Виагра

Нина Тимофеевна открыла глаза после долгого глубокого и спокойного сна и в который уже раз за последние два месяца, что она спала в одной кровати с Дмитрием Михайловичем, испытала давно забытое состояние одновременно нежности, блаженства и удивления, которое зовется счастье. Она осторожно повернула голову, чтобы не разбудить похрапывающего рядом мужчину, полюбовалась его профилем с орлиным носом и аккуратными усами, представила его теплые карие глаза, улыбнулась, поцеловала спящего в плечо и … передумала вставать.
          Она лежала рядом со своим возлюбленным, голова ее покоилась на его предплечье, рука обнимала широкую грудь, покрытую густой порослью. Женщина слушала дыхание своего мужчины и старалась незаметно, но поплотнее прижаться к нему с боку всем телом, чтобы вобрать в себя не только его тепло, но и прочувствовать каждый жесткий волосок на его мосластой ноге, пальцы на большой ступне, грубую пятку, прикоснуться к каждому сантиметру его кожи. А еще чтобы уловить его запах, ставший ей родным с самого начала их знакомства, потому что напоминал ей запах из детства, исходивший от ее деда, самого любимого её человека. Детство было далекое, трудное, пришедшееся на военное лихолетье и послевоенные годы. Деревня, в которой остались только бабы, ребятня, старики да калеки.
          Семья, в которой росла Нина, была немаленькая, восемь человек детей. Батька сгинул на фронте. Мать сутками впахивала дояркой в колхозе. По дому заправлял ее отец, строгий, спокойный и справедливый, с добрыми глазами дед Николай. Был он много лет уже вдов, жена умерла последними родами. Левая нога ниже колена отсутствовала, потерял по молодости, попав под молотилку. Привязывал к культе под коленом казавшийся страшным маленькой Нине деревянный костыль и ковылял целыми днями по двору, деревне, в поле, огородах. На деде Николае держался весь дом. Вставал он рано, вскоре после того, как Нинина мать уходила в коровник. А к тому времени как просыпались дети для каждого из них у него была уже приготовлена работа на день. А как без работы - с голоду помрешь. И сам он, хоть и калечный, без дела не сидел, целыми днями что-то мастерил, чинил, руки у него были золотые. И детей он всегда жалел. Хоть и нагрузит работой, но всегда для каждого доброе слово найдет, улыбнется, с одобрением по плечу хлопнет, молча подсобит, если видит, что кому-то из малых помощь нужна.
          Девчонок, Нину и ее сестер, он особенно жалел, старался радовать: то нехитрый гостинчик подарит, то нежданно кусочком сахара угостит, то на руки поднимет и к себе прижмет, нежно поглаживая по голове. Когда уже стала взрослой, Нина часто думала, почему дед Николай так поступал, открыто, не стесняясь, сурово одергивая шутников и охальников; ведь не принято было на деревне девок и баб жалеть, у всех доля была одинаковая, крестьянская, тяжелая, не до ласки. Объяснение нашла только одно – из-за Нининой матери, Пелагеи. Как-то так получилось, что у деда Николая с женой детей больше не было. Родилась первым ребенком дочь, а он сына ждал. Долго жена потом не беременела, а он все сердился и надеялся. На дочь внимания вовсе никакого не обращал. Пелагея тем временем выросла, тихая, молчаливая, безропотная. Родителям никогда не перечила. Во всем помогала. Голова вечно опущена, глаза потуплены. Время пришло - замуж выдали. Муж ей достался хозяйственный, прижимистый и суровый, все кричал на нее, ругал да поколачивал. Считал, что жену надо в строгости держать. Пелагея молчала, тянула хозяйство, работу дояркой, да исправно рожала детей. Вот тут-то, за несколько лет до войны, и случилась у Пелагеиной матери вторая, поздняя. нежданная уже беременность. Радости Николая не было предела, уверен был, что сын родится. Сын бы и родился, да не справился немолодой уже организм жены Николая с родами, кровью истекла. А сынок маленький и слабенький появился, несколько часов всего на свете и прожил. Николай после смерти жены и сына поначалу замкнулся в себе, перестал почти со всеми даже разговаривать. Бывало, здоровается с ним кто из деревенских, а он в лучшем случае только кивнет в ответ и молча мимо пройдет. Поменялось все, когда Пелагея уже перед самой войной родила последнего ребеночка, братишку Нины, которого назвали Коленькой. Роды у нее быстрые случились, да, как и у матери, кровотечение открылось, чуть Богу душу не отдала. Благо, что в деревне гостил врач из города, который и сумел вытащить Пелагею с того света.
          Деда Николая с того времени, как подменили. Частым гостем стал в доме у дочери: с названным в его честь внуком сначала приходил играться, потом и к остальным детям его сердце растаяло. А еще он словно хотел все время что-то Пелагее сказать, да слова застревали в его горле. Иногда женщина хлопочет у плиты, а он сзади встанет, смотрит на нее, и потом руку тянет к ее плечу, а дотронуться словно боится. И в такие минуты казалось, что у деда Николая слезы на глаза наворачиваются. И мужу ее сказал, чтобы дочь его не обижал. Тот весьма удивлен был, так как столько лет отцу до Пелагеи вовсе дела не было, а тут вона как! Но, однако ж в присутствии деда Николая кричать и ругаться на нее перестал. Пелагея же жила, словно ничего не замечая. Идет себе жизнь и идет. Потом война, похоронка пришла. Она поплакала на поминках, и хватит. Детей надо поднимать. Исхудала вся, под глазами чернота, быстро в старуху превратилась. Вот тут-то дед Николай как-то постепенно и незаметно перебрался на постоянное житье к дочке и внукам и стал вроде как главой хозяйства. Пелагея ни слова ни сказала, молча переезд отца приняла.
