Митофан

      Бабушка и дедушка Оли жили в Завокзальном районе города Баку, в небольшом Чапаевском переулке. Здесь в одноэтажных дворах обитали азербайджанцы, русские, армяне, встречались и еврейские семьи. Четыре дочери бабушки и дедушки выбрали себе в мужья представителей всех местных национальностей. Поэтому, когда на праздники в отчем доме собиралась вся семья, было интернационально и весело.  С русскими бабушкой и дедушкой ещё жили два старших внука – по отцам азербайджанец и армянин, которые скорее годились им в сыновья по возрасту. В тёплое время вся детская жизнь дворов проходила на улице. Машин тогда было немного, и в Чапаевском переулке можно было спокойно играть на проезжей части. Главную дорожную опасность представлял в то время трамвай, который ходил по улице Чапаева – центральной магистрали Завокзального района. У мальчишек была дурная игра – прицепиться к трамваю сзади и проехать целую остановку. Было много травм и несчастных случаев, но это не останавливало подростков. У двоюродных братьев Оли был друг Витёк, который остался без обеих ног в результате этой игры. Он ездил на самодельной платформе на подшипниках, лихо играл на ней в футбол и ловко лазал по деревьям – руки у него были очень сильные.

     Два-три раза в неделю Оля с мамой навещали бабушку с дедушкой. Пока взрослые пили чай и вели свои взрослые разговоры, девочка с местными подружками играла в мяч или прыгалки, или они болтали, сидя на лавочке, или наблюдали за мальчишками, которые гоняли в футбол.

     Практически в каждом дворе была своя страшилка, с её помощью взрослые худо-бедно поддерживали дисциплину разгулявшихся подростков.
     - Будешь баловаться – отдам тебя милиционеру!
     - Ты хулиганишь опять! Вот позову  собачий ящик – пусть и тебя возьмут с собаками!
     - Не слушаешься мать, вот придёт Митрофан и заберёт тебя, будешь знать, как без родителей жить!
   
     Митрофан был страшилкой бабушкиного Чапаевского переулка. Бабушка называла его Митофан из-за того, что  её внучки  в детстве не выговаривали букву эр, и в ответ на её угрозы жалобно просили:
     - Не отдавай Митофану, не надо! Лучше в милицию!
 
     Оле было интересно, кто же такой этот страшный Митофан, которого боятся пуще милиции? Она расспрашивала бабушку, но та неизменно отвечала:
     - Что, сама к нему захотела? Страшный он, хуже лешего!
 
     Про лешего Оля знала, видела картинки в книжках. Нельзя сказать, что леший пугал девочку, но Митофан же был страшнее! Оля расспрашивала о нём старших братьев и подружек, но они тоже боялись Митрофана, и рассказывать о нём не желали. Оля знала только, что он изредка приходит в переулок со своим большим мешком и уносит в нём маленьких непослушных детей. По её прикидкам в мешок поместиться она уже не могла, и надеялась, что  в случае чего сможет нырнуть в ворота двора, там добежать до бабушкиной двери и спрятаться  от митрофановой напасти.

     Долгое время часы прихода Митрофана в Чапаевский переулок и посещения Олей бабушки не совпадали, и страшилка превратилась в бесплотную легенду, выдуманную кем-то и когда-то. Но однажды, сидя за столом у бабушки девочка услышала за окном истошный многоголосый детский крик:
     - Митофааан! - потом раздался топот разбегающихся ног и воцарилась тишина. Затем издалека стали приближаться тяжёлые шаги и стук палки о мостовую. Оля с любопытством, пересилившим страх, тихонько подкралась к окну, чтобы, наконец, увидеть страшного Митофана. Но бабушка быстро обнаружила её за занавеской и прогнала:
     - Не лезь, жуткий он, урод этот!  Сам подойдёт!
     Девочка тогда спряталась за шкаф и стала ждать, надеясь хоть одним глазком что-нибудь разглядеть. Через несколько минут рядом за окном раздался глухой  тяжёлый голос:
     - Хозяйка, здоровы будьте!
     – И вам не хворать, - ответила из кухни бабушка и вошла в комнату, что-то держа в руках.
     – Нет ли у вас непослушных деток, мне на ужин сегодня есть нечего?

     Оля задрожала за шкафом и, кажется, попыталась пролезть в щель между ним и стеной. Ей впервые было не просто страшно - ужас охватил всё её существо. Бабушка помолчала, потом, подойдя к окну, мягко ответила:
     - Нет, Митофан, нету. Все детки у нас хорошие. Вот тебе хлебушка на ужин и картошка, сам сваришь. Бери и иди к себе отсюда! – она протянула свёрток за окно. Оля, осмелевшая от её ответа, выглянула из-за шкафа и увидела, как огромная рука без одного пальца взяла бабушкино подношение.
     - Спасибо за угощение, хозяйка, пойду в другом месте фулюганов искать.
 
