратова напутствовали словами: увольняетесь в запас, выстраивайте свою личную жизнь, Вы ещё стране понадобитесь.
Папа пошёл работать в школу, преподавал математику.
В 1935 году родилась я, в 1936 году – моя сестра Ольга, в 1938 году – сестра Галя.

Призывался в 1938 году для участия в боевых действиях у озера Хасан. Видел маршала Блюхера. Начальство заметило отличные математические способности лейтенанта Панкратова при ведении артиллерийского огня и посоветовало ему учиться дальше, получить высшее образование. И в 1938 году он поступил заочно на физико-математический факультет Свердловского университета.

Летом 1939 года его опять мобилизовали в связи с военным конфликтом в районе реки Халхин-Гол. Красная Армия набиралась тогда ещё опыта ведения боевых действий в современных условиях. Папа вспоминал, как они осваивали тактику применения артиллерии в одном строю с пехотой, прообраз самоходных артиллерийских самоходных установок, что приводило противника к полной деморализации и к его тяжёлым потерям.

Осенью папа опять вернулся к мирной жизни. Часто повторял: «Ну мы им там надавали. Теперь не сунутся». Напевал песню со словами «В эту ночь решили самураи перейти границу у реки». Мы трое папиных девчонок, как немного подросли, тоже распевали эту песню во всю головушку. Вот этот куплет:
        Но разведка доложила точно, –
        И пошёл командою взметён,
        По родной земле дальневосточной
        Броневой ударный батальон.
Слово «взметён» совершенно очаровывало, завораживало.
Торжественным семейным гимном был подлинный текст «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Ничто не могло нам помешать. Никакие тс-с и цыц.
Когда приходили гости, то все хором пели и «Катюшу», и «Спят курганы тёмные», и «Тучи над городом встали», и «Любимый город может спать спокойно», и «Сердце» из кинофильма “Весёлые ребята”. Вообще папе очень нравились Любовь Орлова и Леонид Утёсов.

В 1939 году мама и бабушка взяли меня с собой в Харьков, ехали через Москву. Зашли в магазин “Подарки” на улице Горького, они отошли, меня поставили в углу около входной-выходной двери. Зеркало от пола до потолка. Вздумалось повыплясывать, собрала вокруг себя много любопытного народу. Мама и бабушка быстро вернулись, в тревоге пробрались через толпу: что такое? А мне аплодируют.

А в воздухе всё сильнее ощущалось приближение войны.
И это грянуло…


        Война

Был яркий солнечный день. Справляли новоселье у друзей, у Кутаревых. Мне было шесть лет. Я читала гостям стихи и танцевала.

Гости посмеялись. И вдруг – не иначе что-то случилось! – смотрим, к нам бежит моя бабушка, Анна Михайловна… Она никогда на улицу не выходила в домашней одежде, а теперь вот – в халате, в фартуке, без платка на голове. Бежит и кричит нам: «Была на кухне, слышу – выступает Молотов. Вспомнила, что у вас нет радио. Война!» Веселье сразу закончилось, все посерьёзнели, разошлись по своим делам.
Это было в Кургане. Как раз в эти дни мой папа сдавал экзамены в Свердловском университете за третий курс.

Дедушка, Алексей Ильич, работал на вокзале, знал расписание поездов и был уверен, что папа Серёжа немедленно примчится домой из Свердловска. На следующий день он пошёл с велосипедом встречать папу. И действительно, папа по приезде сразу поехал на велосипеде в военкомат, а дедушка вернулся домой с папиным чемоданом.
Уже 25 июня 1941 года мы узнали, что папа во главе сформированного воинского эшелона отправился на запад. У деда был пропуск на перрон, и он проводил папу.

