Каха

Посвящается всем гражданам СССР, кто служил в рядах Вооруженных Сил, принял присягу и торжественно клялся быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Морозное солнце выглянуло из-за облаков, ярко осветило хутор с его одноэтажными, а где и двухэтажными, куренями, еще заснеженными февральскими осадками. Где-то из-за живых изгородей и из-за краснотала гуменных плетней заголосили кочеты, как видно возвещая полдень. В одном из куреней раздавалась музыка и мужской пьяный гогот. И неудивительно: ведь, сегодня 23 февраля!

В большой комнате этого куреня, на втором этаже, в зало, отгороженной от входной двери сенями, за большим праздничным столом в центре, заставленным спиртными и прохладительными напитками, разносолами, закусками, сидело пятеро мужчин; они ели-пили, вели оживленную беседу, шутили, смеялись. Один из них, коренастый седоватый мужчина с пышными рыжеватыми усами лет пятидесяти-пятидесяти пяти — хозяин дома, Сергей Пантелеевич; он сидел во главе стола и при разговоре часто жестикулировал своими узловатыми, трудом раздавленными руками.

Время от времени его младший сын, Микола, бойкий чернявый юноша лет семнадцати, приехавший из города навестить родителей, вставал и ходил вокруг сидевших со смартфоном, чтобы снимать на видео гостей и брать у них интервью. Захмелевшие мужчины без всякого стеснения, даже с охотой, говорили в камеру.

—Ну и наснимал же сегодня Миколка! — воскликнул вдруг Сергей Пантелеевич. —Сутра потащил меня к памятнику произносить речь.
—А шо за речь, Пантелеич? — спросил Андрей Григорьевич, односельчанин.
—Сказанное, Григорьевич, на камеру повторять не буду, — сказал Сергей Пантелеевич другу. — Микола, — обратился отец к сыну, — покажь гостям, шо ты наснимал сутра.
Сын остановил видеозапись и переключил смартфон на режим «демонстрация видео». Гости все уставились на экран.

На фоне сельского памятника стоял Сергей Пантелеевич, как видно, в нерешительности — не знал, с чего и как начать:

«Шо, Микола, сымаешь уже? — «Бать, снимаю уже!» — немного с раздражением в голосе произнес сын. «В обчем, привет из хутора Октябрьского, — помахав пятерней, начал мужчина. —Наш хутор Октябрьский относится к Прикубанскому внутригородскому округу города Краснодара. В нашем хуторе проживает около семи ста душ. Ежели точнее, то шестьсот шестьдесят шесть душ… Ха, три шестерки, понимаешь ли… Во, как! Когда будете подъезжать к нашему хутору, то сразу заметите вот энтот памятник, посвященный нашим воинам-односельчанам, которые погибли в Великой Отечественной Войне» — «Бать, ты о себе расскажи!» — крикнул сын. —«А шо мне о себе рассказать-то?» — «Ну, все, что есть!» — «Ну, ладно… Величают меня Сергей Олександрович… Бакланов. Гм, для друзьяков своих я просто Серега или Пантелеич… Верно я гутарю, Микола?» — «Верно, батя! Верно! Продолжай в том же духе!» —«Ну, так вот, для мелюзги всякой там я дед Сергей — как ни как у меня у самого уже трое внучат. Живуть воны у городе, у Краснодаре, с ихними родителями — с моими детями. Не хочут воны жить на селе и копошиться, как их батя, у земле. Сам то я буду механизатор при агрофирме. Вот... Детёв у меня трое: три сына. Усе воны живуть у Краснодаре. Вот, как раз младшой мой, Миколка, меня и сымает на камеру. Ему семнадцать лет, учится у лицее. Хочет стать журналюгой…» — «Батя, не журналюгой, а журналистом!» — перебил сын отца. — «Да какая там разница?! Ай и один черт! Лучше бы ты на агронома выучился! Все-таки хоть какая-то была бы от тебя польза! А то, видишь ли, статейки решил стряпать в газетёнки да в журнальчики! Я вообче газеты перестал читать! Раньше освещали правду, а чичас одни сенсации и хто умер! Ах, да, ешо и про знаменитостей там усяких и богачей… Плевать мне на них с большой колокольни! Вы, поганые журналюги, лучче пишите правду — народную правду! Тогда и будет толк для народу! А так…Тьфу ты!..»