          Дед Николай за собой всю жизнь следил, уважал себя, в чистоте и опрятности содержал. И ребятню приучал. Всегда после работы холодной водой окатится, перед сном единственную ногу в тазу омоет, чистую рубаху оденет. Проверит, чтобы и дети грязными спать не ложились. Объяснял, что чистота – это здоровье, не только телесная, но и душевная. Пугал, что к тому, кто чумазым засыпает, ночью черт придет, так как за своего примет. Страшно! Каждую неделю баньку обязательно, да чтобы погорячее, пожарче, дров не жалел; вениками так отхлещет, что, казалось, душа вон, а тело невесомое становится, словно пушинка, еще немного – и полетишь. И мысли светлые, радостные…
          А еще любил дед Николай всякие травы собирать, да чай из них заваривать. Такой, бывало, дух от этих чаев шел, что глаза закроешь и кажется, что ты в поле стоишь, да жаркий пьянящий аромат луговых трав вдыхаешь, или в лес забрел, в густой малинник попал и дурманит тебе голову сладкий запах созревшей ягоды, в изобилии висящей на кустах. Поэтому-то, наверное, дух от деда Николая никогда не был резким, тяжелым, даже когда он сильно потел от тяжелой работы. Шел от него запах ненавязчивой тонкой струйкой с ноткой то ромашки, то василька, то душицы. И такой он был для Нины родной, притягательный, надежный, что хотелось прижаться к деду со всей силы и утонуть в нем.
          Вот такой же запах исходил и от Дмитрия Михайловича. Нина вспомнила, как первый раз почувствовала его. Вызвала мастера дверь в своей квартире починить, а тот не успевал, попросил отца зайти к заказчице посмотреть, что там у нее сломалось, может, чего прикупить надо для ремонта. Тот пришел, представился: «Дмитрий Михайлович, можно просто Михалыч». Полдня Дмитрий Михайлович тогда провозился у Нины с дверью, совсем она уже трухлявая была. Сам все сделал; не только полотно двери в порядок привел, но и коробку укрепил, петли и замок поменял, в строительный магазин два раза бегал.  Серьезный, молчаливый, рукастый. Нину, несмотря на ее неоднократные порывы подсобить, до помощи не допустил, сказал, не женское это дело, сам справится. Под конец видно было, что устал, вспотел, тяжело дышал. Но дверь выглядела как новая, даже подкрасил ее Дмитрий Михайлович, где надо. Загляденье, а не дверь. Только тогда согласился сесть отдохнуть да чаю попить, от обеда отказался. А когда провожала его Нина до ванной руки помыть, на нее и пахнуло неожиданно знакомым с детства и каким-то деликатным запахом натруженного мужского тела с примесью луговых трав.

          Нина Тимофеевна прервалась в своих воспоминаниях, долго смотрела на профиль Дмитрия Михайловича, потом осторожно, чтобы не потревожить мужчину, опустила подбородок к груди, что позволило ей уткнулась лицом ему в подмышку, а потом медленно втянула в себя воздух, чтобы еще раз ощутить ни с чем несравнимый запах надежности, спокойствия и заботы. Она закрыла глаза и замерла, боясь вспугнуть свое счастье.
          Нина была веселая и жизнерадостная. Людей принимала такими, какие они есть. Никогда ничего ни от кого не ждала. Работала вместе с матерью дояркой. Как и все деревенские, развлечениями была не избалована. Любила потанцевать, песни попеть, на посиделки к подружкам сбегать да на выходные фильм в клубе посмотреть. Старшие ее братья и сестры жили уже отдельно.  А дома с Пелагеей и дедом Николаем оставались только Нина да младшие Наташка с Коленькой.
          В 1956 году в возрасте восемнадцати лет она вышла замуж. Супруг ее был из местных, на шесть лет старше Нины. Звали его Петр. Отец его пропал без вести на войне. Дома заправляла мать, которая Петра вырастила, а еще четырех дочерей. Женщина она была властная, харАктерная, волевая. В колхозе в бухгалтерии работала. Что дома, что на работе, - все у нее по струнке ходили, пикнуть не смели. Петр сызмальства всю мужскую работу по дому тянул - мать ему быстро место указала, как отец пропал; мол, единственный мужчина в доме, вот и выполняй, что положено. Вырос он большим, сильным, здоровым, замкнутым. В армии выучился на шофера, а как домой вернулся, по протекции матери сел за руль машины председателя колхозы. Парень был вроде видным и при положении, но хмурым и молчаливым. Начальство его ценило за профессионализм и умение не распускать язык.
          Женились Петр и Нина без любви. Мать Петра, уж коли сын не торопился семью заводить, решила взять дело в свои руки. Дочери ее уже все замуж повыскакивали, одни они с сыном в доме остались. А привыкла она жить в заботе и внимании, по дому давно уже практически сама ничего не делала. А тут пришлось вспомнить, как стирать, убирать, еду готовить. Вот она и задумала сына женить, чтоб тот невестку в дом привел, а та уже хозяйством бы и занималась. Приглядела Нину, так как была она работящая, покладистая, легкого нрава. Дед Николай с Пелагеей не возражали, если дочь не против; казалось им, что это лучшая доля будет для Нины, смотришь, со временем муж или свекровь пристроят ее туда, где работа полегче, куда-нибудь в правление или в бухгалтерию. Нина не возражала, все равно замуж выходить… А парней не так уж и много у них в деревне, вон сколько девок перестарками да холостячками ходят. Да, смотришь, и матери с дедом какая помощь от нее будет. Так вот свадьбу и сладили.
