Ты - моя мелодия...

- Остановите здесь, пожалуйста!
- Здесь?  – водитель повернул голову.
- Да, пожалуйста.
Автобус остановился, вздохнул, выпустил пассажира.

Листопадов осмотрелся. Обшарпанный знак с большой черной буквой А на квадратной жестянке сообщал, что он находится на остановке Концертный Зал «Мелодия». Пыльные городские автобусы и безликие  маршрутки лениво штопали  туман пятничного утра. Листопадов вспомнил, как сорок лет назад стоял на похожей остановке с мамой, держал ее за теплую, пушистую варежку и спросил: «Почему автобус толстопятый?» Мама звонко засмеялась, прижала к себе его голову в серой кроличьей шапке и объяснила, что не толстопятый, а полста пятый, т.е. пятьдесят плюс пять  -  так жители его родного города называли пятьдесят пятый маршрут.

КЗ «Мелодия»… Вот с чего начнется его новая жизнь. «Ты – моя мелодия, я твой преданный Орфей…» Это была любимая песня его жены. Она ушла два года назад. Из жизни, из мира. Прекратилось ее физическое существование, но память ревниво хранила ее любимые привычки – сладкий чай по утрам и обязательно в восемь вечера, ее любимую музыку. Почему-то запомнилось, как по субботам она стелила свежую скатерть на круглый стол, а Листопадов собирал для нее полевые цветы. Он очень любил свою Леночку. И она его. Зачем ей нужно было уходить так рано, почему именно ей? Никто сверху не подумал: а как же он, Листопадов? Как он без нее? Даже больше – как он без себя? Вопросов больше, чем ответов.

 Перевесив спортивную сумку с правого плеча на левое,  Листопадов механически двинулся сторону большого дома с колоннами. Подойдя ближе, прочитал: Концертный Зал «Мелодия» и указатель со стрелкой налево с жирными буквами «Касса». Клумбы пестрели разноцветными космеями. Они напомнили ему нежную и скромную Леночку.  Молодежь шумно и весело выносила из здания мебель – стулья с истрепавшейся обивкой, старый фанерный шкаф, трюмо с треснувшим зеркалом, отобразившим мимоходом маленького худого человека в коричневых брюках и джинсовке. Он был чем-то похож на собаку, потерявшую своего хозяина.  Грустно-серые глаза с опущенными вниз уголками выдавали в нем смирение, доброту  и где-то глубоко внутри – надежду, что все будет как прежде, когда хозяин вернется.


- Здравствуйте! – поздоровался Листопадов с парнями,тащившими через дверной проем щербатый рояль.-Подскажите, пожалуйста, как найти директора?
- Что? – Один из парней распрямил спину и потер поясницу.
- Директор сегодня есть? Или кто-нибудь главный? Кого можно найти? Мне по поводу трудоустройства.
- Так его нет сегодня, в отпуске. А заместителя у нас нет в принципе. В кассе только Эльвира. Может, она Вам что подскажет?
- Спасибо, поищу!

Мужчина свернул за угол налево. Открыл скрипучую дверь. Заглянул в квадратное окошечко с деревянным подоконником. Поздоровался, никто не ответил. «Надо подождать», - подумал Листопадов. Стал рассматривать афиши. Трио комиков с не очень смешными шутками, передвижной цирк, неизвестный  аккордеонист и звезда прошлых лет Александр Разумовский, когда-то сводивший с ума тысячи поклонниц. Громко пел о любви, преимущественно несчастной, артистично раздувал ноздри и распускал павлиний хвост после каждого «браво» и «бис». Неужели он ещё гастролирует?

Дверь скрипнула. Вошла крупная женщина в цветастом сарафане.  Листопадова чуть не снесло волной удушливых духов.
- Вы последний?- сарафан стремительно приближался к окошку кассы.
- Нет, я…- Листопадов немного растерялся, - я только спросить.
- Спросить? А что спрашивать? Брать надо! Видели, Разумовский в августе приезжает! Удушливое облако попыталось втиснуться  в окно кассы.
- Эльвирочка! Ты где? Идешь? Слушай, на Разумовского билеты есть еще? Нам четыре надо.
Спрятав счастливые бумажки в сумочку, сарафан удалился, все так же скрипнув дверью. «Надо бы смазать», - думал Листопадов.

