Фата Маргана

  И стал без конца передаваться из одного слоя… другого… третьего… так что образ чёрного монаха то в Испании, то на дальней атмосфере. В другой его видели: авторитарный мираж типа Фата-Моргана. День был. Север. 20-го же августа наблюдалась замечательная большая морозная дымка. Далёкие льды, ясные и светлые, с голубым небом внедрённых ледников, которые отражаются в голубых порождённых небесах отвесных утёсов. Шельфовые белые и золотистые города Востока, озёра и протоки вод у основания шпилей, образованные далёкими, раннее появляющимися очертаниями близрасположенных, колышущиеся фиолетовых и кремовых слоёв.

  Невиданными айсбергами над ними парят льды, они то поднимаются, то опускаются. Отражения ещё более далёких айсбергов превращались в бесконечно меняющееся действо: дрожали, рассеивались и появлялись вновь. Окрашены золотом к северу, пурпуром к югу льды и айсберги, урвавшие лучи солнца. Сначала замок, затем воздушный шар принимают самые причудливые…

  Быстро превращается в огромный гриб, только что воспаривший над горизонтом и являющийся вертикальным удлинением объекта, мечетью или собором.

  Характерная особенность, окружающая замок. Стены или вертикальная небольшая ледовая гряда выглядит, как часть усиливающая потоками сравнительно тёплой скалы. Мираж вызван преломлением света и каналов. Вскрылись в восьми-двадцати поднимающихся трещинах и милях к северу и югу.

  В воздухе гористой страны с массами Элиза увидела перед собой как бы плавно возвышающийся огромный замок, обвитый блестящим льдом на скалах. Между скалами качались пальмовые леса и смелые воздушные галереи из колеса. Элиза спросила не это ли та страна. Роскошные цветы величиною в мельничные… Она видела перед собой чудный, вечно… Куда они летят? Но лебеди покачали головами, они не смели принести ни единого изменяющегося облачного замка Фата-Морганы.

  Свой взор на замок: и вот горы, леса и замок человеческой души. Элиза опять устремила одинаковые величественные церкви. Сдвинулись вместе, и из них образовалось двадцать звуков органа, с колокольнями и стрельчатыми окнами. Ей близко, но вдруг превратились в целое шумное море. Теперь церкви были. Увидела, что это просто морская флотилия кораблей.

  Элиза вгляделась пристальнее глазами, у неё были вечно сменяющийся туман, поднимающейся над водой да какой-то монах одетый в чёрное. Шли воздушные образы и картины тысячу лет, несколько миль от того места где, он шёл по пустыне. Где-то в Сирии или Аравии. Медленно двигались по поверхности озера рыбаки и видели другого чёрного монаха. Забудьте все законы оптики, этот второй монах был мираж, теперь мираж, получился другой мираж, откажется, не признает.

  Слушайте дальше.

  Спросила не это ли та страна… Роскошные цветы, смелые воздушные галереи из колеса Элизы. Куда они летят? Но величиною в мельничные…

  Она видела!

  Не перенести ни единого изменяющегося… Облачные лебеди покачали головами, они не смели при горах, лесах, замке человеческой души и замке Фата-Морганы. Свой взор на замок: величественные церкви сдвинулись вместе, и из них Элиза опять устремила одинаковые колья и стрельчатые окна.

  Ей близко!

  Образовалось двадцать звуков органа с кольями. Теперь церкви были; увидела, что это просто, но вдруг превратилось в целое шумное море пристальных глаз. У неё была вечно морская флотилия кораблей. Элиза вгляделась в воду, да, как какой-то монах одетый в чёрное. Сменяющейся туман поднимался над милей от того места, где он шёл по воздушным образам и картинам.

  Тысячу лет двигались по поверхности озера рыбаки и пустыням где-то в Сирии и Аравии. Медленные законы оптики, этот второй монах. Был мираж.

  Видели второго чёрного монаха?

  Забудьте! Все, кажется, не признают.

  Слушайте!

  Дальше от миражей получился другой мираж на твоей футболке. Я бы её сжёг этим: «взрослый не значит взрослый». Был написан, заслужил. Руки сами просятся в ледяные объятия. Не ограничился ты ничем больше. Но это не посвящение, даже не лист протокола… блокнота, но я тебя б придушил, а не обнял. Взрослеть я не буду! Плюётся чёрными мухами, над головой пылает футболка. Знамя подростка. Ты же давно убил в себе осевшую в душе обиду. Я не дам убить почерк. Родные скажут, что я слишком грустный человек: заледенелые строчки, нервный.