Дома целыми днями, не выключаясь работал радиорепродуктор – чёрная “тарелка” на стене. Бабушка всю войну слушала новости, “Последние известия”, сообщения ТАСС, военные сводки. Знала все фронты, всех командующих. На столе раскладывалась профессиональная подробная карта железных дорог. Бабушка следила за всеми передвижениями войск, отмечала флажками на карте линию фронта. Если где-то шли особенно жаркие бои, бабушка говорила (про папу): «Вот там Серёжа». Получали иногда письма от папы с фронта. Если папа писал: «Помнишь, когда ехали к бабе Нюре, на станции покупали очень вкусные пирожки», то бабушка сразу понимала: «А, это на станции Лиски. Значит, вот здесь наш Серёжа». Бабушка со своими четырьмя классами образования постоянно читала книги, газеты, активно интересовалась политикой, избиралась депутатом горсовета.

Маму мы видели очень редко. Она работала бухгалтером на Вагоно-ремонтном заводе, который считался военным объектом. Уходила на работу, когда мы ещё спали, а приходила, когда мы уже спали. Часто задерживалась допоздна, иногда приходилось дежурить по ночам.

Дед Алексей работал в багажном отделении на вокзале. Я удивлялась, что за багаж мог быть там в войну, и несколько раз, хитро прищурив глаз, спрашивала деда об этом. Дед долго молчал, не отвечал, потом как-то сказал: «Там, внученька, военные грузы. Только это военная тайна и никому об этом не говори». Я изумилась и сразу всё поняла. Потом мне всё хотелось, чтобы кто-то спросил меня, что там, в багажном отделении, а я бы ни за что не ответила. Но никто не спрашивал меня.

Бабушка одна возилась с нами тремя девчонками. Дом нельзя было оставить, а то обворуют. Уходя из дому, бабушка наказывала нам – никому не открывать двери.
В детский сад мы, три сестры, не ходили, получили «домашнее дошкольное воспитание».

В общем, можно сказать, что жили нормально; есть хотелось всё время, но от голода не умирали. Получали продуктовые и промтоварные карточки – на каждого в нашей семье, по месту работы или по месту жительства. Папа присылал офицерский продовольственный аттестат на семью.

Рядом с нами, у соседей Никитиных был добротный каменный дом. Мы ходили к ним с бабушкой, они показывали нам свой подвал, говорили: если немцы прилетят бомбить, будем прятаться там.
Ходили слухи, что один раз бросили бомбу на Челябинск, этим всё и закончилось.

Бабушка вязать не вязала, но шила много, обшивала всю семью. У неё стояла старинная швейная машинка “Зингер” с ножным приводом. Я любила смотреть, как бабушка кроит и шьёт. Иногда она отключала привод, я садилась и крутила механизм. О своих первых портновских опытах и даже приключениях напишу как-нибудь в другой раз. Бабушка шила и «людям», на заказ.
Постоянными клиентами были заведующий городским военторгом с молодой красивой женой; они расплачивались с бабушкой продуктами.
Мне до всего было дело, и я спрашивала бабушку, почему наш папа воюет, а Лев Борисович, так звали заведующего, здесь, не на фронте. Бабушка отвечала: у него какая-то бронь.

Не знаю, как у других, а у нас дома, в войну, как будто бы считалось: если порвёшь письмо, то обязательно придёт новое, и значит, жив…
Но по крайней мере, главное, что писал папа, чётко и ясно сохранилось у меня в памяти.

С Украины приехали в эвакуацию родственники. Они жили у нас в комнатах дедовой и детской, входили-выходили через веранду. А мы девчонки и бабушка с дедом размещались в большой комнате.
Папа с дедом всё собирались построить добротную открытую веранду, но помешала война, веранда осталась незакрытой.

1 сентября 1943 года в Кургане я пошла в школу в первый класс. Это была средняя женская школа № 29. В ней до войны преподавал и мой папа.
Меня привела в школу в первый день бабушка, раньше всех, и ушла домой. Вдруг я вижу, за углом стоит девочка, тоже первоклассница, пришла раньше меня.
– Ты кто? – спросила я.
– Рита Мороз. А ты?
– Я Нина Панкратова. А я тебя знаю.
– И я тебя знаю.
Оказалось, мы были давно знакомы, но заочно, через родителей, по разговорам в семье. Теперь мы крепко подружились. Все десять лет просидели за одной партой. 