Его мысль прервала хорошенькая женщина в окне кассы:

-Мужчина, Вы за билетами?
Листопадов вздохнул:
- Понимаете, тут такая история, даже не знаю, к кому обратиться… Здравствуйте! Я, кажется, забыл поздороваться. Он волновался, однако представился, рассказал о себе. Эльвира сразу в нем почувствовала интеллигентность и доброту, но вместе с этим  что-то в нем вызывало чувство, похожее на жалость.

- Подождите, - сказала она, - пройдите вот сюда, видите за афишами дверь? Неудобно через окошко разговаривать. Листопадов послушался. Ещё одна скрипучая дверь, маленькая комнатка с уютным диваном, стол, микроволновка, электрочайник  и афиши, афиши. Все в афишах. И снова Разумовский на первом плане.
- Чаю хотите? Вы же с дороги! А у меня как раз перерыв, – Эльвира, не дожидаясь ответа, набирала в чайник воду. – Пирожки есть с ливером, с творогом, хотите? Утром пекла, свежие! Посидите, сейчас что-нибудь придумаем. Эта фраза всегда звучала как эстафетный выстрел для Эльвиры. Она говорила: "Сейчас что-нибудь придумаем" и мигом находила решение.  Пристраивала бездомных котят, могла с легкостью найти нужного врача, юриста или дефицитную вещь.

 Листопадов смущался, грел ладошки в коленках, и без конца говорил «спасибо», «спасибо». Кассиршу он мельком успел рассмотреть: она была похожа на хорошенькую болонку, на ту породу маленьких собачек, что до старости щенки. Весёлые глаза, курносый хорошенький носик, вьющиеся волосы прихвачены «крабом», фигура хорошая, может, чуть полновата, но все на месте – талия и все, что повыше и пониже талии, очень аппетитное.  Бордовое платье в мелкий горошек придавало ей немного домашний и невероятно женственный вид.

За чаем Листопадов рассказал ей о жене, о том, что официально они не были расписаны, и что когда она умерла, родственники попросили его из квартиры жены съехать. А куда ехать, если некуда? Свой маленький домик Листопадов продал, надеялся спасти Леночку. А теперь ни Леночки, ни дома. Так случилось. Так бывает даже с хорошими людьми. Никто не знает, сколько у каждого шагов до пропасти. Жил на вокзале,  понял, что пропадёт, если сам себя не вытащит. На последние деньги купил билет  в первый попавшийся город и вот он здесь, в «Мелодии», ищет любую работу и угол.

Эльвира слушала внимательно, кивала головой и соображала, чем помочь.
- Послушайте, у нас нет работника сцены. Был Лешка, так спился совсем. На последнем спектакле они с осветителем так накидались, что  вместо спальни с кроватью повернули артистам декорацию со шкафом и печкой. Спохватились – а сцену заело, ни туда, ни сюда. А спектакль-то не остановишь!  Пришлось по сценарию молодому ловеласу богатую даму соблазнять на печке вместо двухспальной кровати.  Вот хохоту было! И Лешку уволили. Может, вместо него пойдете? С директором я поговорю, он согласится. Мужские руки нужны. На одних ахах-вздохах кулисы не удержишь.

А про угол у тёти Таси спрошу. Соседка моя. У неё дом большой, дети все поразъехались, а муж пропал давно. Живёт одна и каждый раз жалуется, что слышит, как каждую ночь будто кто-то по дому ходит. Говорит, хоть бы кто в доме ночевал, не так бы страшно было. Сейчас я ей позвоню!

Удивительно, как за два часа может измениться жизнь! Ещё недавно Листопадов сидел на вокзале и думал, в какую сторону купить билет, а сейчас ему уже и работу нашли, и место, где переночевать. Эльвира хорошая, думал он. Живот благодарно урчал. И пирожки у неё вкусные. 