     Девочка вновь спряталась за шкаф. Бабушка и нашла её здесь – Оля сидела на полу и в страхе закрывала руками голову и лицо.
     - Да не бойся ты, не ест он детей. Несчастный он, ходит побирается. И детей пугает, вроде как порядок наводит. Так на хлеб и зарабатывает, - она подняла внучку с пола, умыла холодной водой и дала конфетку.
     - Я видела его руку, - прошептала девочка, – страшная, большая, волосатая и  без пальца… Он сам тоже огромный?
     - Нет, - бабушка вздохнула, - он карла.
     - Страшный карла Черномор? – про карлу Оля знала из «Руслана и Людмилы» Пушкина. Там это был старик очень маленького роста, с выпученными глазами, лысый и с большой длинной волшебной бородой. – У него волшебная борода?
     - Какой Черномор? Местный он, карла Митрофан. А бороды у него и своей нет,  не то что волшебной. Не растёт. Убогий он.
     - Я не приду к вам больше. Я не хочу его видеть, я боюсь.
     - Как знаешь, - ответила бабушка, не став спорить.
 
     Конечно же, к бабушке Оля приходила, и даже пару раз издалека видела Митрофана со спины. Короткие кривые косолапые ноги, длинное тело, большая голова и короткие руки с огромными кистями. Через плечо у него висел грязный мешок, и Оле почему-то казалось, что там кто-то шевелится. Каждый раз у неё в груди всё замирало и она закрывала глаза, словно надеясь таким образом исчезнуть и не встретиться с Митрофаном.

     Однажды светлым летним вечером дети играли в круговую лапту на проезжей части Чапаевского переулка. Игра была азартной – девочки против мальчишек. Гвалт и шум стояли сумасшедшие, болельщики с обеих сторон не жалели молодых глоток, подбадривали игроков и вмешивались в спорные моменты. Так как район был интернациональный, все кричали на всех языках – русском, азербайджанском и армянском, свободно переходя с одного на другой. И в этом многоязычном многоголосье, шуме и оре, никто не заметил, как подошёл Митрофан. Только Оля вдруг обратила внимание на застывшую посреди игры девочку, с ужасом смотревшую куда-то в сторону. Оля повернулась и впервые увидела страшное лицо карлы – грязное, словно измазанное землёй, морщинистые щёки и лоб, полуоткрытый кривой рот с жёлтыми кривыми зубами, огромный нос с порваной правой ноздрёй и глаза …
 
     Неожиданно девочка встретилась с глазами Митрофана. Круглые, чуть навыкате, чёрные глаза словно обездвижили её и приковали к себе и к асфальту. В девочку летели мячи, но она даже не чувствовала боли от их ударов. Её затягивало в чёрную воронку, освободиться из которой не было возможности. И уже на самом её дне Оля вдруг увидела, почувствовала и ощутила невероятной силы боль. Это была боль одиночества, страха, унижения, боль страдания телесного и душевного, боль неприкаянности и ненужности человека в этом мире. Девочка напряглась, пытаясь вырваться из тисков чужой мучительной боли и отвести глаза. Но, как только это удалось, она мгновенно осознала, что сама не желая проникла в глубокую тайну этого жуткого человека. Ужасный Митофан не был силён и страшен, он был слаб, он был жалок, он страдал, и он боялся этого мира…

     Митрофан понял, что его тайна стала явной, и, потрясая своей палкой, злобно истошно заорал. Он выкрикивал, очевидно, первое, что ему пришло в голову:

     - Ты зачем болтаешь на чужих языках! Не сметь! Говори на своём, а то поймаю и уволоку! – он стянул с плеча мешок, открыл его и  зловеще захохотал.  Под лающие и квакающие звуки его могильного смеха дети разбежались кто куда. Из ворот выскочила Олина бабушка с чайным полотенцем в руках. Она обняла внучку, ограждая от неведомой опасности, замахала на Митрофана полотенцем и закричала:

     - Пошёл отсюда, Митрофан! Ноги твоей чтобы не было на нашей улице! Вон!
     Тут из ворот выбежали ещё чьи-то родители и тоже стали гнать карлика. А Оле было невыносимо жалко его. Она узнала его тайну, его боль, ей хотелось помочь ему, но она ничего не могла сделать. Бабушка привела её в дом, усадила на табурет, и протянула стакан воды. Оля заплакала, сначала тихо, а потом рыдая всё громче и громче:
     - Митофану самому страшно… и очень больно… у него всё болит… Надо помочь, а вы прогнали его… Давай, что-нибудь сделаем… Ты же сильная…. Или дедушка…

                ***
     Митрофан больше не приходил в Чапаевский переулок. Но с тех пор Оля не говорила ни на одном языке, кроме родного. При всех попытках учить какой-либо язык, в душе её поднимался страх и звучал глухой тяжёлый голос:
     - Не сметь!