          Только семейная жизнь у молодых не задалась. С первых дней казалось, что Петр жену свою ненавидит. Ни одного доброго слова ей не сказал, не поцеловал, не обнял. Впечатление было такое, что мешает ему Нина. Ругался только на нее сквозь зубы, а ночью молча исполнял свой долг супружеский. Но Нина приняла его таким, как он есть. Все, что положено делать хорошей жене и невестке, исполняла, не ожидая похвалы и не тая обид. Свекровь свою почитала, и та Нину искренне полюбила, как умела.
          Не прошло и года после свадьбы, как председателя колхоза, толкового хозяйственника, забрали в райисполком, и тот переехал туда, прихватив свою семью и Петра с женой, поскольку лучшего водителя найти было трудно – и дело свое знает, и за механика сработает, и неболтлив. Нина к тому времени была на седьмом месяце беременности.
          И с той поры начали они жить в городе. Нина вскорости родила сына, а затем и дочь. В детях, в их искренней чистой любви к ней, находила она столько радости, что это давало ей силы не замечать грубости своего мужа. Тот был равнодушен и к жене своей и к детям. Как приходил домой, главное, было не попадаться ему на глаза и не шуметь. Если же кто нарушал его покой, то начинал Петр со злостью ругаться, а мог и ударить со всей силы. Сначала Нина переживала, что Петр так поступает, потому что не любит ее, а потом поняла мудрая женщина, что никого он вообще не любит, особенно, баб. Видать, несладко ему пришлось подростком под водительством властной матери и старших сестер, вот он весь женский род и возненавидел.
          Жили сначала они в общежитии при исполкоме, потом комнату в коммуналке получили, а в начале семидесятых годов въехали в отдельную двухкомнатную квартиру. К тому времени Петр совсем от семьи отстранился. Мужчина занял одну комнату, а Нина вместе с сыном и дочерью ютились в другой.  Но как-то приспособились, привыкли, всех все устраивало.  Такой дружный и уютный был мирок у Нины с детьми, что это с легкостью позволяло им терпеть Петра.
          Начальник Петра, бывший председатель их колхоза, пристроил Нину в городе на работу в архив при исполкоме. Там она всю жизнь и работала. Женщина она была толковая, ведь и школу когда-то неплохо закончила, поэтому с работой справлялась, все новое на лету схватывала. Даже в техникуме заочно отучилась. В коллективе ее любили, доверяли. Карьеру Нина делать не стремилась, дорогу никому не перебегала, с работой справлялась, что поручат, тем спокойно и занималась.  С удовольствием пела в самодеятельности, голос у нее был красивый и звонкий. Да и вообще, с годами Нина словно бы расцвела. Если по молодости смотрелась обычной маленькой, худенькой и симпатичной девушкой, то после одних и вторых родов приобрела приятные глазу формы, подчеркивающие достоинства ее фигуры, научилась краситься, на голове не косы по-деревенски плела, а делала красивую прическу, которая удивительно ей шла. Оказался у нее и вкус к одежде, умение модно одеваться из того, что могла себе позволить.
          Бывало, идет летом Нина по улице: красивые туфли на каблуках, подобранная им в цвет сумочка, платье приглушенного василькового цвета по колено и с без рукавов, открывающая красивой формы руки и ноги, белый овальный воротничок, белые же пуговки по груди, высокая прическа на шиньоне, густая прямая челка на лоб, а из-под нее смотрят на мир два веселых голубых глаза в аккуратно подведенных стрелках, придающих им миндалевидную форму, розовая помада, припудренный небольшой носик. Нравилось Нине ловить на себе заинтересованные взгляды сильной половины человечества. Но глупостей никаких не допускала, воспитана была не так, да и Петра побаивалась, хотя и томилась по мужской ласке и вниманию.
          Так и жили. Дети выросли и разлетелись. Сын уехал на север, там и остался. Дочь вышла замуж и перебралась в большой поселок рядом с родной Нининой деревней. Дед Николай умер. Мать по-прежнему работала дояркой. Нина радовалась, что дочь теперь поближе к бабушке.
          Сама Нина всё также работала в архиве, с годами ее повысили в должности. Занималась в доме культуры в студии народной песни, иногда ездила с хором с выступлениями по району, а иногда и по области. Нину все любили, а еще сочувствовали, что такой нелюдимый муж ей достался.
