Откровение

Довольно взгляда иногда
И слова, чтоб разжечь сомненья...
И станет краткая строка
Заветной фразой Откровенья.




      А хорошо было когда-то в Союзе ездить в дальних поездах. Вести долгие непринужденные разговоры с незнакомыми тебе людьми и под перестук колёс рассматривать пробегающие мимо проселки, станции, телеграфные столбы и, когда вечерело, брать из рук проводника ароматный чай в граненом стакане в подстаканнике, делиться с соседями едой и вести долгие откровенные разговоры обо всем, что интересовало или тревожило, ожидая от случайного попутчика какого-нибудь совета, а если нет, так хотя бы участия.
Да и почему нет ? Можно ли было чего-то опасаться, сидя здесь, мог ли он, этот попутчик, здесь кому-то навредить, тот, кто вот уже через несколько часов сойдет на какой-то незнакомой станции, забудется на век и сам уже никогда никого не вспомнит.
       Он знал это и на это рассчитывал... Недавно женившись во второй раз, он, не прошло и года, чувствовал, как неожиданно трудно складывается его новая, такая когда-то желанная, семейная жизнь.
Их легкое с женой недопонимание вначале, постепенно установилось, как некое привычное состояние, когда двусмысленность и недосказанность стали присутствовать в их доме, как вещи, не случайные, а приобретенные будто навсегда. Его отношения с падчерицей, от привязанности в первые дни, перешли в стадию скрытой отстраненности и порой даже враждебности с ее стороны, а своего, такого желанного им ребенка, жена, казалось, уже и не собиралась рожать никогда.
Важнее всего вдруг оказались развлечения, устройство быта, зачем-то необходимый тогда в каждом доме “видик”, тряпки, помада и что-то там еще, что было нужней, важней и прежде всего на свете.
Киношный постулат “потом всё простит, да ещё и извиняться будет” постепенно приобрел силу, обустроившись в их доме, как шкодливый прожорливый кот, который ласкаясь перед сном, всякий раз думает, что б еще прибрать себе, проснувшись.
       Прошло уже несколько долгих недель, с тех пор как, собравшись как-то сразу, подалась его жена в дорогу на учебный семестр в какой-то замшелой заочной академии искусств, оставив ему на попечение непутевую старшеклассницу-дочь, и, в очередной раз загадочно улыбаясь, промурлыкала на прощанье что-то невнятное о месте занятий, сроках и прочих неважных, как она считала, мелочах.
Вскоре от нее пришло письмо, где она коротко и, опять же, невнятно сообщала о месте своего пребывания, опустевшем быстро кошельке и трудностях тамошней жизни. Просила ей не писать, так как с доставкой писем были трудности, а о том, что ей может быть еще понадобится, она сообщит, когда захочет, сама.
И был, не в содержании этого письма, но в форме его, какой-то знакомый, как ему казалось из опыта, туманный намек на что-то странное и непонятное, что заставляло его потом еще и еще раз это письмо перечитывать, ища и не находя в нем какой-либо явной разгадки.
Оказией через знакомых людей пришли от нее и некоторые другие сообщения, такие же странные и туманные, как ее письмо, и все это вместе вызывало его тревогу, усиленную непониманием того, что именно с его женой происходит.
        Рабочая неделя подошла к концу и впереди были выходные, когда, собравшись второпях, он успел на скорый поезд, рассчитывая, прокемарив в нем ночь, оказаться следующим утром в городе ее “страданий”.
Города этого он не знал совсем, места ее нахождения и планов на выходные - тоже, и было еще немало важных и не очень вещей, которые могли свести на нет всю его неожиданную затею. Поэтому, отправляясь в путь, он составил в голове своей некий авантюрный план, который начинался с того, что ему нужно было выяснить о месте ее пребывания как можно больше, еще находясь в поезде. А дальше - уж как повезет…
        Учитывая его практичность и трезвый ум, расчет его, в теории, казался возможным или, по крайней мере, он полагал, что в его ситуации что-то делать было лучше, чем не делать ничего и гадать.
Поэтому, устроившись в плацкартном вагоне, он прежде всего стал изучать ехавших с ним пассажиров, чтобы угадать, к кому лучше подсесть с вопросами и как можно больше всего узнать.
На его беду, вагон был почти пуст, и вокруг себя он нашел всего лишь несколько человек, явно не заинтересованных в общении и, к тому же, совершенно не интересных ему самому.
        Нудно и долго тянулась ночь, поезд то и дело останавливался на какой-то станции, из вагона выходили и заходили в него какие-то люди, которые тут же укладывались спать, не имея ни малейшего желания хоть с кем-то общаться.