Запомнилось, как зимой ко мне заболевшей приезжал доктор (по фамилии вроде бы Толмасов) в кошовке с одной лошадкой. Всё сделал и сказал: «Мне ещё ехать проверить здоровье другой девочки. Тебе даю вот эту книжку почитать, а твою прочитанную отвезу ей».
Позже я узнала, что та девочка была именно Рита Мороз, они жили здесь по соседству.

Но такие визиты доктора были крайней редкостью. Ни я, ни сёстры в больнице никогда не лежали, как-то обошлось. Когда нужно было, в поликлинику ходили сами.

Училась, познавала премудрости жизни.
Было очень душевно и приятно – с бабушкой отнести в школу несколько стопок тетрадей, заготовленных папой ещё до войны. Чтобы пользовались все.


        После войны

Война кончилась, а папу оставили на военной службе, штаб дивизии перевели в Елгаву.
Папа ненадолго приехал домой, в Курган, взял с собой маму в Елгаву и опять уехал. Нас, дочерей, он не мог взять с собой в Прибалтику – там ещё было опасно. С нами остались бабушка Анна и дед Алексей.
Сестра Ольга пошла в школу 1 сентября 1944 года, Галя пошла в школу 1 сентября 1945 года.

Довольно скоро бабушка заболела, слегла – рак горла – и умерла. Получалось, что мы, дети, оставались без присмотра, и только на этом основании папу демобилизовали, и они с мамой вернулись домой.

С папой приехал и его ординарец Мишка Салов, рядовой, молодой парень из города Шадринска, это километров сто пятьдесят от Кургана.
Галя помнит, как она растерялась, увидев в доме двух военных рядом – кто из них папа?..
На фронте Миша слыл хорошим художником, он-то и нарисовал папин портрет в победные дни 45-го года. Определённо, папа взял Мишу ординарцем с собой, чтобы потом сразу отказаться от этой служебной привилегии; таким образом Миша быстро демобилизовался и, счастливый и свободный, вернулся домой.
Ещё долгое время после войны папа во сне громко кричал: «Батарея, огонь!» Мама его как могла успокаивала.
Папа за всю войну не был ранен и ни разу не болел. Такая была мобилизация и напряжение внутренних сил организма. И везение.

Уволившись в запас 21 июня 1946 года, папа пошёл преподавать в школу. Он выбрал мужскую школу (школу № 12), как он сказал, потому что там у многих ребят отцы погибли на войне и им нужна мужская поддержка.

В это же время он решил продолжить учёбу заочно в Свердловском университете, но там сказали, что из-за слишком длительного перерыва ему следует идти снова на первый курс. Поколебавшись, он так и сделал.

Папа долгое время ходил в военной гимнастёрке, по привычке, да и время было трудное. Мама достала ему из гардероба его довоенный костюм, он удивился, почему не продали, но мама сказала: «Как же мы могли?! Мы ждали тебя». Папа надевал костюм по особым случаям, на праздники.

Папа приучился курить на войне, курил трубку.

Все учителя 29-й школы были знакомы с моими родителями ещё с молодости, с довоенных времён, да и нынче продолжали часто бывать у нас дома. Разумеется, я никогда не подавала даже виду, что знаю их близко.
Директор школы Евгения Елисеевна Мальцева, как оказалось, когда-то имела виды на моего папу, но мама разбила их отношения и завоевала сердце Сергея. Такие вот бушевали нешуточные страсти.
Прошло время, и папа с мамой настолько сблизились с семьёй Мальцевых, что даже организовали, в те непростые времена, свой “колхоз”, часто собирались у них или у нас, что-то делали, готовили, обменивались. И это хорошо.

Я училась в школе. Училась отлично, на пятёрки.
С Ритой Мороз мы все 10 лет сидели за одной партой, и она тоже была отличницей. Говорили, что мы с ней вдвоём тянули весь класс за собой.
В нашем же классе училась двоюродная сестра Риты – Элеонора Круглова.
Со временем я стала учёным-физиком, Рита – известной журналисткой, Эля – успешным юристом. Дружим до сих пор.