Смотревшие видео загоготали, а кто и заржали.

—Ну ты и, молодчик, Пантелеич! — иронично заметил Петро, односельчанин. — Хорошо гутаришь перед камерой-то… В главное — как правду-матку рубить! Молодчик ты, Пантелеич!

—Петро, дай людям смотреть видео, — строго засипел Андрей Григорьевич.
Опять смех, опять уставились на экран.   

«…Внуки, значит, ходють в детский сад. А самый старшой из внучат, Ромка, уже в этом году пойдеть в школу с сентября месяца — как и полагается. Дети и внуки нас со старухой навещають — по праздникам, радують разными там гостинцами. Кажу так: даже ежели воны и не хочут жить на селе, усе равно, хороших дитев мы вырастили. Старшой работаеть бизнесменом. Второй заведуеть школой — дирехтором, значит, стал. Большой человек! Вот сегодня вечерком усе и понаедуть… со своими семьями. В обчем, сегодня 23 февраля и хочетса мне поздравить всех, хто у сопагах с этим днем!» — «Батя, а расскажи что-нибудь про свою армейскую службу… Ну, там, типа, армейская байка, а я это выложу в ютюбе. Люди такое смотрят, да и мне тоже интересно» — «Ну, Миколка, тебя можно понять: тебе, наверное, Никитка, понарассказал всякой хрени про армию, шо там, мол, несладко, шо возраст подкатит и тебе тожа службу нести надобно, шо могуть и забежать тама. Я табе вот шо кажу. Качай-ка ты, малец, мускулатуру, отжимайся и бейся на кулаках… И в армии тебя нихто не забежаеть» — «Не, батя, ты про свою службу расскажи» — «Ну, если по чесноку, не люблю я рассказывать про своё армейское житье-бытье, а тем паче советы давать, как надо нести службу. Я же не замполит какой-нибудь, я простой работяга. Всю жизнь в поле землю пахал. Механизатор я, вообче-то. Ежели уж и говорить о чем-либо, то после этого» — мужчина показал жестом «закинуть за воротник. — «Батя, больше ничего не скажешь?» — «Хары гутарить! Баста! Пора домой, к приему гостей надо готовиться!»

—Га-га-га, Серега, — гогоча сказал фиксатый гладко выбритый мужчина, — меня в тебе поражает твой простецкий базар. Ты что, спецом на камеру так говоришь? У тебя же была нормальная современная русская речь — правда ты всегда гэкал, а здесь ты так вообще какого-то мракобеса изобразил.
Надо отметить, что фиксатого звали Олегом Макаровичем, прозвищем же — Макароныч. Приехал он к своему армейскому товарищу, к Сергею Пантелеевичу, из Москвы.
—А я, Макароныч, — сказал Сергей Пантелеевич, — кажу тебе так: у с волками жить, по волчьи выть, а у чужой монастырь не лезь со своей программой.
—А, понятно, — иронизировал друг, — значит, только за пределами своего села ты на своей шее затянешь потуже галстук.

—Верно, полагаешь… Шобы особливо не выделяться среди разных там москалей. Это же вам, москалям, западло даже слышать, как мы гэкаем, не то шо сами будете так говорить. А как услышите наше гэканье, так рожи у вас усих в истерике морщатся, как бульдогов. Готовы нас с говном смешать. А шо поделать, говорок у нас такой: «южный» называется! И вам, москалям, нас никогда не понять…Оттого и вражда между нами… А кому это на руку?! Вот, думай над этим, товарисч!