          А Петр с годами только хуже становился. Все больше в себе замыкался. С работы придет, обувь и одежду бросит, где попало. В ванной набрызгает, полотенце кинет. Одежду снимет, останется только в трусах да в майке, на ногах старые разношенные тапки. Идет на кухню, за стол сядет, Нина ему есть подает. Петр был мужик крупный, здоровый, вечером столько же ел, как и в обед на работе: первое, второе, салат. Только удовольствия от еды он не чувствовал, хотя Нина готовила очень вкусно. Она ему в большую глубокую миску супа нальет, сметану положит, рядом горячее с гарниром поставит, а он возьмет тарелку со вторым и плюхнет в миску с первым, перемешает всё вместе и хлебает, заедая большим количеством хлеба. Потом сам сделает себе огромный бокал горячего черного чая с сахаром и лимоном, прихватит выпечку и уйдет к себе в комнату. За весь вечер ни одного слова не скажет, ни «здрасьте», ни «спасибо». А если Нина ему чем-то не угодит, или он в настроении плохом вернется, то будет до сна с ненавистью ворчать и ругаться, обвиняя жену во всех смертных грехах. На работе Петра всё также ценили, дело свое он знал, а за то, что молчал и не любил болтать попусту, был он на особом счету у руководства исполкома - то премию хорошую подкинут, то набор продуктовый дадут, то путевку в хороший дом отдыха, куда он всегда уезжал один без жены и детей. Казалось, живи и радуйся, но Петр так не умел. На работе допоздна задерживался, потом сразу домой, а там в свою комнату закроется, газету почитает, когда телевизоры появились, то новости или фильм посмотрит, и – спать. В гости ходить не любил, к себе никого не звал, даже выпивал как-то редко. Мужик он рукастый был; когда квартиру получили., так он своими руками добротный ремонт заделал, но с годами стал равнодушен и к дому своему; ветшало все потихонечку, ломалось, а ему и дела нет, Нина месяцами не могла допроситься у него что-либо починить. А в тот единственный раз, когда она позвала сантехника потекший кран чинить, Петр ее так избил, безосновательно обвиняя в измене и разврате, что Нина зареклась еще к кому бы то ни было за помощью обращаться. Она иногда думала, что если бы не работа, по которой ей нередко приходилось сталкиваться со многими работниками исполкома, то Петр чаще бы поднимал на нее руку, не боясь огласки.
          Самыми счастливыми временами для Нины были дни, когда Петр уезжал в отпуск, а также когда она сама уходила на репетиции хора или уезжала на выступления. В такие моменты она буквально физически ощущала, как вместе с мужем из ее жизни исчезали тяжесть и гнет, давящие на нее все остальное время. Она становилась свободной и веселой, наслаждаясь каждой секундочкой, радуясь самым простым вещам, находя душевное удовольствие во всем, что окружало ее. Она сравнивала себя с птицей, что отпустили полетать, вспоминая Катерину из «Грозы», которую изучала в школе. Иногда у Нины проскальзывала мысль, что надо бы уйти от Петра и начать новую самостоятельную жизнь, но она сразу же гнала эту мечту прочь, так как казалось она запретной, не принято было так у них в деревне, да и в городе разводы осуждались и не поддерживались.
          В 1993 году на фоне тревожных и непонятных перемен, которые происходили в стране, на семью Нины обрушилась полоса несчастий. В начале года умерла Пелагея. После сороковин дочь с своей семьей как-то быстро собралась и уехала к старшему брату на север, куда он давно их переманивал. Летом, не дожив месяц до своего восьмидесяти пятилетия, ушла из жизни мать Петра. А осенью и его самого отправили на пенсию. Сильно Нина запереживала, что и ее попросят на заслуженный отдых, но обошлось. Осталась она единственной кормилицей. Петр совсем ушел в себя, несколько месяцев практически безвылазно сидел дома, дожидаясь Нину с работы и срывая на ней криком и руганью свою растерянность и ненужность, а по весне встретил знакомца со старой работы и пошел вместе с ним таксовать, так как не привык жить без дела.
          Однако, тот год не прошел так просто для Петра. Видать, подломился внутренний стержень, который заставлял его держать лицо на людях, выплескивая затаенное недовольство жизнью лишь дома на родных, - стал Петр выпивать после работы, а еще из молчуна превратился он в вечно ворчащего болтуна. В таксопарке он с презрением и гневом всё и всех критиковал – власть старую и новую, приватизацию, новые порядки, начальство бывшее и нынешнее, своих коллег, баб, жену, неблагодарных детей. А как выпьет, то его словесному потоку не было предела. Поначалу мужики пытались с Петром спорить, потом подсмеивались за его спиной, а в дальнейшем старались его избегать. Петр приходил домой и неудовлетворенный разговорами на работе привычно срывался на Нине, не стесняясь в выражениях, обзывая ее и унижая. Стал чаще поднимать на нее руку, несколько раз даже выгонял из дома. Только работа да хор заставляли Нину держаться на плаву.
          В 2000 году Петра уволили, и он плотно засел дома, пропивая пенсии свою и жены, а также Нинину зарплату, и общаясь исключительно с телевизором. Восемь лет он влачил такое существование, все больше опускаясь и спиваясь. Если бы не дети, которые регулярно присылали деньги на имя Нины, то неизвестно, как бы она и выжила.
          В 2003 году уволили Нину, и чтобы как-то прокормиться она стала уезжать с ранней весны до поздней осени в родную деревню, поближе к оставшимся там сестре Наталье и брату Николаю. Селилась там в крохотной веранде старого Пелагеиного дома и занималась садом и огородом. В деревне к тому времени народу сильно поубавилось, многие в город перебрались; только летом людей прибывало, приезжали отдохнуть и повидать оставшихся там стариков. Очень редко прилетали навестить Нину ее сын и дочь с семьями, но встречи эти были нечастые и короткие. «Что ж поделаешь, у них своя жизнь», - вздыхала с сожалением Нина. Правда, надо отдать должное, звали они ее неоднократно к себе переехать, на север, но Нина отказывалась, ссылаясь на то, что привязана к своей родной деревне, к своему разросшемуся за последние десятилетия райцентру, что жалеет Петра, и скрывая, что на самом деле просто боится уехать в неизвестность и стать обузой детям и внукам.