С утра заскрипели полки, и он еще попытался несколько раз осмотреться вокруг, чтобы выбрать себе подходящий объект для разговоров, но, увы, ничего подобного не нашел.
Так он понял, что начальная стадия его плана не удалась и как все сложится дальше, было совершенно неизвестно.
        А поезд тем временем приближался к станции назначения, и на это явно указывали мелькавшие мимо пригородные строения, участки дач, люди на станциях, оживленные в ожидании посадки.
        Когда до прибытия оставалось меньше часа, в вагон вошла новая пассажирка и, несмотря на массу свободных мест вокруг, почему-то направилась именно к нему и присела напротив.
Она была хороша собой, свежая и румяная с утра и по-городскому невызывающе одета. Её заметная чистота, русые волосы и неброская славянская красота были теми факторами, которые неизменно и безоговорочно импонировали ему в женщинах, вызывая истинный неизменный интерес и желание общаться. И поэтому, увидев её, он подумал сразу, что хоть в этом-то ему в это утро повезло - встретить такую красоту.
Он еще успел подумать, что, будь это раньше и будь это только возможно, закрутил бы с ней непременно роман, как он умел всегда это делать, но… Он сам удивился вдруг посетившей его этой мысли, такой странной и неприличной в его положении, что тут же ее отогнал.
Тем временем, устроившись на сидении, женщина, а ей было не более тридцати, вынула из сумочки книгу и было уже приготовилась читать, когда он, сам того от себя не ожидая, вдруг заговорил.
    - Извините, - сказал он, нерешительно глядя на нее, - можно мне с Вами поговорить ?
Подняв на него глаза, она одобрительно кивнула, и во взгляде ее он прочел  неподдельный живой интерес, сразу же ободривший и подстегнувший его к разговору.
Это был его последний и единственный шанс. И он стал говорить очень быстро, чтобы успеть, и очень убедительно и внятно - так, как он сам рассказывал себе это уже давно и много-много раз.
И он раскрыл ей краткую истории этой его якобы честной, но неправильной любви, ее возможном теперь крушении и объяснил свою обязательную и неотложную необходимость сейчас же, немедленно, все понять…
Она слушала его, не перебивая, кивая изредка в ответ и, казалось, все понимала и была явно на его стороне.
И он продолжал говорить, рассказывая ей о своих чувствах и переживаниях и связанных с ними событиях и вещах так честно и откровенно, как не говорил об этом ни с кем и никогда до нее и после, и чувствовал, что весь этот разговор был уже не столько ради того, чтобы убедить ее в чем-то, но был необходим ему самому, чтобы еще раз окончательно убедиться в правоте своих переживаний и своих, может быть, напрасных забот.
Когда он закончил, она смотрела на него прямо и честно, и в глазах ее он прочел сопереживание человека близкого, знающего и безусловно понимающего, о чем шла речь.
В эту минуту что-то неясное и необъяснимое связало их вместе, но у него уже не было ни времени, ни сил осознать это, а лишь было желание как-то пересилить и скрыть от нее свое смущение и вновь прорвавшуюся зачем-то наружу боль.
      Проходящий рядом проводник сообщал о прибытии, когда она, вырывая листок из записной книжки, вдруг стала быстро объяснять ему, а затем и писать, как добраться поскорей до нужной гостиницы и потом оттуда - до общежития, где, очевидно, жила его жена, и как все ему устроить. На том же листке она записала номер своего телефона и, уже прощаясь, просила, если можно, сообщить ей о том, как все это закончится.
        Они еще, смущаясь, пытались что-то друг другу сказать, выходя из вагона, когда хлынувшая на перрон толпа закрутила их в водовороте своем, развела в стороны и заслонила навсегда.
      Редко после вспоминал он этот случай, потому что сама поездка и та встреча - в памяти его были неотделимы от всего, что он пережил в те долгие, мучительные для себя, дни и составляли некую часть его боли, в очередной раз пережитой им большой ошибки, суммы его прошлых и будущих разочарований, его несбывшихся надежд и являлись тем неожиданным поворотом в его судьбе, который оттолкнул его, как ему казалось, несправедливо, далеко назад, лишив, возможно, последней надежды обрести личное счастье.
      Только навсегда покинув те места, с расстояния прожитых лет, он однажды вспомнил тот поезд, женщину в нем и события, связанные с поездкой, и нашел в произошедшем с ним не удивившую его, как ему казалось когда-то, приятную, но очевидную случайность. Он осознал вдруг, что все, произошедшее с ним до, во время и после, не могло бы произойти, более того - было совершенно невозможным, не будь на то промысел Божий, естественный и объяснимый одним только словом - Откровение.