В пионеры вступила, как все. Но в пионерском лагере не бывала.
В дневную детскую площадку иногда ходила.

В старших классах я увлеклась занятиями в школьной театральной студии. Рита и Элеонора тоже подались в артистки. Руководительницей студии была актриса Курганского драматического театра Анна Лазаревна Шлейпак. Она обладала незаурядным режиссёрским талантом.
Мы ставили серьёзные пьесы: Алексея Островского, Чехова, Гоголя.
Мужские роли играли тоже девочки. Особенно это удавалось Рите, с нарисованными закруглёнными усиками она была неотразима.
Но иногда приглашали ребят из мужской школы.
Элеоноре, помимо исполнения ролей, понравилась работа помощника режиссёра: и реквизит с бутафорией, и постановка мизансцен. Вот так сядь, прямо или развалившись, встань резко, оглянись и скажи то-то.

Любопытно, а у нашей Галины проявился талант садоводства. Она больше всех помогала деду Алексею в его работах по саду-огороду, слушала его рассказы об Иване Мичурине, к которому он когда-то ездил набраться опыта. Видела, что дед пытался делать прививки фруктовых деревьев, но что-то не шло не так. «Дай я», – сказала она ему. Попробовала – получилось. У неё оказались другие, тонкие пальчики, умелые ручки и настойчивость. Так на всю жизнь и стала она ведуньей-чародейкой в садовых делах.

У Ольги тоже были свои таланты. Один – это вкусно готовить и красиво подать к столу. Второй – учить, поучать.

К нам домой часто приходили папины ученики, в большом количестве, им нравилось общаться с папой, тянуло к нему. Мы девчонки немного сердились на них из-за этого – опять после них протирать пол, но быстро отходили.
Папа приносил домой два портфеля ученических тетрадей, сидел с ними ночами напролёт. Подсобить ему с проверкой – дело для нас было святое.
Помогали мы также папе в его учёбе в университете; скажем, в оформлении курсовых и даже дипломного проектов. Тут особенно старалась Ольга, это уже призвание.

Папа стал заядлым рыбаком, знал все премудрости рыбной ловли, ходил с удочкой на Тобол, на ближние озёра. Иногда строил нас, девчонок, «удочки – на пле-чо!» и пошли все на рыбалку. Папа, наверное, в глубине души мечтал о сыне.
Случалось, на берегу варили уху. Если это была тройная уха и папа выбрасывал на траву «первую рыбу» – мелких карасиков, я собирала их и все косточки обсасывала – самое сладкое!
Зимой папа ходил на подлёдную рыбалку, но один, без нас. Как-то лёд треснул, папа провалился в ледяную воду, вылез, добрался домой мокрый, обледенелый. Он был крепкий мужчина.

Любили с папой ходить по грибы, далеко в лес. Он хорошо знал грибные места.
Идём по лесу, и папа говорит: пойди вон туда, там под деревом, из-под хвои гриб топорщится. Подошли – да, боровичок такой складненький.

Папа пробовал говорить со мной о сложных политических вопросах, о репрессиях, о жестокости власти, но я как настоящая комсомолка возмущалась: как ты можешь? Больше он не пытался, посчитав, что жизнь всё расставит по местам.

Году в 1952-ом папу вызвали в обком партии и настоятельно попросили перейти на работу в областной отдел народного образования (облоно), в кадровый отдел. Да, оклад меньше, чем в школе. Но Вы фронтовик. А если Вы не согласны, то уходя оставьте, пожалуйста, партбилет на столе у секретаря.
Папа, конечно, согласился. Работал папа в облоно непрерывно до выхода на пенсию и некоторое время после. Работа была серьёзной и ответственной. Думаю, самым трудным и требующим особого подхода было распределение выпускников областных педагогических вузов на работу в сельские и районные школы. Необходимо было учитывать и текущие и перспективные потребности школ, и желания выпускников, и их профессиональные качества и способность к работе с детьми. Порой приходилось обстоятельно беседовать с молодыми людьми, не желающими ехать в глубинку, убеждать их в необходимости такого шага.