          В своем старом доме вдали от Петра Нина чувствовала себя счастливой. Голос ее с годами не пропал, песен она много знала, и каждый Божий день с песни она начинала и песней заканчивала, радуясь солнцу, небу, дождю, людям вокруг, лесу, речке. Когда же по осени Нина возвращалась в свою квартиру в город, то словно бы попадала в концлагерь. Под вопли и крики одичавшего от одиночества Петра она целую неделю наводила порядок, убирая, отмывая грязь, выбрасывая горы мусора, стирая и гладя белье и одежду. Без нее Петр исправно ходил в ближайший магазин за едой и выпивкой, не утруждая себя работой по дому, изредка лишь моя посуду, когда чистой совсем не оставалось. Запах в квартире стоял тяжелый и отвратительный, но открывать окна и балкон, чтобы проветрить жилище, он не разрешал.
          Так и жили, пока в конце февраля 2008 году Петр, за всю жизнь ни разу не болевший, вдруг сильно занемог, по скорой попал в больницу, откуда уже не вышел, скончавшись от рака простаты, как оказалось, четвертой неоперабельной степени. Нина мужа похоронила в одиночестве, никто не пришел проводить его в последний путь. Сын с дочерью пытались вылететь, чтобы поддержать мать, но из-за непогоды трое суток аэропорт был закрыт, а Нина со всеми похоронными делами сама уже управилась и наказала детям не приезжать, а оставаться у себя дома.
          После смерти Петра, с которым прожила пятьдесят два года, Нина наконец вздохнула полной грудью. Ровно на сорок первый день с момента его ухода она начала собирать его личные вещи и выбрасывать на помойку. Потом за ними последовали занавески, ковер, мебель, люстра из его комнаты. Нина ничего не оставила в квартире из того, что хоть как-то напоминало бы ей о муже, только несколько старых фотографий, а комнату его отмыла, отдраила, побелила потолок, переклеила обои и заставила цветами, которые всю жизнь любила, но не смела завести дома, потому что они мешали Петру. А еще подобрала на улице котенка и принесла домой. Так у нее появился полосатый питомец, которого Нина назвала Васькой. Со временем он вырос и превратился в красивого холеного кота. Нина его дома не держала, выпускала на улицу, когда просил, а бывало он и сам выпрыгивал из окна, благо, квартира на втором этаже была расположена. Но ночевать Васька исправно приходил домой, укладываясь спать в старом кресле напротив кровати Нины, словно охраняя ее. Кот был очень музыкальный, любил громко и мелодично мурлыкать, будто бы вторя Нининым песням.
          Нина после смерти мужа окрепла, поправилась, куда-то ушли беспокоившие ее иногда болячки и недомогания, чувствовала она себя лучше, чем десять лет назад. А в начале осени того года, когда умер Петр, ей исполнилось семьдесят. Дети и внуки решили устроить матери настоящий юбилей и надолго приехали к ней погостить. Сняли ресторан, сходили в магазин и купили новые наряды. Дочь отвела ее даже в салон красоты. А когда вошли в зал торжеств, то, к удивлению своему, Нина увидела человек пятьдесят гостей; тут была и родня, и кто-то из деревенских, и с архива ее коллеги. А чудом сохранившийся в постперестроечные времена народный ансамбль, где раньше пела Нина, устроил такой концерт, что юбилярша рыдала от счастья и не знала, кого первым кидаться обнимать и целовать.
          Родные Нины были простыми трудягами, миллионов не заработали, на юбилей матери сильно потратились, но дружно еще скинулись и подарили матери денег, чтоб ремонт в квартире сделать и мебель новую купить. Нина обрадовалась, но решила подаренные деньги тратить экономно, заменить и отремонтировать сначала только самое необходимое, а дальше видно будет. Вот и занималась понемногу: то кухней, то ванной с туалетом, то своей комнатой. Не торопилась. На лето уезжала в деревню. Так прошли два года.
          Дошла очередь до прихожей, тут-то она с Дмитрием Михайловичем и познакомилась. В тот день, уходя от нее после ремонта двери, он спросил ее, не надо ли чего еще подсобить. Нина вроде и не планировала, но тут ее словно кто-то за язык потянул, сказала, что кладовку надо бы в порядок привести. Условились, что Дмитрий Михайлович придет к ней на следующий день кладовку ремонтировать.

          Нина вновь обратила взгляд на лицо лежавшего рядом с ней мужчины. Волосы волнистые светлые с проседью, непонятно, каких больше – седых или своих светло-русых. Густые брови вразлет, короткие ресницы, прикрывавшие глаза цвета каштанового меда. Лицо крупное, вытянутое, худощавое, в редких, но глубоких морщинах. Гордый нос с горбинкой. Узкие губы прячутся под аккуратно подстриженными пшеничными усами. Упрямый подбородок с ямочкой. Рот слегка приоткрыт, и из него раздается спокойное мерное негромкое похрапывание. Длинная шея с выступающим вперед кадыком. Широкие плечи, грудь с немолодой уже кожей, покрытая густым кудрявым полуседым волосом. Руки, хоть и на такие накаченные как в молодости, но по-прежнему сильные и мускулистые. Нину захлестнула такая сильная волна любви и нежности к возлюбленному, что даже закружилась голова.
          «А ведь раньше, получается, я и не знала вовсе, что такое любовь», - подумала Нина, - «да и кто бы мне сказал, что влюблюсь на восьмом десятке лет, я бы и не поверила, что такое возможно. А тут, поди ж ты, угораздило голову потерять!» И она счастливо и победно улыбнулась.
          С первого дня знакомства Нина испытывала к Дмитрию Михайловичу, Мите, как она стала его потом называть, чувство абсолютного доверия и ощущение полного комфорта с ним рядом. Словно всю жизнь его знала. Поначалу, бывало, он что-нибудь чинит или мастерит, а она на кухне обед или ужин готовит и говорит, говорит, говорит… Дмитрий Михайлович ее внимательно слушает, вопросы задает, сочувствует или смеется на ее рассказы, о жизни расспрашивает.
