Большая зима

Два месяца не был в деревне.

Приехал, откопал вход в занесенный по пояс дом. Разжег обе голландки – газовую и дровяную.

Сел на кухне, закурил и уставился на переставшие идти часы. Другая реальность, иной, привезенный с собой, внутренний ритм – куда-то бежать, кому-то звонить, должен, обещал - не давали покоя. И тишина – раздражала. Она наглядно демонстрировала, как было здесь без тебя –лучше. Ты приехал и нарушил все.

Вода в трубе замерзла, а распустившийся было в прошлый приезд какой-то бордовый цветок, уткнулся «лбом» в заледеневшее окошко и не растопил его, умер.

Отчистил старые деревянные ворота с дверью во двор, доторил тропку до внутреннего крыльца. Взял из сеней охотничьи лыжи, и прямо от этого крыльца, через сад и калитку, скатился к никогда не замерзающему ручью с ведром за водой. Хотел прямо у русла затормозить красиво, но наст у кустов обвалился, и я грохнулся, чуть не надев ведро на голову.

У ручья на ветках, как апельсины, качались снегири. И едва слышно звенели.

Пока поднимался «елочкой», еще два раза свалился, но ведро с водой удалось удержать.

По визгу снега можно было предположить, что великий Цельсий утянул ниточку термометра гораздо ниже цифры пятнадцать.

К вечеру приехал батюшка с двумя двадцатилитровыми баллонами воды. Надел на бутыль какой-то черный колпак, нажал на кнопку, маленький насос зарычал, из краника на колпаке стала течь вода. Нажал второй раз – рычанье прекратилось, ну, и вода тоже.

- Чудеса, - говорю.

- От юисби заряжается, - показал он отверстие в колпаке.- Или через зарядник воткнешь, тут полно с таким гнездом вон в коробке. Е-мае, ты окочуришься тут. Приходи сегодня к нам ночевать.

- Да, не, - говорю, - я здесь.

- Не мордвин, а упертый какой. Можно я не буду валенки снимать? Они чистые, - показал он подшитую подошву.

- Ходи.

- А то скажешь, ковры тут персидские.

Налил ему чаю, накрошил ножом туда имбирь. Он взял стул, прошел в другую комнату с чашкой к печке, задел по пути пакет с привезенной мною водкой.

- Между прочим, самый действенный антидепрессант, - сказал он, усевшись перед топкой.

- Водка?

- Да какая, водка? Огонь! Конечно, первой срабатывает некая генная память. Костер – это тепло. Но не только в этом дело. Костер расслабляет, потому что, вот когда ты можешь сидеть у огня? Когда все дела на сегодня сделаны, когда никуда уже не надо идти. Потом – ультрафиолет, витамин Д получаешь, позарез необходимый зимой. Психологически человек, смотрящий часто на огонь, устойчивее. И подсознательно – это надежда, например, хотя бы на то, что до весны доживем. А там лето.

- Сказочник, - говорю. – А раскаленные сковородки в царстве Аида?

- Что за люди пошли, - хлюпнул он чаем. – Чего не скажешь, обязательно передернут, размоют значение смысла, который был изначально высказан. Поэтому и каша в головах. Кстати, про ад. Хочешь, анекдот расскажу? В аду, как ты знаешь, огонь под сковородками, о которых ты, через какое-то время становится чуть слабее. Душа искупляет свои грехи. А есть группа, под которой огонь то слабеет, то с новой силой распаляется. И одна новоприставившаяся душа якобы спрашивает у другой, которая там давно, а че это? Почему так? Под одними гаснет огонь, а у этих вроде стал угасать и опять, будто бензинчику плеснули. А та отвечает: - А, да эт творческая интеллигенция. Писатели там разные, художники, режиссеры. Когда их лабуду кто-нибудь там, на земле, читает или смотрит, разжигает страсти, огонь становится сильнее.

- То есть, ты хочешь сказать, еще неизвестно, хорошо это или плохо, когда писателя или художника забывают?

- Ничего я не хочу сказать. Просто вот такой анекдот кто-то рассказал. А вообще за слова всегда и везде отвечать придется. Слова - это же энергия, ими можно вылечить или убить.

Он допил чай, съел кусок имбиря, закашлялся, сморщился. Пошел попил воды из рычащего кулера. Потом взял гармонь, сбивчиво исполнил какой-то этюд.

- А Пинкфлойд можешь?

- Ты че? Там аккордеон нужен или хотя б баян. И обязательно гитара. Сольник.

- Дай-ка сюда, - отобрал я у него гармонь. Набрал в телефоне аккорды Another Brick in the Wall.

- Да не. Какой-то жидкий запил, - сказал он. – Сиди лучше, книжки пиши.

- Чтоб ярче гореть?

- Хе-хе.

Ему кто-то позвонил, он прыгнул в машину и уехал.

А я всю ночь почти подбрасывал дрова в печную "пасть" и мучил музыкальный инструмент.

«Ту-ру-ру -ту. Ту-ру-ру –ту, ту».
На кухне в свете ночника, уткнувшись «лбом» в стекло, оттаивал потихоньку цветок, лепестки его падали, ронялись.

А за окнами, не разбирая дорог, через поля- города, брела и брела куда-то большая и живая русская зима.