А Эльвира и вправду была хорошая. С мужчинами, однако,  ей не особо везло. Оно так обычно и бывает: «Мы любим тех, кто нас не любит, мы губит тех, кто в нас влюблён». То пьяница какой-нибудь приклеится, то жадина несусветная, считающая и свои, и чужие. Один раз пыталась с иностранцем познакомиться. В тот момент, когда уже стало неприлично общаться заочно, Эльвира намекнула о личной встрече, так француз этот пропал. Потом обнаружилось, что он, с его слов,  «немного женат». Такова селЯва, шутливо думала Эльвира. Нравился по-настоящему ей только один человек – тот, чья афиша висела на самом видном месте в ее кабинке кассира. С упоением и восхищением следила она за судьбой Разумовского. Вот в Москве он гастролирует, через неделю - в Ялте, во Владивостоке его ждут. В тундре тоже, наверное. Как можно его не ждать и не любить? Такой красивый, такой желанный и далёкий, как самая настоящая звезда. Но в маленькие городки звезда не заезжала, много лет светила Эльвире исключительно издалека. Всех Эльвира сравнивала с Разумовским, и ещё ни один мужчина сравнения не выдержал – все мельчали рядом с ним  безнадёжно. С грустью Эльвира узнала, что в 90-х годах он женился, жена его показалась ей очень некрасивой: что он в ней нашёл? Обрадовалась,когда развёлся. Вдруг он Эльвиру ищет и не может никак отыскать? Как тот гармонист в потёмках, что бродит всю ночь одиноко.  Не Разумовский, так и никто, пожалуй, думала она. И жила себе потихоньку. Куриц завела, кота Алекса. С кастеляншей Женей дружила, выпивала с ней шампанское по праздникам. Женька была весёлая, к Эльвире сбегала, когда уставала от четверых детей и мужа. Грустить себе Эльвира  не разрешала – характер не тот. Лучше помочь кому-нибудь – отличное лекарство от хандры. Поэтому она обрадовалась, что к ней первой обратился Листопадов. Была в его грустных глазах какая-то правда, доброта, он был без хитрости, весь на переднем плане. Ему действительно хотелось помочь.

А между тем тётя Тася очень обрадовалась появлению в доме Листопадова.  Сперва приглядывалась, снимает ли обувь у порога, моет ли тарелку за собой, не имеет ли вредных привычек. И про себя отметила, что он на удивление  очень удобный человек. Тихий, спокойный. И воду таскает, не ленится, и забор поправил, дрова все переколол, сложил ровнёшенько – красота! Задумчив – ну так на то и причины есть, наверное. Помогает по дому – уже хорошо, а лишней тарелки супа не жалко.

В «Мелодии» Листопадов тоже пригодился. Смазал все без исключения двери, ловко перестелил щербатый пол на сцене. Помогал художникам с декорациями, управлялся на лесах, когда затеяли ремонт гостиницы при Концертном Зале. Любое дело по хозяйству – Листопадов тут как тут. Что с артистов взять – руками разводят и глаза красиво закатывают. Ещё поют, бывает, красиво. Только если гвоздь торчит и мешает, то забивать его надо молотком, а не песнями.

К августу гостиницу отремонтировали. Все ждали приезда Александра Разумовского. О своей тайной любви к нему Эльвира никому не рассказывала, будто боялась расплескать свою любовь, словно любви этой станет меньше, если она ею с кем-нибудь поделится. Билет себе выбрала самый лучший, как она считала,  – в первом ряду прямо по центру. Отутюжила голубое платье с белым нарядным воротничком, договорилась о розах. 15, нет, 25 роз! Каждая – за год ожидания встречи с любимым артистом. Пусть будет все символично. А вдруг? Он свободен, она – тоже. И сидит в первом ряду с розами в голубом платье. И пусть он уже не молод,55 лет - это еще не старость, все возрасты покорны сами знаете чему. На волне ожидания Эльвира не замечала почти ничего. Женька приходила два раза, по-прежнему с шутками рассказывала про свою многодетность и лежащего на диване мужа. Гнать такого метлой, думала Эльвира, но молчала и думала о Разумовском. Представляла, как он будет петь только для неё свой хит « Ты в платье голубом…» Не замечала и того, что Листопадов по-соседски починил ей свет во дворе, сделал вольер для кур, которые вытоптали из без того тощий палисадник. Тетя Тася несколько раз подзывала ее к себе и заговорщически шептала: "Элька, присмотрись! Какой мужик! Горя знать не будешь! Золото!" Эльвира только хохотала в ответ и еще жирнее обводила красным карандашом заветную дату в календаре.