          Ухаживать начал за ней, хотя Нина по первости и не поняла, что он так внимание к ней проявляет – через заботу. Утром по дороге к ней в магазин зайдет, купит к чаю угощение: то конфеток, то сдобу. Если намусорит во время работы, всегда за собой уберет; не допускал Нину подмести или мокрой тряпкой пройтись, мол, уборка входит в стоимость ремонт, - улыбался в усы. Если Нина за продуктами собиралась, то шел вместе с ней, негоже женщине тяжести носить. А если видел, что в квартире лампочка перегорела, кран потек или еще что-то пришло в негодность, то молча сам все приводил в порядок без каких-либо просьб со стороны хозяйки дома.

          Дмитрий Михайлович и про себя рассказывал, отвечая на многочисленные вопросы Нины, в начале - знакомства скупо, без подробностей, а позже – долго и пространно, словно впервые выговариваясь за много лет молчания. 
          Был он того же года рождения, что и Нина Тимофеевна. Родом из-под Ростова-на-Дону, из донских казаков. Во время войны вся семья погибла кроме него и старшей сестры. Каким-то чудом оказались в детдоме в Саратове. Потом всё как у всех: после семилетки попал на авиационный завод, отучился в вечерней школе, затем армия. После службы вернулся на полюбившееся предприятие, работал там слесарем, получил шестой разряд, стал бригадиром. Руководство цеха направило его в институт на заочное отделение; как закончил, остался на родном заводе мастером, где и трудился до шестидесяти пяти лет.
          Когда Дмитрий Михайлович вернулся из армии, то женился на приглянувшейся девушке с завода. Очень семью хотел. Зажили дружно, преодолевая совместно трудности и радуясь всему хорошему. Мечтали о детях, о собственном жилье, о переезде на старости лет в деревню, о внуках. Но так получилось, что жена Дмитрия Михайловича, смогла родить только одного ребенка. Оказалось у нее слабое сердце. После первых родов врачи категорически запретили даже думать о втором ребенке. Жена Мити была переживательная, по любому маломальскому поводу нервничала, беспокоилась. Всё принимала близко к сердцу, и оно начинало учащенно биться, наливалось тяжестью и заходилось болью. Женщина часто лежала в больнице, ей сделали четыре операции, но ничего не помогало. В результате, медики дали ей инвалидность и оставили в покое.  Всю жизнь оберегал Дмитрий Михайлович свою сердешную, как он ее ласково называл, помогал во всем, ни разу плохого слова не сказал, не расстроил, только бы жена не волновалась. Так они прожили тридцать лет. С каждым годом жена Дмитрия Михайловича слабела и последние два года практически не вставала с кровати. Незадолго до смерти просила она у него прощения, что столько времени с ней маялся; а еще сказала, что очень счастлива была с ним, и наказала, когда она уйдет, чтобы муж ее любимый не оставался один, а нашел бы хорошую женщину и прожил бы с ней настоящую полноценную радостную жизнь. Ушла сердешная тихо, во сне, с вечера приняла таблетки, уснула как обычно, а наутро не проснулась. Дмитрий Михайлович сильно горевал, даже выпивать начал; если бы не работа на заводе, то неизвестно, как бы он перенес смерть самого дорогого для него человека.
          Проработал Михалыч на производстве еще три года, а потом его тактично попросили уволиться, не лучшие времена были у завода. Дмитрия Михайловича торжественно проводили, и он остался один. Сын к тому времени давно уже жил в другом городе с женой и тремя пацанятами-сорванцами. Он позвал отца переехать к нему, так как они с женой целыми днями пропадали на работе, чтобы денег заработать, мальчишек поднять и прокормить. А за ними, как-никак, нужен пригляд и мужской авторитет. Дмитрий Михайлович сначала взъерепенился и обиделся, что сын его чуть ли не в няньки зовет, однако, поразмыслил и принял решение ехать.
          Жилье свое продал, а на новом месте, посовещавшись с сыном и его женой, купил небольшой домишко с огородом прямо на окраине города, недалеко от многоэтажки, где жили его внуки. И чувствовал, что жена его сердешная, коли была бы жива, то такое решение одобрила бы, ведь мечтали же когда-то, как выйдут на пенсию, так вместе переехать загород, чтоб сад фруктовый развести, чтобы свои овощи выращивать, крутить в банках компоты, варить варенье, солить огурцы, помидоры, и чтоб много-много цветов, очень его жена цветы любила.
          Так Михалыч прожил семь лет одиноким бобылем, вспоминая свою жену, занимаясь внуками, обустраивая дом. Пацаны деда любили, готовы были у него сутками пропадать. Нравилось, что учил их навыкам, которыми настоящий хозяин должен овладеть, доверял им настоящую мужскую работу.  Голоса никогда не повышал, не ругался, терпения деду было не занимать. Лени и обмана не прощал, умел так приструнить и наказать, что другой раз и не хотелось дурака валять или врать.
          А еще дед вечно чего-то придумывал и изобретал. Был у него во дворе волшебный сарай, куда мальчишек тянуло как магнитом. Там Дмитрий Михайлович навострился делать игрушки – машины, самолеты, танки, корабли, которые были как настоящие, из металла, со множеством деталей, а еще умели двигаться и издавать звуки; это Михалыч так тоску свою по родному авиационному заводу проявлял, которому отдал почти пятьдесят лет жизни. Игрушки он поначалу внукам дарил да другим мальчишкам, пока их не увидел один из родственников кого-то из друзей внуков. Оказалось, это редкий хэндмейд, который приличных денег стоит. Так Дмитрий Михайлович стал периодически получать к своей небольшой пенсии хорошую прибавку.
