Паломник

Про грехи каждому известно; всякий, чего скрывать, хоть один за жизнь совершит – дело не хитрое.Ну, подумаешь, пожрать наш брат любит или к бутылке приложиться, а то из–за нее или, например, денег голову кому свернет; нашим бабам под семьдесят, а они мужей меняют, что молодым завидно делается. Чего видим, к тому уже давно привыкли.

Узнал я недавно про еще один вид греха.
– Знаешь, что такое симония? – спрашивает меня мужичок, тыча пальцем в соборную брошюрку. – Нет, – отвечаю.
Повстречал я его на дороге – зачем и куда шел, не помню, – он навстречу ковылял, да остановил и спросил, где, дескать, автостанция находится. Указал я ему в ту сторону, куда сам путь держал. Что ж, так и пошли вместе, пока идется.
– Далековато будет. Вы не местный? – говорю ему. Вижу, в таком виде он много не пройдет: ни штанов целых – только треники со штрипками, ни зонтика – лето–то дождливое выдалось; на ногах грязные белые носки и резиновые сланцы, на спине небольшой рюкзак – так только до магазина годно пройтись, иначе холодно и срамно.
– Я привыкши, паломник я, из Киева буду, из Зверинецкого монастыря, слыхали, может? – отвечает. – Не любите вы нас, украинцев, да? Война это все, чтоб ее. Моя мать киевская, отец с Дальнего Востока: здесь меня хохлом обзывают, на Украине я москаль – куда податься, ума не приложу.
– Да вы не говорите никому тогда про свои корни, путешествуйте себе на здоровье. И помалкивайте, никто не догадается, как вы сделаны.
– Как же, нельзя врать, грешно, а правду скажешь – как с собакой обращаются. Лукавый их нехорошему учит, вот они и кидаются со своей ненавистью на других. И ведь не привыкнешь к таким злостям, терпеть остается, – вздыхает он.
Вид у него был побитый, дохленький. Пил, наверное, много, может, убил кого – не зря руки в татуировках. Ан нет, татуировки – самые натуральные молитвы, вернее быть, строки из молитв.
– Не все плохие, вам глупые люди просто попались, не учили их в детстве терпимости и истории. Учили бы, тогда знали б, что беречь друг друга надо, а не ошибки исторические, так сказать, повторять, – утешаю я.
– Глупые... Много их. Я тоже глуп, на кривую дорожку ступаю, как в печаль уйду, а дома я в ней, ох, часто. Вот и ушел в Архенгело–Михайловский монастырь, трудником. Там с монашком одним разговорился, то–се, он и взял меня с собой паломничать. Сам, значит, миссионерствует, помогает всем, а я следом бегаю. Трудно, надо сказать, без крыши, без денег, без еды – монашек-то одним духом святым питается, ей–богу! А я так не умею.
– Где же сейчас твой монашек, чего один слоняешься? – удивился я.
– Да в загранице он где–то. Вернется скоро, я с ним не поехал, заграничного паспорта, говорит, у меня нет. Теперь надо на автостанцию, в эту, как ее...Сергиево–Посадскую епархию ехать, шут знает зачем, монашек сказал – еду. И знаешь что, ведь я всегда монашков да священников слушался, вот как скажет, так делаю – божьи люди, знают, как мне на правильный путь встать. Чувствую же благодаря этому внутри нравственность какую–то, близость к Богу. Пить бросил, от грехов отошел, высокое в себе почувствовал, курение вот хочу оставить, да пока Господь не дает, – рассказывает паломник. – Побывал в вашем местном монастыре...(тут он задумался, вспоминал название монастыря), и ужаснулся. День провел и сбежал: условия жизни отвратительные, нечеловеческие, прямо сказать. Для прихожан все чинно–мирно, пришли–ушли, а трудникам – я же трудник, – хуже блохи приходится. Кругом люди злые, разврат, батюшки друг у друга воруют, у прихожан воруют, у монастырских воруют: по улицам миряне ходят более духовные, чем церковники.

Я подтвердил про этот монастырь, слава у него дурная. «Не показалось, значит» – заключил попутчик. Еще дядя мне рассказывал, что подвыпившие духовники того монастыря на поле с монашками любились на обозрении у деревенской ребятишек.
– Думал, может, только тут оно так. По другим церквям и монастырям походил. Так, скажу тебе, и того хуже. Батюшки за молитвы на литургии деньги брали и пожертвования на постройку храма в «общак» кидали и делили потом по своим карманам. За отпевание покойников такие суммы просили, что господи упаси кому–нибудь внезапно отойти – живые родственники по миру пойдут, честное слово. Вот такой получается церковный бизнес, очень, скажу тебе, прибыльный.

Порассуждали мы с ним немного на эту тему. «Они, – говорю, – такие же, как все вокруг: любят выпить, женщин и покутить; хочешь верить – верь про себя». Тут он достал из рюкзака брошюрку, что его монашек безвозмездно распространял.
– Подарю тебе, – говорит. Открывает, листает, останавливается на нужной странице и читает: «Во многих храмах действует определенный «прейскурант цен»...». Только теперь я заметил на его руках жирные шрамы самоубийцы.
– «Покаяние в симонии», – произносит он и указывает на заголовок страницы. – Знаешь, что такое симония? – смотрит мне в глаза. – Это очень, очень прибыльный бизнес. Вот что такое.

Хотел попутчик забрать у меня назад брошюрку, боится, говорит, что я разверуюсь, если прочту, разочаруюсь в святом, так сказать. Успокоил я его. Попрощались. Напоследок он спросил, нужно ли, как я считаю, в церковь ходить, и ушел, не выслушав ответа. Больше я его не встречал, и в церковь перестал ходить. Верю внутри себя.