—Ты меня извини, Серега, если что обидное сказал…
—Да не в обиде я на тебя, Макароныч! Тем более, мы с тобой столько прошли вместе, друг друга выручали, одну лепешку делили. Но, — улыбаясь продолжил Сергей Пантелеевич, — коли у нас есть свое мнение, могём же мы его высказать?! Али не так?
—Все так, — улыбаясь подтвердил друг.
—Ну, коли так, давай выпьем за дружбу и за мир над нашими головами.
—За дружбу! За мир! — все мужчины заголосили, чокнулись, выпили, закусили.

Время от времени с горячими блюдами в залу вбегала хозяйка дома, Галина Ермолаевна, с грудью, как на подносе, вся ладная, взбитая, ядрёная, раскрасневшаяся от горячей печи красивая женщина под пятьдесят, сопровождающая все свои действия заразительной улыбкой, шуткой да бойкой прибауткой: «Ешьте, ешьте, гостечки дорогие! Все полезно, что в рот полезло». Гости сеялись, гоготали, в ответ хозяйке дома, также бросая: «Живот крепче, Галина Ермолаевна, – на сердце легче» — «Весь сыт, а глаза все голодны, Петро?» — шутила Хозяйка. «Кто сыт, тот у Бога не забыт» — отшучивался сосед. Было в этих словах что-то хорошее, радостное, доброе.

На этот раз Галина Ермолаевна внесла дымящийся большой чугунный котелок с пахучими, ароматными варениками. Она проворно выкладывала вкусность гостям на тарелки — кому с картошечкой, кому с творожком — по желанию. Едоки же, не дождавшись, когда вареники хоть малость остынут, совали их себе за обе щеки — горячие, рот и язык обжигающие, чавкая и приговаривая разные-всякие приятности хлебосольной хозяюшке. В общем, потчевали гостей в этом доме, как всегда, сытно и вкусно.

—Галка, — умиленно произнес муж, жуя обжигающий вареник, — балуешь ты нас…
—Галина Ермолаевна, — произнес Мишка Кудлатый, односельчанин лет тридцати, приятель старшего сына, — вареники ваши просто объедение, да и не только вареники!
—Да! Да! — с жаром подтвердили все сидящие.
—Ешьте, ешьте, гости дорогие! — приговаривала хозяйка. — Скоро будет готова щерба.
—А что это, хозяюшка? — спросил Олег Макарович.
—Это — по-вашему, москальскому, «уха», — съязвил хозяин дома, все еще поглощая пахучее блюдо. Жена косо посмотрела на мужа. Макароныч улыбнулся хозяйке, мол: «Я не в обиде».
—Миколка, за квасом слетай, — велел отец сыну, поправляя свисший ус. Сын же ходил вокруг гостей, снимал застолье на смартфон.
—Я сама квас принесу. Пущай он вас сымает. Ведь, на память, — сказала хозяйка и вышла из комнаты.

Отец не ругал Миколку, знал, что сын его занимается… «Тьфу ты, никак я не запомню это твое увлечение — деланно чертыхался Сергей Пантелеевич. —Ах, да, блохерство! Будь оно неладно!» — «Да, не блохерство, а блогерство! Я, батя, блогер!» — гордо пояснял шибко продвинутый сын, который, в отличие от своего старомодного отца, уже не фрикативил звук «Г», а произносил его, как и любой носитель современного русского языка.

—Мишка, давай наливай эту «Сову» усем, — обратился Сергей Пантелеевич к самому молодому мужчине, имея в виду привезенную из Москвы водку «Белая Сова». Макароныч лыбился своей широкой улыбкой, глядя на друга. —Ну, ты, Миколка, значит, записываешь, на свою смартфону? —«Да, батя» — «Ну-ну, записывай, записывай. Буду речь толкать!»