          Внуки повырастали, разлетелись кто куда. Михалыч ждал, когда же прадедом станет. Заскучал. Здоровьем его Бог не обидел, напросился к сыну в помощники, тот ремонтами занимался. Но сын, видать, отца берег, работой его шибко не нагружал. Появилось у Дмитрия Михайловича время свободное, и он стал чувствовать свое одиночество. Лишний раз к сыну не заходил, у того семья, хлопоты, не хотелось надоедать, да и виделись они почти на каждые выходные, когда его наследник с супругой приезжали к нему на природу, как они говорили. Внуков теперь видел редко. И к игрушкам своим как-то поостыл. Впервые после смерти своей сердешной стал он задумываться о том, что неплохо было бы с какой-нибудь хорошей женщиной познакомиться, тоже одинокой, с которой можно было бы оставшийся век коротать.
          И тут подвернулась эта оказия с Ниной Тимофеевной. Она ему сразу понравилась. Простая, искренняя, веселая. Глаза добрые. Столько в ней жизни и огня было! Дмитрий Михайлович даже удивился, когда узнал, что она его ровесница, думал, что моложе его лет на восемь. И дом ее очень ему понравился; хоть квартира и старая, а светлая, уютная, радостная. Особенно впечатлила его комната, полностью заставленная цветами, которые были такими яркими и сочными, так блестели и сияли, имели такие налитые и здоровые всех оттенков зелени стебли и листья, так пышно цвели, словно говорили всем: «Смотрите, какие мы красивые, как нам тут хорошо!» И Дмитрию Михайловичу очень захотелось тоже тут остаться, чтобы и ему было также хорошо.
          В тот первый день знакомства после работы Михалыч скромно попил чаю и с неохотой стал собираться домой. Нина Тимофеевна стояла в тесной прихожей, провожая его и сияя благодарной улыбкой. По глазам женщины он видел, что не фальшивила она, стараясь поскорее с ним попрощаться, а действительно была признательна и счастлива. И тогда Дмитрий Михайлович спросил ее, сам не поняв как, не надо ли ей чего еще подсобить. А она на радость ему, не задумываясь, согласилась.
          Когда же Михалыч спускался по лестнице, то услышал, как из-за только что отремонтированной двери раздалось бодрое и певучее «Ой, цветет калина в поле у ручья, Парня молодого полюбила я…» Усмехнулся в усы и почему-то совсем по-мальчишески обрадовался.
          Так они стали каждый день видеться и как-то очень быстро перешли на дружескую ногу. Казалось, знали они друг друга всю жизнь. Одинаковые вкусы, привычки, предпочтения. Обоим нравилось капаться на огороде, оба больше всего любили курицу с картошкой, предпочитали крепкий сладкий черный чай с лимоном, привыкли рано просыпаться и рано ложиться спать. Нина обожала петь народные песни и старинные русские и цыганские романсы, а Дмитрий готов был именно их слушать с утра до ночи. На людях ни один, ни другой никогда не позволяли себе даже ругнуться матом, а когда оставались вдвоем, могли ради шутки вставить сильное словцо в разговор. Нина, которая все годы жизни с Петром старалась молчать, теперь не могла наговориться, благо, слушатель внимательный нашелся, который, как оказалось, сам-то был не из болтунов, но чтобы жену свою во время болезни приободрить и поддержать много и часто с ней разговаривал, рассказывая о том, как у него дела на работе, что происходит у соседей и знакомых, вслух рассуждал о ситуации в мире и стране. И теперь Дмитрий Михайлович имел возможность благодарно помалкивать, с удовольствием слушая Нину и коротко отвечая на ее вопросы или вставляя реплики.
          Уже через неделю знакомства они были не разлей вода. Михалыч заявил, что не может брать у Нины деньги за ремонт, потому что у него чувство, будто он близкому родственнику помогает, а как с родни можно деньги брать! Нина Тимофеевна, слегка покраснев, ответила, что у нее самой такое чувство, будто ближе у нее человека нет, и предложила ему помощь - дома у него прибраться, с огородом помочь, на что Михалыч с радостью согласился. И кормежку взяла на себя.
          Приходил он к своей новой знакомой рано, и она обязательно поила его душистым чаем с бутербродами. Потом, пока он что-то мастерил, она готовила обед, и после двенадцати вместе садились кушать. Видя, как Митя после еды начинает клевать носом, Нина как-то заставила прилечь его отдохнуть на тахту, а сама прикорнула на диване. С тех пор они завели за правило позволять себе полуденный сон, каждый на своем месте. Иногда после отдыха вместе ходили в магазин или на рынок купить продуктов, что-то по хозяйству или стройматериалы для ремонта. Потом Дмитрий Михайлович до вечера чинил и мастерил, а Нина хлопотала по хозяйству и готовила ужин. За ужином смотрели по телевизору новости, после которых Михалыч уходил домой.