За день до долгожданного концерта возле "Мелодии" припарковался не самой модной марки мерседес. Из него вышел высокий мужчина, сильнее, чем надо, хлопнул дверцей и направился в сторону гостиницы. Потом вернулся и, постучав в окно водителю, спросил:
- А чемоданы мне самому что ли нести?
- Ну… Моя задача была только доставить Вас до гостиницы.
- Хорошо же у вас встречают артистов! – брезгливо бросил водителю в лицо Разумовский. Забрал свои два огромных чемодана и с оскорблённым достоинством направился в сторону гостиницы.  Там он остался недоволен тем, что его номер на третьем этаже и что нужно идти пешком, что горячую воду дадут  только после 16.00 – сломалась котельная, что входные порожки слишком высокие – так можно зацепиться и ненароком упасть, сломав себе шею, что вместо красного вина почему-то принесли белое и на вопрос персонала: «Принести Вам что-нибудь ещё?» с досадой отвечал: «А что вы мне принесёте? У вас же нет ни черта!»  А причиной всему был зуб. Вернее, то, что от него осталось. Разжёвывая котлету по-киевски в местном ресторане, он услышал,  как что-то хрустнуло, противно скрипнуло песком на зубах и больно укололо язык. Так и есть – сломался зуб. Изучая изменения в ландшафте рта, язык его без конца ощупывал острую зубную кость, торчащую вместо полноценного зуба. Первым делом Разумовский достал зеркальце и оскалился – нет, потери так сразу не видно. Но тупая боль, ноющая, настырная  привязалась накрепко и ходила вокруг этого островка несчастья, наматывая и сужая круги. «Как я буду петь?» - думал Разумовский. И отменить ничего нельзя! Три концерта за полгода, так ни на какой ресторан не хватит. Мне что потом, сосиски из супермаркета есть?

Раздражение и бессильная злость поднимались в нем, как молоко, собравшееся убежать. И убежало – досталось всем, от водителя до горничной. Прибежавшей на его  крик кастелянше Жене досталось за постельное белье:почему ситец, вот почему ситец, а не шёлк в вашей поганой гостинице? Райдер читать умеете? Или слова такого не знаете? Вы все такие тупые в вашем захолустье? Женя с испугу хлопала глазами и очень сильно жалела, что отдала за билет на концерт этой недозведы так дорого – почти все отпускные. Лучше б на детей потратила. Со слезами она выбежала из его номера и помчалась к Эльвире. Та накапала ей валерьянки и все приговаривала: «Не может быть, не может быть…» Женька тупая? У Женьки высшее образование есть! Женька стихи пишет вон какие, люди мурашками размером с крокодила покрываются,когда их слышат. Дети такие хорошие, хоть и шумные, муж хоть и любит на диване полежать, но на работе-то работает, все в семью тянет. А что кастеляншей работает, так работать не позор. Эльвиру очень смутило, что ее самый лучший Александр Разумовский так по-свински обошёлся с Женей. Но платье-то наутюжено, розы стоят в ведре, ничего не подозревают и пахнут, пахнут... Листопадов непонятно откуда выискал ведро для них и даже наполнил водой.