«Оратор» прокашлялся: «Мы отмечаем сегодня 23 февраля! Ежели шо, друзьяки мои подтвердят мною сказанное» — «Правда, Серега!» — подтвердил Андрей Григорьевич, ковыряя зуб ногтем. — «Да, да, баля буду, чистая правда! Пантелеич, никогда не соврёть!» — промычал пьяный Петро. — «Серега, давай, толкай же свой тост! — выкрикнул Макароныч. —Не суши водку!» — «Давай, Пантелеич, толкай тост!» — в предвкушении и нетерпении подхватывали все остальные, в больших лапищах которых выглядывали сверкающие краешки стеклянных гранённых стопок, наполненные водкой; в других же лапах у собутыльников торчали вилки с нанизанными на них соленными хрумчиками — огурцами — в качестве закуски.
 
«Добре, Макароныч! Добре, товарисчи! — согласился со всеми Сергей Пантелеевич. —Итак, сегодня 23 февраля 2021 года — так сказать, важное событие! И этот тост, я подымаю за вас, мои друзья-товарисчи, за всих, хто служил при СССРе и хто давал тогда торжественную присягу. Желаю усем вам крепкого здоровьеца… Многа лет жизни… Шоба денег было немерено… Шоба ваши супружницы увсегда вас любили.. Ну и, как полагается, радовали у постелях… Желаю детёв полон дом… Желаю полной чаши… Многа-многа счастья… Ну, чаво сидим?! Поихали!

Раздался дружный хохот мужчин, сопровождаемый звонким чоканьем граненных стопок. Дальше, как всегда, смачное кряканье после выпитого и солено-огуречный хруст на зубах захмелевших собутыльников.

Хохот не смолкал, так как всем сидевшим особенно понравилась та часть тоста, где вскользь упоминалось о радостях в постели.

—Старый ты проказник, Серега, — прыснул со смеху фиксатый Макароныч. —Желаешь, значит, чтобы нас жены радовали в постелях?! Ха-ха-ха!.. Ай-да, Серега, ты молодчик, сукин сын! — продолжал гоготать друг.

Сергей с хитрецой улыбался в ус, невзначай подкручивал его правой рукой, понимая, что спьяну наплел лишнего. В самом деле, за столом как-то негоже произносить тосты, где примешивается интимный вопрос, да еще по такому поводу. На худой конец, можно произнести тост иначе, но с тем же смыслом, скажем: «Чтобы всегда стоял, когда надо!» А тут, на тебе: «Шобы супруга радовала у постели»! Ясное дело, как она будет «радовать»!

А с другой стороны: «Надо ли старухе-супружнице его в таком климактерическом возрасте радовать своего супруга в постели и, разумеется, самой радоваться? Хотя, если прикинуть на глаз, благоверная Сергея Пантелеевича, судя по ее живым и игривым глазкам (Все-таки, правду говорят, что глаза – зеркало души!), а также по ее дородному и по-девичьи взбитому телу, можно однозначно сказать, что ей еще… и что она… Как бы выразиться так, чтобы не было слишком пошло?!.. Ну, вот, хотя бы взять, примадонну российской эстрады (Она, кстати, по возрасту годится в матери супруге Сергея Пантелеевича!) Так, вот, все простые люди понимают, что она до сих пор радуется в постели с молодым, что и видно по ее цветущему облику, и сама радует молодого, отчего он постоянно в творческом порыве, да и она тоже не отстаёт от него, хоть и в почтенном уже возрасте, что вот никак не может покинуть сцену, несмотря на то что много раз обещала это сделать. А и пусть поет! Ведь, все равно она «женщина, которая поет» и всегда хорошо это делает, пусть даже с уже старым низким и скрипучим голосом, но все равно хорошо, даже отлично! И в этом есть своя прелесть! Во-о-т, что значит, друг друга радовать в постелях! Как говорится, «хороший» пример заразителен, а заражаются этой «болезнью» как раз самые активные альфа-самки. К примеру, взять хотя бы ту же Надежду Бабкину, собрата примадонны по цеху, или ту же Ларису Долину… или ту же Лолиту Милявскую… или еще какую-нибудь возрастную популярно-знаменитую диву… Тоже ведь не отстают от первой по части «радоваться жизни» и «брать от нее все самое молодое и свежее»! Как говорится, то, что доктор прописал. Я уж и не говорю, сколько раз эти удивительные, по сути, альфа-суки побывали замужем и какие тупые анекдоты по этому поводу сочиняет и рассказывает народ друг другу. В самом деле, тупо-наивные анекдоты, хорошо иллюстрирующие состояние деградирующего общества, где молодые девки выходят замуж за поношенных стариков, реализующие тем самым комплекс Электры, разумеется, если по любви — а сколько девок это делают по расчету! Молодые же самцы «выходят замуж» за напомаженных старух, реализуя тем самым Эдипов комплекс, разумеется, тоже, если по любви; ежели по расчету, тот тут и не пахнет этим комплексом, скорее, какая-нибудь иная патология. Так что, если говорить о Пантелеевиче, а именно, о его безобидном, но до ужаса потешном тосте, то пусть он и его супруга радуют другу друга в постели до глубокой старости. Во всяком случае, они этого заслуживают.
 