В семье росло нас трое девочек, денег не хватало. Папа устроился на подработку учителем в вечернюю школу. Стал дольше засиживаться по ночам. Мама перешла на работу бухгалтером на трикотажную фабрику, далеко от дома, на самом краю города, у Тобола. И папа ходил встречать её после работы; в городе было неспокойно, и он брал с собой в карман молоток.

Так и жили, сообразуясь со всем сущим, и никто не знал, где положен им предел.



        Перечень имён
        (Курган)

Пётр Гаврилович Никитин – сосед.

Кутаревы – друзья.

Мальцевы – друзья.
Евгения Елисеевна Мальцева, директор нашей 29-й женской школы.

Василий Мороз – друг.
Маргарита Мороз – одноклассница.

Элеонора Круглова – одноклассница.

Анна Лазаревна Шлейпак, руководительница театрального кружка.



        Приложение. Анна Лазаревна Шлейпак

    родилась 12 октября 1921 года
    ушла из жизни 17 марта 2008 года

1. Кино-театр.ру – интернет-портал
Биография
В 1948-1975 гг. - актриса Курганского драматического театра.
В 1970-е гг. руководила детским театральным кружком во Дворце пионеров.
Заслуженная артистка РСФСР.
Театральные работы – солидный перечень: 17 работ.
Фотоальбом – 11 фотографий.
http://www.kino-teatr.ru/teatr/acter/w/sov/327713/bio/
(Год, дата рождения отсутствуют).

1а. – повтор п.1.
Вебсайт: Театральные музеи и архивы России и русского зарубежья
http://theatre-museum.ru/srv/object/8634683


2. После окончания Великой Отечественной войны руководство Курганского областного драматического театра старалось разнообразить репертуар, пополнять труппу театра. В 1948 году в Курган приехала работать артистка Анна Лазаревна Шлейпак (1948-1975 гг.).
Курганский театр драмы. Вконтакте
http://vk.com/wall-4999826_20739?ysclid=mg1uagng1i724587760

Обращают на себя внимание слова “приехала в Курган”.
Откуда?


3. Николай Чупров прошёл свой творческий путь от кружка “Художественное слово” при Курганском Дворце пионеров, руководимого актрисой редкого педагогического дарования Анной Лазаревной Шлейпак, до сегодняшнего дня служения сцене.
Некролог. Умер после тяжелой болезни актер сериала «Тихий Дон» Николай Чупров.
1 сентября 2024 года.
http://www.thevoicemag.ru/stars/
news/01-09-2024/umer-posle-
tyajeloi-bolezni-akter-seriala-
tihii-don-nikolai-chuprov/
?utm_source=google.com&utm_
medium=organic&utm_campaign=
google.com&utm_referrer=google.com


4. В 1963 году Николай Чупров окончил театральную студию при Курганском драматическом театре.
Николай Чупров (1944 – 2024). Интернет-портал Кино-театр.ру. Раздел “В этот день родились”
http://www.kino-teatr.ru/day/m/sov/11-21/


5. Второклассником, в 1952 году, Коля Чупров пришёл в кружок “Художественное слово” – младшую группу драматической студии Дворца пионеров города Кургана. Его первым педагогом стала руководитель драмкружка Анна Лазаревна Шлейпак, в прошлом актриса, человек увлечённый, отдававший все силы профессии и ученикам.
Статья “Театральная летопись равно линия судьбы”
Инга Радова. 10 декабря 2019 года.
http://orel.bezformata.com/listnews/
teatralnaya-letopis-ravno-liniya/
79974982/?ysclid=mg5zkfkent544164615


    Выводы

Отсутствует информация о месте рождения Анны Шлейпак, о семье, о последних годах жизни.
В театре работала, очевидно, с 1948-го по 1975 год.
Годы занятия воспитательно-педагогической деятельностью неизвестны.
Драмкружок или драматическая студия, не различали.



Перейти к началу сборника:
Общее оглавление. Пролог  http://proza.ru/2021/02/21/1827