На концерт Эльвира шла со смешанными чувствами. Зал был полон. В основном были поклонницы 50+ , старая гвардия, гордо держащая начёсы на голове и лишние килограммы на талии. Разумовский опоздал на 15 минут. Изменился. «Похужал и возмудел, тебе не кажется?», - сказала на ухо Эльвире вечно весёлая, но сегодня хмурая Женька, сидевшая рядом. Ей очень не хотелось идти, но подруга уговорила – не пропадать же билету. И в самом деле, похужал и возмудел. В немного кукольную, женскую красоту Разумовского с возрастом просочилось что-то  бабское, щеки образовали лёгкие брыли, живот, пусть ещё и не сильно заметный, устало нависал над пряжкой ремня, предательски натягивая мелкие пуговки белой сорочки.  И даже нос его чуть-чуть покраснел, как показалось Эльвире. Пел он старые хиты – ни одного нового. Дамы в зале улыбались, хлопали, георгины и космеи с клумбы Концертного Зала кивали в такт аплодисментам. Огонь Разумовского горел на сцене, но не грел, искр не было, не падали горячие звёздочки от его костра ни в сердце, ни в душу, не долетали даже до первого ряда - гасли на полпути. На песне «Ты в платье голубом…» на самой верхней ноте зубная боль восклицательным знаком уколола Разумовского в самый мозг. Он взвизгнул от боли, и зал без труда  уловил фальшивые ноты. На заднем ряду раздался смешок. Женька сидела надутая, вспоминала своего не такого уж и плохого мужа, только зря его ругала. Что сейчас делают дети, пока она на концерте? Делают уроки или смотрят телевизор? Помыл ли кто-нибудь посуду или ей опять все оставили? Ей очень хотелось уйти. А Эльвира не понимала, что происходит. Вернее, понимала, но как себе признаться, что все вода, песок? Утекла вода, просочился песок. Вот она - кассирша с котом и курицами, вот он  - артист Разумовский. Нет, не звезда – след от звезды, которая давно погасла и светит кое-как по инерции. Жалко? Наверное. И себя, и куриц, и Разумовского. И непонятно, кого больше.

В антракте она сказала: «Женька, у меня шампанское есть в кабинетике, пошли! Сейчас что-нибудь придумаем. Бог с ними, с этими артистами!» Во втором отделении первый ряд зрительного зала выглядел щербато – два места по центру были свободны. Разумовского это взбесило: как можно уйти, когда он поёт для них? А эта, в голубом платье, прехорошенькая, можно было бы пригласить ее после концерта. Ушла? Да и пес с ней, все равно гонорар выплатили. Подумаешь.

Розы, все 25 штук, Эльвира поставила обратно в ведро. Как будто хотела отмотать все 25 лет обратно. И засмеялась. Звонко, заливисто, от души.
- Женька, представляешь, а я когда-то его любила!
- Кого? Павлина этого с куриной жопой?
И обе хохотали ещё долго-долго. Первая бутылка закончилась быстро. Открыли вторую. Вспомнили, как фальшиво Разумовский тянул «Ты в платье голубом…» и снова хохотали.

Концерт закончился. Листопадов с трудом дождался финала – не его это музыка, не нравилась она ему. Но положенное время выдержал – мало ли  понадобится его помощь по сцене. Уставший от чрезмерного пафоса и громких песен Листопадов наконец-то вышел на улицу. Августовский вечер был тёплым, тихим, где-то пели свои скромные песни птицы – вот она, настоящая музыка. Завернув за угол «Мелодии», он увидел свет в комнатушке кассы. Пригляделся и увидел показавшийся и тут же исчезнувший профиль Эльвиры. Постучал в дверь. Открыла Женька, позвала Эльвиру.

-Ой, Лис-то-па-дов! – сказала она, растягивая фамилию по слогам. – Проходи! А у нас тут свой концерт. Шампанского тебе нальём! Хочешь? Нет? Не пьёшь совсем? А почему?

Листопадов заметил, что Эльвира уже порядком пьяна, надо бы ее домой отвести. И вскользь заметил, как идет ей голубое платье, как красиво вьются ее светлые волосы. Женька уже успела четыре раза позвонить мужу и признаться ему в любви. Муж понял, что пора менять диван на «Мелодию» и возвращать жену в семью. Уложил детей спать и, включив режим скорой помощи, мчался на старом Уазике сквозь весь город за своей Женькой.

- Эльвира Павловна, - говорил тихо Листопадов, - давайте я Вас домой провожу. Эльвира не сопротивлялась. Листопадов выключил в комнатке свет, запер двери на ключ.  «Не скрипят, хорошо», - успел заметить. По дороге домой Эльвира то смеялась, то плакала, говорила, что Разумовский  - сволочь последняя. Потом сказала:
- Хочешь меня поцеловать? Ну? Смелее, целуй! Я разрешаю!
- Не надо, Эля, не сейчас.
- Боишься? Чего ты все время боишься? Давай! Ты же хочешь!
- Нет, не боюсь. Хочу, да. Но не сейчас. Неудобно как-то, ты же, вы же... Давайте завтра...
- Ммм… - протянула Эльвира, - Что завтра-то? Хорошие люди должны жениться, целоваться, жизнь праздновать, а не как я, 25 лет ждать… Эх, ты, Листопадов…

