Циферблат

Рабочий день приближался к своему эпилогу. Небольшая галерея часов, входящих в самые продаваемые продукты компании, как один большой настороженный таможенник, проверяла каждую секунду и, как это обычно следует, пропускала ее вперед. Офисные компьютеры выключались, стихал гул факсов и принтеров. Уже предельно сонный Василий Овечкин с нетерпением ждал шести часов, хотя и непонятно зачем – домой ему совсем не хотелось. Этот парадокс преследовал его каждый будний день. Разгадки не было, может быть он просто, как обычно, хотел совершить неспешную прогулку этим летним днем. Этот период суток всегда был для него отдушиной.

Выходя из кабинета главы, Василий хотел попрощаться со своими рабочими, но обнаружил, что на месте осталось только недавно нанятая на работу секретарша и топ – менеджер. Уходить можно было еще десять минут назад, но эти двое что-то разглядывали в телефоне и бесконечно улыбались, пока не заметили своего работодателя.

«Снова смотрят эти бесконечные идиотские ролики из соцсетей с кривляющимися дегенератами, цель которых сделать что? Рассмешить? Заставить испытать стыд? Заработать? Заработать, конечно, как всегда…».

Только Василий хотел начать транслировать свои мысли коллегам, как увидел на их лицах уже привычный взгляд в духе «опять он со своей «просветительской» ересью.». Раньше он часто грешил подобными замечаниями, однако с недавних пор отрекся от них. Его и так, наверное, проклинают за архаичные взгляды на «бизнес», так он еще и раздражать попусту их будет. А иначе, пока Василий жив, ничего и не изменится. Он прекрасно все понимает, когда приходят к нему советники и начинают: «Василий Игнатьевич, вот тут можно пластик дешевле использовать, в этом регионе цену поднять, эту маленькую фирму выкупить.». Конечно, все это справедливо увеличило бы доход компании. И что такого? Есть ведь спрос, продают же фирму, но понимает Василий, что вредно это. Формой же искупления и защитой от ненависти со стороны своих подчиненных является то, что их заработные платы выше, чем доход, оставляемый себе самому.

Идя по улице, Овечкин не мог никак отделаться от мысли, связанной с этими дурацкими отупляющими роликами.

«Да ведь что-то мне точно ясно в происхождении этого ажиотажа. Они по какой-то причине обожают смотреть и сопереживать беднякам, цель которых это яхты с дворцами. И ради нее они готовы хоть в исподнее накладывать, а те у кого цели такие же, но денег побольше смотрят и восхищаются, мол, идет к успеху пока другие сидят ровно. И сами бы пошли ради шикарной машины, да только из-за предела сытости достоинство не позволяет, и как бы они хотели лишиться этого достоинства, как несоизмеримо больше они хотели бы огромных усадьб чем этого самого достоинства. Ну, что же, за несовершенные преступления не судят. Бедняк из грязи выберется да поймет, что княжества бесконечно мало человеку, а к тому, чего доставать не будет дороги уже не отыскать. Зрители этого воплощения идиотизма хотя бы никогда не осознают ущербности и мелочности замысла. Это гораздо лучше.»

С работы Василий всегда ходил исключительно пешком, благо дорога занимала не больше сорока минут. И все же почему столь обеспеченный человек никогда не ездил на авто? За рулем он чувствует себя не в своей тарелке, абсолютно неправильно, неуютно, неуклюже. Вид дороги сквозь призму лобового стекла всегда повышает у него давление. Такси не берет по той же причине, только ко всему вышесказанному добавляется еще и навязчивое чувство долга, всякий раз, когда приходится находится в чужом авто. И все - таки в такое быстрое время, иногда, может не оказаться и половины часа. Да, общественным транспортом Овечкин так же старался не пользоваться. Хоть внутри него, к зрелому возрасту уже сформировалась бездна, старательно поглощающая все плевки, возможные в автобусах или метро: какой-то презрительный взгляд бродяги, стоящие немолодые женщины над сидящими подростками, кто-то с перегаром (а то и прямо с бутылкой), или лишенный всяких манер громко разговаривающий по телефону; но к тридцати четырем годам, постоянным наблюдениям подобной пошлости места в его сердце и нервах не осталось.

Ходил он всегда неспеша, ускоряясь только в тех местах, где летнее солнце начинало, выжигающий сетчатку ритуал, выплясывая на панорамных окнах громадных бизнесцентров, и скопление машин не скупилось на количество выхлопных газов и разного рода громких звуков. Ходил исключительно в наушниках, мешая классику с рок музыкой его молодости, которую в отрочестве он даже не слушал.

