Афган из Записок санитара

Я хорош помню этот вызов. По сути, уже ходили слухи о смертях в Афганистане, хотя, понятно, ни по телевидению, ни по радио никакой информации не было вообще. Сквозь помехи продвинутые и где-то доставшие радиоприемники соотечественники слушали вражьи голоса: Свободу и Голос Америки, - два основных источника информации. Но у нас дома радиоприемника не было, денег его покупать тоже как-то особенно не заводилось, хотя, теоретически, можно было найти способ. Но деньги уходили на жизнь, на книги. У меня – на выпивку и гулянки с друзьями. Какой-то сверхнадобности узнавать через чужеродные радиостанции о том, что происходит в мире – не было. Достаточно, что рассказывал Вовочка, мамины знакомые диссиденты.
Но земля полнилась слухами, а поскольку Скорая эти слухи развозила едва ли не быстрее скорости звука из-за рубежей великой страны – очень быстро мы знали, что какая-то бригада, какой-то врач – уже побывали на вызовах, уже видели эти трупы. И тут возникал главный мотив – трупы были в запечатанных цинковых гробах. Без права родителей увидеть своего сына перед похоронами. Гробы сопровождали сотрудники в штатском – отца или мать вызывали в военкомат и там предупреждали, чтобы никому о причинах смерти и месте, где умер сын – родители не сообщали.
Конечно, тут же поползли слухи об отрезанных головах, об изуродованных телах. Вообще страна жила слухами – они придавали нашей советской жизни безумный и опасный ритм – разграничить, где правда, где выдуманная история или сюжет, - было невозможно… Советская действительность вполне была кафкиански-гоголевской, хотя и навязывал а представление о социалистическом реализма. Как единственно верном методе изображения действительности.
Но действительность этого реализма и реальность нашей действительности категорически ки не совпадали.
Мы жили одновременно в нескольких мирах: эмпирическом, где щупали руками данную в ощущение материю и расшибали об это ощущение лбы; идеологическом – где росло благостояние, мы опережали запад и покоряли космос; и иррациональном – где что-то где-то кто-то слышал – даже песня «если кто-то кое-где у нас порой» – из популярного сериала «Следствие ведут знатоки» – указывала на эту иррациональность народного сознания. Отсутствие координат в мире едва ли самых твердых и строго определенных координат – сводило с ума всю нацию, точнее, новую историческую общность – советский народ.
Помню, что было тепло – даже, достаточно, чтобы гроб выставили во дворе – для прощания. Нас вызвали на приступ стенокардии, что-то из постоянного – плохо, подскочило давление (именно давление и указывало на нашу спецневрологическую реанимационную специфику), задыхается… Был день, вызовов не то, чтобы много – поэтому девочки из диспетчерской отправили нас вместо линейной бригады. Ехали недалеко - с Ленина на Чкалова – дом сталинский, мощный, красивый, ближе к площади Победы, с бульвара Шевченко мы свернули направо –слева мелькнул цирк, в который  детстве меня водил дед.
Обычно машина искала пути подъезда, сам подъезд, я выскакивал как санитар, смотрел таблички с номерами, но тут, как только мы въехали во двор – увидели толпу. Людей стояло много, группками, по окружности – а в центре на двух кухонных деревянных табуретках, потрескавшихся в ножках, белых, с облезшей в трещинах краской – из которой выглядывали черные трещины – стоял гроб. Гроб был накрыт знаменем, так что материал увидеть было невозможно. Рядом на такой же табуретке сидела женщина и стояли, склонившись над ней, несколько человек – видимо, муж и дочка. Мужчина держал сидящую женщину за руку и что-то ей говорил.  А она вздрагивала и периодически громко начинал причитать. Ее причитания перерастали в плач, потом, задохнувшись, она умолкала, и снова начинала плакать. Врач попросил меня взять наш ящик – серый, тоже с потертостями и царапинами на поверхности, достать и открыть жидкий валидол, фонендоскоп и пройти к родственникам женщины, попросить у них стакан воды – запись валидол.