 Калитка открылась сразу, легко, с входным замком пришлось повозиться – дверь рассохлась и ключ никак не хотел поворачиваться. Эльвира скинула туфли, швырнула сумочку в угол и плюхнулась на диван. Обняла подушку, уткнулась в неё носом и тихо шепнула: «Двадцать пять лет, двадцать пять лет, представляешь?…»

Пока Листопадов снимал свою джинсовую куртку, мыл руки, она уснула, подогнув ноги на диване. Листопадов аккуратно присел рядом с ней. Эльвира спала, иногда шумно вздыхала, что-то бормотала во сне про цветы, про "ну и не надо, без тебя разберусь". Но Листопадов не понял, без кого и в чем она хотела разобраться.
 Он укрыл ее одеялом, погладил по ноге. Живая, тёплая Эля, немножко пахнущая розами. Чистота кругом, порядок, круглый стол и скатерть. Как больно они царапнули память. «Нет цветов! Надо исправить», - механически подумал Листопадов. Покормил кота, вскипятил чайник, выключил люстру, включил торшер и радио. Эля… Добрая, наивная, одинокая и такая милая. Он погладил ее по волосам, взял в свои руки ее маленькую ладошку. Эльвира вдруг зашевелилась и высунула ногу из-под одеяла. Листопадов хотел накрыть ее, как вдруг заметил, что нога ее холодная. Руки горячие, а ноги холодные. Как так? Радио что-то бормотало о культурной программе на вечер, кот принял Листопадова  за своего, тёрся возле его коленок. Листопадов аккуратно, чтобы не разбудить Эльвиру, стал снимать с себя носки – тёплые, шерстяные, подарок Леночки на Новый год. И стал бережно надевать их на ноги Эльвиры. А сам так и остался сидеть с голыми ногами. Кот прыгнул на коленки, по радио передали: "Исполняет  Муслим Магомаев!" И полилась тихая музыка: «Ты – моя мелодия, я – твой преданный Орфей…» Листопадов заплакал. Это любимая песня его Леночки.  «Дни, что нами пройдены, помнят свет нежности твоей…» Он прикрыл лицо ладонями и плакал, как ребёнок. «Все, как дым растаяло, голос твой теряется вдали…» Нет! Хватит! Он встал,переложил кота на диван рядом с Эльвирой и выключил радио. Просидел в тишине долго, в какой-то момент даже задремал. Ему снилась Леночка, будто она стоит в дверном проёме, в своём любимом шарфике,расписанном мелкими цветами космеи, улыбается и говорит: «Да-да, все правильно, да!»   

На рассвете Листопадов проснулся. Шея затекла. Ногам было холодно. Он тихо встал с дивана, поправил съехавшее с Эльвиры одеяло, обулся и тихо вышел. Ботинки без носков непривычно натирали ноги.  А через час вернулся  с букетом люпинов, ромашек, ещё каких-то причудливых цветов. Вазу не нашёл – приспособил вместо неё литровую банку. Наполнил водой, поставил букет в центр стола, тихонько включил радио и чайник. Эльвира проснулась, села на диван, внимательно рассмотрела свои ноги в носках Листопадова, вспомнила вчерашний вечер, улыбнулась и стала наблюдать за Листопадовым. Он повернулся и сказал:
- Доброе утро, Эля!
- Доброе! – Эльвира протянула вперёд руки, потягиваясь.
- Я тут подумал… Я хотел…
- Подожди. Иди сюда. Подойди ко мне.
Листопадов сел на корточки рядом с ней. Она положила ему свои руки на плечи и сказала:
- Да, Коля, Мне кажется, я знаю, что ты хотел мне предложить. Я согласна.
Она засмеялась. - И сделай, пожалуйста, чаю. Сладкого.
  Кот Алекс недоверчиво посмотрел на хозяйку.

Утреннее солнце ласково бродило по подоконникам, по столу со скатертью, по ромашкам и колокольчикам, радио тихо журчало что-то про повтор вечернего культурного сеанса. И все тот же голос пел: «Стань моей Вселенною, смолкнувшие струны оживи…»