Священник и мусульманка

Что общественный транспорт – место чудес, то это я давно знал: еще с тех пор, как наш сельский автобус пережил внутри себя три свадьбы и три нечаянных рождения ребенка у одной и той же женщины. А что до информационной, так сказать, насыщенности, то насыщенность эта пришла в наше село позже: вышли на пенсию бабенки, что на работу на автобусе раньше катались, так перешли сплетни со двора на колеса. Теперь женский контингент у нас только развлечения ради катается – то до ближайшей деревни, а то деревенский поп организованную поездку в город устроит в экскурсионных целях.

И вот услышал я как–то раз – зачем и куда ехал, уже не помню, – одну историю.
– Конфессия вся эта – чепуха, я вам скажу, сплошной обман; людям только здоровье портит! – рассуждал «хвост» автобуса.
- Да чего ты несешь такое, дура; причем тут конфессия твоя? Верят и пущай верят, в Бога верить не грешно и не портит ничего, а от безверия и делов наворотить таких можно, что никакой двугривенной свечкой перед образом не откупишься, если вдруг окажется, что Бог в самом деле есть, – заговорили в ответ.

К спору подтянулись прочие граждане – кто начинал поддакивать, кто свое мнение бойко озвучивал, словом, развернулось не очень шумное, но оскорбительное другим пассажирам мероприятие. Сидишь себе спокойно, в окне жару и жучков–червячков созерцаешь, мысли всякие возвышенные в голове крутишь, и тут такое! Негодяйство тут и там, помолчать людям не дают. Вот я и подключился к спору – а чего делать–то?
– Про бывшего нашего батюшку знаете, братцы? – вставил я. – Нет? А вот он и есть живое доказательство, что от веры на врачах разориться можно. Сами все своими глазами видели, честное слово.

Дело было, значит, такое.

Всем известно, что в храмах да монастырях священники – люди самые обыкновенные: и выпить не прочь и повеселиться, а кто поразвязнее, то там уж, так сказать, до мимолетных конкетов горазды. Отец Никитий был обыкновенным человеком, любил в меру вино и триктрак, пляски и деревенские праздники, и людей к себе располагать умел (как же по–другому, иначе на исповедь никто не придет, и будет все село в другие церкви пожертвования делать). Словом, всякая собака знала его с положительной стороны, старухи после причащения как одна помирать передумывают.

Женился однажды отец Никитий на женщине красоты, прямо сказать, невероятной. Глаза черные, блестящие, кожа смуглая, фигура, что называется, все при ней. И хозяйка превосходная, и кроткая – ни слова поперек, – и здоровается со всеми сельскими приветливо, и хлебом угощает.

Встала только между молодоженами серьезная препона: он православный, она – мусульманка. Думали–гадали, как решить вопрос с верой – ей в православие обратится или ему в мусульманство?

Оба своей вере были верны как щенки хозяину. Отцу Никитию строго–настрого нельзя было отлучаться от христианской церкви: другого бизнеса у него не было, да и не умел он больше ничего. Жена при отказе от своей веры могла схлопотать опалу трех поколений предков, следивших украдкой за ее шагами из родительского дома, и вдобавок среди своего народа получить такие гадкие мнения, что ни одна хозяйка ее бы даже умирающей на свой порог не пустила.

Отец Никитий с супругой решили оставить все на местах. Сыграли две церемонии. Сперва для ее семьи, по всем традициям, затем для семьи отца Никития, как положено, с выкупами и караваями – в том и другом случае близкие и знакомые не знали, что супруга и супруг остаются при своих убеждениях, полагая, будто один из них принял веру другого. Отец Никитий с супругой не ставили друг другу упреков, честно принимали положение. Доводы сердца оказались убедительнее разума. И все хорошо сложилось. Хорошо, да не совсем.

Семейная жизнь дала течь после первых гостей. Гости же они как, раз впустил, потом весь год веником не выгонишь. Что у себя их принят – так оно не страшно. Проблема образовалась из похода в гости к родителям.

Пришли, значит, молодожены к супругиному отцу (мать давно умерла). Супруга отца Никития выполняет все, как настоящая православная, перед иконкой перекрестится трижды, прежде, чем войти, поклонится в пояс, войдет, снова трижды перекрестится, поклонится – отец Никитий выучил ее тому, а где подзабывала – в бок тыкал, рукав оправлял, подмигивал, шептал, что отвечать следует. А отец все с пониманием, дескать, новый путь, все понимаем, поможем, чем сможем. Поначалу она крестное знамение совершала с видимой неохотой и в неправильном порядке, перед дверью обувь снимала и оставляла подошвами слитно. Потом попривыкла. Начались неприличного для нее рода вещи: и водочкой ее соблазняли, и сало в рот пихали, как дело дошло до дерзко–пьяных вопросов интимной жизни, так она не выдержала, расплакалась. Всю ночь потом в подушку ревела. Всякий раз ревела, придется только на людях попритворятся, предать Всевышнего. Что делать, любовь все стерпит.
Затем к супругиным матери–отцу шли. Там уже отец Никитий скрипя сердцем снимал крестик, но все–таки прятал поближе, в карман штанов: тем и утешался. И, значит, уже по напоминаниям молодой жены спиртного перед выходом ни капли не брал, в гостях с полным уважением, лишнего не болтал, врал, как говорится, с три короба, когда дело до вопросов о религии доходило, а сам по возвращении домой иконки все обмусоливал, молился за троих, епитимьями сам себя наказывал: на хлебе–воде сутками сидел, лбом перед храмом бился, в другие города ездил на исповеди, чтобы свои ничего не узнали.

Любовь и сердце все вытерпят.

А здоровье нет.

Года два они так терпели–терпели, пока жена не спилась со свекром, а отец Никитий настолько отощал от жестких постов, что стал похож на хосписного больного: беззубого, безволосого, с серой кожей и разрушенными мечтами.
– Говорю же, не доведет до добра конфессия, конфессия она во вред, вот какая конфессия! – Что с ними потом сделалось? Развелись или померли? – спросил кто–то у рассказчика.
– Отец Никитий в монастырь ушел, а жена его к свекру. До сих пор вместе живут, свекру–то все равно в кого верить, Бог–то один на всех.