Сама же она подошла к женщине и стала мерять давление. Я оставил ящик во дворе у ног женщины – с нашим врачом был еще фельдшер, он о ящике позаботится, хотя таскать аппаратуру должен санитар, -  и побежал в дом. Кто-то завел меня в квартиру – на кухню. Там шли приготовления к поминкам. Я спросил, что случилось и мне рассказали – недавно пришел гроб, в нем – сын рыдающей женщины. Парень только закончил школу и был призван как раз в 79-ом. Писал маме как будто служит где-то рядом в Борисполе что ли, о том, но о том, что попал в Афган – умалчивал. Ну или запрещали писать.
Парню было только 18 лет, собирался поступать в Политех, не пил, в общем. Хороший мальчик – единственный сын в семье. И вдруг – известие о смерти. Исполнял интернациональный долг -  и вот этот жуткий цинковый гроб. Даже попрощаться запретили, и родители не видели сына. Привезли гроб солдаты и хоронить будут по воинскому уставу…
Я вынес воды, женщине Коля Гапон уже налил валидола. Померяли давление, я стал готовить внутривенное. Врач попросил отвести женщину в дом и я, взяв ее за руку – с другой поддерживал Коля, двинулся к подъезду. Поднялись на лифте и уложили женщину на диван. Параллельно вовсю расставляли еду и выпивку на столе в большой комнате – сталинка была с высокими потолками, на стенах висели фотографии семьи – и на изображениях стоял этот парень – в школьной форме, с друзьями, подругами…
Я ощущал кинематографичность ситуации – кто-то рыдает, кто-то готовит картошку  и закуску, кто-то во дворе стоит у гроба. Женщина просит, чтобы я стоял рядом, мой белый халат на фоне ее черной одежды или темных одеяний гостей – кажется вдвойне нелепым. Мне столько же лет, сколько ее сыну – зачем он умер, зачем эта тупая и жестокая страна отправила его в неизвестное место, с чужой культурой, верой, языком. Кого он там защищал – стареющего маразматика генсека? Сытых комсомольских вождей? Спецраспределители, в которых мы с бабушкой получали пайки для старых коммунистов и коммунистических начальников? Почему даже после смерти эти уроды не дают попрощаться матери с сыном? Что они скрывают, почему даже в свидетельстве о смерти не написано – что его убили в Афгане, а какая-то хрень про несчастный случай при исполнении воинского долга? Какой на фиг воинский долг? В 18 лет. Я чувствую, что меня тоже колотит. Женщина кричит и плачет – и говорит, схватив меня за руку – почему ты живой, он же твоего возраста… Почему. Почему?
Приходит врач – у женщины истерика и ей снова наливают валидол, врач предлагает вколоть димедрол – или дать снотворное, но какое снотворное? - Внизу играет воинский оркестр, сейчас гроб повезут на кладбище, но женщина не может подняться на ноги. Коля и врач о чем-то говорят друг с другом. Женщина держит меня за руку и шепчет –сынок, сынок
Я даже не знаю, как вырвать руку и что в таких случаях нужно говорить. Она просит – не уходи и подходит Коля – слушай. Мы с Натановной (наш любимый врач - Турбовская) посоветовались – ты оставайся, мы тебя прикроем – съездим на вызов сами – потом тебя заберем. Посиди рядом с ней – видишь, ей нужен парень твоих лет…
И я остался тогда в доме. Потом мне налили, потом пили и говорили, женщина пришла в себя, даже смеялась, вспоминала сына, меня обнимала, гладила по голове, произносились тосты, и я уже снял халат, потом вернулись с кладбища отец и родственники и мы снова пили, и я все время видел перед собой табуретки, стоящий на них стального цвета невидимый под полотнищем знамени гроб… И пустоту внутри.