  Как знать другого? Третьего? Так что образ чёрного стал без конца передаваться из одного слоя в другой. Его видели? Авторитарный мираж монаха то в Испании, то в дальней атмосфере августа, наблюдалась замечательная большая… типа… Фата-Моргана. День был. Север. Двадцать жилых с голубым небом внедрённых ледников, морозная дымка далёких льдов, ясная. И свет небес. Отвесные утёсы, шельфовые, белые, которые отражаются в голубых порождённых токах. Вода у основания шпилей и золотистых городах Востока.

  Озёра, плоские, близрасположенные, колышущиеся далеко, с чертами айсбергов. Над ними парят льды, фиолетовых и кремовых слоёв более далёких айсбергов. Превращались в отражения, рассеивались и появлялись. Вновь окрашено бесконечно действо, дрожали айсберги, урвавшие лучи солнца. Замок, причудливый, быстро превратился затем в воздушные шар. Вертикально удлиненный гриб. Только что воспаривший горизонт.

  Особенность, окружающая замок… стены объекта… мечеть, собор характерные. Глядит как часть, усиленная потоками вертикальными. Небольшая ледовая гряда.

  Вы?

  Преломление света и каналов. Вскрылись сравнительно тёплые скалы. Мираж вызван милей к северу и югу. Двадцать поднимающихся трещин, плавно возвышающийся огромной страной с массами. Элиза увидела между скалами пальмовые леса, обвитые блестящим льдом.

  Над головой пылает футболка. Знамя подростка – ты. Взрослеть я не буду, плюясь чёрными мухами, дам убить почерк. Родные скажут, что я слишком давно убил в себе осевшую в душе обиду. Я не нервный.

  Как знать другого, третьего? Образ грустного человека заледенелых строчек.

  Видели авторитарный мираж чёрного монаха то в Испании, то в дальней атмосфере с голубым небом внедрённых ледников, морозная Фата-Моргана. День был. Север.

  Двадцать жилых отвесных утёсов, шельфовых, белых. Дымка далёких льдов ясна. И свет небес. Основания шпилей и золотистых городов Востока. Отражается в голубых порождённых токах вода с чертами айсбергов. Над ней парят озёра плоские, близрасположенные.


  Превращались в отражения льды фиолетовых и кремовых слоёв. Более бесконечно действо. Дрожали айсберги.  Урвав. Рассеявшись. и Вновь окрашено в воздушный шар, вертикально. Лучи солнца и замок причудливый, быстрый горизонт. Особенность, окружающая замок - удлинённый гриб. Только что воспаривший как часть, усиленная потоками вертикальных объектов – мечети и собора.

  Небольшая ледовая гряда.

  Вы?

  Преломление юга. Двадцать поднимающихся трещин. Мираж вызван милей к северу, и Элиза увидела между скалами пальмовые леса.

  Возвышалась огромная страна с массами, обвитыми блестящем льдом. Рот Иерусалима, солнце чёрное взошло.

  Эта ночь непоправима, а у нас ещё светло. Иудеи хоронили мать мою, благодати не имея. Жёлтое. Страшнее: «баю-баюшки-баю». В светлом отпевали прах жены, и над матерью звенели голоса, и священства лишены. В светлом храме иудеи солнцем осияны.

  Спросила, не это ли та страна израильтян. Я проснулся в колыбели чёрным колесом Элизы. Куда они летят? Но величиною в роскошные цветы. Смелые воздушные галереи из облачных лебедей мельничных она видела. Не перенести ни единой вековой души в замок Фата-Морганы.

  Они не смели про горе в замке, и из них Элиза опять устремила одинаковые на замок. Величественные церкви сдвинулись вместе. Двадцать звуков органа с кольями, теперь колья и стрельчатые окна ей близки. Образы превратилось в целое шумное море пристальных церквей. Увидела, что это просто, но вдруг Элиза вгляделась в воду, как какой-то монах. У неё была вечно морская флотилия кораблей, поднимающиеся над милей от того места, где он шёл по одетое в чёрное.

  Сменился туман по поверхности озера. Рыбаки и пустыни. Тысячу лет двигались этот второй монах, был мираж, видели где-то в Сирии и Аравии медленные законы оптики. Не признают.

  Слушайте дальше от миражей второго чёрного монаха, забудьте всё!

  Кажется ей, сжёг: «взрослый не значит взрослый» - получился другой мираж на твоей футболке. Я бы ледяные объятия не ограничил. Ты ничем больше… был написан, заслужил. Руки сами просятся в блокнот, но я тебя придушил. Это не посвящение, даже не лист протокола.