Почему я затронул эту тему именно сейчас, именно, тогда, когда вот эти простые люди отмечают праздник? Почему?!.. Да потому, что подлинный русский человек живет не в городах, где все друг другу, кому не лень, перемывают косточки, а еще лучше, если в качестве перемывания будет какая-нибудь знаменитость. В простых же русских вымирающих селениях, хоть бабы и староватые на вид, но даже в свои пятьдесят, а то и все шестьдесят, дадут фору по части секса, вернее, любви, молодым городским девкам, непривычных к тяжелому сельскому труду, которых взращивали на пиццах, гамбургерах — на всем искусственном — и которые живут лишь грезами о каком-то принце на белом «Мустанге».

Ладно, не скулите, я возвращаюсь к нашим персонажам. Слушайте, о чем они дальше гутарили.
    
—Ах, Макароныч, хорошо идет водочка твоя! — решив сменить тему, сказал Сергей Пантелеевич.
—Дак, сейчас у нас в Москве она самая ходовая.
—«Белая Сова», говоришь? — пьяно растягивал слова Сергей.
—Га-га-га, да не я, а сама бутылка и содержимое в ней за себя говорит, — гоготал Макароныч. —Выпьешь вот такой «Белой Совы» и сам засовеешь!
Все за столом дружно засмеялись, а пацан ходил вокруг и всех снимал на камеру.
—Батя, будешь еще чего-нибудь говорить на камеру?
—Буду, Миколка, буду, — сказал сильно захмелевший отец. — Сымай!
—Хочу представить моего старого друга Олега Макаровича, по-простому же, Макароныч — мой армейский товарисч… «Через шо мы с тобой, Макароныч, тока ни прошли, а?» — обратился мужчина у другу. «Верно, Серега» — икнув, подтвердил Макароныч, — в какой жопе мы с тобой только ни побывали!.. В какую только передрягу мы с тобой ни попадали! Где мы только ни подыхали от жаркого, как в аду, зноя: и в Марах, и в Кушках, и в Термезах… — «Верно подметил, Макароныч! Как тогда говорилось: есть в Союзе три дыры: Термез, Кушка и Мары» — «Благо, потом нас перевели в Чирчик, — продолжал Макароныч. —Вот, где была благодать! Прохлада особенно после Мары! Сказка!» — «Да-а-а, есть, что вспомнить, Макароныч… И есть самое ужасное, шо не дает мне покоя и по сей день» — «Ты про Каху?» — посмотрел прямо в газа другу Олег Макарович. «Именно! — с печалью в голосе произнёс Сергей Пантелеевич. —Разве такого человека забудешь?!»