          Недели через три Дмитрий пришел к Нине необычный, весь какой-то торжественный. На ее удивленный вопрос, чегой-то он такой важный, Михалыч ответил, что решил взять выходной и приглашает Нину на свидание. Женщина растерялась, а потом обрадовалась и побежала собираться. До обеда они гуляли, благо, погода была отличная. Далее Дмитрий Михайлович подарил Нине букет цветов и повел ее в кафе. Непривыкшая к такому вниманию, женщина растерялась, засмущалась и притихла. Пообедали, почти не разговаривая. Затем новоиспеченный кавалер пригласил свою даму домой поглядеть как он живет. Нина сначала занервничала, хотела отказаться, а потом посмеялась про себя, мол, чего ей бояться, девичья честь давно потеряна, и согласилась. Михалыч просиял и, когда они дошли до его домика, то долго и с гордостью показывал ей свое хозяйство и сад, рассказывая, как он здесь живет.
          Дело шло уже к вечеру. Нина засобиралась домой, Дмитрий Михайлович сказал, что пойдет ее провожать. Она начала сначала возражать: мол, тяжело ему туда-сюда бегать, не шибко молодой уже. Но Михалыч был непреклонен: вовсе ему и не в тягость, а очень даже наоборот, да и не может он позволить женщине вечером одной возвращаться. Когда же дошли до дома Нины и поднялись на второй этаж, Дмитрий Михайлович, стоя перед недавно отремонтированной им дверью, как-то внезапно сказал: «А ведь люблю я тебя, Нина Тимофеевна. По-настоящему. Такое чувство, что нашел наконец свою вторую половинку. Жить без тебя не могу». И пристально посмотрел на нее. Нина взглянула на него молча, слезы счастья хлынули у нее из глаз, и она прильнула к его груди, а Дмитрий Михайлович крепко прижал ее к себе, нежно поцеловал куда-то возле уха и тихонько несколько раз погладил по голове. Когда Нина успокоилась, она, не пытаясь освободиться из его объятий, еле слышно проговорила ему в шею: «Так и я тебя полюбила, Митенька. Как ты появился, так я вроде как заново родилась». А потом засмеялась негромко: «Как же оно так получается? Неужели такое бывает? Нам с тобой за семьдесят уже, а душа-то молодая, душа-то жить хочет, любить хочет! А, Митя?» На что Дмитрий Михайлович, не отпуская ее от себя, ответил: «Бывает – не бывает… Получается, что бывает. Мы ж с тобой живые люди!» И добавил: «Я как понял, что тебя полюбил, у меня все внутри перевернулось. Не поверишь, крылья выросли, силы стало, как у молодого. Ожил! Ничего не страшно. Словно волшебную таблетку принял!» Потом засмеялся и с ласковой шутливостью в голосе проговорил: «Ты моя виагра!»
          В тот вечер Михалыч остался у Нины. Вопреки привычному распорядку дня, они проговорили до глубокой ночи, удивляясь нагрянувшему на них чувству и строя планы на будущее. Впервые женщина тогда постелила им общую постель на диване и легла спать рядом со вторым мужчиной в своей жизни. Уснули они уже под утро, утомившись от долгих задушевных разговоров и пережитых за день эмоций.
          И с этого дня началась у Нины и Дмитрия новая жизнь, полная радости. Поставили в известность детей. Жить решили у Нины, а дом Михалыча использовали как дачу, проводя там еженедельно по два-три дня.
         По несколько раз на дню подолгу стояли, замерев и тесно прижавшись друг к другу, обмениваясь теплом, а потом гладили один другого по плечам, по лицу, по волосам. И целовались до головокружения. Для Нины поцелуи вообще в диковинку были, так как не дано ей было с Петром испытать такой опыт. Да и Дмитрий разошелся на всю катушку, ибо всегда сдерживался со своей женой, боясь повредить как-то ее хрупкому здоровью. Однажды даже Дмитрий Михайлович пытался продемонстрировать Нине свои лучшие мужские качества, но оба перенервничали, и ничего у них не получилось.

          Все это Нина вспоминала, лежа рядом с Дмитрием Михайловичем. Как и тогда, в первую их совместную ночь, голова ее покоилась у него на плече, а тело прижалось к его крепкому еще торсу.
          Нина думала, что чувствует себя явно не на свой возраст, а значительно младше. Не на пять, не на десять лет моложе. Аж на сорок! Казалось, что сейчас ей не больше тридцати пяти. И не только внутри нее душа пела и звенела как туго натянутые струны, но и физически представляла она себя красивой, крепкой, здоровой, уверенной. Накануне она себя в зеркало разглядывала и обратила внимание, как задорно теперь блестели у нее глаза, как расправились плечи, в движениях легкость появилась, кожа стала более упругой и свежей, даже живот и грудь подобрались. Оказывается, в семьдесят жизнь только начинается! Наполненная мощной женской счастливой энергией, она бросила взгляд на Дмитрия Михайловича и вдруг почувствовала, как сердце ее заколотилось, к щекам прилила кровь, что-то внутри затрепыхалось… и внезапно внизу живота запорхали бабочки. Не осознав до конца, что с ней такое происходит, Нина глубоко задышала и сильно вздрогнула.
          От этого движения Дмитрий проснулся, открыл глаза, обернул голову в ее сторону и обеспокоенно спросил: «Нинушка, что случилось? Всё в порядке?» Нина посмотрела на него странным, долгим, задумчивым взглядом и сказала: «Митя, родной мой, любимый, мне так хорошо, я такая счастливая! Я очень сильно тебя люблю! Знаешь, у меня такое состояние сейчас, будто я опять молодуха, вся горю внутри!» Дмитрий Михайлович порывисто повернулся к ней, наклонился над ее лицом и покрыл его поцелуями. Потом погладил по плечу, ласково провел по груди и проговорил смущенным шепотом: «Нина, я тут думал… может, это… купим виагры?» Женщина кокетливо улыбнулась в ответ и сказала: «А давай! Прое..м всю пенсию на виагру!»