Из романа полководец соня... -как снимали памятник

   ФРАГМЕНТ МОЕГО РОМАНА "ПОЛКОВОДЕЦ СОНЯ, или В ПОИСКАХ ЗЕМЛИ ОБЕТОВАННОЙ" - эпизод снятия памятника Дзержинскому на Лубянке в августе 1991 г. после путча ГКЧП
    

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
   Чёрный Железный Человек медленно взмыл в сиреневое от городских огней ночное небо. Толпа на площади замерла. И разом выдохнула:
   — У-у-ух-х!
   Замер и Чёрный Железный Человек. Худой, как Кощей, в длинной шинели, полы которой вот-вот взметнутся и накроют зловещей тенью площадь, город, землю, он виделся снизу ещё более огромным, чем был. Он будто примерялся к тому, чтобы попрать толпу и сделать её постаментом, которым она обязана быть. Сейчас взмахнёт полами-крылами, падёт коршуном. Раздавит.
   Мощные прожекторы с подъехавших грузовиков осветили Железного Человека. Тысячи людей внизу стали невнятной массой, а он — каким-то отдельным, особенно чёрным и величественным в ярком свете.
   Могло бы показаться, что он воздвигнут прямо в небе, если бы не толстый трос, петлёй накинутый на шею, — Чёрный Железный Человек был повешен.
   Его тянул по небу длинной рукой высокий кран, медленно опуская всё ниже, ниже.
   — Рука возмездия! — громко произнёс кто-то.
   — Памятники не при чём, — брезгливо отозвался другой.
   — Это не памятник. Это символ! — зашумели вокруг.
   — Двадцать пять тонн бронзы! Упадёт, разлетится на куски, — и опять его жертв будет не сосчитать .
   Однако никто не отодвинулся ни на шаг.

   Рядом тёмной громадой высился кощеев замок . Толстые шторы на окнах слегка шевелились — это кощеевы слуги подглядывали за происходящим на площади. За шторами метались крохотные огоньки и тени — кощеевы слуги, боясь зажигать свет, передвигались по комнатам и этажам то ли со свечами, то ли с фонариками.
   — Гэбисты бумаги уничтожают, — сказал кто-то.
Несколько человек из толпы, подёргав массивные двери, злорадно крикнули:
   — Заперлись изнутри, гады! Нас испугались!
   Кран осторожно стал опускать висящего на землю.

   Конечно, это был не Кощей. Но и не просто памятник. Тонкий, длинный, как игла в яйце света, Чёрный Железный Человек и был Иглой из Яйца, разломи которую — рухнет угрюмое кощеево царство.
   Ставший реальностью многолетний миф завершался, как ему и было положено. По законам мифа.
   И завершался именно где положено: на Главной Театральной сцене страны — Лубянке, устрашающе реальной и иллюзорно сакральной, с кровавыми жертвоприношениями и карнавальной ярмаркой «Детского мира» тут же, по соседству.
   И каждый из сотен тысяч пришедших сегодня на площадь был былинный герой. И в самой толпе было что-то карнавальное, театральное, как театральными были три предыдущих дня битв с одряхлевшей за годы кощеевой ратью.
Как и положено в эпосе, — три дня.

   Три дня длился похожий на фарс нелепый путч кощеевой мелкоты, коварным обманом спрятавшей в темницу законного правителя  за то, что отказался быть Кощеем, хоть и был им немного — по привычке, да не в полную меру, и шестой год теснил кощеевых людей. Решили те вернуть власть — и двинули армию для устрашения разболтавшейся черни, дабы восстановить прежний безгласный порядок, но испугались своей смелости и всенародного непослушания, которого не ожидали, переругались, начали отдавать разноречивые приказы. Один из главных вовсе напился в стельку, самоустранившись в пьяное забытьё.
Три дня длилось эпическое противостояние злодеям — «всем миром». И былинным богатырём стал каждый третий. И победили богатыри постылых злодеев, рассеяли их рать, выбрали нового правителя , вызволили прежнего, и пошли на Главную Театральную площадь Лубянку к кощееву замку — закулисью Главного Театра Империи: тут семьдесят лет плелись интриги, писались мрачные сценарии, ставились кровавые пьесы — и тиражировались до Карпат и Сахалина, до Каспийского моря и Белого, и дальше-дальше, за рубежи Империи, которая вся была большим зрительным залом, где силком держали зрителей, заставляя кричать «Бис!», а кто этого не делал, того бросали в темницу.
Душой этого Театра, его символом, залогом его вечной жизни, его Хранителем был Чёрный Железный Человек. Как чеховская чайка на МХАТовском занавесе. Потому, придя на Главную Театральную площадь страны, богатыри первым делом сдёрнули с постамента Чёрного Железного Человека — ничем другим не мог кончиться этот длившийся десятилетия и изрядно наскучивший всем спектакль.
   И был август 1991-го.

   Если бы когда-нибудь давным-давно кто-то заранее рискнул бы составить к этому многолетнему спектаклю программку с кратким описанием актов, то финальная сцена на Лубянке была бы там точно такой же.

   — Как символично, — прошептала Соня Осе, — он, оказывается, ничем не закреплён, стоял только под действием собственной тяжести. Давил на постамент — вот и стоял. Как и вся советская власть… как и её лидеры… только силой давления держались… силой давления на постамент — на нас… а качни посильнее…
   Рука крана приблизилась к земле. Чёрный Железный Человек лежал поверженный.
   Серый купол Театра, оказавшийся картонным, растворился в ночной влаге, растаял — и за ним открылось звёздное небо.

   Воздух был напоён озоном. Свежий ветер нёс запахи дальних морей и стран, отзвуки смеха, разноязыкой речи. Будто то, что десятилетиями было заколдованным архипелагом и лежало где-то за географическими пределами, вдруг соединилось с Большой Землёй. Стало нормальным — таким, каким должно быть: живым и естественным.
   Под ногами лежала новая страна, освобождённая от злых чар. Вокруг было лето.

   Пустота на месте памятника тоже пахла по-особому. Свободой и возможностями. Как квартира без мебели. «Пустота всегда сулит свободу и возможности, жизнь с белого листа, — подумала Соня. — Чем захочешь — тем и заполнишь, как пожелаешь — так и будет. Ничто ничем не обусловлено кроме собственной воли».
   Однако воли рядом стоящих и дальних уже готовились вступить в новую схватку за «правильное» наполнение образовавшейся пустоты, — и эта схватка опять разведёт людей по разные стороны. Только сторон уже будет не две, а значительно больше, и не любой найдёт вообще где-либо себе место.
Но сегодня, сейчас все дышали одинаково легко — эйфория победы сделала на время каждого победителя хозяином своей жизни. Это завтра он станет думать о том, как управиться с беспокойным хозяйством. А сегодня, сейчас он просто ликовал. Бездумно. Всем существом. По-детски. Как ликует в первые минуты от неожиданной лёгкости бытия каторжник, скинув тяжёлые цепи....
      *     *     *