—Батя, Каха — это тот самый Кахрамон, с которым ты запечатлён на фото? — паренек обернулся в сторону отцовских фотографий, висевших в застекленных рамках на стене. Отец кивнул головой.
На той стене, на которую обратил свой взор Микола, было с десяток фотографий — с сюжетами: проводы Сергея Пантелеевича в армию, его военная служба, свадьба, праздники, но фотография с Кахрамоном висела в центре остальных.
—Пантелеич, — обратился к хозяину Петро, — мы с товарисчами выйдем на баз. Подышим свежим воздухом, покурим, растрясем жирок малость, нагуляем аппетиту. Ты с нами?
—Идите. Я потом, — бросил Сергей Николаевич, а сам встал из-за стола и подошел к фотографии. Долго смотрел на реликвию. С фотографии глядели умные глаза сослуживца. У хозяина выкатилась слеза, он быстро стер ее рукой с глаза, щеки. Олег Макарович уперся локтями о стол, прикрыв ладонями рук лицо. Грустно вздыхал.
На фотографии Сергей Пантелеевич и Кахрамон запечатлелись стоящими перед зданием — как видно, расположение роты. Они по-товарищески держали друг друга за плечи. Одеты были в х/б — полевая форма для жаркого климата. На головах красовались х/б-е панамы — значит, несли службу в Средней Азии; обуты были в кирзовые сапоги, блеском напоминающие яловые офицерские.
Внешне оба товарища представляли собой резкий контраст и не только с точки зрения различных рас.

Кахрамон был выше ростом, выглядел подтянуто: его солдатский ремень плотно облегал талию; голенища сапог были прямые — не гармошкой; пресловутый «дедовский» чуб не носил; был гладко выбрит, лишь коротко подстриженные черные усы над губой, подчеркивающие пухлые чувственные губы.

Что же до Сергея Пантелеевича, тогда еще молодого человека, можно было бы сказать, что, как и всякий нормальный «дед», на службу он очень даже забил: стоял не прямо, как Кахрамон, а с некоторой «дедовской» расхлябицей; кожаный ремень на талии, естественно, болтался, а загнутая почти трубочкой бляха на ремне торчала где-то пониже пупка; на шее красовался толстенный, как жабо, подворотничок; из под панамы выпирал казацкого образца чуб, а из-под носа, как и положено для «деда», свисали усы «партизана»; и всю эту картину дополняли голенища сапог, отутюженные под гармошку, и расстёгнутый ворот кителя, под которым не носилась майка. Два контраста — два разных характера, но, как говаривал, Сергей Пантелеевич, друг друга дополнявшие.

—Батя, ты никогда о Кахрамоне не рассказывал. Может, расскажешь?
—Это, Микола, был один такой очень хороший человек… Редкий человек, — начал Сергей Пантелеевич. —А имя его означает…
—…«герой», — перебил друга очнувшийся от задумчивости Макароныч, — «Кахрамон», Микола, означает «герой». И он действительно был героем…
—А почему был, дядя Олег? — спросил юноша. —Он умер?! Батя ничего об это не рассказывал…
—Он погиб, как настоящий герой… Погиб, а наши жизни — мою и твоего отца — спас… Да и не только наши, но и… На том месте, где он прикрыл своим телом боевую, как оказалось, гранату, стояло полвзвода ребят. Если бы не он, не то что нас с твоим отцом не было бы, но и тебя, и твоих братьев, а также твоих племенников, ни моих детей… ни детей тех, кто там стоял…
—А вся эта катавасия, сынок, произошла как раз из-за таких как мы, — перебил друга Сергей Пантелеевич. —Ты извини меня, друг, но позволь мне самому все рассказать сыну.
Олег Макарович кивнул головой в знак согласия.
—Спасибо, друг. Я вам ничего про это не рассказывал… Не хотел тревожить ваши души. Но мать ваша знает, тем более, мы с ней дважды ездили в Ташкент навещать могилу Кахрамона. Там лежат и его отец, и мать, также старший брат, его старшая сестра…
—О, боже, вся семья?! — поразился Микола.
—Вот, видишь, сынок, случай этот чежёлый…
—Батя, рассказывай, я не буду тебя перебивать!
—Я расскажу, Микола, расскажу. Теперь я сам хочу этого. Это — очень необычная история…

Конец первой части.

Ташкент,
23 февраля 2021 г.