Зайдя в свою квартиру с прекрасным ремонтом, выполненным полностью по его заказу, он заметил, что забыл купить морковь. Василий Игнатьевич терпеть не мог подобные моменты, однако случались они с ним с завидным постоянством. По супермаркетам он всегда ходил нервно и быстро, стараясь поскорее убраться. На кассе всегда предельно вежлив. Ну ничего, пока не переоделся можно еще раз быстро сбегать туда – обратно.

Первые полтора – три часа после рабочего дня, Василий только отупленно ходит кругами и готовит ужин. На голодную и усталую голову не наседают мысли, но это совсем ненадолго. Перед сном он предпочитает посмотреть какой-нибудь фильм, и с переменным успехом размышления вцепляются в основной сюжет. Вполне может так произойти, что Овечкину опять затуманит сознание какая-то старая вина, какое-то каверзное воспоминание из его молодости, из жизни, что он не помнит. Столько раз она его, эта самая жизнь, перекраивала. Каждый раз он просыпался от операций и смутно помнил кем был до этого момента, только боль и накапливается. Не может оценить почему он так поступал, о чем в тот момент думал, порой, даже не осознаёт, что вообще сделал, однако раны от этого безбожно саднят. Тогда уж любое кино насмарку.

Когда же настает время сна, Василия начинают точить мысли, презираемые им больше всего, что в нем вообще содержится, и с которыми он непременно начинает ожесточенную конфронтацию.

« Я одинок только потому что сам того захотел! Потому что так честнее смотреть на убогих, сделанными до конца жизни одними только по велению природы. А еще потому, что зачем эти люди, с людьми это забава на два дня, на неделю максимум, а ведь с ними так нельзя, ущербно для себя так с человеком поступать. Нет, прожить эту жизнь достойно можно только ,разделяя постель со своим силуэтом развернутым на правый бок, и силуэтом развернутым на левый бок. Для остального здесь места маловато, другому тут тоже как-то поворачиваться надлежит.».

В такой изнурительной борьбе и суждено ему засыпать практически каждую ночь
Утро у начальника всегда выдается славным. Просыпаясь, он громко включает музыку и бодро идет к умывальнику. Подолгу смотрится в зеркало. Фигура для его возраста еще неплохая, подправить время всегда найдется. Лицо как лицо, обычное, ухоженное, точно не глупое. Растительности на лице нет, даже щетина очень редкая, прическа, ну… К парикмахеру ходит, не длинная, но и не очень короткая. Для Василия вообще важна простота внешнего вида. Чрезмерный уход за собой ему казался чем-то очень вредным для нравственного состояния. Но не на себя по пять минут любовался Овечкин, нет. Он всегда пристально смотрел себе в глаза, откапывая там всегда то ли какую-то душу, то ли судьбу, может совесть… Процесс этот всегда был несколько метафизическим, а поставленный вопрос риторическим. Его подъем всегда был за два с половиной часа до начала рабочего дня

Дальше, конечно, завтрак. Самый простой и сытный, настолько простой, чтобы он мог его приготовить. В прочем это правило казалось любого приема пищи на территории Василия Игнатьевича. За едой он всегда был неспешен и смотрел в окно, после чего, еще медлительнее потягивал кофе.

С утра на работу шел всегда с большим удовольствием и с хорошим настроением.
На рабочем месте как обычно читал, от него редко что-то требовалось, но сегодня был именно такой день. Дизайнер подготовил эскизы новой линейки настенных часов. Талантливый парень, точно так же тихо ненавидящий Василия.
-Василий Игнатьевич, добрый день, как вы и говорили, принес рисунки на утверждение.
Начальник задумался на пять минут и сказал:
-Первый и третий.
-Но почему? Василий Игнатьевич, сейчас в тренде лофт, гораздо лучше будут продаваться остальные шесть моделей.
-В таком случае, почему вы, Владимир Сергеевич, набросали те два эскиза, которые выбрал я? Почему не ограничились этими шестью?
-Так вы же заказываете каждый раз восемь, вот и приходится…
-Вот видите, лучший вариант не всегда очевидный.

И действительно, конкретно эти две модели, хоть и выбивались из современных тенденций, все же обладали особым чувством вкуса и грацией. Может их купит гораздо меньше людей, но то меньшинство получит для себя гораздо больше, чем украшение в гостиную. Только исходя из подобных соображений работал Овечкин.

 Но вот остальное рабочее время Василий чувствовал себя крайне неуютно, что-то его до невозможности точило изнутри.  Книга не читалась, ход часов до безумия раздражал. Разговоры коллег, звуки кофеварок, все отзывалось в нем расстройством нервов. Конец рабочего дня ожидался с большим нетерпением.
По улице Василий Овечкин шел очень быстро, настороженно. Жуткое давление кое-как нивелировала музыка, но на нее он практически не обращал внимания. Дежурный поход в магазин в этот день казался пыткой, и переступая свой родной порог он с облегчением выдохнул, пока не заметил, что вновь забыл купить злосчастную морковь. Нет, сегодня возвращаться он не мог, плечи, накопившие напряжение должны наконец опуститься и расслабиться, это их предел. На сегодня уставший мужчина исчерпал себя, ему необходимо с головой провалиться в пучину домашней защищенности.

Василий пролежал, смотря в потолок, около трех часов, прежде чем приступить к ужину.

Ни о каком вечернем просмотре фильма и речи не шло, голова внутри была как давно нестриженный баран.

Овечкин посмотрел на галерею часов, копию той, что стоит у него в кабинете, и наконец мысли прорвались через барьер из ваты.

« Всю жизнь я слышал эту тупую, пошлую, мерзкозвучающую фразу «не работайте на дядю». Каким же надо быть безмозглым идиотом, чтобы довольствоваться жизнью, труд которой заключается только в том, чтобы раз в несколько месяцев выбирать между несколькими рисунками. Да, вот же я и стал этим самым дядей, только до боли завидую тем рабочим, что сидят в мастерской, и своими руками, воссоздают эти прекрасные часы.  Я никогда не поверю, что они день и ночь думают, как поменяться со мной местами. Может не задумываются? Ведь нет времени задумываться о таких вещах, нет столько времени чтобы читать книги. Да только во время созидания вся эта суть мироздания в них вселяется с такой скоростью, что мне со всеми книгами мира вместе взятыми за ними не поспеть. И сколько бы тупицы не мечтали получить под сапог весь мир, единственно прав будет только тот, кто создаёт, по-настоящему что-то делает, а чьи ресурсы, под чьим крылом, это разве имеет хоть какой-нибудь вес в рассмотрении места человека в поднебесье?

А у меня какая роль? Застрять посредине, со осознанием тщетности моей жизни? Неспособным никогда ни на создание часов, ни на написание книги, ни на сложение элегий? Да и это пусто! Если же подумать, что вдруг что-нибудь «сотворю», так ведь низшие рассмеются, средним дела никакого не будет, а высшие живого места не оставят за то, что бесталанно сделано. И это в лучшем, в лучшем случае! Скорее всего оно просто канет в бездну за годы накопившегося цифрового шума и на этом все. Какая мерзкая участь…»

Спал Василий Игнатьевич Овечкин ужасно, проснулся много позже обычного и перед рабочем днем успел только позавтракать. Тяготы раздумий не покидала его ни на секунду, каждое мгновение своего существования он чувствовал себя неуютно, не на своем месте. На работе ожидание сводило его с ума, а потому, он экстренно покинул рабочее место за три часа до конца дня. Василия всего лихорадочно трясло, он даже осмелился заказать такси. Он до испарины волновался попросить остановить у магазина, в итоге так и не осмелившись это сделать. Да и плевать, аппетиту сегодня неоткуда браться. Похожий на свое жалкое подобие, зайдя домой не разуваясь, достал бутылку виски, судорожно открыл и таким образом составил себе вечер. Замыленными глазами он окинул часы, совершенно явно услышал их беспощадное тиканье, и, с подачки нетрезвой головы, мысли в которой больше не могли находиться там, Овечкин закричал.

«Кто же это сказал, что человек, не знает каково быть мертвым? Вопрос ведь очевиден, на поверхности. Быть мертвым значит ощущать себя чертовой стрелкой на циферблате. Немым, глухим, недвижимым, подчиняющимся только какому-то механизму и самому времени. Безмолвное анти-существование с бесцельной ходьбой кругами. Сколь же такая доля ужаснее и ада, и рая, вместе взятых. А, да, впрочем, что хлопотать, я хотя бы буду готов.»

Василий Игнатьевич осушил бутылку и в пьяном бреду отключился. Завтра уже будет все как пару дней назад, пока невыносимый Владимир Сергеевич вновь не принесет наброски.